Острова. Шаанджита

Спать, зарывшись в листья, мне не очень понравилось. Тело от бешеного спуска по склону все еще болело, хотя синяки начали отцветать, а коленка, разбитая в кровь, и ссадины на ладонях покрылись корочкой. Кожа под нею дико чесалась.

Шел третий день моего самостоятельного путешествия по горам, прозванным Ником Крайним Хребтом, и шестой, если считать день прибытия, — присутствия в этом мире вообще и на Акульем острове в частности.

И вот после полудня, преодолев несколько длинных спусков-подъемов и окончательно заблудившись, я встретила на каменистой равнине, местами поросшей травой, человека. Похоже, меня увидели первой и терпеливо ждали.

Встреченный оказался жилистым стариком, едва не коричневым от солнца и времени. Из одежды — светло-серые штаны, рубаха, распахнутый жилет и шляпа типа панамы с короткими обвисшими полями. За стариком выше по склону виднелись кудрявые шапки на ножках — небольшая отара овец.

— Здравствуйте, — доброжелательно произнесла я, подойдя ближе.

И зачем-то — на всякий случай — поклонилась. Не очень низко, но почтительно.

Мужчина молчал, и я неуверенно и с некоторой опаской ударилась в объяснения, перестраивая мозги на сперато:

— Я заблудилась. Три дня хожу, устала, есть и пить хочу, просто очень! Покажите дорогу до какого-нибудь селения.

И лицом, и всем своим видом старичок выражал недоверие и к моим словам, и к моей персоне вообще.

— Пожаааалуйста, — протянула я.

Вид у меня, наверно, был аховый. Грязная, расцарапанная, нечесаная, замученная скитаниями, вряд ли я способна осталась вызывать иные чувства, кроме жалости или презрения. Но на жалость-то расчет как раз и был.

Дедок не проникся — так мне показалось. Но вот он открыл рот, и зазвучал голос, удивительно спокойный и ровный:

— Сама-то откуда будешь?

— Не местная я.

— Так видно, что не местная.

— Из Саратова.

— Что-то не припоминаю такого. Где это?

— К северо-востоку отсюда, — ответила я, думая, что шли мы вроде как на юго-запад.

— Где-где? — переспросил старик.

Я поискала взглядом солнце и попыталась определить стороны света, исходя из смутных представлений о времени.

— Далеко. Пять дней назад вышли.

— А ты не брешешь? — спросил, прищурившись, дед.

— Нет, — ответила я, опуская взгляд, но тут же обратила на собеседника вновь — с надеждой. — Помогите, пожалуйста. Мне, кроме вас, надеяться не на кого.

Старик в задумчивости пожевал губами и отодвинул шапку-панаму дальше на затылок. Лоб его, изрезанный морщинами, оказался светлее остальной части лица.

— Ладно, садись. Есть будешь?

Я с благодарностью кивнула. Душа моя воспарила в небеса, когда зубы вонзились в свежий, едва ли не хрустящий, хлеб, а в рот полилось ароматное молоко. Мужчина смотрел, едва заметно улыбаясь. Он не мучил меня вопросами, пока ела, но уж потом... поняв, что от честного рассказа не отвертеться, я коряво поведала ему все: и как попала в плен к гвардейцам, сторожившим Хранителя, и как спасли меня Хелен с товарищами, и как мы шли в Витуум, но так и не дошли, потому что я нанюхалась каленоки и сбежала, спасаясь от галлюцинаций.

— Вот, как-то так.

Обдумывал он мои слова недолго, встал и поманил за собой:

— Пошли.

Посвистел в дудочку, висевшую на шее, и овцы, до того мирно щипавшие травку, со всех ног понеслись к хозяину, обступили его. Мужчина отправился вверх по склону, и мы — овцы и я — пошли вслед за ним.

Идти пришлось около получаса, но оно того стоило. И жилище, одиноко прилепившееся к подножию крутого склона, и хозяйка его оказались весьма милы. Пожилая женщина, едва выслушав "мир вам и вашему дому", всплеснула руками и налетела на меня, как заботливая наседка.

— Да что ж мы говорим все, а девочка не кормлена! А ну быстро во двор — умываться.

Она мягко, но настойчиво взяла в оборот и меня, и старика, и овец. Последние были загнаны в хлев, мужчине даны ценные указания, а мне на руки она принялась поливать из ковша ледяную воду, только что из колодца. Тут же она велела раздеваться, мол, одежда грязная, в такой за стол нельзя. Я засмущалась было: местность открытая, даром что двор, но забор низкий, да и муж ее хоть и старик, но все же мужчина, увидеть может.

— Да ты что, стесняешься что ли? Это зря, девочка, Мать нас всех одинаковыми и понятными создала, чего стесняться-то? Или у тебя вместо двух сисек три?

— Нет, — пробормотала я, совсем смутившись, и начала стягивать одежду, скидывая ее тут же кучкой.

— Чудные у тебя вещи, — удивлялась в слух женщина, провожая взглядом мой черный лифчик и трусики.

Я хотела ответить, что уж какие есть, но она начала лить воду — прямо на спину — и я взвизгнула.

— Что, холодно? Ты потерпи, сейчас жарко станет. Да не стой камнем, на, мылом трись!

И я, стуча зубами, терлась мылом, мечтая, чтобы экзекуция кончилась. Из-за дома вышел старик, постоял немного, хмыкнул, когда жена погнала его прочь, и ушел обратно. Вскоре и вправду стало теплей — кровь прилила к коже, зациркулировала активней. После растирания колючим полотенцем я почувствовала себя совсем хорошо.

Потом было одевание в длинную, сразу за колено, рубаху, плотный обед и сон. То ли хозяин с хозяйкой, Мария и Ибрагим, сговорившись за моей спиной, решили не тревожить "девочку" расспросами, то ли он рассказал ей мою историю, и они на этом успокоились, — не знаю.

Спала я сном столь сладким, какого не было уже давно.

Три дня я отъедалась и отсыпалась, гуляла вдоволь, помогала по хозяйству, ходила со стариком пасти овец. Гладила их по бархатным носам, когда они тыкались мордами в ладони в поисках угощения, обнюхивали и шли рядом. Совсем как собаки. И на дудочку-свисток откликались не хуже.

Странный мир, думала я. Животные и растительность причудливы и разнообразны. Люди в одних видах наук ушли далеко — взять хотя бы тех же симбиотов-ядовиков, которые год от года только совершенствуются, — а в других остались на уровне средних веков — особых технологических новинок я не заметила.

А еще поняла: здесь нельзя верить солнцу. Потому что встает и садится оно, где придется.

В первый день проснулась от того, что на кровать падали лучи. Потянулась, умылась. Время пролетело незаметно, и вскоре уже мне довелось наблюдать закат: солнце быстро скрылось за горой у дома. Я даже запомнила точку, где оно исчезло, ориентиром служило одиноко стоящее дерево, четко прорисованное на фоне рыжего диска. Последующие дни солнце садилось все ниже и ниже по склону, и списать все на смену времен года мне не удалось — слишком уж крутая смена.

Ибрагим моему замечанию удивился даже.

— Так чего ему верить, солнцу-то? Оно иногда и из-за горы восходит. Остров-то движется.

Поначалу я подумала, что просто не поняла его.

— То есть как?

— А вот так. Рыбьи острова на то и рыбьи, что плавают по морю, как им вздумается.

— То есть, совсем плавают? Прям вот берут — и плавают? Острова.

Старик кивнул и насмешливо сощурился.

— А ты что, не знала?

Я качнула головой. Если б я знала... да и что тут знать? Остров — "часть суши, со всех сторон окруженная водой". Часть суши. Выступ дна, если уж на то пошло, который выше уровня моря. И тут — "плавают". Чушь какая-то.

Но перемещения солнца и слова местных жителей говорили об обратном. А после от Марии я узнала, что Острова — это и вовсе рыбы, большие-большие, они никогда не погружаются под воду, но дрейфуют по поверхности, одни быстрее, другие медленнее. А наверху растут деревья и травы, плодятся животные и люди. И так уже много лет.

Такая вот занимательная география.

И если принимать это как данность, понятны становятся слова "хребет", "голова" и "хвост" острова — единственно верные ориентиры.

"А почему бы и не поверить?" — с отчаянием подумала я. Приняла же спокойно и факт переноса моей бренной тушки из Саратова на Акулий, и наличие клеща в основании шеи, так почему бы не поверить в то, что Острова — живые и плавают? Пусть и напоминает это русскую народную сказку, где фигурирует рыба-кит.

— И где мы сейчас находимся? — сдалась я. — На хребте?

— Крайний Хребет, левая сторона.

— То есть, я прошла перевал?

— Видимо, так, — с улыбкой ответила женщина. Морщинки у глаз тоже улыбались — тепло и по-доброму.

— А я даже и не заметила, — с легким разочарованием протянула я. Ожидалось что-то... величественное. — Горки тут невысокие.

Женщина всплеснула руками.

— Так ты на Срединном Хребте не была! Вот там горы — так горы.

Младший сын Марии и Ибрагима перебрался туда еще юношей, поселился в Валоре, втором по численности городе Акульего острова, обзавелся семьей и родителей навещал редко.

— Старший-то у нас в соседней деревне, что за холмом, а средний в трех днях пути отсюда, ближе к хвосту. Все как родились в горах, так и живут. Сыночки любимые. Жаль вот, дочки не народилось.

Она глянула на меня как-то странно, и я смущенно улыбнулась. Жена старика оказалась куда как разговорчивей него самого, она рассказывала всякое: и о семье своей, и о природе, о городах и селах, об отношениях и обычаях. Мне оставалось только слушать и переваривать. Воображение рисовало яркие картинки, и неугомонная натура звала в путь.

Но в дорогу меня толкнуло не это. Засобиралась я после того, как на четвертый день раньше обычного вернулся Ибрагим. Мы не успели и ужина приготовить, а о приходе старика возвестил веселый лай Пардуса, хозяйского пса. Я выглянула за порог, увидела сосредоточенно-серьезное лицо старика, и поняла: спокойные деньки кончились.

— Про тебя женщина узнавала, — сказал он, и сердце мое ухнуло в пятки.

Мы сели в доме, мужчина рассказывал, а я все косилась за окно на калитку в невысоком заборе: не идет ли кто. Никто не шел, но это лишь пока, а где-то там, ниже по склону, бродила под заходящим солнцем Хелен, направленная хозяином к Витууму. Мол, видел он меня, спрашивала я про город, вот меня туда и отослали. Даже еды в дорогу дали, и ориентир надежный показали — воооон ту гору с двумя вершинами.

И в дом он их не пригласил, и меня не выдал... и все из-за того вопроса и моего ответа два дня назад. Хозяева дома спросили тогда, хочу ли я быть найденной. Я долго думала, сдавив руками голову, будто пульсирующую от боли, и ответила: нет, не хочу.

И теперь Хелен направлена по ложному следу.

— А они не придут?

— Не должны. Я их утром встретил, и раз еще не пришли, то уже и не явятся. Не сегодня.

Последняя фраза мне не понравилась, но я сказала, тем не менее, свое душевное "спасибо".

— Наверное, мне лучше уйти.

Мария вскинулась было, но муж положил на ее ладонь свою, и ответил:

— Куда пойдешь на ночь глядя? Завтра все, завтра.

Вот так. Вроде и не гонят они меня, но и остаться сильно не уговаривают. Их можно понять, лишние проблемы никому не нужны. Да и вообще, хорошие они люди, ни к чему их обременять.

Мы закончили с ужином, сели есть, после я помогала убирать со стола и поить скотину, Ибрагим доверил почистить лошадь, что я проделала задумчиво и без привычной своей боязни. Уходить вот так не хотелось. Уж очень это похоже на бегство.

Но выбора нет.

Утром мы разошлись. Я, с помятой мордочкой, долго не могла проснуться — задремала лишь под утро, до того все вертелась на жестком матрасе и вздрагивала от каждого звука. Хозяйка собрала меня сама, я почти в этом не участвовала. Шепнула на ухо, чтобы не проморгала "его" — хорошего мужчину, который обо мне позаботится. Хозяин похлопал по плечу и повел овец со двора. А я, как та еще овечка, потопала другой дорогой. Прямо как местная, которой пришел возраст идти из дома — так многие девушки и юноши тут делают. Но меня толкала в дорогу иная причина.

Солнце светило ярко и достаточно жарко, но дул свежий ветерок, чудились в нем даже запахи моря. Я подумала, что если взобраться на гору повыше, то увидишь большую воду. Но мне не туда нужно. После визита в соседнюю деревушку к сыну Марии и Ибрагима, куда они направили меня с наказом взять осла и проводника, я собиралась податься в Валор. Что буду там делать без денег, я не знала, но рассчитывала при желании найти младшего сына радушных хозяев — Эльмира.

Бодрый шаг, свет солнца и пение птиц изгнали потихоньку холод и страх, наполнили душу радостью и предвкушением. Шагалось легко и приятно, в кои-то веки болезнь ничем не напоминала о себе, и в этом чудился добрый знак. Пусть я ухожу не по своей воле, но — "на своих ногах".

Из прежней одежды на мне осталось только белье и кеды, а еще добавились льняные штаны, белая, расшитая по вороту, рубашка чуть ниже попы и кожаная безрукавка, зашнурованная наполовину. Две тугие косы лежали на груди, подпрыгивая на каждом шагу, макушку защищала от солнца панама — совсем как у деда. Старые вещи вместе с шерстяным плащом и запасом еды и питья поместились в заплечный мешок, а мелочи, найденные по карманам, и узелок, заботливо упакованный Марией "на всякий случай", перекочевали в сумку у бедра. К поясу я подвесила охотничий нож, но надеялась, что пользоваться им буду лишь для того, чтобы резать сыр или хлеб. И не то, чтобы вид освежеванного зайца грозил сделать меня убежденной вегетарианкой, но убить этого самого зайца я вряд ли бы смогла. Чисто физически.

Но никто от меня этого пока что и не требовал.

Ориентация в лесу и горах — явно не мой конек. Кажется, я снова заблудилась. Кажется, это называется топографическим кретинизмом. Хех.

Деревня должна была появиться часа через три неспешной ходьбы — так утверждал Ибрагим. Но не появилась ни через четыре, ни через пять, а когда солнце коснулось краем верхушек деревьев на дальнем холме, я поняла, что безнадежна.

Казалось бы: простейшие объяснения, близость объекта, тропа, недвусмысленно намекающая, куда и когда нужно сворачивать... но успеху это ни разу не способствовало. Я вновь оказалась невесть где. Единственной разумной мыслью стало: ужинать и ложиться спать. Разом потеряв аппетит, я вяло жевала хлебную лепешку с сыром и смотрела на заходящее солнце.

В голову вползли мрачные мысли о диком зверье. И — будто накликала, потому что, вытаскивая из заплечного мешка плащ, услышала волчий вой.

— Так, — пробормотала я, оглядываясь.

Естественно, ничего не увидела. Окружающая действительность не являла ничего похожего на волков.

— Так. Либо это очередной глюк, либо пора драпать.

И почему-то — уж не знаю, почему, наверное, жить хотелось — я предпочла поверить в реальность воя. Тем более, он повторился, и будто бы ближе. Деревья оказались на том холме, за который зашло солнце. Я, наскоро побросав вещи в рюкзак, бодрым шагом припустила на запад.

Скорее всего, волков я не интересовала, потому что вой, прозвучав еще пару раз, не приблизился, но эту ночь я провела на дереве, чудом лишь не свалившись. К утру болело тело, но меня это мало расстроило. Все потому, что с высоты я разглядела дымок, идущий из-за соседнего холма.

Подумалось: люди, которые утверждают, что человек — самый страшный зверь, ошибаются. С человеком, а если еще и в городе, всегда можно договориться. Даже если вы говорите на разных языках. А со зверем что? Заговоришь стае волков зубы и убедишь их не есть тебя? Или покумекаешь с бурной речкой, и в ней не утонешь? Или ягоды и грибы съедобные сбегутся на твой зов и не дадут умереть с голоду? Нет уж. Я, дитя города, природы и ее обитателей боюсь больше, чем существ своего вида.