Крымская зима коротка. Уже в феврале случаются такие оттепели, когда южный ветер дышит весною, а погода напоминает скорее среднерусский апрель. Потом, правда, возвращаются холода, сырость, угрюмые тучи. Свирепые штормовые волны с грохотом разбиваются о ступени моей дворцовой лестницы, наполняя воздух мириадами соленых брызг... Все равно, у Черного моря зимовать веселее, чем на севере. К приходу настоящего тепла мы не только достроили начатые машины, но в ходе сей работы изготовили набор стапелей и шаблонов, позволяющий делать 'птичек' быстро, дешево и в точном соответствии с утвержденным образцом — как, в свое время, галеры в венецианском Арсенале. Не все из моих людей понимали, зачем это нужно: иные шептались, что старик, дескать, выжил из ума.
А если даже и выжил — не их собачье дело! Когда, после пробных полетов с мешком песка вместо пассажира, Алешка доложил о готовности подняться в небо вдвоем, и ребята мои заспорили, кому первому испытать сию участь... Никто не ожидал. Отговаривали, умоляли, пытались на колени вставать... Но я велел закрыть пустоглаголивые рты, потому как ничьих резонов не спрашиваю. Место это мое. И если б сама императрица вдруг чудом небесным здесь явилась, дабы мне сие запретить — покорства бы она не снискала.
Холопей моих можно было понять. Случись некому потускневшему сиятельству покинуть сей бренный мир, их положение сильно переменится к худшему. И что теперь: забиться в тихий угол, сидеть, дрожать, сберегая свою никчемную жизнь?! Все равно ведь не сбережешь: смерть найдет и в собственной постели. Конечно, по справедливости надлежало бы крепостных пустить на волю. В крайности, по завещанию; а лучше — заранее, ибо посмертные распоряжения усопшего исполняются далеко не всегда. Только где она, та воля? Во-первых, нет установленной процедуры, подобной, к примеру, древнеримской. Есть способы переменить сословие, но весьма затруднительные и крючкотворные: явно, что в самой возможности такой перемены власти видят недоистребленное покуда зло. Во-вторых, кто у нас вольный? Даже дворянин, по сути, есть государев раб, и в обращениях на императорское имя вполне добровольно, сам, рабом пишется. Свободны на Руси лишь волки лесные, да их двуногие собратья — разбойнички.
Да еще я каким-то чудом в сию премилую компанию затесался. Вот, ей-Богу, честно скажу: всю жизнь что хотел, то и делал. Чины, награды, тюрьмы, приговоры... Средства, придуманные властителями, дабы направлять в желаемое русло действия подданных, как-то меня не цепляли. То есть, физически вполне цепляли, даже очень и весьма, но не побуждали уродовать свой дух, дабы втиснуть его в казенное прокрустово ложе.
Впрочем, мы с вами отвлеклись. Цыкнув на слишком заботливых оберегателей хозяйского здравия, занял я место в плетеном из лозы веретенообразном тулове птицы, сзади и чуть выше Алеши. Парень оглянулся: мое присутствие заметно поколебало его всегдашнюю самоуверенность. Надобно было успокоить.
— Распоряжайся сам. Как обычно. До возвращения на землю можешь считать, что у тебя за спиною — просто груз.
— Слушаюсь, Ваше Сиятельство. Эй, на лебедке! Готовы?
В ответ донесся утвердительный возглас. Взмах руки... Фырканье пара и — рывок! Птица скрипнула всеми сочленениями, запрыгала по казавшейся ровной поверхности, спину вдавило в парусиновое сиденье. Мы вылетели, словно камень из пращи. И — тишина. Только шелковые шкоты поют под ветром. Осторожно, чтоб не нарушить равновесие, повернул голову... Нет, это не передать словами! Испробуйте сами, что такое мчаться на рукотворных крыльях над расцветающей от первого весеннего тепла землею — тогда нам будет, о чем поговорить.
Но счастье всегда бывает быстротечным. Лужайка в дворцовом парке внезапно оказалась прямо под самым носом, стукнули колеса о землю, спружинила бамбуковая ось. Пробежав еще с десяток сажен, летучая машина замерла недвижно. Подскочили слуги:
— Как себя чувствуете, вашсясь?
— Прекрасно. Помогите вылезти. У нас, стариков, для столь узких мест ловкости не хватает. Кстати, Алексей...
— Да?
— Если поменять устройство, чтобы летун, который рулит, был сзади, а пассажир впереди — ты сумеешь птицей управить?
— Для какой причины? Ежели будет рослый, вроде Вас, так я за ним ничего не увижу. Расшибемся.
— Обоим сделаем хороший обзор. Вот смотри: переднего седока разместить почти лежа; второго, наоборот, поднять — головою под самое крыло.
— А ноги? Отрубить, что ли, пассажиру по самую задницу?
— Э-э-э, там будут такие задницы, что за подобные пропозиции тебя самого в мелкий фарш изрубят. По самой скромной мере, сиятельные — а больше светлейшие. Насчет августейших, правда, не уверен. Все равно, для таких персон корзину можно и удлинить маленько в этом месте.
— Нет уж: коли такие высокие особы, вот пусть они башкою в крыло и упираются! Им привычней, что кучер впереди, на облучке.
— Можно и так. Но давай испытаем оба способа. Хотя бы с чучелами разного веса. Оценим продольный баланс — а там уж решим, годная идея или нет. Надо успеть приготовиться, пока есть время.
— А что, потом не будет?
— Угадал. Цесарский посол еще осенью передал Ея Императорскому Величеству послание от своей царствующей четы — с просьбою касательно нас. Матушка-государыня долго думала... Но, как известно стало, недавно решилась. Так что, ждем указа.
— Откуда Вы знаете?
— Плох тот генерал, что не умеет наладить разведку.
Разведка и впрямь не подвела. Вскорости прискакал курьер с личным посланием Елизаветы. Императрица стелила мягко, не приказывая, а скорее излагая свои желания в безупречно любезной и деликатной форме. Мол, не соблаговолит ли глубокоуважаемый граф, ежели здоровье позволит... Полагаю, при моей репутации ненавистника Венского двора отказ под сим благовидным претекстом виделся почти безсомнительным. В то же время, сквозь гладкие царицыны обороты ощущалась тайная опаска, чтобы дражайшие союзники не сманили у нее старого слугу., пусть дряхлого и опального, но даже в таком положении весьма охлаждающего воинственность магометанских соседей.
Послуживши с мое, даже самый недалекий простак научится определять, которое распоряжение надлежит исполнять неукоснительно, а каким возможно манкировать. Вот только — зачем, когда указания высшей власти полностью отвечают (хотя на коротком отрезке пути) собственным планам и расчетам? На другой же день продиктовал и отослал письма в Вену.
Не далее, как прошлым летом барона фон Бартенштейна, четверть века исправлявшего там должность канцлера и за последний десяток лет накопившего множество предубеждений против вечно оппонирующего его посланцам генерала Читтанова, сменил сравнительно молодой и не отягощенный грузом прошлого моравский граф Венцеслав Кауниц. Одаренный изобретательным умом, кипящим свежими идеями, он готов был переменить очень многое — так почему бы, среди прочего, не попытаться заполучить долголетнего противника в друзья, или хотя бы в нейтралы? Новый канцлер ответил предельно дружелюбно и скоро. Пока депеши путешествовали, новую стаю 'птичек' мы окончательно довели до ума, главное же — сломали-таки алешкину монополию на полеты. Еще четверо парней вполне уверенно (правда, не столь виртуозно) научились исполнять все нужные для сего эволюции. К вящей моей радости, при этом насмерть никто не убился, хотя поломки людей и машин, конечно, были.
Сорок лет назад (Кауниц еще титьку сосал) меня посылал в те края Петр Великий. Первая дипломатическая миссия! Я был молод, неопытен и горяч, посему главным итогом оной оказалось убиение на дуэли некого гонористого поляка, ценою собственной тяжелой раны. Бог знает, стоил он или нет перенесенных страданий. Серьезный был вояка, полковник у Карла Двенадцатого. Но Польша — гиблое место, там самый яркий военный талант не сделает пользы своей отчизне и пропадет ни за понюх табаку. Что проку уподобляться дарованием Цезарю, когда никто никому не подчиняется?! Оставшись живым, ничего бы он в сем мире не изменил. А моя покалеченная нога всю жизнь о той оказии напоминала. Ну, и еще одно мучение, до сих пор памятное — дорога... Нынче мне такого просто не вынести. Море, только море! Никак иначе!
Русские суда минуют проливы без досмотра — но подвергать турок искушению все же не следует. Объявили, что граф приболел; в палаццо сел затворником старый лакей, внешне похожий на меня. Даже команда 'Марка Манлия' (так назывался избранный для путешествия флейт) оставалась в неведении до самого выхода в Архипелаг. Ну, кроме капитана, конечно, да еще пары верных людей. У острова Тенедос дождались, пока пройдет узости идущий следом 'Камилл'. Путешествие до Триеста прошло спокойно. Городок, прежде захолустный и сонный, в нынешнее царствование оживился: снесли старые крепостные стены, бесполезные против тяжелой артиллерии, углубили гавань, предприняли обширное строительство. Статус вольного порта привлек множество купцов. Венецианцы злобствовали, а что сделаешь? Против цесарцев Serenissima не пляшет!
Портовые и городские власти, заранее предупрежденные из столицы, явили чрезвычайную любезность. Двор прислал для встречи дорогих гостей камер-юнкера фон Швиндта, разряженного в кружева и бархат, что любая куртизанка позавидует — но, на удивление мое, вполне дельного. Благодаря его содействию, таможенные и карантинные формальности удалось свести к самому скромному минимуму. Вот коней все же недостало, чтобы ехать в Вену полным составом, с передвижной мастерской и многочисленной командой помощников. Швиндт рассыпался мелким бесом: никак, мол, не догадаться было, что легким, как перышко, 'зайденфогелям' нужна для полета паровая лебедка весом с осадную мортиру. Дьявол, писал же об этом... Конечно, вина не его: подробности сии потерялись при передаче распоряжений из высших инстанций.
Решили не ждать, пока на всех промежуточных станциях приготовят дополнительных лошадей, а ехать сразу, хотя малым числом. Я, мой денщик, двое парней-летунов, да механик с помощником при огненной машине. Помянутая машина и две птички. Прочее все оставили на кораблях. Семен Крутиков заикнулся было о полетах с окрестных гор, для экзерциции... Пришлось его окоротить:
— Совсем ума решился?! Сначала здешняя государыня с мужем должны сие зрелище увидеть. Иной черед воспримут как показное неуважение к августейшей чете. Ты лучше эйлерово 'Введение в анализ бесконечных' растолкуй ребятам...
— Ва-а-аше Сиятельство! Да я сам в этой книжке едва ли треть понял!
Так вот и случай, чтоб разобраться досконально. Приеду — экзаменацию устрою. И прочие науки не забывай. Языкам их учи, место куда как подходящее. Немцы, италианцы, славяне — все вместе, в одном маленьком уютном городишке. А будут лениться... Ну, ты знаешь, что делать. Полеты же, хоть на пол-аршина высоты, только с моего дозволения!
Знаете ли, чем интересна дорога из Триеста в Вену? Тем, что линейкой по карте расстояние между этими пунктами — двести верст с малым, а по земле ехать — более четырехсот. Восточные отроги Альп, лежащие прямо поперек, заставляют выписывать петли. При этом, крутых подъемов и спусков остается более чем достаточно. Телега с двухсотпудовым паровиком несколько раз чуть не укатилась в пропасть, потому как возчики были обыкновенные, почтовые, — а умеющие править такими тяжестями есть только в артиллерийском ведомстве. Пришлось, по временам, вылезать из кареты и собственными руками показывать, как вязать дополнительные постромки для помощных лошадей и людей. Зато все окрестные горы осмотрел, дабы иметь возможность выбрать самую из них подходящую для полетов.
Мария Терезия приватной аудиенции не дала. Не потому, что выказала пренебрежение: ей было просто-напросто не до чудес науки, как и любой женщине на осьмом, по внешности, месяце беременности. При собственном восшествии на отеческий трон переживши ужасное время, когда империя чуть не погибла из-за отсутствия наследников мужеска пола, она старалась исключить на будущее время династические склоки, наплодив принцев и принцесс на любой вкус и рожая новых почти ежегодно: ожидаемый ныне младенец должен был стать ее четырнадцатым ребенком. Общий, на всю толпу жаждущих лицезреть государыню, устало-благосклонный взгляд... Вот, собственно, и вся высочайшая милость. Зато император Франц уделил больше внимания.
Я уже имел случай аттестовать сего монарха, как человека заурядного. Но, по здравом размышлении, должен прибавить, что подобная оценка, хотя в целом верна, все же грешит односторонностью. Действительно, в делах государственных и военных все его старания оказались столь мало успешны, что Мария Терезия просто перестала допускать любимого муженька к высокой политике, оставив за ним лишь должность самца-производителя, в коей он был великолепен. Зато приватные денежные заботы, управление всевозможными доходными промыслами либо коронными имениями давались ему куда как хорошо. Будучи наполовину французом (по матери, принцессе Орлеанского дома) и подписываясь даже в официальных бумагах не иначе, как 'Франсуа', император вполне усвоил присущий этой нации вкус к многообразным радостям жизни: изысканным кушаньям, дамской красоте, тонким винам, благородному искусству охоты... К чести его, умственные наслаждения в сем перечне тоже присутствовали. Двадцати лет отроду сделавшись лотарингским герцогом после смерти отца, юноша тем не менее нашел оказию усовершенствовать свое образование, для чего совершил длительное путешествие в Голландию и Англию, свел тесное знакомство с Дезагюлье и был им произведен в чин мастера 'вольных каменщиков'. Хм... Может, тоже тайное общество основать? Ложу маляров и штукатуров, к примеру... Да нет, куда мне! Покойный Жан Теофил удивительным образом соединял блестящие дарования ученого с талантом заморачивать умы титулованным и богатым адептам. Сочетание редчайшее. Даже, пожалуй, уникальное. Так вот, какими бы нелепыми ритуалами не обставлял сей потомок гугенотов свои попытки устроения нового, более разумного мира, он приобщил-таки будущего императора к великому духовному движению нашего века и внушил ему глубочайшее почтение к науке. В свободное от убиения лесных зверей и разбиения дамских сердец время Франц составил прекрасные коллекции минералов и старинных монет, вел переписку со многими видными естествоиспытателями и даже порой почитывал 'Философические трансакции Королевского Общества'.
Живой интерес к новейшим открытиям и находкам содействовал большему дружелюбию и открытости со стороны императора, чем было возможно ожидать заранее. Буквально на другой день после разочаровывающего приема у его супруги, все тот же фон Швиндт доставил приглашение на обед. Вместо бесчисленных покоев Шенбрунна (в коих мудрено не заблудиться), августейший хозяин, благодаря хорошей погоде, велел сервировать стол в дворцовом парке, где выгорожен знаменитый 'звериный сад'. Вот, что хотите, то и делайте: и сама империя нелепая, и даже название оной трижды лживое, а умеют же люди с приятностью устраиваться в сем бренном мире! Благородные олени, с достоинством несущие увенчанные рогами головы; пугливые косули, спокойно щиплющие траву в десятке сажен от людей; пчелы гудят над головою, собирая нектар с цветущих лип... Эдем, да и только! Круг был узкий: старый фельдмаршал Вильгельм фон Нейпперг, учитель и друг императора; лейб-медик Герард ван Свитен, как представитель науки; две или три дамы (скорее для украшения, чем для беседы). Говорят, что любвеобильный Франц не ограничивается одной законною супругой, благодаря его усилиям вечно беременной, а одаряет мужским вниманием жену вице-канцлера и нескольких фрейлин: возможно, это они и были. Бог с ними; главное — разговор между мужчинами. К счастью, император предпочитал французский язык немецкому, на котором я едва могу два слова связать.
