Зверь лютый. Книга 8. Догонялки

Это оказалось правильным решением. На вопрос:

— А не слыхали ли у вас о воровстве девок?

Николай ответил абсолютно честно:

— Да. Бывало. Но — раньше. А нынче у нас все девки на месте, пропавших нет.

Абсолютная правда: Трифена с Елицей отсыпались у меня на подворье.

Также убедительно прозвучал и ответ на другой принципиальный вопрос текущего момента:

— А не пробегала ли здесь ночью торговая лодия?

— Дык бегают тут лодейки всякие. То — вверх, то — вниз. Почитай — каждый день. Но — днём. А вот ночью мы реку сетями перегораживаем. Но не в эту ночь — дождь был. Так что, знать — не знаем, ведать — не ведаем.

Лодейщики побежали вниз несолоно хлебавши. А Николай вынес из этой беседы интересную дополнительную информацию. Чем и поделился вечером со мною и ближниками.

— Лодейка — булгарская. Купцы на ней — из Булгара Великого. Бывал я там, сам торг вёл. Народ мастеровой — кожи хорошо делают, сапоги, упряжь разную. Но — бессермены. И купцы они... так себе. Под властью царя ихнего — кагана булгарского, живут разные народы. Вот и мокша эта — из данников булгарских. Купцы их в гребцы наняли. Далеко в Русь булгаре не ходят. Муром, Владимир, Ярославль, Рязань... Но в этот год прослышали они, что, из-за похода Великого Князя Киевского на Олешье, чумаки за солью в степь не пошли. Вот и надумали взять своей соли, есть у них, с Камы возят, и распродать на Руси. Но не по краю, а внутри. Где цены-то повыше, нежели в Залесье. Ещё всякого своего товара взяли. А мест-то они не знают, язык-то понимают через раз. Так-то, по купеческому делу — всё нормально. А вот просто поболтать с местными, всяких новостей да слухов набраться... Иноязычыцы и иноверыцы... А то б им порассказывали про "Зверя Лютого"... Слух-то идёт... То-то остальные лодейки у нас становиться не спешат...

Николай, гордый от всеобщего внимания и проявленной им сообразительности с эрудицией, оглядел присутствующих и умильно уставился на сидевших в уголке Трифену с Елицей. Но был прерван задумчивым вздохом Потани:

— Это — да. Это — хорошо. Ну, соль-то. А то у нас уже намале. Я уж думал дела останавливать. Надо ж к мясоеду оставить. А теперь-то... Где сетку-то для гусей нынче растягивать будем? А, боярич?

Вот такие мне загадки задаёт туземная "святорусская" жизнь.

Глава 171

* * *

Размышляя над различиями жизни реальной и придуманной, литературной ли, сказочной ли, обнаруживаю я странное свойство, вполне проявляющееся в этой истории с похищением Трифены.

Во множестве сказаний и эпосов описывается похищение женщины и её вызволение. История Елены Прекрасной — лишь один из примеров. Возможны варианты с носительницей страшных тайн, или сокрытых знаний, или удивительных артефактов, или с принадлежностью к древнему и великому роду. Какие-то династические, или дипломатические, или матримониальные задачи. История Шрека — одна из разновидностей.

Мотив всегда — любовный. Или — изначально, или — страсть вспыхивает уже в процессе. Но отнюдь не нормальное, по моему мнению, стремление к свободе и справедливости, желание просто освободить человека, пусть бы и женщину, из рук похитителей.

Удивительно, что и иная, очевидная причина для "операции по освобождению", не рассматривается ни в эпосе или фольклоре, ни в литературе.

Ни один чабан не позволит спокойно воровать своих овец. Ни один пастух не позволит уводить коров из своего стада или лошадей из своего табуна. Скот воруют всегда. И если пастух не хочет защищать свою животинку, то он скоро потеряет всё.

Аналогия между воровством скота и воровством людей звучит и в 20 веке в песне Яшки-цыгана из "Неуловимых мстителей":

"На пять замков запирай вороного -

Выкраду вместе с замками!"

и

"Спрячь за высоким забором девчонку,

Выкраду вместе с забором!".

Хорошо видно: различие чисто технологическое, состоящее лишь в способе ограничения свободы доступа.

Как говорил Наполеон: "Народ, не желающий кормить свою армию, вскоре будет вынужден кормить чужую".

Но очевидно и обратное: "пастух, не сохраняющий своё стадо, вскоре будет вынужден сам пастись в чужом".

В здешних реалиях: с ошейником на шее.

Мотив сохранения своей собственности, своего скота, своих рабов и рабынь, типичный, постоянный, составляющий обязательный элемент повседневной деятельности великого множества людей, племён, государств в продолжение тысячелетий, практически отсутствует в художественной литературе. И наоборот: мотив весьма редкий, встречающийся в жизни человека единственный раз, да и то весьма не у каждого, мотив спасения возлюбленной — наполняет собой огромное количество страниц, песен, кинолент...

Для меня, выросшего при социализме с его "общенародной" собственностью, и пережившего становление российского "дикого" капитализма, ощущение: "Это — моё. Моё — надо защищать" — очень острое. Жизнь научила. Там ещё, на рубеже второго и третьего тысячелетия.

За "просто женщиной" в той жизни я бы в такую авантюру не полез: равноправие, демократия, эмансипация...

"Кто тебе дал право её освобождать? Как ты посмел принять решение без предварительного согласования со всеми заинтересованными дееспособными лицами и компетентными органами?".

Правовое поле, цивилизованное государство, уровень достаточной самообороны... Позвоните в полицию, вызовите пожарников... Да ну их, сами разберутся...

Здесь мою личную овечку, пусть и двуногую, кроме меня — выручать некому.

* * *

По обычаю своему, немало обдумывал я это дело и кое-какие пользы в нём углядел. Не единожды применял я "ловлю дураков на голую бабу", во Всеволжске лодейку особую изделал, дабы по рекам быстро бегать да с татей речных взыскивать. Примечал — как своё сохранить, как чужое забрать. Да и просто скажу: когда в Бряхимовском бое повалил на нас супостат, когда закричали все: "Мордва! Мордва!" да назад подалися, то я, сдуру конечно, вспомянув об этом деле, о победе своей лёгкой да о после того ласках жарких, со всеми-то назад не успел, впереди строя оказался. А уж потом только и оставалося голову свою - уберечь да в других делах умения полученные — употребить.

Дальше пошла рутина обычной сельской жизни. Один из "печных дедков" помер, а двое слегли по болезни — на НКЗ требуется пополнение личного состава.

Светана не дала Фангу: "чудище лесное, а туда же лезет!". Тот, следуя своим велесо-голядским нормативам "приличного поведения в отношениях с дамой", отделал её так, что она три дня лежала.

На кухне "минус один".

Домна мне всё про это высказала — "понатащил с лесу нехристей!" — и сгоряча разругалась со своим Хохряковичем. Естественно — "вся на нервах" — обварила себе ногу. Ничего принципиально нового — смотри "Законы миссис Паркинсон".

На кухне — "минус два".

С утра я обнаружил перед крыльцом стоящего на коленях "горниста": выгнанный Домной из общей постели Хохрякович собрал молодёжь, включая уже и старшего из "мусорных кучев", и устроил "бордельеро" с бывшей Кудряшковой жёнкой в качестве главного инструмента. "Инструмент" несколько пострадал, исполнять основные производственный обязанности по кухне — временно не может.

"Минус три".

Прав был Наполеон: "Проститутки — это необходимость. Иначе мужчины набрасывались бы на порядочных женщин на улицах".

Надо вводить специализацию. А то мы тут постоянно голодными ходить будем. Община растёт, отношения между людьми ещё не устоявшиеся, проблемы будут продолжаться. А пока... удваиваем норму выработки. С учётом улучшения качества питания. Сами понимаете: гусино-лебединые потрошка три раза в день уже неделю. Меньшак возмущается:

— Мясо — есть, мёду — дают. А девки где? Хоть за двенадцать вёрст к своей законной беги.

Я его понимаю, но пока нечем помочь не могу. Терпи дядя, накапливай... "семенной фонд". Во встроенных ёмкостях.

Жердяй с хлебом пришёл. Порадовал. И что — пришёл, и что — вовремя. И новостью: его общество в старосты "на постоянно" выбрало. Так что, "отрубаться" и "хуториться" он пока погодит. И он порадовался: дебил его, вроде, нормальнее становится. В чем причина — не знаю. То ли на него так травки от Мараны подействовали, то ли размеренный образ жизни с монотонным однообразным трудом на одном месте — в кузне. Некоторых это успокаивает. А может — большие дозы общения с Любавой.

Любава опять на меня обижается:

— Вот, за своей черномазой гречанкой ты по всей реке бегал, головой рисковал, а ко мне и зайти-глянуть времени нет.

И в слёзы. Плаксивая она чего-то стало. Рановато вроде. Или опять братец подучил? Тоже чудо... лесное-поселковое. То — хнычет, то — щерится. И прозвище у него вполне подходящее — Плаксень. Ну и имена у наших предков!

Возьми-ка, красавица, чистый лист, да напиши-ка вот что:

О погибели земли Русской, об от той погибели избавлении и о глупости Воеводы Всеволжского.

Так и пиши: о глупости Воеводы.

Ныне пришло время, и уже можно рассказать о самой главной моей ошибке и о самой главной для всей Святой Руси радости. О самой большой от дел моих "догонялке".

Едва уяснил я — куда попал да какое время на дворе, то тут же вспомнилось мне и самое главное несчастие вскорости грядущее на народ сей. Бедствие называемое "Погибелью Земли Русской" или "Великим Несчастием", подобно чуме, "Чёрной Смерти", что уничтожит треть людей в странах христианских. Ибо и от сего несчастия каждый третий человек из людей русских убит будет, или от голода да холода сгинет, или в полон в страны незнаемые угнан. Однако же беда сия многократно хуже чумы. Да хоть одно сказать: после чумы пусть и пусты города, а — стоят. После же сего бедствия из каждых трёх русских городов — два пепелищами стали. Половину сих пепелищ заново и отстроить не смогли. Это на Руси-то, где всякое селение через год горит да заново строится!

Несчастие сиё состоит в нашествии новых народов степных. Сколько их разных на Русской Земле бывало... Авары и угры, торки и хазары, печенеги и половцы... Однако же новые народы — татаре и мунгалы - против всех злее. Хуже даже и гуннов с их Аттилой, которому прозвание — "Бич божий". Народы дикие, лютые, в воинском деле - искусные, в бою — хитрые да яростные... "Погибель".

Предожидая сиё бедствие, тщился я поначалу об нём и не заботиться. Ибо быть ему нескоро, лет через восемьдесят от моего здешнего появления. А по делам моим выходило, что и до завтра дожить — иной день удача немалая. Да и силы мои малы были. Размышлять же о бедах, от которых защититься не по силам, полагаю занятием вредным и бессмысленным.