— Три раза.
— Три, — процедил Люк. — Тебе повезло, что я вмешался в процесс его изготовления. Только поэтому ты имеешь шанс. Живо!
Тор сосредоточился, вновь ловя ускользающие узы, неуловимые, словно нити паутины, несомые ветром. Послышалось легкое потрескивание, распахнувший глаза ас рыбкой выпрыгнул из кресла, спасаясь от очередного вразумления. Молния ударила рядом со ступней, обдавая искрами.
— Ищи!
— Брат! — попытался возмутиться Тор, тут же прикусив язык — пока не оторвали. Еще одна молния — Локи развлекался, стимулируя процесс поиска. Мечущийся, как белка Рататоск, по кабинету Тор лихорадочно напрягал все силы, пытаясь не попасть под молнии, срывающиеся с пальцев брата, найти хоть каким-то образом Мьельнир и ничего не сломать в процессе — за уничтоженную обстановку с него шкуру спустят.
Неудачно сиганув в угол, Тор схватился за вазу, в которой был спрятан фальшивый молот, и охнул, когда она выскользнула из рук, трансформируясь в его сокровище. Короткая рукоять торчала в зенит, боек сверкал гранями и тонкой гравировкой узора. Он так и стоял на куске дерна с землей, словно на мягкой подушке, и сердце Тора запело при виде любимого оружия. Пальцы бессильно скользнули по рукояти, перевитой полосками кожи одного из Великих змеев.
— Надо же, нашел, — саркастически констатировал Люк. Тор вздохнул.
— Не могу взять.
— А ты смоги, брат, — посоветовали ему, — или я сам тебе помогу.
— Помоги, — согласился ас, все так же стоя на коленях перед Мьельниром.
— Ты искушаешь меня, брат, — от звуков этого голоса хотелось зарыться в землю. — Но это твой выбор, и я его уважаю. Однако вынужден спросить: понимаешь ли ты, чего просишь? Ты ведь знаешь, кто я.
Тор встал, бестрепетно глядя в ало-золотые глаза.
— Да, — твердо произнес он. — Знаю. Ты мой брат, и этого не изменить. Никому. Включая… Отца.
По белоснежному лицу скользнула неприятная ухмылка, вернувшая Локи привычный вид.
— Хорошо. Тогда приступим. Ты возьмешь свой молот в руки и сядешь на трон… Или сдохнешь в процессе.
Тор молча склонил голову.
* * *
Хрустальная тишина звенела, раскалываясь на осколки. Мир все настойчивее стучал в виски, пробивая кости черепа, вгрызаясь в мозг. Тихое гудение усилилось, разложилось на слова, которые спящее сознание никак не могло интерпретировать, пока тело не ощутило, как его осторожно вынимают, вырезают из ледяного плена.
Слабые лучи солнца вонзились в глаза, прожигая трепещущие веки, испаряя слезы и пробивая насквозь зрачки.
— Да вашу дивизию! — гаркнул чей-то хриплый голос, заставив рефлекторно выдохнуть. — Язык!
Свой язык еле шевелился, но это не помешало сделать внушение. Веселый смешок рассыпался огненными искрами по коже.
— Ну охренеть! Капитан Америка осуждает!
Стив моргнул, встречая взглядом в упор рассматривающие его янтарные глаза, и снова провалился в ледяную тьму, заполненную одиночеством.
Потом было пробуждение в насквозь фальшивой комнате. Она пахла неправильно, транслирующийся по радио матч был полной чушью, а медсестра двигалась с плавной грацией бойца ближнего боя.
Картонные стены разлетелись, и мир навалился на него, оглушая, подавляя, давя, как лавина. Дальнейшее слилось в одну тягучую кошмарную мутотень. Ему врали в глаза, лили сироп в уши, но он жрал, не морщась, и молчал. А что оставалось делать?
Его переживания и тяга к самоубийству никого не волновали. Никого не интересовало, что война для него была вот только вчера. Что он мертв внутри из-за того, что его мира нет — это не его мир. Что он остался совершенно один. Что ему просто тупо страшно от окружающей его действительности. Что он опять чувствует себя цирковой обезьяной на длинном поводке, который крепко держит рука очередного хозяина.
Для всеобщего блага, разумеется.
Что у него нет друзей, лишь знакомые и соглядатаи. Что…
Но он молча делал, что скажут, держал язык за зубами, ожидая, когда же ему выдадут документы, ночевал в одиночку в пустой квартирке и чувствовал себя древней развалиной. Музейным экспонатом.
А потом в один из серых унылых дней его познакомили с группой поддержки, и Стив замер, потому что память у него идеальная, а дальтонизмом он и до эксперимента не страдал.
Эти янтарные глаза он бы узнал даже после удара по голове. Волчьи глаза, совершенно звериные, на хищном смуглом лице. Характер у их обладателя под стать: жестокий и несгибаемый.
Стив смотрел на Рамлоу, и временами чувствовал, как от присутствия этого человека у него по коже проходит ледяной ветерок. А ведь он суперсолдат, он способен проломить ударом кулака стену и может поднять автомобиль, его реакции позавидуют хищники, а регенерация заставляет людей суеверно креститься.
Рамлоу — человек. Профессионал в деле убийства себе подобных, имеющий многолетний опыт, невероятно опасный и не имеющий ни капли морали. Стив знал, что способен разорвать его голыми руками, скрутить, как ребенка, но что-то внутри, наверное, давно атрофировавшийся инстинкт самосохранения, предостерегало и останавливало своего хозяина от совершения глупостей, вроде спаррингов на иногда случающихся общих со Страйком тренировках. Если с другими бойцами, да с тем же здоровяком Роллинзом, Стив еще мог позволить себе небрежную демонстрацию физического превосходства, то с Рамлоу Роджерс сходился только в семи-контакте.
Только перчатки, щитки и почти балетная хореография, приводящая окружающих в бешеный восторг. Он не демонстрировал грубую силу, а пытался показать опыт бойца ближнего боя и вот тут регулярно садился в лужу.
Сила — силой, реакция — реакцией, а опытом схваток Рамлоу превосходил его многократно, и с легкостью пеленал обманными связками, как паук — слишком крупную добычу, которую в кокон запаковать — еще попотеть надо.
А еще Стива дико нервировал взгляд саркастичного, ядовитого на язык командира прославленного отряда: слишком цепко Брок за ним наблюдал, подмечая каждое движение. Так, словно запоминал слабые и сильные стороны, каталогизируя их в своей голове. Как с возможным врагом или как минимум неприятелем.
И еще Рамлоу не испытывал ни капли пиетета перед размороженной легендой.
Такое отношение цепляло и импонировало, не вызывая раздражения. Командир Страйка щедро делился с окружающими своим мнением, за что его окружающие обоснованно не любили, зато стремление к донесению правды, бодрствующее в Стиве круглосуточно, только довольно встрепенулось, явно встретив родственную душу, а сам Роджерс тихо радовался, что хоть кто-то видит в нем обычного человека, а не плакат с лозунгами, средство для продвижения на выборах или еще что-то подобное.
Он даже попытался подружиться с бойцами, прикрывающими его на миссиях, подмечая маленькие и весьма интересные мелочи, всплывающие по ходу общения, заодно отметив, что Фьюри как-то резко осунулся, словно кто-то хорошо вломил этому совершенно не уважающему личные границы человеку за протянутые куда не следует руки.
В принципе, этого стоило ожидать — рано или поздно, но Николас бы нарвался. Вопрос оставался только в одном: кому Фьюри так не вовремя перешел дорогу?
А потом случилось то, что заставило понять: мир вокруг гораздо опаснее и многограннее, чем он думал.
Глава 6. Твоими бы устами...
Прошлое
865 г. н. э.
Аслауг, сгорбившись, сидела на скамье, устало смотря в стену. Ссора и попытки достучаться до сына ничего не дали — Ивар не слушал. Не хотел слушать. Да и слышать тоже не хотел.
— Почему, сын? — сдалась несгибаемая принцесса. Ивар резко вскинул голову.
— Потому что лучше прожить один день настоящим мужчиной, чем всю жизнь корить себя за то, что ползал слабаком! — рявкнул юноша, пытаясь встать на неслушающиеся, подгибающиеся ноги. Аслауг отвернулась, пытаясь скрыть непрошеные слезы. Вся эта ситуация была просто невыносима. Ивар, ее солнышко, ее волчонок! Красивый, порывистый, сильный духом. Он был бы идеальным воином и вождем, если бы не одно «но».
Неслушающиеся ноги.
Проклятый Рагнар, ну что ему стоило подождать пару дней? И Ивар был бы здоров. Она видела его, идущего по полю битвы, выкашивающего врагов, пирующего, держащего на руках своих сыновей.
Ничего этого нет и не будет, и в этом вина ее супруга, поддавшегося похоти. Животное! И сказать нельзя — Ивар отца боготворит. Аслауг покачала головой, вспоминая сны. Нет, надо верить. Надо… Они сбудутся!
— У меня был плохой сон, сынок, — вздохнула женщина, делая последнюю попытку достучаться. — Поход окончится неудачей. Звезда Рагнара закатилась…
— Мать! — гневно свел брови Ивар, но мысленно плюнувшая на все принцесса оборвала возражения решительным взмахом руки.
— Ивар. Твой отец силен, он…
— Он потомок Одина! — гордо вскинул подбородок Ивар. По губам Аслауг пробежала нехорошая усмешка.
— Он потомок Одина, — согласилась принцесса, — но и ты не хуже! Даже лучше.
Ивар озадаченно уставился на мать. Немощное тело заставило его развивать ум. Там, где другие ее сыновья увидели бы только хвастовство или попытку польстить, Ивар подозревал какую-то каверзу.
— Ты… — Аслауг вздохнула, подбирая слова. — Ты должен был быть самым лучшим. И ты, — она вновь перебила начавшийся взрыв негодования, — ты и есть самый лучший. Ты ведь знаешь, у меня бывают пророческие сны.
Ивар осторожно кивнул, полностью сосредотачиваясь на разговоре, свернувшем в непонятную сторону.
— С детства, — Аслауг встала, налила в кубок легкого вина, подала сыну, потом налила себе. — Мать не знала, что делать. Отец… Отец помог. Было у него знакомство… Неважно, в общем, — оборвала себя ударившаяся в воспоминания женщина. — Мне помогли. Дали совет… Я попросила покровительство того, кто сможет укротить этот дар, и мне ответили.
— Один? — возбужденно приподнялся на руках Ивар, забывший от интереса даже о своей немощи. Аслауг лишь покачала головой, вытягивая из-за ворота цепочку с медальоном и протягивая ее сыну.
Юноша с восторгом взял в руки украшение. Необычайно искусная работа, множество крошечных колец переплетены в тонкий жгут — гибкий и прочный. Медальон напоминал золотой цветок с черной сердцевиной — маленькие и большие изгибающиеся лучики вокруг черного круга. Неожиданно вспомнилось, что в детстве он часами играл с украшением, но почему-то никогда не вспоминал о том, какое оно.
Ивар перевернул медальон, коснувшись вырезанного на обороте символа — странного, не похожего на руны. Могущественный предмет. Вполне привычный — почти все носили символы своего покровителя. Молот Тора, Копье Одина, Прялка Фригги… Звезда Локи.
— Ты попросила покровительства Отца Чудовищ? — прошептал Ивар, лаская пальцами украшение: выпустить его из рук сил никаких не было. Аслауг понимающе улыбнулась.
— Да. Локи — жестокий господин, но ко мне он всегда был благосклонен. И к тебе…
— Ко мне?! — тут же вспылил Ивар. — Посмотри на меня! Я…
— Когда я зачинала тебя, — резко заговорила женщина, — то видела сон. Ты будешь великим воином! И если сейчас ты немощен, то это не значит, что так будет всегда. Не тебе осуждать господина! Раз назначил такие испытания, то так тому и быть! Значит, так надо! — Аслауг выдохнула, потерев лицо.
— Это теперь твое, — она надела цепочку сыну на шею, заправила медальон за воротник. Поправила шнурованный ворот, пригладила волосы Ивара, всматриваясь в красивое лицо. — У тебя есть то, что сделает тебя великим: ум и характер. Это… — тонкие пальцы сжали колено, — это тоже скоро перестанет быть помехой. Я видела. Ты станешь вождем. Ты будешь участвовать в битвах. И ты умрешь в старости, увидев внуков!
Ивар потянулся к ладони матери, прикрывая глаза. Она всегда в него верила, она всегда его любила и защищала…
— Это теперь твое… — Аслауг коснулась спрятанного под рубахой медальона. — Будь сильным, сын. И помни, Локи не терпит пустых скулений… Но зато он всегда откликается на жертвы.
— Я запомню, мать, — серьезно кивнул юноша, приподнимаясь на руках, чтобы пересесть в тележку. — Я запомню.
Через несколько дней жалкие три ладьи вышли в море, направляясь в Англию, чтобы осуществить месть. Еще через два месяца Ивар возвращался на родину, скрипя зубами от ненависти: Рагнара казнили, а его самого оставили в живых только потому, что он калека.
Родина встретила неласково — насмешками и известием об убийстве матери. Осиротевший юноша, и так страдавший вспышками бешеной агрессии, едва не поубивал ни капли не горюющих братьев. Он сидел в одиночестве после поминальной тризны и сжимал до боли в ладони медальон. Пьяные насмешки какого-то вояки взбесили окончательно — неосмотрительно подошедший слишком близко мужчина не успел увернуться от точного удара ножом, распоровшего ему горло: пусть ноги у Ивара были слабыми, к рукам это не относилось.
— Локи! — прошипел Ивар, остервенело вонзающий в труп нож. — Жертвую! Жертвую! Жертвую!
В ушах рассыпался искрами сухой смешок.
— Принимаю…
Ивар очнулся, пораженно уставившись на окровавленные руки и месиво перед собой. Он пошевелился, с неожиданным страхом ощущая, что ноги… Они…
На красивом лице расползалась широкая злобная усмешка.
Через полгода Ивар Бескостный впервые в жизни встал на собственные ноги и сделал первый шаг.
Это было… Восхитительно. Он даже слов подобрать не мог, чтобы описать то, что чувствовал. Ничто не могло сравниться с этим мигом, наставшим после долгих месяцев боли и отчаянного стремления к победе.
Локи действительно был жестоким господином. Да, он принял жертвы, принесенные Иваром — все знали, что Отец Чудовищ любит вкус крови, боли и смертей, вот только дары, которыми он одаривал тех, кто осмеливался просить его покровительства, всегда были своеобразными.
Сам Ивар просто понял, что ему надо делать, чтобы встать на ноги. Знание вложили в голову, как сокровище в сундук, и только от него зависело — принесет ли это сокровище пользу или так и останется валяться бесполезным хламом.
Ивар помнил слова матери о том, что Локи не любит пустых скулений, хотя жертвы принимает, поэтому, проснувшись, долго лежал в кровати, вспоминая мельчайшие подробности снова и снова, пока не запомнил все в точности.
Все последующее время Ивар посвятил работе над собой. Он не обращал внимания на сборы в поход, на насмешки братьев… Ивар ел, спал и тренировался до кровавых слез — вся его жизнь теперь подчинялась строго определенному расписанию. Он ловил ускользающую энергию, так, как ему снилось, гонял ее по телу, вбивал в ноги, раз за разом. Первые недели ничего не получалось, но он отбрасывал отчаяние и вновь и вновь делал и делал странные колдовские упражнения, в дополнение к которым приходилось еще и разрабатывать вялые мышцы ног.
