Мой первый ученик притащил Хилли буквально за шиворот, подтолкнул ко мне и с крайне озабоченным видом обвиняюще ткнул ей в спину пальцем.
— Я нашел ее в кабинете! Она плакала!
Боги вы мои, таким тоном, словно девчонка там проводила запрещенные темные ритуалы.
— Почему ты плакала, голубка сердца моего?
Я не смотрел на нее, просто покачивался, отвернувшись к окну. И жалел, что не курю трубку, — вид тогда у меня был бы еще более домашний, солидный.
— Ты! Ты! — захлебнулась горькой злобой моя Хил, — Это неправда! Ложь — а ты... гнусный, подлый старик! Ты...
Я склонил голову набок, подтверждая этим движением, что все еще слушаю ее, а не умер или заснул.
— Разве?
— Я... у меня были родители! Их убили разбойники, ты же сам говорил!
Я резко сорвался с кресла, прыгнул к ней вплотную; чуть не рухнул, запутавшись в пледе.
— Конечно! А как же еще? Я что, должен был тебе тогда сказать правду? Тебе, тринадцатилетней? Ты даже сейчас готова порвать меня на куски за эту самую правду, а тогда — да поняла бы ты хоть что-нибудь тогда? Я не уверен!
Рэд открыл было рот, но сморщился в неловком и печальном жесте. Было заметно — он страдает и уже жалеет, что приволок ко мне Хил. Нет, увалень ты мой, эта сцена — результат моих стараний, и ты ее мне не испортишь.
— Но... Я же помню — до того, будь он проклят, дня, как я увидела тебя в столице, я не знала тебя! Ох! Лучше б ты тогда сдох!
— Когда, мое сердце... когда тогда? — я нежно провел пальцем по ее щеке, внутренне содрогнувшись. Корявый он был, этот палец, с обломанным ногтем, сухой и узловатый. Как будто ветер, шелохнув омертвевшую ветвь, случайно задел ею нежную кожицу персика. Ай да актер... Сам то знаешь, что играешь?
— Когда тогда? — повторил я, — от Кары Богов или от твоего ножа?
Секунду она просто смотрела на меня, перебирая в сердце все возможные ответы. Потом сжала губы в тонюсенькую черту, словно подводя ею сказанное и развернулась ко мне спиной.
— Рэд, я уезжаю. Возьму твоего второго коня и упряжь. Заранее благодарю.
— Но, Хил...
И только топот сапог по шаткой лестнице.
Я сел в кресло, сложил благостно ручки на впалом животике, и растянул улыбку до ушей.
— А теперь, ученик, настало время для следующего урока. Он называется — предоставь каждого своей судьбе. Да... как ты посмотришь на то, если я начну курить трубку?
Он до-о-олго смотрел на меня. Потом пожал плечами, кивнул — и стал молча разбирать продукты. А я, свернувшись калачиком, просто наблюдал за ним: он ступал тяжело, и некоторые из половиц продавливались под ним, жалобно скрипя. Потерянный в собственных мыслях и сомнениях мальчик... Рэд остановился в дверном проеме, сжал рукой косяк.
— Скажите, учитель... вы когда-нибудь ошибаетесь?
— Бывает и такое.
Черт с тобой, Рэд, я не буду тоном давать тебе подсказку.
— И...?
— Сейчас не тот случай.
Он отвернулся, заслонив собой дневной свет, и сгорбил плечи.
— Но я не понимаю, почему она...?
Я охнул, крякнул, вылез из кресла — отказавшись от его протянутой руки, — и прошел в ее комнату. Как я и ожидал, листки лежали там, в беспорядке, и на некоторых страницах я увидел круглые мокрые капли. Наслезила моя Хил.
Я знал, что Рэд ни за что и никогда не стал бы трогать мои вещи, поэтому такие штучки, как с Хилли, с ним не прошли бы. Хоть залей страницы пивом и овечьим пометом — ароматами его родины. Хоть на голову стань.
— Вот, — я протянул стопку Рэду, — прочитай.
И до темноты сидел, грел руки о чайник, подливая густую, терпкую жидкость своему ученику в чашку. Он, не глядя, брался за нее, подносил ко рту, и выпивал одним глотком. Тогда я снова наливал чаю, а когда он заканчивался — вставал и заваривал новый. А Рэд хмурился. Жевал губу, улыбался, но чаще — плакал. Сурово так, по-мужски, как учили в детстве — одним ртом, кривившимся время от времени.
Вечером, когда в небе стали перемигиваться звезды, яркие, как всегда в горах — он отложил последний лист.
— Теперь я понимаю. Она нашла ваши записки...
'Нет, мой мальчик', — подумал я, — 'Я всучил их ей почти что насильно. Потому что, получи она их из моих рук, не поверила бы не единому слову — учитывая ее характер. Ах, старый плут опять что-то задумал, решила бы она, и была бы права — и завеса тайны, придающая всему налет истинности, не коснулась бы ее... а так, будто случайно...'
— Да, — бодро улыбнулся я, — ты ведь знаешь — я всюду раскидываю эти свои бумаженции, вот она и наткнулась. Ничего страшного, переживет.
Он, к моему удивлению, кивнул и, придавив листки чайником, чтоб не улетели (к ночи поднялся ветер, чтоб ему), ушел на кухню. Вернулся с домашним печеньем, купленным у старушки Меок. Разложил его красивенько на выщербленной тарелочке и подлил нам еще чаю.
— Так вот почему, — проговорил он немного невнятно: засунул в рот пяток печений, не меньше, — и цирк, и все остальное... А я то думал.
— И что же ты думал, позволь спросить?
— Что она настоящая.
Я чуть не поперхнулся. Нет, покупаю трубку и курю столько, чтобы за дымной завесой не было видно моего удивленного лица. А то так портится образ мудрого старца. Где вы видели мудрого старца с отвисшей челюстью?
— Какая-какая? Настоящая? По твоему, она не...?!
— Ну... в смысле 'настоящий волшебный джинн'.
Бывают же на свете идиоты. Это я, для разнообразия, не про ученика, а про себя. Я вздохнул.
— Поверь мне, она самая что ни на есть настоящая, из плоти и крови.
'И волшебная, о, да' — добавил я про себя.
Он сконфузился, покраснел и замолчал.
На следующий день Хил не вернулась. И на следующей неделе тоже. Первое время Рэд ходил из угла в угол, бормоча: 'Она приедет, скоро...', вскидывал голову на любой звук, доносившийся снаружи и странно поглядывал на меня. Я все гадал, что означают эти взгляды, до тех пор пока он не подошел ко мне, и, уставясь носом в пол, не спросил:
— Учитель... а вы знаете, где она сейчас?
— Нет, мальчик, не знаю. Но догадываюсь. Скорее, всего, сейчас она мчится в Дор-Надир, проверять свою память... Она достаточно взрослая, чтобы принять ее. Это ее дело, я не собираюсь за ней подглядывать... даже если б мог — не стал бы.
Но я видел, что не только гневный отъезд Хил беспокоит моего первого ученика. Он еще пару дней ходил кругами, намекающе ронял чашки и сопел. Я же делал вид, что ничего не замечаю. Его терпения хватило ненадолго — он явился в мой 'кабинет', уже почти ночью, как раз тогда, когда я собирался пойти спать. Сел рядом со мной на край настила, свесил ноги в пропасть и выжидающе уставился в темноту.
— Джок...
— М-м?
— Я много думал...
— О, это радует... — съехидничал я. Но Рэд на мою колкость только рукой махнул.
— Меня мучает один вопрос...
— Только один? Да ты счастливчик!
— Учитель, что мешает мне сбросить вас сейчас вниз? — прогудел Рэд, и — странное дело, — я не смог по его тону понять, шутит он или... А лететь далеко, подумалось мне.
— Э-м-м... Любопытство?
— Наверняка это оно. Так что лучше вам, наверное, удовлетворить его, и спокойно пойти спать, вместо того чтобы... — тут он все же смутился, и я был рад этому. Еще не хватало, чтобы мои же ученики грозились выкинуть меня в собачий холод и ветер, на жесткие камни. Вот и доверяй кому-нибудь секреты своего бессмертия, мысленно посетовал я; впрочем, я был скорее доволен, чем сердит. У Рэда наконец-то начали просыпаться самостоятельность и дух противоречия.
— Что за вопрос?
— Почему вы оставили ее там? Ну, в сосуде, в Дор-Надире... Почему вообще уехали оттуда? Ведь, судя по вашему рассказу, вы хотели остаться рядом, до того момента, как она... проснется. Так почему?
— Это долгая история... — начал я, но, услышав сопение из той части темноты, где предположительно находился Рэд, быстро закончил, — Но не длиннее той части, что ты уже прочел. Так что...
— Мне сходить за рукописью? — начал подниматься Рэд.
— Зачем? Мой язык еще при мне, а рассказываю я куда лучше, чем пишу. Гм... по крайней мере, я надеюсь на это. Ту часть моей истории ты читал потому, что ее же читала Хилли, а я хотел, чтобы ты... как бы выразиться, увидел то же, что и она. И вообще... — я поерзал, потому что стал примерзать к дереву. — Ночь — лучшее время для историй. С одним только условием.
— Каким?
— Мы пойдем в мою комнату, ты зажжешь камин, я заварю чай... — я еще перечислял свои требования, а Рэд уже, подхватив меня на руки, несся в домик. Сильная это штука — любопытство. Неужто моя история не так уж скучна? Посмотрим.
— Ну вот... — я спрятал в ладонях чашку с чаем. Полынный дым и яблоко с корицей — сложный, составной чай, один из лучших сортов... 'Кахби', я привез его из Хавира. — Хм... На чем ты там остановился?
— На вашем разговоре с профессором... Не... Нье...
— Ньеллем, да. Ну что же...
Я прикрыл глаза, погрузился в глубины памяти — и начал говорить. Это оказалось не так уж сложно, хотя первые несколько фраз были похожи на сорванные ветром осенние листья, в беспорядке кружащиеся под ногами. Но постепенно мой истрескавшийся старческий голос стал более певуч, глубок и с удовольствием окунулся в перекаты почти забытого мною языка... Названия улиц, рек, имена людей — все это щекотало мне горло, и возвращало туда, назад...
Я рассказал о Распределении, о том, как Пухлик узнал мой секрет (на самом деле часть его, целиком его не знал никто, даже я), о том, как он хотел выправить мне фигуру и что из этого вышло... Я скрыл от Рэда только одно — суть проклятия, лежащего на мне, сказав только, что из-за него то мне и пришлось срочно уехать из Хавира. Уже занималось утро, когда я кончил говорить. Небо, серое с розовым, как перламутр, постепенно наливалось золотом рассвета.
Рэд помолчал немного, затем сказал:
— Мне кажется, Хилли ушла не потому, что узнала о себе правду, а потому что не поверила в то... что вы ее бросили...
— А я бросил?
— Нет, но вы понимаете, что я имею в виду. Она же не знала того, что вы мне рассказали, потому и... А вы — вы почему не рассказали ей? Ну, про проклятие, и про то, что ваш друг остался присматривать за ней...
— Всему свое время и место, мальчик мой. Правду вредно узнавать всю сразу. Лучше подождать.
Он отхлебнул чаю, обжег язык и с присвистом втянул в себя воздух. Потом моргнул и спросил:
— А что было потом? После вашего отъезда из Хавира?
— Демоны дери, Рэд, я на такой душераздирающей ноте закончил свой рассказ, такой прочувствованный финал, а ты все портишь своими вопросами... — рассеянно покрутив чашку, я отставил ее в сторону. — Уехал... Был в разных местах... потом приехал сюда... лет девяносто назад, или около того... и тихо мирно жил себе в гордом одиночестве...
— А что за разные места?
Вот ведь прицепился, как репей.
— Я ездил к старому герцогу.
— И? — он подался вперед. — Зачем?
— Хотел его убить, — я пожал плечами, — ведь, судя по тем фактам, что изложили мне Асурро и Ньелль, было похоже на то, что это именно герцог оказался повинен в... моих сложностях с этим миром. Так я думал. Хотя нет, я ничего не думал — просто был в ярости, хотел удавить старого ублюдка. Но не застал его в замке — там вообще никого не было... его бросили, к тому времени, как я приехал — уже несколько лет тому как... Я его немного...э-э-э... развалил, замок в смысле. Нашел там сундук с золотыми монетами — старой чеканки, юбилейные, с моим портретом. Это, как я понимаю, с его стороны было такое изощренное издевательство напоследок. Брезговать золотом я не стал — а ты думал, я деньги из воздуха достаю? Словом, уехал оттуда богатый и злой.
Он кивнул.
— А потом приехал ваш друг Мик...
— Ну, он не сразу приехал. Я долгое... очень долгое время просто спал — как делают это животные зимой. Впал, или, вернее, погрузил себя в состояние сна или полусмерти. Таким образом можно лежать много лет, я так и делал, только изредка просыпался — поесть и посидеть на солнышке. А Мик приехал ко мне лет через шестьдесят после того, как оказался в кристалле. Маги нашли способ дать ему тело — вырастили голема, во всем похожего на человека. Кроме магии, к сожалению... — я промолчал о том, что слышал от Мика. В конце концов, это только его дело. — Таким образом, мой старый друг... я не потерял его из-за неумолимого бега времени, как остальных... — я довольно причмокнул губами. Все-таки в чем-то я остаюсь везунчиком, — Он рассказал мне, что Хилли пропала вместе с сосудом неизвестно куда. Что поделать. Он очень переживал, что упустил ее из виду... Мы пообщались с ним, а потом он уехал в свое родное баронство, только не в качестве наследника, а простого крестьянина... Деревня Толькич, если ты не забыл.
— Я, пока читал, понял, что это он. А вы... до сих пор думаете, что это тот герцог виноват?
— Знаешь, мальчик мой... Искать виноватых — ужасно утомительное занятие. Легче, да и просто мудрее найти способ изменить ситуацию.
— А вы нашли?
— Можно сказать, да. Когда я здесь, в Невиане, я... ни на кого не воздействую. Меня это вполне устраивает. Я все же собираюсь умирать не на чужбине, а в родных местах.
— А вы собираетесь умирать? — ухмыльнулся мой ученик, нацеживая в чашку последние капли остывшего уже чая.
— Знаешь, Рэд, пока я жил, я многое понял... и сейчас продолжаю понимать. Да, я, такой старый и умный, тоже могу открывать что-то новое для себя в этой бесконечной вселенной. — Я хихикнул, и тут же почувствовал всю фальшь своего смешка, слетевшего с губ по привычке. Подобрался и постарался говорить как можно серьезнее. — Я понял вот что, Рэд. Никакое заклятие или проклятие не может обмануть Смерть. Ей можно лишь на время отвести глаза. Так что, рано или поздно, я умру. И тебе придется жить в этом мире с грузом воспоминаний обо мне и кое-какими обязанностями, которые я оставлю тебе. Лучше привыкни к моей смертности заранее, ладно?
Он задумался. Устало потер глаза.
— Учитель, мне легче привыкнуть к своей, чем к вашей... вы кажетесь мне... незыблемым.
Я не знал, плакать ли мне от умиления или смеяться над его наивностью. Но решил, что еще не готов к этому разговору.
— Ха... иди спать, болван. Я всю ночь не сомкнул глаз ради тебя, и еще одного серьезного разговора не вынесу. Отложим до следующего раза?
— Да, учитель. — Мы поднялись, собрали посуду с пола. Мой первый, самый преданный и верный ученик донес меня до кровати на руках — ветер вершин не пожалел моих старых костей, сыграл на них пару мелодий, пока я сидел снаружи.
Я лег спать, но сна не было. Да и бодрствование — как удушье. Воспоминания встревожили меня.
Спать — кажется, это просто. Закрываешь глаза и падаешь в темноту. А если темноты нету?
Я совсем не прочь быть великим алхимиком. Себе — средство от бессонницы, ученикам — от дури, а всему человечеству — от паскудной жизни.
Вот так-то.
Скажете — жестоко? Может быть. Не знаю...
* * *
Прошел месяц, но Хилли так и не вернулась. Осень подступала, не таясь, самозабвенно раскрашивая леса в золото и королевский пурпур, и воздух был так сладок и звенящ, что я, давний поклонник осени, взял в привычку гулять по оврагам и склонам неподалеку от нашего с Рэдом жилища, иногда доходя до деревеньки внизу, в долине. Возможно, эти прогулки укрепили мое здоровье — по крайней мере, я перестал зябнуть; да и колено стало более послушным. Особенно мне полюбилось небольшое озерцо, образовавшееся в впадине, куда стекали воды трех ручьев — даже не озерцо, а прудик. В него падали желтые кленовые листья, кружились на воде и, глядя на него, я на время забывал обо всем. Казалось, я всю свою жизнь провел в горах, видя не больше пяти лиц в год, довольствуясь малым; никогда не сиживал в тронной зале, не танцевал менуэты, не убивал крыс, чтобы прокормиться, не превращал людей в ледяные статуи... Но какое-то шестое чувство, кто-то внутри меня, твердил день и ночь, что все только начинается, что скоро произойдут события, которые могут заставить меня вылезти из своего кокона. Я не верил, смеялся беззаботно и затыкал рот внутреннему голосу красотой пейзажа и простотой восприятия. Все что мне нужно — говорил я ему, — это спокойно жить, любоваться осенними лесами и ледяными вершинами гор, рассказывать Рэду байки, учить его понемногу... Но мой внутренний Советник, как всегда, оказался прав.
