Глава 29. "Шепот сердца"
Время не лечит, Оно оглушает....
<a href="http://zhurnal.lib.ru/a/andrus_o_f/andrus_o_f0486.shtm"l>Ольга Андрус</a>
Прежде чем мои колени касаются пола, а руки находят точку соприкосновения с чем-то теплым и умеренно мягким, до меня доносится приглушенное ругательство.
Чертыхнувшись, попутно вспоминая всю родню недоделанного привидения, пару минут назад втолкнувшего меня в этот чумной подвал, без единого источника света, я пытаюсь вернуть себе вертикальное положение используя исключительно вестибулярный аппарат. Одна надежда, что хруст под всеми моими четырьмя конечностями в данный момент не является продуктом обращения в прах останков чего-то, что бегало, прыгало или, не приведи Великие Магистры, ползало. Весь процесс относительной вертикализации себя любимой в кромешной тьме я сопровождала красочными описаниями того, что я думаю о картине окружающей меня действительности, и тех кто явился непосредственным ее участником и автором, местами частично переходя на личности и детали.
— Том, прежде чем претворять свои гуманные планы из области камасутры в жизнь, ты не могла бы для начала слезть с меня.
— Гоша? — останавливаю я свой поток приятных озвученных дум о том, куда и что именно я засуну, когда выберусь отсюда, но лишь для того, чтобы потянуться к предполагаемому источнику звука, предварительно опершись левой рукой об очередную невидимую точку опоры.
— Том, — еще более приглушенно, с уклоном на стон, выдыхает объект моего исследования.
— Прости, — нервно хихикаю я. — Я не нарочно. Больно?
— Нет, — не совсем искренне, учитывая то, что голос моего лучшего друга (его интонацию и манеру речи я узнаю из тысячи) звучит по-прежнему приглушенно.
— Прости, я ничего не вижу, — как бы в оправдание говорю я, отползая в сторону и на ощупь пытаясь найти точку опоры для моей части тела, судя по окружающей обстановке и совершенно четкому осознанию того, что я все же не сплю, вляпавшейся по самое не могу.
— Охотно верю, — в голосе проскальзывает усмешка, — а иначе ты бы не была сейчас там, где находишься.
— Ой, — хорошо темнота скрыла выражение моего лица, потому как я, наконец, по далеко не деликатной разведке своих верхних конечностей поняла, что, по меньшей мере, одна из воображаемых минуту назад поз "Камасутры" мною уже была частично освоена.
— А что ты тут делаешь? — выпалила я, отползая в сторону и умащиваясь на чем-то относительно мягком и вроде бы не живущем своей собственной жизнью.
— Ты удивишься, но я сам хотел задать тебе этот же вопрос. Хотя, рискну предположить, что ты здесь определенно не из-за моей скромной персоны.
Как же неудобно, когда не видно лица. Мне показалось или в голосе лучшего друга промелькнула злость.
— Даже если б знала, что я тут делаю, все равно не смогла бы внятно ответить на этот вопрос. Потому как я даже самой себе не могу ответить на него.
— Почему? — тихий вопрос заданный человеком, который действительно хотел услышать на него ответ. И меня понесло.
— Потому что, черт возьми, понять, что происходит вокруг тебя тогда, когда ты нихрена не помнишь, весьма и весьма сложно. Очнулась утром, а полгода жизни как корова языком слизала. Весьма и весьма неприятное чувство, надо отметить. Тут помню, тут не помню! С лестницы вроде не спускали. Но я не могу вспомнить даже, что со мной было неделю назад, не говоря уже о зиме. Но есть еще добрые люди на этом свете — подогрели, обобрали... Во всех смыслах. Убью, когда доберусь! И будь что будет! А ведь я ему почти поверила. Сволочь! Чувствую себя сейчас как слепой котенок, которого за веру и доверчивость окунули с головой в ведерко с водой. Впрочем, туда мне и дорога. В этом мире будет на одну дуру меньше.
Кажется, я вновь начинала злиться. Впрочем, это даже к лучшему, злость сдерживала слезы отчаяния, так и рвущиеся наружу. Зачем я здесь? И ведь так хотелось верить...
— Если выберемся целыми и невредимыми я его сам покалечу.
— Кого? — повернула я голову на источник звука, в котором помимо злости прозвучала уверенность. — Томаса?
— Кантария свое тоже получит, — голос друга звучал приглушено и до нервной дрожи спокойно, я бы даже сказала слишком спокойно и тихо. — Влад перешел грань и этого я ему уже не прощу.
Какое чужое и в то же время вызывающее бурю эмоций имя. Имя, от которого каждый раз внутри что-то обрывалось и терялось во тьме провала в памяти. Вот и сейчас, вдруг стало трудно дышать. В центре груди стальными тисками сдавило нечто жизненно необходимое для организма, привыкшего выживать, не смотря ни на что, но слов, простых или сложных, ложных или истинных, любых, из тех, что способны нести в себе смысл, чтобы сказать в ответ, хоть что-то отличимое от стона на одной ноте, у меня не нашлось. И на полу в чем-то даже удобно сидеть, настолько, что утыкаясь головой в колени, на краткий миг кажется, будто ты защищен от всех и вся, и все происходящее лишь сон. И желательно чужой.
— Том, — кажется, пауза в моем исполнении вновь вышла на славу, — могу я попросить тебя об одолжении?
— Конечно, — подняла я голову.
— Прямо перед тобой, у противоположной стены должна быть девушка. Я не чувствую ее. Посмотри, пожалуйста..., — конец фразы был безжалостно обрублен лезвием упавшей тишины. Недосказанность вопила, кичась своей приверженностью к истине. А я то, наивная, думала, что к страху нельзя привыкнуть.
Глаза, немного привыкшие к царившему вокруг мраку, как будто угадывали неясные силуэты стоящих у меня на пути вещей. Однако, пару синяков я себе все же заработала, прежде чем рука коснулась чего-то прохладного и шершавого на ощупь. Движение вдоль — я касаюсь волос и чего-то холодного. От неожиданности отшатываюсь, прикусывая губу, но затылком чувствуя устремленный на меня взгляд Гоши, беру себя в руки и заставляю себя вновь прикоснуться ... к телу? Ой, нет! С меня на целый год вперед хватит впечатлений от этого одного дня.
— Том?! — голос друга едва ли не звенит от напряжения.
Еще один глубокий вздох и я касаюсь кожи. Теплая. Слава Великим Магистрам! Склонившись ниже, я слышу едва различимое дыхание, но на мою весьма ощутимую встряску девушка не реагирует.
— Жива, — бросаю я через плечо и почти воочию вижу, как Гоша прикрывает глаза и облегченно выдыхает. Я же тем временем, опять же пользуясь исключительно тактильным зрением, отвожу с лица девушки волосы, и пытаюсь понять какая именно рана, могла вызвать такой глубокий обморок. Странно, но на первый "взгляд" на ней нет ни царапинки, за исключением шероховатости, очень походящей на шрам, на левом запястье.
— Гош, помоги мне ее перевернуть, — прошу я, приподнимая голову девушки и укладывая на нечто чуть более мягкое чем пол на котором лежало ее тело. — Так и шею свернуть недолго.
— Если б мог, давно бы сам это сделал, — доносится до меня смешок лучшего друга, которому вторит какой-то металлический лязг. Но уж больно невесело он прозвучал. И тут до меня, наконец, доходит.
— Гош, ты, что тоже связан? — поворачиваюсь я всем корпусом в его сторону и естественно тут же влетаю виском в какую-то железку.
— Тоже? — уточняет он.
— Ну, — внезапно охрипшим голосом говорю я, вспомнив свои ощущения, вызвавшие во мне бурю эмоций от взгляда на темноволосую фигуру молодого мужчины, скованную по ногам и рукам. То как мне хотелось прикоснуться к нему, почувствовать его тепло, чтобы увериться, что он реален. И проснуться.
— Что ж, — подводит он итог, поняв что продолжать я не собираюсь, — раз ты здесь, а мы все еще живы, рискну предположить, что Кантария еще кого-то ждет на огонек.
— Томас? — выпадаю я из своих дум. — А причем тут он?
— Как причем? Это ведь из-за него мы тут все... собрались, — хмыкает Гоша. — Что ты делаешь?
— Пытаюсь понять, насколько крепко тебя... приковали, — пальцы скользят по холодному металлу, вдоль запястий друга. Спускаются ниже, по плечам, к шее и я, не удержавшись, осторожно касаюсь лица. Его дыхание согревает мне кожу. Нечаянное прикосновение к губам и, кажется, Гоша пропускает вдох.
— У Виллайнера явно нереализованное желание почувствовать себя палачом средневековой инквизиции, — отвожу я взгляд в сторону, чувствуя, как неожиданно сердце начинает отбивать тамтамы. Хотя могла бы и не напрягаться, все равно ни черта не видно. — Кому еще может прийти в голову идея приковывать в наш пресвященный век людей цепями к стене или полу. Варвар, прямо слово.
— Сомневаюсь, что варвары использовали кандалы, да и инквизиция — изобретение более позднего периода истории Европы.
— Гоооош, — я едва не плакала, уткнувшись ему в плечо, — ты неисправим!
И именно в этот момент, я поняла, что мне уже не важно, что именно привело меня сюда, главное, что теперь я знаю, зачем я здесь.
— Томка, не плачь. Все будет хорошо. Слышишь?! Я с тобой.
— Я не плачу, — вытерла я тыльной стороной соленую влагу со своих щек. — Я впадаю в истерику.
— Только не слишком впадай, хорошо, — чувствую я его улыбку, обращенную ко мне. — А то мне потом тебя оттуда выпадать придется, а у меня руки заняты.
— Гош, — вновь прикасаюсь я к его лицу, — а как ты тут оказался? Или скорее даже "вы", — киваю головой за спину.
— Что ты помнишь? — отвечает он вопросом на вопрос. И голос у него как-то нехорошо дрогнул.
— Самое ранее из моих воспоминаний относится к осени, точнее утру, когда я..., — я запинаюсь, потому, как внезапно у меня в голове неоном вспыхивают слова Томаса: "Сон это и есть смерть". Сны. Их то я как раз помню. Вот почему мужчина на полу казался знакомым. Он был там, в моих снах и моих воспоминаниях о них. Знакомый незнакомец.
— Том, — напомнил о себе Гоша. — Ты что-то вспомнила?
— Нет. Так ерунда, — помотала я головой из стороны в сторону. — О чем мы говорили? Ах, да! Так как ты сюда попал?
— Ты что-то вспомнила! — в голове друга прозвучала уверенность. Перед глазами на миг промелькнул образ ночного города и одинокой фигурки девушки сидящей на парапете.
— Потом разберемся, — отмахнулась я от картинки в моей голове. — Гош, не уходи от ответа?
Я физически чувствовала, как он бурит во мне взглядом дырку.
— О том, что привело нас сюда, говорить не буду. Думаю, в большей своей части этот ответ должен дать тебе Влад. — Ох, уж мне это имя. Опять, как лезвием по сердечной мышце, да без наркоза. Я лишь плотнее сжала губы. — А технически все просто до гениального — мы пришли сюда сами. Жаль, но то, что это довушка мы поняли, лишь попав в нее.
— Мы это...? — уточнила я.
— Я, Рада и Влад.
— Девушку зовут Рада? — оглянулась я в темноту за своей спиной, попутно коротко прикусив внутреннюю сторону щек. Боль немного отрезвила. — А она тоже хранитель? Охотник? Поэтому она здесь?
— Да, — мне показалось, что в его голосе прозвучала неуверенность. — А ее ты тоже не помнишь?
— Нет. А должна?
— Наверное, нет. — И тут же без перехода. — Том, не в службу, а в дружбу. Почеши мне левое ухо. Свербит неимоверно.
— Что, кошак, вспомнил былые привычки?! Ладно уж, но это в последний раз! — улыбнулась я, выполняя его просьбу, после чего вновь потянулась к металлическим украшениям его запястий.
— Н-да. На ощупь металл то в возрасте, но голыми руками его все равно не победить. Посветить бы еще, чтоб рассмотреть крепеж. На ощупь там есть что открутить, — я сердито подергала за браслеты. Турбин зашипел.
— Томка, крутилка ты неугомонная, — приглушенно произнес он и я почувствовала его дыхание на своей шее, — прекрати, а не то я подумаю, что ты перешла в стан нашего врага и решила доконать меня раньше, чем Томас решит, что именно он от нас хочет.
— Прости. Больно дернула? — кончиками пальцев я погладила его по шее. — Хочешь, еще что-нибудь почешу?
Гошка хрюкнул и, миг спустя, я почувствовала его теплое дыхание на коже своей шеи и прядки его волос мягко прошлись по скуле. Меня бросило в жар.
— Что смешного? — не выдержала я его единоличного веселья, попутно дуя на внезапно вспотевшие ладони.
— Том, только не ругайся, но если ты не прекратишь свои эксперименты с наручниками или, по крайней мере, не сменишь свое местоположение, то боюсь, когда за нами придут, мне двигаться придется с большими предосторожностями. И не факт, что мне не понадобится твоя помощь в одном щекотливом вопросе, — Гошка уткнулся головой мне в плечо и подозрительно медленно выдохнул, на что мою спину тут же атаковало стадо мурашек.
— Ох, ты ж ежик! — непроизвольно вырвалось у меня в миг, когда до меня дошел смысл его слов, и я как могла поспешнее сползла с его коленей. — Прости...
В довершение всего я повторила его упражнение с дыханием и помотала головой, от другой, не менее революционной для меня мысли: "Мне кажется или я хочу лучшего друга?! Убью Кантарию! И ложкой выковыряю сердце!"
— Томка, я ж пошутил, — подал голос Турбин, разрывая очередную затянувшуюся паузу.
"А я кажется нет!" — подумала я в ответ и прежде чем сознание включило аварийную систему блокировки коснулась его губ своими. Голова тут же поплыла, и мне на миг показалось, что я вновь чувствую запах кофе с привкусом чего-то невообразимо сладкого. Жаль что недолго.
— Том, не надо, — голос прозвучал глухо, частично из-за того, что к моему вящему неудовлетворению объект моего экспериментального подхода к осознанию собственного "я", отвернувшись, уткнулся в собственной плечо. Ну, да! Руки то заняты. Будь они свободны, уверена, меня бы уже держали с плотном захвате, лишающем возможности двигаться.
— Почему? — требовательно спросила я. Слегка удивилась собственному тону, но так и не услышав ответа повторила вопрос.
— Сейчас не лучшее время вновь поднимать эту тему, поверь мне, — произнес он в ответ. И тон-то какой отстраненный. Та-а-а-ак!
— Что еще я успела натворить? — глупо переспросила я и тут же пояснила. — Прости, если забыл — "моя тут помню, тут не помню".
— Тебе сейчас больно и так уж повелось, что свою душевную боль ты всегда снимаешь посредством меня. Я не жалуюсь. Я привык. — Сколько горечи в голосе! — Но, Том, я так больше не могу. Я и так себя после зимы едва ли не по частям собирал. Просто не надо, ладно.
"А что, черт возьми, было зимой? И что конкретно не надо?" — мысли роились как недовольные голодные медоносы и жалили, своей недосказанностью и отсутствием возможности на получение ответа. Но еще больше пугало то, что не смотря на очевидную боль звучавшую в голосе Гоши я чувствовала, что расстроена отсутствием продолжения. Я совершенно определенно хотела лучшего друга. Это пугало. И это же злило.
— Расскажешь? — немного резче, чем рассчитывала, поинтересовалась я.
— Нет, — после короткой заминки. — Просто не надо.
Вновь стало холодно и страшно. Я вновь оказалась посреди леса, в одиноком старом доме в холодном темном подвале. Одна.
