— Ты удивлен? Думал, что никто не выжил? — "тень" разразилась торжествующим хохотом.
— Это не может быть он, — неверующе произнес мужчина.
— Боюсь, тебе так и не суждено будет узнать, кого именно я имею в виду.
— Эта сила не принесет тебе желаемого счастья. Одумайся, чтобы потом не было поздно.
— Счастье? А кто говорит о счастье. Мне нужна сила и способ добыть ее источник. Счастье и любовь — вся эта мишура для таких глупцов, как ты. Этот мир способен дать мне много больше, он может раскрыть мне свои кладовые, и сейчас ты стоишь между мною и ключом от них. Подумай еще раз, стоит ли твоя жизнь и жизнь твоих близких такой мелочи, как жизнь нескольких сот людишек, которых ты даже не знаешь.
— И я принимал тебя в своем доме, — горестно произнес мужчина, отступая на шаг назад. — Считал своим другом. Как и когда ты стал этим чудовищем?! Человеческая жизнь бесценна. Любая жизнь. Жаль, что ты этого не понимаешь.
— Действительно, жаль, — сочувственно произнес он. — Прощай, Алекс.
Шелест стрелы, разрывающей воздух, а после и сердце, простое человеческое сердце, не потревожили сон старого дома. Лишь облако пыли да всплакнувшие в последний раз половицы, стали единственными откликами внешнего мира на утраченную жизнь. Едва уловимый шорох и слегка посветлевшая тьма в углу комнаты, и вновь тишина привычной вязкой паутиной укутала умирающий дом.
* * *
Это случилось почти обыденно, мгновенно и неотвратимо. Его мама негромко охнула и осела на пол, потеряв сознание. Только что она с тревогой всматривалась в окно, нервно перебирая пальцами фото, зачем-то, по ее прихоти, извлеченные с верхних полок шкафа, куда дневной свет не проникал последние полтора года, и вот она уже разметала по ковру каштановые пряди волос.
Влад растерянно сидел на коленях у ее тела и, едва ли не впервые в жизни, не знал, что ему делать. Сын прибежал, уловив всплеск энергии, и отчего-то защемило сердце, защемило так, что тот почувствовал его как отдельный орган, со своими нервными окончаниями и оболочкой, соприкасающейся с грудной клеткой. Было трудно дышать и еще больше всего на свете хотелось просто расплакаться. Не поможет — и это он тоже знал наперед.
В этот миг Влад почувствовал себя самым одиноким человеком на свете и, глядя на лежащую на его коленях голову матери, чувствовал себя маленьким, потерянным ребенком. Мама, его бесконечно любимая мама, никогда не выказывала ни слабости, ни недомогания. Она всегда была для него неким мерцающим, теплым, манящим огоньком, который служил ему гарантией того, что чтобы не случилось, он найдет то место, которое зовется просто домом, но несет в себе много больше смысла, чем кажется на первый взгляд. Даже тот факт, что этот огонек слегка померк пару недель назад, подернувшись дымкой лжи и предательства, не уменьшил силу любви, живущей в его сердце, в отношении женщины, пожертвовавшей если не всем, то многим, ради того, чтобы он просто был здесь и сейчас. И был тем, кто он есть.
Веки дрогнули и темно-серые с золотыми вкраплениями глаза пустотой пасмурного неба устремили свой взор вверх, минуя его лицо.
— Мам, — позвал он, осознавая, что даже его голос звучит сейчас, как щенячий писк.
Краткий миг и на ее лицо вернулось прежнее спокойное выражение. Поверить в него было бы не в пример проще, не чувствуй Влад на своей руке пальцев матери, сжимающих ладонь с силой чуть меньшей, чем требовалось для того, чтобы услышать хруст ломаемой кости.
— Езжай к Раду, — произнесла она приглушенно и медленно, как будто каждое движение причиняло ей боль, села.
— Мам, — еще раз чуть более упрямо повторил ее сын. — Что случилось?
— Езжай к Раду! — еще раз повторила она. — И передай ему письмо.
Встав на ноги, и лишь слегка покачнувшись, что вызвало новый приступ паники у сына, она подошла к книжному шкафу и достала оттуда длинный бледно-зеленый конверт с оттиском символа их семьи.
— Это очень важно! Слышишь меня? Сейчас же отдай его Радомиру лично в руки, — тот в ответ лишь покачал головой. — Влад, — мгновенно прорезались в ее голосе командные нотки, — ты должен отвезти его Гершону! Сейчас же! Нет времени на препирательства.
— Мам, — вновь в голосе проскользнули так не свойственные ему оттенки страха и слабости.
— Ладюш, — смягчился ее голос и глаза смотрели с прежней любовью и заботой, — я тебе потом все объясню. Не сейчас! Сейчас у меня нет времени. Мне нужно попытаться спасти того, кого еще возможно. И время работает против меня.
— Я могу помочь! — понемногу начала возвращаться былая уверенность.
— Не сейчас, родной. Не сейчас..., — легко прикоснулась она ладонью к его щеке.
После чего она поспешно отвернулась и вышла из комнаты. Она не хотела, чтобы сын видел ее слезы, но блеснувший на ее щеке луч закатного Солнца сказал все за нее.
Спустя десять минут, после того, как хлопнула входная дверь, Варя появилась в брюках, не стесняющих движения, и темно-синем жилете без рукавов, но с высоким воротом. На запястьях красовалась защита в тон к жилету, а в руках был продолговатый чехол, из прорези которого выглядывал замысловатый эфес.
Она чувствовала направление, идя, как зверь, по кровавому следу своего дитя. Мир был сер и однообразен, но ею двигал страх за жизнь того, кто остался позади нее и еще желание увидеть тело любимого. Надежда покинула ее в тот миг, когда ее пронзила вспышка боли — разрыв связи. Но она так и не смогла сказать об этом сыну. Он был растерян и напуган. И он сомневался в ней. Сомневался в нем. Отчего-то это тоже причиняло боль. Она не смогла сберечь семью. Это ее вина и она сама должна прервать эту череду смертей невинных людей, положенных на алтарь его алчности и страху смерти.
Лесная дорога привела ее к темному силуэту дома, старавшегося затеряться среди сосен, слиться облупившейся зеленой краской стен с мохнатыми елями, как будто он чувствовал на себе грех того, кого скрывал за своими стенами. Тихо. Слишком тихо, чтобы это не настораживало. И ни единой души вокруг. Даже птицы примолкли. Хлопок двери автомобиля известил всех желающих о ее присутствии здесь. Внешне ничего не изменилось, но Варя предпочла расстегнуть сумку и вынуть клинок.
— Fortunae Verbera! — негромко сказала она вместо приветствия.
— Я знал, что ты придешь, — прошелестел голос справа от нее.
— Я имею право на поединок! — повернула она голову в его сторону.
— Ты проиграешь.
— Ты боишься? — развернувшись всем корпусом, произнесла она.
— Я?! — искреннее изумление и смех.
— Даже ты обязан будешь подчиниться его условиям, — Варя надеялась, что ее противник не видит, с каким отчаянием она сжимает эфес.
— Идиотские правила, — прошипел голос. — Устаревшие. Глупые. Архаизм в чистом виде.
— Это значит "нет"? — усмехнулась она, заранее зная следующий ответ.
— Ты не чистокровная! У тебя не хватит энергии на их соблюдение!
— Рискни проверить и удостовериться в своем заблуждении, — ее улыбка, от которой сошла с ума не одна дюжина мужчин из-за невозможности прикоснуться к ней губами, стала напоминать звериный оскал.
— Ты будешь молить о пощаде, но я оставлю тебя жить и смотреть, как погибают все твои родные. Один за одним, если только, — он замолк на мгновение и из тьмы дома, как из тумана, шагнул мужчина с длинным блестящим обнаженным мечом, — ты не отдашь мне его.
— Нет, — усмехнулась она. — Моя смерть не подарит тебе знания, лишь приблизит твою собственную.
— Я могу отказаться от поединка, — разминая кисти, его клинок совершил пару изящных полукружий.
— Уже нет, — зло усмехнулась она и, достав что-то из кармана, бросила точно в его автоматически подставленную ладонь. — Кровь пролита. Изнанка приняла жертву.
— Ах, ты, дрянь, — прошипел он, слизав с женского браслета, оказавшегося в его руке, бурую каплю и тут же отбрасывая украшение в сторону.
— Зуб за зуб! Она же и рассудит, — хранительница подняла оружие острием вверх и отсалютовала своему противнику. — Тебе не следовало обращать ее. Она была слишком слаба, чтобы справиться с искушением вдали от тебя.
— Мразь, — процедил он сквозь стиснутые зубы и шагнул ей навстречу.
— Тяжело терять дорогое?! — сделала она пару шагов назад.
— Твой щенок будет следующим!
— Сначала тебе придется переступить через меня. И раньше он тебе нравился.
— Он упрям и консервативен. В нем слишком много дрянной крови Гардинеров.
— Жаль, Дора не слышит, она была бы польщена, — усмехнулась она. — Она так до сих пор считает его "подкидышем" и "моим срамом, легшим пятном на светлый лик их семьи", не веря, что этот упрямец — ее родной внук.
— Твою руку, — выплюнул он, протягивая вперед левую ладонь, испещренную линиями чужих жизней, смотрящих ей в лицо.
Легкое, ритмичное, одновременное касание отточенных концов стальных лезвий и оба противника чувствуют вкус жизни своего оппонента. Связь установлена. Условия приняты. Плата за одолженную услугу справедливого боя "Fortunae Verbera" у Изнанки одна — жизнь.
Легкое прощупывание, пара ложных ударов. Танец под музыкальное сопровождение поющей стали. Красиво, завораживающе красиво. Обманчивая легкость этой пляски смерти в перемещениях и жестах выдавала в каждом из соперников профессионала. Но все это лишь до первой крови.
— Еще не поздно все исправить, — слегка отвела Варя оружие в сторону, пока ее противник с легким изумлением смотрел на тонкий порез на предплечье.
— Не опускай клинок, — бросил он вместо ответа. — Иначе есть шанс больше никогда не поднять его!
И вновь к тихому шороху леса добавилась хладная песнь целующегося металла. Это не был вихрь или ярость, выказанная через жесты и мастерство. Скорее все происходящее походило на бессловесный разговор, где говорили клинки и глаза. Да и соперники никак внешне не выказывали чувств, обуревающих их. Лишь женщина чуть сильнее при каждом отбитом ударе сжимала эфес, а ее противник чуть яростнее, чем обычно, делал выпады в ее сторону. Разворот, полувзмах и острие жадно впивается в незащищенную кожу предплечья Вари.
— Ничья, — констатирует мужчина. — Может, на этом и закончим?!
На белом рукаве рубашки быстро расползался алый ореол свежей крови.
— Поможешь? — произнесла она, стягивая с шеи белый шелковый шарф, и одновременно с этим опуская меч.
Мужчина усмехнулся и, воткнув в землю свой, подошел к ней вплотную.
— Мне не нужна твоя смерть, — небрежно растягивая слова, произносит он и, взяв шарф из ее рук, резко затягивает узел на ее предплечье. Варя судорожно сжимает бескровные губы и выдыхает. — Скажи мне, где он и клянусь, ты больше никогда меня не увидишь.
— Это сделка вне моего ведения, — смотрит она ему прямо в глаза.
— Отчего же?
— С момента присвоения мне знака моя совесть мне не принадлежит и, боюсь, в данном случае договариваться нужно именно с ней.
— Я считал, что ты умнее, — вернулся он на исходную и вновь взмахнул оружием. — Это был твой последний шанс.
И без предупреждения он сделал выпад так, что Варя едва успела поднять оружие и отбить его. Даже невооруженным взглядом было видно, как изменилось настроение противников. Глухая ярость нападавшего, раз за разом натыкающаяся на стену глухой обороны хранительницы. Возможно, лес смог насладиться еще звонкими голосами их клинков, но раны дали о себе знать. Силы уходили медленно и неотвратимо.
Удар был столь быстр, что не мелькни в свете уходящего на покой ярила, подглядывающего напоследок за играми смертных сквозь кроны деревьев, кровавый бок безликого клинка, не упади на траву тягучим медом алые капли, не будь следующий вздох еще более приближен к невозможности, чем предшествующие ему, раздирающие душу на кусочки и поливающие легкие и сердце кислотой безвременности и неотвратимости потери, Варя бы не поняла, что она все же проиграла эту битву. И победила одновременно.
Удар был рассчитан на мужчину, только это и дало ей возможность все еще видеть лицо уже своего врага, бывшего когда-то ей другом.
— Я сказал — ты проиграешь! — бросил он, глядя сверху вниз на коленопреклоненную хранительницу, поставившую на кон все и потерявшую еще больше. — Даю тебе возможность умереть с надеждой. Скажи мне, где он и я не трону Влада.
— Зачем..., — кровь заполонила рот, мешая говорить, — зачем ты... делаешь... это?
Опершись на эфес вгрызшегося в землю клинка, он вплотную придвинулся к ней и прошептал на ухо:
— Потому что я могу! И ты смогла бы, да страх мешает.
— Он... он все равно ничего... не... знает.
— Это ты так думаешь, — прошептал он. — Дети всегда были скрытными и недоверчивыми, даже с самыми любящими родителями на свете.
— Ты ... не сможешь... убить... его... я... не поз... во... лю...
— Именно поэтому мне и надо торопиться, — провел он пальцем по ее обескровленной щеке и, склонившись к самому лицу, медленно провел языком на кровавым губам. — И я дарую тебе жизнь.
— НЕТ! — отчаянный вскрик отнимает остатки сил.
— Прощай, Варвара Гардинер. Мне, правда, жаль, что все закончилось именно так.
И он уходит. Растворяется, как тень, в дымке вечернего леса, который, казалось, мгновение спустя после этого оживает, нехотя по ноте вспоминая, как это — шелестеть ветвями, перекликиваться утробным эхом кукушечьего мерила времени, поскрипывать сухим стоном старых деревьев и завывать, тихо и протяжно, в старых дуплах вековых дерев.
Варя лишь смотрит в темно-синее небо распахнутыми, затуманенными слезами глазами, и чувствует, как земля под нею медленно, но верно, забирает остатки тепла из ее тела и души. Она проиграла. Она даже не замечает, что рядом с ее машиной, взвизгнув шинами и проехав немного по инерции от резкого торможения, замирает темно-синий автомобиль и оттуда выходит мужчина.
— Варя, — отчаянно вскрикивает он и падает рядом с нею на колени и тут же подхватывает под спину, приподнимая с жаждущей ее тепла земли. — Ответь мне, ради всех Магистров, ответь.
— То... маc, — полувыдыхает она, пытаясь прикоснуться к его лицу, но ее тут же начинает душить кашель.
— Сними щит! — отчаянно проведя рукой ее лицу, он вновь кладет ее на траву и разрывает жилет на груди. — "Тебе надо в больницу. Может еще есть шанс..."
"Нет! Ты должен завершить начатое", — из последних сил, борясь с беспамятством, произносит она. Поединок отнял у нее последнюю энергию и оставшиеся крохи нужны ей для подписи под договором с Изнанкой. Но одна она не справится.
