Во-первых, переменился фаворит. Вместо сорокалетнего уже Разумовского, Шуваловым удалось подвести государыне своего меньшого двоюродного братца Ивана, молодого и красивого. Сие не означало опалы Алексея Григорьевича: у Елизаветы прелестная манера давать отставку надоевшим любовникам, безо всяких ссор и обид, сохраняя к ним благоволение и нежную дружбу. Редкий среди женщин талант! Семейство Разумовских осталось в ее ближнем кругу и сохранило немалое влияние — хотя и не такое, как прежде. Матримониальный союз с канцлером разрушился: беспутный сын Бестужева Андрей, женившийся на юной Авдотье Разумовской, не прекратил упражняться в пьянстве и дебошах, и за два года загнал жену в гроб. Зато мой главный оппонент успел помириться с Петром Шуваловым, который сильно поднялся при дворе и счел полезным занять позицию, равноудаленную между мною и Алексеем Петровичем. С благополучным разрешением опасной аферы по кредитованию государственной казны за счет компанейских денег (коей Петр Иванович не мог противиться явно, хотя в душе категорически не одобрял), отношения мои с ним вновь наладились, но далеко не достигли той степени дружелюбия, какая имела место в начале елизаветинского царствования.
Выстроился некий баланс, довольно устойчивый и взвешенный. Канцлер стоит за упрочение имеющегося альянса с Британией и Священной Римской империей. Он набрал необоримую силу: не такую, правда, как у Меншикова или Бирона в пору их всемогущества, но Остермана, пожалуй, переплюнул. Зато и врагов у него множество, включая собственного старшего брата Михаила, вице-канцлера Воронцова и многих других важных сановников. Сия оппозиция тяготеет к 'молодому двору', то бишь окружению наследника престола, проникнутому симпатиями к Пруссии. Поговаривают, что посол Бальтазар фон дер Гольц впрямую эти симпатии оплачивает.
Три брата Шуваловых (два родных, третий двоюродный) держатся особняком, не вступая в соперничество между венской и берлинской партиями, и вообще в иностранные дела не мешаясь. Разумная линия для тех, кто не желает нажить себе врагов. Александр ведает Тайную канцелярию, Петр — государственную экономию, Иван свободное от амурных услуг время отдает изящным искусствам и просвещению. Его часто видят читающим (и не обязательно французские романы). Есть при дворе еще один такой же юный умник: младший брат прежнего фаворита, Кирилл Разумовский. Ходят слухи, что в гетманы его прочат, а не Алексея. Эта семейка тоже избегает борьбы, обходя стороною все, что не касается их родной Малороссии. Да еще, не иначе как в насмешку, императрица сделала восемнадцатилетнего хлопца президентом Академии наук. Удивительно, что назначение сие пошло во благо: заслуга тут, впрочем, не Кирюши, а его наставника и помощника Григория Теплова. Он как-то сумел унять безобразные ссоры ученых мужей из-за казенных денег.
Что делать мне, и какую занять позицию? Весьма желательно при этом совместить интересы отечества со своими собственными, что представляется возможным и даже нетрудным. России нужен мир. Хотя бы лет на десять, а лучше — на двадцать, чтобы заняться внутренним устроением и в полной мере развернуть великие возможности, дарованные открытием торговли через южные моря. Это первое условие грядущей победы над извечной бедностью, на корню убивающей любые мечты о свободе и величии моего народа. Условие необходимое... Но достаточное ли? Рабство, порожденное всеобщей скудостью и свирепством в выбивании податей и оброков из народа, для военной борьбы с несравненно богатейшими соседями, само сделалось препятствием на пути к благосостоянию, создав прочнейший circulus vitiosus. Как-то надо из него выбираться. К сожалению, у Елизаветы и у всех, без изъятья, высших сановников речи об этом не встречают ни малейшего понимания. При любой возможности, они норовят закрутить пружину еше туже. Вот сорвется когда-нибудь, да по лбу! Не то, чтоб дураков было жаль — но ведь они же воплощают собой государство...
Сомневаясь касательно негров, иноверцев и других спорных категорий, просвещенные народы еще в прошлом веке пришли к убеждению, что белый человек, христианин, не совершивший тяжких преступлений, рабом быть не должен. Хотя и в Европе остатков древней неволи еще достаточно, большинство властителей старается их смягчить — или, хотя бы, не усугублять. Кстати, король прусский — не нынешний, а его батюшка Фридрих-Вильгельм — способен послужить прекрасным образцом государственной мудрости в этом смысле. Он скрутил фрондирующих дворян в бараний рог, а мужикам прибавил воли. Ввел поголовное обучение грамоте, истребил казнокрадство — и что в итоге? Военная мощь Пруссии к концу его правления достигла размеров, подобающих государству, раз в пять большему. Если бы наши 'пруссофилы' проникли взглядом чуть глубже поверхности, вместо мундиров и шагистики вздумав перенять сии реформы — стоило бы их поддержать. Но увы, для истинного подражания пруссакам потребны незаурядный ум и мужество, а для пудрения солдатских париков и плетения кос — ничего такого не надобно вовсе...
Я, как прежде, по-человечески симпатизирую Елизавете, но при этом с полной ясностью вижу и понимаю: она — не тот монарх, который сейчас нужен империи. Нет, Боже упаси, никаких заговоров... Хотя присмотреться к ее наследникам не мешает.
Правильное положение между императрицей и 'молодым двором' вполне будет гармонировать с центральной позицией в борьбе партий. Сдерживать канцлера, не позволяя превратить союз с Венским двором в наступательный, и одновременно не давать преимущества над ним сторонникам Берлина и Парижа. Продолжать дружбу с Англией, ради беспрепятственного доступа в южные моря, при этом внятно намекнув о переходе на сторону Франции в случае недружественных шагов. Словом, должна быть 'партия мира', которую охотно поддержат почти все — исключая разве гвардейскую молодежь, мечтающую о военной славе, да купленных с потрохами негодяев. Вместе с Разумовскими и Шуваловыми, провести корабль государства в обход рифов войны вполне возможно. Стоит ли надеяться на что-то большее? Надеяться — да, рассчитывать — вряд ли. Впрочем, поглядим.
Губернатор в России далеко не всегда сидит безвылазно в порученном его заботам крае. Апраксин (не нынешний Степан, а его великий родственник Федор Матвеевич) тоже был Азовским генерал-губернатором, что совершенно не мешало ему воевать в Финляндии. Есть множество других примеров 'начальствия по почте', не вызвавших ни удивления, ни смеха, — так и мой отъезд необыкновенным событием не стал. Государыня легко это дозволила: в кои-то веки вера в мир, вопреки Овидию, посетила причерноморские степи. Война с Венецией не стала для осман легкой прогулкой: главным их противником оказалось не наемное войско неверных, а всемогущий Аллах. Моровое поветрие выкосило две трети армии. Вкупе с пустой казною и разоренною догола райей, сие исключало опасность со стороны султана в ближайшие годы.
Перебирая в уме возможных противников и союзников, мчался я в Москву по зимнему пути. Весна гналась следом, наступая на пятки, грозя настичь и заарестовать на месяц в какой-нибудь Тьмутаракани, окружив непроезжими хлябями. Почему не в Санкт-Петербург? Так императрица еще Рождественским постом отъехала в древнюю столицу и водворилась там на целый год. Важнейшие чины правительства прибыли следом.
Однако в самом городе государыни не было: уехала на богомолье в какой-то из подмосковных монастырей. Среди множества визитов, большею частью формальных, теплой душевностью отличалась встреча с Левашовым, по окончании турецкой войны ставшим главою московского гарнизона. Вспомнили былые походы; старик расчувствовался... Спросил меня, как дела в Крыму.
— Все спокойно, Василий Яковлич. Хан не задирается, сидит тихо.
— Надолго ли, Александр Иваныч? Не лучше ли его совсем извести, пока турки в бессилии находятся?
— Чтобы Босфор закрыть, у них сил хватит. А это нам, как удавку на шее затянуть. Да и без войны, все же, не обойдется. При том, что в Крыму понадобится немалое войско, Бог знает, на сколько лет, — на Дунае действовать будет нечем. Значит, цесарцам кланяться, чтоб помогли — чего делать смерть, как неохота. Всю кровь выпьют досуха, упыри клятые. Ну, предположим, Мария Терезия соизволит. Оборотится против турок, а тут ей прусский король-то в задницу и вцепится!
— Эх, как сложно все стало! Ни единого камешка нельзя тронуть, не обваливши целую гору.
— Я тебе, Василий Яковлич, больше скажу. Чтоб нас не затянули, против нашего интереса, в новую европейскую войну, надо с Венским двором держать дистанцию. Значит, мир с османами должен быть прочным и чистосердечным...
— Ну, это ты, Александр Иваныч, невозможного хочешь!
— А почему нет? Мы с тобой такую им дали отстрастку, что до гробовой доски вспоминать будут! Кто против нас дрался под Фокшанами и на Яломице, вновь испытать сие навряд ли пожелает.
— Крымцы не дадут в мире жить. Непременно устроят какую-нибудь пакость. Даже не хан: кто попало может устроить. Мало ли у них горячих голов?!
— Тогда уже не наша вина будет. Ежели хан хочет мира, должен такие головы рубить. Не срубит — значит, предоставит нам это делать, создавши повод для урезки либо отнятия своей вольности.
— Туркам вину единоверцев не докажешь. Им вовсе не важно, кто виноват; важно, свой или чужой.
— Может, и так. Но раньше времени не стоит затевать драку. Нам ее выгоднее отложить. А с союзниками надо держаться настороже. Думаю представить Ее Императорскому Величеству соображения, как лучше соблюсти мир в Европе.
— Попробуй... Только станет ли слушать? Это раньше наши мнения нужны были, а теперь у государыни стал один советник. По военным делам Степка Апраксин с канцлерова голоса вещает, а иностранные он ведает самолично и в них подавно никого не пустит. Посольскую корреспонденцию даже от своих коллежских чинов в секрете держит. Если открывает, по служебной надобности, то каждому — отдельный кусочек. Всею картиной только сам владеет. С ним спорить, что слепому зрячего на поединок вызвать.
— А Конференция по иностранным делам при государыне?
— Все уж забыли, что это такое.
Старик был прав. Бестужев самовластно правил имперской дипломатией, никого ни о чем не ставя в известность, за исключением, разумеется, императрицы. Что он ей докладывал, дабы получить апробацию своих планов — тоже оставалось тайной за семью печатями. Не думаю, что прибегал к прямой лжи: искусник такого класса способен из абсолютно правдивых фактов составить композицию, доказывающую все, что угодно.
Однако в бастионах неведения, ограждающих канцлера от аргументированной критики, были, как во всякой крепости, уязвимые места. Меня он держать в совершенном мраке не мог, потому как многочисленные коммерческие агенты за рубежами империи сообщали, помимо прочего, и политические новости. Хотя мои люди не были вхожи. в правительственные круги, сведения добывать они умели. А вторая слабость позиции Алексея Петровича проистекала из его сопернических и враждебных отношений с вице-канцлером Михаилом Илларионовичем Воронцовым. По должности сей враг Бестужева имел доступ ко всем посольским депешам и мог, при желании, лишить своего начальника монополии на сокровенное знание. Следовало лишь вдохновить честолюбца туманными обещаниями и поощрить к интригам, что я и сделал при первой же личной встрече. Еще подобрался через него к наследникам — по возвращении государыни с богомолья, ибо племянника с женою Елизавета всюду таскала за собой.
Доселе 'молодой двор' находился вне моего интереса и внимания. Зачем уделять внимание паре недозрелых существ, коих по маловразумительным династическим расчетам вытащили из мелких немецких княжеств и бросили в семейную постель, чтобы дать продолжение угасающему царскому роду? Знают ли они, что в этой постели делать? Три с половиной года, как поженились, а результата все еще нет! Но семейка сделалась центром притяжения влиятельных политических сил, с которыми придется считаться, а возможно, и сотрудничать — против 'беса Тужева', как величают канцлера в этом кругу. Так что, знакомиться надо. После аудиенции у государыни, приглашение на ужин к великому князю не выглядело предосудительным: естественно и похвально молодым людям проявлять любознательность в отношении новоприобретенных провинций, а кто лучше меня сумеет о них рассказать?
Внук Петра Великого не порадовал. С ним никак не удавалось найти общий язык, в самом прямом смысле слова. После семи лет пребывания в России, по-русски он говорил неохотно и весьма дурно: примерно, как я — по-немецки. Наиболее приемлемым оказался французский, хотя грубый голштинский акцент делал речь принца не вполне внятной. Зная о его страсти к воинским экзерцициям, перевел разговор на прошлую войну с турками — но наследник явно скучал, не усматривая ни малейших признаков доблести в сокрушении каких-то жалких азиатов. Зато его юная супруга вела беседу с образцовой любезностью, слушала с непритворным интересом, задавала дельные вопросы и обнаруживала редкий для столь молодой особы ум. В ней чувствовалась скрытая азартность, некая авантюрная жилка, зовущая к приключениям: либо она ей отыщет применение в политике, либо у законного мужа вырастут изумительной красоты рога. Впрочем, одно другому не мешает. Великий князь лишь однажды вмешался в повествование, упомянув о прусских строевых артикулах, введенных у нас Минихом, а после его падения отвергнутых. Дескать, возвращение к ним подняло бы русскую армию на недосягаемую, в сравнении с нынешним убожеством, высоту. Не желая потакать глупостям, ответил честно:
— Ваше Императорское Высочество, секрет прусской силы — в ином. Тридцать лет назад прежний король даровал свободу крестьянам коронных имений и дозволил выкупать землю в собственность. Этим он создал слой зажиточных бауэров, боготворящих своего монарха: из их сыновей выходят лучшие в Европе унтер-офицеры. Подготовка офицерского корпуса и раньше была превосходна. Еще один ключевой момент — действенные, но весьма рискованные меры по налоговой части. Настоящее salto mortale — смертельный прыжок в исполнении податного ведомства — обложение дворянской собственности. Даже при столь дисциплинированном народе, чуть не дошло до мятежа. Зато казна получила деньги для содержания небывало многочисленной армии. Вуаля! Вот вам рецепт, как превратить небольшое королевство в первоклассную военную державу.
Некрасивое лицо юного собеседника исказила скептическая гримаса. Он не понял, зачем потакать крестьянам. Не потому, что логика рассуждения сложна: чего тут сложного-то?! Просто в его понятия не входило, что воинские чины — не куклы, а живые люди, наделенные Господом свободой воли. Тогда я заговорил о герцогстве Голштинском... О! Кажется, попал! В самый центр мишени, именуемой сердцем. Принц сделался горяч и красноречив, косноязычие исчезло... Долго и вдохновенно рассказывал о своих наследственных правах, попираемых злобными датчанами. Как бы перебросить ему мостик от голштинских интересов к общеимперским? Ладно, попробую.
— Датское королевство творит и другие несправедливости. Есть одно древнее беззаконие, за давностью лет получившее силу закона. Разумею Зундские пошлины, взимаемые на датского короля со всех судов, проходящих балтийские проливы. Даже турки согласились на вольное мореплавание через их воды, датчане же не хотят уступить. Если Ваше Императорское Высочество соединит свои требования, как голштинского герцога, с торговыми выгодами подданных, можно будет рассчитывать на приобретение множества сторонников...
