— Понятия не имею, — признался я. — Такую тварь я, как и ты, вижу впервые. Впрочем, у меня среди друзей есть знаток дэйдрической магии. И хотя он не любит говорить на эту тему, опознать, что это за тварь, думаю, не откажется.

— Надеюсь, больше мы таких уродов не встретим, — высказался Бор.

— Я тоже, — вздохнул я, — но вряд ли стоит на это рассчитывать. К армии Мехруна Дагона присоединяются все новые существа. Этот гигант яркий тому пример.

— Что ж, по крайней мере, его тоже можно убить, — заметил Бурд.

Бор, попробовав поднять лежащую на земле секиру, от неожиданности выпучил глаза и только чудом уронил её себе не на ногу.

— ... — высказал он свои впечатления. — Тяжелая!

— А это что такое? — спросил вдруг Сорен. — Ай! Оно шевелится!

Встревоженно оглянувшись, мы увидели, что он стоит под тем коконом, процесс подвешивания которого я имел возможность наблюдать.

— Идиот! — вызверился на него капитан. — Было же ясно сказано — никуда не лезть и ничего не трогать!

— Тише, капитан, — вмешался я. — В данном случае трогать можно. И даже нужно. Я покажу, как правильно его... трогать. И объясню, почему.

Стражники притихли.

— Это кокон, — я подошел ближе к пульсирующему кожистому мешку, доставая убранный, было, в ножны меч. — Одна из немногих безопасных вещей в Мёртвых Землях. А поступать с ним следует вот так, — взмах — и в пыль высыпаются несколько монет и две бедренные кости.

Правая и левая. Человеческие.

Бора перекосило, Бурд закаменел лицом, как и третий стражник, а Сорен скривился.

— Какая мерзость...

— Нет, господа, самая большая мерзость — вот, — я указал Умброй на обвисший тряпкой кокон. — Потому что эта... вещь — то, чем стали бы мы с вами, если бы попали в плен к дремора... живыми.

— То есть оно... вот это... раньше было человеком? — с ужасом уточнил Бор. — Оно сейчас шевелилось, потому что... было живое?

Я кивнул.

Стоящий рядом Сорен посмотрел на кокон... потом на свою руку, которой к нему прикасался... и стремительно развернулся к камням, извергая на землю содержимое своего желудка. И, судя по звукам, не только он. Я отошел, чтобы не присоединиться к ним, вспоминая, как меня самого вот так же выворачивало под Кватчем. Только, в отличие от стражников, я, чтобы понять, что это такое, в тот раз рассмотрел эти проклятые коконы во всех подробностях. И от этого было еще гаже.

— Теперь вы понимаете? — чуть погодя спросил я у всё еще зеленоватых стражников.

Бурд кивнул:

— Никто не заслуживает такой участи.

Потом подумал и добавил:

— После всего, что я тут увидел... я буду зубами грызть дэйдра, чтобы не допустить их к моему городу. А ублюдков из "Мифического Рассвета" самолично давить стану. Даже если это будут мои собственные дети.

Остальные молча кивнули.

Будут. И я буду. Именно поэтому я спустился бы в любые айлейдские развалины, если бы не нашел до того Великий Велкиндский камень в Мискарканде. И спускался бы до тех пор, пока не нашел бы, несмотря на всю свою ненависть к ним и жгучее нежелание это делать. И именно поэтому я заранее готов войти в Великие Врата Обливиона.

Но это потом. А сейчас у нас цель хоть и поскромнее, но не менее важная.

Упругая красная мембрана, пугающе похожая на чью-то растянутую до предела плоть, мягко и почти бесшумно проминалась под тремя парами сапог. Где-то внизу, в полутемных переходах "Коридоров Черного Избавления" остались Бор и третий стражник, имя которого я так и не услышал, попавшие в дреморские ловушки. И если Бору в какой-то степени повезло — огромное лезвие, разрубившее его надвое, даровало ему страшную, но все же быструю смерть, то крики второго стражника, нанизанного на выскочившие из стены копья, будут преследовать меня еще долго. И не только меня — у Бурда челюсти стиснуты так, что зубы вот-вот начнут крошиться, а Сорен, нянчащий обожженную руку, белее снегов вокруг Брумы. Мне самому было тошно до того, что хотелось выть. Спасти умирающего было невозможно, с такими ранами, как у него — пока мы пытались подобраться к нему, ловушка сработала несколько раз, превратив внутренности несчастного в месиво — подобное под силу разве что богам... но боги что-то не торопятся приходить к нам на помощь.

— Это оно? — спросил Бурд, глядя на кувыркающийся в потоке энергии Сигил. — Это... сердце врат?

— Да. Это Сигильский камень. Печать, удерживающая проход в наш мир открытым.

— И что с ним нужно делать?

— Все очень просто, — я подошел к пылающей черным огнём сфере, венчающей столб энергии — хранилищу Сигила — и погрузил в неё руку. — Протягиваешь руку... и достаешь.

И, вернувшись обратно, продемонстрировал своим спутникам вспыхивающий багровыми искрами небольшой черный шар Сигильского камня.

— А потом наслаждаешься зрелищем, — я махнул в сторону ударившего в багровые небеса огненного столба, — и ждешь, когда тебя перенесет домой.

— Просто перенесёт? — напряженно уточнил Бурд, глядя как все вокруг начинает разрушаться.

— Просто перенесёт, — подтвердил я. — Так что можешь расслабиться и порадоваться тому, что мы все-таки утерли нос дэйдра.

Капитан слабо улыбнулся в ответ, нервно косясь на разливающиеся вокруг нас волны холодного белого пламени. Которое на самом деле вовсе не пламя.

— Это уж точно. Значит, просто достаешь Сигил и ждешь переноса?

— Именно так, — успел ответить я, прежде чем все растворилось в ослепительно-белом сиянии.

Следующее, что мы услышали, был радостный вопль:

— Капитан! Капитан Бурд! Вы сделали это! Клянусь богами, вы действительно сделали это!

И чуть тише:

— Мы уже почти отчаялись снова увидеть вас живыми.

— Да, — пришедший в себя Бурд улыбнулся. — Мы сделали это! Мы утерли нос этим дэйдра! Не могу сказать, что это было легко... а без нашего друга, — он без предупреждения облапил меня за плечи, — это было бы и вовсе невозможно, но... теперь я знаю, как закрывать эти проклятые врата. И вы тоже узнаете. Враг не пройдет в Бруму!

— Враг не пройдет! За Бруму!! — взревело несколько десятков глоток. — Качать капитана! Качать героя Кватча!

Заорав от неожиданности что-то очень громкое и очень нордское, я взлетел в вечереющее небо и, под многоголосый одобрительный рев, упал в море подставленных рук. Где-то рядом вопил и бранился счастливый Сорен, хохоча и требуя быть поосторожнее с рукой, а впереди, безуспешно пытаясь "сохранить лицо", что-то рычал такой же радостный Бурд.

Война продолжалась. Но первая битва за Бруму была выиграна.

____________________________________________________________________________________________________

1 — ...баллад, пересказывающих содержание "Песни о Пелинале"... — сама "Песнь" стихотворным произведением не является.

2 — Морич! Пеллани морич ва Мискарканд! (альдм., айлейдск.) — Темный эльф! Чужак темный эльф в Мискарканде!

Месяц Середины Лета — Высокого Солнца, год 434 Третьей Эры. В поисках союзников. Окато.

— Вставай, засоня! Обливион проспишь, — радостно гаркнул у меня над ухом Белизариус.

— Иди в Бездну, придурок, — я натянул одеяло на ухо и отвернулся к стене. — Дай поспать.

— Вставай-вставай, Магнус уже высоко.

В ответ я на смеси нордского, сиродиильского и родного данмерского подробно объяснил ему, куда он может засунуть и Магнус, и Мессер с Секундой... и что с ними проделать для получения наибольшего удовлетворения. После чего спрятал голову под подушку в надежде, что непонятно почему решивший содрать меня с постели приятель осознает несвоевременность устроенной им побудки и отвяжется.

— Опять до поздней ночи кис над своими пузырями? — ржущий, как жеребец, Бел отнял подушку и стянул с меня одеяло. — Вставай, там Карриус из Коррола вернулся. Грандмастер просил тебя разбудить. Так что давай, заплетай косичку, повязывай бантики...

Грандмастер? Коррол? Эти слова преодолели сопротивление упорно не желающего просыпаться мозга, и я с тоской понял, что вставать все-таки придется...

— Угу, — сев на постели, я потер слипающиеся глаза, потом до сонного разума дошло все остальное, и я ошалело уставился на приятеля. — Ты, что, сдурел? Какие бантики?

— Ага, — обрадовался он. — Значит, ты меня слышишь. Гонец, говорю, прибыл.

— Это я уже слышал, — я сел на постели и потянулся за гребнем.

Накануне я допоздна засиделся в зельеварне над перегонным кубом, ожидая, пока из отвара корней маранты и шляпок мухомора выпарится излишняя жидкость. И, чтобы, укладываясь спать, не будить своей вознёй остальных, в дормиторий(1) уже не пошёл, воспользовавшись тем, что в зельеварне было, где переночевать. Полученный в результате полуночного бдения над кубом концентрат потом предполагалось смешать с так же перегнанной смесью настоя листьев сонного папоротника с крошечной щепоткой светящейся пыльцы и добавить несколько капель настоя листьев манжетки — для нейтрализации вредных эффектов совмещения маранты с мухомором. И это — лишь малая часть того, что входило в состав.

Это не было моим очередным экспериментом — я готовил мазь для Джоффри. Алхимик из Гильдии Магов в Бруме, снабжавший ею грандмастера раньше, после того, как мы с Бурдом закрыли первые врата Обливиона, получил от графини Карвейн огромный заказ на лекарственные зелья, который отнимал у него все время, поскольку нужда в них росла с каждым днем — как мы и предполагали, новые врата открывались практически ежедневно. На остальные заказы у него не оставалось ни времени, ни сил. Вот только, к сожалению, профессиональная ревность никуда не девалась. Явившись к нему, то есть к ней — алхимиком оказалась пожилая имперка по имени Селена Орания — с просьбой поделиться рецептом, ибо суставы старого грандмастера не могли ждать, когда у неё дойдут руки до заказа из Храма Повелителя Туч, я сначала был обруган, назван "наглым выскочкой" и "проходимцем с улицы". И только потом милостиво выслушан и с откровенной неохотой снабжен столь необходимой мне бумажкой с умопомрачительной сложности составом и — что меня по искренне обрадовало — предельно ясными и подробными инструкциями. Да и то — пришлось дать слово, что я буду готовить мазь именно для Джоффри, а не на продажу. Слово я дал, но кто бы знал, чего мне стоило сдержаться и не высказать вздорной магичке все, что я о ней в тот момент думал. Во всяком случае, прощаясь, я улыбался госпоже Орании так же ласково и искренне, как дядюшка Болвин — мне... в тот самый вечер, события после которого и до дня встречи с прежним Императором начисто стерлись из моей памяти.

— Не надоело тебе каждое утро, как девица, красоту наводить? — хмыкнул Бел, глядя, как я с тихим шипением воюю с волосами. — Обрезал бы это безобразие и все... поутру два раза пятернёй по башке провел и уже красивый. С такой мордашкой и так все бабы твои. Тем более, тебе и бриться пока не надо.

— Отстань, придурок, — ухмыльнувшись подначке, лениво огрызнулся я, стягивая косу шнурком. — Иди вон, морду поскобли. До девичьей гладкости щек. А то наш красавчик на твоем фоне немужественно смотрится.

Бел негромко засмеялся. Эти взаимные шпильки и ленивые отгавкивания — как правило, с моей стороны — были привычны и не вызывали настоящей обиды. В отличие от возобновившихся подначек только что упомянутого Ахилла, у которого не далее, как позавчера, Ролианд, за попытку прилепить ему прозвище Молокосос, разбил на голове глиняную кружку с этим самым молоком. То, что северянин любит его больше, чем даже мед, знали все, но только красавчик додумался его этим попрекнуть. Ролианда за драку капитан Стефан щедро наградил внеочередными караулами на стенах Храма, зато Ахилл теперь ходит исключительно "до ветру" — и то по стеночке — и пугает народ забинтованной башкой и раздутой сизой рожей с глазами-щёлками — у северянина рука тяжелая, особенно в гневе. И кружка оказалась крепкая. Красивый стал... увидишь ночью и в штаны наложишь, от такой-то красоты. Во всяком случае, именно так высказался по поводу новой внешности Ахилла Барагон, подначивая тихоню Феррума — тоже еще тот зубоскал, почище Белизариуса. Рыжий, правда, на подначку не повелся, равнодушно буркнув "Учту", перед тем, как сбежать в арсенал.

Что до Ахилла — поделом придурку. Мартину сейчас не до него, а я лечить дураков не нанимался. Разве что сам попросит. Хотя Ахилл, учитывая нашу с ним давнюю нелюбовь друг к другу, не попросит. Притом, что я, поразмыслив, решил, что убивать его все-таки не буду. Но и сообщать о перемене решения никому не стал, решив, что ожидание расправы — более изощренная месть, нежели собственно расправа. Более того, на днях словно бы ненароком обронил, что некоторые обиды прощать нельзя. Впрочем, с него станется эдак ненавязчиво нарисоваться возле Мартина, когда тот снова появится в Большом зале, чтобы вызвать сострадание и получить свою долю его внимания в виде сеанса исцеления.

— Нее, — протянул мой приятель. — Я тебя знаю. Если я уйду, ты тут же завалишься обратно дрыхнуть. И тогда, — лисьи глаза предвкушающе сощурились, — будить тебя придет Ролианд. С ведром ледяной воды. Он здоровый, так что ничего ему не будет. Зато ты изобретешь парочку новых ругательств, потому что я сегодня ничего нового не услышал.

Вот оно что. Я фыркнул:

— Не дождёшься, — и, поежившись, потянулся за одеждой.

Дрова в каминах за ночь прогорели и, хотя какая-то добрая душа разожгла их снова, было довольно прохладно. А Бел возвращать одеяло явно не собирался.

— Джоффри не говорил, зачем я ему понадобился? — торопливо натянув штаны, я принялся сражаться с завернувшейся хитрым узлом рубашкой.

— Нет, — посерьёзнев, покачал головой Белизариус, — но радостным, доложу я тебе, он не выглядел. Хотя если бы меня так скрутило, как его, я бы тоже не веселился.

— Он у себя? — сапоги оказались забрызганы какой-то дрянью, но что-то с этим делать времени не было.

Как и выяснять, во что это я их вчера уделал. Ладно, сойдет и так. Кто там будет присматриваться?

— А где же еще? С тех пор, как его болезнь опять обострилась, он почти не выходит.

Я с тоской покосился на расставленные на столе флаконы с компонентами и вздохнул. Не успел. Осталось, к счастью, всего ничего, но придется заканчивать уже после беседы с грандмастером.

Джоффри принимал доклад Карриуса — одного из Клинков, с которым я почти не был знаком, что, принимая во внимание длительность и частоту моих приездов в Храм, не удивительно — полулежа в постели. На одеяле перед ним лежало распечатанное письмо. Сам Карриус, серый от усталости, обессиленно обвис на стуле, оседлав его, как лошадь, и сложив руки на деревянной спинке. Рядом с постелью грандмастера в кресле расположился Мартин.

— Коррол не сможет выслать нам помощь, — произнес он, увидев меня.

Поморщившись от боли в распухших запястьях, Джоффри попытался подать пергамент мне, но я торопливо подошел и взял письмо сам, избегая прикасаться к руке грандмастера. Не из брезгливости, нет. Просто, как он признался, любое неосторожное прикосновение для него болезненно. Будем надеяться, это ненадолго. Хотя, по-хорошему, ему следовало остаться в Вейноне, а не приезжать в промороженный Храм Повелителя Туч. Здесь болезнь его доконает раньше, чем где бы то ни было еще.