Зверь лютый Книга 14. Прыщ

Наконец, когда всё было сделано, появилось начальство: поп, который предстоятель, сотник, который местным десятком стражи командует и староста Зубца без половины зубов. Все — "с сопровождающими их лицами".

Народу снова полно. По всеобщему желанию и от народа многолюдства — сыск, спрос и суд пошли прямо во дворе:

— Ты — чьих?

М-мать... Возможны варианты... с летальным исходом... Вот не надо было мне с властями...! А коней — так отдать?!

Тогда... Я никогда не лгу? — Тогда — правду.

— Я — Иван Рябина, боярский сын из Смоленска. Иду в Тверь по торговым делам. Со мной — слуга. Он немой.

Если у них нет известия из Смоленска о моём "воровстве"... или — есть, но они, будучи суздальскими... Нет, похоже, имени моего они не слыхали.

Насчёт дел торговых — правда. Иду "мордой торговать". Что Сухан — не мой, а Велесов — правда. Я его так только... обихаживаю. А что не говорит... так я ж приказал — молчать.

Иначе они на него насядут: он — взрослый, им привычнее разговор с ним вести, а не с недорослем, хоть бы и боярского происхождения.

Тем более... моё благородство... как-то им сомнительно. А почему одет по-простому? А почему сам на облучке был, сам за возчика? А почему с одним слугой? А почему боярский сын коням овёс засыпает, в конюшне спит, когда слуга его в тепле в доме лежит-полёживает?

Мои вопли типа:

— А мне так хочется! Имею право! Законом не запрещено!

Вызывали недоверчивое хмыканье:

— Так-то оно так... но не по обычаю.

Удостоверить мою личность было некому. Общество пребывало в глубоком смущении и сомнении. Прямой вопрос попа:

— А когда ты, отроче, на исповеди последний раз бывал?

И мой туманный ответ:

— О грехах своих знаю и каждый божий день раскаиваюсь.

доверия к моим словам не добавили. Впереди уже маячил местный поруб. Просто — "до выяснения". Уже, отодвинув Сухана в сторону, начали перетряхивать нашу поклажу.

Но тут, спасибо Марьяше, вытащили самый большой баул с одеждой. Парадный кафтан и бобровую высокую шапку я отдал "подмёнышу" в Дорогобуже. Но сестрица ухитрилась сунуть ещё шитый бисером пояс. А уж "сапоги с носами"... окончательно добили подозрения аборигенов.

Какой-то благообразный старичок, похожий на рождественского гномика своими красными щёчками и носом в обрамлении белой бороды, что-то энергично зашептал на ухо старосте. Тот открыл рот, демонстрируя потенциально обширное поле деятельности для ближайшего зубного мостостроителя. Потом передвинулся к уху сотнику, недоуменно разглядывавшего мои "огрызки". Тот покивал и озвучил:

— Ага... Ну... Ты, эта, боярич... Мда... что за хрень?! Никогда такого уродства не видывал! Правду говорят: смоленские все мозгой свернувшие. Ладно. Ты в Тверь идёшь? Поутру тронешься? Попутчика возьми. Вона его.

И сотник ткнул пальцем в "гномика". Дедок радостно заулыбался, собирая круглое личико морщинками как печёное яблоко. Я кивнул.

* * *

Так сложилось, что в первой жизни у меня не было проблем с попутчиками на трассах. Подбросить кого-то... Не о приработке речь. Когда гонишь в ночь — очень полезно, если рядом кто-то хоть что-то балоболит. И самому автостопом приходилось. Попадались дальнобойщики, которые сразу спрашивали:

— Анекдоты знаешь? Трави.

А то бывало — просто начинаешь пересказывать какую-то книгу. Под настроение и интерес конкретного слушателя. Чтобы не заснул. Улететь-то в кювет — обоим не хочется. Иной раз — уже и вылезать пора, а:

— Погоди-погоди. Дорасскажи. А чем там дело кончилось? Ну, встретились они или как? А убийца-то кто? Да ты что?! Вот я так сразу и подумал.

* * *

Так что, противопоказаний у меня не было. А "за-показания" были: "гномик" — местный, дорогу знает. Да и очень не хотелось идти против местного начальства: если они к своим подозрениям вернутся, то могут дело обернуть для меня плохо.

Контуженного моим кистенём парня поволокли в застенок. Завтра его — "на поток и разграбление". Но свидетелей-то нет, он из конокрада в любой момент может превратиться в жертву. Моего разбойного нападения. А что коня за узду держал, так немой слуга попросил выгулять... Вот мне нынче, "на бегу из-под топора", только права качать, да правду искать!

Возчики ещё поприставали: расскажи да расскажи. Но я поотнекивался да спать и завалился.

Ещё затемно заявился "гномик" с мешком. Запряглись, выкатились. Оглядываясь на крест Зубцовской церкви, приняли вправо, пошли-покатились по Волге-матушке.

* * *

От Зубца Волга идёт почти прямо на север, есть только пара крутых петель. По западному, левому берегу — крутой обрыв, тёмный лес поверху. По правой стороне — луга, снегом покрытые. Почти Тургенев:

"Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые,

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые".

В дороге только и вспоминать.

"Помню, ты ещё молодушкой была...". Как-то там они? Мои "молодушки"...

От Зубцова до Твери считается полтораста вёрст. Тройка отдохнула, воз не тяжёлый, но за день не пройдём — погода меняется, облака натягивает, к ночи, поди, и снегопад будет. "Гномик" говорит: ближе к Твери есть знакомое место, на постой примут.

Проскочили древнее, племенных ещё времён, городище — Любим-город.

В славянских землях такие названия часты. От Любека и Люблян до вот этого, ещё словен ильменских, городка. На картах моего времени искать бесполезно. Ещё один "Китеж-град": выжжен под ноль татаро-монголами. Дважды. Но у него другая судьба: город исчез, а место заново заселилось.

В самом конце 13 века, полвека спустя после "Погибели Земли Русской", через пять лет после повторного уничтожения в здешней местности 14 отстроенных городов в ходе "Дедюнёвой рати", упоминаемый прежде князь Михаил Хоробрит нашёл здесь одинокую сумасшедшую старуху-"старицу". Пряталась она в пещерах в береговом обрыве. Местность обезлюдела совершенно и никто не мог сказать: как зовётся речка, впадающая здесь в Волгу, что за городок здесь прежде стоял. Хоробрит поставил крепостицу и назвал её по-простому — "Городок". А речку по старухе — "Старица".

"Городков" на Волге много, через пару веков имя речки перешло на поселение. А вот как звали ту старушку, которая в одиночку здесь в пещерах зимовала-бедовала, но от родных могил не уходила — никто не знает. Да и то сказать: не велика птица, чтобы по имени зваться, у нас на Руси таких — во всякий год на всяком пепелище.

* * *

Часа через три, уже затемно, приняли влево, вытянулись по ложбине-промоине в крутом береге к воротам усадьбы. Усадьба, видать, новёхонькая — ворота и частокол не потемнели ещё.

"Гномик" наш к воротам сбегал, в окошечко открытое чего-то потолковал, ворота раскрыли.

— Давай, заезжай! У хозяина и банька горячая, и с Крещенья снеди осталось.

Да уж, давненько я в баньке не парился. Надо и погреться, и помыться, и вошек погонять.

Усадьба, и правда, этим годом поставлена: кучи мелочей нет, разное чего — не доделано, дерево свежее. Отдельных изб челядинских почти нет, службы по двору — не все, да и те, что есть — не используются. Сена не дают! Говорят — мало у них. А вот овса — хоть залейся. В смысле: засыпься. В конюшне — всего пара лошадок. Такие... мухренькие. Не боярские кони. Понятно, что в хозяйстве всякие бывают. Но других-то... не видать.

Какое-то... запущенное хозяйство. Новое, а уже запущенное. Народу мало, баб вовсе нет. Как же так?! Как же они без баб справляются?! Терпят, наверное.

Я не про то, о чём вы подумали, а про гендерное разделение труда. В смысле: постирушку, готовку, уборку.

И ещё чего-то не хватает... Чего-то...

Факеншит! Собак нет!

— Сухан, красный.

Странно ли, что я, со своими заморочками из 21 века, ввёл на "Святой Руси" совершенно не святорусскую систему — систему "цветных уровней опасности"? "Зелёный" — врага не видать и не слыхать. "Жёлтый" — возможно, но не обязательно. "Красный" — враг здесь. Дальше уже команда "бой".

С "зелёным" — мы дома сидим, в дороге — обычно "жёлтый", брони частью вздеты, оружие под рукой, но не на виду. А когда в руках — уже "красный".

— Эта... ну... а чегой-то? Чего красный-то? Нос, что ль?

Наш сопровождающий, местный конюх — проявляет любознательность.

Мужик... как мужик. Невысокий, широкий, бородатый. Как слуга... не выучен. Ну да от конюха особо вежества — ждать не следует.

— Ну. У тебя. ЧуднО — теплеет же, а нос-то... Во, блин, отвалится сейчас.

Я продолжал нести ахинею, старательно разглядывая нос конюха. Мужик старательно скосил глаза, пытаясь в полутьме конюшни разглядеть окраску, потёр его ладонью.

— Вроде ничего... Вроде не поморозил... Вроде... А ты это... чего это?

Под его междометия я подошёл ближе и, на очередном шаге, между делом приподняв колено, выдернул свой "нож засапожный". Не знаю, что у княжьих гридней в сапогах, а у меня финка — мне так привычнее.

Конюх встревожился, заволновался, не отпуская свою нос, начал пятиться к воротам. И резко прижался к стенке, когда мой "финяк" приподнял ему бороду и упёрся остриём в шею.

— Дядя, собаки где?

— Хто?! Какие?! А... Ну... Дык... Ой-ой! Да не дави ты! Посекли мы их. Как сюды пришли — так и посекли. Бросалися они, дурные вовсе. Признавать не хотели.

— Посекли? Вместе с хозяевами?

— Да. Не! Ой!

Дядя понял, что проболтался, двумя руками ухватил меня за рукав, пытаясь отвести нож от своей шеи.

Мгновение борьбы. Пересиливания.

Не надо со мной так, я не лох, что бы чисто буром переть. Армрестлинг — физкультура, бой — смерть.

Конюх схлопотал с левой в ухо, рванул... клинок вошёл в горло по рукоять. Он ещё крепко держал меня за руку, чуть шевелил губами, дёргались его расширившиеся зрачки. Я сделал шаг в сторону и выдернул нож, мужик ухватился за горло, зажал рану...

Когда-то давно, на людоловском хуторе на Черниговщине, очень похоже у стенки конюшни нашла свою смерть от моей косы маленькая девочка.

Тогда она пару секунд смотрела на меня, потом из-под ее пальцев потекли струйки крови, она отняла ладони и стала их рассматривать, снова подняла на меня глаза, попыталась вздохнуть. Кровь хлынула маленьким фонтанчиком, её повело назад, и она осела вдоль стенки на землю. Секунд пять мы смотрели друг другу в глаза. Затем они у неё закрылись. Кровь полилась свободно, без ритмических выплесков.

* * *

Соломон прав: "нет ничего нового под луной". Особенно в человеческой смерти. Фонтанчик больше. Не "осел вдоль стенки", а "завалился...". А так-то... "что было, то и будет".

"Мы уйдем без следа — ни имен, ни примет.

Этот мир простоит еще тысячи лет.

Нас и раньше тут не было — после не будет.

Ни ущерба, ни пользы от этого нет".

Точно: "ни ущерба, ни пользы от этого нет". От "этого"... имитатора конюха.

— Сухан, баулы оружейные. Спокойно принеси.

Сани наши стоят во дворе, в десяти шагах от ворот конюшни. На дворе сумерки, начинается снегопад, но кто-то может присматривать со стороны. Резких движений — не надо.

Не знаю, какая тут хрень творится, но я уже достаточно "несвежий попандопуло". Не думаю, что для моих современников отсутствие собак в поселении — сигнал тревоги. Но мне — уже "глаз режет".

* * *

Вспоминая разные "костюмные" фильмы, понимаю их ложность в этой части.

Киношникам тяжело работать с собаками — те денег не берут. Поэтому в кадрах исторических боевиков есть люди, бывают лошади. Но очень мало псов. Здесь собаки постоянно в поле зрения.

Любое человеческое событие под открытым небом постоянно сопровождается лаем, гавканьем, рычанием. Муж жене на дворе по уху дал — баба завыла, сучка залаяла. Всадник по улице проскакал, воз проехал — брёх на версту слыхать.

Здесь собака не "друг человека", а условие выживания. Вокруг — леса, что в нынешнюю ночь оттуда придёт — одному богу известно. Да ещё псу цепному, который видит, слышит, нюхает... мир воспринимает — иначе, чем человек.

"Кошка гуляет сама по себе", собака — с господином. "Все собаки привыкают к новым хозяевам, если в новом доме их любят, балуют и т.д.".

Если "хозяева" — "новые", то что делать собакам? Кто будет их "любить, баловать", у кого хватит терпения и времени год-два заниматься этим? Приучать к себе не "домашнего любимца", а просто "дворовую скотинку"?

Часть псов убегает в лес, часть, поголодав, подлаживается под новых хозяев, но сторожевые, "цепные псы"... их просто рубят. Терпеть злобный, хрипящий, заходящийся лай... а зачем?

Если в селении нет собак — здесь "Малиновка": власть переменилась. Пришли "новые хозяева". Которые "посекли" — вырезали прежних хозяев с их собаками. "Белые придут — грабят, красные придут — грабят... И куда бедному крестьянину податься?". Не знаю.

* * *

Я не крестьянин, поэтому про себя понимаю чётко: "податься" — не "куда", а — "откуда". Отсюда. До — "не видать вовсе". Особенно — имея уже один тёплый труп вдоль стенки конюшни.

Скинул тулупчик и шапку, вытащил из баула и накинул на себя безрукавку с ножиками и портупею с "огрызками". Шапочка моя железная где? А вот она. Мисюрка с бармицей под глаза. "Никаб бронированный".

Конечно, немецкий "горшок" с Т-образной прорезью или наш "колокольчик" с личиной... более защищающие. Но я, знаете ли, привык головой крутить. Мне, почему-то, видеть хочется: в какое дерьмо я опять вляпываюсь.

Я попячивал коренника в оглобли, когда стоявший у ворот конюшни Сухан негромко произнёс:

— Бежит. Один.

Из снежной круговерти выскочил слуга — молодой парень в домашней одежде:

— Эй, гости заезжие, чего возитесь? Тама уж банька вытоплена, самый жар, ждёт — не дождётся, наши уже пошли... эта... ну... а чего ж...?

Тут он разглядел, что я не выпрягаю, а запрягаю. Удивился, заволновался, встревожился... но не сильно. Удар комлём рогатины в голову эффективно избавляет от переживаний. Быстренько повязали, в конюшню затащили, снежком личико утёрли.

— Живой? Сказывай. Чего тут у вас.

Не разорваться. Надо запряжку коренника закончить, надо пристяжных выводить и запрягать, надо чудачка расспросить...

Чудачок "делал мине нервы": пытался возиться, позвать на помощь, угрожать...

— Ты чего творишь! Ты кого бьёшь! Да за таки дела тя в куски порвут! В лоскуты порежут! От тя места мокрого не останется! Страшнее наших — других нету! Мы — Ярёмы Зуба ватага! Нас все боятся! Развяжи гадина! Ты чего?! Ты Зуба не знаешь?! Да старшой тя с грязью — смешает, с дерьмом — скушает, в каменку — живьём вкинет! Отпусти немедля! А то хуже будет!!!

Где-то я похожее уже слышал... А, в Смоленске. Когда пацанов-воришек из бригады Толстого Очепа расспрашивал. Стиль жизни, образ мышления... национально-профессиональные стереотипы... Когда "шестёрки" меряются "вятшизмом" — они мерятся ссылками. Перечисляют лично знакомые "авторитетные источники" потенциальных неприятностей.

Он с перепугу и не понял, что сдал своих, что проболтался: здесь не боярская усадьба, а разбойное гнездо.

— И сколько ж вас тут таких, "зубастых", на подворье?