Небо и земля

Устроившись на плече Веча, она выводила на его ладони затейливые узоры или прикасалась осторожно к рубцам шрамов. Или обрисовывала линии кланового знака. Почему-то к татуировке на спине мехрем испытывала настороженность, смешанную с благоговейным трепетом. И ей важно было чувствовать Веча в поцелуях и прикосновениях.

Лебедь-птица! Вот на кого похожа мехрем.

Лебеди, потеряв свою пару, тоскуют и погибают. Так же обстоит дело и с амодарами. Сильное чувство, подаренное одному-единственному, они носят в сердце до самой смерти.

Ерунда всё. Его мехрем противоречит общепринятой байке об амодарской верности. И не похоронила себя вместе с известием о гибели мужа, а попыталась жить дальше.

Веч обнял её и притянул к себе. Разбудил, конечно же. Мехрем сонно потянулась.

— Уже пора?

— Нет. Еще рано. Спи.

Она поворочалась, устраиваясь поудобнее, и прижалась, переплетя его пальцы со своими. И Веч вдруг остро пожалел о скоротечности времени. На всё про всё — полтора ежевечерних часа. И в постели чуть больше сорока минут. Выходные в расчет не берутся. Мало, очень мало. Вот до утра было бы самое то. Но у мехрем есть семья. Мать в годах и дочь, которая не заснет без обязательной сказки.

Время неумолимо и течет как вода в одном направлении. Остается довольствоваться самообманом. Например, не менять постельное белье. Наволочку, на которой остался запах жасмина, и простынь со следами отшумевшей страсти.

— Я дарю тебе клан. Ты будешь Аамой из клана Белых лебедей.

Она улыбнулась.

— А такой клан существует?

— Сейчас узнаю. Скоро вернусь.

Накинув китель, Веч спустился в фойе.

У кого бы спросить? Как назло, дежурный из штормовой лиги и не сможет помочь.

— Дай-ка телефон, — велел Веч и набрал номер. — Южное направление, подполковник А'Веч. Мне нужен У'Крам, командированный из южного гарнизона.

И терпеливо ждал через треск, шум и помехи, когда Крам ответит. На днях друг отправился в генштаб вместо Веча. Тот, выслушав приказ, упросил О'Лигха дать хотя бы пару недель "отдыха". Полковник подошел к просьбе с понятием, найдя замену, и Крам, заскучавший от безделья, рванул в амодарскую столицу, только пятки засверкали. А сейчас, вникнув в вопрос Веча, цветасто выругался.

— Вижу, тебе больше нечем заняться, кроме как отрывать меня от дела. Не было и нет такого клана у небесных.

А теперь будет.

Веч взял перо за вахтенной стойкой и направился вальяжной походкой в номер, провожаемый понимающим и завистливым взглядом дежурного.

Сейчас Веч поднимется на второй этаж, туда, где ждет женщина в постели, пропитавшейся негой и сладкой истомой. Он заставит мехрем повернуться на бок и нарисует на бедре птицу. Несколько криво, но весьма похоже на оригинал.

Под её смешки и хихиканье.

— Не дергайся, а то смажется.

— Щекотно.

— Вот. — Закончив рисовать, Веч отодвинулся, чтобы полюбоваться творением. — Это твой клан, и ты его хозяйка.

— Спасибо. Я польщена.

— Аама из клана Белых лебедей, — сказал он, загребая мехрем в объятия и нависая сверху.

Она рассмеялась грудным смехом, действовавшим на Веча не иначе как гипнотически. Провела ладонью по небритой щеке и поцеловала, куснув губу. Вот бесовка! Знает, как распалить, не напрягаясь.

Не беда, что рисунок смоется в ванне, и останутся слабые очертания, которые окончательно исчезнут через день-два. Главное — то, что происходит здесь и сейчас, между ними двоими.

Теперь Веч знал, чего хочет.

Хочет, чтобы у мехрем был ребенок от него, и не имеет значения, дочь или сын. Важен результат "совместного творчества". Хочет занять в её сердце место наравне с мужем, а лучше бы потеснить. Мертвые должны уступать дорогу живым.

И в Доугэнну хочет увезти. И построить там золотую клетку для птицы-лебедя.

* * *

Оказалось, самое трудное — в первый раз назвать его по имени. И не воспринимать как грозного командира чужеземной армии. Забыть о господине подполковнике и увидеть в человеке с офицерскими погонами обычного мужчину.

Ох, и нелегкая задача.

Поначалу метаморфозы в поведении господина подполков... Веча пугали непредсказуемостью. Сменившаяся полюсность в отношениях запутывала и настораживала. Но при всех страхах и подозрениях Айями почувствовала себя... живой, что ли. И желанной.

Забытые ощущения. Окрыляющие.

— Почему? — решилась, наконец, спросить.

— Пора что-то менять, не находишь? — ответил небрежно Веч.

— Мне кажется, я принуждаю тебя.

К полнейшей неожиданности, он рассмеялся, чем опять-таки поразил Айями. Прежде она не слышала, чтобы Веч смеялся весело и заразительно, за исключением случайно подсмотренного перекидывания снежками.

— Если это принуждение, то я согласен подчиняться.

— Просто... вдруг тебя напрягает? Я ведь не настаиваю. Совсем необязательно... — произнесла она неуверенно.

— Нет, обязательно. И настаиваю я, — посерьезнел Веч.

Айями посмотрела недоверчиво. С чего бы ему менять мнение касаемо постельных отношений? Перемены и впрямь сбивали с толку.

Объяснение брезгливости Веча созрело в её голове давно. Всё-таки Айями принадлежит к враждебной нации, а ему тяжело перебороть антипатию к Амидарее в целом. Вот антипатия и вылилась в сдержанность в выражении чувств. Возможно, господин подполковник стыдился проявления слабости и поэтому дистанцировался.

И вдруг в одно мгновение всё перевернулось с ног на голову. Почему?

Веч сказал: "Я отвык. Разучился". Быть может, дело не в Айями и не в амидарейской нации, а в том, что на войне душа становится заскорузлой. Она поглощена ненавистью к врагу и одержимостью победой, все прочие чувства отмирают.

Как бы то ни было, еще вчера Айями намеревалась воспользоваться советом Имара, а сегодня и не помышляет об этом. Потому что теперь между ней и господином подполков... Вечем протянулась ниточка взаимной доверительности, которая обычно связывает двух близких людей. И ниточка намерена крепнуть день ото дня.

— Я не вышла бы в тот вечер из дома, и что тогда? — спросила Айями, пристроив голову на мужском плече. Замечательное ощущение: Веч — горячий и сильный. И надежный. Он рядом и никуда не спешит.

Не удержавшись, Айями провела ладонью по его груди и, заробев, отдернула. Но Веч перехватил руку и пригвоздил к стальному прессу.

— Ну-у... когда-нибудь бы вышла. Например, на работу, — отозвался со смешком.

И опять Айями взглянула с недоверием. Неужели он остался бы на улице до утра? Ждал бы в машине и курил как паровоз. И промораживался, превращаясь в сосульку.

Тот вечер стал переломным. Сев в машину, чтобы окончательно и бесповоротно объясниться, Айями вернулась домой ошеломленной и с саднящими губами. А Веч начал осваивать то, от чего отвык во время войны, и старательно избавлялся от сдержанности в проявлении чувств. Настоящий солдат. Поставил задачу: взять высоту, и немедля пошел в наступление.

Он был раскован и не стеснялся своей наготы. И от Айями добивался того же. Заставлял расхаживать перед ним без одежды и следил как кот за мышью.

— Иди сюда, — велел, усевшись на краю кровати.

Притянув к себе, накрыл ладонями полушария груди и провел по бокам, оглаживая. Поцеловал в пупок, и Айями хихикнула. А Веч развернул её спиной и переключился на ягодицы. Он вообще испытывал нездоровое внимание к этой части тела. Укладывал Айями животом на кровать и гладил, целовал каждую половинку.

— Вкусно? — спросила она как-то.

— Очень, — ответил Веч с рокочущей интонацией, не поняв иронии.

— Что в ней особенного? — Айями, изловчившись, вывернула голову, чтобы взглянуть через плечо.

— Она идеальна, — ответил Веч серьезно.

Ему нравилось, когда Айями ласкала себя, но она с неохотой подчинялась его желаниям. Мешала стыдливость.

Веч не настаивал. Довольствовался купаниями в ванне. Айями водила мыльной мочалкой по телу, а он, сидя рядом на корточках, наблюдал и помогал смывать пену. Или перехватывал инициативу, отбирая мочалку. В такие моменты, казалось, в помещении сгущался воздух, и Айями начинала задыхаться под провокационными движениями мужской руки. Зрачки Веча увеличивались, накрывая радужку, а кадык ходил при сглатываниях.

"Совместное" мытье в ванной заканчивалось неизменно. В постели.

Он находил удовольствие в том, чтобы доводить Айями до изнеможения, порой безжалостно. Очевидно, её притворство стало ударом по самолюбию Веча.

Ему нравилось гладить и ощупывать, изучая каждый сантиметр тела. Прикосновения мозолистых ладоней горячили кровь и окрашивали румянцем щеки Айями.

— У тебя прохладная кожа. Пульс нечастый и слабый, а характер уравновешенный, — сказал Веч, поцеловав косточку на щиколотке. — Сразу видно, что ты — дитя северной страны.

И переключил интерес выше, вызвав у Айями сдавленный "ох" и попытку свести колени.

— Настоящая снежная пери*. Холодная и спокойная. Мраморная, — заключил Веч, уделив повышенное внимание внутренней стороне бедер.

Пальцы Айями судорожно сжали простынь. Того гляди, с губ сорвется стон. И даже лужицы не останется от снежной пери. Растает в мгновение ока.

— Не закрывайся, — велел Веч.

Куда там. Айями всячески пыталась увильнуть от его бесстыдной настойчивости.

Веч вскочил и, порывшись в шкафу, вытащил две свежевыстиранные рубахи. Завязал рукава узлом вокруг задних ножек кровати и вручил подолы.

— Держи крепко, — приказал и, разведя колени Айями, возобновил неспешную мучительную ласку. Языком. Ртом.

— Нет... Пожалуйста, — выдохнула Айями, и голос сорвался.

Она искусала губы в кровь, сопротивляясь изо всех сил. Запрокинула голову, прогнувшись в пояснице. Жар расходился волнами, а грудь налилась болезненной чувствительностью.

— Не могу больше...

— Не можешь — не молчи, — разрешил Веч, оторвавшись на секунду от процесса.

Боролась Айями с собой, противилась, как могла... и проиграла. Выдержки хватило ненадолго, и с сомкнутых губ слетел стон.

— Пожалуйста, — прошептала, теперь уже умоляя об облегчении.

Веч не отказал.

— Не отпускай и не сдерживайся, — раздался вкрадчивый голос над ухом.

И Айями не сдерживалась. Иначе бы она не выдержала. Умерла бы, наверное, от чувственной пытки. Рубашечная ткань натянулась, угрожая треснуть.

Удовольствие оказалось настолько сильным, что на какое-то время Айями выпала из реальности, ослепнув и оглохнув. Веч догнал следом с хриплым стоном и обрушился рядом.

Опустошил, выпил подчистую. И сам выдохся. Потерся вспотевшим лбом о плечо Айями и засмеялся неслышно.

— Я не могу отпустить, — сказала Айями жалобно. Язык еле ворочался, тело превратилось в желе. К навалившейся апатии добавилось покалывание в мышцах. Руки онемели, ухватившись намертво за подолы рубах.

Веч помог. Осторожно отцепил пальцы от ткани и снова гладил, целовал запястья и ладони, погружая Айями в дрёму. И больше не заикался о том, что физическая близость — всего лишь физиология.

— Я не знал, что амидарейки отключаются после занятий любовью, — сказал Веч как-то, чем привел её в замешательство. Точнее, поверг в смущение легкостью, с коей упомянул о светлом чувстве. Впрочем, Айями сообразила, что он вкладывал в это слово иной смысл. Даганны вообще подходят с любовью к постельным отношениям, то есть, к результату.

— И я не знала, — призналась, покраснев, и на лице Веча промелькнуло самодовольство.

Айями невольно сравнивала его с мужем.

Отношения с Микасом плыли на волнах романтики. Он лелеял, восхищался, боготворил. Возвел пьедестал для своей королевы и ставил удовольствие Айями превыше своего.

Веч придерживался того же мнения, однако сокрушал напористостью и энергичностью. И непредсказуемостью. Брал своё, не забывая об Айями, но выжимал досуха. Доводил до грани, на которой она забывала о скромности и стеснительности. Пробуждал животные инстинкты, спрятанные глубоко в подсознании. Как-то Айями заметила на его спине странный рисунок в виде полумесяцев. Оказалось, полукружия её ногтей оставили след на загорелой коже, но Айями, хоть убей, не смогла припомнить, когда это произошло. Она вообще мало что помнила, кроме потребности в утолении телесного голода, умело разжигаемого Вечем.

Айями пугали изменения, с ней происходящие. Она испытывала неловкость, а Веч, наоборот, довольно насвистывал, словно для него необузданность в постели являлась обычным делом.

Ему нравилось наблюдать за Айями. Однажды очнувшись ото сна, она поймала Веча за рассматриванием. Вот как эксперт по живописи любуется подлинником дорогой картины, так и Веч изучал лицо Айями. Она машинально потерла щеку.

— Грязная?

Он покачал отрицательно головой и ничего не ответил.

В другой раз Айями вынырнула из дрёмы, оттого что губам стало щекотно. И поняла: это Веч водит пальцем, прикасаясь с осторожностью. Айями взяла и укусила за палец, не размыкая век. Несильно прижала зубами, зато эффект оказался неожиданным. Веч сперва оторопел, а потом захохотал.

— Больно? — спросила Айями, испугавшись смелого порыва.

— Нет, — давясь смехом, Веч стиснул её в объятиях.

— Больше не буду, — повинилась Айями.

— Напротив, — ответил он весело. — Кусай, где хочется. Точи зубки на здоровье, — и опять засмеялся, сочтя сказанное удачной шуткой. — Ты ведь мехрем.

— Значит, мехрем дозволено кусать? — улыбнулась Айями.

— И не только. Мехрем и прикрикнуть может, если что не так. И сковородкой приложить, — ответил Веч и, заметив её изумление, пояснил: — Поэтому нужно всячески поддерживать хорошее настроение мехрем.

И подтвердил сказанное притворно тяжким вздохом.

Поддержание хорошего настроения Айями он видел, во-первых, в потаканиях капризам. Мехрем хочет встречаться в гостинице? Пожалуйста. Мехрем желает принять ванну? С удовольствием. Мехрем вспомнила о гулаб джамун*? Напекут целый противень.

Как ни странно, гостиничный номер стал зоной комфорта для Айями. Неприкосновенной территорией. Имитацией домашнего уюта. На удивление, стекла в номере не заиндевели в сильный мороз. Окно выходило на заснеженное поле. В мирное время напротив гостиницы располагался небольшой сквер, но в войну деревья вырубили, а от скамеек не осталось и воспоминаний. Лишь открытое заснеженное пространство с цепочками следов, возможно, мышиных или заячьих. За бывшим сквером кособочился разграбленный многоквартирный дом. Три этажа выбитых стекол и отсутствующих рам, проплешины в кровле. Удручающее зрелище. Айями предпочитала задергивать шторы, чтобы не видеть реалии послевоенного времени.

Веч с легкостью пошел навстречу её желаниям, и по завершению рабочего дня у крыльца ратуши ожидала машина. Вечерние встречи не афишировались, лишние свидетели не вовлекались. Веч садился за руль и подвозил к черному входу гостиницы. Хотя от кого прятаться? Кому надо, тот увидит. Достаточно внимательного взгляда дежурного в фойе ратуши или случайного столкновения с офицером, вывернувшим из-за угла в гостиничном коридоре.

Поначалу Веч предлагал подниматься в гостиницу с парадного входа, но Айями наотрез отказалась. И ведь смирилась с тем, что тайное когда-нибудь станет явным, однако ж, наивные уловки успокаивали. Веч не стал настаивать, но не замедлил сдать с потрохами. Откозыряв встречному лейтенанту, приобнял Айями и повел дальше по коридору. Тут и гадать не нужно о том, что забыла амидарейка в гостинице. Коли нет ни ведра, ни тряпки, значит, не поломойка.