Небо и земля

Наконец, выплеснув словесное недовольство, Веч опустился рядом на корточки.

— Ну, почему ты не хочешь прислушаться?

— И согласиться? — Айями продолжила мысль и получила утвердительный кивок. — А почему ты не хочешь поставить себя на мое место?

— Думать и поступать как женщина? Уволь, — хохотнул Веч и осекся под её взглядом. — Хорошо, сдаюсь. Мы на земле Амидареи, и ты в своём праве.

— Благодарю, — ответила Айями, склонив царственно голову, и Веч, не выдержав, рассмеялся. Сел рядом и притянул к себе.

— Иди сюда, воробьишко. Ишь, нахохлилась. Перышки распушила, глаза сверкают.

Подобные разногласия случались нечасто и, как правило, заканчивались тем, что Веч шел на уступки. Похоже, его забавляла решимость, с коей Айями отстаивала свои интересы. Да что там. Она бы предположила, что Вечу нравились вспышки её принципиальности, но, скорей всего, это впечатление было обманчивым.

Имар по-прежнему помогал с переводами, но строго в рамках "начальник — подчиненная". Правда, поводов для помощи набиралось раз, два и обчелся: при случае объяснить непонятное слово или фразу и не более того. И посматривал — не то с любопытством, не то изучающе. И держал дистанцию.

Однажды он столкнулся с Айями в коридоре.

— Как у вас дела?

— Хорошо, — ответила она смущенно.

— Теперь я вижу, что ваш ответ совпадает с действительностью, — сказал Имар, чем смутил еще больше.

С недавних пор всё общение между ними свелось к ежедневным "здравствуйте" и "до свидания", а роль главного помощника перешла к Вечу. Тот появлялся каждый день на втором этаже и усаживался напротив Айями. Проверял переведенный текст, исправлял ошибки и неточности, разъяснял грамматику и орфографию. Айями вдруг вспомнился последний день рождения, когда господин подполковник довел её до истерики, воспитывая и поучая правильному переводу. Тогда Айями и помыслить не могла, что даганский офицер с недовольно поджатыми губами, бросающий отрывистые оскорбительные фразы, станет близок как никогда.

Она опустила голову, чтобы спрятать улыбку. А Веч, конечно же, заметил.

— Я сказал что-то смешное?

— Нет. Просто так.

"Ну-ну, как же" — прочиталось во взгляде с прищуром.

— Нам нужно сдать перевод, или мы хотим поотлынивать?

— Нужно сдать перевод, — согласилась Айями.

— Тогда не отвлекаемся и вникаем.

"Так точно. Слушаюсь" — кивнула она по-военному, и Веч не сдержал смешка.

Так и осваивали вдвоем сложные речевые обороты на даганском, играя меж делом в гляделки, и не догадывались, что приглушенный разговор, машинальные прикосновения и сдержанные улыбки, адресуемые собеседнику, выглядят со стороны как ненавязчивый флирт людей, успевших мало-мальски изучить характеры и привычки друг друга. И не замечали взглядов, которыми обменивались невольные свидетельницы свойского общения.

Однажды во время обеденного перерыва Риарили заметила:

— Вы словно светитесь изнутри. А еще напеваете. В точности, как моя мама, пока не началась война, и папа ушел на фронт.

Айями не нашлась с ответом и в замешательстве отвернулась к окну, словно её уличили в чем-то постыдном и неправильном. Наверняка в глазах напарниц она выглядит глупо-влюбленной.

А Мариаль промолчала. Посмотрела понимающе, и как показалось, с грустью и перевела разговор на насущное. На новшество, о котором гудел весь город. Даганны не только оборудовали широкие проруби, но и осветили приречную улицу, установив прожекторы на крышах. И начали регулярно расчищать от снега набережную и близлежащие проулки. А с недавних пор патрули взяли этот район под наблюдение, чего отродясь не бывало.

Айями слушала восторги переводчиц и помалкивала. Ведь это из-за неё затеялся сыр-бор у реки. Одно плохо — рискованно брать с собой стилет. Не ровен час, остановят и обыщут. Хотя, может, это и к лучшему. Зато теперь по утрам она ходит за водой без страха. Путь освещен почти до подъезда, а тележка так и норовит укатиться вперед по ровной дороге.

Подумав, Айями убедила Веча, что неблагоразумно демонстрировать при посторонних отношения, перешедшие на другой уровень. Не стоит лишний раз мозолить глаза любопытным, будь то даганны или амидарейцы, и давать повод для обмусоливания сплетен. И всё же, притворяться, будто с господином подполковником связывает лишь работа, удавалось не ахти. Как-то Айями, забывшись, смахнула соринку с рукава кителя и покраснела, осознав свою оплошность. В другой раз Веч, увлекшись редактированием переведенного текста, пощелкал нетерпеливо пальцами:

— Дай карандаш. Нужно записать, пока не забылось.

И, исправив фразеологический оборот, вернул карандаш, не забыв обласкать её ладошку.

А вчера, пока Айями переписывала набело переведенный отрывок, наблюдал молча. Подняв голову, она встретилась глазами с Вечем. И вдруг стало жарко — также знакомо он смотрел в моменты уединения в гостиничном номере. Как кот на сметану.

Правда, провожая домой по вечерам, Веч соблюдал конспирацию и держался на расстоянии, играя роль охранника. Самолично довозил на машине до подъезда и сопровождал до дверей квартиры, прихватив автомат. Дожидался, когда Эммалиэ откроет на стук, скупо по-армейски кивал в ответ на вежливо-нейтральное: "Добрый вечер" и удалялся. Ничего предосудительного себе не позволял, зато перед расставанием в машине срывал порцию поцелуев "на ночь".

— Твой отец погиб на войне? — спросил как-то Веч.

— Нет, раньше. Умер после инсульта, — ответила Айями, не задумавшись.

— А мать выбрала жизнь, — заключил он.

Айями мысленно охнула. Легенда о вымышленном родстве с Эммалиэ состояла в родственной связи "мать-дочь-внучка" без лишних подробностей.

— Что тебя удивляет? — спросила спокойно, в то время как лихорадочно соображала, не кроется ли подвох за расспросами.

— Обычно амидарейцы решаются на тхику*, потеряв свою половину, разве нет?

— Не всегда. Если в этом мире остались обязательства, Хикаяси подождет, — возразила Айями, подивившись его просвещенности в вопросах вероисповедания.

— Тхикаса... кто?

— Хозяйка царства мертвых. Владетельница душ.

— Это та, чьи храмы стоят в каждом городе? — уточнил Веч пренебрежительно. — Каменная четырёхрукая тётка?

Можно подумать, он не знает, — задрала нос Айями.

— У каждого народа своя религия и свой бог. У кого-то четырёхрукий, у кого-то хвостатый.

— Ну, не ершись, — сказал примирительно Веч. — Просто ваша вера пассивна. Вы, амидарейцы, позволяете трудностям одержать верх и предпочитаете сдаться. Легкомысленно прощаетесь с самым ценным, что есть у человека. С жизнью.

— Легкомысленно?! Без любимых мы не видим смысла в дальнейшем существовании! — Голос Айями зазвенел от возмущения. — А думать, что это легко и просто — последовать в мир иной за своей половиной — может лишь тот, кто никогда не любил! Больше жизни, всем сердцем.

Веч, нахмурившись, возил пальцем по ободку кружки.

— Всё равно не понимаю. А как же родители, дети, внуки? Разве забота о близких и беспокойство за них — не веский повод, чтобы не думать о тхике?

— Веский. Но если нет препятствий, от сердечной боли избавит только воссоединение с любимым. Или ты думаешь, что милосерднее прозябать растением, утерявшим желание жить?

Он вскочил с кресла и сел перед Айями на корточках — так стремительно, что она и вздрогнуть не успела.

— А ты? Что удерживает тебя в этом мире? Обязательства?

— Не только, — ответила тихо Айями, потупившись под пытливым взглядом.

Сердце захолонуло, когда Веч, взяв её ладонь, приложил к своим губам. Ухнула Айями с головой в омут черных глаз и выбраться не пыталась.

Опасаясь впредь попасть впросак, женщины обговорили в подробностях легенду о своём родстве, и Айями повторила несколько раз про себя: "мама... мама...". Чтобы привыкнуть и проникнуться. И горячо поблагодарила Эммалиэ, что та не бросила её с маленькой дочкой в трудные времена, что стала поддержкой и опорой в их небольшой семье. И Люнечка подбежала, повисла на "бабуле", целуя.

— Куда ж я от вас денусь? Ближе вас нет у меня никого на белом свете. Без внучечки своей, ясного солнышка, жизни не представляю, — прослезилась Эммалиэ, обняв девочку. — Всё маялась, ждала, что доченька моя убежит от Хикаяси и вернется в обличье ином, а очевидного под носом не углядела. Знать, так оно и случилось, коли души наши друг к другу прикипели.

Обнялись женщины, поплакали да и принялись за будничные хлопоты по дому. Но у Айями потеплело на сердце. Время от времени посещали неспокойные мысли о том, что настанет день, и Эммалиэ, найдя имя сына в списках пленных, уедет из города. Повторно осиротела бы тогда Айями, потому как соседка успела стать для неё названной матерью.

— Задавал вопросы, — рассказала Айями за мытьем посуды после ужина. — Оказывается, он разбирается в аспектах нашей веры.

— Ничего удивительного, — ответила Эммалиэ. — Завоевывая страну, нужно знать всё о своем враге. Что тот ест, как спит, чем дышит. Каким богам поклоняется. Знание позволяет понять психологию противника и его уязвимые места.

Теперь в женских разговорах любое упоминание о Вече заменялось обезличенным: "он". Айями было одинаково неловко называть его по имени или официально господином подполковником. А Эммалиэ не могла определиться со своим отношением к высокопоставленному даганскому офицеру.

То, что Айями ожила и не ходит, а порхает — это хорошо. В тот вечер соседка испугалась безмерно, подумав, что Айями посетила мысль о хику*. "Бледная ты была и точно неживая. Заледенелая. И глаза мертвые. Лежала хладным трупом", — обмолвилась позже Эммалиэ. — "А потом вернулась домой — и с тех пор не узнать. Словно подменили. Лучину к тебе поднеси — вмиг вспыхнет. Вот за то, что тебя не сгубил, могу в пояс ему поклониться".

А вот то, что у дарителя деловой подход к связи с амидарейкой — это плохо. Для Айями прежде всего. Подкуп получается, как ни посмотри. Хоть Айями и возразила, объяснив, почему у даганнов принято заваливать мехрем подарками, а всё равно тяжко вздыхала, когда курьер доставлял очередную посылку.

— Ну, что еще придумать, чтобы он внял? Все способы убеждения испробовала — не помогает, — заламывала руки.

— Иногда самый лучший выход — не бороться с течением. И прислушиваться к тому, что говорит сердце, — сказала Эммалиэ, открывая коробку. Внутри лежали свежие и вымытые корнеплоды. Как знакомые — морковь, свекла, картофель, редька — так и экзотические. — Да уж... Воистину он не знает меры, — произнесла задумчиво. — Как бы у него не возникло проблем на службе. Обвинят в растрате и накажут.

— И об этом я тоже говорила, — пожаловалась Айями. — Он только смеется. Сказал, женщине не стоит совать нос в мужские дела, и он знает, что делает.

— Будем надеяться, — согласилась Эммалиэ со вздохом.

А Люнечка ничего не сказала. Она быстро привыкла к тому, что в доме пахнет свежевыпеченными лепешками, на которые тонким слоем намазывается желтое как солнышко сливочное масло. Привыкла и к какао на молочном порошке с медом. И к сыру успела привыкнуть, который Эммалиэ нарезала тонкими ломтиками и раскладывала на блюдце. Привыкла к сытости и к прочим мелочам, ставшим элементами будничного комфорта. К свету нибелима* привыкла и к теплу, дарованному аффаитом*, и к принцессе Динь-дон. К островку счастливого детства среди бескрайнего поля людских лишений, выжженного кровопролитной войной.

________________________________________________

Кумыз (даганск.) — струнный музыкальный инструмент. Игра на нём требует особого умения, поскольку струны тонки и легко рвутся.

Мехрем* — содержанка, проститутка

lebek, лебек* (даг.) — пояс, украшенный самоцветными камнями. Как правило, с бахромой разнообразной длины или с заплетенными косичками. Второе название — "пояс тысячи кос".

Гулаб джамун* — жареные шарики из муки в сиропе

Пери (даг. миф.) — прекрасная сказочная девушка, оберегающая от бесов и злых духов, покровительница стихий.

Echir, эчир* — покровитель

Dgagar , джагар (даг.) — собиратель, охотник за росой

Cercal* — (церкал, на амидарейском — церкаль) — населенный пункт в Даганнии

Sagrib, сагриб (даг.) — охранник, сторож

Аффаит — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

Нибелим — фосфоресцирующая горная порода. При особой обработке дает яркий свет в течение нескольких десятков лет в зависимости от естественного освещения. Чем темнее, тем сильнее разгорается нибелим.

Хику (на даганском — тхика) — состояние полного блаженства, нирвана. В действительности — коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге — смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств.

Хикаяси — божество в амидарейской религии. Изображается в виде четырёхрукой женщины. Считается собирательницей и хозяйкой человеческих душ.