— И почему же? — Даниэль, видимо, решил, что лучше всего задавать наводящие вопросы.
— Для решения проблемы с дай-имонами. Барьер простоит самое большее до осени. Потом на Землю хлынет поток не только дай-имонов, но и дайи. Тёмной энергии из мира Дайомос. Уничтожившей Дайомос...
— О чем ты говоришь?!
— О дайи! Никто не знает точно, откуда она появилась там, но она как вирус. Внедряется в тела и души и перекраивает по-своему. Уже первое поколение заметно темнее незараженных. Третье-четвертое искалечено непоправимо, оно неспособно ни на что, кроме зла. Даже птицы и животные, зараженные дайи, нападают на всех подряд. Не выдерживает земля... мир... он начинает разрушаться. Идут мертвые дожди, растворяющие все живое, из-под земли всплывают голодные пузыри, в воздухе плывут хищные облака. Пока не остается никого живого.
Наступила тишина.
Координаторы молчали. Им было немало лет, и при сопряжениях Граней они видели не один мир... видели и погибшие. И не спешили отмахиваться от страшной правды. Те, кто отмахиваются, в Координаторы не идут. И все же поверить в такое сразу было тяжело. И они молчали.
— Они уже здесь. Выискивают мгновенные сбои и прорываются. Пока группами. У нас еще есть время остановить действие дайи, если пробои останутся единичными. Но если они хлынут волной, будет катастрофа.
— Поэтому вы прошли в прошлое? — мягко спросил Пабло. — В ваше время так и случилось?
Пабло понял!
— Да. Мы построили этот барьер. Мы с Алексом.
— Вы с Алексом? — Это подал голос отец. Александр Соловьёв смотрел на первенца, словно впервые увидел. Да так оно отчасти и было. — Дим...
— Мы. Те мы, — поверь, пап, я по-прежнему твой сын. — Собрали все силы — свои, демонские, даже оборотневые — все, что могли. И прошли в прошлое. Построили. — Он вздохнул — почему-то не хватало воздуха, и медленно проговорил. — Они до сих пор там...в барьере. Остались в нём, растворились навсегда. Только память и осталась...
— Свет всемогущий...
— Как же это...
Как?!
Вы правда хотите знать? Как...
Да так!
..Вампиры готовят что-то гадостное. Дензил второй раз предупреждает — что-то зреет. Да и так было понятно, что без осложнений это дело не обойдется. Вампов до глубины души взбесил указ о возвращении в ряды людей. Если конечно, поверить, что есть она у них, душа. Ну не хотелось гордым "Сынам ночи", "Рыцарям крови" и "Властителям сумерек" снова жить человеческой жизнью — работать, подчиняясь общим законам, жениться, не мороча головы наивным дурочкам своей особостью, отказаться от подчинения людей, от вкуса крови... Они даже сожгли на костре чучело покойного Стрейзанта, который разработал обряд, обращающий вспять процесс превращения человека в вампира. А теперь, когда указ лишил их выбора, может статься, что чучелами кровососы не ограничатся.
Что это будет — массовая акция? Еще один удар исподтишка...
Два года назад — гибель Тигра и прах в постели.
Еще через два месяца новый бунт в Нидерландах — мол, как так, нами правит убийца. Да мы... да он... Если б не удалось отвлечь людей контактом с миром аннитов, то неизвестно, во что бы это вылилось. Бунт — это ведь как пожар, охватывает быстро, а гасить трудно. Да и погасишь — только выжженная земля остается.
Еще через полгода — праздник Томатина в Буньоле, перешедший в массовые столкновения демонов и людей. Были жертвы. Если б не Лёш, сколотивший отряд из эмпатов, транслирующих мирные эмоции, если б не быстрые и решительные действия Службы порядка, если б не аннитские демоны из делегации, которые полезли в конфликт и выступили с обращением к обеим сторонам с призывом жить в мире...
А потом — похороны жертв, перед которыми он тоже виноват. Это чувство вины, вечное, вечное, от которого ни жить, ни дышать, ни работать спокойно... эти глаза их матерей, эти лица в гробах!
И еще, и еще... вылазка оборотней, волнения среди лигистов-радикалов, межрасовые стычки, нападения на улицах и налет антигомов на станцию, вылившуюся в сокрушительный прорыв сразу из двух миров... Два демонских рода сначала не собирались разрушать станцию, просто удрать пытались, эмигрировать (кое-кого собирались судить, и они решили суда не дожидаться). Но когда защитники станции преградили им путь, а ход назад оказался отрезан, антигомы просто подорвали зал, перекорежив аппаратуру и спровоцировав выплеск иномирской жизни. Экологи потом с ума сходили, зачищая территорию, а жертв сколько было... Только среди персонала — восемнадцать трупов и девять тяжелораненых. А среди местных жителей? Больше двухсот человек...
Что ж вас мир никак не берет? Сколько можно...
— Милорд! — со вспыхнувшего медиа-шара смотрело встревоженное лицо Дензила, — Милорд, вампиры выступили! Захвачена станция в Одессе! Вампы угрожают открыть пробой в мир Горриныч, если их требования не будут выполнены...
А вечером, когда все кончилось, пришел Лёшка. Посмотрел на стол, где одиноко стояла едва початая бутылка коньяка и полупустой бокал, присвистнул — коротко, невесело, — присел рядом, глянул в лицо...
— Ты чего это?
— Ничего. Устал.
— Да уж слышу. С таким настроением только вешаться. Руку дай...
— Не надо.
— Дай-дай. Коньяком он вздумал усталость лечить. Видали вы такое? Я-то получше коньяка буду?
— Не надо. Оставь. Брось, слышишь?! Не трогай.
— Да что с тобой? Вроде не пил...
— Нет. — Дим покачал головой, и в боку опять что-то болезненно ворохнулось. — Хотел... но это трусость. Да и смысла нет. Пей не пей — ничего не исправишь. Понимаешь, Лёш? Ни-че-го не исправишь!
Он мог сказать и другое. Как усталость стала постоянной и неотступной и прогнать ее уже не получается даже злостью. Как давно не удается уснуть без снотворного. И даже со снотворными подолгу лежишь, глядя в темноту. Как часто и больно сжимают сердце невидимые ладони, когда натыкаешься на очередной ненавидящий взгляд... на очередные развалины, очередную память о своих делах... Днем эмоции удается загнать под контроль, днем все глушит работа... а ночью прошлое берет свое, наваливаясь то бессонницей, то кошмарами, снова и снова возвращая момент, когда мог, мог поступить иначе... и все же поддался.
И ничего не изменишь. Ничего не исправишь. Хоть подохни.
Но этого не скажешь. Волоки свою ношу и молчи. А переживания свои засунь куда подальше. Права на них у тебя нет и не будет.
А Лёш стоит рядом и молчит. Статуя Командора... И — может послышалось — рядом прошелестело:
— Исправим...
Дим резко выпрямился — так что бок просто полоснуло болью. И потому вопрос, готовый рванулся с губ, замер...и куда-то поплыла темная комната...
— Это что такое? Дим, ты... где тебя так?
На станции. Щит-щитом, а взрыв он не держит... Вот и приложился боком. Подумаешь.
— Ты совсем рехнулся. Дензил, врача, быстро!
И в темноте затихающий шепот:
— Все можно исправить. Дим, мы попробуем... можем попробовать. Держись.
Боль растаяла, и Вадим снова ощутил себя Димом. В зале совещаний перед судом Координаторов.
— Значит, вы построили барьер... Неужели это возможно? Так много энергии! — подал голос кто-то из Стражей.
— Возможно. Тогда было возможно. Вместе. Но сейчас мы — и никто на Земле — не сможем восстановить Барьер, когда он обрушится. В крайнем случае перезамкнуть на себя. Но это не выход, лишь отсрочка.
— А отсрочка не поможет? — как-то очень спокойно спросил Даниэль. Словно что-то проверял.
— А смысл? Что изменится за четыре месяца? Появится новый источник?
— Допустим.
— Серых не удержать обычными средствами. Они впитывают магию как губка. Нужны или барьеры, или станции. Или их комбинация. Тогда существовали узловые точки. Станции, специально построенные, чтобы фиксировать и пресекать любые пробои. Вовремя уничтожать агрессоров.
— Сейчас этих Станций нет.
— Нет. Но они должны быть построены раньше, чем падёт Барьер! Именно поэтому мы с Алексом и решили обратиться за помощью к демонам — вместе мы сумеем построить Станции в срок.
— Но это... это же означает выпустить демонов на Поверхность! — Пабло смотрел испытующе, — Можем ли мы допустить такое?
— Можем. У нас общий враг. Лучше пропустить часть, которая согласна прилично себя вести, чем драться на два фронта. К тому же не все кланы стремятся наверх. Кто-то неизбежно останется на Уровнях.
— Разумно, — кивнул Даниэль. — Что скажете, коллеги?
Стражи зашумели. Кто-то называл всё это бредом, кто-то просчитывал минусы и плюсы от возможного соседства с демонами, кто-то просто бубнил под нос о молокососах, взявшихся учить старших и опытных. Вадим молча стоял, пережидая всю эту суету.
И — странно, конечно, — ему казалось, что все это — как-то не всерьез. Координаторы уже что-то решили. А его позвали, чтобы убедиться. Или передумать.
Наконец все понемногу умокли. И Пабло ободряюще улыбнулся Диму:
— Мальчик мой, ты уверен, что сможешь сплотить кланы вокруг себя?
Уверен? Нет. Быть таким же беспощадным, как альтер-эго, он не мог. Придется придумывать что-то другое. Нет, не уверен. Но слишком многое от этого зависит.
— Я должен.
Воцарилось молчание.
— Ну что? — Даниэль вдруг солнечно улыбнулся, — Убедились, коллеги?
— Более чем. Кажется, мы получили много больше, чем рассчитывали...
— Теперь у нас есть надежда.
— Что ж... Да будет так, — наклонил седую голову старик Пабло. Согласно кивнул Даниэль. Их примеру последовали Нинне (кому, как не ей, было знать, насколько правдивы слова Дима о слабеющем барьере и грозящей всем беде?) и Светлана. Но Савел не был бы Савелом, если бы промолчал:
— Кординатор Пабло, я, конечно... — он собирался сказать "вас весьма уважаю", но был прерван Александром. Тот сказал, пристально глядя на сына:
— Я верю в тебя, Вадим. В вас с Лёшкой, — поправился он.
Папа... отбивающийся от серых... "Дим, домой!"... Димка успевает заметить, как отец падает на траву... Нет. Этого уже не будет. Не допущу.
— Мы верим тебе. Прости нас за это испытание.
Испытание?
Первый нож ткнулся в землю у ног, выбив искры из гранитной щебенки.
— Стоять.
— Нельзя!
— Кому нельзя? — Лина старательно улыбнулась, глядя в суровые детские лица, — Что, и наследнице тоже? Или мать назвала другую преемницу?
Юные фениксы переглянулись.
— И с чего бы это кому-то запрещен ход в пещеру Пламени?
— Не знаем, — светленькая Полинка сердито нахмурилась. — Но тебе — нельзя. Приказ.
— Изложите приказ.
Лина несколько раз тренировала девчонок общих сборах, а дисциплина у фениксов была на высоте... поэтому те среагировали моментально:
— Стоять на страже. Никого не пускать. Внутрь не входить.
— А как не пускать?
Самая младшая, Ульяна, ответила, явно кого-то цитируя:
— Всеми средствами.
Ага. А ножи-то — по прежнему наизготовку. А в ход-то пустят не задумываясь. Убить не убьют, не даст, но хоть раз да поранят. А подранком она мать не остановит.
— А если, предположим, этот "кто-то" решит сдаться?
Девочки снова переглянулись.
— Ты, что ли, сдаваться, собираешься?
— Ну, предположим.
Время уходит... Нет его. Совсем нет. Ни на какие хитрости нет.
— Не знаю... — начала Полинка...
— Пропустите меня, — попросила-потребовала Лина. — Девочки... бывает в жизни так, что выбирать надо, кому верить. Пропустите. Я должна спасти Марианну и Анжелику. Пожалуйста...
— ..замечены в пособничестве и укрывательстве беглой осужденной.. в нарушении приказов главы клана... установлено, что именно они, презрев законы чести, тяжело ранили Хранительницу Анну...
Марианна зарычала и рванулась в наручниках. Плевать, что ядовитые шипы! Хоть на миг освободиться, хоть ленту эту липкую с губ сорвать, хоть крикнуть, что это вранье, что Анну они не трогали...
Но глава клана уже научилась кое-чему, и девушек держали не только наручники.
— А посему приговариваются голосом главы клана...
— Не приговариваются! — перебил новый голос. Злой и звонкий. — Я требую слова!
— Ты!
Темноволосая девушка, показавшаяся в проеме коридора, машинально отклоняет тело от свистнувшей пары ножей.
— И тебе привет, мама. То есть, простите, госпожа приближенная. Только не делай больше так, а то я отвечу. А подраться мы еще успеем...
Еще один нож она перехватывает у груди — кажется, он сам ложится в смуглую руку. Легко подбрасывает на ладони. И демонстративно "растворяет".
Немногочисленные фениксы не шевельнулись, но по пещере пронесся вздох-перешепот. Растворить чужой нож, присвоить его — это не просто жест. Это вызов.
Я считаю себя сильнее. Желаешь получить назад свое оружие — сначала победи.
— Я же говорила — не надо больше так.
— Взять ее!
— Как же...— Галина явно была в затруднении, — А поединок...
Нельзя схватить тех, кто вызывает на бой — еще один из законов.
Лиз скрипнула зубами.
— Хорошо. Мы будем драться! Но тебе не спасти этих предательниц.
Лина нашла взглядом "предательниц" — привязанные у колонн обнаженные тела, густо перевитые веревками. Живы. У Анжелики голова в крови и глаза то и дело закрываются, но лицо цело... Марианна на вид без ран... только синяки, и по горлу, полускрытая волосами, тянется багровая полоса — след от удавки.
У Лиз явно не одна помощница. А ты полезла очертя голову, не разведав как следует. Ничего... разберемся.
— О предательстве не тебе б говорить... мама. Где Хранительница?
Прошуршало. Сухо треснуло. Затанцевало рыжими языками и расступилось, открывая Скальный приют — и лежащее в этой нише тело...
Анна!
Хранительница была жива, жива — грудь поднималась и опускалась, женщина дышала, — но кровь, как второе пламя, заливала правый бок... Посреди багрового островка торчал, как кол, знакомый нож с плоской рукоятью под янтарь. Нож Марианны. Ну конечно... Подставлять — так по полной, да, мама? И как нож раздобыла...
Она думала о ноже, о подставе, о сообщниках... о том, что после поединка она пройдет и поможет Анне — ее Пламя пропустит, она знает... лишь бы задавить, взять под контроль бушующую ярость. Ма-ма... что ж ты делаешь, ма-ма...
— Ранена, — одними губами усмехнулась Елизавета, — Твоими сообщницами. Так что...
— Не смей.
Лина сказала это так, что Лиз невольно сбилась. Она еще не слышала у дочери ни такого голоса, ни такого тона — будто водопадом кипящим окатило.
— Ты — глава клана. Не смей... так.
Может, случайно, но слова "беглой изменницы" услышали все — слишком тихо было в пещере, слишком тихо...
— Не смей. Мы — фениксы. Мы убиваем, но не лжем. Не предаем. Не клевещем. А судить о нас будут по тебе — по главе. Не смей нас позорить!
Елизавета побелела.
Никто не смел говорить с ней так.
Она помнила, она всегда помнила, что заняла место у Пламени не совсем законно. Главой должна была стать другая, потому что Лиз нарушила традицию Избрания. И это грызло ее все годы правления. Она была безупречной, она старалась стать безупречной во всех отношениях, она стала рьяной ревнительницей традиций и законов, она никому не прощала ни малейшего проступка, ведь только помня о своих грехах, люди забывают чужие... она сделала все, чтобы ее дочь стала идеальным фениксом, чтобы никто не упрекнул, не вспомнил...
