Зверь лютый. Книга 8. Догонялки

Мы с ней быстренько покинули общее собрание и, войдя в главный дом, естественно, забрались в медвежью полость. Где она продемонстрировала мне отнюдь не просительно прижатый к полу лобик, а совсем даже противоположную часть тела.

Одежда только мешала, от помех мы быстро избавились, и я, отнюдь не привлекаемый перспективой кашляющей и сморкающейся наложницы, заботливо прикрыл ей обнажённую спинку углом медвежьей шкуры. Процесс активно пошёл, но тут дверь скрипнула, и на пороге образовался Христодул с котомкой. Он начал, было, что-то говорить. Типа:

— Вот, зашёл с сестрицей проститься, бог знает когда свидимся...

Аборигены, факеншит! Запоров на дверях не имеют и стучаться не приучены!

Тут он поднял глаза и обнаружил нашу обнажённую скульптурную группу. Трифена, у которой сползшая шкура закрывала спину и голову, не услышала появления нового зрителя, и продолжала активно двигаться и так же озвучивать свои ощущения. Парень рванулся назад, но за спиной у него, в темноте сеней, уже стоял Сухан. А я, внимательно поглядев на посетителя, поманил его пальцем. Парень замер на месте. Ни закрыть рот, ни оторвать глаз — он не мог.

Не отрываясь взглядом от него, я выпустил на своё лицо ухмылку. Премерзкую. Такую... нагло-похабную. Её концентрированность всё возрастала. Синхронно с частотой и силой моих движений. Сначала я довольно медленно отодвинулся от попки стоящей на коленках и локотках, девки. Позволил братцу-малолетке полюбоваться моим... инструментом.

Затем оттянул ладонями чуть вверх и в стороны её прелестные крепенькие ягодички, так сказать, "очистил место бою", немножко поводил "инструментом" в этом пространстве. И медленно вдвинул. Страстный стон сестры-наложницы отозвался болезненной гримасой на лице её брата-наблюдателя. Эк как его перекосило.

В помещении темновато — открытое окошко-душник даёт мало света. Подробности плохо наблюдаемы. Но оторваться он не может. Недостаток визуальной информации компенсируется аудио-каналом. И, самое главное, богатством воображения.

"А чтобы вы хотели здесь увидеть?".

"Просите и обрящете".

Маленькая щепотка реала работает как катализатор в котле подростковых фантазий. Если я правильно понимаю — вот этот процесс для него, в этом его возрасте — самое интересное дело в мире. В обоих мирах: и в дольнем, земном, и в горнем, небесным. Явись сюда даже ангелы божии — он бы попросил их отойти в сторонку и не загораживать обзор.

Девушка была признательна мне за решение по братьям, так что — старалась. Её, обычные для такой ситуации, возгласы, пожелания и оценки были особенно искренними, громкими и разнообразными. Шкура постепенно сползала ей на плечи, открывая уже не только очень мило подрагивающую попку, но и тонкую талию, ритмичные изгибы которой вносили дополнительный изысканный нюанс в динамику общего движения двух наших обнажённых тел. Каждый мой толчок внутрь девушки, вызывал её страстный "ах", вздрагивание всего её тела, пожелание "ещё". И гримасу на лице наблюдателя.

Синхронность реакций — завораживала, наглядность причинно-следственных связей — впечатляла. Такое чувство, что я трахаю сразу обоих.

Чувствуя приближение своего оргазма, Трифена внезапно упёрлась в пол ладонями, резким толчком буквально вскинула вверх верхнюю половину своего тела, и, подняв голову и прогнув до предела спинку, начала, всё ускоряясь, надеваться на мой член, сопровождая свои учащающиеся движения каким-то пульсирующим... воем страсти. Наконец, негромко, но очень выразительно, она застонала сквозь плотно сжатые зубы и, опустив голову с мотающейся на ней чёрной косой, неподвижно замерла, переживая и прислушиваясь к собственным ощущениям.

Молодец, девочка. Женщина в минуты страсти, хоть с какой стороны — едва ли не самое приятное зрелище в жизни мужчины. По крайней мере, того, кто принимал в этом участие.

Трифена со счастливой улыбкой на лице обернулась ко мне, собираясь, вероятно, поделится своей радостью. И увидела Христодула. Тот так и не сообразил выдохнуть после её последнего стона. У неё хорошая реакция — один-единственный рывок, как будто она попыталась убежать от меня на четвереньках. Но я крепко держал её за бёдра. Тогда она молча опустилась лицом в медвежий мех, с маленькой паузой натянула на голову сползший угол шкуры, и предоставила своё тело в моё полное распоряжение. Чем я и воспользовался.

Христодулу не пришлось долго переминаться под моим насмешливым взглядом. Впрочем, финал в моём исполнении также полностью захватил его внимание. Он неотрывно смотрел в моё лицо, снова открыв от волнения рот.

Ну, вот и хорошо, ну вот и славненько. Как-то раньше я таких публичных... экзибишинов не устраивал.

Что поделаешь — "Святая Русь". Видиков нет, интернета нет, дикари-с. Всё приходится делать самому.

Как говорит русская народная мудрость: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать". Судя по состоянию штанов ребёнка — мудрость достоверная.

С чувством успешно исполненного долга я похлопал девочку по торчащей всё ещё попке:

— Отдыхай пока.

Неторопливо поднялся, неторопливо оделся. А куда спешить? Я здесь хозяин, остальные... так, челядь. "Орудия говорящие", "скотинка двуногая". Вас что, смущает пристальный взгляд веерохвостого гуппи из-за стекла аквариума? Поглядел, малыш? Сравнил? Проглотил слюну от восторга? Тебе до меня ещё расти и расти.

Повслушивался в обиженное сопение мальчишки. Сопи-сопи. Я тебя чем-то обидел? Так скушай её, эту свою обиду. Зажуй и проглоти. И скажи спасибо, что позволили рядом постоять. Почему не слышно аплодисментов и слов искренней, горячей благодарности? Ты... как там тебя... который только что ко мне в рабёныши на коленях просился... Учись, пока господин дозволяет. В своей господской милости.

Но кольчужку я одел. И, выходя на двор, послал его вперёд. А отойдя на дворе от крыльца чуть в сторону, врубил зажатым в кулаке кончиком дрючка в поддых. Парень был не готов, не оклемался ещё от нашего представления. Поэтому пришлось подождать, пока он отдышится и перестанет корчиться в согнутом состоянии.

— Я видел, как ты сестру назвал. Это был не первый, но последний раз. Впредь — сдохнешь. Всей твоей жизни — пока моей елде в её дырке — сладко. Вот об этом и молись господу. Ты здесь — никто и звать тебя — никак. Сумеешь стать чем-то — буду с тобой разговаривать. А пока ты... Как старая игрушка детская: только что память. Ей — память, не мне. Если мявкнешь, на сестру не так глянешь... самого раком поставлю. Ясно?

— Чем?

— Чем-чем. Не понял, что ли? Раком. Хочешь сразу попробовать?

— Ты сказал: "стать чем-то". Чем я должен здесь стать?

Во как. Угрозы и обещания — закончились, переходим к конструктивному обсуждению.

Я даже растерялся от такой резкой перемены.

— Я тебя послал кирпичи жарить. Вот и иди. Посмотри там, как оно делается, подумай. Завтра я туда не прибегу — послезавтра. Расскажешь что надумаешь. И — как сделать. Погляжу — на что ты годен, Христово Дуло. Иди.

Так начала формироваться моя вторая "силовая структура" — "управление исправления и наказания".

Христодул ненавидел меня многие годы. Но ненависть ко мне держал при себе. А копившиеся в душе злобы выплёскивал на окружающих. Люди вскоре стали его бояться. Именем его - "Христово Дуло" - детей пугали. Ставил я его на дела жестокие, грязные, кровавые. И он от этого ещё пуще злобился. И пуще трудился. Только когда поставил он первый большой каменный мост, самый нижний мост на Оке, когда отпраздновали мы это великое дело, положил передо мной ножик. Тот самый, с которым мне на спину кидался.

— Вот, убери. Сколько лет хранил, сколько лет точил. А ныне понял: кабы ты мне тогда всю жизнь не поломал — и этой бы жизни ныне не было. Ты у меня всё забрал. А и дал всё. Сторицей.

Как-то не могу вспомнить попаданцев, которые в первых же своих прогрессистских начинаниях организовывали "зоны". Как-то мои "товарищи по несчастью", как марксисты-ленинцы в подполье: "... за освобождение труда". А я что, против? Да я сам в душе анархист! Вполне по "батьке Махно":

— И по свободной степи будут бегать свободные кони и люди.

Почему "будут"? Здесь некоторые уже бегают. Называются: "тарпаны" и "бродники". Но — недолго, до первого волосяного аркана.

* * *

В средневековье нет свободного рынка труда. Он же формируется путём обезземеливания крестьян. То есть, сначала нужно согнать массу людей с земли, отнять у них всё, включая родственные связи, образ жизни, имущество. Довести их до крайнего обнищания, превратить их в голодную, озлобленную толпу, потом измордовать, потому что такая толпа более склонна к грабежу, чем к труду. А уж потом... Так формировался английский рабочий класс в 17 веке, советский — в годы коллективизации и голодомора.

Сходным образом — российский в ходе реформ Александра Освободителя. Благородное российское дворянство отобрало у своего народа треть его пахотных земель, хватануло из казны запредельную сумму, а богопомазанные Романовы потом сорок лет выдавливало эти денюжки из своего голодающего народа.

Ситуация здесь, в "Святой Руси" — противоположная. Ближе к Америке 19 века. Сгони здешних смердов с земли. И что? Здесь достаточно свободных земель, крестьянская община может встать и уйти. Так зачем им идти в найм?

Хочешь заработать, хочешь жить лучше? — Лучше чем кто? Чем соседи? Община ответит так...

Одного из моих прадедов в начале коллективизации комбедовцы забили. Не хотел "как все", четыре коровы имел. А чего ж нет, когда пятеро здоровых сыновей в доме? Забили до смерти. И это ещё благостный вариант — дети успели убежать в Питер, уже шла индустриализация, уже было куда сбежать.

Хочешь разбогатеть? "Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому войти в царство божие". Христианство — против. Нет, если джек-пот сорвал — нормально. Удача — от бога. И сразу же — раздать людям. "Что легко пришло, то легко и ушло". Но вот своим трудом...

Хочешь подстраховаться на "чёрный день"? В 1024 г. волхвы подняли в Суздале народное восстание против бояр, которые во время голода прятали продовольствие. Волхвы отправили караван за хлебом к соседним булгарам и тем самым спасли людей от вымирания. Князь Ярослав Мудрый не одобрил этой меры, сказав: "Бог посылает голод, мор, засуху или иную казнь за грехи, и не человекам судить о том".

Ты — против? Бога и князя?

Это ещё не касаясь толп нищих, разбойников, властей... Для которых человек с достатком выше среднего — мишень, дичь на охоте.

"Философствование" по мотивам христианско-общинных приоритетов даёт чудовищную отдачу в реальной жизни "Святой Руси". В стоимости рабочей силы. День работы землекопа — ногата, плотника — полторы. Две-три недели работы по найму — гривна. А весь годовой урожай ржи для крестьянского семейства — полгривны. Такие "ценовые ножницы" никаким большевикам не снились. "Святорусский" крестьянский труд очень дешёв. В отличии от "пролетарского". Потому что в работники — не хотят. Плотничает здесь каждый второй, но в найм...

А как же дело делать? Общенародным рывком? Как церковку-однодневку? Но у меня непрерывное производство. Мне нужно планировать на месяцы вперёд. Строить продолжительные технологические цепочки на основе "чистого энтузиазма широких народных масс"?

Можно приказать. Но — кому? Рассуждая о "Святой Руси" мы часто "опрокидываем" в прошлое более позднюю ситуацию. Стереотипы уже имперских времён, "крепостная Россия". А здесь нет крепостных! Основная масса населения — свободные общинники-смерды. Они — лично свободны, к земле — не прикреплены. Отношение между боярином и смердами, живущими на его земле, есть, скорее, отношения между арендодателем и арендаторами, "соглашение о разделе продукции", но не "о тотальной мобилизации". Оброк, но не барщина. Даже несвободного "закупа" нельзя использовать на произвольных работах — его обязанности ограничены договором.

* * *

Приказать я могу своим рабам. Или слугам, которые связаны со мною договором личной и безоговорочной службы. Могу послать Чарджи кирпичи лепить. Как я послал хромого голядину. Вони будет... Да и не в этом дело. У меня нет свободных людей. Не в смысле юридическом, а в смысле технологическом. Каждый, кто попадает мне в руки, довольно быстро получает специфическое место в структуре, в "штатном расписании" вотчины. Я закручиваю темпы обустройства, и мне просто не хватает рабочей силы. А взять — негде. Кроме как из смердов.

Наверное, я бы пошёл путём частных решений:

— Уж вы будьте столь добры-то ко мне, дяденьки, уж вы поработайте-то на меня по возможности, уж я вам и заплачу-то да по щедрому, самоцветами отдам, златом-серебром...

Пейзане, ясное дело, стали бы кочевряжиться да выпендриваться. Как, обычно, и ведёт себя всякая монополия на любом рынке:

— Ой да мы-то рады бы, да тама мокро. Ой да мы пошли бы, да тама тёмно. Не оставим мы тебя, мал бояричев сын, как пройдёт Рождество — так подтянемся.

Под это дело они бы выторговали бы у меня и "луговую тарелку" — после этого лета до туземцев дошло, что бояться там нечего, "божественная цапля" мною уничтожена. Тот же спорный орешник. Да и сам оброк, штуки тонкого полотна — поуменьшили бы.

Я бы на их месте именно так и поступил. А предков глупее себя — не считаю.

Вывод отношений со смердами на новый уровень произошёл не по моему желанию, а в силу обстоятельств. Я уже говорил: мне тут довлеют не эпизоды автором измысленного сюжета, а цепочки причинно-следственных связей, подкидываемых окружающим миром.