Зверь лютый Книга 14. Прыщ

По собственному же опыту: голодный, битый, саженый... Ни за что. Даже и жив-то — не по праву, закону, обычаю, но лишь благодаря интригам дядюшки. Кстати, довольно противного, жадного, жестокого и бестолкового типа.

Княжеская честь, гордость, достоинство... отцовский удел... следование воле старшего брата, как и положено по Закону Русскому... привели в холодный и голодный поруб. Потом презрение и пренебрежение родственников и окружения:

— Сопляк, слабак, неудачлив... Изяславль проспали... Всем Полоцком вынимать пришлося, а пользы...

Вину за потерю отцовского владения тоже взвалили на него — младший же! Неприязнь брата:

— Ты-то под крышей сидел! А я-то под снегом! В железах тяжких!

Как будто от Володши зависел режим содержания под стражей...

Молодой князь озлился на родню и "их всех". Чётко понял, что сила князя не в чести, не в "Правде", а в силе его покровителя. Не в процветании населения управляемых владений, "от бога данных", которые в любой момент могут отобрать воинской силой, а в размере этой собственной силы. Который впрямую зависит от веса мошны.

Многочисленные примеры использования литовских наёмников в эти годы в Полоцкой земле — тому подтверждения.

Вот так думая сам, он и правил так. И людей себе подбирал — со сходными понятиями. Собственных, с детства воспитанных, лично преданных "янычар" — у него не было. Не вырастил ещё. А что подрастало — погибло в Изяславле. Люди, нынче составляющие его дружину, были людьми случайными, нанятыми, не взращенными.

Эти свойства самого князя и его людей наложились на особенности места-времени.

Здесь, на огромной петле, которую проложила Волга, подбирая "младшую сестру" Вазузу, сошлись концы многих торговых путей, на юг и на север, на восток и на запад. Но, в отличие, от Вержавского пути, дававшего огромные, по нынешним меркам, деньги в казну владетеля, здесь было разбойное гнездо.

Вержавский путь — весь под одной "шапкой". Там построена система, там обеспечение безопасности приводит к доходности. Там власти ничего не берут с торговцев — только предоставляют. Купцы сами все деньги отдают местным. А уж местные — властям.

Тут порубежье: Ржев — под Смоленском, Тверь — под Суздалем, Молога (ниже по Волге) — Новгородская. Дороги — реки да волоки — многочисленны, разнообразны, хитры, переменчивы. Шиш речной отскочил от Зубца вверх по Вазузе, гробанул там чего-нибудь... смоленское, проскочил до устья Тиверцы — а там в шести десятках вёрст уже Торжок новгородский.

А у новгородцев "суд правый" сыскать... только своим.

* * *

— Не, ты прикинь! Десяток вёрст по Вазузе — тама Фомино Городище. Идём, гуляем. Бабёнку, там, какую... ну, ты что, четверть хмельного не выставишь?! Она — брык! Пьяненькая, глупенькая, на всё согласная. В саночки её... И тихонько, затемно, резвой троечкой... Вдвоём, один — на конях, другой — на бабе... Два ста вёрст всего-то! По реке-то! В два-три дня — в Торжке! Бабу скинул — шесть гривен на кису! Шесть! Двенадцать коров купить можно! И так — хоть каждую неделю! Это тебе не медведей по буреломам сыскивать да заламывать!

Жаркий шепот инициатора очередного средневекового стартапа, уговаривающего потенциального подельника, разносился по конюшне и мешал мне спать.

Глава 305

Уверен, что Володша о делах Ростика, о его "Уставной грамотке", о порядках на "пути" — слышал. Но Ростик долбил это дело лет двадцать. У него были ресурсы второго города в стране. У Володши... да ещё с пониманием возможного пинка в любой момент... Вместо последовательного обустройства путей, методичного выбивания разбойников, выжигания их гнёзд, "напущенный" Тверской князь начал "хапать".

В первый год это дало эффект — разбойники попрятались. Теперь они снова повылезали, малость оголодавшие и от того осмелевшие. Да и собственно княжие ведут себя аналогично.

Единственное, что хоть как-то сдерживает переход в режим "народной войны" — всех против всех — страх перед Боголюбским.

"Бешеного Катая" здесь хорошо знают. Знают, что он просто выжигает селения, где найдено краденое. Что он придёт со своими обрусевшими кыпчаками, которые и на лодках гребут, и из луков стреляют. Стреляют значительно лучше и дальше местных лесовиков. В лесу-то от дальнобойности толку мало, а вот на озере, на речной глади...

И ведь они же слов не понимают!

От местных, хоть каких, можно откупиться. Поганые — тоже берут. Потом грабят, режут, насилуют, угоняют и выжигают.

Боголюбский следует статье 5 "Русской Правды":

"Будеть ли сталъ на разбои безъ всякоя свады, то за разбоиника люди не платять, но выдадять и всего съ женою и с детми на потокъ и на разграбление".

За разбой без причины ("свады"), типа: просто кушать сильно хочется — высшая мера, "поток и разграбление". Смертной казни "Русская Правда" не предусматривает.

Вообще-то, по закону, должно быть одно из двух: или вира с круговой порукой, или высшая мера персонально. Но у Боголюбского идёт постоянное смешивание. "Я так вижу". А уж найти повод, когда кыпчаки сыск ведут...

Только пепелища остаются.

Но нынче местные шиши трудятся без опаски: у Боголюбского новая головная боль образовалась.

* * *

Осенью 1163 года в устье Оки пришёл большой лодейный караван с Низу: Ибрагим, эмир Великой Булгарии, соизволил посетить сии дикие языческие места и принести на Окскую Стрелку свет истинной веры — зелёное знамя ислама.

"Здесь будет город заложён

Назло неверному соседу"

произнёс эмир в своей неизлечимой мудрости и праведности. И город был заложён, и нарекли его по имени основателя и светоча: Ибрагимов городок. Другое название — Бряхимов.

Давний спор между русскими князьями и булгарскими эмирами — кому драть шкуру с мари и мордвы на пространстве между устьями Оки и Суры, получил новый поворот. На смену периодическим набегам и стычкам на спорных территориях эмират приступил к основанию городов.

Эмир рассчитал правильно: собрать рати, когда уже началась жатва — практически невозможно. Воевать в малонаселённой местности под осенними дождями или зимой... наши кони не монголы — хвою не едят. Ответный поход отложили до весны. Всю зиму булгары строили крепостицу, местное население, получившее кучу красивых тряпок в подарки — пришлых активно поддерживало и снабжало.

Всем понятно, что Боголюбский такой наглости терпеть не будет — соберёт дружины и весной пойдёт выбивать агарян нечестивых. Поэтому до лета на Верхней Волге можно грабить спокойно — у суздальских другая забота есть.

* * *

Вот таких слухов, наблюдении и соображений я наслушался, лёжа в яслях. Не в том смысле, как вы подумали, а в конюшне.

Почему в яслях? — Так ведь Россия:

"На семь замков запирай вороного

— Выкрадут вместе с замками!"

Воруют всё, но особенно лошадей. До такой степени, что в этом 12 веке русским мастерам-замочникам пришлось придумать специальную запирающуюся конструкция для конских пут. Не от своеволия коней, а от хитростей конокрадов.

У меня замков таких нет, а аборигенам плевать, что у нас кони соловые, а не вороные: мы со своей тройкой, среди массы одноконных крестьянских возов, как "Три тополя на Плющихе". В смысле: окружающих от зависти плющит. Народишко-то... вороватый. Сведут коней, как пить дать.

Конюшня большая, лошадей сорок можно поставить. Половина места занято: Зубец — село, в смысле — церковь есть. Народ с округи сюда на водосвятие съехался. А вот дальних купцов мало, морозится неохота, крещенские морозы в дороге — не радуют.

Приезжие почти все в церковь ушли. Там уже богослужение идёт, кондак Богоявленский поют:

"Явился еси днесь вселенней,

и свет Твой, Господи, знаменася на нас,

в разуме поющих Тя:

пришел еси и явился еси,

Свет неприступный".

Выражение: "с кондачка" — слышали? Вот как раз с него, только с маленького.

Интересно, а бывает "Свет приступный"? Это когда — свечечка на приступочке?

Какой-то возчик, проходя мимо удивляется:

— Эй, малой, ты чего валяешься? Смотри — водосвятие проспишь.

Пойти, что ли, глянуть? Прорубь — "иордань" — вырублена как раз напротив устья Шешмы, от ворот постоялого двора, где мы встали, хорошо видать.

Да и Сухана глянуть надо: я его с поклажей в доме положил. Холодно на дворе. Пущай в тепле хотули наши посторожит. У него опять сопельки пробивает. Он же "зомби" — сам не скажет. Без команды и не "отойдёт на минуточку"! А мужику и до ветру сбегать временами надо.

Попандопулы! Помните: от целости мочевого пузыря ваших людей зависит ваша жизнь! Ну, и прогрессизм в целом.

Отпустил своего слугу верного по нужде, убедился, что он поел нормально, горяченького. А то мы последнюю неделю больше в сухомятку.

Вышел за ворота. Стою себе, поигрывая своей игрушкой.

Я уже рассказывал как-то: для развития кистей рук оказался очень полезен кистень — на кисть руки петлю накинул и играй. Вздёрнул — отпустил. Как мячик. После недели с вожжами в руках пальцы скрючены — разминаю.

О, пошли! От церкви к проруби валит толпа народа. Красиво: ризы золочёные, платки на бабах праздничные, день солнечный, радостный.

Смотреть — красиво, а примета плохая: если в этот день погода ясная и холодная — лето будет засушливое; лучше бы пасмурная — к обильному урожаю.

А ещё говорят: если во время литургии, особенно во время хождения на воду, идёт снег, то будущий год ожидается хлебородным, а от пчёл получится много роев.

Снег не идёт. Как-то там мои... Надо бы сказать, чтобы на пасеку не сильно надеялись... О-хо-хо... Ничего, у самих головы есть, сообразят.

Из врат выходят священнослужители; предстоятель держит на голове Св. Крест, в преднесении светильников. Певчие поют: "Глас Господень на водах вопиет, глаголя". Читают три паремии, Апостолов и Евангелие о Крещении Иисуса. Диакон произносит ектению; священник — водосвятную молитву: просит Господа даровать всем мажущимся Св. водою освящение, здравие, очищение и благословие. Троекратно погружает Св. Крест в воду, при пении тропаря: "Во Иордане крещающуся Тебе, Господи"... Наконец, освященною водою окропляет храм, всех присутствующих и их жилища.

Поп махал во все стороны кистью, разбрызгивая святую воду, к полынье на четвереньках лезли бабы, набирая в корчажки "иорданскую" освящённую. Мужичина, слазивший голышом в прорубь, запрокинул в себя жбанчик с бражкой. Да так увлёкся, что наброшенный на плечи тулуп соскользнул, явив "городу и миру" белое пузатое тело. Бабы начали, было, стыдить охальника, но тот, аргументируя повсеместной нынешней помытостью в святости, предлагал всем приложиться к разным местам своего свеже-освящённого тела...

Картинка яркая, весёлая. Ещё бы полюбовался, но мочевой пузырь, знаете ли... Можно, конечно, и прям тут... Как большинство аборигенов и поступает. Но я парнишечка продвинутый, в Европах бывавший — пошёл искать "специально отведённое место".

Только вылез из сортира, привычно облегчённый и просветлённый: "иордань" не во всяк день бывает, а облегчение — ежедневно случается, как из-за угла конюшни мужик выводит коня и ведёт мне навстречу — на задах двора ещё калитка есть.

Я промаргиваюсь... ещё раз промаргиваюсь... И офигеваю: мужик ведёт под уздцы моего коренника!

— Э... ты... бл...! Ты чего делаешь?! Ты, ...ло мухорылое, чьего коня взял?!!!

Мужик, молодой здоровый парень, удивлённо смотрит на меня. Позади него из-за угла конюшни на узкую тропинку, ведущую среди сугробов к отхожему месту и дальше, к калитке, выбирается второй персонаж: невысокий пожилой мужикашка. Тащит обеих моих пристяжных!

Ребята! Я фигею! Вот прямо так, посреди белого дня, на святой двунадесятый праздник...

— Ё... Вали его! Бей нахрен! (Это — пожилой).

Голос знаком: инициатор стартапа из конюшни. Дядя, видимо, решил, что по случаю Богоявления наступило исполнение желаний: захотел резвую тройку — вот она стоит. Ещё и упряжь рядом развешена.

Молодой оборачивается к старшему, смотрит, думает, соображает. Доставая из-за спины (мне-то видно!) топор. Но повернуться назад не успевает: я делаю два шага и с маха, с левой руки, как петля кистеня висела, через морду коня врубаю с потягом... Аж присел.

Шапка гасит звук. Но — не удар. Мужик мыкает, стукает зубами, закрывая традиционно открытое в задумчивости хлебало, валится назад вдоль тропинки. Конь, испуганный хлопком ремня по храпу, вздёргивается встать на дыбы, но мужицкая рука намертво вцепилась в узду.

И жеребец бьёт задними копытами.

Наповал. Прямой сдвоенный в грудь... Второго конокрада выкидывает на пристяжных, те тоже ржут, взбрыкиваются, пытаются отступить. Мужичок даже не шевелится, просто сползает на их уздечках, из уголка рта вдруг волной выплёскивает кровь.

* * *

Энгельгард, описывая мобилизацию крестьянских лошадей на русско-турецкую войну, отмечает:

"этих сборных несъезженных лошадей запрягли в военные повозки, возня была с ними ужасная — одна не идет, другая бьет, что народу, говорят, побило...".

Конь — не автомобиль, конь ещё и нервным бывает. Вот коренник и разнервничался. Убийственно.

* * *

Вспоминая нехорошими словами родительниц придурков-конокрадов и "всю систему в целом", лезу в сугробы, пытаясь обойти пляшущего на месте жеребца, подобраться к пристяжным, чтобы отцепить их поводья от хватки... Мда, точно, покойника.

Тут во двор вваливается толпа громких и весёлых мужиков с "иордани". А я... как раз свежего мертвяка по сугробам кантую.

Хай пошёл... Всеобщий, матерный.

Кони пугаются, дёргаются. Я как раз между ними. Ежели коренник чуть повернётся да повторит...

Так вот, орать я умею не хуже реактивного на рулёжке. Ну, может, самую малость поменьше... Но слов знаю больше.

Постояли. Поорали. Побегали. Высказались и обменялись. У меня всей дистанции променада — один шаг. У них больше — шагов двадцать вдоль утоптанного места. Лезть в снег — дураков нет, под удар задних копыт пристяжных... аналогично.

Народу — всё больше, народу — развлечение. Уже и бабы понабежали, глаза у всех горят, платки сбились — чтобы лучше слышать.

Орут с привизгом:

— Ой, убили! Ой, зарезали! Загубили души невинные православные во христов светел праздник! Ой, не будет нам этот год счастья-долюшки! Ой, придёт на нас на всех беда страшная, горе горемычное! А всё он, шпынь-злыдень-недоросль...!

Как бабы кричать начали — мужики приутихли. А чего говорить — всё едино не переорёшь.

Наконец, один не выдержал, рявкнул в голос:

— Цыц, дуры! Где вы зарезанного увидали?! Дурака старого конь убил. Эка невидаль. Это Крючок-то дохлый — душа невинная?! Он же всю жизнь то — дурил, то — приворовывал! То — ворованным да выдуренным торговал. Зашиб конь дурня — и слава богу: дышать чище. А второй-то, вон, живой, шевелится.

Точно: парень, попавший под мой кистень, пытался шевелиться, пытался ухватиться за голову. Но отпустить узду... Пришлось лезть по снегу назад, отцеплять, тащить за шиворот по сугробам. Тут несколько парней залезли в снег, помогли.

Потом, уже спокойно, без крика и воплей, вытащили коней, разнуздали, поставили на прежнее место. Я им торбы с овсом на морды для восстановления душевного конского равновесия...