Произойдет ли выгода от сих трудов, и успею ли я оную увидеть — Бог весть. Но стремиться к совершенству необходимо. Navigare necesse est. Кто ищет покой, уподобляется покойникам еще при жизни.
КРЫМСКОЕ ЛЕТО
Пока я выводил директориум Южного завода на путь истинный, увезенные мною сельские ребята усердно восполняли пробелы в постижении школьных наук. Не всегда в охотку, иногда и под розгою: корень учения, известно, горек. Таких школяров, чтобы совсем без принуждения обходились, бывает один на сотню, наверно, — и не всегда сии умники оказываются столь же хороши в работе, как были в учебе. Да и миновало уже то время, когда можно было довольствоваться уединенными лампадами разума, светящими во мраке невежества: ныне отыскание новых способов, ведущих к вящему процветанию сложных промыслов, становится делом артельным.
Подобным образом, в части летучих машин Семену Крутикову было указано приготовить из вверенных его попечению отроков такую команду, которая способна окажется испытывать и воплощать мои идеи, высказанные в самой общей и не вполне обдуманной форме. Это для начала; в будущем желательно так устроить, чтобы обходиться вовсе без постороннего водительства.
По-первости, урок сопливым инвенторам поручен был далеко не самый сложный. Артифициальной птице, в присутствии государыни, двора и множества зевак доказавшей способность к полету, не хватало... Ну, если сравнить с настоящими птицами, живыми, не хватало ей лап. Салазки с окованными железом полозьями, скользящие с высокой горы по ледяному желобу, наилучшим образом сообщают летающей машине нужную скорость, однако применимы крайне ограниченно по времени и месту. Потребное им сочетание условий почти нигде не исполняется. В России зима продолжительна и морозна, так рельеф малопригодный, плоский. Телятин холм, близ моего имения, или Воробьевы горы под Москвою — все же недостаточно возвышены. Едва летун оторвет от земли задницу, как ей уже снова угрожают кочки: запаса по высоте считай, что нет! Европа, особенно медитерранская ее сторона, радует крутыми склонами, зато изобилия снега и льда не обещает... Разве, на каком из альпийских глетчеров разгонный желоб построить? К черту: вот уж куда совсем не влечет! Вовсе не чувствую охоты ползать меж промороженных ледяных пиков. Мои старые кости мечтают о ласковом солнышке, изъеденные пороховым дымом легкие просят для дыхания теплого морского бриза... Главное же, в горах возвращение летучей машины на твердь грозит превратиться в неразрешимую проблему. Ровную площадку не вдруг найдешь, а нашедши — попадешь ли еще на нее?! Жаль будет ребятишек, ежели убьются.
Так что, полозья побоку: надобно иное. Разумеется, механические подобия птичьих ног мастерить незачем: конструкция из множества рычагов и пружин вышла бы монструозной по сложности, неподъемной по весу и едва ли годной для передвижения. Кто бы ни творил в нашем мире жизнь, божественный разум или слепая натура, — идея неограниченного вращения этой созидающей силе осталась чужда. В то же время, инженерная мысль преимущественно на этом принципе все и строит. Оставя пока в стороне прожекты артифициальных птиц, опирающихся на легкую кожаную лодку и поименованных мною 'гуси-лебеди', велел юной команде заняться подбором приемлемого размера колес, в сочетании с наименьшим весом, и поиском лучшего способа крепления оных к машине. При шестисаженном размахе крыльев, мнилось уместным использовать упругую бамбуковую перекладину длиною не менее двух сажен, пропущенную где-нибудь под сиденьем летуна, чуть впереди центра тяжести. Прочность и гибкость этой колесной оси тоже следовало выбрать достаточные без излишеств. Чтобы не ломать дорогостоящую и уже испытанную в полете 'Шелковую птицу', ребятам поручено было собрать ее нелетающую копию, тождественную по каркасу, но обтянутую простой парусиной, и ее уже таскать по степи за упряжкой, меряя усилие на крюке пружинным прибором, сделанным по инвенции славного Роберта Гука. В следующем ряду экспериментов предполагалось, закрепивши хвост на шарнире, ронять сию модель передней частью на колеса, раз от раза увеличивая высоту.
В моем собственном тесном содействии при этих нехитрых опытах нужды не обреталось; довольно было кратких ежевечерних докладов. Тем паче, сразу по прибытии нашем в Крым нашлось множество несравненно срочнейших дел. Во-первых, поместье крымское, пробывши несколько лет без присмотра, оказалось для обитания негодным. Из дюжины семей неаполитанских виноделов, водворенных близ руин древней Поссидимы, большая часть сбежала назад в Италию, обругав на прощанье крымский климат, якобы не подходящий для лозы по причине жутких зимних морозов. Что у соседей виноград не вымерз, ничего в их глазах не значило. Переселенцы, которые остались, о своем упорстве пожалели, потому как на деревню напали разбойники. Бог весть, какие именно: кто уверял, что татары, кто говорил о русских дезертирах — только уцелело лишь два семейства, сумевших на лодке уплыть в Кафу. Остальных — кого вырезали, кого угнали в плен; жилища спалили. В моем недостроенном палаццо подожгли стропила, отчего крыша рухнула вовнутрь, засыпав комнаты битой черепицей. Толстые стены из местного известкового камня не пострадали, разве что слегка закоптились; но жить в доме стало невозможно. Ввиду сего, разместились по-походному, в армейских полотняных шатрах. Нападение произошло сравнительно недавно, на исходе минувшей зимы. По вероятию, негодяи все еще оставались в ближних окрестностях и готовы были, при случае, повторить успешный набег. Предотвращением сей возможности пришлось заняться в самую первую очередь. Благо, для обращения к властям далеко ехать не требовалось: высшие губернские чины имели обыкновение начало лета встречать в Кафе, предпочитая пыльному Азову цветущий черноморский берег.
Любой превосходительный или высокопревосходительный чин, приезжая в провинцию, обязательно визитирует всех значимых в местном масштабе персон. Либо у себя принимает, по обстоятельствам. Это ритуал непременный, как у кобелей при встрече — обнюхаться. Не обязательно в самый первый день, но, чуть отдохнувши с дороги, будь готов меряться полномочиями. Формально у меня таковых вовсе не имелось. Отправляясь из Санкт-Петербурга в сельское изгнание, я сложил с себя многочисленные государственные должности, коими был обременен. Разумеется, сложил по собственному прошению и в связи с нездоровьем. Ни один вельможа, будь он здоров, как племенной бугай, не станет спорить с подобною формулою. Альтернативой служит отстранение грубое и суровое, возможно — с отдачей под арест. Среди прочего, простился со званием генерал-губернатора Азовского, коему также подчинен Крым. Новый начальник губернии назначен не был (случается, и более важные вакансии годами в нашем отечестве пустуют), а вице-губернатор Петр Васильевич Измайлов затаил обиду на канцлера, что не дал усесться на это место. Бестужев получил в его лице еще одного непримиримого врага.
Впрочем, сие не означало безусловного дружелюбия к графу Читтанову. Бывший подчиненный и против меня успел скопить изрядную такую кучку камней за пазухою. Лучшее, на что можно было с его стороны надеяться, это пресечение разбоя в пределах добросовестного исполнения должности.
Беседовали мы, тем не менее, вполне приятельски. Из далекой южной провинции столичные интриги видятся смутно. Генерал-фельдмаршальский чин у графа не отнят, стражи за спиною и кандалов на запястьях не видать... Не значит ли сие, что домыслы об опале ложны, и он действительно отошел от дел по болезни? Возраст весьма почтенный! Но хоронить рановато: по виду, вполне себе бодр, и даже если навлек высочайшую немилость, женское настроение переменчиво...
— Прости, Александр Иванович, но без прямого распоряжения надлежащих инстанций ни единого солдата дать не могу.
На лице вице-губернатора ясно читалась опаска, что гость приехал в Крым с единственной целью: для повышения собственной значимости, возжечь очередную войну с турками.
— Петр Васильич, пойми меня правильно. Вовсе нет нужды передавать какие-либо войска под мою руку, тем более что для очистки местности вряд ли потребуется свыше полубатальона пехоты, с толковым майором во главе, да пара сотен иррегулярной конницы. Опускаться на такой масштаб, после начальствия над большими армиями, как-то неинтересно и отчасти даже срамно. Назначь офицера, коему вполне доверяешь. Я же, со своей стороны, готов дать слово чести, что не стану вмешиваться в его распоряжения, тем паче — склонять к действиям, способным ухудшить наши отношения с Портой.
— А с крымским ханом?
— Ежели разбойничали ханские подданные... Так пускай хан их ловит, сыскивает, да казнит. Не желает — придется нам эту обязанность брать на себя. Как иначе?! Потачки давать нельзя! Сам знаешь: недостаток жестокости в правлении здешние народы сочтут за постыдную слабость. На шею сядут, и ножки свесят! Моментально! Хотя, уверен, если послать Арслан-Гирею запрос — он ответит в точности подобно предшественнику своему, Селямету. Дескать, мои люди все дома, печеных жеребят кушают, кобыльим молоком запивают; а что за сучьи дети под Кафой разбой творят, знать не знаю и ведать не ведаю... Да что я тебе рассказываю: вместе ж сию переписку вели!
— И все же, Александр Иванович... Тут надобно хорошенько подумать, чтобы не оказаться нам виноватыми пред государынею...
— О чем думать?! Забудь на минутку, что речь обо мне. Усадьба местного помещика подверглась нападению и поджогу; глава губернии в задумчивости: ловить воров, или хрен с ними, пусть дальше промышляют?!
— Бывает, что некого послать.
— Бывает. Только не здесь. В Крыму войск десятикратно больше, нежели во внутренних провинциях. А коли непременно хочешь подумать, так вот тебе предмет для размышлений. Любой законопослушный обыватель имеет право биться с татями сам, а также вооружить для обороны слуг или нанять сторожей...
— Нет! Бога ради, не надо! Найду тебе батальон, только чтоб никаких приватных армий!
— Армий не будет; но черкесов, хотя бы, сотенки две в прибавку к твоему батальону наберу. И ландмилицких равное число, по императорскому указу о найме для Камчатской компании.
— Да куда же столько?!
— Нужда минует, лишних в Америку отправлю. Не беспокойся, на Бахчисарай идти — все равно недостаточно. Дальше, чем на пол-дня конного пути, в степь или на Яйлу пускать не буду. Если помнишь, Ак-Кадынларский трактат дает нам право преследования крымских набежников даже в ханских владениях, однако с тем, чтоб на чужой земле не ночевать.
— Лучше б на нее вовсе не заходить...
— Без крайней необходимости не стану. Дражайший Петр Васильич, не страшись: нет у меня намерения дразнить турок, дабы через новую войну с ними вернуть себе влияние при дворе. Больше скажу. Влияние это мне не нужно. Чины, богатство, власть, слава — тоже не влекут. Верно, пресытился. Лишь несколько странных мечтаний, запавших в душу во времена незапамятные, чудом Божиим сохранили свою силу и безотменно требуют воплощения.
Измайлов недоверчиво усмехнулся: дескать, рассказывай... Я равнодушно пожал плечами: думай, мол, что хочешь...
Ловля татей затянулась надолго: собственно, на любом пограничье с кочевниками сие занятие не прекращается никогда. Вот, и в Крыму после ухода турок христианские жители побережья наслаждались относительной безопасностью лишь в местах расквартирования крупных российских гарнизонов, простирая свои хозяйственные хлопоты не далее линии аванпостов. За нею — не скажу, что дикое поле. Рельеф не тот. Но пространство дикое и почти безлюдное, лишь изредка пересекаемое ватагами джигитов, рыщущих в поисках добычи, да преследующими оных воинскими отрядами. Ни крымские христиане, ни татары не смеют селиться в тех местах, гонять стада на девственные пажити, устраивать сады и пашни. Какой бы ты веры ни был, разорят: не одни, так другие. Зато непролазные заросли по ущельям и множество проточенных водою в известковом камне пещер дают убежище отщепенцам всякого роду и племени: дезертирам, беглым крепостным, скрывающимся от кровной мести черкесам, изгнанным за преступления татарам... Кормятся они воровством, не делая разницы между собственностью христианской и магометанской. Когда-то, давным-давно, подобным образом зачиналось казачество. Вот только, в наше время никто не станет ждать двести лет, пока изгои натащат в свои логова пленных женщин, размножатся и заведут гражданское устроение.
По данному вице-губернатору слову, я воздерживался от участия в облавах. Сказать по правде, мне оно и неинтересно. Особенно при наличии занятий, гораздо более увлекательных. Во-первых, дом надлежало исправить и достроить. Кафинские армяне, держащие в своих руках сей промысел по всему русскому Крыму, сначала заломили цену несусветную — однако вскорости поняли, что выгодный заказ может совсем из рук уплыть, будучи перенят солдатскими артелями. Сговорчивость их сильно возросла, и условия подряда оказались, в конечном счете, вполне приемлемыми. Впрочем, и солдатам дела хватило: задача была поставлена, чтобы в три месяца, до прихода осенних дождей, окончить хотя б одно крыло. Так быстро здесь строить не привыкли. Без моего плотного руководства затянули бы, самое меньшее, на год.
Во-вторых (и, вероятно, в-главных), ублюдок от противоестественной связи артифициальной птицы с одноколкой изволил появиться на свет. Как всякий новорожденный, он требовал неослабного внимания, и надо было служить при нем нянькой. Сколько ни старались ребята, нужное сочетание веса и прочности никак у них не получалось. Деваться некуда: пришлось изобрести колесо.
Нет, на славу первого (совершенно, увы, безвестного) создателя сего предмета не посягаю. Но пересмотр всей конструкции и системы действующих в ней усилий предпринял довольно-таки глубокий. У обыкновенного каретного колеса массивный обод передает нагрузку на деревянные спицы, весьма толстые и тяжелые, потому как работают они на сжатие и не должны, по возможности, гнуться. Вместо этого, ободья велел сделать тонкими и пружинистыми, связав оные со ступицами туго натянутым шелковым шнуром. Малый вес, упругость, проницаемость для воздуха — все достоинства присутствовали; вот только ни один каретный мастер за такое не брался. Так что, делал своими людьми, на ходу измышляя нужные ремесленные приемы. Естественно, работа затянулась. Кроме того, требовалось найти, где бы без опаски разогнаться.
В промежутках между различными занятиями, я регулярно ездил верхом по окрестностям: как для моциона, так и для знакомства со щедро отмеренными мне владениями. Дорога от Поссидимы до Кафы стала совершенно безопасна. Отряженные Измайловым войска, совместно с нанятыми мною иррегулярами, очищали горы дальше на запад, в сторону Судака, разоряя разбойничьи логова и часто в буквальном смысле выкуривая их обитателей из подземных убежищ. Когда сие не удавалось — пещеры взрывали порохом, вместе с укрывшимися татями. Одновременно с началом наступления, объявлено было прощение добровольно сдавшимся дезертирам: во многих случаях оказывается выгоднее оставлять врагам и преступникам выход, дабы смягчить их упорство и не доводить сопротивление до крайности. Правильное сочетание милосердия с жестокостью составляет одну из главных тайн в искусстве управления людьми.
