Никаких сладостей. И лепешек с медом. Вообще ничего кроме зеленого чаю, который завязывает желудок, и без того болезный, в узел. Сочувственные, жалостливые взгляды Рэда. Так и хочется ему крикнуть — кретин, чурбан безмозглый, тебе с твоим луженым желудком, переваривающем даже подметки сапог, не понять, что это такое — переесть слив!
Я теперь не переношу сливы.
* * *
ВОСПОМИНАНИЯ.
ЛЮБОВЬ.
Ах, вы не поверите, мои дорогие ученики (особенно ты, Хил), и я когда-то любил...
Лет сто тридцать назад...
Мне тридцать шесть...
Я скучаю и скука эта уже почти готова превратиться в агонию.
Обыкновенный день (месяц, год?) королевской особы. На завтрак — лесть, на обед — преклонение и лживая радость, за ужином — интриги в собственном соку. Итак — королевский двор. Замок, доставшийся мне от отца, сыро и промозгло давил своей претенциозностью, но деваться было некуда. Традиция — проводить лето в Шатолийоне, а зиму в Греденаре. А тут весна — и не знаешь, куда деваться, замка для тех двух месяцев, когда цветочки уже повылазили, но пчелки еще не прилетели, мои предки не построили. И я, закутавшись в меха, мерзну на троне... Тяжелые гобелены на стенах — сцены из баллад, сюжет — любовь, битва и охота. Придворные, в шелках и бархате, обвешанные золотом и драгоценными камнями, как бабочки, во всем своем великолепии — внутри же гусеницы. Мерзкие, ограниченные твари, погрязшие в самодовольстве. И разговоры, разговоры...
— Вы слышали, у леди Ферт новый любовник... моложе ее в два раза...
— И мы надеемся на поддержку нашей партии, финансовую, это же не затруднит такого великодушного человека, как вы?
— А я снизу, прямым быстрым ударом... кровища... — вино течет по губам на камзол, заливая кружева, — это я за честь дамы...
— Король скучает...
А вот это стоит послушать. Напрягаюсь, так, как будто натянутое как струна тело может приблизить шепоток. Отсекаю все лишние, пустые разговоры.
— А король-то скучает. Взгляд остановился... Уже который день скучает. Нехорошо, потому что от скуки один шаг до жестоких шуток. Надо развлечь.
... Это Советник. Не знаю, чем объяснить то, что в нашем королевстве все Советники радеют за государство и короля. Это нонсенс. Все умны и не жаждут власти — открыто — им хватает той паутины, что они плетут в тени трона. Я подозреваю, что есть некое тайное общество, готовящее их — умных, волевых, сильных и прозорливых — а потом подстраивает так, чтобы и желания такого не возникло, назначить кого-нибудь другого на эту должность... Обычно каждый Советник приводит своего преемника и представляет его королю. У каждого короля свой Советник, это не то чтобы закон или традиция, только я не могу вспомнить, чтобы было по другому. Советником моего отца был Лорд Гериот, когда отец умер, Гериот привел в замок заместителя, лорда Паскаля, и всего через несколько месяцев тоже умер. Может, Паскаль его отравил, не знаю. Но вряд ли. При таком апатичном отношении к власти убивать своего учителя, чтобы занять его место — абсурд.
И вот мой собственный Советник, с которым у нас сложились отношения доверительно-саркастические (с лордом Гериотом я всегда был вежлив и сдержан), беспокоится обо мне, а мне приятно. Не оттого, что он проявил обо мне заботу, а потому что я почти предугадал его реакцию, я и лицо то сделал соответствующее в расчете на нее. Да и еще приятно, что меня хотят развлечь. Король любит развлечения... и больше ничто и никого. Удушающая однообразность, когда день похож на остальные, так утомляет.
Всего день спустя приехали актеры.
И в этот день судьба улыбнулась.
Ставили какую-то дурацкую пьесу про разлуку влюбленных, которые переговаривались через стену, сквозь щелку... Идиотизм, банальщина, все лицедеи — вопиющие бездарности... Кроме нее. Ах, эти золотистые локоны и серые глаза. Ах, эта грация, которая проявлялась во всем — в том, как она припадала к стене, как откидывала волосы с плеча, как танцевала по залу, в бедных убогих декорациях. И она, это совершенство, воплощенное в теле и взгляде, любила другого. Ничтожество, фигляра, умевшего только 'проникновенным' козлиным тенорком вещать, воздевая водянистые голубые глаза к потолку, откровенную чушь, даже слегка не расцвеченную истинным чувством. Он ее не любил. Трахал, простите за откровенность, но не любил.
Ему отрубили голову. На рассвете. За измену, которой не было — по официальной версии, — на самом деле за любовь, которой не было. Да, в бытность свою королем я был жесток и эгоистичен. Ее окружили богатством и почетом (почти любовница короля), на деле — презрением и брезгливым удивлением. То время вообще было полно лжи. Все было не таким, каким казалось.
А я... своими грязными пальцами — в душу, в самую сердцевину этого цветка. Драгоценные камни играли бликами на ее белоснежной коже, шелка обвивали ее тело, но в глазах ее стояла пустота. Король страдал, он желал ее, желал обладать и убить, обнять и завладеть... Тяжкие ночи, искушения, будоражащие мозг, унылое, чахлое самоудовлетворение, когда всеми силами стараешься удержать перед глазами ее образ, но он ускользает. Я не спал с другими женщинами — пародия на воздержание во имя любви — но не мог не возбуждаться, глядя на нее, на ее тело, стройное, как кипарис. Это была не любовь. Еще не любовь...
Ах, можете ли вы представить себе, как капля за каплей уходит грязь из души, как мелочные желания (взять, разорвать, заставить, согнуть, впиться) уступают место чему-то настоящему, чистому? И стократно ценнее такой подъем, со дна самой глубокой пропасти, к вершинам самых высоких гор... Нет, не можете. У каждого свой путь. Взбираться, оскальзываясь и раздирая пальцы в кровь, а бросишь взгляд вниз — там манит, сверкая маслянисто и черно, самое темное желание, обещая, завлекая...
Я стал романтичным. Мягким. Восприимчивым, даже добрым. Чувствительным. Вы не поверите. Она полюбила меня. И, конечно, я ее потерял.
Одно лишь скажу еще — именно из-за нее я стал актером. В память о ней.
Помню, как сидел у постели, сжимая в руках ее холодеющие пальцы, а вокруг толпились лекари. Один из них, вероятно, самый храбрый (ведь все знали, что король скор на руку, причем на руку палача, в которой зажат топор), сказал мне прерывающимся голосом:
— Она умерла, сир. Ее душа отлетела в сады Богов.
Я молчал. Боялся, что начну поносить судьбу, отнявшую у меня самое любимое и драгоценное. Судьбу, что дала мне только два года счастья... Нет, даже меньше. Моя любовь сделала из меня человека лишь через несколько месяцев, с того дня, как я увидел мою будущую жену танцующей в зале. Еще месяц я доказывал, что достоин ее любви. Столько времени упущено... Времени, которое мы могли быть вместе...
— Моя жена... мертва.
Никто не стал поправлять меня. Ни у кого не хватило смелости напомнить королю, что женщина, лежавшая на постели перед ним, не была его женой — разве что в сердце. Лекари задвигались, пятясь от кровати.
— Мы сделали все возможное... И все невозможное. Даже позвали знахарку, но ее травы тоже оказались бессильны... — лекарь кивнул на старуху, тряпичным комом скорчившуюся в углу.
Короли не плачут. Никогда — это я знал по себе. Я поцеловал кончики пальцев женщины, которую любил, и молча пошел к выходу. Перед глазами все вертелось: лица целителей, будь они прокляты, золотые кисти на балдахине, ее белые щеки и потускневшие волосы. У самого порога в меня вцепилась костлявая рука. Я остановился, глянул вниз — на меня смотрела старуха. Она что-то говорила, ее губы шевелились, и я наклонился поближе, чтобы разобрать, что она там бормочет.
— Она хотела сохранить... — только и можно было разобрать, и еще: — ...калея красная, чемерица, мед и черный корень...
— Старая карга сошла с ума, — бесцветным голосом сказал я, выдергивая руку. — Казните ее на площади. Или... — ну вот, моя любовь всего лишь две минуты как не дышит, а я уже снова готов дарить смерть. Нельзя... Но как же больно, а когда больно тебе одному — во сто крат мучительней! — Нет, я... дайте ей золота и отпустите.
Я вышел, пошатываясь, в коридор, где меня ждал Советник. По моему лицу он все понял.
— Распорядись на счет похорон, Паскаль.
Он склонил голову.
— Да, Ваше Величество.
— Похороните ее, как королеву, слышишь?
— Все будет сделано, Ваше Величество.
Я прошел к себе в комнату, по пути встретив несколько слуг с испуганными лицами. Тяжело сел на кровать, где мы с моей Ивонн... Так недавно. Мне казалось, закрою глаза — и увижу ее, нежащуюся на постели. Я хотел ребенка от нее, пусть даже внебрачного, бастарда — все равно. Советник и все вокруг, знать, бароны и герцоги, косо смотрели на нашу связь, Паскаль даже уговаривал меня жениться для виду, на какой-то там... не помню.
Комната стала будто бы темнее, стены сдвинулись. Никогда ни я, ни этот замок уже не будем прежними.
Вошел Паскаль, без стука — но я не обратил внимания, просто кивнул ему в ответ на его поклон.
— Ваше Величество, приготовления... все сделано.
— Быстро ты...
— Я всего лишь стараюсь хорошо исполнять свой долг.
— Так ли это? — я разгладил покрывало синего бархата. — Так ли ты хорошо мне служишь, как говоришь? Почему ты не предотвратил... это?
— Нельзя предугадать все, сир.
Я согласно кивнул. В этом он прав, черт подери. Нельзя...
— В чем ее похоронят? У нее было любимое платье, василькового цвета, оно так шло к ее светлым волосам... И вот еще.
Я подошел к комоду красного дерева, стоящему напротив кровати. Открыл ящик и достал ее портретик размером с ладонь, в золотой рамке, написанный придворным художником всего месяц назад, когда она была еще свежа, как роза.
— Странное дело, Паскаль. Вот ее портрет, всего лишь мазки краски в определенном порядке, несколько волосков от кисти, причудливое сочетание оттенков... Казалось бы — ничего особенного, но сердце мое трепещет при взгляде на эти краски. Возьми этот потрет, и положи вместе с ней. Похоронить ее надо рядом с моей матерью, Ивонн тоже любила цветы. Разбейте клумбу...
Он кашлянул.
— Ваше Величество, это невозможно.
— Что?
— Ивонн... леди Ивонн не может быть похоронена вместе с королевской фамилией.
— Ты шутишь. Она будет лежать там!
— Нет.
Впервые на моей памяти Советник ответил мне прямым отказом. Раньше — увертки и словесная завеса, 'ах, извините, но вероятность этого столь мала, что...' и прочее — я настолько удивился, что даже забыл разозлиться. И это Паскаль, ни разу в жизни не давший прямого ответа на вопрос! Паскаль, который всегда говорил мне, что его задача — лишь служить, советовать и направлять...
— Есть вещи, Ваше Величество, которые нельзя преступить. Интересы Короны...
Я начал медленно впадать в яростное оцепенение. Сказывалась кровь моего папаши.
— Короны? Корона, как ты мог заметить, на моей голове! — Я с силой сдернул с головы венец, всего-то с десятком алмазов и рубином в середине, и сунул ему под нос. — Вот Корона! Это ее интересы я должен блюсти, отправляя тело моей жены гнить на задворках?
— Со всем моим уважением, сир, она не была вам женой. И какая разница, где будут покоиться ее останки... Она и сама была бы против, я уверен...
— Я делаю это не для нее, а для себя!
Паскаль мигом понял все, недосказанное мной.
— Вашей вины в ее смерти нет, сир. Вы не должны ничего доказывать, все знали, что вы любили ее.
— Знали, и плевались ядом! — Я тяжело дышал, с трудом сдерживаясь. В одной руке ее портрет, в другой корона, чьи зубцы врезались мне в ладонь. — Ядом... — страшная догадка осенила меня. — Ее отравили!
— Нет, сир, нет!
Я ринулся прочь из комнаты, и почти достиг порога, как вдруг обнаружил, что на моей руке повис лорд Советник, весом своего тела удерживая меня.
— Сир остановитесь, не совершите ошибки! Я могу доказать!
— Что?!
— Смерть вашей... возлюбленной наступила вовсе не от яда!
— А от чего?
— От причин, которые никто не мог... предугадать и уж тем паче подготовить. Сир, я прошу вас, успокойтесь.
Успокоиться? Я только начал... С силой надев на голову корону, я повернулся к Советнику, дернул его руку к себе, вложил в его ладонь портрет Ивонн — но отпускать ее не спешил.
— Ты сейчас назовешь мне эти причины, Паскаль, все до единой.
Он побледнел, капельки пота выступили у него на висках.
— Джоселиан... Она хотела подарить вам ребенка. Она пила... отвар. Иногда случается так, что организм женщины не принимает напиток, и... словом — это случайность, даю слово.
— Случайность... — я отошел на шаг, отпустив его, сел на кровать. — Похороны завтра, Паскаль. На семейном кладбище. Рядом с моей матерью.
— Как прикажете, Ваше Величество.
Черного цвета: карета, плюмажи, одежда, вуали, небо и земля, чернее всех. Я не запомнил толком тот день. Какие-то бесцветные обрывки... две картины четче остальных, застывшие, оледеневшие... Было очень холодно, и цветы, что принесли на могилу, заиндевели. Было очень ветрено — и голуби, пытаясь взлететь, лишь бессильно махали крыльями и повисали в воздухе.
Вернувшись с кладбища, я прямо в одежде лег на кровать и провел в своей опочивальне весь день, и всю ночь... Наутро я спустился в тронный зал.
Снял корону и положил ее на сиденье трона.
Мой личный слуга, Ожерон, роста был среднего, телосложения худощавого и отличался длинными ногами. То же я мог сказать и про себя, поэтому взял его одежду — обычную, повседневную. Немного денег в дорогу. Хотя это я тогда думал, что взял мало — у королей свои представления о ценности золота, знай я больше, понял бы, что уношу с собой стоимость средних размеров виноградника с домом.
Валедо уже тогда казался мне городом, полным противоречий, и источником бесконечных просителей. Все от меня что-то хотели, а теперь, подумал я, им придется выплатить мне долг — поглотить короля, скрыть его от любопытных глаз, а еще лучше — предать забвению, чтобы уже завтра никто и не вспомнил, что был когда-то такой король — Джоселиан.
Никто и не заметил, как я выбрался из замка — прослышав о вчерашнем приступе гнева, прислуга старалась не попадаться лишний раз пред очи порывистого монарха, предпочитая забиться в углы и трепать языками про умершую Ивонн.
Улица Цветочная привела меня в центр, и в глаза бросилась вывеска — 'Театр 'Черепаха'. И, даже в моем погруженном в отчаяние и злость состоянии, я удивился — они-то откуда знают про этого южного зверя в панцире? Посольство из Хавира раз подарило мне одну, уверяя, что живут они до ста лет. Эта тварюшка с мордой старухи издохла через неделю.
К тому же, в своем самобичевании я подумал, что недостаточно хорошо знал мою Ивонн, и желание посмотреть на актеров заставило меня сначала замедлить шаг, а потом — толкнуть расписанную яркими красками дверь и войти внутрь.
Было темно, и где-то впереди раздавались голоса. Я пошел на звук, стараясь не споткнуться — судьба или везение уберегли меня от этого, а ведь насколько смешно было бы, если бы Его Величество нашли запутавшимся в декорациях и умершим вследствие удушения 'платьем первой актрисы для сцены отравления в третьем акте 'Неверной жены'.
