Джедаи в Хогвартсе

— Встань, Кричер, — велел Оби-Ван, — я тебя не виню. Но поручение к тебе имею.

На Валентинов день Оби-Ван проявил стойкость и выдержку, проигнорировал тринадцать валентинок и на маскарад пришел в маске Вольдеморта. Появление Вольдеморта в середине Большого Зала с возгласом "Всех убью, один останусь!" произвело среди студентов и преподавателей большой фурор. Хаффлпафф почти в полном составе залез под столы. Весь Слизерин немедленно показал в сторону Поттера. Дамблдор сначала хотел выговорить Оби-Вану, что такие шутки неуместны даже на Хэллоуин, но потом, увидев стайку юных ведьмочек, бросившихся к Оби-Вану, как только тот снял маску, признал необходимость маскировки и помог Кеноби уйти из зала и вернуться в обличьи Люциуса Малфоя. Появлению Люциуса в костюме мушкетера обрадовались все, кроме Драко, который в тот момент назло Паркинсон танцевал со смазливой грязнокровкой с Равенкло. Увидев своего мнимого папочку, Драко лишился дара речи на несколько минут и чуть не утратил его совсем, когда его отец ласково потрепал Поттера по голове и дружески подмигнул Гермионе.

Энакин, в отличие от учителя, облачился в черное домино и перед соблазнами устоять не смог. Маскарад начался с танцев, во время которых черное домино пошло нарасхват, потом плавно перешел в стадию "Эничка бесконвойный" и закончился прекрасной дуэлью, в которой Энакин должен был стать главным призом победительнице. Оби-Ван, который никогда не вмешивался в личную жизнь ученика, заметил про себя, что Энакин все-таки недооценивает мощь Темной Стороны. Энакин понял это через пять минут, когда дуэль закончилась предсказуемым исходом, а он получил от победительницы такую выволочку, что молнии Сидиуса и занудство Йоды были бы в сравнении с ней семечками.

Было ли тому причиной развязное поведение Энакина, дуэль Гермионы, высший пилотаж захмелевшего Гарри под сводами Большого Зала или прочувствованная речь лже-Люциуса о преимуществах неволшебной крови и умственных способностях министра магии, но Министерство на следующий же день прислало в Хогвартс приказ "больше трех не собираться".

— Да больше трех, пожалуй, и не надо, — рассудительно сказал Энакин, временно поумневший после вчерашнего.

— А квиддич? — возмутился Гарри.

— Никакого квиддича, — хитро сказал Дамблдор, входя в кабинет Оби-Вана и Энакина, — теперь только драмкружок.

Аберфорт Дамблдор не без оснований считал, что его брату Альбусу Кристобалю может верить только идиот. Идиотов в Министерстве было много. В безопасность разрешения драмкружка под руководством заслуженного тренера, то есть режиссера, мадам Самогони Министерство поверило.

— Звание народного театра ко многому обязывает, — сообщила мадам Самогони, когда Армия Дамблдора собралась на стадионе на первое занятие драмкружка. — Кого мы только не играли! Лучше и не вспоминать.

К Армии Дамблдора, некоторые члены которой несли с собой, с милостивого позволения Оби-Вана, метлы, пытались примазаться несколько членов квиддичной команды Слизерина, но им не хватило актерских способностей, и режиссер Самогони удалила их с поля.

— Не пора ли нам замахнуться на Вильяма нашего Шекспира? — спросила мадам Самогони, в которой проснулся режиссерский азарт.

— И замахнемся! — отозвался Энакин, который всегда был первым на любую авантюру. — Гермионка, у тебя есть Шекспир?

— Я тебе не библиотека, — сердито ответила Гермиона.

— А кто только что сказал "мяу", то есть "Ассио Шекспир"?

Гермиона невинно пожала плечами, и на Энакина свалилось собрание сочинений великого драматурга.

Страницы с Ромео и Джульеттой начитанный Оби-Ван немедленно трансфигурировал в пыль, потому что правильно догадался, кто возьмется за главные роли и в две-три репетиции провалит все прикрытие.

— Гамлет, принц Дуку, — прочитал Энакин название трагедии, оказавшейся теперь первой, — то есть тьфу ты, принц Датский.

— Это и будем играть, — предложил Кеноби, вспомнив, что сразу за Гамлетом идет Троил и Крессида, а трансфигурировать эти страницы в пыль на глазах у Энакина немного рискованно.

Мадам Самогони выбор Оби-Вана одобрила. Первая репетиция на этом закончилась, и началась тренировка.

К следующей встрече драмкружка усидчивый Энакин прочитал только список действующих лиц, но этого ему хватило, чтобы догадаться, кто есть кто. Себе Энакин потребовал роль Гамлета, Гермионе отдал роль Офелии. Оби-Ван, прочитавший всю трагедию, безропотно принял роль Лаэрта, предвкушая, сколько шпилек можно будет по ходу развития сюжета отпустить в адрес Энакина. Уже третья сцена первого акта, до которой Энакин не дочитал, обещала быть настоящим шоу, если вспыльчивая и гордая Офелия не прибьет своих родственников на месте за их морали. Кеноби решил все же поискушать судьбу и поставил на роль Полония Ли Джордана, который уже пристроился было исполнять роль суфлера, но суфлировал такую ерунду, что наблюдающие за репетицией иногда падали от хохота на землю.

— Трансфигурировать тебя, что ли, — пробормотал Кеноби задумчиво, смотря на самозванного принца Датского, — или на усиленное питание перевести...

— На фига? — удивился Энакин, который немного стереотипно представлял себе трагических героев.

— "Он тучен и одышлив", — процитировал Кеноби слова королевы о Гамлете. — Хорошая роль, правда?

На импровизированной сцене огненно-рыжий "друг Горацио" в исполнении Рона Уизли уже встретился с тенью отца Гамлета и под дружный хохот Армии Дамблдора расписывал ее воинственную внешность. Тень отца Гамлета в лице Невилля Лонгботтома смущенно ковыряла носком землю. Репетиция шла полным ходом. Отступать Энакину было некуда.

С каждой следующей репетицией Энакин становился все мрачнее. Сначала он паясничал, обнимая свою Офелию и строя у нее из-за спины рожи чересчур правильным Лаэрту и Полонию, всем на радость изобразил "принца Гамлета в незастегнутом камзоле, без шляпы, в неподвязанных чулках, спадающих до пяток" и повеселил Кеноби монологом о "бедном Йодике", которого он якобы в детстве целовал и с которым играл в лошадки. Но знаменитый монолог он прочитал почти всерьез, и даже не предложил Лаэрту биться на световых мечах с элементами акробатики.

Развеселить мрачного принца Датского могла только рыжая парочка Розенкранц и Гильдерстерн, которая постоянно менялась ролями и несла отсебятину, да еще Ли Джордан в роли Полония. Ли Джордан даже гибель маститого вельможи не смог сыграть без прибауток и вместо того, чтобы скромно упасть за ковром, выскочил оттуда шутом и в ответ на повторный возглас Гамлета: "Что? Крыса?" — вскинул руки и воскликнул: "Ремус! Сириус! Мои старые друзья!" Посвященные, которых было весьма немало, шутку оценили.

— Послушай, — сказал Энакин Оби-Вану после первой полной репетиции, на которой Армия Дамблдора, забросив тренировки, под чутким руководством мадам Самогони прогнала всю пьесу, — чья идея была подсунуть мне Гамлета — твоя или Дамблдора?

— Драмкружок и Шекспира придумал Дамблдор, а Гамлета я, — честно признался Оби-Ван. — Мне кажется, что ты по-прежнему воспринимаешь Единую Силу как своего рода индульгенцию, хотя на самом деле все наоборот. Если в Силе нет добра и зла, то добро и зло в твоей руке. Очень скоро Сила не сможет помочь тебе. И раз соблазн не в Темной Стороне, ты даже более беззащитен перед злом, чем Гамлет, — из-за твоей привычки слишком полагаться на свое могущество и рубить все узлы.

Энакин мрачно молчал, думая над необычно серьезными словами Оби-Вана.

— Ты всегда будешь моим учителем, Оби-Ван, — наконец тихо произнес он.

— Э, нет, — Оби-Ван уже вернулся в свое обычное шутливое состояние, — мне еще пожить в свое удовольствие охота.

— Дуку вон пожил, — ответил Энакин полушутя, полусерьезно, — я так думаю теперь, он действительно стал ситхом из-за гибели Квай-Гона, но не потому, что скучал.

— Ты умнеешь, Энька, — оценил Оби-Ван. — Думаю, Гамлета ты отыграешь Лоуренсу Оливье на зависть. А когда война кончится — мы еще "Много шума из ничего" отожжем.

Глава 8. Энакин Скайуокер и Волшебная Война

Оби-Ван Кеноби всегда гордился своими нестандартными педагогическими находками, от половины которых Совет Ордена лишался дара речи. Но теперь Оби-Ван ни в каких Орденах не состоял, и мог спокойно преподавать Армии Дамблдора окклуменцию и майндтрик на примере игры в очко. Несмотря то, что играть приходилось колодой Таро, а ставки были по нуту, в первые дни любой, кто садился играть с Оби-Ваном, проигрывал по меньшей мере пол-галлеона.

Однако, как и предсказывал Энакин, у студентов Хогвартса на каждую хитрую контргайку всегда находился болт с левой нарезкой. Спустя всего полторы недели Армия Дамблдора выучилась окклуменции и легилименции так, что Снейп мог бы убиться об стену. Когда ученики начали нагло трансфигурировать карты без использования палочки, Оби-Ван выдал всем канделябрами и объявил эту часть обучения оконченной.

К несчастью, Оби-Ван недооценил мощь Темной Стороны и азартных игр. После двух недель ежевечерней игры у него нестерпимо чесались руки сыграть еще десяточек сдач, а при виде колоды карт магистра начинало колбасить. Энакин не советовал учителю больше играть с обыгранными студентами, а на крайний случай предлагал пойти сыграть с Дамблдором в покер, но в смысле нежелания слушать правильные советы Энакин и Оби-Ван были удивительно похожи. Уже через три дня Оби-Ван сел с Роном играть в шахматы на деньги.

Первые две партии магистр позорно продул в дебюте, отмечая про себя, что научил он Рона окклуменции на свою голову. Сидящий рядом Энакин молча предложил обронить ненароком, что слишком хорошо играющим Кеноби отрывает ноги. Кеноби, конечно, сразу ответил, что он сроду никогда, на что Энакин только скептически хмыкнул.

В третьей партии Кеноби удалось зацепиться.

— Лошадью ходи! — предложил Энакин. — Век Силы не видать!

Кеноби посомневался и все-таки пошел лошадью. Рон объявил мат в три хода. Энакин тут же стащил с доски нужную ладью.

— Здесь стояла моя ладья! — воскликнул Рон, когда через два хода увидел, что ставить мат нечем. — У меня все ходы записаны!

Пока Рон пререкался с Энакином насчет ладьи, Кеноби успел переставить пешку, и кое-как свел партию вничью.

Следующую партию Кеноби свел вничью уже без жульничества. Рон благоразумно сослался на подготовку к экзаменам и всякое такое и смылся с выигрышем.

— Ну а я в оперу пойду, — сказал Энакин, вставая. — Не шали тут без меня.

— Битому неймется? — весело спросил Оби-Ван, которого после дозы адреналина немного попустило. — Или ты решил делать из Пожирателей чучела? Дамблдор купит.

— Если бы меня в оперу приглашали девушки, — ответил Энакин. — А то все больше дедушки.

Оби-Ван заинтересовался.

Лорд Вольдеморт ждал Энакина в темной ложе. На сцене вполне уместно шел "Призрак оперы". Но образ собеседника в Силе занимал Энакина куда больше.

— Я музыкально глухой, — не задумываясь соврал Энакин. — Давайте говорить.

— Вы сила, Энакин, но странная сила, — признал Вольдеморт, испытующе смотря на него своими красными немигающими глазами. — Должны восстановить равновесие, но постоянно рушите его.

— Равновесием не занимаюсь, — отрезал Энакин, стараясь как можно полнее закрыться от Силы и продолжая изучать Вольдеморта, хотя дипломатические инстинкты подсказывали ему, что знания Вольдеморта — скорее плод разведки, чем легилименции. — Я защищаю своих и убиваю убийц.

— Так защитите своих, — предложил Вольдеморт. — Земля большая, а Вселенная еще больше. В мои цели не входит убийство детей.

— За исключением? — не сдержался Энакин.

— Это обсуждаемо, — Темный Лорд был бы даже очарователен, если бы не его экстравагантная внешность.

— Они не пешки, Вольдеморт, — ответил Энакин, голосом фальшиво намекая на повышение цены, — это их мир. Не только ваш.

— Это не мой мир, — внезапно прошипел Вольдеморт, и Энакин почувствовал, что часть защиты вокруг своих мыслей он намеренно снял, — это мир, в котором маги находятся на положении рабов.

Темный Лорд нанес точный эмоциональный удар, и Энакин не смог отразить его полностью — ему стало интересно.

— В вашем мире вы были окружены благоговением за ваш дар, — продолжал Вольдеморт, молчаливо приглашая Энакина в избранные места своих воспоминаний. — В нашем мире это повод для травли, позорное клеймо, которое мы должны скрывать ото всех, кроме таких же изгоев. Нам запрещено использовать свою силу, чтобы изменить тот мир, который нас окружает. Многие слишком испуганы отблесками костров, на которых столетия назад сжигали наших детей, или обмануты политиканами, которые не видят вырождения магического мира. Вырождение — это не застой крови, а превращение магов в обывателей, которое совершают магглорожденные. В одиннадцать лет они врываются в наш мир с идеалами мира его поработителей. Еще немного широты взглядов — и мы станем сбродом циркачей.

Энакин мысленно выругал себя за то, что не интересовался местной историей, хотя Кеноби семнадцать раз советовал ему не гордиться своим невежеством.

— Это не ваша война, Энакин, — мягко сказал Вольдеморт, — и я не виню вас за то, что вы на другой стороне. Забирайте своих и оставьте нам наши дела.

Вольдеморту не нужна была легилименция, чтобы понять, что Энакин колеблется. Еще несколько уловок, чтобы завоевать его расположение — и расстановка сил в грядущей войне существенно изменится.

— Вы хотите понять, а не уйти от опасности? — спросил Вольдеморт, следя за Энакином. — Я знал, что вы не простой солдат на службе у тех, кто пользуется вашим благородством. Думаю, мы с вами сможем поговорить очень о многом: о власти, о мудрости и порядке, которые вы можете принести людям. О бессмертии, которое может попасть в ваши руки...

Энакин молчал, и Вольдеморт поздравил себя с победой.

— Я не могу воскрешать мертвых, Энакин, — доверительно сказал он, — но я могу подарить бессмертие вам и тем, кто вам дорог.

Выверенную игру Вольдеморта разрушило всего одно слово: Энакин не хотел бессмертия для себя. Даже если бы он мог выбирать, он выбрал бы свою хрупкую жизнь, за которую он всегда с такой яростью бился и которой так легко рисковал. И в тот момент, когда он отвернулся от почти завладевших им красных глаз, он понял, что то же выбрал бы и Кеноби, который сейчас спокойно стоял за колонной у входа в театр, положив руку на меч и отслеживая в Силе слуг Темного Лорда, окруживших здание. Точно так же и все остальные, кто был дорог Энакину, постоянно отказывались от бессмертия и даже от долгой жизни, чтобы остаться такими, какими они хотели жить. А он просто боялся той боли, от которой не защищает Сила, и не хотел принять их выбор. И из-за похожего страха еще худшей потери ему все труднее было следовать первому и самому трудному совету учителя: "Доверяй, пока не поймешь." Энакину было наплевать, на какую Сторону Силы ведет страх. Но он не хотел быть трусом.

— Вы слишком щедры, лорд Вольдеморт, — ответил Энакин с усмешкой. — Мои друзья найдут свою дорогу сами. Я никогда не был главкомом даже в своем мире, а в этом я простой солдат. Вы говорите не с тем человеком.