— Лорд Вито... мое почтение.
О, Боги всех миров — как же она похожа на мою жену...
— Отец, не стоит мять платок, ты же видишь, со мной ничего страшного не приключилось, одна милая служанка принесла мне шаль...
Тот же упрямый подбородок и мягкие губы, восхитительный контраст.
— А вы, я слышала, дядя многоуважаемого лорда Вито. Для меня это честь, — она присела в реверансе.
Такая схожесть бывает только в сказках, где рыцарь встречает свою давно погибшую возлюбленную в новом облике, родившуюся заново. И, если он ее узнает, и назовет по имени, она тоже вспомнит его и тогда... Но у Ивонн были серые глаза.
— Алисия, — представилась она.
Я взял ее руку и поцеловал. Но не отпустил, держа в ладонях ее тонкие прохладные пальцы. И в этот момент, когда Судьба, наконец-то, подарила мне приятное видение из прошлого, в момент, когда я наслаждался красотой девушки, радуясь, что все-таки пришел на эту идиотскую коронацию — именно в этот момент, естественно, она — Судьба, — все же сама и испортила.
— Советник, я...
К нам подошел король (нет, пока еще принц!) Эдуард собственной персоной. Он оттопырил нижнюю губу, готовясь сказать что-нибудь напыщенное, но тут увидел меня. Вмиг покраснел и растерял все вразумительные слова. Неопределенно что-то булькнув, он застыл, не сводя с меня испуганно-ненавидящего взгляда.
— Ваше Высочество... — Вито поклонился, по моему скромному мнению, слишком низко, такому сопляку хватило бы и небольшого наклона головы. Вроде признания его существования. — Прошу позволения представить вам моего дядю, Дональда Креспиана.
— Брг... орг... — ответил Эдуард. Но потом, с усилием взяв себя в руки, прохрипел: — Барон Деэлгар, отведите свою дочь в залу, тут слишком свежо. Сыро даже. — Он и не подозревал, что только что почти дословно повторил слова Советника.
Барон откланялся, мягко взял дочку под локоток, и потянул за собой. Она успела бросить на меня любопытный взгляд — уверен, ее смутило и заинтересовало то, что я непозволительно долго, с точки зрения этикета, держал ее руку в своей. Эдуард же, дождавшись, когда они отошли на достаточное расстояние, опять впал в нечленораздельное состояние, издав бульканье.
Я стоял, ожидая бури. Она не преминула начаться.
— Как вы посмели! Явиться! — тихо, но очень эмоционально прошипел принц. — Вы... Вито... Я прикажу... Сейчас же... тюрьму!
— Кого? — холодно спросил Вито. — Меня? Или моего дядюшку?
— Обоих! — Эдуард, чтобы удержаться от крика, сжал кулаки, до побелевших костяшек сжал, до ломоты в суставах, я уверен. Губы его — тонкая линия — также побелели. Я понимал его, отчасти, ведь на его коронацию заявился тот, кого он считал своим давним врагом, кого, как он думал, следовало бояться... кто, как он считал, алчно домогался его трона.
— Но, позвольте, за что? — все так же спокойно сказал Вито. Я поразился его холодной уверенности в себе — в который раз. Вообще, если абстрагироваться от ситуации — они выглядели презабавно, стоя напротив друг друга: один, натянутый, как струна, вот-вот лопнет, внутри клокочущая ярость пополам со страхом, сотни подозрений мечутся в голове, одно невероятнее другого. И второй, такой... безмятежный, спокойный, как море в штиль. Ни проблеска эмоций, ни признака волнений или сомнения в том, что делает...
— За... за... — принц понял, видимо, что без причины он мало чего добьется. Не рассказывать же всем, что я — король Джоселиан, и явился из прошлого, чтобы завладеть короной? Эдуарда в лучшем случае сочтут пьяным. И потом, он пока не коронован, его слово всего лишь приказ — но не закон. Я почти видел, как в глазах его постепенно нарастает понимание — и оно чуть не убило его там, на месте — потому что он осознал, что ничего, ничего не сможет сделать. А когда внутри у тебя такая ненависть, и ты бессилен перед объектом своей ненависти, а он стоит совсем рядом и имеет наглость улыбаться (Советник все же не позволил своему лицу выказать хоть тень веселья, но я то ухмылялся во всю ширь, чего мне, спрашивается, себя сдерживать?) прямо в глаза... Эдуарда чуть удар не хватил. Честно говоря, я на секунду подумал — пускай так и будет, но потом передумал. Не потому что мне стало его жаль, а потому что вовремя сообразил, кого посадят в таком случае на трон. Уж Вито сумеет надавить на чувство вины, мол, вы ухмыльнулись в лицо принцу, а он от этого дух и испустил, теперь вы должны загладить... Но, к счастью для всех сторон, принц судорожно проглотил готовый сорваться крик 'Стража!' и отступил на шаг. Наверное, чтобы не искушать себя — мог ведь кинуться на меня, или на обоих.
Советник как будто только этого и ждал.
— Ваше Высочество, я позволил себе пригласить на Вашу коронацию моего родственника... Он приехал в столицу по делам, ненадолго, и я не смог ему отказать. Это большая честь для него.
Вокруг нас стала собираться толпа — привлеченная не столько нашим разговором (Слава Богам!), сколько самим фактом пребывания тут принца. Ведь он без пяти минут король — и что он делает рядом с никому не известным старикашкой? — читалось на лицах придворных. Ах, да, там лорд Вито, советник, — появилось на них чуть позже. Да, разлюбезные мои упыри, скандала не будет. Хотя вы себе не представляете, насколько были близки к нему.
Эдуард тоже заметил, что зрителей прибавилось, и, выдавив из себя улыбку, вежливо произнес:
— Мы рады приветствовать всех наших подданных.
Это его королевское 'мы'... напоминает, что он почти король? Но я и так знаю. Но Эдуардик сумел-таки меня удивить. Склонившись к Вито (тот все еще стоял на лестнице чуть ниже всех остальных), принц возложил свою почти королевскую длань ему на плечо и с силой сжал. И прошептал — я уверен, слышали его слова только мы с Советником.
— Я помню все заговоры, направленные против меня. Вы замечены уже в двух... третьего вам не пережить.
И, вскинув голову, отступил на пару шагов, обводя толпу обворожительной улыбкой. Волчонок показал клыки. Только вот одна беда — Вито это нисколько не впечатлило, по крайней мере внешне. Он премило улыбнулся и поклонился Его высочеству. Я присоединился к Советнику, сгибаясь, как положено. И когда выпрямился, заметил, что к нам приближается недавнее видение — Алисия, на этот раз одна, без отца. Щеки ее чуть порозовели, будто она бежала, но сейчас походка была плавной; подойдя ближе, она, прижав пальцы к губам, потупила глаза. Присела в реверансе.
— Ваше Высочество... я думала, вы будете в саду... ждала Вас — возле Розовой беседки.
Дитя, а знаешь ли ты, что эта самая беседка традиционно — излюбленное место свиданий нетерпеливых парочек? Видимо, нет, иначе не говорила бы при посторонних так спокойно о назначенной встрече.
— Я помню, — отрывисто бросил принц. — Стихотворение Люилля. Я хотел прочесть вам его.
Он не спускал глаз с лица Вито. Придворные меж тем устроили вокруг нас несколько хаотичную карусель — делая вид, что просто прогуливаются, они норовили подобраться ближе, чтобы подслушать, о чем же это мы разговариваем.
— Как жаль, что вы уже не успеете его прочесть, — сказал Вито, — через минуту-другую зайдет солнце.
— Солнце? — не в силах оторваться от глаз Советника, через силу переспросил принц.
— Солнце. — Повторил Вито. — Закат. Традиция. Коронация.
— Ох, Ваше Высочество, — взмолилась Алисия, беря под руку Эдуарда. Ее чувство этикета было задето во второй раз за такое короткое время; девочке будет о чем поразмыслить. Она взяла принца под руку и попыталась тактично сдвинуть его с места, сделав маленький шажок в сторону залы. Но принц словно врос в землю. Садящееся солнце последними лучами осветило его кожу, рыхлую, как бок глиняного кувшина; цепочка ассоциаций завела меня еще дальше, чему я противиться не мог — принц на миг показался мне весь, целиком сделанный из ломкой, плохо обожженной глины.
Что-то странное творилось со мной — чувства перепутались, зрение стало четче, и это было похоже на действие магии, только шла она изнутри. Бесконтрольно. Тем временем Эдуард, оценив попытки увести его, поцеловал девушке пальцы.
— Милая Алисия, — сладким голосом обратился он к ней, — видите вот этого старика?
— Конечно, вижу, — она не понимала, но уже заранее безоговорочно верила всему, что скажет ее кавалер. Да, я как-то вдруг, озарением (свыше ли?) понял, что не просто так эта стеснительная и воспитанная девушка сжимает локоток принца. Я даже не стал смотреть вопросительно на Вито, все было ясно — они помолвлены. Продана, отдана этому хорьку.
— Берегитесь его, — светским тоном предостерег ее Эдуард, так, словно речь шла о бешеной собаке, могущей укусить. — Он одержим. Худшего злодея свет не видывал. Хотя в чем-то я благодарен ему, — рот его скривился, готовый плюнуть следующее слово, — ведь из-за него я впервые осознал, насколько подл и предательски обманчив может быть этот мир.
Меня подмывало расхохотаться от абсурдности происходящего, но отчего-то ком стал в горле. Да и земля чуть качнулась. Нет, не злоба этого детеныша, не его надменно-ненавидящий тон или оскорбительные слова пошатнули меня и заставили вцепиться в край каменной вазы, роняя на усыпанную песком землю каменную крошку и лепестки. А то, что я на несколько секунд почувствовал себя на месте принца. Влез в его шкуру, дурно пахнущую страхом плоть, взглянул на мир его глазами... Насколько же исковеркана его душа... То, что он видит — отражение в кривом зеркале, напитанное его иллюзиями и ночными кошмарами, амбициями и одиночеством. На мгновение мне стало жаль его. Но только на один миг — жалость вскоре схлынула, словно приливная волна, оставив во мне только водоросли брезгливости. Он сам взрастил свою душу — такой.
— Я не понимаю, — Алисия побледнела. Нежный цветок, ломкий стебель, чуть надави — хрустнет, истечет соком...
— Вот и хорошо. — Эдуард, наконец, соблаговолил сдвинуться с места, позволяя девушке увлечь себя к Королевской зале, но потом, сделав вид, что чуть было не забыл, обернулся и сказал:
— Советник, вы ведь тоже обязаны там присутствовать, не забыли? Вы возлагаете на меня корону моего отца — по традиции.
— Спешу исполнить Ваше приказание, Ваше Высочество, — поклонился Вито.
Я очень внимательно посмотрел на него, и, только благодаря внезапно обострившейся проницательности сумел определить тень неясного чувства в его глазах. Что это было за чувство, я так и не смог понять, но оно было. Как отблеск золотой монеты на дне илистого озерца.
Придворные о чем-то зашептались, принц, не меняя оскалено-царственного выражения лица, направился ко входу в залу, где его уже ждала та самая троица — король Тобиас, граф и барон.
— Эдуард и король Тобиас очень дружны, — тихо сказал Советник, провожая глазами толпу, потянувшуюся вслед принцу.
— Прости, Вито, — оборвал я его, — но мне сейчас не до этих, несомненно, интересных, сведений. Мне бы лучше присесть.
— Вам плохо?
— Мне... странно. — Постепенно чуждые, на самом пороге чувствительности — сделай шаг, и провалишься в бездну — ощущения стали отступать, и солнце не казалось мне косматым огненным шаром, запахи астр, торчащих из каменной вазы, прекратили терзать мое обоняние.
— Я попрошу кого-нибудь из слуг отвести вас к... куда-то, где можно присесть. Мне надо... возложить корону.
— Вот иди и возлагай.
Я хотел показать ему, что он не дождется от меня слов 'ах, какая мразь ваш принц, посадите лучше меня на трон'. Но Советник, кажется, и не рассчитывал их услышать — он только прошептал:
— Поберегите себя.
И быстрым шагом направился с террасы в замок.
Не знаю и сейчас, почему я просто не сбежал. А ведь мог бы, мог... Невзрачный старик, мокрые ноги, клумбы с астрами — садом, потом мимо стены, с которой когда-то вечность назад упал мой тезка, сын барона... И только меня и видели. Но...
Я готов хоть сейчас признаться в любви двум городам. Стихами — Дор-Надиру, который был и останется навсегда поэзией для меня, вся жизнь его — ритм и рифма; гуляя по его улочкам словно перескакиваешь со строфы на строфу, чувствуя повторяющиеся мотивы, переулки созвучны друг другу, как 'кровь-любовь', и когда-нибудь я напишу о Дор-Надире поэму, острую, как нож в живот.
А Валедо... Мой родной город скорее прозаик, чем поэт, нет в нем ни музыки, ни изящества, однако же некая стройность в нем есть, и посему я нарек бы его городом-пьесой. Паузы и мизансцены, слезы — вода, раны — алый шелк, прижатый к груди. Я не люблю его от этого меньше, просто он — другой. Я намеревался быть в день коронации всего лишь подглядывающим статистом, или получившим контрамарку счастливчиком, или же просто дальним родственником, обязанным сопровождать свою полоумную тетушку, любительницу театра; словом, я хотел иметь как можно меньшее отношение ко всему происходящему, но... Кто-то из главных действующих лиц внезапно умер, или переписали сюжет — и вот уже я стою на сцене, тоскливыми глазами глядя на широкие двери, ведущие в Главную залу, мимо меня течет людской поток — роли, маски, — сердце колотится, как сумасшедшее, а Судьба приглашающее машет рукой. В тот момент я не верил, что могу просто развернуться и уйти, знаете, я просто подчинился. Может, струсил. Змеиный шепот принца уже сам по себе был вполне однозначной угрозой, присутствие локрелеонцев — тревожным звоночком, но я плюнул на все, потому что хотел... что? Еще раз увидеть серебристо-туманную девушку, так похожую на мою жену? Или корону, что, опустившись на голову этому ненавидящему всех и вся юнцу, отсрочит для меня еще на несколько десятилетий опасность сесть на трон?
Я смешался с толпой. Пошел вперед. Улыбнулся кому-то. Поднимайте занавес.
Сама коронация прошла гораздо прозаичнее, чем предшествовавшие ей события. Так всегда и бывает в театре — на сцене все идет своим чередом, актеры повторяют заученные слова роли, а за кулисами бурлят эмоции, кипят яды, процветают интриги.
Вито сдержал слово — возложил корону на голову Эдуарду и даже мельком не глянул в мою сторону. Чего это ему стоило — я даже думать не хотел.
Прокричав троекратное 'ура!', дворяне потянулись к трону — приносить присягу, я же двинулся к ломившемуся от яств столу, предвкушая много радостей для своего желудка. Слуги, с каменными лицами, выдававшими презрение, смотрели на меня свысока — еще один бедный родственник, неведомо как попавший на коронацию... Я незаметно подмигнул портрету Гедеона, все еще висевшему над камином в Главной зале — погоди, друг, скоро тебя снимут оттуда, и засунут в пыльную кладовую. А жаль. Пожалуй, он единственный в этом замке, с кем мне было бы приятно выпить. Но для кутежа с покойным королем больше подходит кладбище.
Я только успел протянуть руку к чьей-то ножке (не уверен, что это была птица), как меня дернули за рукав — вежливо так, почти незаметно. Я оглянулся — хрупкий цветок, воздушная Алисия.
— Сударь... простите, что беспокою, но мне очень нужно, чтобы вы сделали вид, что хотите срочно поговорить со мной, и увели меня... — она глазами показала в сторону решительно продвигавшегося в нашу сторону дворянина.
