Небо и земля

Пришедшие внимали завороженно неземному пению, а Люнечка, к тому же, с открытым ртом.

— Мам, это принцесса пела, да? — спросила она благоговейно, когда утихла последняя нота, и слушатели выдохнули в едином порыве.

— Самая настоящая, — подтвердила Айями, помогая дочке натянуть варежки.

Амидарейцы расходились по домам группками и поодиночке. А поодаль в стороне расположились даганские машины, и военные при оружии прохаживались, посматривая на горожан. И патрули попадались на каждом шагу. Останавливали и проверяли документы.

Возможно, и Веч находился среди любопытствующих. Или руководил из кабинета и принимал рапорты по телефону. Айями оглядывалась, выискивая господина подполковника. В проулке, возле машины, привиделась знакомая фигура, но, прищурившись, Айями поняла — это обман зрения.

_____________________________

Ойрен* — слабоалкогольный шипучий напиток, похожий на квас

Chumish, чумиш* — ложка с длинной тонкой ручкой и глубоким черпалом

Мехрем* — содержанка, проститутка

Humbar, хумбар* — глиняный кувшин в Даганнии

Echir, эчир* — покровитель

Bohor*, бохор — драка, потасовка. Жарг. — мочилка, буча, схлёст.

35

Тяни, не тяни, а придется начать щекотливый разговор. Но сначала нужно подготовиться. С особой тщательностью подойти к своему облику. И улыбаться обворожительно. Проявить смелость, взъерошив жесткий ершик угольных волос, пока покровитель расслаблен и не поднялся с тахты. И выбрать подходящий момент, когда мужчина доволен и сыт во всех смыслах.

— Я знаю, что для вас... для тебя нет ничего невозможного, — сказала Айями смущенно. — И хотела бы попросить...

Маленькая лесть пополнила копилку хорошего настроения Веча.

— О чем? — отозвался он великодушно.

— Понимаете, Люнечка... дочка... досталась мне тяжело. Едва не погибла, родившись. Зоимэль сказала, что моя конституция осложнила появление дочки на свет. Да и у меня возникли трудности со здоровьем.

Айями заранее заготовила нужные фразы и избегала слов "роды", "беременность", всё-таки неловко говорить об этом с мужчиной. И не замечала, что мнет пальцы, нервничая.

— Поэтому велика вероятность, что следующий ребенок умрет, не успев родиться. А вместе с ним и я.

— Ты тяжела? — спросил вдруг господин подполковник.

Айями сперва не поняла вопроса. И не сразу сообразила, что "тяжела" равносильно "в тягости".

"Ты беременна?" — спросил Веч, как показалось, с промелькнувшим самодовольством.

— Я... нет. Но если таковое произойдет, мне страшно думать, что Люнечка останется сиротой. А я не могу... не представляю без неё жизни!

— И? — поинтересовался Веч с едва уловимой досадой.

— Может быть, вы пойдете навстречу моей просьбе? И поможете уберечься от непоправимого, — произнесла Айями жалостливо.

Веч нахмурился и отставил кружку с ойреном*, к которому пристрастился во время совместных трапез.

— Каким образом?

— Есть разные способы. Например, специальные таблетки. Если их принимать, то последствий не будет, — пояснила Айями и осмелилась поднять глаза на господина подполковника.

Его губы сжались полоской, а брови сошлись у переносицы.

Сердце Айями захолонуло. Он рассердился!

Веч поднялся с тахты. Вынув сигарету из портсигара, подошел к окну и закурил.

— Кто сказал тебе об осложнениях? Ваша докторица? — спросил спокойно.

— Да.

— Хорошо, — сказал он спустя несколько долгих минут, в течение которых смотрел на улицу, затягиваясь неспешно и выпуская носом сладковатый дым, а сердце Айями стучало в бешеном ритме.

Она и обрадоваться толком не успела, как Веч добавил:

— При одном условии. Тебя осмотрит Оттин. Если он подтвердит диагноз, так и быть, я согласен.

— Но ведь он мужчина!

— Прежде всего, Оттин — врач. И, к тому же, отличный специалист.

Айями смешалась. Где же видано, чтобы делиться женскими секретами с мужчиной? У амидарейцев не принято обсуждать интимности с врачом противоположного пола. И тем более, с чужеземцем.

Веч не дал собраться с мыслями.

— В конце концов, ребенок — это не болезнь. На моей родине высокий уровень медицины. И низкая смертность среди младенцев и матерей. Или сомневаешься?

— Н-нет... Просто... — растерялась Айями.

— Выбирай: или тебя осматривает наш врач, или ребенок появится на свет на земле Триединого.

— Но я не хочу в Даганнию! Там... на вашей родине к нам относятся неприязненно. Кем мы станем? Рабами? — выплеснула Айями застарелые страхи и осеклась в испуге. Оттого что сболтнула лишнего.

— Ошибаешься, — ответил господин подполковник. — Мы выполняем свои обещания. Предоставляем жилье, пропитание, безопасность. Никакого обмана. Сомневаюсь, что вы, амодары, согласитесь быть рабами. На этот случай у вас есть тхика. Идиотское узаконенное самоубийство. Мы давно поняли, что с вами можно сотрудничать только на добровольных началах, — произнес со смешком, и Айями отвела взгляд.

Веч прав. Она сделала свой выбор, став содержанкой без угроз, насилия и шантажа.

Господин подполковник притушил окурок в пепельнице.

— Ты беспокоишься о дочери, верно? Если тебе дорога её жизнь, советую при любом раскладе уезжать в Даганнию, пока не стаял снег, — сказал сухо.

— Но почему? Что случится весной?

— Ничего особенного, — отрезал он, давая понять, что Айями затронула запретную тему.

Настроение Веча испортилось. Видимо, и опечаленное лицо мехрем добавило ему раздражительности, потому что после тягостного молчания господин подполковник с хмурым видом снял телефонную трубку и потребовал машину к крыльцу — отвезти Айями домой.

Он отказал. Отказал!

И говорил словами Оламирь. Почти точь-в-точь.

Хотя нет, предложил в качестве альтернативы обследование даганского врача. Дикость несусветная. Айями не собирается обсуждать женские проблемы с чужеземным доктором, а тем более перед ним разоблачаться.

Настал повседневный вечер с повседневными хлопотами. Люнечка и игрушки, Эммалиэ и кастрюли, Айями и таз с замоченным бельем. Хорошо, что стирка происходила в ванной, и домашние не видели, как Айями мечется по тесному закутку. То присядет на краешек ванны, глядя немигающе на огонек свечи, то вскакивает.

"Ты тяжела?" — спросил Веч. Спокойная реакция зрелого мужчины. Значит, ему не впервой задавать такой вопрос. Вероятно, у него есть дети. И будет еще один. От Айями.

Господин подполковник сказал: "ребенок", и в его устах слово прозвучало обезличенно. Бесполо. Наверно, потому что мужчин не заботит, каким образом дети приходят в этот мир. Мужчинам легко. Сделал одно дело — занялся другим. А все трудности ложатся на плечи женщин. Выносить, произвести на свет, растить, воспитывать.

Хотя нет, мужчинам тоже непросто. Они взяли в руки оружие и научились убивать себе подобных. Чтобы победить любой ценой.

Каждому своё. Кому-то — давать жизнь в муках, а кому-то — отнимать.

Ребенок... Айями вспомнила, как в последние месяцы беременности увеличившийся живот мешал наклоняться и обуваться. И перед сном она долго ворочалась, чтобы устроиться поудобнее в постели.

Тогда Айями не жила — существовала. Боль от потери мужа и радость ожидания крохи переплелись теснее некуда. Айями плакала ночами в подушку, тоскуя по любимому, и с радостным волнением прикладывала ладони к животу, чувствуя изнутри мягкие толчки. Молилась святым, прося защитить нерожденное дитя, и стояла на коленях перед Хикаяси, прося об упокоении души мужа.

И одолевала обида на весь белый свет. Ну, почему судьба распорядилась разлучить с Микасом? Почему отвела так мало времени на счастье и всю оставшуюся жизнь на скорбь? Почему одних оберегает, а других безжалостно лишает будущего? Чем Микас не угодил высшим силам? Почему вытянул короткую соломинку?

Люнечка, ясное солнышко, стала связующим мостиком с погибшим мужем. Она же и удерживала Айями в бренном мире маленьким, но прочным якорьком.

Но когда-нибудь, благодаря усердию господина подполковника, у Айями появится второй ребенок. Девять месяцев ожидания, неизбежная боль, дарующая новую жизнь, и в результате пищащий конверт в руках, чей отец — А'Веч из клана Снежных барсов.

К тому времени он и не вспомнит об Айями. У господина подполковника есть семья, есть обязательства, хоть он и не отказывает себе в удовольствиях на чужбине. И Айями для него — никто. Женщина, принадлежащая к ненавистной нации.

Потому даганны и не позволяют амидарейкам предохраняться от нежелательной тягости. Чтобы лишний раз посмеяться над униженной и сломленной страной, чьи сыновья стали прахом в земле, а дочери рожают от победителей. Уезжают амидарейки за Полиамские горы, надеясь укрыться от позора, и попадают под обстрел насмешек и презрения. Ни гордости у амидареек, ни достоинства, коли по собственной воле забрались в койки к чужакам.

Всё-таки Эммалиэ заметила.

— Что-то ты бледна. И глаза блестят. Неужто занемогла?

— Голова побаливает, — не стала разубеждать Айями. — Видно, на непогоду мигрень.

— Давай, развешу, — сказала Эммалиэ, забирая таз с постирушками. — А ты попей чайку с медом. Сладкое полезно для ума. И приляг, отдохни.

Айями послушалась. Напившись обжигающего чаю, укрылась пледом и веки смежила.

Раздались тихие шажочки.

— Мама уснула? — спросила удивленно Люнечка. — А как же сказка?

— Тише, не шуми. Мама устала. А сказку я расскажу, — ответила Эммалиэ.

Детская ладошка погладила Айями по голове.

— Спи, мамуя, — сказала дочка громким шепотом и поцеловала в лоб, в точности скопировав ежевечерний ритуал укладывания в постель.

Ночь выдалась тревожной, а сны — беспокойными. В них Айями укачивала младенца, и у ребенка был черный провал вместо лица. Вдалеке, в тумане, мелькала фигура господина подполковника под ручку со спутницей, а потом женщин стало двое.

Если вчера придуманная головная боль стала отговоркой, то на следующее утро превратилась в реальность. А размышления добавляли рассеянности.

— Айя, варежки забыла! — крикнула вдогонку Эммалиэ, помешивая варево у плиты.

Принять ли предложение Оламки? Нет, это крайний вариант и настоящее рабство. Неизвестно, какую цену запросит Оламирь. А на кота в мешке Айями несогласна.

Может, решиться на осмотр у даганского врача? И он не найдет патологий и противопоказаний. Вчера Айями немного приукрасила, рассчитывая воздействовать жалостью на господина подполковника, так что проницательный доктор не увидит причин для опасений.

Ну, почему Веч не удовольствовался заключением врачевательницы? Вызвал бы Зоимэль и расспросил. И она не выдала бы Айями, подтвердив диагноз скучными медицинскими терминами. Нечто подобное врачевательница высказала вскоре после рождения Люнечки. Правда, предостерегала от повторной и скороспелой беременности. Мол, организм молодой матери истощен и ослаблен, и не выдержит повторного стресса.

Айями тогда даже оскорбилась, хоть и молилась на Зоимэль как на святую.

— Не обижайся, Айя. Знаю, что не будет у тебя другого мужчины, кроме мужа. Хочу предупредить, чтобы береглась ради дочки. Город кишит пришлыми людьми, госпиталь переполнен. Обидят, походя, а у тебя душа на всю жизнь покалечена.

Не поверила Айями. Разве ж свои опустятся до подобной подлости?

— Всякое бывает, — ответила Зоимэль уклончиво. — Наши солдаты месяцами не знают женской ласки, а из женщин — только медсестры в госпитале.

Тогда Айями по наивности верила в благородство, а врачевательница видела дальше с высоты опыта и прожитых лет. И знала, о чем говорила.

Погрузившись в воспоминания о первых военных месяцах, Айями рассеянно переводила статью, слушала вполуха разговор напарниц, обсуждавших фильм столетней давности, и в беседе отвечала по большей части невпопад.

И уговаривала себя не паниковать. Циклимов нет, а если и начнутся, то установятся не сразу. У неё еще есть время.

Для чего?

Веч — чужой мужчина, без сомнений. И к тому же, принадлежит неласковой враждебной стране. У него другие взгляды на жизнь и другое мировоззрение.

У него нет ничего общего с Айями. И не будет.

Верно сказала когда-то Эммалиэ. Не стоило пускать в свое сердце чужака. Потому как стал он занозой, от которой колет в груди при каждом вздохе.

Господин подполковник настоятельно советовал уезжать в Даганнию до весны. Потому что знает, какое будущее уготовано побежденной Амидарее. Отнюдь не радостное.

Что выбрать?

Ждать.

До весны достаточно времени, и ситуация может поменяться с точностью до наоборот. И от нежелательной беременности пронесет. Святые не допустят. Надо лишь верить.

Задумавшись, Айями не заметила, как поднялась на третий этаж. Заученно улыбалась Вечу, а мыслями находилась не с ним.

Господин подполковник приглядывался и так, и сяк, ища отголоски обиды или недовольства. Ждал, что Айями попытается надавить на него показным равнодушием или слезами. Ждал, что она вернется ко вчерашнему разговору, и был удивлен. И недоумевал.

Его мехрем приняла условия. И вела себя как ни в чем не бывало. И на тахте проявила прежнюю страсть и отзывчивость.

Руки Айями машинально гладили тугие мужские мышцы, с губ слетали тихие стоны, а учащенное дыхание соответствовало моменту. Взгляд зацепился за платье, брошенное на полу. В последнее время Вечу нравилось видеть свою мехрем обнаженной, при минимуме одежды, и этим минимумом являлись чулки. Взгляд Айями переметнулся к рисунку на обоях, поднялся к потолку и замер на люстре. До войны в ней горели лампочки, а теперь люстра стала бесполезной. Господин подполковник обходился настольными светильниками.

Стеклянные подвески мелко вздрагивали в такт ритмичным движениям.

"Надо же", — подумала Айями, — "происходящее внизу повторяется и наверху".

Блики, дрожавшие на точеных гранях подвесок, завораживали.

Она смотрела неотрывно на игру солнечного света и думала о том, что Веч совсем не удивился, когда речь зашла о ребенке. Словно знал: рано или поздно Айями признается в том, что "тяжела".

Думала и о том, что стоит поговорить с Мариаль. Деликатно, без чужих ушей и глаз. И заодно посоветоваться. Как с сопричастной.

И о том думала, каким образом Оламирь умудряется доставать волшебные таблетки.

Айями так увлеклась размышлениями, что не сразу услышала, как её зовут по имени. Вопросительное: "Аама?" сменилось требовательным: "Аама!", повторённым не раз и не два. И не сразу сообразила, что Веч, приподнявшись на локтях, рассматривает её с мрачным видом.

Очевидно, на её лице отразился неподдельный ужас, потому как господин подполковник, встав с тахты, поднял платье и небрежно швырнул Айями.

— Свободна, — сказал с кривой усмешкой и направился к столу, на ходу заправляя рубаху в брюки.

Неловкими руками Айями застегнула пуговицы, кое-как уложила волосы в пучок. Пальцы не слушались, а лицо пылало.

Она боялась взглянуть на Веча. Прошла тихонько к двери, страшась поднять голову. Прошмыгнула через приемную, считая половицы, чтобы господин В'Аррас не заметил бордовых щек. И ринулась вниз, сгорая от стыда. Оттого что поймана с поличным на притворстве и вранье.