Небо и земля

Во-вторых, Веч считал регулярные подношения обязательным условием хорошего настроения мехрем. И чем дальше, тем непомерней становился размах подарков, доставляемых курьерами.

Айями чувствовала себя крайне неловко и пыталась втолковать, что материальная сторона вопроса её не волнует. Уговаривала и убеждала, и даже обижалась. Но Веч искренне не понимал причин для отказа.

— Мужчина весь день занимается делами. Возвращается домой уставшим и ждет внимания. А женщина задергана заботами по дому. Что получится? Этак она уснет в шаге от кровати, не говоря о том, чтобы приголубить мужчину, — объяснял Веч. — А подарки облегчают заботы, и у мехрем появляется свободное время для эчира*.

— А у тебя есть мехрем... там? — Айями мотнула неопределенно головой, не став уточнять, где находится "там". Поинтересовалась как можно равнодушнее, стараясь не показывать, что вопрос дался с неимоверным трудом.

— Да, у меня есть мехрем, — подтвердил Веч. Видно, хотел напустить загадочности, но, заметив в глазах Айями нечто, его испугавшее, поспешил пояснить: — Одна-единственная, и она здесь, в этой комнате. Думаешь, у мужчины столько мехрем, сколько пальцев, и даже больше? Это заблуждение. В Даганнии есть пословица: "Завел мехрем — протягивай ноги".

"Одна-единственная, и других нет!" — подпрыгнуло сердце и забилось учащённо.

— Вот поэтому я не хочу, чтобы ты протянул ноги, — ответила Айями, но её возражения были заглушены поцелуем Веча, посчитавшего разговор исчерпанным.

В другой раз он спросил:

— Хочешь серьги? А может, кольцо? Или браслет. Или монисто. Проси, что хочешь.

— Н-нет, спасибо, — промямлила Айями ошарашенно, и перед глазами возник образ Оламки, похвалявшейся драгоценными безделушками. — Зачем они мне? Надеть некуда, красоваться не перед кем. И люди не поймут.

— Будешь передо мной красоваться, — ответил Веч и воодушевился этой идеей. — А что? Отличная мысль. Я и ты, и на тебе из одежды только лебек*.

— Это дорогой подарок, ко многому обязывающий. Я не могу принять, — заявила твердо Айями, и тут её осенило: — Откуда украшения? — спросила с подозрением.

Веч внимательно посмотрел, как если бы пытался прочесть мысли, и ответил:

— Из Даганнии, откуда еще? Думаешь, мы — неотесанные варвары? У нас знают толк в ювелирном мастерстве.

— Я верю, — согласилась Айями, успокаиваясь. Ей вдруг пришло в голову, что Веч предложил примерить драгоценности из амидарейской казны, разграбленной победителями.

— Ладно, серьги не хочешь, кольцо не желаешь. Может, примешь шубу соболью или шапку лисью?

Айями только руками всплеснула и давай в сотый раз объяснять, почему роскошный подарок неприемлем в условиях Амидареи. Подключила всю свою дипломатичность и умение убеждать. Бесполезно. Непробиваемо. Разве что её страх перед злословием и ненавистью горожан умерил пыл Веча. И все равно он был недоволен, а тема подарков так и осталась камнем преткновения.

Однажды Айями с удивлением признала: она перестала бояться. И не вспоминает о том, что когда-то принуждала себя притворяться. А Веч — обычный человек со своими страстями и предрассудками. Он бывает в хорошем настроении, бывает недовольным, бывает великодушным, а бывает вспыльчивым. И раздраженным бывает, и задумчивым. И, несмотря на пропасть между даганским и амидарейским менталитетами, охотно идет на компромисс.

Хотя знак равенства между "обычностью" и Вечем — весьма условный. При всей его грубоватой мужицкости чувствовалась отточенность в манерах. Породистость, что ли. А может, это аккуратность и военная выправка, отшлифованные годами службы. Веч щеголял начищенными ботинками, отутюженными стрелками на форменных брюках, гладковыбритым лицом, не говоря о чистоплотности в целом. И интеллектуально превосходил Айями — как-никак на его стороне богатый жизненный опыт и образование. Она не раз задавалась вопросом: что такого особенного и неповторимого Веч нашел в ней, простой амидарейке с неприметной внешностью? Ни талантов, ни яркой харизмы. Как долго продлится его интерес: до весны или угаснет гораздо раньше?

Интерес Веча не ослабевал. Более того, Айями заметила, что исподволь может влиять на его настроение. Польстить или подластиться — и недовольство Веча тает как снег в жару. Проявить инициативу в постели — и раздражение, коего он набрался за день, вмиг испаряется. Теперь она и обижаться себе позволяла, зная, что Веч, кровь из носу, постарается уладить недоразумение. И он беспрекословно потворствовал бы капризам и прочим вывертам своей мехрем, но Айями старательно избегала подобных способов ненавязчивого давления. Совесть претила ей печься о выгоде, пользуясь расположением высокопоставленного даганского офицера. Поскольку Айями скромничала, что оставалось Вечу? Выход один: баловать на своё усмотрение, зачастую забывая о чувстве меры. Но при всем великодушии и щедрости Веча существовали темы, запрещенные для обсуждения: его дела и будущее Амидареи.

— Война закончилась, и это главное. А на каких условиях, решать не мне и не тебе, — сказал он, когда Айями однажды за трапезой невзначай вернулась к вопросу о судьбе страны.

И в ответ на удивление Айями, мол, разве жители не вправе знать о том, что их ожидает, обрубил разговор.

— Моему руководству виднее, что и как. Когда потребуется, населению сообщат.

Она не осмелилась настаивать, заметив, что Веч взвинчен.

Помимо патриотического любопытства её беспокоили и другие вопросы, но Айями так и не решилась их озвучить. Например, о семье Веча. О детях и о жене, оставшейся в Даганнии. О возлюбленной, тоскующей по мужу. По герою-победителю. И ведь не раз собиралась спросить, но в самый ответственный момент нужные слова вылетали из головы. А виной тому — элементарный страх. Айями боялась разрушить нежданную идиллию. Страшилась услышать правду. Наверное, потому что не сомневалась в ответе. И тогда не будет, как теперь. Призрак незнакомой женщины обретет материальность.

Это настоящая пытка — знание. О той, что стала для Веча солнцем. А Айями — так, луна на небосводе Амидареи.

Не представляла и Айями того, что будет дальше. Хотя Веч и избегал провокационных, по его мнению, вопросов, ей хватило ума по обрывкам случайных фраз домыслить и нарисовать в воображении картину будущего. Весна не за горами. Грядет новый виток кровопролитного противостояния при участии Риволии. Что делать: остаться здесь, на руинах поверженной страны, или отправиться за Полиамские горы? Если ехать, то куда? К брату, который, возможно, и не брат вовсе? Или в родной церкаль* Веча, туда, где главу семьи ждут не дождутся жена и дети? Да и Веч, единожды обмолвившись, больше не заговаривал об отъезде в Даганнию.

Теперь она прекрасно понимала метания и страхи Мариаль. Спросить бы у Веча напрямик, каковы его планы, и есть ли в них место для Айями, но едва она открывала рот, как губы онемевали, а язык прилипал к нёбу. Но при всей неясности перспектив особой благодарности заслуживало согласие Веча на контрацепцию. Хоть он и поупрямился поначалу, а всё ж таки пошел навстречу Айями, потому что уважает её интересы. И дал ей право на выбор без шантажа возможной беременностью.

По понятным причинам Айями не интересовалась особенностями житья-бытья в родном селении Веча и не рисковала спрашивать о близких. Веч упомянул о родственниках в прошедшем времени, и хотя сказал спокойным тоном, словно примирился с потерями, Айями ни на миг не усомнилась, что причиной безвременной кончины стала война — заглянула ли та в глаза на передовой, или её дыхание добралось до даганского тыла.

И о вехах в биографии Веча расспрашивала с осторожностью. Ходила кругами вокруг да около, подбирая правильные слова.

— Ты с детства мечтал стать военным?

— Не поверишь, и в мыслях не имел. Сначала по чистой случайности попал в отряд сагрибов*. Их нанимают для охраны поселений, торговых караванов или телохранителями. Два года бороздил по стране, а потом поступил на учебу по военному ремеслу.

— А мой брат бредил карьерой военного.

— Я выполнял веление отца, а вот мать высказалась категорически против. Отец надеялся, что муштра и дисциплина меня обуздают.

— Значит, ты был сорванцом? — улыбнулась Айями.

— Всякое случалось, — ответил Веч уклончиво.

— Война закончилась, а ты останешься служить в армии?

— Нет. Хватило с лихвой. Думаю вскоре подать в отставку. На гражданке непочатый край дел. Нужно поднимать клан. Да и церкаль надо восстанавливать.

Слова Веча озадачили. На него не похоже: снимать мундир накануне заварухи, намеченной на весну. Ни один даганн не станет отсиживаться в стороне и поднимется горой за собратьев. Или Веч заранее уверен, что мятеж успешно подавят и без его участия. А значит, предстоит безжалостная и беспощадная бойня. Даганны устали воевать и не будут церемониться.

— А вдруг военная служба — твое призвание? Когда-нибудь ты станешь командором, — сказала Айями с серьезным видом.

Веч хмыкнул.

— Вряд ли. Я не собирался делать карьеру в армии. — Он похлопал по офицерскому погону. — Но, видно, такова была воля Триединого.

— Придется осваивать новую профессию... на гражданке.

— Это не проблема, — отозвался Веч небрежно. — Главное, сохранить голову на плечах, и чтобы руки росли из нужного места.

— А я так и не выучилась. А ведь хотела, — призналась Айями с сожалением.

И умолчала о том, что мечтам о специальности врача или архитектора помешала приключившаяся вдруг любовь. Но для амидарейцев обвинять светлое чувство в несбывшихся планах — сродни святотатству. Амидарейцы ставят отношения с любимыми на приоритетное место и готовы пожертвовать свободой, согласны поступиться амбициями.

— Не совсем так, — возразил Веч. — Ты сносно знаешь даганский. И разговорную речь, и письменность. Разве переводчик — недостойная профессия?

— Наверное, — сказала Айями неуверенно. — Думаешь, переводчики будут востребованы?

— Не сомневаюсь.

Веч замолчал, и она решила, что вступила на зыбкую почву. Наверное, он ждал вопроса о том, есть ли нужда в переводчиках в его родном селении. И Айями могла бы поклясться: у Веча давно заготовлен ответ.

Нет, нет! Лучше не знать. Зажать уши и зажмурить глаза.

Айями поспешила перевести разговор на другую тему.

— Откуда в Даганнии песец и соболь? Они ведь обитают в тайге.

— Ого, да у тебя хорошие познания в географии, — поддел шутливо Веч. — Пушнина водится в предгорьях, там смешанные леса. Правда, попадается нечасто, поэтому меха у нас ценятся. Зато на севере Амидареи соболь прячется за каждым деревом.

"Наверняка даганны успевают очищать наши леса от зверья. Тащат на родину всё, на что ляжет глаз", — мелькнула мысль у Айями.

— А золото и драгоценные камни добываете в горах?

— Руды — в горах, а самоцветы — представь себе — в пустыне. Она щедра на подарки, но расстается с сокровищами неохотно. Мы называем их пустынной росой. И собираем.

— Неужели песок вперемежку с драгоценностями? — округлила глаза Айями.

Веч рассмеялся.

— Нет. В пустыне есть каменные оазисы, где горная порода выходит на поверхность земли. У собирателей чутьё на такие места. Гуалок капризна и непостоянна как женщина. Ветер гоняет по пустыне сотни тонн песка. Там, где вчера были скалы, назавтра наметаются барханы. Или, наоборот, обнажается оазис, не отмеченный на карте. Песок приносит с собой росу — кровавую, листвяную, хрустальную.

— Ты говорил, в пустыне невообразимый климат. Ночами холодно, а днем жарко. Только сумасшедший отправится туда добровольно.

— Все джагары* по-своему безумны. И умеют договариваться с Гуалок. Приносят дары, чтобы её задобрить.

Айями слушала, восхищалась, удивлялась. Тому, что в Даганнии действительно нет автомобильных дорог, лишь направления, а население преодолевает значительные расстояния на внедорожниках или на вездеходах, но последние — большая редкость. А между ближайшими населенными пунктами пользуется спросом гужевой транспорт, тем более, сейчас это актуально, потому что почти вся техника ушла на фронт и лишь недавно начала возвращаться в Даганнию. Зато страна опутана сетью железных дорог, построенных в последние годы перед войной. Даганны — вот чудеса-то — даже выпускали тепловозы, не говоря о вагонах.

Удивлялась Айями и тому, что скотоводы-кочевники, дикари и варвары на самом деле цивилизованны и образованны. Разбираются в науках, знают иностранные языки, создают и строят. Поразительно: современные веяния и стародавние традиции переплелись, образовав причудливый симбиоз. Эммалиэ говорила, таковое возможно, когда страна делает стремительный скачок в развитии за каких-нибудь два десятка лет.

Чужая страна, полная загадок и секретов. Родина Веча. Где-то там, на незнакомой земле — разрушенный войной церкаль, по которому скучает Веч. Он спит и видит, как бы поскорее заняться восстановлением. Там его семья, его близкие, к которым Веч рвется всей душой.

И меркла улыбка Айями, и сутулились плечи.

Что выбрать? Забраться в лодку и пустить её по течению, как и посоветовала однажды Эммалиэ? И будь что будет. Как судьба захочет, туда судёнышко и прибьет. А сейчас почему бы не почувствовать себя счастливой?

И все же счастье отдавало терпкой горечью. Нет-нет, а и покалывало сердце иголкой. Укором совести за предательство памяти мужа — и с кем? С чужаком, прошедшим маршевым строем победителя по проспектам Алахэллы. И неопределенностью тревожного будущего. И настороженным ожиданием: как-то отреагируют горожане, прознав, что их соотечественница спуталась с даганном.

Невероятно, но Веч угадывал перепады её настроения. Каким-то образом определял, когда Айями одолевала хандра. И выпытывал. Приходилось Айями выдумывать разные причины. То чашка разбилась утром, то дочка накануне капризничала, упаси святые, лишь бы не заболела. То переключалась на другие насущные дела. Например, на то, что морозы пошли на спад, и горожане потянулись к реке с тележками и ведрами. Однако проталины появились посередине русла, а полынья у набережной замерзла. Продолбленных прорубей — раз-два и обчелся, и около них собиралось много народу, поэтому следовало выходить из дому загодя, чтобы набрать воды в бидон и поспеть на работу.

Веч выслушал с интересом, а на следующий день горожане стали свидетелями того, как солдаты рубили возле берега широкие проруби и расчищали снег, устраивая удобный спуск к реке. Пересудов среди населения хватило на неделю.

Он предложил, чтобы воду доставляли во флягах на дом, но Айями отказалась едва ли не со слезами.

— Не могу я, понимаешь? Весь город ходит за водой к реке, а я, что, белая ворона?

Веч хмурился. Ему не нравилось, что Айями, надсаживаясь, волочит по снегу тележку с тяжелым бидоном. А в выходные дни устраивает и до трех ходок к реке, если позволяет погода.

— Скоро как четыре года хожу пешочком за водой, и ничего. Жива, здорова, — парировала Айями. — Я признательна за предложенную помощь, но вынуждена отказаться, — заключила церемонно.

Веч тогда вспылил и выругался, продемонстрировав основательный словарный запас. Прошелся по маслянистой амидарейской дипломатичности, упомянул о нелепой гордости, не забыл и о пустых необоснованных страхах, мол, Айями нечего и некого бояться в этом городишке. Но она лишь выше подняла голову: нет и всё. Уж с водой как-нибудь сами разберемся. Разве что губы дрожали от собственной смелости — надо же, хватило дерзости препираться с даганном.