— Да! — обрадовался Рэд, — а это где?
Я, пока сидел у него на плече, успел заметить скобяные ряды, и загоны, где торговали лошадьми; логично было предположить, что сбруя будет продаваться где-то посередине. Я опять махнул рукой, изображая из себя штурмана, и мы пошли, по пути обсуждая, потратиться ли на сбрую с серебряными бляхами, или же Рэдов конь обойдется бронзовыми, но посеребренными.
— И седло! — умоляюще косил на меня глазом Рэд, отпихивая в сторону слишком ретивых покупателей, норовивших раздавить меня. — Седло, это же самое важное!
— Нет, мой мальчик, — наставительно поправил его я, — самое главное это зад. Седло лишь прилагается.
Мы немного поспорили о значении нижней части тела в жизни человека, и, когда подошли к лошадям, я одержал маленькую победу, убедив Рэда, что это самый важный и нежный орган, который надо беречь и лелеять. И, чтобы подтвердить свои слова, приобрел самое лучшее седло, из красной кожи, с удобной передней лукой и какими-то декоративными финтифлюшками по бокам. Рэд сказал, что теперь он полностью удовлетворен, и снова усадил меня к себе на плечо, не обращая внимания на то, что я могу испачкать ему новую одежду грязью, налипшей на башмаки. Мы стали выбираться из толпы, отгоняя слишком уж назойливых попрошаек свежеприобретенным седлом. Я, обладая весьма неплохим обзором, первым заметил сооруженную наспех сцену, и толкущихся вокруг зрителей, но это меня не спасло. Рэд тоже ее заметил.
— Представление! — воскликнул Рэд, и попер сквозь толпу, как нож сквозь масло. Я поколотил его пятками по груди — не помогло. И пожалел, что не пошел пешком, так у меня была б возможность хотя бы оттащить его — а попробуйте кого-нибудь оттащить, когда сидите у этого кого-нибудь на плече! Мне пришлось смириться, но от укола я не удержался.
— История с циркачами тебя ничему не научила, Рэд? — крикнул я ему в ухо, нагнувшись. — Ты болван, как пить дать, болван!
— Это же не циркачи! — заорал в ответ Рэд. — Это кукольники!
Это и правда были кукольники. Будка, огороженная с трех сторон материей, и куклы в окошке — у нас в труппе в свое время тоже были подобные, но пользовались мы ими редко, разве что когда среди зрителей было слишком много детей, и играть злободневные политические пьесы было некстати. Тут, как я заметил, пользовались куклами, надеваемыми на руку. Примитивно, у нас были марионетки... Но качество у этих кукол было хорошее, да и за ширмой сидели несколько человек, что меня немного обрадовало. Хуже нет ничего, когда сидишь в такой будке один, вопишь на разные голоса, да еще приходится переплетать руки над головой самым замысловатым образом. А тут, судя по всему, внутри находилось не менее трех мастеров, и, в довершение всего, сбоку сидел юнец с лютней, наигрывал на ней незамысловатые мелодии и комментировал происходящее.
— Злодей торопится уж с поля боя прочь, но Гедеон Бесстрашный взял свой щит железный, метнул на сто шагов, и на трусишку опустилась ночь! Войска бежали, побросав мечи...
Так я и думал, разыгрывают недавнее сражение. Куклы старые, слова новые — короля Гедеона изображала кукла, которую мы в актерском обиходе называли Герой-С-Большим-Членом, он же герой-любовник и вообще защитник. А Тобиаса — кукла-охальник, плут и злодей с большим красным носом и черными глазами.
Рэд восторженно пялился на представление, я, признаться, тоже — но по другим причинам. Мною овладела тоска по старым временам, когда мы, актеры, бродили везде, где вздумается, играли, веселились, дурачились...
И тут Рэд, который, как оказалось, все-таки смотрел по сторонам, в отличие от меня, дернул мою ногу, чтобы привести рассеянного учителя в чувство.
— Джок, смотрите...
Неподалеку от кукольников разворачивался цирк — ставились шесты с натянутыми между ними веревкой для канатоходцев, очерчивался круг, выдвигались клетки, — тот самый цирк, из-за которого мы провели ночь в тюрьме. Я, рискуя сломать и без того пострадавшую ногу, соскользнул с плеча ученика, сунул ему сверток с упряжью и непререкаемым тоном заявил:
— Смотри дальше представление, я отойду.
— Но...
— Не спорь!
Он досадливо поджал губы, но идти за мной не стал. Я растолкал парочку торговцев пирожками и направился к Дамиану, объясняющему клоуну, под каким углом должны стоять шесты. Я сумел подкрасться незаметно, да мне и не требовалось особой ловкости, чтобы это сделать, жонглер все равно был полностью поглощен подбором ругательств.
— Какой восхитительный сюрприз! — гаркнул я ему в ухо, и он подпрыгнул по меньшей мере на локоть. Обернулся, увидел меня и помрачнел.
— А-а-а... это вы.
— Да, я. А вас это смущает?
— Немного. — Признался он, и я заметил, что он бросает взгляды на одну из своих повозок, увешанную колокольчиками. Она стояла немного в отдалении. — Пришли позлорадствовать? Или отобрать оставшееся у нас золото?
— Как вам не стыдно... сам король повелел уплатить этот штраф. Это называется правосудие. — На лице моем красовалась улыбка, тон был мягким, но взглядом можно было разрезать алмаз. — Но меня интересует совсем другое, и я хотел бы выяснить это в... скажем так, неофициальной обстановке.
Он сделал вид, что не понял, и я стал давить.
— Когда вы нашли сосуд, разбитый, поблизости...
— Стойте... — он поднял руку, призывая меня замолчать, оглянулся по сторонам, словно боялся, что его подслушают. — Я вижу, нам и впрямь надо поговорить. Пойдемте.
Он подхватил мой локоть, сжал его, как в тисках и потащил мимо шестов, клоуна и всего остального барахла в самую большую и пестро разукрашенную повозку. Как я отметил — вовсе не в ту, на которую кидал нервные взгляды. Внутри было душновато, но он не только не откинул полог, но даже задернул его плотнее, так что мне стало немного дурно. Пахло потом, старыми сапогами и травами. Похоже, тут когда-то работала ведьма, или гадалка, догадался я, разглядывая хрустальный шар, брошенный в углу на тряпки. Сейчас тут было что-то вроде склада. Дамиан устроился на большом тюке с чем-то мягким, мне же предложил табуреточку, всю облезлую, когда-то нарядно зеленую. Я сел.
— Ну... — подсказал я, — когда вы нашли...
Он помолчал немного, потом покачал головой и быстрым жестом вытер пот с лысины.
— Ведь это вы разбили сосуд, я знаю, что бы там не решил король, — тихо произнес он, но осуждения в его голосе я не уловил. — Потому что больше было некому.
— Когда вы нашли сосуд... — терпеливо повторил я, будто и не слыша его, — то рядом вы обнаружили... что? Или кого?
— Девочку. — Сдался он. — Мы увидели девочку, голую и мокрую. Она будто спала. Я сначала подумал, что это, должно быть, джинн и есть, но потом мы поняли, что это обыкновенная девочка.
— Обыкновенная, за исключением того, что почти сто лет провела в хрустальном сосуде, — пробормотал я. — И куда вы ее дели?
— Оставили там, — быстро ответил Дамиан, слишком быстро.
— Не надо мне лгать, — прошептал я самым угрожающим тоном, на который был способен. — Она там, да? В том фургоне?
Я встал и направился к выходу, чуть не споткнувшись о прорицательский шар, и с опозданием понял, что жонглер перекрыл мне дорогу собой.
— Не получится, не надо, — покачал головой он. — Сначала скажите, откуда вы знаете, что там кто-то был?
— Не ваше дело. Пропустите.
— Нет, — коротко сказал он.
Меня изумила эта твердость. Понятное дело, он не мог знать, на что я способен, но по выражению его лица я понял — даже если б он знал, то ответ его был бы таким же.
— Мы с женой не могли иметь ребенка... по разным причинам, одна из которых — кочевая жизнь, которая не сахар. — Спокойно объяснил Дамиан. В его глазах была горечь и решимость. — Мы удочерили девочку. Объяснили ей, что мы ее родители теперь, и договорились с остальными, чтобы отвечали как надо, но после того, как снова встретили вас... Сегодня утром я сходил в магистрат и оформил бумагу. Она теперь наша дочь по закону.
— Черт бы вас побрал... — устало выдохнул я, опускаясь обратно на скамейку. Голова болела от спертого воздуха и запаха трав. — Вы даже не представляете себе, кто она такая... и что с ней связано. Если бы вы знали... а, — я махнул рукой. — К демонам все. Объясните, почему вы устроили этот идиотский суд?
Тут я впервые увидел в нем что-то вроде осознания вины.
— Это все Нут. Вот уж дурак так дурак... — жонглер заерзал на тюке, отводя глаза. — Он увидел вас первым, с чего то решил, что я зол на вас из-за сосуда... — поморщившись, он поправился, — то есть, я был зол на вас... даже кричал, грозился, но я думал, что этот обалдуй понял, что это, ну... в порыве гнева, так сказать... а потом я хотел решить все тихо, но Нут привел стражника, и оставалось только одно... разыграть этот спектакль, чтобы Милли у нас не отобрали.
— Кого? — спросил я, но тут же понял, о ком он. Забавно, подумалось мне, имя дали ей очень похожее на ее старое.
Дамиан увидел понимание на моем лице и не стал объяснять. Пожевал губу и спросил:
— А как она попала в кувшин?
— Я туда ее... — начал было я, но вовремя осекся и плавно, без паузы закончил фразу, — не укладывал, откуда мне знать. Но я хотел бы посмотреть на нее, — циркач протестующее поднялся, но я махнул на него рукой, — всего лишь посмотреть, даже не разговаривать... издалека.
Он подумал, и, видимо, решил, что вреда никакого не будет.
— Хорошо, но только без фокусов, — предупредил он, отодвигая полог и выпуская меня наружу.
— Фокусы — это по вашей части. — Я с удовольствием глотнул относительно свежего воздуха и направился в сторону повозки с колокольчиками. Дамиан шел рядом со мной, хмуро напрягая шею, отчего становился похож на пожилого бычка.
— Только посмотреть, — повторил он, — и я бы посоветовал...
Я так и не узнал, что хотел мне посоветовать Дамиан, потому что в него с разбегу врезалась девчонка, слишком высокая и тощая для своего возраста, больше смахивающая на парня. Коротко остриженные волосы, штаны и рубаха дополняли это впечатление, так же как и почти полностью отсутствующая грудь.
— Папа! — она схватила 'отца' за грудки и тряханула пару раз, — Нут хотеть кормит лев!
— Что? — Дамиан старался говорить ровно, но голос его был полон паники, и он постоянно стрелял в мою сторону глазами. — Что ты сказала, милая?
Я стоял, точно статуя, не двигаясь, даже не дыша — возможно, поэтому она не сразу заметила меня, продолжая тараторить, безбожно ломая мой родной язык, который умудрилась ухватить обрывочно всего за несколько дней, умница, умница...
— Я сказать, что Нут хочит корм льва дать! Нельзя! Он станет спать!
— Кто, Нут? — вытаращился Дамиан.
— Нет, льва! То есть — лев! Поесть и — бай-байушки, и никто даст на него ни одной монеты! Кому нужна спящая льва?
Как всегда — практична, до мозга костей, моя девочка... Моя Хилл...
— Ну, так скажи Нуту, чтобы не кормил, — растерянно выдавил из себя жонглер.
— Я гофорить! Я гофорить — он не слушать! — она топнула ногой, и я увидел на ее лице, таком необычном здесь, на этом рынке, в чуждой ей стране — такое знакомое выражение... Ноздри ее раздулись, у виска забилась жилка, и она чуть склонила набок голову, исподлобья глядя на Дамиана. Он только развел руками, она покачала головой, как бы говоря: 'Все вокруг идиоты!' — и тут заметила меня.
'Сердце мое, здравствуй, извини, милая, что не получилось разбудить тебя поцелуем, как я и обещал, но ты теперь здорова — и какая разница, а я верил в то, что все будет хорошо, когда нес тебя к лекарю, а за то, что забыл о тебе — прости, прости, прости, но я сошел с ума, с кем не бывает, тогда рухнул мой мир, ты же помнишь...' — сказал бы я. Да, я сказал бы все это, и обнял бы ее, и никакие бумажки в мире не помешали бы мне забрать ее с собой, потому что — хотя я и оставил ее там, в лесу, испугавшись собственных эмоций, я все же хотел оберегать ее... Заботиться о ней, и пусть Судьба по пять раз на дню сшибает меня конями, я все равно забрал бы ее.
Клянусь, я бы так и сказал, если бы она не сощурилась, увидев меня, и не произнесла с характерным для южан присвистом:
— Сдрафствуйте... папа, это кто такая? Друг тфой?
Дамиан начал было что-то бурчать, но осекся. Вместо него ответил я.
— Не совсем, — ровным, ровным голосом, — я, можно сказать, поклонник циркового искусства.
Она должна была меня узнать. Тогда, в порту, когда она предлагала себя молодому магу, я выглядел по другому, но ведь сейчас я все тот же скрюченный, лысый старый Джок, который когда то рухнул рядом с ней с разрезанным животом — почему?
— А-а-а-а, — протянула она безо всякого интереса, но потом светлая мысль пришла ей в голову. — Он дать нам денег, па?
— Уже дал, — ответил я, пресекая попытки Дамиана что-то сказать. — Четыре золотые монеты с изображением древнего короля. Очень древнего.
Она потеряла память... От болезни, или же от пребывания в сосуде — я не знал. Но она стояла и смотрела на меня — и ни одной искры узнавания я не заметил в ней. Ее память утонула в тягучей серебристой жидкости.
— Милсдарь уже уходит, Миллисента, — заторопился обретший дар речи жонглер, — ему пора, он очень-очень спешит...
— Да, я очень-очень спешу, — мертвым голосом подтвердил я. — Спасибо... за все. Заботьтесь об этой девочке, как о родной.
— Конечно, — неожиданно тепло пообещал Дамиан, и я подумал, может, это к лучшему. У нее будет семья. — До свида... Прощайте.
Я кивнул, развернулся на каблуках и стал проталкиваться обратно к кукольникам. Рэд, завидев мое лицо, посерел и обхватил меня за плечи.
— Учитель, что случилось?
— Ничего, все нормально... представление закончилось?
Толпа вокруг нас разразилась восторженными воплями, люди захлопали в ладоши.
— О, я и сам вижу, что да... Пошли в трактир. Мне надо отдохнуть.
Рэд послушно посадил меня на плечо, и нес до самого трактира, не задавая вопросов. А я даже думать ни о чем не мог, мысли внутри меня умерли, как и эмоции. Единственное, что я себе твердил — надо отдохнуть, завтра все будет в порядке... Рухнул на постель, натянул на голову одеяло и не ответил на Рэдово пожелание спокойной ночи — и потому, что до ночи оставалось еще много часов, и потому что был не в силах. Стоило подсчитать события этих дней — и накатывала такая усталость, что хоть не дыши. Сначала 'джинн', потом тюрьма, потом конь, сбивший меня, потом снова тюрьма, Советники еще эти... Рэд догадался закрыть ставни, чтобы солнечный свет не мешал мне уснуть, и я погрузился в сон, бормоча про себя — завтра все будет в порядке... надо поспать...
Конечно, у меня ничего не получилось. Я все думал, думал — а имею ли я право? Как говорил Пухлик — ученик не тыква.
Ну почему мне приходится принимать решения? Да и еще нести за это потом ответственность? Одно без другого невозможно, а жаль: я с удовольствием взял бы на себя ответственность за чужие глупости, это забавно и благородно. И напринимал бы целую кучу решений, не интересуясь их дальнейшей судьбой — но нет, о таком можно только мечтать. Если бы здесь был Пухлик, все было бы просто. Он ткнул бы в нее своим толстым пальцем и сказал — "Это она", или "Это не она".
