Острова. Шаанджита

За холмом оказалась деревня, небольшая, дворов на семь, и не особо богатая по виду. Домики явно жаждали ремонта, заборы плясали джигу.

"Что-то мне это напоминает" — подумала я, будто наяву видя полузаброшенные колхозы. Из трубы ближайшего дома вился дымок, я направилась туда и остановилась у ворот, не решаясь шагнуть дальше — кто их знает, этих хозяев. Как еще отнесутся к незваным гостям?

— Эй, есть кто живой?

Из дверей вышла невысокая крепко сбитая женщина. Я оторвала ее от работы, руки она вытерла о засаленное полотенце, которое заткнула за пояс. Осведомилась грубовато:

— Чего тебе?

Я даже опешила. Поздоровалась, спросила про сына Ибрагима и получила ответ, что не живет тут такой и никогда не жил.

— А чего тебе надо-то?

— Я... он должен был дать мне осла и проводить в Валор.

— Так мой сын проводит. Деньги-то есть?

— Есть, — неуверенно ответила я. Денег дала Мария, но хватит ли их на оплату проводника, я не знала.

— Вот и хорошо. До Валора три дня пути. Это если на осле. Но его у меня нет.

Я приуныла. Тащиться пешком так долго не хотелось.

— Совсем нет?

— Нет. Лошадь есть. Но за нее придется доплатить.

— И много?

— Два лазурона.

Я, припоминая рассказы Марии о местных деньгах, вытащила на свет сбережения. Выбрала пару монет голубого цвета, протянула на раскрытой ладони.

— Так пойдет?

Женщина быстрым шагом подошла ближе, глаза ее блеснули, и мне подумалось, что монетки-то я перепутала. Тут же я поморщилась от ее крика:

— Витор!

Подождав чуть, она вновь заорала:

— Витор, паршивец ты этакий, быстро ко мне!

Из-за дома со стороны хозяйственных построек появился подросток, долговязый и нескладный, явно не в мать. Он почесал патлатую голову, покосился на меня и спросил:

— Чего тебе, мать?

Мать подлетела к нему и ответила полновесным подзатыльником, для чего ей даже пришлось встать на цыпочки. В воспитательных целях, видимо. Мальчишка потер место удара, но промолчал.

— Вот, — она показала ему монету. — Руки куда тянешь! Не тебе. За это надо проводить сьерру в Валор. Ряжку возьмешь, иди, подготовь ее. Да и сам собирайся.

— А у... сьерры лошадки нет?

— Нет. — И на его хмурый взгляд ответила, — побежишь рядом. Или позади сядешь, если позволит госпожа.

Я наблюдала за их разговором молча, решив не встревать в отношения матери с сыном. Долговязый Витор зыркнул на меня и, почесываясь, ушел в дом.

Не могу сказать, чтобы мне понравилась женщина или подросток, чудилось в них что-то... простое и в то же время плутоватое. Природу своих ощущений понять не смогла, потому закинула мрачные мысли куда подальше.

Пока мальчишка собирался, его мать пригласила меня во двор, подала кувшин молока. Я бы не отказалась и от чего посущественней, но спрашивать не решилась. Наконец, из дома вышел подпоясанный Витор и исчез в конюшне, вернувшись оттуда уже с гнедой кобылой под уздцы. Я не разбираюсь в лошадях, но мне она показалась старой и замученной, классической трудяжкой предпенсионного возраста.

— Это Ряжка, сьерра, знакомьтесь. Хороша кобылка, и думать нечего, — попыталась убедить меня в обратном женщина и, уже совсем другим тоном, добавила сыну, — помоги госпоже в седло сесть, остолоп!

И приложила его по спине. Рука у нее, видно, была тяжелая, потому что юноша поморщился и глянул на мать с плохо скрытой ненавистью.

"Ой-ё у них отношения", подумала я. Подозрений и дурных мыслей во мне только прибавилось. Может ли подросток, выращенный в такой атмосфере, быть хорошим проводником, да и вообще, благожелательно ко мне относиться? Ох, не знаю...

Лошадь оказалась смирной, и помогать почти не пришлось. Разом став выше, я огляделась. Дом, темный от времени, сложен из камней, промазанных чем-то буро-зеленым, длинные сооружения за ним, от которых несет живностью, — сараи. Колодец, невысокий забор, соседи в шаговой доступности — с такими же неказистыми домами и сараями. Что ж, я не буду жалеть, что не задержалась здесь.

Мать одарила сына напутственной речью, тумаком, животное подо мной, потянутое за уздечку, зашевелилось, и мы двинулись в путь.

Оглядываться я не стала — побоялась сверзиться наземь, потому что Витор сразу задал неплохой темп, и лошадь перешла на рысь. Я затряслась, самой себе напоминая мешок с картошкой. Ткнула пятками в теплые бока, сначала неуверенно, после с силой, и кобылка неохотно, но понеслась галопом. Мальчишка невозмутимо бежал рядом, придерживаясь за стремя. Я постоянно чувствовала рядом с щиколоткой его руку, он лишь изредка корректировал курс, подтягивая узду на себя, уводя нас левее.

Едва только мы скрылись в редком лесу, следуя едва видимой среди деревьев тропой, парнишка заставил лошадь перейти на шаг и мигом вскочил на круп позади меня.

— Что ты...

— Вы против, сьерра? — спросил он. В обращении мне послышалась издевка.

— Нет, — сухо ответила я. — Твоя лошадь.

— Вот именно. Моя. Да. — И тут же, без перехода, — я ее ненавижу.

Сначала показалось, что говорит про бедное животное, но тут же поняла, что речь идет о матери. Я не ответила. У него могут иметься причины так говорить... или нет. Но дело это не мое. Захочет — расскажет.

Он не захотел.

Путь до вечера, и так не близкий, показался долгим еще более от того, что собеседник попался на редкость молчаливый. Односложные ответы, короткие указания, где повернуть и какого курса держаться. И — все. Я поняла, что скучаю по Нику, отзывчивому и доброму малому. И по Дереку чуть-чуть. И даже по Хелен, пусть и жесткой, но собранной и умной — истинной руководительнице. Нехорошо как-то получилось. Может, и выйдет когда свидеться. Но в Витуум я пока не собиралась, направляясь в другую сторону.

Проснулась я ночью, за миг до того, как Витор начал меня душить. Длинные пальцы с силой сомкнулись на моей шее, лицо в отблесках костра показалось безумным.

— Пусти, дурак, — хрипела я, скребя ногтями по рукам, пытаясь оттолкнуть, но хватка лишь крепла.

Попробовала пнуть, в плаще это было сложно, мальчишка прижал ноги коленом, наваливаясь на меня всем весом. Воздуха начало не хватать, в глазах заплясали черные точки. Пришло понимание, что если сейчас что-то не сделать, меня просто придушат, как неразумного котенка. И плакали мои обещанные полгода.

— Хрен... тебе...

Пальцы вцепились в рукоять ножа, потянули из ножен, и я, не склонный к агрессии, цивилизованный человек, пырнула мальчишку в живот. Ладони с шеи почти сразу исчезли, а на своих руках я почувствовала что-то теплое и влажное. Оружие выскользнуло, оставаясь в теле парнишки, который начал заваливаться на правый бок. Тихо, почти что беззвучно, как и душил меня. Лицо скривилось в гримасе боли, еще более страшной из-за неверного света костра.

— Витор... о, Господи! Вит! Тебе очень больно, да? Блин, черт, да что ж ты, дурак, наделал! Я не хотела, правда, не умирай, пожалуйста. Что же делать-то?

Пока я бормотала по-русски, пальцы юноши стиснули рукоять, вытащили нож и застыли на животе, пытаясь зажать рану. Из его горла вырвался стон. Я, мгновенно включив мозги, засуетилась. Вода, на тряпки пойдет запасная рубаха... что же еще? Ни перекиси, ни бинтов стерильных, про хоть сколько-нибудь квалифицированную медицинскую помощь я вообще молчу.

Когда рылась в рюкзаке, руки дрожали, как у алкоголика со стажем. В одном бурдюке оказалось молоко, которое странным образом не скисло еще, во втором вода, а вот из третьего пахнуло травами и спиртом. Я, не долго думая, отхлебнула, поморщилась так, что из глаз брызнули слезы, и дала отпить Витору, который закашлялся, поперхнувшись.

— Убить меня хочешь? — пробормотал он. Вкус напиток и вправду имел мерзкий.

— Хотела бы — уже б убила, а не возилась тут с тобой. Ну, с Богом.

Мальчишка заорал, когда я, отвернув край поврежденной рубахи, плеснула из того же бурдюка ему на рану. Пришла мысль о возможном заражении, о повреждении внутренних органов, о том, что в рану может попасть кусочек ткани или грязь, или...

Закусив губу, я разодрала на полосы рубашку, залитую кровью, — все равно ее на тряпки пускать, — и перевязала подростка, насколько могла, плотно. Каждое мое действие доставляло ему боль, но он терпел, лишь шипя сквозь зубы.

— Так-то, — приговаривала я, морщась вместе с ним, — сам виноват. Вот что я тебе сделала, а? что?

Вопрос этот я повторила и тогда, когда Витор проснулся ближе к полудню следующего дня. Я вновь под сдержанное шипение перевязала его, заставила съесть сыра с хлебом и вяленым мясом и выпить молока.

И тогда мальчишка ответил:

— Я ее ненавижу.

— А я тут при чем? — изумилась, вскидывая брови, я.

Он отвел взгляд.

— Ушел бы из дома, и все, раз так жизнь там не нравится.

— Ага. Без денег, лошади... куда? Да отец нашел бы меня с собаками за полдня.

— Да. И ты решил разжиться лошадью и деньжишками за счет меня. Очень умно! — от волнения я вновь перешла на родной язык. — А что, замечательно твоя мамочка все устроила, просто чудесно! Сама ведь отправила. А я-то, дура, спокойно тебе доверилась. И ведь было чувство, что не так все ладно, было... хех.

Парнишка слушал, глядя на меня исподлобья. Я поморщилась, перешла на понятный и ему язык:

— Что же с тобой делать? Да не дергайся, сказала же: хотела б убить — уже убила бы. В седло взобраться сможешь?

Он скривил гримасу, мол, не знаю.

— Ладно, попробуем.

Помогая усесться ему в седло, я поняла, что, должно быть, чувствовала Хелен, пока я спала с только что привитым клещом, а Дерек нес на руках: и бросить нельзя, и тащить ну ооочень не хочется.

На этот раз сзади пришлось сесть мне, и я, фактически обняв Витора, взялась за уздечку. Руки мальчишке связала и примотала к луке седла — больше ему доверять не собиралась.

— Могла бы и не стараться так, — вяло съязвил он.

— Поговори мне тут... душегуб-неудачник, — ответствовала я и тронула пятками лошадь.

Та послушно пошла между деревьев.

Так мы ехали: медленно и печально. Приходилось двигаться шагом, потому что раненый сильной тряски не переносил, начиная бледнеть и кусать губы в кровь, чтобы не стонать так сильно. Я правила на север, припоминая, что это направление указала мать юноши, и даже при учете перемещения островов мы все равно далеко не отклонимся — такой немаленький остров как Акулий просто не может плавать быстро.

Мы ехали и в основном молчали, потому, когда человек, сидящий передо мной, что-то пробормотал, мне пришлось переспросить.

— Я ее ненавижу, — повторил он.

— О! да ненавидь, пожалуйста! Я тебе что, мешаю?

— И ты не презираешь меня? Родителей положено уважать.

В его голосе сквозило удивление. Я ответила жестче, чем хотела:

— Мало ли чего там положено. Я против жестокого отношения к детям... какими бы они ни были.

— Даже такими, как я?

— У тебя есть на это причины... надеюсь. Иначе может оказаться, что я слишком мягко с тобой поступаю, и что следовало бы оставить тебя в лесу. И будь, что будет. Выживешь — твоя радость. Нет... сам виноват. Так-то вот.

Конечно же, я не сказала ему, что совесть просто не позволила бы бросить раненого на произвол судьбы. Да, вредная она иногда штука — совесть.

Все-таки, есть две большие разницы в путешествии ведомого и ведущего. В первом случае ты не всегда понимаешь, как, что и зачем происходит, иногда злишься из-за этого, иногда огорчаешься, но по большому счету тебе комфортно, потому что есть защита того, кто идет перед тобой. Во втором случае ты тоже не все можешь понимать, и не всегда принимать правильные решения, но решения эти — твои, потому что уже ты теперь — надежда и опора. А положение обязывает.

Нравилось мне это или нет, но приходилось заботиться о Виторе. Был момент, когда мальчишке стало хуже, пришлось потерять день на то, чтобы он мог отлежаться, забывшись в беспокойном сне, но потом мы вновь продолжили путь. Я даже хотела оставить его в той деревушке, где мы ночевали, но опять не позволила совесть, да и сам Витор упросил не бросать. Нахмурил брови и, словно выдавливая из себя слова, извинился за содеянное и пообещал исправиться.

Так к полудню пятого дня, считая день выезда, мы прибыли в Валор. Город поразил даже меня, что уж говорить о Виторе. Чистенький, аккуратный, он раскинулся в широкой долине между гор, взбираясь по склонам и выплескиваясь в соседние распадки. Двух и трехэтажные домики с обязательным садом на заднем дворе, улочки с узкими, на две-три ладони отстающими от стен, цветочными клумбами, площади с фонтанами. Здания из серых или черных камней, промазанных уже знакомой буро-зеленой гадостью, заменяющей здесь цемент, не казались мрачными из-за красных крыш и такого же цвета отделки окон. Город выглядел игрушечным.

— Простите, почтеннейший, это — Валор? — остановила вопросом первого встречного, когда мы углубились порядком в местные улочки.

Мужчина, кругленький и деловитый, глянул на меня снизу вверх с удивлением.

— А чему ж еще быть? Лучше города на Акульем вы попросту не найдете, уж поверьте Вильяму Оккаму.

В голосе его звучала гордость. Что-то подобное я слышала от Ника — насчет Витуума. Как там... "всяк кулик свое болото хвалит".

— Господин Оккам, — поспешила обратиться я, пока он, посчитав свои объяснения достаточными, не сбежал, — возможно, вы подскажете приличную и недорогую гостиницу двум путникам с Дальнего Хребта?

— Как же, подскажу.

Он огладил в задумчивости животик, придирчиво осматривая меня, Витора, кобылу и снова меня. Явно пытался понять, сколько для нас — недорого. С сомнением произнес:

— Обратитесь к господину Петрусу, Якову Петрусу, он не с Акульего родом, но живет тут давно. Держит харчевню на Веселой, при ней сдает несколько комнат. Может, и найдется у него что для вас. Район, правда, не очень, зато недорого.

— Благодарю.

Я улыбнулась сколь возможно обворожительно, пятки ткнули в бока лошади, и мы отправились искать нужную улицу, пока доброжелательный прохожий не вздумал интересоваться, кто я такая и откуда родом.

— Передавайте благие пожелания господину Петрусу! — полетело уже в спину.

— Обязательно передам! — воскликнула я так, что пара человек, проходивших мимо, обернулась, — спасибо!

Вежливость, конечно, не в пример смелости, города не берет, но примиряет с тобой местных жителей.

Улица Веселая и вправду вышла "веселой", никак не желая находиться ни мной, ни Витором, топографическим кретинизмом не страдающим. Город, на первый взгляд весьма милый, оказался на поверку милым не настолько, а стихийная застройка и не очень-то широкие, хоть и чистые, улочки превращали его в лабиринт.

И вот, когда мы почти отчаялись и едва ли не сдались, невысокий лысоватый мужчина в ответ на наши расспросы воскликнул:

— Так я господин Петрус и есть! Что желаете, сьерра?

От неожиданности я пару раз растерянно моргнула, но тут же собралась, отметив внимательный взгляд.

— Передать вам пожелания долгих лет здоровья и отличного бизнеса — от господина Оккама, — выдала я фразу, которую сочинила по дороге. Дождалась, пока в глазах собеседника отразится понимание, продолжила, — а еще спросить насчет комнаты для меня и моего друга.