Острова. Шаанджита

Нельзя сказать, что присутствие этого человека в гостиной госпожи Формари удивило меня. Оно поразило, даже повергло в шок, обрадовало и испугало одновременно.

— Алекс, что вы здесь...

— Кристин, как же я...

Мы воскликнули это почти одновременно, и одновременно же замолчали. Мамаша Адель смотрела на нас, то на одного, то на другого, едва заметно усмехаясь.

— Кристин, господин Невилл решил нанести нам визит. Он весьма огорчился, узнав, что тебя нет дома.

— Я... хотел с вами поговорить.

— Не буду мешать, — проворковала женщина, — а вас, молодой человек, как зовут? Витор? Весьма приятно. Меня ты можешь называть госпожой Формари, мой мальчик. Пойдем-ка на кухню, Марта печет изумительные пирожки, а еще там найдется пара кружек хмельного меда, как раз для подобной погодки. Пойдем.

Парнишка, умело и мягко опутанный чарами мамаши Адель, оглянулся на меня лишь раз и исчез в дверях. Девочки до полудня и не думали даже просыпаться, для обеда час тоже был ранний, таким образом, в малой гостиной кроме нас с Алексом никого не оказалось. Мы остались одни.

— И о чем же вы хотели поговорить со мной?

— Для начала я хотел извиниться. Я... мне показалось, что вчера я обидел вас, и сейчас...

— Забудьте, — отмахнулась я.

— Забыть? — в недоумении переспросил он.

— Да. Ничем вы меня не обидели, поверьте, и обидеть не могли.

— Хорошо. Значит, вы согласитесь поужинать со мной?

— Я? Да... конечно, да.

Он говорил еще что-то о времени, о выборе места, я отвечала, что полагаюсь на его вкус и знание города, а в душе разгоралось что-то теплое и радостное. Но, не успев захватить меня всю, оно тут же сдулось и оборвалось.

— ...а еще я хочу поговорить насчет сигнальных вышек, которые вы вчера упоминали. Есть у меня мысли на сей счет...

"Да, конечно. Сигнальные вышки. А что еще ты думала, девочка?! Что он пригласит тебя на ужин, и будет говорить о тебе, о себе, о нас? Ха! Трижды "ха!". Вот уж воистину, чем меньше женщину мы любим... хех"

Так я думала, рассеянно кивая в ответ на его слова. Мы говорили еще о чем-то, а после он, всячески отвергая приглашение на обед, сбежал. Будто боялся, что вскоре проснутся "девочки", и ему придется выдерживать натиск обаяния и красоты сразу многих прекрасных особ.

Мамаша Адель, заметив мое состояние, посоветовала прогуляться по магазинам.

— Ничто так не радует женщину, как трата денег.

— Я терпеть не могу магазины!

— Ну-ну, это ты сейчас так думаешь. Нет, тебе просто необходимо купить новую шляпку, туфли, съесть что-то сладкое и выпить сбитня с малиной. Верно я говорю? Верно. Так что марш собираться! И никаких штанов и этих твоих... кедов. Платье, только платье.

— Я не хочу... — капризно начала я и тут же едва не рассмеялась, понимая, до чего же похожа на вредного ребенка. — Ну хорошо.

— Вот и умница. Иди.

Она развернула меня в сторону лестницы и легонько хлопнула по заднице, придавая ускорение. В спину уже полетело:

— Зеленое надень!

— Щаз! — отозвалась я и куда-то через плечо показала язык.

Отлично понимая при этом, что надену и зеленое платье, и туфли, и перчатки, и все, что скажет Адель, потому как знаю: она желает мне добра. Какими бы странными ни казались ее методы. И до тех пор, пока меня забавляет эта игра, я следую ее правилам.

Мужское внимание всегда приятно женщине. Особенно, когда по рецепту женщины другой, умудренной жизнью и опытом, ты бодро цокаешь по мостовой каблучками, сытая, чуточку пьяная не столько вином, сколько солнечным днем, звенящей прохладой воздуха, ощущением собственной красоты и молодости. Когда подмышкой зажато несколько свертков: короткие полуперчатки, кошелек тонкой работы, пояс, чулки из золотистой ткани-паутинки, которая стоит едва ли не вдвое дороже всех предыдущих покупок.

Идешь и улыбаешься прохожим, просто так, потому что хочется улыбаться. Потому что солнышко светит и сердце поет. И вовсе не от вина, что вы, что вы!

Так, сияя, будто натертый сервиз, я гуляла по Валору, привлекая внимание, вольно или нет. Допривлекалась.

— Оу! Сьерра! Как вы прекрасны! Прелесть, просто прелесть! Чудо!

От выкриков я вздрогнула и едва не навернулась. Подлетевшие мужчины с готовностью подхватили, кто за локоток, а кто и вовсе за талию. Восстановив равновесие, я убрала лишние руки, чем заслужила ухмылки и смешки. Молодые, все как на подбор, высоченные и плечистые, мальчики в форме герентской гвардии количеством шести штук обступили меня, разглядывая и наперебой пытаясь знакомиться.

Вели они себя, как только что выпущенные из застенков курсанты, стремящиеся наверстать упущенное. Проходу мне не давали, удерживая на месте шутками, расспросами, уговорами и предложениями прогуляться, вместе покушать, выпить, посидеть, сходить в театр, не ходить в театр, а пойти в парк, полезть в горы, спуститься по речке, остаться в городе, переехать в деревню, выйти замуж. И многое, многое другое.

Понимая, что мы привлекаем нездоровое внимание окружающих, в том числе и городской стражи, я выдохнула:

— Ну хорошо! Тихо вы все. Вон там на углу булочная, туда и пойдем. Я готова уделить вам чуточку своего "драгоценного времени", как вы говорите. Что — "нет"? не-не-не, други мои сердечные, ехать я с вами никуда не поеду, не уговаривайте даже. Нет, я говорю. Ооо!

Весьма милая харчевня, совсем рядышком, но не ходить же девушке такими чудесными ножками столь далеко, а так это близко, ну просто очень! Они, молодые, задорные зубоскалы, красивые все, как один, уговаривали меня с жаром и некоторым отчаянием даже, совсем мальчишеским. И я сдалась.

— Хорошо. Только в харчевню. И ненадолго. Усекли?

Лица осветились улыбками. Раздался оглушающий свист, экипаж подкатил почти сразу, в него впихнулись со смехом, все семеро, включая меня. В душе екнуло предчувствие, нехорошее такое, но было уже поздно. Дверь захлопнулась, и развеселая компания покатилась дальше по улице.

Знала бы я, что будет дальше — из дома бы даже не вышла. Но увы, мое чертово невезение никак не давало спокойно жить.

Глава 4

Никогда не понимала, как люди, милые, добрые с виду, хорошие соседи, замечательные отцы или чудесные сыновья, становятся в миг зверьми. Не понимала.

И сейчас к пониманию не приблизилась.

Резкий толчок в плечо — и я полетела на кровать, запнувшись о спинку. Падение мое сопровождалось хищной ухмылкой мужчины. Он навалился, пытаясь поцеловать. Тяжелый, практически трезвый и оттого еще более страшный — когда люди делают подобное с ясной головой, становится жутко.

— Йозеф, оставь меня, тьфу ты блин, я не хочу, — мягко, но с силой отпихиваясь, пыталась увещевать я.

Надеялась все на мирный исход. Надеялась и тогда, когда катали долго по городу и привезли под шуточки и байки вовсе не в харчевню, а на какой-то постоялый двор на окраине, и когда едва ли не силком впихнули в дом, в общую залу, в которой пили трое мужчин, и заставили тоже пить и "беседовать", пока не стемнело, и когда втиснули в узкую комнатку, из мебели в которой оказалась только кровать и тяжелый шкаф.

Так я осталась наедине с одним.

— Не хочу... — застонала я, выпихивая его язык у себя изо рта, — не хочу! Пусти, дурак!

Каблуками взрывая постель, пыталась отползти. Он бормотал что-то о том, что все хорошо, что я милая девочка, и он заплатит, если и впредь буду милой девочкой и не стану сопротивляться. Запутался с застежками платья и дернул, пытаясь оголить плечо. Тонкая ткань затрещала, но выдержала. И тут же я почувствовала его ладонь под подолом, она ползла все выше, грубовато хватая за бедра и подтаскивая к себе.

— Пусти!

Колено вонзилось ему в пах. Мужчина, не ожидавший подобной подлости, скривился, хватаясь за причинное место, начал заваливаться набок, я ему помогла. Лихорадочно огляделась, окно совсем близко, за кроватью. Вскочила коленями на подоконник, дернула ручку — не поддалась. То ли заколочено, то ли просто закрыто плотно. Пальцы принялись судорожно расстегивать туфельку, плотно сидящую на ноге. Каблуком ударила в стекло, с первого раза оно не разбилось, ударила сильнее. Звонко брызнули осколки, едва отвернуться успела. В общем зале зашевелились, поглядывая на приоткрытую дверь.

Мужчина попытался схватить за щиколотку, я ударила, не глядя, ногой, он взвыл, забранился нецензурно. Выбираясь из окна, схватилась за раму и тут же порезалась, но боли не ощутила, лишь поморщилась, глядя на кровь. Прыжок получился почти что удачным, клумба приняла меня, как родная. Перемахнув через низкий заборчик, я понеслась по улице, прихрамывая на одну ногу из-за разницы между ножкой босой и обутой. Снять вторую туфельку времени не хватало.

— Вон она! Держи! — донеслось мне в спину, когда я уже заворачивала за угол улицы.

Бежать, бежать, бежать, — стучало в голове. И я бежала, летела на цыпочках, ничего, кроме грохота сердца в ушах, не слыша. С испугу скользнула в переулок. Раз поворот, два — тупик. В груди что-то оборвалось.

Я забилась в угол между домами, прячась под краешком крыши от света полной луны. Сердце грохотало, дыхание с сипом вырывалось из легких, и мне казалось, что слышат его все вокруг, но заставить замолкнуть и сердце, и дыхание у меня не получалось. Я смотрела на луну, на клумбу, цветы в которой тихонько и скорбно качали головками, мол, бедная ты, бедная девочка. Время то ли текло, то ли бежало, совершенно не поддаваясь оценке. И я, гонимая страхом, сделала еще одну ошибку, которую уже за вечер: пошла к выходу из проулка. Хоть туфельку снять не забыла. Дура.

Я кралась серой тенью, по-прежнему слыша в ушах лишь собственное сердце, и даже выбралась бы, не наткнись на мужчин, которые меня искали. Но когда мне везло?

Взвизгнув, попыталась бежать, но они поймали в два счета, и потащили в тот самый переулок, в котором пряталась. Я хваталась за стены, брыкалась, орала, но меня тащили, сопроводив увещевания оплеухой.

— Ты что ж, сучка, делаешь, а? мы что тебя, для того сюда привезли, чтобы ты нам такое выкидывала?!

Их было трое, не хватало Йозефа, которому вдарила по мужскому достоинству, Берта, он пьяным завалился спать, и Марка. Трое здоровых мужиков, которые крепко держали маленькую меня, явно готовые сорвать свою злость.

Я говорила что-то про то, что испугалась их, очень, но ни в коей мере не хотела оскорбить, и что правда-правда ничего не хочу, потому что сильно расстроена, и вообще у меня женские дни, и болезни всякие.

Один, прерывая мое словоблудие, ударил наотмашь так, что зазвенело в голове. Распахнулось окно в соседнем доме. Из него по пояс высунулась женщина и принялась орать на нас, чтобы убирались куда подальше.

Я, вывернувшись из чужих рук, перебежала к ней, встала почти в клумбу, умоляя пустить в дом, или спустить собак, или сделать хоть что-нибудь.

— Иди отсюда, — был мне ответ, — сама виновата, нечего тут орать. Разбирайся с мужиками своими, девка, сама.

— Но... я их не знаю, вы не понимаете что ли: меня убьют или изнасилуют, если вы не поможете! Пожалуйста! Люди вы или нет?

— Пошла прочь! У нас ребенок спит, а ты тут орешь. Пошла, я говорю!

Мужские руки, крепкие, сильные, уже тащили меня, мальчики говорили что-то вроде того, что я, дурная такая, отказываюсь от их денег и чего-то чудю, беспокою хороших людей, а я смотрела все на эту женщину, из-за которой выглядывала еще одна, помоложе, и мальчик-подросток, смотрела на их жесткие лица, искаженные смесью жалости и презрения, и думала, что им все равно, что пожалеют они о сделанном, вернее, не-сделанном, тогда, когда пойдут слухи, что кого-то прошлой ночью убили, только тогда они вспомнят ночной инцидент и задумаются, а может, решат: так и надо ей, девке распутной.

Никому до тебя и дела нет.

Никто тебе не поможет.

Сильный всегда прав.

Равнодушный останется в безопасности.

Так было и так будет всегда. Законы двуногих животных.

И ведь понимала я, что сделать та женщина могла мало, но не пытаться даже... я бы так не смогла. Или смогла все же?

Так, будто ослепшую и оглохшую, переживающую глубочайший кризис — разочарование в людях — меня привели обратно на постоялый двор. Впихнули в общую залу, тут среди пьющих еще выбыло — один уснул на лавке.

— Вот. Вернули. Эта сучка всю улицу перебудить надумала... у, я тебя!

Я сжалась вся внутренне, видя замах мужчины, но он остановился на середине и зло рассмеялся.

— Что, боишься? Правильно делаешь.

И тут на меня налетел Йозеф. Сначала в лицо пришлась оплеуха, голова мотнулась, в шее что-то хрустнуло, я с испугом подумала: "все", но следом в плечо врезался кулак, и я, не удержавшись на ногах, впечаталась в стену. Он бы ударил еще и еще, готовность эта сверкала в его глазах, скрежетала стиснутыми зубами, но свои же перехватили.

— Йозеф, остынь, — велел Якоб Жданич, старший по возрасту и по званию.

И тот, услышав команду, остыл.

— Что делать-то будем?

— Кончать ее надо, — предложил один из тех, что сидели за столом.

Второй тут же согласился:

— Надо.

— Э, нет, не так быстро. Для начала развлечемся с ней, а после уж можно и кончать.

И это говорил юноша, милый, обаятельный, говорливый, чуть более резкий, чем хотелось бы, но... заглядывая со страхом в его глаза, я не видела в них сочувствия. Как и в других. Почти во всех...

"Гвардия, чтоб их!", — подумала я, исполняясь ненависти к местной форме и ее носителям.

— Мужики, вы что, сдурели что ли? Серьезно все это?

Марк, тот самый, который не желал участвовать в непотребствах, поднялся с лавки, делая шаг в мою сторону. Я устало качнула головой. Бедный мальчик, куда ж ты лезешь-то против шестерых? Они и тебя пришибут заодно со мной...

— Серьезно ли мы? Более чем.

— Не смешите меня, парни! Это же девушка. Девушка, вы понимаете? Милая, славная... слабая.

— Ага, как же, слабая! Йозефа вон как уделала.

Мужчина, вспомнив обиды, рванулся ко мне, но его вновь остановили. Досталось ему и вправду неплохо: удар ногой пришелся в лицо, разбил нос и губы. И это если не считать покоцанного достоинства. Я скривила губы.

— Ухмыляется вон еще, с-сучка! Вздуем ее хорошенько, в миг забудет, как улыбаться.

— А может, понравится ей, еще просить будет.

— Дык, мы всегда готовы!

Он сунул большие пальцы за пряжку ремня, хохотнул довольно. Марк вновь заговорил, и на этот раз я заметила, что он встал гораздо ближе ко мне, чем был до этого.

— Вас же засудят, парни. Этого вы хотите?

— А кто нас засудит? — спросил старший, — ну пропала девица. Совсем. Но никто ж ничего не видел, никто ничего не знает. Все. Был человек — нет человека. Будто бы так не бывает. А, Марк, бывает же? Или ты что кому расскажешь?

Тот ответил не сразу. Голосом, серьезным и тихим, отчеканил:

— Нет, не расскажу. Но и вам обижать ее не позволю.

И недавний еще мальчишка будто взорвался действиями: схватил меня за руку и дернул в комнату, ту самую, куда впихнул часом ранее Йозеф. Хлопнула дверь, Марк, навалившись на нее телом, приказал: