Не имея предрассуждений против блудниц, я легко устроил себе и своим людям ночлег под крышей: ноябрь, он и в Португалии месяц не жаркий. Похож отчасти на русский сентябрь, но только более дождливый. К счастью, 'Муций Сцевола' не замедлил.
К счастью — потому как уже нашлись... Почему я так раздражаю всех глупцов, желающих быть святее Папы Римского?! Ни одна из христианских конфессий, в лице своих законных представителей, не пыталась вменить графу Читтанову связь с нечистым. Зато самозваные духовные вожди, те просто исходят бессмысленною злобой. В разрушенном стихиями Лиссабоне пустили слух: дескать, наколдовал сие бедствие не кто иной, как...
Вполне достаточный повод, чтоб поторопиться. Король Жозе и первый министр маркиз де Помбаль весьма опасались беспорядков, могущих усугубить и без того катастрофическое положение в столице. Спровадили гостя незваного, спеша успокоить мятущуюся чернь, готовую вдаться в очередной приступ безумия. Диву даешься, какие химеры овладевают иногда народным умом. Только, знаете ли... Иной раз бывает жаль, что приписанное мне суеверами сверхчеловеческое могущество — всего лишь вздорная выдумка. Грязен, подл и кровав этот мир. Чтобы добиться успеха, приходится быть соразмерным ему в этих качествах. Вся жизнь прошла в мучительных усилиях совместить диктуемое выгодой с элементарными правилами чести, дабы себе самому не стать отвратительным. Владея же полубожественною властью... О, сколько б я всего перекроил! Лиссабон бы мелочью показался. А которые мне всячески мешают, пусть помнят: даже и без волшебства, дорого им встанет эта злокозненность. Пока жив, ни за что не прощу. Да и после смерти не отстану.
ПОСЛЕСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ,
ИЛИ
О ЧЕМ МОЛЧАЛ ГРАФ ЧИТТАНОВ
На этом обрываются собственноручные записки графа Читтанова. Были случаи, когда ученое сообщество будоражили известия о находке продолжения их — однако, все предложенные вниманию публики рукописи, по внимательном рассмотрении, оказывались мистификациями. По крайней мере, такова точка зрения официальной науки. Прощальная угроза мемуариста была им в полной мере исполнена: до сих пор о политических противниках графа судят преимущественно с его голоса, не принимая во внимание неизбежную субъективность оценок. По нашему мнению, такие фигуры, как А.П.Бестужев-Рюмин, А.И.Ушаков, Э.И.Бирон — далеко не одномерны и вряд ли заслуживают столь безусловного осуждения. Но наш автор испортил им посмертие.
Претензии можно предъявить не только в части суждений. Передача фактов тоже не всегда безупречна. Возьмем, для примера, крохотный эпизод из парижского периода жизни, когда пиротехнические изыскания будто бы помешали Витторио Читтано и его ученику сделать достойный 'фейерверк на свадьбе третьей дочери герцога Валентинуа'. Достаточно открыть французские родословные книги, чтобы убедиться: третья дочь герцога никогда не была замужем. Избрав иную стезю, она стала коадъютрисой монастыря в Компьене. Если же речь идет о второй дочери, Анне-Ипполите (третьем ребенке в своем поколении, считая старшего брата), то ее свадьба состоялась годом раньше, нежели говорится в мемуарах. Вероятно, Читтанова подвела стариковская память.
Такого рода мелкие погрешности в изобилии рассеяны по всему тексту. Нет нужды перечислять их здесь: интересующиеся могут обратиться к общеизвестному англоязычному труду доктора Уильяма Воротынского. Для нас важнее другое. Имеются темы, которые мемуарист упоминает — но затем они полностью исчезают из поля зрения. Часть из них военно-технического характера, часть относится к химии или механике. Здесь трудно найти закономерность: Читтанов не делает ни малейшей тайны из технологии сверления артиллерийских орудий, оказавшей, согласно общему мнению, значительное влияние на военное дело второй половины восемнадцатого столетия, и явно замалчивает опыты по применению триоксигенхлоркалиевой соли для ударного воспламенения зарядов, не имевшие большого успеха. Первую попытку ввести новый способ в употребление изобретатель предпринял сразу, как поступил на русскую службу; практика заставила отвергнуть его, как ненадежный. Но упрямец продолжал бесплодно тратить ресурсы на заведомо бесперспективные исследования. Впоследствии он втянул в эти работы Шуваловых и близкого к ним Ломоносова, что вряд ли следует приветствовать. Великий ученый мог бы заняться чем-нибудь более полезным. Хуже всего, что работы держали в полной тайне; приоритет России в этой области не был зафиксирован, а весь цивилизованный мир оказался лишен значительных выгод — вплоть до открытий, сделанных в Англии, Франции и Швеции уже после середины века.
Аналогичный подход мы можем наблюдать в ряде других отраслей, связанных с военными либо промышленными инновациями. Секретность (тем более бессмысленная, что записки не предназначались для немедленной публикации) всецело зависит от субъективного мнения Читтанова о важности утаиваемых технологий и опасности перехвата их возможными конкурентами. Представления эти во многих случаях оказались ошибочными. В то же время, сохранить в секрете действительно значимые нововведения русской армии не удалось: перешедший на прусскую службу генерал Джеймс Кейт убедил Фридриха Великого заимствовать некоторые из них. В артиллерии — мобильные батареи, способные маневрировать в ходе сражения; в пехоте — отряды метких стрелков с нарезными штуцерами; для охраны здоровья солдат — комплекс мер, разработанный Читтановым после Прутского похода. Доведенные с немецкой аккуратностью до совершенства, эти прогрессивные изменения позволили небольшому королевству держаться целых восемь лет против соединенных сил всей континентальной Европы.
Не в меньшей степени 'фигуры умолчания' затемняют историю совершенствования паровых машин. Уже, вроде, высказался Александр Иванович о безусловном преимуществе английской инженерно-конструкторской школы... Так нет, продолжил тратить немалые средства на параллельные изыскания в России! При этом, совсем не спешил делиться результатами со всем просвещенным человечеством. Вопреки мнению восторженных апологетов нашего автора, считающих, что он существенно ускорил научное и промышленное развитие мира, здесь можно говорить о политике узкой и своекорыстной.
И совсем уже густой мрак царит в сфере силовой и агентурной поддержки коммерческих операций. Известно, какими методами сколачивалась читтановская торгово-промышленная империя. Торговый агент в Льеже Гийом ван Хорн, поставивший под сомнение имущественные права прежнего хозяина после бегства его в Англию, сгорел в своем доме с женою и маленькими детьми. Ушедший из Компании капитан Альфонсо Морелли не прожил и года в отставке: тоже погиб насильственной смертью, вместе с семьей. Случайность? Не думаю! Найдутся и другие похожие случаи. Хотя прямых доказательств причастности к ним графа и его частной секретной службы вроде бы нет, подозрения продолжают иметь место. Некоторые историки идут дальше. Скажем, член-корреспондент Британской Гуманитарной академии Х.Й.Носенко выдвинул гипотезу, что смерть двух российских императриц: Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, — тоже не была естественной. Глубокоуважаемый Христиан Йозефович утверждает, что в семейном архиве Виндзоров есть документы, подтверждающие эту версию, которые, однако, не могут быть сделаны достоянием гласности. По мнению авторитетного исследователя, вклад русского венецианца в становление южноитальянской мафии и неаполитанской каморры на порядок больше, нежели в научно-технический прогресс.
При всей спорности подобных (возможно, слишком смелых) предположений, за ними кроется одна безусловная истина. Апологеты Читтанова, изображающие его возвышенным интеллектуалом и гуманистом, упускают из виду другую, темную сторону этой многообразной личности. Кстати, мемуарист ничуть не стесняется открыто рассуждать о своих преступных желаниях относительно царствующих особ, как можно видеть из его записок. А в одном из писем Вольтеру говорит: 'Скоро в наших бренных останках будут копошиться могильные черви, а в наших бумагах — ученые педанты, за всю свою жалкую жизнь не убившие ни единого врага'. Как будто незапятнанность рук чужою кровью представляет в его глазах тяжкий порок!
Вообще, последние годы Читтанова оставляют двойственное впечатление. С одной стороны, после возвращения из Лиссабона полуопальный фельдмаршал жил тихой жизнью в крымском имении, деля время между созданной там воздухолетною школой и сочинением представленных выше мемуаров. С другой — поддерживал тайные, тщательно скрываемые контакты с представителями различных придворных партий и иных политических сил. Кое-что вышло на свет после падения Бестужева и возвращения графа в Санкт-Петербург; многое другое и поныне остается в тумане.
В частности, непонятна степень его вовлеченности в планы и действия 'молодого двора', занимавшего про-прусские позиции. Старик не симпатизировал Фридриху; но и войну с ним считал бессмысленной, совершенно не нужной России. Ход боевых действий не заставил его изменить мнение. Когда императрица, через Шуваловых, пожелала узнать, не согласится ли прославленный военачальник возглавить действующую армию, — она встретила вежливый, но твердый отказ. В одном из писем камергера Чернышева описан спор о возможных выгодах для империи, могущих быть следствием победы над Пруссией. Канцлер Воронцов доказывал, что отсутствие формальной договоренности с союзными державами не помешает обменять завоеванный Кенигсберг с областью на Курляндию. Польша, дескать, вынуждена будут это принять. Читтанов непочтительно рассмеялся: 'Не дождемся, Михайло Ларионыч! Прусские-то земли они возьмут; но вот компенсировать за них... Глядите, как бы Киев со Смоленском в придачу не попросили! А Вена с Парижем тоже на нас окрысятся, ибо всю свою выгоду от союза с Россией к тому времени уже обретут. Да и на что нам Курляндия?!' После нелицеприятного обмена мнениями, заседания Конференции при Высочайшем дворе вновь стали проходить без Читтанова.
Возможно, это и заставило его уже окончательно повернуться к чете наследников. Проблема только в том, что эта парочка уверенно приближалась к полному разрыву отношений между собой. Дружить одновременно с цесаревичем и с его хитроумной супругой становилось все менее возможно. По ряду признаков можно предположить, что в этой партии граф ставил на Великую княгиню.
Короткое правление Петра Третьего оказалось тягостным для него. Одно дело — ратовать за прекращение ненужного конфликта; другое — воочию наблюдать, как здравую, в основе, идею уродуют слабоумные глупцы. За сепаратный мир с Фридрихом возможно было взять очень дорого. Или еще дороже — за продолжение войны. Нет! Молодой император считал ниже своего достоинства стяжание политических выгод. Вернулись в столицу старые враги: злопамятный Бирон, ничего не забывший Миних... Прямого участия в екатерининском перевороте престарелый полководец не принимал, но закулисное — несомненно, было. Роль Читтанова в этих событиях до сих пор вызывает серьезные споры.
К несчастью будущих историков, победительница постаралась уничтожить всё, до последнего клочка бумаги, что могло бы свидетельствовать о ее прямых или косвенных контактах с графом. Что они были — более того, что со стороны претендентки имелись некие политические обязательства — доказывает рассказ Екатерины Романовны Дашковой о 'дерзком' письме к новой императрице с упреками в нарушении договоренностей. Письмо полетело в камин, а Дашкова... Судя по всему, княгине удалось лишь подсмотреть кое-что в тексте, пока Ее Величество читала. Вспомнить этот эпизод старушка осмелилась спустя изрядное время после смерти августейшей покровительницы. Поскольку происходило все на другой день после публикации манифеста о подтверждении в полном объеме владельческих прав благородного сословия — именно это, скорее всего, и служило предметом упреков. Недипломатично, что говорить... Но Читтанову было все равно. Прикованный болезнью к постели, старый вольнодумец ждал смерти, ничего уже в этом мире не боясь. Посланные арестовать графа застали один только хладный труп, который по указу свыше тайно увезли и под покровом ночи схоронили без отпевания. Где находится могила, неизвестно.
Впрочем, это лишь базовая, наиболее распространенная версия. Даже некоторые солидные специалисты предпочитают говорить не о смерти, а об исчезновении. Достоверно известно, что граф имел среди слуг двойников, чрезвычайно на него похожих. Хватило бы у него жестокости умертвить одного из них, чтобы самому безопасно скрыться? Сомнения просто смешны. На наш взгляд, вполне возможно и такое.
Как показывает опыт, тайна смерти (либо исчезновения) графа Читтанова разгадке не поддается — ну, если вдруг не будет найден какой-нибудь новый документ, проливающий на нее свет. Обратимся лучше к наследию великого авантюриста. Пожалуй, наиболее важной его частью следует считать торгово-промышленные и колониальные предприятия, раскинувшие сети не только в России, но и далеко за ее пределами. Что случилось с ними после ухода основателя?
Вообще-то, созданная им система начала разрушаться еще при жизни хозяина. Фактория Банкибазар в Бенгалии, принадлежавшая Камчатской компании, в ходе англо-французской войны была оставлена персоналом и разграблена проходившими сипаями. Землю и остатки строений потом задешево продали англичанам.
Дольше прожили африканские и новоголландские колонии. Порт святой Елизаветы на юге Африки и Тарандания на пятом континенте еще почти столетие служили промежуточными пунктами на пути русских кораблей в Кантон и на северо-запад Америки. А кроме того — местами ссылки, как для преступников из России, так и для взятых в плен индейских воинов из враждебных племен. Оторванные от родной почвы, гордые дикари легко становились верными слугами вчерашних поработителей. Их потомки от местных женщин исповедовали христианство, говорили по-русски, — но в том и другом сильно отличались от жителей метрополии. Смесь русского старообрядчества с первобытными языческими культами рождала иногда более чем причудливые химеры. В начале девятнадцатого века, после разрыва с Англией, анклавы на целое десятилетие попали под управление британцев. Вступление России в коалицию против Наполеона заставило островитян вернуть захваченное, но английские порядки и законы успели укорениться на девственной почве колоний. Оригинальная вышла картина: в центральной фактории филиал Английского клуба, вокруг же на сотни верст — дикое поле, где вооруженные до зубов буйные русскоязычные мулаты курощат окрестных негров. Присланным из Петербурга управляющим никогда не удавалось причесать местные нравы под общеимперский стандарт; наиболее умные из них даже и не пытались это делать. В середине девятнадцатого столетия, после неудачной для России Пелопоннесской войны, южные владения вторично перешли к Британской империи, под властью которой и оставались до ее распада. Сейчас о них напоминает лишь постепенно исчезающее англо-русское двуязычие в отдельных графствах соответствующих государств.
Наиболее драматично из всех приобретений Читтанова сложилась судьба Русской Америки. На исходе века испанские, французские и английские мореплаватели добрались-таки до заповедных мест. Пересекающиеся территориальные претензии вызвали серьезное напряжение. Мадрид заявлял права на весь американский континент, вплоть до полярных широт, опираясь на приоритет Колумба; Лондон выдвигал Дрейка, двести лет назад объявившего какой-то из здешних берегов собственностью британской короны; Парижу, слава Богу, было пока не до того. Русские, в лице Камчатской компании, уверенно контролировали Анианский залив и рассылали промысловые суда по всему побережью, от Аляски до Нижней Калифорнии. Власти в Санкт-Петербурге не слишком интересовались происходящим в мировых захолустьях, однако даром уступать конкурентам то, что привыкли уже считать своим, не захотели. Конфликт на тихоокеанском севере совпал с обострением в Европе.
