— Малый Лептис и Гадрумет — города приморские, так что всё детство на море прошло. Но конечно, умаялась так, что сил не было даже одежду выкрутить — отжала от воды, как могла и развесила на коряге сушиться так. Отдохнула, но ведь голодная же с самого утра. Одежда вся ещё мокрая — огляделась, никого не увидела, да так и покралась к ближайшей усадьбе, в чём мать родила. Зерно на поле — твёрдое, и лущить его тяжело, и жевать трудно, много из-за этого не съешь. Яблоки в саду — маленькие, зелёные и кислые, не сезон ещё, так что тоже много не съешь. Больше обманула голод, чем наелась, но хоть что-то. Возвращаюсь обратно к берегу, а там три нумидийца конных, прямо возле моей одежды меня и подкарауливают. Я же голая, да и куда от конных убежишь? Хотела от них в воду сигануть, но они же как раз между мной и берегом — перехватили и поймали, куда тут денешься? Огуляли меня, конечно, по очереди. Потом костёр развели и обед на нём сготовили, накормили и меня. Выговор у них не гетульский, другое племя, массесилии наверное. Спросили, откуда иду и куда, а мне уже всё равно было, смирилась с судьбой, ну и ответила им, что спрашивали. Думала, уведут, но они, когда моя одежда высохла, показали мне, где Тутта находится, посоветовали не по дороге к ней идти, а кустиками, да и отпустили. Перед этим, правда, огуляли меня ещё разок на дорожку, но чего же тут ещё было ждать от дикарей? Подмылась, оделась и последовала, конечно, их совету, чтобы не раздвигать ноги для каждого встречного нумидийского разъезда. Ненавижу нумидийцев! До Тутты поэтому добралась благополучно, хоть и пришлось пару раз прятаться. А возле неё дикарей уже не было, так что дальше до самого Карфагена весь путь прошла уже без приключений. Но Карфаген меня просто поразил. Даже не стенами и не этими огромными домами. Обшарпанные они, кстати, по большей части — ни в Сикке, ни в Гадрумете, ни в Малом Лептисе хороший хозяин до такой степени свой дом не запустит. Но больше всего многолюдье поразило — никогда в жизни нигде столько народу в одном месте не видела.

— На рыночной площади?

— Ну да, вот только, что на головах там друг у друга не стоят, и спокойно между ними не пройдёшь, а приходится проталкиваться. Я бы туда и не пошла, но ведь мне же дядю найти нужно было — куда же мне ещё было идти в чужом городе? Так они же ещё и никто никого не знает. Представляете? Одного спросишь, где можно найти Гискона, сына Махарбала из Малого Лептиса — не знает, другого спросишь — не знает, третьего — тоже не знает. Разве ж так можно? Любого из наших спросите — все друг друга знают. Наверное, я так и пропала бы, если бы не попался человек, знавший одного из бывших гадруметцев, а тот знал одного из бывших наших, который в конце концов и подсказал мне, где же живёт мой дядя. Оказалось — почти на другом конце города, а он же огромный! Протолкалась я через эту ужасную площадь, прошла по улице несколько кварталов, а она вывела снова на небольшую площадь, а с неё — три улицы, и я плохо запомнила, какая из них правильная. Чтобы не заблудиться, спросила встречного мальчишку, тот вызвался показать дорогу. Но повёл такими переулками, что я в них запуталась и заподозрила неладное. Остановилась и спрашиваю его, куда это он меня ведёт, он толком ни "бэ", ни "мэ", ни "кукарЕку", и тут мне вдруг сзади мешок на голову набрасывают, хватают за руки, лапают за титьки — явно не один, а двое, если не трое — и тащат куда-то в подворотню. Затащили, завалили прямо на мостовую и всё туда же — подол мне задирают, мерзавцы. Ноги сдвинутыми держать бесполезно, они всё равно сильнее — знаю, учёная уже, и понятно, что сейчас огуляют всей шайкой. Ну так я и держать ноги ни сдвинутыми, ни переплетёнными не стала, а начала лягаться. Ничего не вижу, мешок же на голове, но терять-то мне нечего — лягаюсь наугад. Одного хорошо лягнула — судя по воплю, в правильное место. Второго — не так удачно, он ногу перехватил, но рука-то одна у меня освободилась — ткнула наугад и вцепилась ему ногтями в рожу. Этот тоже заорал и отпустил — вторая рука освободилась. Третий меж ног протискивается. Сдёрнула с головы мешок, одной рукой за волосья этого негодяя рванула, другой по глазам ему, он с меня свалился, вырываюсь, вскакиваю, одёргиваю подол, тому лежачему добавляю по роже ногой, нащупываю на поясе рукоятку ножа, выхватываю его — все троё от меня врассыпную. И гадёныш этот малолетний, что в ловушку меня завёл, и два других — тоже сопляки, немногим его старше. Познакомили со столицей, называется!

— Бедняцкие кварталы Старого города, — понимающе хмыкнул наш испанский мент, — Там всегда пошаливали, а приезжих особенно не любят. Тем более — теперь, когда их в город стеклось отовсюду много, а работы и для старожилов не хватает...

— Да, когда я до дяди наконец добралась, так кузина, когда отношения у нас с ней подоверительнее наладились, рассказывала мне, что и ей самой как-то раз повезло поменьше моего — пятеро оказалось мерзавцев, и двое из них постарше, так что отбиться она не смогла — все впятером её и огуляли, конечно. И многие порядочные женщины от подобных мерзавцев пострадали, а найти их потом невозможно — сама-то с мешком на голове была и опознать не может, а местные, если кто и видел, то на своих разве донесут? Добрая половина даже и не жалуется никому — справедливости всё равно не добиться, а позора от огласки только прибавится. К трём знакомым, что пожаловались, начала потом приставать с домогательствами шелупонь из своего же квартала. Одну даже подкараулили поздно вечером одну в общественной купальне и прямо в ней же и огуляли. Слыханное ли дело у нас? Да разве ж кто-то из наших с порядочной женщиной так бы обошёлся? Только если с чужачкой какой-нибудь ничейной. Страшно и на улицу было одной выходить, но хуже всего — да, с работой. Приличной — просто не найти. Ну, если только разовая какая и за жалкие гроши попадётся, а постоянной и с хорошим заработком в городе, оказалось, для порядочной женщины нет вообще. Даже стирка, стряпня и уборка никому не нужны — у бедных нет на это денег, и они обслуживают себя сами, а у богатых на это есть рабыни.

— А ремесло какое-нибудь вроде рукоделия, в котором женщины ловки?

— Да какое там рукоделие! Я бы согласилась и прясть, и ткать, но и в этом всё то же самое — у мелких хозяев нет денег на помощников, а у крупных работают рабы. А если кто-то такую работу вдруг и предложит, так придёшь же наниматься не одна, а много нас таких, выберут помоложе и покрасивее, и когда уже благодаришь богов за такую удачу, то сразу же выясняется, что вовсе не рукоделие от нас нанимателю на самом деле нужно, а всё те же задранный подол и раздвинутые ноги. Некоторые соглашаются, конечно, но я-то ведь не из таких — из наших любого спросите, все знают. В конце концов, уже отчаявшись, начала принимать и полуприличные предложения — ну, где надо уже раздеваться, но без рук, а главное — без блуда. У греков их скульпторы любят голых женщин ваять, и у всяких богатеев их статуи в моде, так что платят натурщице неплохо, но тут ведь смотря на кого нарвёшься. Старики, если ещё ваяют, то уже знамениты, и к ним с улицы не попасть, а молодой долго не продержится — сперва рукам волю давать начнёт, а затем и домогаться, и если откажешь — конец и работе, и заработку. Им это, говорят, для вдохновения нужно, чтобы Муза какая-то их посетила. Не знаю, кто она такая, эта Муза, но я-то тут при чём? Если она из тех греческих "подруг", которые всем дают, так пусть они её и огуливают для своего вдохновения. В Мегару ещё сынки тамошних толстосумов повадились кроме этих греческих "подруг" ещё и танцовщиц на свои пиры приглашать, а кто же из ханаанок не умеет танцевать? Каждый год на всех храмовых праздниках танцуем! Почему бы на пиру не потанцевать, если заплатят хорошо? Но только там ведь как? Не понравишься им, так и заплатят мало, и не пригласят в другой раз, а понравишься — это же богатые избалованные и уже пьяные юнцы, у которых одно на уме! Я, конечно, давно уже не девушка, а вдова, и нового жениха у меня нет, так что понравившемуся мне на празднике Астарты могла бы и навстречу пойти, но праздник Астарты уже прошёл, а до нового ещё далеко...

— Часто приставали?

— Да каждый раз, и не к одной только мне. Одного пришлось даже чашей по лбу треснуть, чтобы отстал. Думала, больше никогда меня не пригласят, и на этом кончились мои танцевальные заработки, но оказалось, что обиделся только этот приставучий, а всех остальных мой отпор ему только позабавил. Хотя я знаю двух, которых на такой пирушке напоили до состояния согласия на всё, и ещё одну, которую огуляли силой. А у них там у всех отцы не из простых, все в Совете Трёхсот заседают, многие — в Совете Ста Четырёх. Разве найдёшь на их отпрысков в Карфагене управу? Думать же надо, когда перед такими танцуешь, и если одарила Астарта красивым телом, так не надо ещё и танцевать слишком уж завлекающее. Скромнее надо быть, пускай даже и заплатят из-за этого меньше.

— А как ты при такой работе с портовыми работорговцами столкнулась?

— Да это не я, это знакомые. Та, которую огуляли на пирушке силой, ходить на них зареклась, а жить же как-то и на что-то надо. А тут как раз в районе порта и на рынке вербовать начали вышивальщиц по косской ткани. Говорила я ей, что обман это какой-то — ну что хорошего может быть возле Котона? И какое там может быть вышивание по этой драгоценной косской ткани, когда и по простой-то никому вышивальщицы не нужны? Но она всё равно пошла, и больше её никто не видел. Потом ваши испанцы начали вербовать невест для вывоза к вам, и соседская девчонка, совсем ещё юная, пошла вербоваться, а её там раздеться заставили, лапали, потом сказали, что надо на ложе её проверить, какая из неё жена выйдет — тут только до дурёхи и дошло, что дело нечисто. Так через два дня она пошла с двумя подружками на рынок за покупками, да и пропали все три без следа, а ещё через неделю её отцу удалось узнать, что похожих на них видели поднимающимися по сходням вместе с несколькими десятками других на корабль хорошо известного в Котоне римского работорговца. И что её отец мог поделать, когда корабль уже ушёл? Потом моя кузина сказала, что в Карфагене всё равно ловить нечего, и не убудет от неё, если разок и раздвинет ноги на пробах. Я ведь говорила, что её шайка шпаны в переулке огуляла? Так хоть она и не жаловалась, слух всё равно прошёл, и к ней уже соседская шпана приставать с домогательствами начала. В общем, пошла она, а вернувшись, сказала, что её берут, но она ещё окончательно не решила и будет думать. Да только на третий день она пропала, а дядя потом выяснил в порту, что никакого корабля в Испанию не отплывало, а отплыли два греческих работорговца, и ушёл караван в Цирту к нумидийцам, так что концов теперь не сыскать. Ну вот и как земля носит таких негодяев? А пока он всё это выяснял, мне тоже на очередной пирушке в Мегаре не повезло. Прихожу, а там снова тот, которого я чашей по лбу огрела. Я хотела уйти, но он поклялся, что больше он домогаться меня не будет, и чашу предложил выпить в знак примирения. Я не хотела, но это было бы невежливо, да и сильно ли развезёт с одной-то маленькой чаши? Не знаю, что было подмешано в вино, но как выпила и начала танцевать, голова закружилась. Очнулась на полу, а на мне — и во мне уже, конечно — пыхтит и пускает слюну именитый молокосос, да не тот, с которым пила, а другой, так что и не знаю даже, который он уже был по счёту. Я завизжала, ногтями ему в рожу вцепилась, сбросила с себя, истерику закатила, поопрокидывала мерзавцам столы и побила посуду. О том, чтобы ходить в Мегару снова, даже думать после этого не хотелось, а паршивцы ещё и похвастались, и слух уже на второй день до нашего квартала дошёл, в меня пальцами тычут, шепчутся, а та шпана, которая к кузине приставала, уже и на меня облизывается. Я люто ненавижу всех этих скотов, собственными руками ядра бы им всем поотрывала, да ещё и кузина пропавшая так и не сыскалась, дядя рычит и грозится убить всех испанцев, какие только найдутся в Карфагене, и вот тут как раз люди почтеннейшего Арунтия вышли на нас и предложили нам помочь им покарать этих испанских негодяев. То дело, которого они хотели от меня, было стыдным, но что мне уже было терять? Да и намного ли оно было стыднее того, через что уже прошла? И задаток дали хороший — не стоит столько даже очень хорошая рабыня, если оптом, и в Испанию после этого вывезти обещали. А нам страшно хотелось отомстить за кузину, и мы, подумав, согласились. Хотя вообще-то я и вовсе не из таких — вот хоть кого угодно из наших спросите, все знают...

14. Живая история.

— Лучше бы ты, Юля, помогла Наташке перевести на нормальный человеческий язык Магона Агронома, — проворчал я, когда она похвасталась окончанием первого тома записей со слов вывезенной из Карфагена провокаторши о повседневной жизни в "старые добрые времена" и о злоключениях последних лет карфагенской сельской глубинки.

— Ну Макс, ну ты рассуждаешь прямо в натуре как буржуй-плантатор, которого кроме прибыльного хозяйства и доходов с него ничего больше не интересует!

— Почему как? Я и есть буржуй, в том числе и плантатор, и ничто буржуйское и плантаторское мне не чуждо. И если мой тесть сумел преодолеть всякие бюрократические препоны и организовать сверхсекретный перевод Магона на греческий, не говоря уже о провозе к нам с риском спалиться и поиметь нехилые даже для него проблемы, так для того ли, чтобы он у нас валялся без пользы?

— Макс, ну куда он денется, твой Магон? Справится Наташа — не в этом году, так в следующем, а тут Васькин уже по весне Аннию за океан спровадит, и мне нужно успеть. Это же живая история от очевидцев и участников, а не переписанная у предшественников и перевравшая их запись не заставшего самих событий хрониста.

— Хренио, ты куда эту Мату Хари заныкать собрался? — спрашиваю мента.

— Да варианта, собственно, только два — Нетонис и Тарквинея, — хмыкнул тот.

— На хрен Тарквинею, в Нетонис её сплавь — летом историчнейшая наша свою "живую историю" там допишет, если тут не успеет. А ты, Юля, помоги всё-таки Наташке, а то в греческом она послабже тебя, а у нас ведь окромя Катона по средиземноморской агрономии пока ни хрена, считай, больше и нет.

— Ну, не скажи, — усмехнулась Юлька, — Это у них нет, а у нас есть ещё Варрон, Колумелла и Плиний Старший. Просто у тебя типография учебниками для ВУЗа пока-что загружена, и я тебя сельскохозяйственным сборником не напрягаю. И куда ты, кстати, с агрономией так торопишься? Ты видишь, чего за окном творится? — мы все рассмеялись, поскольку снегопад как раз усилился, — И что тебе на эту тему Гней Марций Не Ты пишет?

— Пишет, что понял, почему фрицы не взяли Москву.

— Прямо так и написал?

— Ну, не совсем так, но близко по смыслу, — я протянул руку, и Велия, улыбаясь, подала мне папирусный свиток, — Ты хотела "живой истории"? Вот, развесь ухи и слухай сюды: "... судя по тому, как не особенно-то впечатлили тебя, испанец, известия о нашей прошлогодней весенней буре, опрокинувшей статуи на Капитолии и в Большом Цирке и сорвавшей кровлю со многих наших храмов, ты не боишься божественных знамений и не очень-то им доверяешь. Поэтому не стану утомлять тебя перечислением нынешних, не столь значительных. Скажу лишь, что не всегда знамения предвещают скорые события, а иногда относятся и к более отдалённым. Может быть, ты и прав по поводу морового поветрия в Апулии — если это только их боги карают за возобновившиеся Вакханалии, то почему же тогда грозные знамения случились в Риме? И хотя к зиме мор утих, не один ты считаешь, что по весне он может возобновиться с новой силой и распространиться по всей стране. Эта опасность обсуждалась в сенате, и было постановлено ближе к весне провести молебствие в храме Эскулапа. а Луцию Дуронию, вновь избранному претору, которому по жребию досталась Апулия, поручено продолжить и закончить следствие, не завершённое его предшественником Луцием Пупием, дабы пресечь наконец злодеяния нечестивцев и не дать им расползтись по стране и навлечь на неё кару богов. Пожалуй, и я ближе к весне пожертвую Эскулапу барана — так будет надёжнее, а то твой совет мыть руки всем домом и кипятить воду мне не совсем понятен — какое до этого дело твоему испанскому богу, и как это связано с его милостью..."