Даже поверхностный взгляд способен заметить, что состав сего высокого собрания заранее предвещал поддержку всех притязаний Бестужева. Апраксин при нем исправлял должность ручной обезьяны. Исаак Павлович Веселовский (вообще-то человек умный и готовый прислушиваться к разумным доводам) всецело зависел от канцлера по службе и противоречить начальнику не смел. А у старика Ласси младший сын, исполнясь юношеской гордости, не позволяющей делать карьеру при высокопоставленном отце, отправился искать удачи в чужие края и служил в цесарской армии капитаном. При несомненной добросовестности фельдмаршала, мог ли он в таких обстоятельствах не болеть душою за союзников и с холодным сердцем отказать им в помощи? Разумеется, нет. Вот уже и четверо из шести. Зато Воронцов, два года назад твердивший зады после вождей про-австрийской партии, с их коновязи отвязался и пошел пастись, где сам пожелает. Логика обстоятельств привела его к естественному и уже традиционному положению: от века в России канцлер и вице-канцлер состоят в непримиримой вражде и во всем оппонируют друг другу. Совершив длительное путешествие по Европе, для заведения связей, необходимых в его положении, Михаил Илларионович наилучшим образом был принят в Берлине. Правдиво или нет, но Бестужев утверждал, что его помощник состоит на жалованьи у Фридриха Прусского. По возвращении в Санкт-Петербург, Воронцов подружился с 'молодым двором', коий составляет средоточие французско-прусской партии. Подсидеть главу ведомства, ударить его в спину, толкнуть падающего, если тот поскользнется на предательском дворцовом паркете — сей государственный муж был готов. Но противустать ему прямо, лицом к лицу, пока еще не чувствовал себя в силах. Рассчитывать на него, если понадобится помощь против Бестужева, можно было лишь с пребольшущей оглядкой.
Видя против себя сплоченное большинство партизанов Венского двора и лишь одного возможного союзника (и то гниловатого), я, по здравом рассуждении, не стал атаковать оппонентов в лоб. Согласиться с ними в принципе, но в меру возможности затянуть переговоры и заволокитить приготовление армии к походу в Европу — сие казалось более осуществимым. Связующие мотивы в отношениях двух империй, будь то подкуп или родственные отношения, имели силу лишь применительно к узкому кругу высокопоставленных персон; точно так же интриги их соперников не опускались ниже чинов превосходительных. Огромное большинство чиновников и офицеров (не говоря уже о простонародье) на вопрос, кого поддержать в нынешней европейской войне, чистосердечно ответило бы: никого. Чума на оба ваши дома! Формально не имея голоса при дворе, эти люди все же обладают влиянием, ибо мнение их проникает повсюду множеством невидимых лазеек. Пытаться привести к успеху государственное дело, ими не одобряемое — столь же неблагодарное занятие, что тащить сани по песку.
Про-австрийская партия с давних пор упирала на нужность сего алианса по отношениям к Порте Оттоманской. Победа над турками без цесарской помощи вышибла у нее из рук этот аргумент. Поставить Пруссию на вакантное место общего врага... Не слишком убедительно получалось. К тому же, прошлой зимою Фридрих снова примирился с Марией-Терезией и ее муженьком, еще раз предав своих союзников. А императорские войска в Италии, под командою генералиссимуса принца Иосифа фон Лихтенштейна, делали замечательные успехи. Какого дьявола мы попремся им помогать, если у нас у самих на юге тревожно?
Для тревоги имелись весьма серьезные основания. Крымцы, недовольные Ак-Кадынларским трактатом, взбунтовались. Собственно, замятня началась сразу, как только распространился слух о моей неминуемой смерти. Но, стоило грозному Шайтан-паше ожить, все моментально утихло. Когда же уехал на север — кот из дому, мыши в пляс. Сбросили своего хана Селима (за то, что плохо воевал с русскими), стали выбирать нового. Вот тут все между собою и передрались. Одни стояли за ханского дядю Селямет-Гирея. Другие — за Шахин-Гирея, бывшего калгу и героя персидской войны. Третьи — просто хотели пограбить, а хану, кто бы им ни стал, никакого повиновения оказывать не собирались. Раньше ханов ставил и сменял султан; теперь по договору сего не полагалось, и наш новый посол Адриан Неплюев строго-настрого следил за исполнением мирных статей. Турки поворчали, потом вспомнили, что у них еще с Надир-шахом мира нет, да и умолкли. Крым, запертый ландмилицкими полками на Перекопе, кипел, словно котел Ньюкоменовой машины. Без выхода с полуострова, алчущим добычи грабительским шайкам дорога оставалась только на побережье, еще недавно турецкое, а теперь наше — однако не имеющее пока ни должного гражданского устроения, ни надлежащей военной защиты. Вот парадокс: при магометанской власти крымские греки с армянами жили вполне безопасно; а под скипетром христианской государыни — брошены оказались на поток и разграбление. Нетронутыми остались только Керчь и Кафа, где стояли ландмилицкие гарнизоны, да еще Чембальская крепость, отданная в ведение флота. Одновременно разные татарские партии бились между собою. Левашов, стоявший возле Таванска с шестнадцатью полками драгун и большим числом иррегулярной конницы, готов был дойти до Бахчисарая и подавить возмущение, однако без указа не смел. Статьи договора позволяли нам защищать от набегов свои владения — но отнюдь не вмешиваться в избрание хана. Да и неясно было, кому в сем избрании и против кого помогать: наших сторонников там не обреталось. Даже за мирное соседство с русскими ни один из претендентов не ратовал. А станешь крымцев обижать — тут же дервиши закричат в Константинополе, возбуждая магометанскую чернь. Аллах его, султана, знает: чем он ответит? Ну, как проливы закроет?! Опять, что ли, с ним тогда воевать?
От заседания к заседанию Конференции приходили все более удручающие вести из Крыма, и тревога все более сгущалась. Зато прибавление сего полуострова к предметам обсуждения весьма благотворно влияло на дебаты об австрийском союзе. Бестужев и его сторонники, упорствуя в желании немедля послать войска в Европу, услышали, что тогда придется ослабить южную армию. При неблагоприятном ходе событий, это грозило утратою недавних завоеваний. Ласси первым сказал, что лучше не торопиться. Воронцов с готовностью поддержал. Я — тоже, и спросил канцлера прямо: если приключится конфузия, готов ли он ответить за оную? Пусть не головою, как ответил бы при Петре Великом, а хотя бы чином и карьерой? Он умело скрыл мелькнувшую в глазах бессильную злобу и разразился долгой медоточивой речью о том, что не токмо благополучия, но даже и живота своего не пощадит для блага отечества и для угождения государыне. Но по существу дела — уступил. Решили, по моему предложению, ждать, пока крымская междоусобица естественным образом утихнет — потом уже договариваться с новым ханом. А если он окажется столь безрассуден, чтоб открыто заявить себя нашим врагом, то поступать с ним безо всякой пощады. Такой случай трактатом предусмотрен. Для восполнения потерь, понесенных в турецкую войну, провести рекрутский набор. Новобранцев на первый год службы раздать в гарнизоны, как предусмотрено монаршими указами. Тем временем неторопливо вести переговоры с Веной, требуя в обмен на предоставление вспомогательного войска, помимо прочего, гарантии Ак-Кадынларского трактата.
На сем последнем пункте канцлер заупрямился снова. Мол, чрезмерное требование, на которое Венский двор не согласится. Но я не зря дожидался высочайшего присутствия в нашем совете, чтобы предложить сей артикул. Елизавета не терпит унижения ее самой или ее державы перед иными государями и государствами. Вот и теперь: при первом намеке на положение младшего партнера относительно Священной Римской империи, в ней на мгновение пробудился дух отца. Сказала, как отрезала:
— Коли не пожелают гарантировать — стало быть, помощь им не сильно надобна.
Канцлер угодливо склонился. Что еще ему оставалось делать? Но если бы злые и враждебные сантименты были подобны яду, то взгляда, им на меня искоса брошенного, хватило бы отравить целый полк.
ДЕЛА ЗАМОРСКИЕ
Все дни, пока в Санкт-Петербурге торжествовали одоление супостата и дебатировали эвентуальную помощь Венскому двору, меня не покидало беспокойство за своих людей, кои посланы были в опасное плавание и словно в воду канули. Четыре 'торговых фрегата', нареченные именами евангелистов и отправленные в Камчатку, два года назад обогнули мыс Бона Эсперанца, запаслись провиантом в порту Св. Елизаветы — и больше никаких вестей. До поры до времени сие не беспокоило, ибо дальнейший курс был проложен не к часто посещаемым торговыми судами европейских наций бенгальским факториям, а к диким берегам Новой Голландии. Оттуда, выгрузив множество надобных невольным поселенцам вещей, вплоть до живых жеребят и овечек с баранами, капитаны должны были восприять путь на север. Три тысячи лиг через неизведанные моря представляли самую трудную часть маршрута. Вообще-то, христианские мореплаватели там прежде бывали — только очень редко; к тому же все они пересекали Пацифический океан в широтном направлении. Насколько благоприятны ветра для движения по меридиану и какие навигационные опасности могут встретиться, нельзя было предсказать заранее.
И все же, имелся резон надеяться, что за год мои суда всяко доберутся от Петербурга до Авачинской гавани. Месяц командам на отдых, а приказчикам на скупку шкур морского бобра — и два корабля уйдут к берегам Америки, а другие с промежутком в год вернутся назад, посетив на пути Кантон для продажи мехов и закупки чая. Так, по крайней мере, было задумано. Чтобы пройти индийские моря с зимним муссоном, из Кантона требуется выходить в декабре; коли ничего не случится, домой путешественников следует ждать в июне. Но вот уж июль миновал — а их все нету. И почты из Камчатки, как назло, не было. Моряки на тех судах наилучшие, коих я полжизни растил. С обыкновенными препятствиями должны справиться. Однако, если враждебные силы натуры оказались непреодолимы... Такую потерю не восполнить!
Вести пришли, откуда не ждал — из Архангельска. От капитана 'Святого Луки' Тихона Полуектова. Нетерпеливо разорвал пакет, впился взглядом в неровные строчки: каким чертом его туда занесло?! Бегло пролистал начало, где все в порядке... А, вот! 'Святой Матфей' погиб! Что с командой?! Слава Богу! Всего два матроса утонули. Уже после Новой Голландии, двигаясь к северу вдоль восточного побережья сего гигантского острова, 'торговый фрегат' задел днищем риф — острый, как бритва. Кораллы могут приносить неплохие деньги, однако при чрезмерном изобилии они отнюдь не радуют моряков. Дыра получилась, словно брюхо ножом вспороли: узкая, зато в длину на пол-корпуса. Пластырь завести не успели. К счастью, после ново-голландского рандеву бурь еще не было, и корабли шли вместе. Команду разделили по трем другим, груз почти весь погиб. Да и Бог с ним, с грузом: никаких драгоценностей в трюме не обреталось. Хлеб для Камчатки, немного железа. Дешевле самого корабля. Вот на обратном пути, был бы ущерб куда как тяжелее!
Та-а-ак... Дальше... Ради избежания новых несчастий, удалились от берега в открытое море, к осту... Ночной шторм, потеряли спутников из виду... Все, как обычно. Пока не прошли тропик Рака, острова старались обходить, памятуя об участи 'Матфея', а севернее их не стало: пустое море. Только на пятидесятом градусе широты усмотрели гору к норд-весту. Ясно, что один из Курильских островов, хотя не смогли определить, который именно. Высаживаться не стали, потому как незачем, да и Камчатка близко; без приключений дошли до Авачи. 'Св. Марк' был уже там. 'Иоанн' прибыл двумя неделями позже: капитан Альфонсо Морелли уклонился слишком далеко к осту, и на широте пункта назначения долго лавировал против сильного зюйд-веста. Уф-ф... Три корабля дошли! А что потом-то было?!
Перескочив еще через дюжину, примерно, страниц, нашел пассаж о стоянке на Капо Верде. Еще чуть вперед... Ага! Неподалеку от входа в Скагеррак атакованы французским капером. Чертовы дюнкеркцы! Торговый флаг нейтральной державы ничуть не составляет для них препятствия. Если б они взяли 'Луку' — я, пожалуй, солидаризовался бы с Бестужевым в его галлоедстве. Но нет, не взяли. После жестокого, хотя и скоротечного, боя капитан попробовал уйти от неприятелей, имевших повреждения рангоута. Однако, к сожалению, быстро их исправивших и возобновивших упорную погоню... Еще бы не упорную: с тех пор, как тамошние канониры служили мне против берберийцев, весь Дюнкерк знает о торговле графа Читтано с Китаем. Отличить судно, идущее издалека, от бегающего на коротком плече опытному глазу нетрудно. Ограбить один такой кораблик — и вся команда сможет покончить с опасным промыслом, превратившись в богатых рантье. Тихон действовал согласно инструкциям: его артиллерия позволяла биться на равных, только делать сие, имея половину трюма набитой чаем, а другую — китайским фарфором, совсем неприбыточно. Каждое ядро, поразившее ящики с посудой, делает убытков на тысячи.
В ходу мои корабли для восточной торговли, выстроенные по новейшим французским чертежам, едва ли кому уступят. Даже с грузом и после дальнего путешествия. И все же, дюнкеркцы не отставали. Единственный путь отступления вел к норду. С великим трудом (ночью, в тумане) оторвавшись от преследователей, Полуектов решил не испытывать судьбу и вместо Петербурга пошел в Архангельск, с заходом в Колу. Места ему не чужие: капитан происходил из поморов.
Ну, вот задержка и объяснилась. Надо будет людей наградить: и Тихона, и всю его команду. По краю прошли, на грани катастрофы. Плавание в европейских водах бывает иной раз опаснее, нежели в диких неведомых морях. Во время войны, так уж точно — а жертвоприношения Марсу идут сейчас сплошной чередою. Кстати, похвалю и себя: года два или три тому назад, императрице настоятельно советовали расформировать Кольский гарнизонный полк, за ненадобностью и для сбережения казны. Я воспротивился. Теперь вижу, что угадал правильно. Несмотря на удаленность и отвратительный климат, сей городок очень даже способен пригодиться.
Вернулся к началу отчета и уже вдумчиво, не торопясь, ознакомился. Предметов для размышления было довольно. Морских бобров камчадалы припасли к продаже меньше, чем рассчитывалось. Морских котов — тоже, хотя сие менее важно: их шкуры стоят у китайцев раз в пятнадцать дешевле. Ждать, пока туземцы или русские промышленники набьют еще, моим морякам не позволяло приближение осени. Однако в Кантоне даже уменьшенная, против первоначальных планов, партия мехов чуть было не уронила цены. Вначале купцы из Поднебесной империи предлагали треть от обычного, рассчитывая на то, что иноземцы спешат отплыть домой, сообразуясь с годовым циклом ветров. Только этот их шаг был легко предвидим заранее. Поставленный мною главой камчатской конторы Аникей Половников привел в китайский порт не один, а два корабля. 'Святого Луку', следующего на запад, сопровождал 'Марк', назначенный к возвращению в Камчатку и готовый стоять в гавани хоть целую зиму. Покуда меха не продавались, 'Луку' грузили купленным за привезенные с собою деньги фарфором. Обычно сей товар европейцы берут лишь в количестве, нужном для балластировки: он, конечно, дорогой и выгодный, только чай еще выгоднее, и намного. Кроме того, мой управляющий договорился с португальцами о зимовке в Макао и тем окончательно убедил китайских контрагентов, что задешево бобров не отдаст. Лишь после этого ему дали правильную цену — да и то не за всю партию разом. Когда Тихон Полуектов покидал Китай, шкуры частью оставались нераспроданными.
