"Нет, я отвезу тебя в больницу. Ты кому-нибудь сказала, куда едешь?"
"Нет..."
"Влад?"
"Нет!"
"Алекс?"
"Нет... его... больше... нет..."
Варя закрыла глаза и по щекам заструились новые потоки слез. Томас глухо простонал и, закинув голову вверх, к небу, попытался сдержать животный рык, рвущийся из горла. Вот что он почувствовал, когда внезапно стало больно в груди. Порвалась еще одна нить, связывающая его с миром веры и любви.
"Можешь взять меня за шею?" — приподнял он голову с рассыпавшимися по земле каштановыми кудрями, подсунув под нее руку. Ее лицо было так близко и, в тоже время, так далеко. Аромат ее крови сводил с ума так, что он сам прикусил губу. Глаз она так и не открыла, лишь качнула головой.
"Помоги мне! Прошу..."
"Что, что ты хочешь?" — немедленно отозвался он.
"Убей меня... пока не стало слишком поздно."
"Нет!"
Она открыла глаза и, вцепившись из последних сил ему в куртку, добавила:
"Я не хочу жить без Алекса! Я не хочу жить, зная, что мой сын мертв. Я не хочу жить, зная, что я могла это исправить, но не сумела победить судьбу! Ты будешь ее оружием. Ты спасешь его! Он не остановится. Я видела это в его глазах. Жизнь Влада — это моя смерть. Сейчас! Завтра! Навсегда! До самого момента его собственной смерти. Ты должен сделать это... Ты мой последний шанс победить судьбу!"
"Нет...", — отчаянно мотал он головой.
"Если ты меня действительно любишь, ты сделаешь то, что я прошу. Нет, не прошу — умоляю! Я не могу сделать это сама. Договор потеряет свою силу. Том... ты должен. Если любишь — убей... прошу..."
Он вскочил на ноги и, подняв голову вверх, закричал в распахнутое небо. Лес лишь сгущал тени, крадя у дня последние краски. Зеленое и алое смешались в единый, безликий, серый тон. Жизнь и смерть — подружки на все времена. Даже сейчас они смотрели на подвластных им людей с долей рассеянного внимания из-за кулис, ожидая момента, когда кого-нибудь из них вызовут на сцену.
"Прошу... защити сына... ты должен его защитить... Томас... пока не поздно... защити..."
"Я люблю тебя", — упав обратно на колени, склонился он к ее лицу и поцеловал впервые в жизни в приоткрытые, манящие губы. Вкус ее крови, ее слабое дыхание, ее аромат. Она! Он слишком сильно любит ее, чтобы... отказать. Один миг, неуловимый для вечности миг, и в его руке сверкнул спрятанный клинок. Миг и сталь с наслаждением впивается в еще горячее сердце. Миг и нож безжалостно отброшен в сторону. Миг и леди Смерть дождалась своего выхода. Миг и Изнанка подтверждает договор "Fortunae Verbera" кровью своей слуги. Жизнь за жизнь! Равновесие восстановлено. Так и должно быть.
Так откуда же этот звериный рык, разрывающий тишину сумеречного леса?!
* * *
Я сидела и смотрела перед собой невидящим взором. Влад не случайно выбрал для меня этот способ "рассказа". Ни одно слово не способно донести всю гамму эмоций, прокатившихся сквозь меня в тот момент, когда я ощутила его одиночество на этой земле.
В моем мозгу еще пульсировала боль от простых слов "PS. Присмотри за ним. С любовью, Варя.". Слов, написанных изящным женским подчерком на бледно-зеленом листе бумаги, извлеченном из конверта с оттиском Ордена Хранителей. Листе, отброшенном в спешке его главой сразу же после прочтения, потому как тот спешил остановить ход событий, неподвластных ему. Листе, в который с жадностью немедленно после этого впились глаза сына той, что написала эти простые и страшные слова. Я все еще видела и чувствовала запах лесной хвои и гниющих листьев, когда он, бросив мотоцикл в их ворох, увидел, что опоздал. Когда узнал клинок, лишивший его веры в любовь и будущее, рядом с телом той, которая у всех всегда лишь одна на всю вселенную. Когда увидел владельца клинка с арбалетом в руке и кровавой стрелой в другой на ступенях мрачного умирающего среди леса стража чужих тайн. Я чувствовала его боль и отчаяние, его бессилие и звериную ярость, его ненависть и страх. Все до последнего всплеска. Все, что обуревало его, в тот миг когда он, не думая, что делает, бросился на брата и друга, которого любил всем сердцем еще до момента, когда природой была дарована ему память и понимание этого мира. Когда очнулся на заднем сидении автомобиля своей матери у дверей своего дома. И когда понял, что его тело все еще живо, не смотря на то, что душа была мертва.
— Тома, — глухо позвал он меня, и я, нехотя, перевела взгляд от созерцания пустоты, наполненной тенями прошлого, упершись в взволнованные серые глаза.
— Поцелуй меня, — прошептала я, больше его ласки желая удостовериться в том, что в нем еще есть то самое теплое, обволакивающее меня теплым коконом, чувство, что еще утром дарило веру в будущее, не убивая надежду отравленным клинком ненависти.
И когда на моей талии с силой сомкнулись его ладони, когда он притянул меня к себе так, что между нашими телами не осталось свободного пространства — кожа к коже, вдох к выдоху, когда меня захватил привычный водоворот горького шоколада, а мое тело зазвенело от желания, лишь тогда я поверила, что еще жива. И почувствовала, что он убрал прошлое обратно в шкатулку памяти, спрятав его под ворохом тех самых чувств, что не давали моему сердцу биться несколько минут назад. И замок на ней может быть только один, но зато самый прочный из всех возможных.
— Я люблю тебя! — выдохнула я в его губы. — Я хочу тебя. Сейчас!
Глубокий взгляд серых глаз, шелест падающей на пол ткани и с тихим щелчком прошлое отгораживается от настоящего, до поры до времени, скрываясь в шкатулке памяти.
Глава 26. "Впервые и вновь"
Больше не будет больно и плохо,
Сегодня не кончится никогда...
Fleur "Сегодня"
Как и говорила мне когда-то Аня (неужели это было не в прошлой жизни?!), вопреки моим надеждам и чаяниям, откровения Влада не принесли облегчения ни ему (на что я уповала больше всего), ни мне. Больше того, меня начали мучить кошмары. Раз за разом во сне я видела темную тень, стоящую в деревьях за спиной Влада, тогда, когда он, поглощенный своим горем, не видел и не слышал ничего вокруг себя. Потом эта тень обретала физическое воплощение человека без лица, но всегда с длинным окровавленным мечом. Я захлебываюсь немым криком, пока острое лезвие, делая серебристо-алый полукруг в воздухе, стремительно начинает обрушиваться на голову моего любимого. Но там, в своем мире, он по-прежнему один, а мне так хочется найти дорогу к нему.
Я помирилась с Гошкой и вернулась к учебе. Поначалу я еще ловила у себя за спиной шепотки и заинтересованные взгляды, но так как мы стали вести еще более замкнутый на нас шестерых образ жизни, вскоре окружающие смирились с отсутствием новых сплетен, и интерес медленно, но верно, начал сходить на нет. Пришлось, правда, отрезать часть прежних связей, но, с учетом всего, это было даже к лучшему. Все, вроде бы, вернулось на круги своя. Вроде бы.
Жизнь слилась в единую линию, состоящую из непрерывной череды дневных забот и горячих ночей. Я перевезла все свои вещи из общаги к Владу, а Машка — к Алеку. Даже Гоша к моей хоть и тщательно скрываемой, но все же неожиданности не остался в нашей "тюрьме народов". Так, окончательно и бесповоротно, и, в какой-то мере, обыденно, прошло всемирное переселение и разделение. И хотя мы по-прежнему виделись в университете и иногда после занятий, я невольно чувствовала, что лишилась чего-то, чем ранее и не думала дорожить.
Первое время было несколько странно день за днем просыпаться рядом с кем-то, зная при этом, что так будет и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Знать бы еще, когда это самое "после" станет последним. Эта мысль так и не покидала меня, не смотря на все попытки моего демона заглушить мой глас разума, как и ранее, невольно отсчитывающий ускользающие песчинки счастья. Да, к слову сказать, еще этот кто-то по-прежнему имел столь странный режим дня, что предугадать когда он спит, а когда бодрствует, было почти нереально. Первое время я пыталась приноровиться к режиму его дня, но довольно быстро сдалась. Спала я, не смотря на все мои слабые попытки проникнуть на Изнанку и уверения моего наставника (до сих пор улыбаюсь от осознания себя его "падаваном"), что все скоро изменится, по-прежнему много, раза так в три дольше, чем он.
Еще была куча всяких мелочей, осознание которых неожиданно для меня дарили сердцу тепло и спокойствие, и зажигали лучики смеха и любви в серых глазах, когда Влад привычно подслушивал мои внутренние монологи. И я позволяла ему, чувствуя, что это одна из деталей, позволяющих становиться нам ближе друг к другу. Он сам научил меня скрывать свои мысли от посторонних, но не от него. Последнее уже решила за него я.
Были среди всего этого вороха открытий важные или скорее важно-житейские, вроде осознания, почему Влад так спокойно всегда относился к деньгам и всему, что с ними было связанно, до незначительного, но гораздо более ценного для меня — кто он есть на самом деле. Его маска, которую он так привык носить, что уже и сам перестал замечать ее наличие, приоткрылась лишь слегка в тот день, когда он все же решился поведать мне о своей боли и слабости. Но вновь мгновенно приросла на прежнее место, едва прошелестел день и миновала ночь. Ночь, когда он не боялся быть тем, кто он есть. Быть уязвимым и растерянным, нежным, скорбящим, но все еще верящим в любовь. Когда я второй раз за все время, что его знаю, и, скорее всего, последний, видела слезы в его глазах. Отчего-то внутри я была уверена, что такого он не мог позволить себе даже перед лицом своих родных. И не позволил. Ни разу.
А еще я привыкала завтракать не на бегу и ехать по делам, неизменно получая мягкий поцелуй в щеку, но чаще в губы. Посещать магазины, выбирая что-то для нас двоих или просто для него. Ходить в кино и на выставки, но не расставаться потом на пороге. Засыпать, зная, что утром вновь увижу глубокий взгляд серых глаз и услышу "Доброе утро, соня". Рассказывать всякие глупости прошедшего дня из желания не посплетничать, а просто чтобы узнать его мнение. Дурачиться, деля рабочий стол, как первоклашки, в надежде на переход игры в исключительно взрослые забавы. И просто смотреть долгим взглядом на того, чьи черты лица, до мельчайших черточек, я смогла бы воспроизвести даже с закрытыми глазами. Ругаться с ним из-за всякой мелочи, стоя на смерть, но всегда уступать, когда чувствовала, что он прав.
И еще я ужасно тосковать, как сейчас, когда он уезжал.
— Маш, погоди, — спрыгнув с подоконника и догнав подругу, с задумчивым видом шедшую по коридору с органайзером в руках, я, мягко подхватив ее под локоть, потащила в сторону ближайшего кафетерия. — Мне с тобой посоветоваться надо.
За распахнутым настежь окном перешептывались свежей листвой тополя, и студенты, ошалевшие от весеннего теплого солнышка и очередной сессии, как всегда подкравшейся незаметно, как мартовские коты коллективно сходили с ума, добавляя в весеннему гаму шорох страниц и веселые байки о вездесущей "халяве".
— Том, ты чего? Мы же встречаемся с организатором через два часа. Забыла? — ухмылялась она, беря меня под руку.
— Да я не по поводу свадьбы, — отмахнулась я. — Черт, когда мы жили вместе, все же было гораздо проще. Идем, наш столик свободен.
Оттащив подругу в наш укромный уголок, я плюхнулась на стул и после стала наблюдать, как Машка с аккуратностью истинной леди устраивала свой уже немного округлившийся животик за столом рядом со мною.
— Так о чем ты хотела поговорить? — поинтересовалась она, кладя руки поверх органайзера.
— Алека нет в универе? — спросила я на всякий случай, хотя и без того знала, что раз пропал Влад, то, скорее всего, следом за ним испарился и его брат.
— Нет, они завтра возвращаются, — отозвалась подруга. — Томка, да что стряслось то?
Набрав в легкие побольше воздуха, я нагнулась поближе к ее голове и выпалила:
— Маш, у меня задержка.
Я ожидала чего угодно, но только не того, что подруга, закинув голову назад, звонко рассмеется.
— Маш, — с опаской прикоснулась я к ее руке, — я понимаю, что тебе смешно, но мне вот сейчас точно не до смеха. Влада пока нет, и я хотела выяснить все наверняка, но мне ... страшно. Побудешь сегодня со мной, а?
— Ох, Томка, — потянулась она к сумочке в поисках платка, чтобы вытереть невольно выступившие слезы. — С тобой точно не соскучишься.
— Что смешного? — не выдержала я.
— Я Ане проспорила, — отозвалась она из-за зеркальца.
— Вы что, на меня там ставки делаете?! — возмущенно засопела я. — И что за спор?
— Что Влад уломает тебя еще до свадьбы, — улыбалась она.
— Уломает на что? — тупо переспросила я.
— Вот на то самое, отчего у тебя сейчас глаза по пять копеек.
— Маш, это не смешно! — сурово произнесла я. — И ни на что он меня не уламывал.
— Тебе виднее, — в ее глазах все еще яркими лучиками сияли смешинки, когда внезапно ее зрачки расширились, и она положила руку на живот. — Ой, опять!
— Что опять, что опять? — немедленно запаниковала я, уже прикидывая, кому звонить в первую очередь — Алеку, Владу или сразу в неотложку.
— Дай руку, — схватила она мою ладонь и прежде, чем я успела возразить, положила ее себе на живот. — Чувствуешь?
— Что? — паника перешла в разряд недоумения, тем не менее, оставляя мои нервы в натянутом состоянии.
— Вот, вот сейчас, — широко улыбнулась она. — Чувствуешь?
— Ничего я не чувствую. Маш, может врачу позвонить на всякий случай? У тебя что-то болит? Хочешь, я тебя отвезу?
-Да ну тебя, хуже Алека, честное слово, — вновь рассмеялась она, и, неожиданно приподняв свитер, положила мою руку прямо себе на теплый, круглый животик, скрывавшийся под ним. — Посиди спокойно минутку. Сейчас.
Какое-то время ничего не происходило, и я все больше и больше начала склоняться к мысли, что мне надо хватать Машку и тащить к врачу, как вдруг...
— Ой, — поспешно отдернула я руку от ее живота и с недоумением посмотрела на нее. Готова поклясться, что я ощутила в самом центре своей ладони легкий толчок.
— Почувствовала? — Машка прямо лучилась счастьем.
— Можно? — вновь протянула я к ней руку.
Машка, молча, взяла мою руку и водрузила обратно себе на живот. Легкие, едва ощутимые прикосновения к моей ладони малышки Маши внезапно, помимо моей воли, вызвали прилив неконтролируемой нежности, и мне пришлось закусить губу, чтобы не показать ей, как защемило у меня сердце от боли.
— Ты бы видела лицо Алека, когда эта юная мадемуазель вытворяет подобное с его рукой. Еще света белого не видела, а папино сердце уже у нее в кармане, — нежная, мечтательная улыбка не сходила с лица подруги. Сердце пронзил острый приступ боли, и я поспешила отвернуться, чтоб Машка не заметила предательскую слезинку у меня на щеке. — Томка, ты что плачешь? — поймала она меня.
