Любава, пытающаяся до этого внимательно слушать, не выдержала и расхохоталась в голос. Тряхнув головой, она всё ещё посмеиваясь просила:
— И в это верят?
— Находятся такие дураки, — не стала отрицать я и обиженно ткнула её локтем в бок: — И ты даже не спросила, что это была за трава!
— Ну и? — покорно спросила девушка, понимая, что иначе я её долго пилить буду.
— Лебеда! Причём, огородная...
Любава согнулась пополам от хохота, выпустив лукошко. Я горестно взвыла и бросилась собирать выпавшие стебельки, лепесточки и гроздочки соцветий — результат пятичасового каторжного труда. Небо над нашими головами всё ещё было чисто голубого, редкого даже для лета, оттенка, но здесь, у замшелых корней вековых деревьев, уже было довольно темно, и приходилось прилагать не мало усилий, чтобы не споткнуться о какой-нибудь высунувшийся из земли корень, приняв его за густую тень дерева. Нам уже давно пора было возвращаться домой. Конечно, что для профессиональной травницы сумерки, но Любаве хотелось ещё и накормить меня перед моим... отъездом. А мне — посмотреть на празднование колдовской ночи.
Когда мы выбрались из леса, наша парочка и без того выглядевшая не особо опрятно (смысл одеваться как на парад, если весь день предстоит ползать по лесу?), казалась особенно потрёпанной. Я не удержалась и, прикола ради, попыталась по дороге напугать Любаву, отыскав не земле небольшого паучка и посадив его травнице на спину. К моему разочарованию, она не завизжала, а молча запустила им мне в лицо. Тут уже вопила я, ибо держать эту мерзость в руках я ещё могла, но когда она ползает по лицу... бэээ... Конечно, я не могла не отомстить и украдкой посыпала волосы знахарки мелким мусором. Девушка в долгу не осталась и мастерски подставив подножку, уронила меня в заросли крапивы. Так что теперь у меня дико жгло правую ладонь, а причёска Любавы называлась "не тащи меня, мама, из-под тёплого одеяла".
На опушке мы остановились передохнуть перед марш-броском через поле, где до сих пор паслись коровы и пара быков. Как объяснила мне недовольно морщившаяся травница, пастух в деревне пусть и не дурачок, но тунеядец и разгильдяй такой, что про несчастных животинок вспоминает, когда у него самого прихваченная из дому жратва заканчивается.
Пурпурный закат красиво догорал за рекой, тёплые розовато-оранжевые лучи солнца окрашивали в ярки тона стены домиков, отсюда кажущихся маленькими и игрушечными, и тонкие стволы осинок, робко трепещущие листиками на лёгком ветру, казались объятыми прозрачным пламенем.
— А где Перунова Роща? — флегматично поинтересовалась я, любуясь природой. Любава небрежно махнула рукой в сторону осинок. Я задумчиво покосилась на маленькую рощицу и решила, что или у меня с головой не в порядке, либо у всех остальных.
— Что, правда? Что-то не похоже... А где дубы?
— Внутри, за внешним кругом осин, — лаконично ответила травница. — Их отсюда не видно, да и не много их там.
— А ты откуда знаешь? Или уже ходила в Рощу?
— Конечно, — степенно кивнула знахарка, внимательно к чему-то прислушиваясь. Я попыталась последовать её примеру. Но ничего интересного не услышала, разве что какая-то птица вопила не в пример громче сотоварок. — Я каждый год получаю дозволение войти в Рощу.
— Рецептиками с богом обменяться? — подколола я травницу: за эти несколько дней я успела понять, что травки для Любавы — самая ценная в мире вещь. А стряпание из трав разных полезных или не очень элексирчиков — вообще дело святое!
— Нет, — серьёзно ответила Любава, спокойно взглянув на меня. — Совета спросить, как жить и во что верить... Слышишь?
Я повертела головой, пока тоже не услышала дробный глуховатый перестук. Похоже, по колдобистой дороге, огибающей лес со стороны полей, к деревне приближались всадники — вдали уже виднелась стена поднятой пыли, кажущейся красноватой в лучах садящегося солнца. Прищурившись, мы внимательно вглядывались в приближающееся облако пыли, ожидая когда из него появятся всадники. Кавалькада неслась с огромной скоростью, вскоре мы могли уже разглядеть десятка два добрых молодцев на великолепных скакунах. Когда кто-то заметил нас, все остановились и выдвинули парламентёра, высокого (конный пешему Гулливер) блондина на чёрном коне.
— Княжич... — процедила сквозь зубы травница. — Охотится в наших лесах вздумал. Отваживал-отваживал его волхв, чтобы наших волков не резал, я ворожила, да коней неживой водой поила... всё равно сюда возвращается, будто мёдом ему тут помазано! Ссскотина...
Я удивлённо покосилась на нацепившую фальшивую улыбку знахарку и перевела взгляд на подъезжающего княжича. Он явно не спешил, заставил коня своего степенным шагом идти, чтобы мы успели вдоволь налюбоваться его неземной красотой и преисполниться раболепия перед ним, прекрасным. Правильные и острые черты лица, спокойные серые глаза и рассыпанные по плечам светлые волосы производили бы приятное впечатление, если бы не снисходительная брезгливая усмешка. Шикарный, расшитый золотом и мелким речным жемчугом кафтан казался слишком щегольским для охоты.
Сопровождающие княжича потихоньку стали тянуться за ним, как стадо овец за бараном. Одеты остальные молодцы были победнее и по-практичнее, без каких либо особых изысков и абсолютно одинаково. В одинаковой одежде и с одинаковой стрижкой, все ребята выглядели как тридцать три богатыря с батькой -княжичем во главе. Но моё внимание привлекли не они.
Едва не открыв рот от удивления и восхищения, я любовалась самым первым, не в силах отвести от него заворожённого взгляда. Честно говоря, такого красавца я никогда не видела! Такая гордая посадка головы и грация движений встречается только у самых благородных особей. А глаза?! Они меня покорили навек...
— Любава, — чуть хрипловато выдохнула я, пихая подругу локтем в бок. — Посмотри, какой красавчик! Никогда таких не видела... — восхищённо продолжила я, даже не подумав понизить голос, так что меня слышали все молодые охотники. Княжич смерил меня холодным взглядом и брезгливо улыбнулся. — Как ты думаешь, сколько ему лет? Правда, он бесподобен?
Травница недоуменно покосилась на меня, не переставая улыбаться, хотя у меня от её гримасы зубы ныли. У княжича, надо полагать, тоже. Иначе с чего бы это его так перекосило? На лице девушки отразилась глубокая задумчивость, она непроизвольно передёрнула плечами. Видимо, Любава пыталась решить для себя сложную дилемму: как ей и на вопрос правдиво ответить, и меня не обидеть. Наконец что-то для себя решив, она осторожно произнесла:
— Конечно, он действительно красавец, с этим трудно поспорить, но на мой взгляд... — тут знахарка осеклась под моим возмущённым взглядом и поспешила ответить на конкретный вопрос: — Ну, лет двадцать — двадцать пять...
— Сколько? — я ошалело вытаращилась на Любаву. — Столько не живут!
Теперь уже травница непонимающе на меня смотрела. То, что мы явно говорим о разных вещах, до нас дошло почти сразу. А вот милая компашка княжича с интересом прислушивалась и разглядывала меня со странным любопытством.
— Любав, ты про кого говоришь, — наконец вкрадчиво осведомилась я.
— Про княжича. А что?
— А я тебя про коня спрашивала!!! — рявкнула я на озадаченную девушку. След за моей репликой грянул дружный ржач: ржали и кони (умные, однако, животинки), особенно, кстати старался вороной жеребец княжича, и люди, причём многие добры молодце — гораздо громче своих скакунов.
Холёное лицо княжича пошло красными пятнами, глаза потемнели от гнева. Одним коротким взглядом пообещав мне мучительную смерть (ой, боюсь, боюсь...) он попытался взять себя в руки и повернулся к травнице.
— Здрава будь, ведьма, — относительно спокойно приветствовал знахарку юноша, одновременно недовольно косясь на наглую меня, вздумавшую без разрешения погладить вороного по кротко обрезанной гриве. Порывшись в кошеле, я извлекла небольшой сухарик, облепленный мелкими травинками и испачканный соком ягод. Я протянула это сомнительное угощение коню, и он его, к моему огромному удовольствию, мгновенно схрумкал. Бархатистые губы щекотнули ладонь, коник возмущённо куснул пальцы, требуя добавки. Я рассмеялась и снова потрепала его по шее. Княжич скрипнул зубами и резко дёрнул поводья.
— И ты не болей, сын княжий, — с нехорошей усмешкой отозвалась девушка, мрачно посверкивая ледяными глазами. Хотя Любава и утверждала, что не обижается, когда её называют ведьмой, она всё-таки довольно сильно этим раздражалась. Вот и сейчас, она говорила с молодым человеком немного резче, чем следовало. — Волки у нас не балуют, так что поворачивай-ка ты обратно, княжич, не будет тебе у нас охоты. Не теряй у нас времени, а трать ты свою молодость лучше на пиры разгульные да праздники громкие. Друзья твои тоже так думают, хоть их послушай...
Блондин скривил губы в снисходительной усмешке:
— Мы останемся у вас на праздник Купалы, ведьма, — он нагло сверкнул глазами, словно предлагая попробовать ему это запретить. — И ты не представила мне свою спутницу, ведьма.
— Не принято нечисть представлять, княжич. — безмятежно отозвалась я. Нет, всё-таки какая же это заразная штука, древнерусский слог! — Захочу, сама назовусь, не захочу — и боги имени моего не откроют...
Княжич молча развернул коня и махнув своим соратникам поскакал к мосту чрез реку. Я проводила его неприязненным взглядом, ласково пожелав навернуться с коня и переломать себе все кости.
— Зря ты так, — упрекнула меня знахарка. — Он теперь всю деревню опросит, твоё имя выпытывая.
— Зачем ему? — удивилась я. — Или дело принципа?
— Знающий имя духа нечистого, повелевать им способен, — серьёзно отозвалась девушка. — А такая редкостная сволочь... ох, извини...
— Да ладно, — успокоила я подругу, — ругайся на здоровье. Я и не такие слова знаю, так что не думай меня удивить.
— Да ну? — скептически хмыкнула травница, посматривая на меня со странным интересом. — И какие же?
Я сказала какие, завернув для начала трёхэтажный оборот с чердаком и подвалом. Любава, задумчиво грызшая сухарик, поперхнулась и долго кашляла, не помогло даже стучание по спине.
— Хватит, — наконец слабо выдохнула она, пытаясь отстраниться от меня. М-да, кажется я снова удивительно точно вписалась в пословицу про дурака и молитвы. Я виновато кашлянула и спрятала руки за спину.
— При волхве и Насте больше такого не говори, — попросила Любава, пытаясь растереть спину. От предложенной помощи она шарахнулась, как монашка от рогатого.
— Ладно, — я снова покаянно вздохнула, надеясь разжалобить суровую травницу. Немного полюбовавшись на мою виноватую физиономию, девушка ухмыльнулась.
— Ладно, забыли. Лучше скажи, что ты такого подумала на княжича, что у меня амулет нагрелся?..
Я сидела на нагретых ступеньках крыльца и с нарастающим отвращением чистила черенком ложки обгрызенные ногти, придавая им более менее божеский вид, ибо убожеский мне уже надоел. Несмотря на все мои старания, результат всё равно был бесконечно далёк от всего эстетического, навевая тоскливые мысли о выкопанной ногтями могиле. Ну и о дурно пахнущем трупе на обед... Представив себя голодным вурдалаком, я брезгливо передёрнулась и снова сосредоточила своё внимание на ладонях. Когда-то изящные и ухоженные, после моих мытарств в прошлом они покрылись мозолями и загрубели. Я примерно подсчитала, сколько времени мне придётся приводить себя в относительный порядок и мрачно выругалась, предварительно убедившись, что вокруг никого нет.
Прохладный вечерний ветерок трепал влажный волосы, белая праздничная рубаха с вышитым воротом липла к разгорячённому телу. Травнице взбрело в голову устроить мне генеральную помывку, и она меня полчаса веником гоняла вокруг дома, пока таки не загнала в баню и этим самым веничком хорошо так не попарила. Вместо шампуня и геля для душа, ну или хотя бы мыла, мне были предложены какие-то растворы с вытяжкой из мыльного корня, как сообщила мне травница, выливая на меня эту зеленоватую гадость. В результате у меня теперь болит спина (похоже, это была жутко страшная месть), а кожа по цвету напоминает или помидор, или салат.
— В пик колдовской ночи, — мягко напомнил мне волхв, встретив нас у ворот деревни. "В полночь" — перевела мне Любава на нормальный язык. Солнце уже село, но небо на западе сохраняло тусклую прозрачную голубизну. Над головой зажигались первые звёздочки, но до полночи было ещё долго.
Отложив ложку в сторону, я поднялась и поправив перекосившийся пояс тихонько пошла к калитке, молясь всем богам, чтобы Любава меня не заметила: травница считала, что мне просто-таки жизненно необходимо сидеть дома в ожидании полуночи и исправно нервничать. Я, конечно же, считала иначе. На единственной в деревеньке площади собиралась вся молодёжь, чтобы отправится за околицу, к пашням на большие игрища в честь ночи колдовства, и я была намерена принять в них участие. Зря я что ль вчера помогала из соломы куклы Купалы и Марены делать?! Жалко, правда, что из-за не в меру деятельной травницы, я большую часть празднества пропустила.
Конечно, когда я явилась на площадь, там уже никого не было, за околицей уже пылали огромные костры, густой дым, почитающийся очистительным, стелился над домами и пашнями. Я прикинула, куда намылиться пёстрая компания после прыжков через огонь, и сразу поспешила к небольшой заводи, где планировались гадания с швырянием на воду веночков. В предсказания я не верила, ибо одно время сама таким образом над своими одноклассниками прикалывалась, предлагая "брильянтовым да яхонтовым" по руке погадать. Послать меня никто не решался, и бедные и несчастные одноклассники были обречены выслушивать всю чушь, которая придёт мне в голову.
Проходя сквозь деревню, я отметила полное отсутствие хозяев в домах, а домашней живности — на улице. На запертых дверях висели стебельки жгучей крапивы, она же была прицеплена и к зарытым ставням, чтобы нечистая сила не проникла в дом. На одной двери я заметила причудливо скрученную из этой травки фигу, наглядно демонстрирующую нечисти, как её тут "любят". Я подивилась людской фантазии и восхитилась терпением неизвестного шутника — не жалел, видимо, человек свои руки.
Глубокая заводь была отгорожена от любопытных глаз пышными зарослями шелестящего камыша, и мне стоила большого труда найти нужную тропинку, ведущую к кусочку песчаного пляжа. На небольшом пятачке столпилось человек двадцать; у самой кромки воды, придерживая подолы сарафанов, стояли молодые девицы с венками в руках. Добры молодцы весело скалили зубы и азартно спорили, чьи венки сегодня потонут, то есть кому в девках ещё год ходить. Я вообще сомневалась, что хоть один пойдёт ко дну: вода буйно цвела и зеленела, мелкая ряска ковром покрывала речную гладь, чуть сносимая слабым течением.
Плести венки я не умела, гадать самой себе не любила, поэтому присоединилась к группе "болельщиков", радостно комментирующих каждый бросок очередного венка. Девушки скромно хихикали, стреляли глазками и кончиками лаптей отталкивали приплывшие обратно венки, которым было, наверное, элементарно стыдно, ибо больше половины, на мой неискушённый взгляд, напоминали воронье гнездо.
