До создания нормальных противозмеиных сывороток нам ещё далеко. Не в том плане, чтоб совсем уж отсутствовала информация — в принципе-то знаем, как это делается, но кому и когда этим заниматься? Кадровый затык — он ведь во всём, а в медицине — тем более, поскольку никто из нас ни разу не медик. Поэтому, как я уже упоминал, медицина у нас в основном античная народная — как общее массовое явление, по крайней мере, а как продвинутое — античная храмовая. Там, где уже есть храмы с учёными жрецами.
Здесь, конечно, этим храмовым уровнем и не пахнет, а посему мы за неимением гербовой пишем на простой, то бишь довольствуемся народным уровнем. К счастью, он и у мексиканцев, когда на него обратили внимание, был вполне народным, как наверняка и у тех гойкомитичей, у которых они сами его заимствовали. И хотя вполне возможно, что впервые "мексиканская прививка" была изобретена как раз жрецвми тольтеков, если не их предшественников, нам важен конечный результат — её последующее успешное внедрение уже в массовую народную медицину. Суть же её, если кто не в курсах, вот в чём. Ловится и убивается змея, в мексиканском случае — обычно гремучник техасский, по ядовитости сопоставимый с гюрзой и эфой. Ядовитые зубы вырываются, высушиваются и как следует вывариваются, дабы яда на них осталось с гулькин хрен. Этим зубом колют плечо пацану, тот слегка болеет, но вычухивается. Как вычухается — следующая прививка, уже не сильно вываренным зубом. Когда перенесёт и эту, новая — уже просто высушенным, следующая — свежим, а затем уже в ход идут живые змеи — сперва, конечно, только что выпустившие большую часть яда, но заканчивается полный курс полноценным свежим укусом, опосля которого прошедший этот полный курс может больше не бояться этих змей — возможно, и не на ногах укус перенесёт, а поболеет, но уж точно не окочурится.
Вот этот мексиканский метод и у нас внедрён в армии, а теперь применён и для подготовки южноафриканских колонистов — правда, пока-что лишь с обычной испанской гадюкой. Но на ней он у нас, по крайней мере, уже отработан неплохо, так что со змеями, подобными ей по яду, то бишь и с гюрзой, и с эфой, и с американскими ямкоголовыми, и с тутошней шумящей гадюкой он тоже работать будет, хоть и потребует гораздо большего числа промежуточных фаз. С аспидами вот только, у которых нейротоксин, пока стрёмно. По идее, должно сработать тоже, но это надо пробовать и пробовать весьма аккуратно, а кому и когда пробовать? Кадры, как говорится, решают всё, но не доросли и не доучились они ещё, те кадры. Поэтому пока — только самая обычная техника безопасности. Добыты образцы каждого из опасных видов, опознаны, изготовлены наглядные чучела, составлены характеристики видов, и по ним проводится инструктаж наших "африканеров"...
А после обеда к нам заявился — видимо, уже с официальным дипломатическим визитом — вождь тутошних бушменов. Ну, вождь он у них или просто самый уважаемый и рукопожатый в племени, хрен его знает, мы ж не в курсе организации социума бушменов античной эпохи, но свой ножик, отданный совсем другому дикарю не далее, как сегодня, я на поясе у этого старикана распознал сразу. Вождь или не вождь, но достаточный для них авторитет, чтобы сходу экспроприировать у соплеменника раздобытый им эксклюзивный ништяк А посему, надо думать, уполномочен говорить и решать за своё племя, что нам от него, собственно, и требуется.
Ну, говорить — это, конечно, весьма условно, потому как ситуёвина — абсолютно та же, что и с его соплеменниками на лесной поляне, то бишь моя твоя не понимай. Как и с ними, общаемся предельно простыми жестами. Проходя перед лагерем возле места, где разделывалась охотничья добыча, главнюк дикарей лишь мельком глянул на вывешенную сушиться полосатую шкуру горной зебры, а вот у голубоватой шкуры гораздо меньшей по размерам антилопы вдруг остановился и залопотал что-то недовольное, указывая то на себя, то на сопровождавших его нескольких соплеменников, то на эту несчастную шкуру, что после равнодушия к куда более мясистой зебре выглядело странно. На вкус, кстати, её мясо нам тоже как-то не шибко понравилось, в отличие от той же зебры, так что едва ли тут дело в правах собственности на дичь. Тотемное животное, что ли? Не зная их языка и не имея переводчика, мы не могли этого уточнить, а могли только взять на заметку сам факт. Шкуры павианов и вялящиеся остатки их мяса такого недовольства не вызвали — ну, разве только поморщился немного сам главнюк, да пожало плечами сопровождение. Вот возле шкуры добытой по дороге мелкой лесной антилопы они остановились и полопотали чего-то меж собой, после чего тоже изобразили неудовольствие, но до их недовольства по поводу той голубоватой оно не вытягивало и на десятую долю. Тут явно играла роль уже чисто гастрономическая сторона вопроса, потому как ейное мясо нашим понравилось.
Зато возле выделанной уже шкуры буйвола и его черепа, рога которого как раз размечал наш оружейник для вырезки роговых пластин на тугой роговой лук, все дикари впечатлились и лишь молча переглядывались между собой, да качали головами — похоже, наших зауважали. Показательный выдался момент, когда мимо них прошла вернувшаяся с северо-запада группа, разведывавшая замеченное там открытое пространство саванны. На длинной жерди бойцы несли добытую там довольно крупную и гривастую антилопу гну. Бушмены глянули и тоже покачали головами, особого недовольства не выказывая. Потом повернулись к нам, и их главнюк опять чего-то залопотал. Указывает на шкуру буйвола и показывает руками большой размер, потом обводит ими окрестности, указывает на гну и повторяет те же самые жесты, а потом показывает небольшой размер и повторяет слово, которое он, кажется, произносил возле той голубоватой шкуры невкусной антилопы — и снова недовольно указывает на себя и на соплеменников.
— Хочет, чтобы наши не охотились на эту голубоватую, — озвучил Володя то, что мы поняли уже и так, — По сравнению с ней ему похрен и буйволы, и зебры, и гну. И чего они в ней нашли? Кожа — так себе, мясо тоже на любителя. Редкая какая-то, что ли?
— Мне кажется, это как раз та самая голубая антилопа из саблерогих, которую буры полностью истребили в считанные годы, — ответил Серёга, — Здесь она до их прихода очень уж редкой не была, но больше она вообще нигде не водилась, так что когда выбили этих — больше не осталось. А у туземцев она, кажется, считалась священной, и они на неё сами не охотились. Наверное, и эти тоже её почитают.
— Да хрен с ней, не очень-то и хотелось, — хмыкнул я, — Вот этих гривастых там много? — спрашиваю по-турдетански старшего вернувшейся группы.
— Вот так, — боец показал перенятым у нас жестом, что по самое горло.
— А чего этот гну какой-то странный? — поинтересовался спецназер, — И рога ни хрена не "буйволиные", как должны быть у нормального гну, а не пойми какие, и грива с хвостом какие-то светлые, а не чёрные. Он часом не больной какой-нибудь?
— Да нет, они тут все такие, — хохотнул геолог, — Тот гну, которого ты считаешь "нормальным" — это голубой гну, но он водится севернее, а местный — вот этот, чёрный или белохвостый. Просто в наше время он повыбит, так что остался только в нескольких национальных парках ЮАР и мало кому известен, а широко известен только тот голубой, которого осталось ещё прилично. Ну, останется в наше время. А сейчас в Африке и того, и этого ещё до хрена, только того — там, а этого — здесь. Здесь "нормальный" — как раз он.
— Да похрен, какой он, — рассудил я, — Раз он не мельче того, и его тоже до хрена — с удовольствием будем лопать и его.
— Насчёт удовольствия я не уверен, — заметил Серёга, — Мои знакомые, кто ездил в Африку и пробовал тамошние экзотические блюда, мясо гну не хвалили. Говорили, что как говядина, только жёсткая.
— И что, жёстче буйволятины? — её мы уже успели заценить не по одному разу.
— Такого не говорили.
— Ну так мы ж и буйволятину трескали, и нормально пошла.
— Да ты, Макс, любое мясо схарчишь, если оно хоть немного мягче дерева! — и ржут оба, и не могу сказать, чтоб несправедливо, потому как я и в самом деле жёсткость мяса серьёзным недостатком не считаю — должно же оно чувствоваться на зубах, верно?
— Вы, можно подумать, его не харчили, — отвечаю им для порядка.
— Так на безрыбье ж чего только не схарчишь!
— Ну так тогда и нехрен звиздеть, — и мы расхохотались все втроём.
Как и сибонеи давеча на Кубе, бушмены сходу въехали, что такое карта, когда её перед ними развернули. Узнали береговую линию, узнали речушки, даже неточности на ней нам указали — понятно, что и точность старинной карты окрестностей Капстада буров на серёгиной флэшке была так себе, и сама местность за добрых полтора тысячелетия не могла оставаться совсем уж неизменной. Мы, конечно, ни хрена из их поправок толком не поняли, но не суть важны все эти мелочи — главное, что карта позволила хотя бы в общем и целом понимать друг друга. Нам требовалось получить от дикарей в законное владение территорию, намеченную под поселение и его сельскохозяйственные угодья как минимум, дабы туземные собиратели и собирательницы не повадились вдруг по простоте душевной собирать урожай с полей, огородов и садов наших колонистов, а охотники — охотиться на их домашний скот. А то знаем мы, к чему такая простота душевная приводит, на примерах Северной Америки и Австралии, а особенно — Тасмании...
В идеале нам хотелось провести границу выпуклой дугой от Столовой Бухты через весь перешеек до большой южной бухты Фолс-Бей, отчекрыжив таким манером для нашей колонии и всю территорию современного Кейптауна, и весь Капский полуостров — ага, типа на вырост. А от той границы — ещё примерно столько же территории совместной эксплуатации, скажем так. То бишь она не наша, а ихняя, как и была, но для наших на ней действует "охотничья лицензия", то бишь имеют право вести охотничий промысел и они, и наши. Ну, первым делом мы, конечно, стандартный дикарский набор им предложили — цветные ленточки, стеклянные бусы, пять бронзовых зеркалец и три колокольчика. Не то, чтоб рассчитывали этим отделаться, а так, для затравки. На этом этапе главнюк бушменов согласился признать нашу колонию в принципе, но только в границах уже занятой нами территории, то бишь лагеря, причалов, строящейся деревни и полоски угодий вокруг, не составляющей и половины нужных нам площадей под сельское хозяйство. Добавка ещё одной связки ленточек, трёх зеркалец и двух колокольчиков решила в принципе вопрос и об "охотничьей лицензии", но тоже совсем не в тех границах, которых нам хотелось бы, да ещё и с непременным условием не охотиться на голубых антилоп. Тут мы разыграли целый спектакль, изображая, насколько это условие тяжело для нас, и как напряжённо мы над ним раздумываем. Заопасавшись, что не договоримся — а что угрозой силы на нас хрен надавишь, он въехал, ещё проходя через лагерь — он даже скостил нам вторую связку лент и одно зеркальце, и похоже было, что готов скостить и что-нибудь ещё. Видно, в натуре она у них священная, эта невкусная голубая антилопа, раз он идёт на такие жертвы. Мы переглянулись, покачали головами и кивнули на генерал-гауляйтера колонии — типа, он тут самый главный, и решать — ему. Тот, сам с немалым трудом сдерживая смех, посопев и покряхтев, выторговал обратно ещё один колокольчик, да и согласился на ограничение. Выторгованное, впрочем, снова перекочевало к бушменам при определении границ зоны действия "охотничьей лицензии", которую мы хотели расширить. Добавка ещё парочки связок ленточек и связки бус дала нашим охотникам право выхода к бухте Фолс-Бей и аж до середины Капского полуострова. С тяжким вздохом мы переглянулись и выложили перед ним "настоящее" сокровище — стальные топорик, большой нож и средний.
Это сразу же сдвинуло проблему с мёртвой точки, и мы едва не расхохотались, когда старикан попросил вдруг добавки не железом, а шкурой буйвола. Хотя, учитывая их слабенькие луки — хоть и не такие голимые, как у современных бушменов Калахари, но и далеко не аглицкие лонгбоу — толстокожая мегафауна для них не добыча, а крепкая кожа буйвола — тоже редкостный ништяк. У них же и наконечники для стрел костяные, и когда на расстеленную перед главным дикарём буйволовую шкуру генерал-гауляйтер колонии торжественно, тщательно и по одному, дабы дикари прониклись, какой ценностью мы для них жертвуем, выложил десяток стальных наконечников, это окончательно додавило их главнюка, и мы получили для наших охотников всю нужную нам охотничью территорию.
Куда сложнее оказалось додавливать бушменов на предмет расширения самой колонии, в которую они не должны были больше соваться без cпроса. Отдавать нам уже уступленный для охоты Капский полуостров с концами они не желали категорически, а посему упёрлись рогом и в выход к бухте Фолс-Бей, служивший им коридором по дороге на полуостров. Правда, коридор означенный им был нужен "лишь бы был", и когда мы на это согласились, нам было уступлено три четверти ширины перешейка, а далее граница прошла на запад прямо к малой бухточке, оставив за нами и Пик Дьявола вместе со всей его горной грядой, и Столовую гору. Отодвинулась граница и на востоке, дав нам теперь достаточно земли и под земледелие, и под пастбища. Хотя обошлось это, конечно, не так уж и дёшево. Ещё семь комплектов топориков с ножами выложили этому вымогателю — он сперва хотел вообще двадцать, так что торговались отчаянно. На обмен у нас столько и не было — не разоснащать же колонистов, которым здесь оставаться, верно? Пятнадцать у нас было, но в ходе торга вошли во вкус, да и сбивать расценки на будущее не хотелось — в общем, добавив ему блестяшек с побрякушками и сотню наконечников для стрел, тоже заинтересовавших их неподдельно, сторговались на семи комплектах.
Если учесть, что железяки — производства моей лакобрижской мануфактуры, и по качеству ремесленные поделки из кричного железа с ними и рядом не валялись, что не могло не сказываться и на их коммерческой рыночной цене, да плюс двойная перевозка через Атлантику — боюсь, что в те шестьдесят гульденов, в которые голландцам обошёлся купленный у чингачгуков Манхеттен, мы не уложились. Впрочем, мы и получили поболе того Манхеттена. Хотя этот старикан-бушмен, ввёвший нас в этот расход — молодец, если разобраться непредвзято. Всё, что мог вытянуть из нас для своего племени — вытянул, а что реальной ценности уступленной нам земли не знал, так его ли в этом вина? Он же не скотовод, не земледелец и не промышленный производственник вроде меня, а всего лишь охотник-собиратель каменного века. Как знал, как понимал со своей колокольни, так всё и оценивал, и едва ли кто другой из его племени добился бы для соплеменников большего...
Но когда дикари ушли, весьма довольные полученными от нас невиданными на юге Африки ништяками — смеялись мы долго. Ведь если с тем Манхеттеном сравнивать, так надо же и тонкости учитывать. Юлька говорила, что тот Манхеттен тем голландцам сбагрили за бесценок совсем не те чингачгуки, которые им владели и имели на это право, чем потом изрядно возмущались законно владевшие им красножопые. Распространялось ли их возмущение на цену или только на сам факт мошенничества, история умалчивает. С одной стороны, тамошние алгонкины, как и ирокезы, были уже земледельцами, и ценить землю они должны были уж всяко повыше простых охотников-собирателей. С другой — и для них тоже европейские ништяки были редкостным и сверхценным эксклюзивом. Цены же на них — ну, смотря какие и как их считать. Я свои железяки по розничным посчитал, по которым их уже мелкие торгаши в лавках продают, а я-то ведь сам их как Тарквиниям и миликоновской казне, так и этим торгашам оптом отпускаю, и чем больше партия, тем больше оптовая скидка. И это я ещё высокую оптовую цену держу — во-первых, ради той самой прибыли, к которой стремлюсь, как и любой нормальный буржуин, а во-вторых, чтобы и мелких турдетанских кузнецов-кустарей демпингом не разорять. И масштабы моего производства не столь велики, чтобы не хватило сбыта и мне, и им, и их младшие сыновья — готовые высококвалифицированные кадры для крупного производства.
