И что самое приятное для Лафея, инициатором стал не он. Теперь все ледяные глыбы посыпятся на Одина, так не вовремя — или вовремя, как посмотреть — раскрывшего лживую пасть.
Смотреть, как корчится царь асов, благодаря целенаправленным усилиям которого Ётунхейм едва не вымер, было приятно. Вдвойне приятно было понимать, что все это — результат усилий самого Одина. Втройне — что теперь асу придется еще и заплатить за частичное устранение последствий его собственных ошибок.
Лафей, не скрываясь, счастливо вздохнул, расплываясь в алчной ухмылке.
— Так чем заплатишь, Один? Ну же, не томи.
Глаза аса налились кровью.
* * *
— Отец, — Тор приветливо кивнул, откладывая в сторону книгу с аккуратно заложенной закладкой. Один молча расстегнул пряжки, содрал с себя панцирь и кольчугу, разложил оружие по подставкам и рухнул в кресло, жалобно скрипнувшее под тяжестью его тела. Покосился на книгу, которую вставший сын невозмутимо подхватил, словно это было привычно: таскать за собой источник знаний. На краткий миг Один словно увидел, как светлеют золотистые волосы, становится менее массивным тело, а на узком лице мелькает неопределенная улыбка.
Обман зрения.
Отмахнувшись от некстати всплывшего воспоминания, Один потер пальцами переносицу, пытаясь унять навалившуюся мигрень и собраться.
— Что-то случалось в мое отсутствие?
— Хвала Норнам, ничего, — слегка наклонил голову Тор. — Неупокоенных пока сдерживают, два поселения эвакуировали. Отец… — Тор замялся, широкая ладонь нервно огладила рукоять висящего на поясе Мьёльнира, с которым он не расставался. — Как прошла поездка?
— Замечательно, — кисло процедил Один, едва сдерживая раздраженный рык. — Лафей направит шаманов.
— И во что это обойдется? — в глазах Тора светилось здоровое подозрение, вызвавшее у Одина еще одну горькую мысль: а раньше сын и не подумал бы спросить о цене.
От мысли о том, что придется отдать за упокоение кладбищ — с гарантией, естественно, — а также за ритуалы, препятствующие поднятию непотревоженных покойников, Один едва не плюнул на пол от избытка чувств. Скрипнув зубами, царь раздраженно накинул на себя теплый плед из толстой шерстяной ткани, вытканной нежными руками его прекрасной супруги, и уставился на вспыхнувшее под его взглядом пламя в очаге. Танцующие огненные языки живо воскресили в памяти счастливое лицо Лафея, предвкушающего получение платы за помощь.
— Отец? — нахмурился Тор, обеспокоенно подойдя ближе. Один прищурил единственный глаз, утомленно откинулся на спинку, потер загрубевшими ладонями лицо.
— Чашу, — прошипел он сквозь зубы. Тор озадаченно моргнул.
— Какую?.. — неожиданно в глазах Тора мелькнуло понимание. — Ту самую?
— Да! — рявкнул вновь взбесившийся царь, откинул плед и, тяжело поднявшись — не мальчик уже скакать туда-сюда — принялся мерить шагами помещение, не в силах остановиться. Его сжигало бешенство, руки тряслись от осознания, что придется не забрать, а отдать.
Тор поскреб подбородок.
— Но… зачем?
— Я предлагал разное, — процедил Один, резко остановившись, впиваясь тяжелым взглядом в сына. — Золото. Драгоценности. Артефакты.
Тор замер, внимая отцу, вглядываясь в лицо, вслушиваясь в интонации.
— Я предлагал… Неважно, — оборвал сам себя ас. — Я даже предложил Драупнир.
Тор изумленно хмыкнул. Драупнир. Одно из Сокровищ — как называли эти изделия, родившиеся из спора Брока и Эйтри с Локи о том, кто из них лучше в кузнечном деле. Гномы создали три вещи: золотое кольцо Драупнир, приносящее своему владельцу каждую девятую ночь еще восемь таких же, вепря Гуллинбурсти и Мьёльнир.
Мьельнир, всегда возвращающийся к своему владельцу, достался Тору. На вепре разъезжал Фрейр: проклятущая скотина с золотой щетиной и огромными клыками носилась как укушенная, с огромной скоростью — кони угнаться не могли. Драупнир забрал Один — опоясавшись поясом из колец, можно было стать неуязвимым. Не абсолютно, но почти.
Чашу…
Чашу спрятали в сокровищницу, и ее доставала только Фригга — лишь ей не жгла пальцы маленькая пиала. Небольшая, с маленькое яблоко, гладкая, без узоров — шар со срезанной верхушкой.
Совершенно простая, а взгляд оторвать невозможно.
На нее любовались часами — в ее недрах жил неугасимый огонь.
— Но зачем? — изумился Тор, вспоминая все, что говорил Локи о своем шедевре. Ведь одним из критериев победы была полезность, а не только красота. Локи тогда выиграл: Скидбладнир — корабль, способный плыть по морю и суше, который можно сложить в мешок; Слейпнир — восьминогий конь, доставшийся Одину — хоть как-то укротить эту скотину оказалось под силу лишь царю; наконец, Чаша Огня — крохотная вещица, растапливающая вечные льды и прогревающая почву.
Тор поджал губы, понимающе кивнув.
— Ясно.
Ему действительно стало ясно: Лафей был прежде всего правителем. И, как правитель, обязан был следить за процветанием подданных. Ларец Бурь, вернувшийся на родину благодаря идиотизму Тора, немного поправил положение, смягчив климат, долгое время лишь ухудшавшийся, но этого было откровенно мало. Пройдет не одно столетие, прежде чем планета вернётся к тому, что было тысячу с лишним лет назад. А ётуны живут здесь и сейчас. Им надо есть, пить, растить детей… Чаша прогреет почву, даст возможность собирать урожаи. Она — воплощенное будущее в руках Лафея.
Если только он сможет удержать это чудо в ладонях.
Слегка улыбнувшись — раньше он и не подумал бы о таком, — Тор посмотрел на вновь усевшегося в кресло отца. Одина подоплека появления Чаши явно не интересовала: этим артефактом асы не воспользовались ни разу — нужды не было. Так и стояла на полке красивой вещицей. Одина бесила мысль, что придется платить. Не получить даром, не украсть, не отобрать у врага, не забрать как виру или дань.
Отдать.
Вот что терзало Одина.
Да, о таком Тор до обучения у Локи тоже и не подумал бы.
— Гарантии хоть будут? — вздохнул Тор. Один кивнул.
— Лафей не обманет, — тяжело произнес он, глядя в очаг. — Это…
Тор понимающе кивнул. Действительно, царю ётунов нет необходимости врать или как-то нарушать договоренность. Он из кожи вон вылезет, но выполнит все идеально — еще один повод укусить врага. Показать превосходство… Впрочем, своему отцу Тор не сочувствовал и при этом злиться на Лафея не спешил.
— Чашу жаль, конечно, — пожал плечами Тор, — все-таки одно из Сокровищ… Что поделать. Можно попросить Локи, вдруг еще одну сделает? У брата настоящий талант! — восхищенно произнес он. Один как-то странно дернулся, на миг закаменев, но тут же с явным усилием взяв себя в руки.
— Да, — голос отвернувшегося к огню Одина был странным. — Твой… брат… очень талантлив. Иди, сын. Я устал.
Тор ушел, оставив отца предаваться тяжелым размышлениям. Восхищение сына напомнило царю разговор с Лафеем. Теперь, в тиши своих покоев, Один мог обдумать заявление ётуна и понять, что же он чувствует и чем ему это грозит.
Чувства…
Чувствовал себя царь обманутым. Обворованным. Наивным простачком, узнавшим, что являлся лишь пешкой в чужих планах. Он-то думал, что закрутил интригу, подобных которой нет и не будет. Долгую, на века, ту, которая однажды раздавит ничего не подозревающего врага многотонной глыбой: медленно, так, что слышишь, как трещат и ломаются под давлением кости и лопается плоть. Вместо этого лавина обрушилась на него самого, снеся не только его, но и все планы.
Лафей смеялся ему в лицо, пришлось заплатить за то, что обычно Один получал даром, и как теперь выкручиваться — непонятно. Чашу придется отдать — это даже не подлежит обсуждению, ведь торговаться не получилось. Разве можно сравнить сына, наследника, и какие-то жалкие золотые монеты или драгоценности? Один предложил — но лишь один раз, понимая несопоставимость предлагаемого вознаграждения, сразу переходя к Сокровищам: Драупнир, Скидбладнир, Гуллинбурсти, Чаша. Слейпнир, Гунгнир и Мьельнир упомянуты не были: с ними Один не расстался бы, даже если б весь Асгард вымер. То, что у остальных Сокровищ есть владельцы, царя не волновало, выбор Лафеем Чаши даже обрадовал, если честно. Мелкая посудина шла в руки лишь Фригге, которая использовала ее как банальную грелку — рожденная в гораздо более теплом Ванахейме женщина часто мерзла.
Тут Один проблем не видел. Впрочем, если б Лафей выбрал что-то другое, то и тогда отобрал бы, обосновывая благом Асгарда, и все. А Чаша… Еще не факт, что ётун сможет с ней совладать.
Эта мысль развеселила, но уже следующая вновь вогнала царя в раздражение.
Локи.
Так неожиданно открывшаяся правда о происхождении его приемного сына сломала все планы и расчеты, которые Один все-таки делал, невзирая на уход Локи в Мидгард и его полное нежелание возвращаться в Асгард. Но если раньше можно было оправдать такое поведение банальной обидой или взыгравшей гордостью, то открывшиеся факты заставили пересмотреть свое мнение.
Если честно, Один приемного сына не любил. Поначалу, когда тот был еще мелочью, грел душу тот факт, что удалось украсть сына врага и воспитать как своего. В духе настоящего асгардца. Локи был ценным призом, и это приносило радость, пусть и с оттенком злорадства. Но чем дальше, тем больше прорастали подозрения и опаска, в наличии которой Один не хотел признаваться даже самому себе.
Локи воплощал все то, что Один хотел видеть в собственных детях, особенно в Торе, уступавших приемышу по всем параметрам. Он всегда был лучше. Умнее, хитрее, сильнее… Это раздражало, а поездка в Муспельхейм окончательно убила все то положительное, что Один испытывал к Локи, превратив постоянные смутные подозрения непонятно во что.
Уход Локи из Асгарда принес некоторое облегчение, но на самом деле лучше не стало. Родные дети все равно не могли сравниться с ушедшим на вольные хлеба приемышем, вновь вызывая лишь раздражение. И только сейчас Один начинал понимать, что же его беспокоило и смущало.
Локи никогда не называл его отцом. Фриггу звал матерью, это да. Его же — только Всеотцом, и никак иначе. Чести называться братом удостоился лишь Тор — остальным не так повезло. Словно Локи знал… Уж слишком иронично смотрел он зачастую. А еще была масса мелочей, тогда воспринимавшихся нормально, пусть и со скрипом, но вот сейчас…
Откуда у потомка ледяного великана и аса, насколько можно было понять, взялись такие мощные способности к магии огня? Локи танцевал в лаве, словно муспель, и не испытывал никакого дискомфорта от жара кипящего камня. Повелителем Огня его назвали вовсе не из лести… Кто научил Локи создавать чудеса и чудовищ?
Один помнил свой восторг, когда гномы показали ему Гуллинбурсти: огромный, почти с лошадь, кабан, с золотой щетиной, мощными клыками и острыми копытами, обгонявший ветер. Он стал ездовым животным Фрейра, а Одину достался Слейпнир — под непонятную усмешку Локи.
Как же Один намучился, пытаясь оседлать здоровенного восьминогого жеребца! У него оказался мерзкий характер, как у создателя, и силой заставить подчиниться не вышло. Пришлось упрашивать… Ас прекрасно помнил, как, измученный попытками укротить чудовище, сел прямо на небрежно брошенное на землю седло и принялся втолковывать навострившему уши коню, что не желает ему навредить. Пришлось обещать, уговаривать, тащить вкусности и сделанную специально для Слейпнира золотую упряжь, которую тот внимательно осмотрел, словно привередливый ценитель. Доказывать!
Слейпнир до сих пор не стесняется пинать и кусать, если что-то ему не по нраву. А Одину пришлось смириться — зависть в глазах окружающих стоила этих мучений.
И это самое очевидное, а сколько мелочей отличали Локи от остальных!
Тяжело выдохнув, Один встал, скинул плед и потащился в спальню, чувствуя, как гудит голова от всех этих размышлений, отмахиваясь от дурных предчувствий. А ведь была пара моментов, когда в Локи проступало что-то чудовищное… Недаром Лафей обронил слова об умирающих льдах.
Но размышлять об этом не хотелось, в последнее время неприятности сыпались одна за другой, неожиданно зашевелились те, о чьем существовании он уже и думать забыл, и планировать разговор с Локи сил не было.
Не говоря уже о встрече.
* * *
Лафей взятые на себя обязательства выполнил от и до. Все внезапно ставшие слишком оживленными кладбища были упокоены, всех мертвяков загнали обратно в могилы, провели ритуалы, препятствующие повторению этой ситуации.
Лихорадку тоже остановили, хотя жертвы начали исчисляться сотнями, но здесь не до сантиментов. Хорошо, что остальных не коснулось: и так пришлось буквально выжигать поселения с зараженными, чтобы зараза не пошла дальше.
Один передал Чашу — в коробке, не желая позориться под негодующим взглядом Фригг, ревниво наблюдая, как благоговейно Лафей открывает крышку, и отсветы танцующего в Чаше пламени падают на синюю кожу и подсвечивают рубиновые глаза.
Великан лишь молча захлопнул крышку, отвернулся и отправился домой — хоть что-то сказать он посчитал откровенно лишним. Фригга тоже молчала, угнетая своим нескрываемым недовольством Одина.
— Это был подарок, — тихо произнесла царица, кутаясь в теплую накидку. — Мне.
— Жизни подданных в обмен на грелку для рук, — нахмурился Один, и Фригга встала, расправив плечи.
— Ты даже не спросил, — упрекнула мужа царица. — Я устала.
Женщина вышла, гордо вскинув голову, оставив Одина в счастливом облегчении — скандал так и не начался. Тор, присутствовавший на передаче платы, тоже промолчал с самым равнодушным видом.
* * *
Фригга отмахнулась от свиты, быстрым шагом направляясь к Мосту. Ее душили слезы — потеря одного из подарков Локи неожиданно сильно задела, хотя, как царица, Фригга понимала, что в этой ситуации не до сантиментов. Однако ее расстроила не столько передача Чаши в чужие руки, сколько самоуправство супруга. В очередной раз!
Хеймдаль лишь поклонился и молча открыл путь: терпение женщины лопнуло, и она с легкостью ступила на Мост, готовясь увидеть своего самого любимого сына — хотя она никогда не признавала этого вслух.
Местность была незнакомая, воздух гудел от магии и еще чего-то, Фригга успела сделать лишь шаг, как напротив возник Локи: непривычно одетый, повзрослевший — но тем не менее все так же любящий ее — его улыбкой можно было зажечь звезду. Он подхватил смеющуюся и плачущую одновременно мать на руки, а уже через мгновение усаживал ее в кресло, отдавал распоряжения засуетившимся слугам, щелчком пальцев разведя огонь в огромном камине.
