С рассветом я вышел из замка и окунулся в просыпающийся Валедо, как в прохладное озеро. После душного, давящего замка, в котором я чувствовал себя, мягко говоря, неуютно, мне было приятно очутиться в городе, пусть даже в таком грязном и старом.
На рынке я нашел несколько лавок, торговавших травами, но нужных там не было. Пришлось долго расспрашивать старуху-торговку, тугую на ухо, объясняя, что мне надо, чуть ли не на пальцах. Прохожие уже начали на нас коситься, когда она наконец-то поняла, что я от нее хочу, и направила в пригород, к некоей Мэйле. Задерживаться больше намеченного мне в городе не хотелось, но какое-то время у меня в запасе было — король, как я уже упоминал, раньше полудня из постели не вылезал. Поэтому я дал старухе медяк за труды (и впрямь, она честно пыталась напрячь слух во время разговора) и пошел по улице Чистильщиков по направлению к кладбищу, потом свернул и, чертыхаясь, пробрался через грязь и лужи к группе хибар за городской стеной. Построены они были... хотя нет, не то слово — они были сложены из веток и глины, о планомерном строительстве речи не шло. Запах стоял такой, будто сюда сваливали отбросы со всей столицы, да так оно и было. Раньше их вываливали в речушку, протекающую на другом конце города, и за много лет такого использования она засорилась настолько, что стала больше похожа на болото. Тогда мой отец повелел платить самым жалким жителям, что сами были похожи на отбросы, чтобы они отвозили мусор на тележках за город и закапывали там. Похоже, эта традиция прижилась; дома были построены частично из того, что горожане выкидывали за ненадобностью, тут и там я видел засыпанные ямы, но все больше просто груды отходов. Плохо работают. Или им перестали платить.
Я опознал нужную мне лачугу по инкрустированной дверце (именно эту примету назвала мне торговка) от шкафа, когда-то, безусловно, дорогого. Постучал, и, услышав нечленораздельное бульканье, вошел внутрь.
В центре жилища валялись угли, от них еще шло тепло; с потолка свисали пучки трав, и только благодаря их сухому, пряному аромату, пробивающемуся через вонь, я не выбежал тут же, зажав нос. Не то, чтобы я как-то особо чувствителен к запахам, в конце концов, я жил на дне Дор-Надира, но это было слишком... Словом, я не убежал, и, следовательно, смог увидеть скорчившуюся в углу женщину.
— Я пришел купить травы. — Сказал я, стараясь дышать ртом, но и его особо широко не разевать.
— Белоголов... — заскулила женщина, прикрытая лишь кучей тряпья.
— Ты Мэйла?
— Да... Мэйла я... не режь меня...
Да я счастливчик. Куда ни пойду — всюду встречаю понимание и готовность сообщить мне то, что я прошу.
— Не буду, — пообещал я. — Мне нужны травы. Я дам за них... — я вынул из кошелька монету и повертел ее, — золотую монету.
— Синецвет, кемрица... — пробормотала травница, но подползла ближе, как зачарованная пялясь на золотой. Я раздельно произнес:
— Мне нужен синецвет, тут ты права. А еще налепиха, чекрыш и... — я порылся в памяти в поисках невианского названия травы. — Цепун.
Без цепуна никак, хоть от него у меня и будет голова болеть дня три, не меньше. Все из любви к искусству. Искусству шпионажа, чтоб ему пусто было, и Вито тоже, и моему любопытству. Взять бы их разом и утопить в яме с отбросами.
Женщина кивнула и полезла обратно в тот же угол. Сначала мне показалось, что она опять заляжет там и начнет ныть про белоголов, но она стала копаться в каких-то мешочках, и у меня появилась надежда на то, что я получу искомое прямо здесь и сейчас. Я воспрял духом.
Травница, не переставая бормотать себе под нос названия трав, причем некоторые из них были исключительно хавирские, что меня порядком удивило, все рылась в углу. Наконец она протянула мне четыре мешочка. Мне осталось лишь надеяться, что травы, содержащиеся в них, собирали не несколько лет назад, иначе толку от них будет чуть. Следовало проверить, нужные ли травы я получил. Я развязал первый мешочек — пахнуло сладостью, чем-то напоминающей сирень. Женщина наблюдала за мной, не мешая, ведь исконное право покупателя — проверить товар. Второй мешочек пах свежей травой с ноткой лимона, третий — слабо, корицей с горчинкой. А четвертый... в нос мне ударила волна сладкого, тягучего, кружащего голову запаха. Цепун, который в Хавире называют 'аш-алла и надир', что в переводе означает 'уносящий душу за пределы'. Я кивнул, кинул ей золотой. Она схватила его, отползла и забормотала:
— Калея красная, чемерица, мед и черный корень...
Я собирался уходить, но почему-то остановился и спросил:
— Как ты сказала?
— Калея красная... чемерица, мед и черный корень...
— Для чего это... используется? — спросил я, и внутренне похолодел. Не знаю, что заставило меня ждать от нее осмысленного ответа, но Судьба в этот день была благосклонна. Или, как раз наоборот — нет.
— Чтобы убить ребеночка... в животе. Убить... Раз — и нету... — она захихикала. — Надо? Еще золотой.
— Нет уж, — ответил я. — Хватит с тебя и этого. Прощай.
Вышел я, шатаясь, и вовсе не от буравящего мозг запаха. Внутри, как птица в клетке, билась мысль: 'Почему?'. Я бы выпустил ее на волю, как того жаворонка, но для этого пришлось бы разорвать себе грудную клетку, а я был уверен, что это чертовски больно.
Похоже, сегодня опять придется прижать Советника. Я был готов даже, если понадобится, прибегнуть к магии. Подействует ли она на него? Должна. Иначе я вытяну из него жилы самолично.
Мне следовало поторопиться, что я и сделал. Вернулся загодя, отмылся от грязи и запрятал мешочки с травами в мою секретную шкатулку. Потом, правда, передумал — травы следовало просушить как следует, если я намеревался сварить из них сегодня хоть что-то путное. Поэтому я разложил их под кроватью, и там же поставил шкатулку, надеясь, что ее магия отпугивает и на расстоянии нескольких шагов. Надел шутовской наряд и отправился в трапезную — успел как раз к выходу короля. Весь завтрак пришлось кривляться, пыхтеть и смеяться, и это, пожалуй, было даже тяжелее, чем в худшие годы старческого своего обличья карабкаться в гору, возвращаясь домой с хворостом. Утешало меня только то, что Рэд, как мы и договаривались, отправился к Вито, а, значит, совсем скоро он и Алирон уедут на север, и одной проблемой станет меньше.
Когда я исполнял танец 'пьяного медведя' вокруг короля, он поймал меня за край одежды и, притянув к себе, прошипел:
— После завтрака тут же отправляйся к королеве.
Я не ответил, поклонился, сделал несколько па. Закончив пляску уморительным движением 'медведь сам себе оттаптывает лапу', я скатился кубарем с возвышения, на котором стоял королевский стол, и завопил, якобы от боли. Несколько приближенных короля, которые пользовались привилегией вкушать вместе с королем пищу и изысканное вино, пара баронов и герцог, засмеялись. Один из них что-то шепнул королю, и тот сверкнул на меня глазами. Я понял — удалиться следует немедленно. Что и сделал — меня уже тошнило от Его Величества. В переносном смысле, конечно, потому что живот-то как раз сводило от голода — со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки.
Я спрятался на кухне в уголке, перекусил чем-то, даже не запомнив, что попадало мне в рот, и отправился к королеве. По пути я заглянул в сторожку, и, подслушав разговор стражников всего в течение пары минут, убедился, что Рэд действительно отправился куда-то с утра.
Королеву я застал в относительном одиночестве — тех двух пышногрудых, слава Богам, не было, только безучастная ко всему Аделаида. А безучастная ли? Помнится, в прошлый раз она исчезла как раз перед тем, как в покоях королевы появился король, 'неизвестно откуда' узнавший, что у Ее Величества гости. Я решил держаться настороже и ничем не выдавать, что с королевой нас объединяет что-то большее, чем ее психопат муж, решивший за ней пошпионить. Я читал стихи хавирских поэтов почти до самого ужина, королева делала вид, что слушает, хотя мысли ее были явно далеко и от шитья, и от замка, и от моих стараний. Наверное, она заметила, что я охрип, потому что встрепенулась и предложила мне пойти отдохнуть, и вернуться завтра, так как 'она получает искреннее удовольствие от моего общества'. Я ей не поверил. Ха.
Только к закату я получил возможность запереться у себя и достать травы. Они просохли, да благослови их Боги. В комнате стояла жаровня, которую использовали для обогрева зимой; в кубках недостатка не было, я почти каждый вечер убалтывал экономку выдать мне вина, якобы для излечения моей больной ноги. Для этого мне приходилось улыбаться ей, нежно обнимать за талию, говорить всякие цветастые комплименты и один раз даже поцеловать. Я, когда мне надо, могу быть очень обаятельным мужчиной. Спросите хотя бы у экономки.
Воды я специально оставил с утра, когда мылся.
Итак... как там говорил профессор Керрех?
Подвесив котелок на крюк и налив в него воды, я зажег камин. Расставил кубки перед собой, подождал, пока закипит вода в котелке, разлил ее по кубкам — и уже на жаровне стал нагревать каждый из них, высыпая туда нужную траву. Каждую нужно было поварить отдельно, а потом уже соединить в один отвар... Два часа. Потом на встречу с Вито, отвар взять с собой, и, возвращаясь, подняться на башню — вдруг король там.
Я вздохнул и высыпал в воду цепун, предварительно открыв окно. Он должен вариться дольше всех, а, если не обеспечить приток свежего воздуха, я задохнусь здесь со счастливой улыбкой на лице.
Я успел вовремя. Слил отвар в дорожную флягу для вина, переоделся и отправился в город.
Советника не было, когда я пришел. Не было его и последующие три часа, которые я провел, изводя себя предположениями одно абсурднее другого. В конце концов я доиспереживался до того, что стал подумывать о том, что Вито наверняка наплел мне баек про королей и связь, а сам украл Рэда и увез его в Хавир, чтобы развратить. Уже по одному этому бреду можно было догадаться, насколько мне вредно сидеть, ничего не делая, поэтому я ушел из таверны, кинув на стойку медяк. И вернулся в замок, надеясь, что удача моя вернется, и я хотя бы с королем повидаюсь этой ночью.
Спать хотелось так, что я был почти готов пройти в королевскую опочивальню и попросить Эдуарда вести беседы с призраком в дневное время, чтобы я мог отсыпаться, как и положено мне по возрасту. Но свалиться на пол, храпя на весь замок, я не успел — ровно в то же время, что и в ту памятную ночь, в коридоре с секретным ходом появился король. Все с тем же подсвечником и в рубахе, только на голове был ночной колпак — сегодня похолодало.
Я дождался, пока он скроется в проходе, поспешно глотнул из фляги и пошел за ним. Перед плитой я помедлил, опасаясь, что повторится тот приступ, но ничего не было — если не считать легкого головокружения. Но это начинал действовать напиток, так что я двинулся дальше.
По лестнице, ведущей в башню, мне пришлось подниматься, держась за стены — голова словно потеряла связь с шеей и норовила взмыть под потолок. Я прильнул к расщелине между досками двери, и вгляделся во тьму.
Луны в эту ночь не наблюдалось, все небо до горизонта затянули тучи, обещающие дождь всем своим видом и погромыхиванием на западе. Король стал на то же место, что и ранее, поставил свечу...
— Мама, здравствуй... — сказал он.
Я с трудом подавил тошноту и продолжил смотреть. Ничего. Ни единого долбанного призрака. А в снадобье Керреха я был уверен так же, как в том, что мне сто шестьдесят три года. Значит...
— Да, он совсем не обращал на меня внимания, — посетовал король в пустоту. Я прислушался. — Как будто я — мальчишка. А я не мальчишка.
Мне показалось, я понял, о ком он говорил.
— А Тобиас все торопил и торопил... Я знаю, убить отца тогда было плохой идеей. По крайней мере, по первому требованию Тобиаса.
Сюда бы Вито, да пару судей из тех, что почестнее. И Совет графов.
— Он хотел, чтобы я отдал ему часть земель... угрожал рассказать всем, что я сделал. Имел наглость... прямо после коронации...
А я, оказывается, чуть не подслушал тогда крайне важный разговор. Интересно, изменилось бы что-нибудь, сообщи я Вито такую новость полгода назад?
— Да... ты права. У него их нет.
Чего нет? Доказательств?
— Но я все равно боюсь...
Дальше он понес все тот же бред: что он должен быть сильным, что его мать ему поможет, а кругом враги. Я дождался, пока он попрощается с 'призраком' и, спотыкаясь, спустился. Как я добрался до кровати — не помню, все было как в тумане. Голова раскалывалась на кусочки, внутренности горели. Я выпил чистой воды и меня стошнило рядом с кроватью. Порадовавшись тому, что убрал все следы приготовления напитка за собой ранее, я упал головой в подушку и уснул.
Сон, приснившийся мне после отвара, я запомнил очень хорошо.
Мне снилось, что я в своем домике в горах, сижу в кресле-качалке, укрытый пледом. Снаружи по-волчьи воет ветер. У моих ног сидит Хилли, и со счастливой улыбкой обнимает какой-то большой сверток.
— Привет, Хилли, — говорю я, и замечаю, что изо рта у меня сыплется песок. Я понимаю, конечно, что так говорить неудобно, но поделать с этим ничего не могу, поэтому извиняющее развожу руками перед своей ученицей.
— Ничего, — говорит она, — просто время пришло.
— Где ты была? — спрашиваю я.
— На развалинах замка, — отвечает Хилли. — Там я нашла два клада, на один больше, чем ты.
— Какой же первый? — спрашиваю я.
Она в ответ разворачивает сверток — и я вижу, что на руках она держит саму себя, когда ей было десять лет. Когда она умерла от мора.
Я совсем не удивляюсь. Я спрашиваю:
— А какой второй?
— Обернись, — говорит она.
Я послушно оборачиваюсь...
И просыпаюсь.
Проснулся я от того, что в дверь кто-то стучал — кулаком или ногой. И орал, чтобы шут Его Величества поторапливался, иначе лишится головы. Сказать по правде, я был бы не против такого исхода — вышеуказанная часть тела болела так, что мне хотелось взвыть. Но — делать нечего, я оделся, прихватил погремушку и, выходя, наградил солдата, стучащего в дверь, презрительным взглядом. Но шаг ускорил, даже почти побежал.
По дороге в трапезную я мало смотрел по сторонам, и, как следствие — проглядел кое-кого. На меня сзади будто навалился тяжеловоз, долбанул копытом и пробасил:
— Не путайся под ногами!
Я обернулся и узрел Рэда, с недовольной миной оглядывающего мою персону. Я одновременно обрадовался и огорчился. И, поскольку вокруг было полно свидетелей, завизжал и прыгнул на него, обхватив руками и ногами. Приблизил лицо к его уху и прошептал:
— Какого черта ты тут делаешь, полено?
Он, делая вид, что отдирает безумца-шута от себя, ответил:
— К Вито меня не пустили, он заболел. Я сочинил историю про семейный долг и попросил Алирона поехать со мной.
Я мог бы по праву гордиться моим учеником. Раньше он не мог соврать о цвете подкладки своего плаща, а уж о том, чтобы использовать святое — честь своего рода, для того, чтобы завлечь обманом друга за собой, и речи быть не могло. Я вцепился в Рэда сильнее.
