— Он сам ударился в ересь? — спросил дознаватель.
— Он провокатор, — выплюнул Тор. — Он плодит ереси и восстания только для того, чтобы их потом уничтожили. Подталкивает честных слуг к Императора к бунтам и мятежам, хотя без его вмешательства они бы прожили праведные жизни. Он называет это очищением. Утверждает, что ересь не способна укорениться в том, кто уже не имеет склонности, и что принятые им меры позволяют достигнуть сразу двух целей: во-первых, они избавляют общества от пагубных элементов. Во-вторых, борьба с ересями позволяет верным слугам Императора проявить свое мужество и героизм, укрепляет их веру.
— С определенной точки зрения он прав. Мне самому не нравится такой подход, но я не могу отрицать его эффективности.
— Осторожнее, Герман. Иначе закончишь как те проклятые души, которые пришли к выводу, что для спасения людского рода от предателей и мутаций, надо его уничтожить.
— Простите сэр, я не это имел ввиду.
— О какой эффективности ты говоришь? — вдруг вмешался в разговор Вертер.
Герман удивленно повернулся к нему. Для него оставалось загадкой, зачем Тор пригласил на разговор, который касался важных и секретных вопросов, новичка, но оспаривать решение не стал. После десяти дней почти непрерывных вылазок, будучи на самом острие удара, Вертер выглядел довольно паршиво, но выспаться и привести себя в порядок тоже не успел. Он с ног до головы был покрыт пятнами засохшей крови, в одежде зияли дыр от лазерных лучей и пуль, опухшие красные глаза угрюмо глядели исподлобья.
— Ересь действительно имела место быть, — пояснил Герман. — И действительно у культа были намерения и средства поднять бунт, который охватил бы всю планету. Если в мирное время активных участников заговора может насчитываться десятки или сотни тысяч, то стоит прозвучать первым выстрелам и начаться беспорядкам, как их число вырастает в геометрической прогрессии. В такой ситуации действительно намного эффективнее пресечь измену в зародыше, и иметь дело с такой организацией культа, которая специально спланирована для облегчения ее выявления и уничтожения.
— Предположим. Вот мы пришли и убили всех еретиков, — яда в голосе Владислава хватило бы отравить атмосферу целого мира. — Дальше что?
-А дальше Арбитрес и местные силы охраны порядка будут с удвоенной бдительностью нести свою службу, поскольку получили прекрасное напоминание, что враги людского рода не дремлют.
— Просто потрясающая логика. Напомни мне, откуда на планете вообще взялся культ?
Герман нахмурился. Он уже чувствовал, куда идет разговор, и ему это не нравилось.
— Культ организовал, предположительно, инквизитор Корвений Тейр, — произнес он осторожно, следя за реакцией собеседника. — Прямых доказательств у нас нет, но примем эту гипотезу как рабочую, поскольку господин инквизитор отметил характерные признаки в структурной организации культа. Он определил склонных к ереси личностей, связался с ними и снабжал их инструкциями.
— Голодные бунты тоже дело рук инквизитора?! — прошипел Вертер. — Выжимали из людей все до последней капли тоже еретики? Или, может быть, это злобные силы варпа тайком отравили весь воздух в ульях?
— Причем тут воздух в ульях?
— Вот ты вроде бы умный человек, Герман, очень умный. Хотел бы я быть таким же умным, как ты. Но какой же ты, варп тебя подери, идиот. Давай возьмем условного обитателя улья, назовем его работяга Гоб. Работяга Гоб пашет с двенадцати лет на заводе, производящем условные заклепки. Он работает ежедневно, имея один выходной в году, без права пропустить хотя бы один день независимо от причин, даже если он серьезно болен. Он жрет одну и ту же пищу, которая на вкус хуже, чем стелька неделю не снимавшегося сапога, и которая лишь поддержит в нем жизнь, но не даст нужных для развития тела и разума веществ. Дышит работяга Гоб настолько отравленным воздухом, что к тридцати годам он имеет изношенный организм, злокачественные опухоли и хроническое отравление, и умирает не дожив до сорока, а его труп тут же кинут в чан пищевого процессора, переработав в рационы для таких же работяг. Одному Императору известно, каким образом работяга Гоб ухитряется обзавестись семьей в таких условиях, но его жена переживет мужа максимум на пару лет, а его ребенок в точности повторит судьбу отца, из года в год изготовляя те же самые заклепки, да еще на том же самом месте, которое он получит по наследству — собственно, этим его наследство и ограничится. И это подводит нас к очень интересному вопросу — а с какого перепугу работяга Гоб должен хранить верность Империуму, если ему предлагают жизнь более свободную, легкую и приятную?
— Владислав, не неси чушь! — Герман повысил голос. — Ты сам прекрасно видел, с каким врагом нам приходится иметь дело! Это не мелкие планетарные междоусобицы, к которым ты привык. С Губительными Силами нельзя вести переговоры, их невозможно напугать мощным вооружением, чтобы они побоялись нападать. С ними можно только биться насмерть и надеяться, что принесенных жертв будет достаточно, чтобы сдержать их на время!
— Я-то видел и знаю. А работяга Гоб? И еще квинтиллионы таких же работяг?
— Все, что касается угрозы Хаоса, засекречено, и поверь, тому были весомые причины.
— Охотно верю. Но ты так и не понял, о чем я говорю. А говорю я о том, что если людям нечего терять, они не будут хранить верность.
— Они об этом не знают. Подавляющее большинство жителей улья за всю жизнь не покидает даже своего сектора. Им постоянно внушают, что они живут лучшей жизнью из возможных, и что лишь милостью Императора они имеют то немногое, что имеют.
— Организм не обманешь. Мы чувствуем присутствие вредных примесей в окружающей среде, чувствуем полезные вещества в пище и страдаем от боли, если внутри тела начинаются разрушительные процессы. Благодаря генетически заложенным шаблонам мы с первого взгляда можем распознать наличие у другого человека серьезных патологий. Пропаганда и проповеди могут сколько угодно убеждать их в обратном, но знаешь... когда человек получает информацию, противоречащую объективной реальности, он либо разуверится в ней, либо сойдет с ума от конфликта взаимоисключающих аксиом. Но дело даже не в этом, а в том, что они все же не живут в изоляции, и прекрасно знают о немыслимой, с их точки зрения, роскоши шпилей, и просто о тех, кому повезло родиться в приближенной к знати семье. И доводы, что каждому следует удовольствоваться тем местом, которое определил ему Император при рождении, не сработают. Человеку свойственно желать для себя лучшей доли, в любых обстоятельствах, такова наша природа. И здесь кроется самое страшное.
Владислав замолчал, только сверлил Германа пронзительным взглядом. Тот, хотя и знал об отсутствии у новичка псайкерских сил, рефлекторно обновил защитный панцирь воли и веры, защищающий разум. Бросив взгляд на инквизитора, дознаватель заметил, что Тор не собирается вмешиваться, а наоборот, с неподдельным интересом следит за спором.
— Самое страшное то, что у них нет надежды. Лучшее, на что они могут надеяться — сохранить свое место, и не быть направленными на более низкие уровни улья или в штрафные батальоны Гвардии. Знаешь, Герман, есть два способа заставить человека что-то сделать. Первый — пригрозить ему наказанием, если дело не будет сделано. Второй — пообещать что-то хорошее, если дело будет сделано. И как-то так сложилось, что вы в Империуме повсеместно используете первый способ, начисто забыв про второй.
— Ты судишь обо всем Империуме по единственной увиденной планете? — скептически заметил Герман.
— Я сужу по единственной планете, которая, с твоих же слов, является типичным миром-ульем. 'Увидел один — увидел все'. Твои слова, помнишь? Также я сужу по 'Таласе Прайм', где большая часть команды такие же бесправные и жалкие существа, как и жители ульев. Я сужу по летописям, которые читал, и судя по ним, примерно из сорока конфликтов, в которых участвует Империум, только один будет против ксеносов. Остальные — подавление бунтов. Я сужу по себе, ведь рекрутируя меня в свиту, господин инквизитор не пообещал мне ничего, кроме сохранения жизни. Я не такой умный как ты, конечно, но не считай меня идиотом. Жизнь людей в Империуме может различаться в плане технологического развития конкретного мира или нюансов местных обычаев, согласен. Но суть везде одна и та же. Допустим, еретики виновны в том, что ударились в ересь. Но Империум виновен в том, что не сделал ничего, чтобы удержать их.
— И к чему эта обличительная речь? Я не успеваю следить за твоей мыслью, ты перескакиваешь с одного на другое.
— Если отбросить философию, и сосредоточиться на делах текущих, то скажу так: ересь на Рисле-IV была практически неизбежна в силу сложившихся социальных условий. И также неизбежно ее повторение. Через десять лет или через сто — прогноза не дам, но восстание забурлит вновь, и в следующий раз меня рядом может не оказаться, чтобы случайно заглянуть не в тот бордель. Мы уничтожили лидеров, мы зачистили основную массу культа, но не устранили причины, по которым этот культ возник. Все равно, что лечить симптомы, игнорируя саму болезнь.
— Твои предложения? Предлагаешь взять и сломать складывавшуюся тысячелетиями систему? Это приведет к потрясениям не менее страшным, чем самое разрушительное восстание. Как часто говорят техножрецы, 'если работает — не трогай'.
— Я ничего предлагаю. Предлагать будешь ты, потому что это у тебя тут полномочия и вес, а не у смертника с отсрочкой. Я лишь обозначаю тебе проблему, с которой ты будешь работать, а ты будешь с ней работать, потому что твое дело бороться с ересью любыми средствами, в том числе превентивными. Но если же взглянуть более широко...
Вертер встал из-за стола и с кружкой подошел к иллюминатору, занимавшему почти всю стену каюты. 'Таласа Прайм' висела на высокой орбите, и планета почти не заслоняла обзор, открывая вид на открытый космос.
— Я много слышал разговоров о том, что человечество обладает священным правом владеть галактикой. Опуская сакральные тонкости, я с этим согласен. Я также согласен с тем, что любая разумная ксенораса должна быть уничтожена. Но знаешь... — Владислав отхлебнул рекафа и помолчал, формируя мысль. — Когда я осознал, что переместился во времени далеко вперед, то даже обрадовался. Ведь я всю жизнь прожил с убеждением, что человечество будет вечно стремиться к все новым и новым вершинам, лишь периодически сбавляя темп, чтобы осмыслить произошедшие изменения. Я ожидал увидеть торжество человеческого гения и воли над материей, и опасался, что буду глупо выглядеть на фоне потомков со своими примитивными представлениями. Но объясни мне, как так случилось, что в Империуме, этом величайшем институте человеческого общества за всю историю нашего вида, сам человек оказался низведен до нижайшей по значимости ступени? Скажи мне — как?! Потому что я не верю, что Император хотел для вас такой судьбы! Он мечтал о возвышении, мечтал, чтобы гордые люди властвовали над звездами без страха! — Владислав почти кричал.
— Откуда ты знаешь, что хотел Император?! — у Германа тоже не осталось сил терпеть.
— Я верю в это! И я вижу, во что вы превратили его мечту...можешь казнить меня на месте за то, что я сейчас скажу, но лучше бы Хорус сжег вас всех к херам, чем докатиться до такого.
Право слово, будь у Германа при себе оружие, он бы так и поступил. Но посох и меч остались в каюте, а вспыхнувшая было в ладони молния сырой психической энергии тут же погасла под пристальным взглядом инквизитора. Тогда дознаватель вскочил из-за стола, подошел к Владиславу и, схватив за плечо, рывком развернул к себе.
И чуть было не отпрянул.
За свою жизнь Герман видел много страданий. Начиная с товарищей по несчастью, разбивавших головы о стены тесной камеры Черного Корабля, и заканчивая людьми, перевариваемыми заживо абсорберами. Но никогда, ни до, ни после, он не встречал большей боли, чем наполнявшая глаза аколита Вертера. Не только смотреть на это, но даже находиться радом, даже дышать псайкеру было невыносимо, потому что Владислав словно оплакивал каждую человеческую душу, рождавшуюся за тысячи лет на миллионах миров.
— Ты! Жалеешь нас?! — взревел дознаватель, хватая аколита за грудки. — Винишь нас в том, что мы не такие, как тебе хотелось бы?! Да кем ты себя возомнил?!
— Я то, чем вы были! — Вертер в долгу не остался. — И я в ужасе от того, чем вы стали!
— Достаточно.
Голос Тора, усиленный психическим импульсом, прорезал пространство ледяной вспышкой. Герман и Владислав, словно получив на голову по ведру холодной воды, выпустили друг друга и отступили на шаг. Обоих жег стыд за эту вспышку, допущенную лишь из-за сильнейшего переутомления, но каждый высказал именно то, что думал.
— Отвечая на твой вопрос, аколит Вертер, — продолжил Тор, не меняя спокойного тона, — да, ты совершенно прав. Я даже приукрашу действительность, если назову Империум гниющим заживо колоссом, слишком огромным чтобы просто умереть, но не способным действовать как единое целое. Но верно также и то, что эта полуразложившаяся куча дерьма — лучшее, что у нас есть. Не потому, что Империум в нынешнем своем виде хорош, а потому что любые иные альтернативы просто ужасны.
— Я уже увидел, против чего вы ведете свою войну, инквизитор, — хрипло ответил Владислав. — И признаю, что против таких врагов все средства будут хороши. Но ответьте мне честно — в этой галактике еще осталось хоть что-нибудь, за что можно сражаться?
Тор молчал. Герман тоже не мог произнести ни слова. У него на языке вертелись вбитые с детства догмы о величии бессмертного Императора, о нетерпимости его к предателям и ксеносам. С ними соседствовали прагматичные аргументы, усвоенные в более зрелые годы, касающиеся спасения человечества от таящихся во мраке космоса теней, но в первую очередь от самого себя, от собственной слабости и порочности. Но дознаватель понимал, что ни один из этих доводов не убедит человека с настолько дикой системой ценностей.
— Может, ради надежды, — наконец, полувопросительно изрек Тор. — Надежды, что нашими усилиями и жертвами, нашими потом и кровью людской род доживет до завтрашнего дня, который принесет с собой чудо. Может, вдруг успокоится варп. Или все ксенорасы выкосит какая-нибудь болезнь. Или Механикус найдут полную базу древних технологий. Может, даже Император встанет со своего Золотого Трона. И тогда мы уже будем не отчаянно бороться за выживание, а станем именно теми гордыми владыками звезд, которыми нас хотел видеть Повелитель Человечества.
— Надежда, — медленно пробормотал Вертер, словно пробовал слово на вкус. — Эфемерная концепция. Но лучше, чем ничего.
Он вдруг тихо рассмеялся.
— Знаете, в мою эпоху мы, после полуторавекового застоя снова начали мечтать о звездах и, хотя скромное развитие технологий позволяло лишь полеты к Марсу в один конец, бесконечно фантазировали, что же ждет нас там. А теперь вот они, рядом, только руку протяни. Только стоили ли они того?
— Конечно стоили, — бросил через плечо дознаватель, возвращаясь на свое место. — Запрись мы на единственном мире, или даже в единственной системе, то стали бы легкой добычей для какой-нибудь ксеноэкспансии.
