Единственный глаз аса сверкнул недовольством, но тут же вновь наполнился настороженностью и решительностью.
— Мне… — Один с трудом вытолкнул из спазматически сжавшегося горла колючие слова, — нужна… услуга.
— Услуга… — пророкотал абсолютно не удивленный ётун. — Надо же! Услуга! Не думал я, что услышу когда-либо подобное… Услуга. И какую же… услугу… — Лафей подчеркнул голосом это слово, — ты хочешь? А самое главное, — синекожее лицо расплылось в уродливой ухмылке, обнажившей крупные желтоватые зубы, — чем платить собираешься, Один?
Подлокотники заскрипели под пальцами аса, на его скулах заиграли желваки, но царь сдержался.
— Как у тебя с кладбищами, Лафей?
— У меня? — демонстративно удивился ётун. — У меня все прекрасно. Тихо. Как в могиле. А что? Покойнички вдруг стали слишком резвыми? Так не стоило Хель живьем замуровывать. А также изводить под ноль всех, кто знает, как с покойными обращаться.
Ас закаменел, душа в себе ярость, но крыть было нечем: Лафей ни капли не соврал.
Молча проглотив справедливое замечание, Один незаметно поморщился, пряча скривившиеся на миг губы в густой бороде. Лафей насмешливо смотрел, даже не пытаясь хоть как-то придать себе невозмутимый или равнодушный вид. Сейчас, когда царь асов сидел и пытался просить, корчась от одной мысли о том, что не может привычно требовать, ётун чувствовал себя победителем.
Это был миг его триумфа.
Сладкий, долгожданный, выстраданный.
Лафей прекрасно знал, что происходит и почему Один, всегда нагло берущий, пытается просить. Почему он пришел к тому, кого и за разумное существо не считал, невзирая на отдаленное родство по линии давно ушедшей матери отца.
Разведчики и прикормленные соглядатаи исправно сообщали, что в последние несколько месяцев ситуация в Асгарде стремительно ухудшалась. Началось все с самопроизвольного подъема кладбищ — мертвяки полезли из могил, как тараканы из щелей в кухне. Несколько раз видели темных альвов. Участились случаи магических нападений — кто-то активно баловался очень темной магией и жертвоприношениями.
И тянулось это достаточно долго, чтобы можно было перестать замечать очевидное. А теперь и не скроешь! И специалистов, способных загнать драугров туда, откуда они повылезли, у асов практически нет, мертвецами традиционно занимались сейдманы, да и то далеко не все, а последних подданные Одина не жаловали.
Сам Один мог упокоить кладбище, но только одно, максимум два. И то больше на голой силе, чем на умениях. А их были уже десятки… А еще соглядатаи сообщали о темных альвах. И даже о Малеките.
Но это все было проблемой Одина, сам Лафей совершенно не опасался длинных рук Хель: ётуны своих мертвецов хоронили крайне редко, и обязательно со специальными обрядами, предотвращающими любую возможность поднятия: естественную или благодаря чьей-то злой воле. Обычно покойников просто и незатейливо рубили на мелкие куски, разбрасывая останки на поживу диким зверям и птицам, завершая таким образом круговорот в природе.
А вот асы большей частью именно хоронили, сжигая лишь самых достойных, за что теперь расплачивались.
И нет, Лафею за свое злорадство не было ни капли стыдно.
А за то, что он намеревался как следует насладиться унижением врага, с которого еще и собирался содрать огромную плату в счет оказанной услуги — тем более.
Сейчас Лафея волновало одно: чем собирался заплатить Один за упокоение разбежавшихся покойников, и что-то подсказывало, что это будет нечто потрясающее.
— Чего ты хочешь? — процедил ас, привычно окатив синекожего собеседника презрительным взглядом. Лафей дернул плечом, глубокие шрамы-узоры на миг засияли багровым светом.
— Я? От тебя? Ничего, — выплюнул Лафей. — Вернее, хочу, чтобы ты убрался в свой сверкающий дворец. И не беспокоил меня по пустякам.
Подлокотник треснул в стальной хватке аса, но Один подавил вспышку бешенства, не собираясь пока реагировать на практически провокацию. Откровенную и неприкрытую. Да, не таким он представлял этот разговор.
— Твой сын, — тяжело произнес ас, решив отбросить остатки вежливости. Лафей прищурился, алые глаза запылали, как уголья.
— Что — мой сын?
— Твой сын жив, — ас впился взглядом в лицо соперника, с удовлетворением отмечая, что того проняло: крылья носа на миг раздулись, губы дрогнули, челюсти сжались.
— Мой сын мертв, — процедил Лафей, чувствуя, как в груди начинает скручиваться бешенство. — Умер в младенчестве.
— Твой сын жив, — с торжеством заявил ас, мстительно улыбнувшись. — Жив. Здоров. Правит своим миром.
— И как же зовут его? — тихо прошелестел Лафей, цепко отслеживая каждое движение аса.
— Локи. Князь Локи.
— И? — голос ётуна дрогнул.
— Я забрал его тогда, — Один выпрямился, в каждом движении сквозило неприкрытое превосходство. — Принял в семью. Вырастил. Я позволю тебе назвать его наследником… У тебя же больше нет детей? — насмешливо приподнял бровь ас, откровенно издеваясь над соперником. — Теперь — будут. Локи вырос настоящим правителем.
Лафей слегка наклонил голову к плечу, рассматривая того, кто топтался по его с огромным трудом зажившей ране. С удовольствием. Тщательно. И испытывал невероятное, незамутненное счастье, перемешанное с такой же чистейшей ненавистью.
Один вздрогнул, когда Лафей расхохотался, глядя прямо ему в лицо.
Ётун смеялся так, что из рубиновых глаз текли слезы. Он всхлипывал, мотал головой, хлопал себя по ляжкам, утирал слезы — и смеялся, смеялся, смеялся, не в силах остановиться.
— Сын? Сын?! — всхлипнул Лафей, закрывая ладонями лицо, сгибаясь пополам в попытке унять истерику. — Сын! Ну надо же! У меня есть сын!
— Да, Лафей, — кивнул Один, рассматривая явно сходящего с ума ётуна. — У тебя есть сын.
— Сын… — тоскливо протянул Лафей, выпрямляясь и вытирая мокрое от слез и пота лицо рукавом, наплевав на все. — Сын… Ты ошибся, Один, — охрипший, словно от криков, голос царя был на удивление спокоен. — У меня был сын. Он умер. В младенчестве. Вместе с матерью… Вскоре после нее. Я держал его на руках все это время. И лично принес их тела в жертву миру на алтаре. Именно для того, чтобы никто — слышишь, Один? — никто не мог надругаться над ними, использовав в своих целях. Чтобы никто не смог заявить, что мой сын жив. Что его кто-то украл и воспитал как собственного! — рыкнул Лафей, сжимая огромные кулаки, и из-под подошв его сапог стремительно разбежалась паутина морозного узора. — Ты слышишь меня, царь асов?! Я хоронил его лично!
Один застыл, начиная бледнеть. Лафей злорадно оскалил клыки.
— Что, Один? Думаешь, кого же ты притащил в свой дом? Так я отвечу тебе: я не знаю. Мы нашли его, только родившегося, лежащего в корзине, и даже снежные волки обходили спящего младенца. Он не плакал. Не просил есть. Лишь спал. Да, на одну половину он являлся ётуном. Это мы поняли. Но на вторую… Скалы и льды трескались. Понимаешь? Они… Высыхали… — прошептал Лафей, неотрывно глядя на замершего аса. — Словно из них вытягивали жизнь по капле. Мы его так и оставили на милость Судьбы.
— Но…
— Мой сын должен был пройти испытание холодом и одиночеством. Я так и говорил окружающим… — лихорадочно блестя глазами, шептал ётун. — Но я не говорил, что он его прошел… И что это именно мой сын лежал в скале Завета. И если тебя ввели в заблуждение слухи… — великан пожал могучими плечами. — Что ж… Судьба.
Один закаменел, побелев. Пальцы судорожно сжались, отказываясь выпускать крошащиеся подлокотники, он уставился на обмякшего в кресле Лафея, от которого тянуло застарелой болью: оплаканной, пережитой, но все равно так и оставшейся в памяти.
В голове набатом звучали страшные в своей жестокости слова Лафея, и ас не знал, что и думать.
Четкая, стройная система огромного куска его жизни и всех связанных с этим периодом планов ломалась с треском, разрывая мозг на куски. Один впился взглядом в ётуна, судорожно выискивая хоть что-то, мельчайшие признаки того, что все сказанное — ложь, и не находил. Лафей утомленно развалился в кресле, словно воин, переживший тяжелейший бой и коварную рану, грозящую отправить его на тот свет, вот только было видно, что выплеснутое в истерике оздоровило ётуна, веками прячущего внутри эту тайну, гниющую, словно нарыв.
И теперь, когда этот нарыв прорвало и гнойник вытек, Лафей оправится от пережитого и сможет идти дальше, становясь сильнее с каждым шагом.
А вот сам Один… Ас рыкнул, разжимая неслушающиеся пальцы, выпрямил спину, звякнув кольчугой. Закаленный тысячелетиями правления разум стряхнул с себя паутину шока, заработав на полную мощь. Царь спешно отбрасывал от себя ощущение измазанности в грязи, унижения и ненависти к так жестоко посмеявшемуся над ним сопернику. Он не хотел думать о том, что сам виноват в сложившейся ситуации, что это именно он, движимый желанием растоптать врага еще сильнее, услышав краем уха шепот о том, что у Лафея родился наследник, который должен будет пройти традиционное испытание, помчался искать и нашел младенца.
И собственная ненависть толкнула его в ловушку: на ребенке-то не было написано, что это именно сын Лафея. Не было и особых примет — подумаешь, наполовину ледяной великан! На вторую, вроде, ас — значит, это должен был быть сын Лафея.
Должен.
Но не был.
Долгая интрига, когда-то начатая на ледяных пустошах, неожиданно привела непонятно куда. Но об этом он подумает позже. Сейчас, после эпичного провала, надо срочно решать проблемы, накапливающиеся одна за другой. И решать, чем он будет расплачиваться… Особенно после такого.
Если бы проблема была только в неожиданно резвых покойниках, то Один и не подумал бы идти на поклон к врагу: он сам передавил бы покойников, загнав туда, откуда вылезли. Да, медленно. Да, тяжело. Да, были бы жертвы среди подданных. И что? Не в первый раз обошелся бы своими силами.
Увы, все обстояло гораздо печальнее. Вместе с драуграми распространялась и зараза — Костяная лихорадка, и до эпидемии было рукой подать. А еще Малекит со своими головорезами — Один помнил, как тщательно темные альвы зачищали селения и города. Там не оставалось ничего живого. И если Малекит каким-то образом создал союз с Хель… От одной мысли прошибал холодный пот.
А ведь еще участились случаи смерти асов, занимающихся магией. И… Проблемы, проблемы… С досадой скрипнув зубами, Один в очередной раз пожалел, что так и не решился встретиться с Локи. Но в очередной раз нашел отговорку, и даже важную, а потом навалилось, пришлось идти к Лафею, и вот результат. Можно согласиться с утверждением, что неведение — благо.
Лафей хмыкнул, лениво наблюдая за попытками Одина взять себя в руки и сохранить лицо, не скатываясь в банальные обвинения во лжи и просто в истерику. Сейчас старик поступает просто и незатейливо: меняет планы на ходу, откладывая выяснение происхождения Локи на потом. Сейчас это не так важно, как отыскать альтернативную плату.
Ледяному великану хотелось смеяться: долго, злорадно глядя прямо в лицо лживому уроду, поступающему по желанию левой пятки, оправдывая государственными интересами собственные эгоистичные примитивные позывы.
Но и на Одина нашлась управа. И пусть для этого пришлось прождать почти тысячу лет, Лафей не жалел ни об одной минуте ожидания.
Он помнил, как стоял среди скал и смотрел на аса, воровато подхватившего корзинку с младенцем, мирно спящим среди тихо потрескивающих скал, покрывающихся тончайшими трещинами. Как рвало душу понимание, что там мог быть его сын, которого только смерть избавила от незавидной участи разменной монеты. Тогда им владели горе и отчаяние, но Лафей все равно не мог не ощущать злорадства: его враг сам, своими руками, тащил к себе в дом чудовище.
Маленькое и слабенькое, на первый взгляд, но шаманы, все как один, захлебывались ужасом и, глотая слова, умоляли Лафея не трогать спящего малыша. А ведь у него самого, ослепленного потерей, мелькнула мысль заменить умершего сына так нежданно появившейся копией.
Они были похожи: оба — полукровки, и возможно, Лафей поддался бы временному помешательству, принял рожденного непонятно кем малыша в семью, объявив своим сыном, вот только ладони все еще хранили запах крохотного тельца — от его ребенка пахло молоком, а от подкидыша — чем-то странно неуловимым, словно от близко ударившей в скалу молнии, и этот аромат заставлял желудок скручиваться от ужаса.
Именно тогда, провожая взглядом уходящего через Биврёст Одина, Лафей впервые решил пустить все на самотек. Он впервые не строил планы, не прикидывал, как можно использовать знание о случившемся, полностью положившись на милость Судьбы с несвойственным ему фатализмом. И не ошибся в своей стратегии.
Он лишь следил за Локи: слушал отчеты соглядатаев, собирал слухи, пару раз даже сам выбрался поглядеть на занявшего чужое место подкидыша. И отлично видел, что правильно сделал, позволив врагу забрать малыша.
Локи был чужаком.
Если изначально он и родился наполовину ледяным великаном, наполовину асом, то чем дальше, тем больше он менялся, словно вытравливая из себя все признаки родителей. Чуткое обоняние Лафея, присущее всем гримтурсам, исправно сообщало, что нет в запахе Локи ноток морозной свежести — отличительной черты всех ледяных великанов. Да и привкус металла, присущий асам, тоже потихоньку выветривается, заменяясь все тем же ароматом грозы.
От Локи пахло молниями и песком, вызывая ассоциации с прокаленной безжалостным солнцем пустыней: Лафей как-то бывал в Мидгарде и на всю жизнь запомнил краткий вояж в пески и свой дикий, инстинктивный ужас, от которого едва не забился в припадке.
Пустыня была абсолютно чуждым местом для привыкшего к холоду обитателя ледяного мира, и Локи тоже был чужаком. Лафей представления не имел, как так получилось, почему потомок гримтурса неожиданно стал Повелителем Огня, как потом выяснилось, но он четко знал одно: перед ним чужак.
А когда шамана, взятого на четвертую и последнюю попытку наблюдения за Локи, вывернуло наизнанку от одного взгляда на вспыхивающие на черном лезвии необычного копья, выкованного руками парня из обломка рога Сурта, руны, Лафей бросил все попытки понять происходящее и больше ни разу не видел князя, довольствуясь отчетами шпионов.
И если честно, ни разу об этом не пожалел.
Локи — или как бы он себя ни называл — чужак. Опасный и непредсказуемый. Лафей совершенно не хотел стать ему врагом. Другом? Тем более. Его вполне устраивает нейтралитет, и чем дальше он от Локи, тем лучше. Особенно теперь, когда правда так нежданно-негаданно вылезла на свет из тысячелетней тьмы.
