До и после Победы. Книга 4. Прорыв. Часть 2

ГЛАВА 1.

В отличие от местных архитекторов и строителей, я просто знал как выглядит типовое жилье, так как в свое время насмотрелся на разные варианты, походил по ним, и даже пожил в них немало. Скорее всего, все эти проекты моего времени и были плодами тех самых архитекторов, которые до войны еще только примеривались к новому для себя делу — массовому типовому жилищному строительству. Мне же примериваться не требовалось, поэтому мои дополнения к существующим проектам и легли в основу наших проектов жилых домов и секций — собственно, мы лишь немного расширили эти проекты.

Так, на одну лестничную площадку приходилось и шесть квартир, пусть и не только трешек, но и однушек-двушек, которые, тем не менее, были сравнимы по площадям с существующими сейчас. Правда, размеры секций моего времени были вроде бы 16-19 на 11-12 метров, тогда как мы все-таки собирались строить дома попросторнее, так что в наших планировках также предусматривалось минимум три квартиры в секции, а в основном шесть — секции с малым количеством квартир были либо поворотными, либо содержали квартиры с большим количеством комнат, либо предусматривали служебные помещения — помещение консьержа, колясочную, мини-прачечную, помещения для небольших торжеств и праздников, домовые клубы, да и просто входные холлы — все это было больше характерно для первых этажей. Соответственно, размер секций был 25-30 на 18-20 метров с учетом довольно просторных лоджий — все-таки внутри квартир надо было упрятать и входной холл, где можно было развернуться паре-тройке человек и поставить встроенные шкафы, и ванные-туалеты, и кладовые. Да и сантехнику требовалось вывести на общие с соседними квартирами стояки, чтобы уменьшить их количество, а ведь, например, в трехкомнатных и выше квартирах предусматривалось два туалета.

А вот комнат для домработниц мы, как и большинство предвоенных советских домов класса "пост-37", также не предусматривали, пусть некоторые партийные и советские работники и жаловались еще в начале тридцатых что некуда разместить прислугу. После 1937 подобные разговорчики, конечно, поутихли. Впрочем, и тут в 1938 году уже начали как минимум проектировать, а где-то и строить нормальные дома — с 4-6 квартирами на лестничную клетку, с глубиной корпуса в 15 метров. Причем жилая площадь двушки могла быть даже больше чем у нас — 35-40 квадратных метров против 32-35. Хотя кухня у нас была как еще одна комната — от 12 квадратных метров, тогда как по типовым планировкам — "не менее 6 квадратных метров".

Наши же решения за счет увеличенной глубины секции позволяли состыковать стояки однушек, расположенных у одной стены — как бы напротив лестнично-лифтовой секции — а также стояки двушки и трешки, расположенных справа и слева от лестничного пролета. При этом лестничный холл получался вполне приличным, а высота потолков в 2,7,а не 3 или тем более 3,3-3,5 метра позволяла делать лестницы без изгибов и промежуточных площадок — только эти два решения позволяли сэкономить на строительстве каждого квадратного метра еще 100 рублей. Ну и жилые площади у нас были поменьше — наши комнаты были 12-15-18, совсем редко — 20-22 квадратных метра, тогда как советские довоенные проекты предполагали комнаты в 19-20 метров и больше — да, наши проекты были похуже довоенных, но лучше чем, например, немецкие — те же "франкфуртские" типы квартир предполагали однушки общей (то есть даже не жилой !) площадью от 22 квадратных метров, двушки — от 31, трешки — от 41. Скворечники. И это при том, что в Германии была та же норма жилплощади на человека что и в СССР — 9 квадратных метров. Соответственно, если у нас жилая площадь комнат в двушках была 30-35 метров, то в довоенных проектах она была 37-38 квадратных метров, а в трешках — 58-63, тогда как у нас — 52-55. Ну да — при таких высоких потолках комната меньшей площади будет выглядеть уже как ущелье, а при наших высотах площадь можно сделать и поменьше, что ведет к физическому увеличению количества квартир, но еще без существенного ухудшения их качеств, хотя по этим временам даже немецкие квартиры будут пределом мечтаний для миллионов людей.

То есть наши типовые проекты жилых секций по расчетам были дешевле довоенных советских минимум на четверть, а то и на треть — за счет большей глубины на этаже можно было разместить до шести квартир, сблокировать стояки, а за счет меньшей высоты потолков — делать лестницы всего с двумя маршами, а комнаты — меньшей площади. И что делать с этой экономией — пока было непонятно. С одной стороны, это снижает потребность в деньгах, которые должны будут "уплатить" "заказчики", в том числе и кооперативы, что я собирался создавать — то есть обычные люди. С другой, если в отчетности показывать "старую" стоимость — как если бы мы строили по довоенным планировкам и нормативам, то разницу между отчетной и фактической стоимостью можно будет опять же направить на строительство новых домов — и снова — без влезания в союзный бюджет. Снова жилье будет появляться из ниоткуда, причем в заметных количествах — если мы с расчетами ничего не напортачили, то только за счет этой экономии мы сможем построить минимум четверть необходимого жилья — а это почти тридцать миллионов квадратных метров — то есть в отчетах мы покажем соответствующие затраты, а значит на них будут уменьшены отчисления в союзный бюджет — вот деньги и не уйдут из республики и местных бюджетов. Только бы не перемудрить, да и надо еще будет как следует разобраться как вообще сейчас устроены бюджетные отношения между союзом и республиками, а также между республиками и их областями, и можем ли мы вообще вот просто так показать какой-то перерасход и на его основании уменьшить отчисления в союзный бюджет. Это еще предстоит выяснить, сейчас же главное вообще определиться с возможностями, а как их реализовать — это будет уже следующим этапом.

Но все-равно — надо было искать и другие пути как получить много денег. И тут мы сделали еще один финт ушами — назвали кухню "комнатой для семейных собраний за столом с оборудованием для разогрева пищи", тем самым перевели ее в разряд жилых помещений и соответственно на пустом месте "увеличили" жилую площадь наших квартир и, наоборот, снизили общую. Причем и фактически, и формально это было правомерным действием — мы проектировали кухни как полноценные комнаты, пусть и небольшие, но даже в экс-однушках кухни были по 12 квадратных метров, в двушках-трешках их размер доходил до 14 квадратов. А формально — тут мы как бы "вернулись" к идее домов-коммун двадцатых годов, когда предполагалось, что вся стирка-готовка будет выполняться общественными бытовыми комбинатами, а в квартирах советские граждане будут только спать, проводить семейный досуг, растить-учить детей, изучать науки и искусства, встречаться с друзьями и родственниками. Идиллия бетонных джунглей, городская пастораль, в которой даже соседская дрель будет звучать радостно и приятно. У нас, понятное дело, это так не будет, но выглядело все действительно довольно похоже — в проектах кухонный блок из плиты и мойки был объединен единой столешницей, встроенные шкафы также занимали гораздо меньше места — все было компактно и совсем не похоже на обычную советскую кухню с ее отдельными столами-плитами-шкафами, ну разве что крючки-подвески для кастрюль-сковородок. Но ведь это — "только чтобы разогреть готовую еду", а то, что советские люди будут делать в этой комнате полноценную готовку — "тут мы не виноваты — сработали привычки".

И этот финт позволял "увеличить" площадь домов — напомню, она сейчас считалась только по жилой площади. Соответственно, при той же стоимости строительства мы могли увеличить отчетную стоимость каждого дома на стоимость этих кухонь, "ставших" комнатами, в результате — раз "увеличивается" строительство жилой площади, то пропорционально нормативам "увеличивается" и строительство остальной площади в соответствии с пропорциями, принятыми на текущем этапе жилищного строительства. То есть "увеличиваются" наши затраты на строительство, а следовательно уменьшаются средства отчисляемые в союзный бюджет — и остается еще больше средств на дальнейшее строительство. С этим ходом мы могли построить без привлечения союзного бюджета уже почти половину из 150 миллионов метров жилья. Да, фактическое количество жилья от этого не увеличится, но этот проект и так должен был дать столько жилья, сколько здесь не будет еще лет двадцать, а то и тридцать, мне было важно чтобы несколько лет в наши дела никто не лез, а там хоть трава не расти. Более того — такое формальное увеличение жилой площади вело и к увеличению квартплаты за одну и ту же квартиру — то есть мы быстрее сможем возмещать затраты на строительство за счет взносов жильцов. Откуда будут брать эти дополнительные деньги сами жильцы — тут еще будем думать — семьям с малым доходом может организуем какую-то программу субсидирования, и тогда деньги пойдут уже из республиканского или местного бюджета — главное, чтобы деньги шли и по отчетам бы выходило, что их достаточно для продолжения строительства. Ох уж эти "шашечки".

Правда, эта схема с фиктивными жилыми метрами выглядела еще большей аферой чем завышение стоимости строительства, что может выйти боком, особенно когда какие-нибудь проверяющие проверят соотношение общей и жилой площади по общим цифрам республики и выяснят, что пропорции у нас совсем другие — общей сильно не хватает для такого количества жилой. А значит, мы утаили часть средств и пустили их неизвестно на что. Нам-то известно — мы их пустили — пустим — на новое строительство, но будет выглядеть так, что мы их утаили от союзного бюджета. Хотя по факту так и будет. И как объяснить такие действия — непонятно. Как непонятно и то, что мы будем взимать повышенную квартплату за жилую площадь, которая по факту является общей — если эту тему раздуют, то народ может ее и поддержать — в тонкости мы широкие массы посвящать не собирались, а значит для широких масс все это будет выглядеть как попытка руководства республики отнять часть их денег. Что будет означать для этого руководства — а значит и конкретно для меня — полные и окончательные кранты — в лучшем случае прокатят на следующих выборах в советы, в худшем же сразу будет выдвинут отзыв из депутатов. В общем, тут надо было все еще сто раз продумать.

Тему мы пока оставили в качестве рабочего — и даже работающего — варианта, но начали активно стелить соломку — в прессу пошли статьи о новом коммунистическом быте, благо что нам ничего не надо было придумывать — этого добра было полно в двадцатых и начале тридцатых годов — тут главное чтобы не возникло параллелей с троцкистами и прочими децистами, которые и продвигали тему коммунистического быта. А вот чего не хватало — так это техники для обслуживания бытовых нужд населения в специализированных организациях. Ну, тут уж все зависело от меня — это здесь посудомойки-пылесосы-утюги-прочее было еще диковинкой, а для меня — обычными предметами интерьера. Поэтому "оставалось" спроектировать всю эту технику, спроектировать оснастку для ее производства, построить заводы-фабрики — и гнать ее десятками тысяч штук, заодно организовывая многочисленные комбинаты бытового обслуживания населения — типа руководство республики и в самом деле собиралось строить дома-коммуны, да не учло негативный опыт двадцатых годов, вот и переборщило.

Причем всю эту технику надо было не то чтобы спроектировать заново, а грамотно передрать ... то есть творчески заимствовать, и заодно улучшить. Так, те же посудомоечные машины появились еще в 1850 году в виде бака, через который надо было вручную проливать горячую воду — шняга, конечно, но начало было положено, и уже в 1885 году Жозефина Кокрейн сказала "Если никто не соберётся изобрести посудомоечный агрегат, то это сделаю я сама" — и изобрела — уже довольно автоматизированный агрегат с паровыми насосами, благо что прадед был конструктором первого американского парохода, а отец конструировал насосы, так что наслушалась-насмотрелась по теме немало, и на начало сороковых посудомоечные машины выпускала и американская Whirlpool, и немецкая Miele. Так что фигня-вопрос, тем более что какие-то конструкции мы же выпускали, но — несовершенные, ломающиеся и разномастные. Пробовали. Нарабатывали опыт. Который теперь, похоже, пригодится гораздо быстрее чем мы рассчитывали. В общем, мы создавали себе пути отступления в стиле "ошиблись, бывает, сейчас все исправим, назовем кухни снова кухнями и вернем все деньги, только не сразу а по некоторому истечении лет — жилье-то оно вот — все-равно построено и стоит, а то что не все учтено по бухгалтерии как следует — ну так мы же не бюрократы, обеспечение потребностей населения — наша главная и основная задача, а бухгалтерию исправим". Конечно, эти заготовленные объяснения были довольно шаткими, поэтому мы продолжали работу и над другими вариантами получения нужных потоков средств. Благо что и само строительство предоставляло для этого широкие возможности.

То есть более совершенные проекты жилых домов и фиктивный перевод кухонь в жилую площадь уже вдвое снижали потребное количество средств — если все выгорит, то в год будет требоваться накоплений уже не 7,5, а 4 миллиарда рублей (округлю вверх чтобы если уж и ошибиться, то в нашу пользу). Это, конечно, все-равно было больше чем наш миллиард рублей, что мы могли при самом удачном раскладе выручить на торговле, но уже не в восемь раз, а всего в четыре. А ведь я еще не рассматривал саму технологию строительства — именно на внедрении массового панельного домостроения, как и Сталин, Маленков, а затем и Хрущев в моей истории, я и собирался изрядно сэкономить.

Причем перед войной в СССР уже развивались так называемые скоростные методы строительства — еще не панельного, но уже и не мелкодетального — за счет новых технологий, механизмов и организации подготовительных и строительных работ скорость постройки сооружений резко вырастала по сравнению с принятыми тогда сроками. Так, в 1940 году на московском заводе КИМ всего за три зимних месяца построили кузовной цех из монолитного железобетона с применением стандартной (а не сколачивавшейся из отдельных досок по месту) щитовой опалубки и готовых (а не свариваемых на месте из отдельных прутков) сварных каркасов и армирующих сеток, при этом кубатура здания составила 82,5 тысячи кубометров — 16 тысяч квадратных метров площади при высоте цеха в 5 метров, и было уложено почти 7 тысяч кубометров бетона — по 120 кубов в сутки. Подобное же строительство из сборных железобетонных конструкций шло ненамного медленнее — здание кубатурой 25 тысяч кубометров было построено за 50 дней из 660 кубометров сборных железобетонных конструкций. Были и другие примеры скоростного строительства — цех в 65 тысяч кубов был построен за два месяца, в 27 тысяч кубов — за 35 дней. После проблем с кадрами, отсутствием средств механизации и правильной организации строительства начала тридцатых советская строительная промышленность все больше раскочегаривалась.

И если в 1939 году скоростными методами строительства было выполнено лишь 3% всех работ Наркомстроя, то в 1940 году так было построено уже 9% — немного, но рост — в три раза, и дальше это дело только бы нарастало — в 1941 цифра должна была выйти уже на 25% всего промышленного строительства, а общий объем строительных работ методами скоростного строительства был запланирован уже в 1 миллиард рублей — и это только по Наркомстрою, не считая других наркоматов. А это значит, что максимум к 1945 году СССР сравнялся бы по выпуску промышленной продукции с США, так что американский олигархат сделал удачные вложения, которыми он сначала фактически сбросил с мировой сцены своего английского союзника, а затем существенно замедлил развитие своего советского конкурента по цивилизационному строительству. Электропечи монтировались за 24 дня, кауперы диаметром 8 метров и высотой 40 для предварительного подогрева воздуха для домн — за 8 дней, скрубберы диаметром 6,5 и высотой 30 метров для очистки отходящих газов — за 12 дней. Фантастика.

Все от того, что теперь металлоконструкции сваривались на земле в крупные секции, если необходимо — сразу с опалубкой под заливку бетона, и затем устанавливались краном или дерриком (разновидностью крана, а не виселицей) на свои места в общей конструкции, тогда как раньше рабочим приходилось заниматься промышленной акробатикой на высоте нескольких десятков метров — со сварочными аппаратами в одной руке и с каждой железякой в другой лазать по строительным лесам, шеей и коленями подтаскивая за собой кабель для сварочного аппарата, цепляясь зубами и пальцами ног за строительные леса и приваривая прутки и листы металла порой в совсем уж неудобной рабочей позиции, когда только и оставалось сожалеть, что далекие предки отбросили хвост за ненадобностью — сейчас бы он ох как пригодился !

А всего же доменная печь в Запорожье объемом 1300 кубометров вместе с обвязкой должна была быть построена по плану за год, построили вроде за восемь месяцев. Мы, правда, лишь подбирались к домнам таких размеров — если первые домны были у нас объемом всего пять кубометров, то сейчас мы начинали строить домну на пятьсот кубов и предполагали построить ее за два месяца — конечно, и с опытом, наработанным на наших "малышах", и с довоенным опытом строительства в Запорожье — там в результате широкого применения монтажа укрупненными элементами в период нормального поступления металлоконструкций выработка у монтажников повысилась в 2,5 раза. Дополнительно в результате укрупнения элементов на земле сократилось количество подъемов по кауперам: вместо 92 было всего 16 подъемов, по скрубберам вместо 98 было 9. Все мероприятия по укрупнению элементов монтажа привели к значительному сокращению затрат рабочей силы против сметы: по кауперам вместо 2572 человеко-дней затрачено было 1103 человеко-дней, что равно 43%; по скрубберам вместо 1687 человеко-дней затрачено 1 238 человеко-дней, или 73% и т.д. Одно слово — молодцы. Конечно, тут сказывалось постепенное насыщение строек мощной подъемной техникой — так-то советские специалисты не были дураками, они и раньше видели как можно было бы такими способами увеличить скорость постройки сооружений, да технические возможности отставали от желаний. И вот — с конца тридцатых, когда советские заводы после всех организационных неурядиц и болезней быстрого роста наконец начинали работать в полную силу, возможности все сильнее догоняли желания — ставка на индустриализацию начинала приносить плоды.

Относительно же жилья местное строительство можно было назвать скоростным с большой натяжкой — оно было скоростным только относительно предыдущих темпов, а так-то оно предполагало строительство одного этажа за 7 дней. С учетом того, что мы собирались строить пятиэтажные дома из железобетонных панелей за пару-тройку недель — небо и земля. Это была одна из точек экономии, с помощью которых я и рассчитывал провернуть дельце с массовым жилищным строительством в нужном мне русле — и без обращения к союзному бюджету со всеми этими согласованиями, и с организацией множества жилищно-строительных кооперативов, которые дадут мне инструмент по контролю выборов в советы. Ведь если мы построим пятиэтажку пусть даже за три недели, но в отчетности отразим срок в пять недель — как раз согласно довоенным показателям скоростного строительства по семь дней на этаж — то две недели "строительства" получатся нашей экономией, которую по бухгалтерии мы можем провести как затраты, а по факту пустить эти средства на оплату других строек. Да, выгода тут будет лишь на зарплате, топливе и амортизации строительной техники, но это все-равно — немалые средства. И если на каждом доме мы таким образом сможем экономить пусть даже десять тысяч рублей — это уже немало. А ведь бригады могут составлять и сто человек, что при средней зарплате в 400 рублей даст за полмесяца уже двадцать тысяч — это сорок квадратных метров жилплощади, выгаданных на каждом доме, а с учетом расходов на топливо и амортизации — и все полсотни метров. Целая квартира и даже чуть побольше если считать по жилплощади.

Причем советское строительство еще только осваивало новые методы, поэтому дел было полно, полно было и возможностей урвать еще немного средств. Так, в одном из довоенных докладов отмечалось, что "медленные темпы и плохая организация многих наших строек зависят в значительной степени от плохого использования подготовительного периода, неправильного порядка производства работ и частых изменений проекта не только во время проектирования, но и во время строительства. Для использования подготовительного периода, в течение которого должна быть обеспечена возможность скорейшего развертывания всех основных работ, необходимо в кратчайший срок построить подсобные предприятия и жилища для рабочих. Для использования подготовительного периода большое значение имеет также создание районных стройбаз, позволяющих почти полностью снять со строек, возникающих в районе, заботу о постройке подсобных предприятий и заготовке местных материалов и сразу сосредоточить все внимание на развертывании самого строительства".

И сразу же принимались меры. Были разработаны типовые проекты районных стройбаз, сборно-разборных зданий из типовых секций размером 5х3 метра, которые могли использоваться как опалубочные, плотничные, столярные, арматурные и ремонтно-механические мастерские, склады, конторы, столовые, общежития и так далее — подсобных помещений на стройках требовалось изрядно. Причем сборка такого здания могла быть выполнена за сутки, а разборка — за полдня. И, несмотря на вроде бы вспомогательную роль этих помещений, потребность в рабочей силе на квадратный метр построенной жилплощади снижалась с 2,5 до 1,2 человека — только за счет того, что эти вспомогательные строения переводились на типовые конструкции. В два раза ! Так что мы, с одной стороны, развивали свое строительство вовсе не на пустом месте, а с другой — работу можно было вести по передовым методам, но учет вести по "недостаточной подготовке производства" — соответственно, на таких "накладных расходах" можно было выгадать еще квартиру-другую на каждом доме. И таких небольших точек выгадывания набиралось прилично.

Например, мы активно наматывали на ус методику поточно-скоростного строительства, предложенную архитектором Аркадием Мордвиновым в 1938 году. Перед этим он построил промышленными методами другой дом — единый шаг пролетов, металлические стойки, железобетонные перекрытия, стеновые блоки, оконные блоки, двери, лестницы — все изготавливали на заводе и затем привозили на стройку и просто устанавливали на свои места — для меня это казалось естественным, но тогда это был прорыв. В результате, даже несмотря на то, что всю оснастку пришлось проектировать под данное здание, оно вместо двух лет было построено всего за 11 месяцев. Архитектору это понравилось, и он запроектировал такое строительство уже для целой улицы — с графиком последовательного выполнения различных операций специализированными бригадами — земляные работы, фундаментные, кладка стен и монтаж перекрытий, сантехника, установка окон и дверей — все делалось волнообразным перемещением специализированных бригад последовательно от объекта к объекту, с использованием механизмов, своевременным подвозом грузов — советским строителям удалось создать конвейер по выпечке домов. В результате на один дом уходило уже 6-8 месяцев — по тем временам существенное достижение, пусть дома и были всего по две трехкомнатные квартиры на лестничную площадку, рассчитанные на по-комнатное заселение семей — то есть строили мало того что коммуналки, так еще и по нерациональному проекту — с малым числом квартир на лестничной площадке. Ну да ладно — для тренировки и это сойдет. И до войны по этой методике успели построить, и довольно быстро, несколько участков улиц в Москве — на Большой Калужской, Велозаводской, Большой Полянке. Под это дело мы выпросили к себе на консультации и самого Мордвинова, и разгромленного им за "леонидовщину" Ивана Леонидова — представителя русского авангарда и конструктивизма — мне понравился его проект Дома Промышленности — практически современное мне здание, а также его Город Солнца, Словарь архитектурных форм — чувствуется, что человек творческий, так пусть и творит — строит нам Зеленоград в Менделеевской Долине, раз в Союзе его задвинули.

ГЛАВА 2.

Причем эти проекты скоростного строительства преподносились как великое достижение советских строителей, чем они на самом деле и были. Но если приглядеться к подробностям, то картина выглядела пока не такой уж радужной. Так, при скоростной застройке Калужской улицы в Москве, стоимость сборных железобетонных конструкций составила 612 рублей за кубометр кубатуры здания (это не жилая площадь, по которой принято считать при покупке квартир, а именно объем здания, который так "любят" применять в подсчетах архитекторы и строители — и соотношение между этими величинами зависит от конкретного проекта — прежде всего высоты потолков). Это вместо 220 рублей за кубометр при возведении зданий из монолитного железобетона — то есть новые и вроде бы более прогрессивные методы строительства обошлись в три раза дороже привычных. Все от того, что изделия и опалубки, сделанные для строительных организаций на заказ, обходились гораздо дороже чем те же конструкции, сделанные кустарным способом непосредственно на стройплощадках — а ведь такая кустарщина уже сама по себе была дорогим удовольствием, но здесь еще добавлялись накладные расходы на взаимодействие между разными организациями, когда уже не скажешь рабочему "не, фигню делаем, давай-ка сдвинем эту перегородку на десять сантиметров" — нет, тут мало того что уже не проконтролируешь сам процесс, так еще все надо заранее согласовать, а получив в итоге фигню — выяснить кто виноват и все переделать — а это новые круги согласований. Так что неудивительно, что, несмотря на указания повсеместно внедрять передовые методы строительства, внедрялись они медленнее чем могли бы.

И тут было поле непаханое для укрытия очередных "бесплатных" квартир. Ведь эти методы промышленного строительства медленно внедрялись прежде всего потому, что отсутствовали установившиеся и согласованные на всех уровнях чертежи деталей — то есть советская промышленность еще до конца не определилась — а что же она будет выпускать. Соответственно, каждый завод делал свои варианты одних и тех же деталей — лестниц, подоконников и прочего — вроде бы и по типовым проектам, но количество этих проектов было сравнимо с количеством строящихся зданий, соответственно, сами здания строились фактически по мелкосерийным проектам (пусть и "типовым", но — только для данных нескольких домов), а где мелкая серия — там высокая стоимость. У нас такой проблемы не было из-за меня — я уже видел на чем советская промышленность в итоге остановилась, то есть у меня были опробованные временем решения (которые, конечно, немного улучшим, но костяк был), а военное положение и "начальственная дурь" (пусть и подкрепленная завоеванным в предыдущие два года авторитетом) позволяли мне одним росчерком пера сказать "делаем так". И все — оснастка начала проектироваться и изготавливаться, из нее уже начали сходить первые элементы — пока только для тестирования на стендах со знакопеременной нагрузкой — механической и температурной — и в некоторых пробных строениях — посмотрим, как быстро будут разваливаться детали и строения, сделанные по одним чертежам, но разным технологиям — по паре-тройке десятков на каждый строительный элемент. Метаний и кустарничества у нас не предполагалось изначально.

Только в Москве про это еще не знали (как и вообще про программу жилищного строительства). И это давало нам широкий простор для манипуляций с отчетностью и бухгалтерией — ведь если все те детали и изделия, что мы будем выпускать уже промышленными методами, мы будем отражать как выпущенные кустарными способами либо по высоким договорным ценам — как это и было до войны во многих случаях строительства промышленными методами, то есть с применением готовых элементов — лестниц, перекрытий и прочего — то мы на каждом доме сможем выгадать еще минимум по паре квартир, хотя вообще-то даже больше — ведь при том же скоростном строительстве в Москве даже двери выходили более чем в два раза дороже — 70 рублей на квадратный метр жилплощади вместо 31 рубля — все из-за нестандартности чертежей самих дверей и их косяков. А по сорок рублей с каждой из тысячи дверей одного дома — это сорок тысяч рублей — 80 квадратных метров жилой площади — почти три "бесплатные" квартиры (ну да — "бесплатные" — за счет утаивания этих средств от союзного бюджета).

А ведь кроме дверей в домах были и окна, и лестницы с перилами, и балконы-лоджии — только на этой мелочевке набегало по десятку квартир с дома. Пожалуй, такими темпами окажется, что у нас будет еще и прибыток от всего этого строительства. Так что можно будет борзеть поменьше и градус борзоты снижать быстрее — скажем, за год такого оголтелого борзежа мы поднакопим капитала, а затем будем плавно снижать приписки и утайки, так как пойдет уже поток денег в качестве оплаты за построенное жилье от наших советов, промышленных и общественных организаций, так что может через два-три года можно будет даже начать пересчет и возврат "неправильно рассчитанного и отраженного по бухгалтерии" — глядишь, и удастся мне проскочить мимо посадки, благо что, если смотреть по закону, то "уголовку" мне не пришьешь — отсутствует корыстный интерес, "политику" — тоже — жилье строится именно для народа, и остается только превышение служебных полномочий и бесхозяйственность — вот это и будем "исправлять" возвратами и пересчетами. Но — позднее, когда дело, как я надеюсь, уже встанет на прочные рельсы социалистического строительства. Сейчас же, повторюсь, надо надыбать побольше точек утаивания — чем их будет больше, тем больше будет пространство для маневра — сначала — за их счет резко накопить нужные средства, и затем понемногу "сдавать" эти точки теми самыми возвратами и перерасчетами. Причем не факт что нужно будет сдавать все — мы так же вели боевые действия в первые год-полтора, когда быстро захватывали свободные от крупных сил противника территории с расчетом сдать их в случае большой опасности, вот только зачастую оказывалось, что у противника уже нет сил чтобы их вернуть. Ну это еще посмотрим как и что.

До войны-то в СССР также разворачивались широкие работы по промышленном производству строительных деталей и конструкций. Так, уже в 1939 году состояние индустриальной базы трестов Главцентростроя давало возможность вынести со стройплощадок на производственные предприятия (то есть индустриализировать строительство) около 8-10% всего объема работ, в 1940 строительство обеспечивалось промышленно изготовленными стройдеталями и полуфабрикатами уже на 15%, а на первоочередных стройках — и до 25%. На 1941 год было запроектировано увеличение охвата индустриальными методами работ до 23% уже по всем стройкам. Причем, если многие дома и здания в конце тридцатых еще предполагалось строить с применением металлических опор и горизонтальных прогонов между ними, и затем внутри этого каркаса из металлических балок делали кирпичную кладку, и расход металла получался 30 килограммов на квадратный метр жилой площади, то уже в 1940 году проекты начинали пересматривать в направлении внедрения в сооружениях сборных конструкций, замены дефицитных материалов, например, кирпича и металла, на шлакобетон и железобетон — а у нас это будет широко и изначально — вот еще одна точка экономии. Более того, довоенные дома по новым проектам были, похоже, не такими уж и теплыми — за счет применения стальных конструкций архитекторы сделали стены тоньше — теперь стенам не требовалось держать вес здания, а потому их толщина была всего в два кирпича — полметра. Да у нас толщина панели лишь на четверть меньше, при том что теплопроводность кирпича 0,4-0,7, а мы ориентировались на аналог кирпичной стены толщиной в один метр. То есть уже тут была возможность обосновать более высокую стоимость строительства — типа потом будем экономить на отоплении ... ну или брать денег за отопление как будто стена всего "в два кирпича" и дельту между нормативом и фактом пускать на оплату следующего строительства — подумаем. К тому же советские проектировщики еще не могли отвязаться от кирпичной кладки — и для выкладки внешних стен, и для выкладки внутриквартирных перегородок, поэтому их конструкции должны были иметь модуль 130 миллиметров — то есть быть кратными шагу кирпичной кладки с учетом швов. Мы же ориентировались на гипсокартон и бенобетонные блоки, которые можно пилить как душе угодно, хотя, конечно же, мы просто проектировали оснастку под блоки на конкретные места — благо что они все-равно были больше кирпича, а потому их укладка была менее трудоемкая. Ну а если говорить о панелях — то тут вообще была полная свобода в размещении дверей и их размерах. И такая отвязка от модуля кирпича позволяла более свободно подходить к проектированию отдельных элементов — архитектору уже не нужно было выбирать из двух зол — то ли заузить проход чтобы он совпадал с шагом кирпичной кладки, но зато потребовал бы нестандартного косяка, то ли сделать его нормальным, но добавить операцию рубки кирпичей. Вдобавок, двери-косяки везде можно было ставить стандартного размера. Ну или двух-трех размеров, но все-равно — стандартных. А значит — массовых, как минимум в плане каркаса, да и облицовок потребуется штук двадцать, ну пусть тридцать — по нынешним временам это невероятное разнообразие. А значит — дешевых. Снова — экономия.

Несмотря на все эти трудности и неувязки, до войны нарастающими темпами все-таки шло расширение использования промышленно изготовленных строительных деталей, что становилось возможным благодаря развернувшемуся строительству соответствующих заводов. Так, в Туле и Ногинске в 1940 году были оборудованы центральные установки инвентарных бетонных заводов производительностью по 40-60 тысяч кубометров готовых бетонных изделий (а, напомню, на метр жилой площади требуется примерно кубометр бетонных изделий — то есть два этих завода в принципе могли дать в год бетонных изделий почти на две тысячи квартир каждый — если принять что их будут строить уже целиком из бетонных изделий, без стальных балок и кирпича — с ними количество квадратных метров будет еще выше), в Москве начато строительство завода ЖБИ мощностью 80 тысяч кубометров бетона и 32 тысячи кубометров железобетонных стройдеталей, в Люберцах закончено строительство армопенобетонного завода на 12 тысяч кубометров, в московских Лужниках, во Владимире, Муроме, Рязани и Скопине заканчивалось строительство центральных стройзаводов по выпуску крупных и мелких железобетонных блоков и плит для перекрытий, блоков из пенобетона, мозаичных ступеней, подоконников, строились базы производственных предприятий, на которых можно было хранить необходимое оборудование и с помощью которых можно было быстро разворачивать стройку, обеспечивая ее подсобными и вспомогательными помещениями и оборудованием. Работы по усилению строительной базы велись большие.

Правда, административные препоны между ведомствами еще не позволяли использовать ее на всю мощность. Так, в том же тресте "Строитель" еще в середине тридцатых построили бетонный завод мощностью 70 тысяч кубометров бетона в год. Вроде бы отлично. Но в 1937 он выдал всего 59 тысяч кубометров бетона, а в 1940 — вообще 36 тысяч. Все из-за того, что на стройках треста просто не требовалось столько бетона — даже если каркасы зданий делали из монолитного железобетона, то стены закладывали уже кирпичной кладкой, даже не бетонными блоками, не говоря уж про применение панелей — архитекторская мысль отставала от возможностей строительных заводов, а порой она и не могла не отставать, так как сдерживалась недостаточной механизацией строительных работ. А другим организациям тоже делать бетон не могли, так как согласно принятому законодательству те организации должны были предоставить свои цемент и гравий. А откуда они их возьмут ? Да даже если есть откуда — это дополнительная возня. В результате — половина возможностей завода просто не использовалась. Ага ... значит, "и у нас так же". Ну, то, что бетонный завод работает целиком и полностью только на производство железобетонных изделий — это мелочь — упомянутый завод тоже отпускал на эти цели 10 тысяч кубометров бетона в год. А мы будем отпускать все за небольшим исключением — ЖБИ будут нужны всем стройкам — мы же не собираемся возиться с монолитными конструкциями, так как все здания будем делать по типовым проектам с типовыми элементами конструкций. Да, сами конструкции позволяют варьировать их вид и состав элементов, но сами элементы все-равно будут стандартными, то есть нужными везде — не в одном, так в другом здании, как например поворотные секции на 30, 45, 60 и 90 градусов.

И только на этой почве якобы-административных препон мы сможем выгадать еще по десятку квартир на дом — заводы-то будут загружены на полную мощность, но в отчеты будет идти процентов шестьдесят-семьдесят — "все как у людей". В принципе, можно было бы выставлять и меньшие цифры, ссылаясь на недостаточность квалифицированных кадров — раз уж "в самой Москве" с этим были проблемы, то что уж говорить про лесной партизанский край. Но — наверное слишком борзеть не будем — если не выбиваться из общего строя, то какое-то время не заметят, а в течении пары-тройки лет будем понемногу подтягивать процент загрузки мощностей — типа понемногу учимся. Тем более что заводов ЖБИ мы запланировали аж сорок штук — да, далеко до хрущевских четырех сотен, что начали строить в конце пятидесятых с принятием программы массового жилищного строительства, но — это все-таки на одну республику, а не на весь Советский Союз, да к тому же эти сорок штук — план лишь на первые три года — два строили уже сейчас, чтобы хоть как-то проверить и обкатать технологии, пять штук в сорок четвертом — обкатать разворачивание массового производства — изготовление оснастки, обучение рабочих, двенадцать — в сорок пятом и остальное — в сорок шестом, а там наверное будем добавлять по пять-десять заводов каждый год — должно будет хватить и на завершение основного этапа строительных работ, и на дальнейшее строительство уже в нормальном темпе — даже наверное что-то придется законсервировать. Ну это еще посмотрим. Планы, планы ...

Удастся ли их реализовать — вопрос, ведь в Советском Союзе тоже были планы, и когда я читал что то-то и то-то будет построено во второй половине сорок первого, или введено в строй в сорок втором — сердце кровью обливалось. В планах советского руководства была и интенсификация строительства за счет отказа от кирпичной кладки и перехода на более крупные строительные блоки для кладки стен. Так, на 1941 год было запланировано изготовить уже 249 тысяч кубометров шлакоблоков для крупноблочного домостроения — грубо говоря, на те же 249 тысяч квадратных метров жилой площади — это более семи тысяч двухкомнатных квартир. Хотя стоимость кубометра стены из крупноблочной кладки была пока выше чем из кирпича — сказывалась кустарность в производстве таких блоков. В начале тридцатых эти блоки вообще делались в опалубках с плохой поверхностью, и дом из таких неофактуренных, "черных" блоков требовалось дополнительно штукатурить, а штукатурные работы еще и в начале сороковых были механизированы хорошо если на 5%, и лишь со временем применение офактуренных блоков позволяло избавиться от штукарурения хотя бы фасадов домов — первое такое здание было построено в 1935 году в Москве, еще одно — в Свердловске, а вообще дома из офактуренных блоков в 1938-40 годах строились только в Москве и Ленинграде — в остальных городах так и продолжали гнать "чернушку" и затем ее штукатурить. А в 1940 был построен первый дом из блоков, офактуренных с обеих сторон — как со стороны улицы, так и со стороны квартиры — количество штукатурных работ еще уменьшилось. Правда, только в одном доме на всю страну — остальные дома так и продолжали штукатурить как минимум изнутри. А я с этой штукатуркой на перекрестной деревянной дранке намучался в свое время — чуть тронешь стену — и целый кусок мог осыпаться, а начнешь его заделывать шпаклевкой — будь готов что и соседние участки также посыпятся. Такого мне было не надо, поэтому наши бетонные панели шли с гладкими поверхностями — сразу под чистовую отделку шпаклевкой и покраской, ну или кому захочется — под обои.

Все от того, что наши формы были металлическими, а не деревянными. Советские строители тоже могли бы сделать и металлические, но сказывались метания и борьба идей, что бурлили в СССР все двадцатые и тридцатые. И, к сожалению, в конце тридцатых советская архитектура разворачивалась обратно к классике — с этими ее дурацкими псевдоколоннами во весь фасад, портиками и пилястрами — понятное дело, что с такими архитектурными излишествами ни о каком массовом строительстве речи не шло. Да и красота подобных элементов была сомнительна, тем более для меня — я насмотрелся на унылые ряды таких домишек с псевдо-колоннами — сами в два этажа высотой и две комнаты шириной, но выстроятся вдоль улицы в сплошную стену, к тому же покрашенные в разные цвета — ну уродство же. Такую "классику" надо бы выжигать напалмом — что нашу застройку 19го века, что европейскую, откуда царские архитекторы слизывали примеры даже не думая насколько это подходит в нашем климате и при наших территориях. Вот и в СССР классицисты, победившие конструктивистов (которые до того победили функционалистов), начинали разворачивать рельсы строительства вспять. Понятно, что из кирпича можно выстроить любые формы. Но какое же это долгое дело ! Поэтому часть архитекторов и строителей все-таки старалась быть поближе к народу и пыталась строить пусть и менее притязательные дома, зато более быстро и дешево. Но классицисты не сдавались, нашептывали и наговаривали — вот строительные блоки и шли с необработанными поверхностями — средств на нормальные формы не выделяли, поэтому делали их как получалось.

Понятное дело, что некоторые классицисты также заблуждались не со зла — они понимали, что недостаток строительной техники не оставлял строителям особого выбора — кирпич мог нести любой человек, тогда как даже для блока размером в шесть кирпичей порой требовалась хотя бы ручная лебедка. Что уж говорить о более крупных блоках и тем более целых панелях. Да, недостаток крановой техники также сильно тормозил развитие массового жилищного строительства. Так, на всех стройках СССР в конце 1940 года работало всего 1,1 тысяча передвижных кранов. Ну и еще несколько десятков тысяч якобы-кранов — лебедок и подъемных механизмов, в основном — с ручным приводом.

И вдобавок к такому недостатку крановой техники еще и коэффициент использования кранов был всего 0,13. То есть 87% рабочего времени краны простаивали. Это было связано преже всего с недостатком тех самых передвижных кранов, которые работали прежде всего на самых важных и ответственных стройках. А стационарные краны были в полном смысле слова стационарными, их сложно было переместить на другой участок стройплощадки — пока его размонтируешь, перенесешь по частям, соберешь, установишь и закрепишь на новом месте — проходит много времени. А проработает он там всего ничего — поднимет материалы, нужные для предстоящих двух-трех дней работы на данном участке — паре-тройке комнат, в лучшем случае квартир — и надо двигать на другое место. Так что порой гораздо проще было установить на стройке два-три крана чтобы они обслуживали каждый свою рабочую зону. Вот и простаивала техника большую часть времени, и хорошо если их обслуживал один крановщик, а то могли в каждый кран посадить по человеку. Скучающему и получающему зарплату.

При этом, хотя бетонные блоки были весом до трех тонн, это были еще далеко не панели, и чтобы выложить этаж требовалось до четырех рядов таких блоков. Да, это лучше чем кирпич с его десятками рядов, но — еще не панель. Причем первые крупноблочные дома строили еще по проектам кирпичных домов, которые рассчитаны на более мелкий шаг строительного элемента, поэтому и в крупноблочных домах выходило до 170 типов блоков, а значит и огромное количество разнотипных форм для их формования. И ведь это громадное количество типов блоков мало того что требовалось изготовить — их требовалось подать в нужное время в нужное место и правильно уложить — нагрузка на прораба и рабочего увеличивалась многократно. Неудивительно, что стоимость строительства из таких блоков была достаточно высокой — вот их и не жаловали. Проекты крупноблочных домов второй половины тридцатых уже начинали учитывать этот момент, и в некоторых количество блоков снижалось уже до 80 типов — еще не идеал, но уже прогресс. Причем архитекторы еще пытались воссоздать на внешней поверхности блоков видимость кирпичной или каменной кладки, что в самих формах было сделать не всегда возможно, поэтому эту имитацию кладки потом делали рабочие — вручную, то есть медленно и затратно. К тому же дома получались еще и рябящими в глазах, а не только унылыми — сплошная стена с множеством мелких на расстоянии квадратов и прямоугольников по ней и куцыми балкончиками — зрелище, конечно, было не впечатляющим, так что неудивительно что архитекторы такие дома не жаловали и все больше ударялись обратно в помпезность барских дворцов, в которых, тем не менее, также умудрялись делать сплошные гладкие стены и уже затем пытались их как-то украсить псевдо-колоннами, пилястрами и прочей мутью — это как пытаться замазать треснувшее стекло шпаклевкой — получалось только хуже.

ГЛАВА 3.

И это неудивительно — блок был такой промежуточной единицей, которая позволяла нормально строить только плоские стены — слишком мало было в нем возможностей для образования сложных пространственных конструкций — блок был уже довольно крупной единицей чтобы в случае выпадения нарушить целостность всей стены, и вместе с тем уже не обладал той "цепкостью" к соседям, что имел более мелкий кирпич за счет разбежки в укладке и высокого отношения площади поверхностей к собственному весу. И как раз крупная панель снова возвращала и возможность вносить в конструкции стен пространственность, и вместе с тем обладала крепкостью кирпичной кладки — ведь панель уже была достаточно большим элементом, чтобы уже самой содержать выступы, например в виде эркеров, и вдобавок она имела достаточно большой периметр, на котором можно было разместить много крепежных элементов, так что конструкция снова получалась прочной, и вместе с тем ею можно было сформировать практически любые пространственные композиции.

Впрочем, помимо бетонных блоков — из плотного бетона, бетона со щелевидными прорезями, пенобетона, до войны применяли и кирпичные блоки, и каменные — когда эти мелкие элементы соединялись в блок еще на заводе и затем на стройке лишь устанавливались на нужные места — технология, кстати, была интересной, и мы уже подумывали как ее применять для создания элементов декора — все-таки кирпич — довольно интересный и выразительный материал чтобы от него совсем отказаться, а заводская сборка существенно ускоряла создание кирпичных конструкций — скажем, на заводе можно было механизировать сборку, например, столбиков из кирпича, уложенного по спирали, так что столбик получался как бы витым — и оставалось его лишь привезти и установить — саму выкладку кирпича на месте делать уже не надо. Быстро и красиво. О прямых столбиках и говорить нечего — проще пареной репы. Но — нужна соответствующая механизация — и механизмов по выкладке, и кранового оборудования для установки.

Поэтому у нас крановая техника была на первом месте — ведь на 1000 рублей затрат на строительство — то есть грубо говоря чтобы построить каждые два квадратных метра жилой площади — приходится перемещать до 18 тонн основных строительных материалов, а вместе с перемещением всяких масс грунта — до 40 тонн, пусть там работали уже не только краны, но и экскаваторы, бульдозеры, грейдеры. Но и почти 10 тонн на каждый квадратный метр жилой площади — это тяжелый груз во всех смыслах этого слова. И до войны его таскали часто вообще вручную — порой еще даже и на подъеме, не говоря уж о разноске по строящемуся этажу.

Так что у нас краны были царями стройки — им уделялось главное внимание даже до начала панельного домостроения. Так, на каждой мало-мальски приличной стройке мы прокладывали вдоль будущих стен узкоколейные рельсы, чаще всего двухпутные, чтобы кран был устойчив даже без разложенных ригелей. Сами краны монтировались на платформах, установленных на две или четыре стандартные железнодорожные колесные тележки от узкоколеек. За основу конструкции мы взяли выпускавшийся с 1935 года кран БККМ-1 — Башенный Кран завода Красный Металлист — он мог поднять и переместить на 18 метров в сторону от оси полторы тонны груза, а на 6 метров — три тонны — как раз строительный блок. И мог работать со зданиями до 8 этажей, причем этажей высоких — 3.5 метра. В 1941 уже начал выпускаться кран БККМ-2 на высоту до 14 этажей, но мы на это пока не замахивались — наша конструкция была рассчитана до пяти этажей, причем наших — трехметровых, зато он позволял переместить шесть тонн на 15 метров в сторону — мы предполагали строить один дом двумя кранами — по крану с каждой стороны, поэтому такого размаха вполне хватало и вместе с тем конструкция получалась довольно простой — что в проектировании, что в изготовлении, что в обслуживании, тогда как добавление еще пяти метров размаха для такой тяжести увеличивало стоимость этих работ на треть и все-равно не решало наших задач — у нас глубина дома предполагалась до двадцати метров, но обеспечение размаха в двадцать пять метров — с учетом расстояния еще и от крана до стены — усложняло конструкцию уже в два раза — слишком большие получались нагрузки на конце стрелы, для чего ее пришлось бы делать гораздо прочнее а значит и массивнее, да и контргруз надо было выносить достаточно далеко — устойчивость конструкции снижалась.

Так что мы ограничили требования к кранам. Зато наш кран не требовалось сначала собирать в лежачем положении и потом поднимать тросами — мы сделали систему вертикального наращивания снизу, когда на тележку устанавливался первый сегмент башни крана, на него устанавливалась стрела с кабиной и противовесом и затем шел подъем домкратами и установка очередного сегмента снизу. И, если во всем Советском Союзе до войны было всего 200 башенных кранов разных конструкций и в год выпускалось хорошо если пять десятков, то мы к весне 1944 года рассчитывали на выпуск тех же 200 кранов, но уже в месяц — пока еще отлаживали оснастку для такого массового производства. Да, с этими кранами несколько усложнялись подготовительные работы — выравнивание площадки под укладку рельсов, сама укладка, возведение башни крана, зато потом работа значительно упрощалась — по сравнению с лебедочными укосинами, устанавливаемыми на этажах в оконных проемах, производительность была просто зашкаливающей, что экономило нам ежедневно сотни человеко-часов на подъеме грузов. И такая экономия неудивительна — лебедочные краны ДИП или Пионер, что имели тут распространение, могли поднимать грузы массой до полутонны на высоту до пяти метров, а если надо было выше — их просто поднимали на нужный этаж и уже оттуда втягивали грузы через окно или прямо поверх стены. И затем рабочие разносили грузы по строящемуся уровню. Башенные же краны могли не только поднять груз на нужную высоту, но и сразу же переместить его на нужный участок — исчезала необходимость катать грузы тачками по этажам, лишь за счет этого трудоемкость вертикальной и горизонтальной транспортировки строительных грузов снижалась более чем в три раза — вот и новые "бесплатные" квартиры. Это помимо того, что только башенные краны могли поднимать целые железобетонные плиты — ведь их вес мог достигать и семи тонн.

Советские строители, может, и были бы рады работать по новому, но недостаток строительной техники — прежде всего кранов — и собственно заводов по производству железобетонных изделий еще не позволяли даже надеяться на широкое внедрение новых методов строительства — не говоря уж о борьбе мнений как и что надо делать — последнее тоже играло свою роль. И если позднее — при Хрущеве — по стране начали строить аж 400 ДСК для производства типовых железобетонных конструкций для панельных домов разных серий, то сейчас ничего подобного пока не наблюдалось — народ еще пробовал разные способы работы, поэтому никто и не собирался вкладывать такие большие средства в постройку ДСК — что они выпускать-то будут ? Вот года через три — тогда может быть. Но тут случилась война. Конечно, серьезно сказывался и тот же недостаток крановой техники — если крупные стеновые блоки из шлакобетона весом одну-полторы тонны местные краны уже осиливали, то более тяжелые бетонные плиты, как было принято уже в шестидесятых, мог поднять далеко не каждый кран. То есть проблема массового домостроения была комплексной, и без твердых знаний как оно должно быть решалась медленно. Ну и этаж еще сделали высоковатым — 3,3 метра от пола до пола. Тогда как у нас было только три метра — 2,7 метра высота потолка и еще 30 сантиметров на межквартирные перекрытия — могли бы сделать и меньше, но решили оставить прозапас — под подвесные потолки и прочее, а пока пусть будет хотя бы воздушная звуковая изоляция между квартирами. В результате наши панели были меньше размером и соответственно меньше весили, а за счет толстого слоя теплоизоляции из пенобетона они весили еще меньше.

Так что у нас уже были готовые конструкции, которые можно было выпускать массово. И наши планы по строительству ДСК основывались в том числе на довоенных разработках советских инженеров и уже собственных опытных работах — изготовление железобетонных изделий на заводах — стеновых плит и эркерных блоков, поворотных элементов, перекрытий, балок, лестниц — все это мы уже изготовляли на опытных производствах, заодно готовили документацию и материалы для постройки — нет, не четырехсот, а пока сорока ДСК.

Причем, как мы опирались на довоенные советские разработки в плане крановой техники, точно так же мы опирались на них и в производстве железобетонных плит и панелей. Например, их мы собирались делать в том числе из напряженного железобетона — еще 25 мая 1940 года вышел приказа Наркомстроя СССР "О разработке новых типов железобетонных конструкций", где говорилось:

"В результате экспериментальных и теоретических работ последних лет разработаны новые типы железобетонных конструкций: Напряженно-армированные железобетонные конструкции с обычной арматурой из высокосортной стали и с арматурой из тонкой проволоки с высоким временным сопротивлением (струно-бетон или проволочный железобетон).

Указанные конструкции, особенно из проволочного железобетона, обладают большими достоинствами по сравнению с обычными железобетонными конструкциями, а именно: а) экономия в расходе металла для арматуры достигает по весу 80% от расхода металла в обыкновенных железобетонных конструкциях; б) уменьшение веса конструкций до 35-40%; в) безопасность в отношении появления трещин; г) хорошая работа конструкций при знакопеременной нагрузке (подкрановые балки, мосты и пр.); д) значительное уменьшение стоимости."

И далее — "Поручить ЦНИПС разработать не позднее 1 октября инструкцию по проектированию и изготовлению сборных напряженно-армированных конструкций из проволочного железобетона."

Все придумано до нас.

И во многом сделано — именно довоенные исследования и позволили нам довольно быстро разработать оснастку для изготовления таких панелей, а заодно — найти новую точку экономии в строительстве. Так, в панелях со сварной арматурой расход стали составляет 9 килограммов на квадратный метр, если же делать панели с преднапряженной арматурой из стали 5, то расход стали снижается на 30%, а преднапряженная высокопрочная проволока диаметром 5 миллиметров снижает расход стали уже на 60-80%. А ведь на перекрытия идет до половины всей стали, необходимой для возведения дома. Да и сами перекрытия делались не сплошными, а из двух плит — верхняя плита, которая будет полом для верхней квартиры, была потолще, а нижняя, которая будет потолком для нижней — потоньше, и обе имели развитую систему оребрения — ребра обеспечивали достаточную жесткость, меньшая толщина перекрытий — 8 и 3 сантиметра — экономила бетон, ну а воздушный зазор между плитами обеспечивал надежную звукоизоляцию. Да и меньший вес плит позволял обходиться более простым крановым оборудованием.

И все это при том, что у нас экономия была меньше чем обещалось, так как мы откровенно перезакладывались в конструкциях — все-таки технология была новой и не хотелось, чтобы здания начали сыпаться. В этом плане мы пошли по американскому пути — там также перезакладывались в конструкциях, лишь бы выбрать что-то из уже готовых элементов и быстрее начать строительство. В итоге если советский и немецкий конструктора и архитекторы тратили почти половину времени на то, чтобы выгадать из того же количества материала еще одну стальную или железобетонную балку, то американские конструктора тратили на собственно проектирование не более десяти процентов времени, а половину времени тратили на обеспечение скорости строительства, тогда как у нас и у немцев на это уходило всего 10% времени. Ну да — у советских-то инженеров, понятное дело, в дефиците были и бетон, и сталь — вот и приходилось выкраивать крохи, тогда как у американцев этих материалов было много и они были дешевы, ну а немцы — немцы творили искусство ради искусства — "потому что могли" (с). У нас же с материалами пока была мягко говоря тоже напряженка, и все эти работы по подготовке строительства я запускал и продвигал исходя из предположения, что производство цемента и стали у нас также подтянется. Если не подтянется — мне кирдык. Но действия на грани фола мне были уже привычны, поэтому я особо не переживал, да и даже если строительство при мне провалится, то созданный задел все-равно позволит его провести тем кто придет следом — ведь будет же когда-то стали и бетона в достаточном количестве, и с учетом скорее всего гораздо меньших потерь в войне — значительно быстрее чем в в моей истории. Так что труды по любому будут не напрасными — перестройщиков и демократов сейчас еще не наблюдалось — большинство посадили в тридцатых, а новые еще не наросли, поэтому растаскивать построенное на металлолом будет некому. Вот мы и трудились.

И активно перенимали американский опыт, на который еще в начале тридцатых советские архитекторы бурчали примерно следующим образом — "С архитектурой у них совсем нудно. Вместо архитекторов у них огромное бюро... Один делает эскиз, другой — план, третий — фасад, четвертый — интерьеры, пятый, шестой, седьмой... электричество, конструкции, водопровод, канализацию, вентиляцию... Получается американское художественное произведение". Ага — каждый занят своим делом, набивает руку на своей специализации — такое было не по нутру некоторым излишне творческим натурам, и пускай что это творчество тормозило само строительство. Мне вообще все чаще казалось, что в нашей республике благодаря мне было больше хваленого тоталитаризма чем во всем остальном СССР — там-то наоборот хватало интеллигенции, которая, похоже, проявит свои таланты только при обличении культа личности — как в мои девяностые, когда всем этим творческим людям наконец предоставили полную свободу творить, чего им так "не хватало" раньше, но все, что они выср...выдадут на гора — это "Жмурки" и "Бандицкый Пидербух". Да и в шестидесятые во многом благодаря именно "самодуру" Хрущеву народ наконец начал перебираться в какие-никакие квартиры — Сталин почему-то слишком благоволил всей этой творческой пи...братии с ее помпезными завитушками на фасадах. Ведь бурчание местных светил продолжалось все тридцатые, хотя американские методы все-таки понемногу перетекали в советскую архитектурную среду, чему, впрочем, препятствовали и вынужденные из-за дефицита стройматериалов метания в законодательстве касательно ведения строительных работ.

Но, как только клюнул жареный петух, все подобные разговорчики сразу же прекратились, а строительное законодательство резко ослабило гайки. Так, уже 11 сентября 1941 года вышло постановление, разрешавшее наркоматам и ведомствам "на время войны при необходимости строить для основных и вспомогательных цехов промышленных предприятий здания временного типа с расчетом на сокращенные сроки эксплуатации в течение нескольких лет". Предлагалось "перейти в строительстве к широкому применению дерева и других местных материалов", используя металл и железо лишь в исключительных случаях. И с началом эвакуации во всю ширь развернулось применение "упрощенных" американских методов — из-за перебазирования проектных организаций на восток они как бы вырвались из-под надзора архитектурных бонз, соответственно, эта децентрализация управления повысила уровень принятия решений конкретных архитекторов и проектировщиков, отчего существенно сократился объем проектного материала — конечно, до американцев с их светокопировальной техникой советским архитекторам было еще далеко, но все-равно удалось — точнее, пришлось — отказаться от перечерчивания множества чертежей и сопутствующих этому процессу внесения ошибок, тем более что теперь проектирование и строительство велись почти одновременно, чертежи со стола проектировщика направлялись прямо на стройку и немедленно шли в работу, без прохождения через многочисленные архивы и тому подобное. К тому же архитекторы стали ближе "к земле" — они не только проектировали, но и непосредственно участвовали в возведении заводских корпусов, осуществляли авторский надзор, корректируя и дополняя проект уже на стройплощадке. Последнее, конечно, было не очень хорошо с точки зрения планирования работ, но значительно сокращало сроки их запуска, а так как предусмотреть все тонкости на стадии проекта все-равно было сложно и соответственно изменения в проекты на стадии строительства вносились и ранее, то новая-старая — "американская" — методика проектирования практически и не сказалась на качестве строительства, но существенно ускорила его, так что темпы строительства и пуска объектов приблизились к американским. Так, Алтайский тракторный завод начал давать продукцию уже через восемь месяцев после начала строительства, в Челябинске в кратчайший срок был построен трубопрокатный завод, в Миассе — автомобильный завод, завод для производства дизелей построили за десять месяцев, огромные цеха объемом до 120 тысяч кубометров вводились в строй за два месяца — и это в условиях их строительства зимой ! До войны такие сооружения, строившиеся обычными методами, возводились за два года, да и при применении методов ускоренного строительства, как я упоминал — за три-четыре месяца.

У нас-то, понятное дело, нужные сооружения возводились еще быстрее, но лишь за счет того, что они были по объемам гораздо меньше — мы набрали кучу техники по лесам и полям, соответственно делать в первый год нам требовалось меньше. Хотя, конечно, отсутствие многоуровневой централизации тоже сказывалось. А за последний год наши проектировщики и архитекторы немало постажировались и в нормальных архитекторско-строительных коллективах, намотав там на ус много полезных приемов. Тем более что наматывать все-таки было что — так, красноярская группа "Промстройпроекта" численностью всего в двадцать человек, за полтора года — с августа 1941 по март 1943 года — спроектировала более сорока крупных цехов, несколько жилых кварталов с авторским надзором за их строительством, разработала новые типы брусчатых и каркасных домов, которые строились серийно, на основе заводского изготовления деталей. У таких людей было чему поучиться, и я надеялся, что эти навыки вкупе с массированием усилий и позволят нам в кратчайшие сроки запустить массовое жилищное строительство — все-таки над нашими архитекторами не довлели архитектурные столичные бонзы, поэтому и после окончания войны, когда в остальном СССР все может вернуться на круги своя, у нас можно было рассчитывать на такие же высокие темпы строительства.

Так что, создавая систему крупнопанельного домостроения, мы многое черпали в том числе и из американского опыта быстрого строительства, благо что информации было предостаточно. Ну а в создании самих панелей — уже на советские разработки. Про напряженный железобетон я уже упоминал, но и сами плиты мы делали не простой отливкой в формы. Нет, мы применяли вакуумирование — подобным способом в СССР уже было построено несколько зданий, при этом распалубку можно было делать уже на пятый день — но там были вертикальные колонны, если же отливка выполнялась горизонтально, то по ней можно было ходить уже после снятия вакуумирующего оборудования, да и из формы отлитые элементы можно было вытаскивать уже на второй-третий день. Дело в том, что при вакуумировании из бетона отсасывается лишняя вода — форма закрывается щитом с резиновыми уплотнителями по краям и из образовавшейся внутренней полости с железобетонной деталью откачивается воздух — пусть это и не космический вакуум, а лишь промышленный, но и такое разряжение отлично вытягивает лишнюю воду, поэтому не приходится ждать, пока она выйдет стандартным путем. Это мало того что ускоряло оборачиваемость форм для отливки изделий, так еще повышало плотность получающегося бетона и увеличивало его прочность на сжатие на 30-40 процентов.

Но строительство из крупных панелей сулило и другие выгоды. Так, по принятым технологиям штукатурные работы занимали до 10% от всех работ на стройке, и степень их механизации в 1939 году была всего 8%. Да, планом третьей пятилетки предусматривалась механизация штукатурных работ к 1942 году уже на 40%, но создание панелей в металлических опалубках заводским способом и так уже предусматривало достаточно гладкую поверхность, так дополнительно на лицевую сторону панели сразу же в заводских условиях можно было наносить любые покрытия — хоть саму штукатурку, хоть каменную крошку, хоть плитки — то есть пусть не десять, но минимум пять процентов всех работ мы на этой операции сможем сэкономить — а это деньги на 7,5 миллионов квадратных метров жилья если считать от всего запланированного объема в 150 миллионов на предстоящие десять лет. Да и облицовочные и плиточные работы тоже обещали дать неплохую экономию. Так, существовавшими нормативами предусматривалось, что на квадратный метр облицовки плиткой тратится 0,8 человеко-дня, что для меня было странно — даже я, не имея навыков, положил полтора метра за четыре часа, и то с учетом того, что много времени потратил на чтение как это делается. И ничего не отвалилось. Мы-то, естественно, делали облицовочный автомат, который и будет выкладывать большие площади плитки, оставляя человеку только углы и концовки с нецелыми плитками. Автомат для горизонтальных поверхностей уже работал почти без сбоев, ну а вертикальный — за год-полтора отладим.

И вообще, конечно — железобетонные плиты были костяком нашего плана массового строительства, с их помощью мы рассчитывали получить существенное ускорение работ и экономию, но мелкая механизация обещала экономию если и не больше, то сравнимую с применением плит. Впрочем, советское руководство также это понимало. Недаром в одном из строительных журналов еще в 1939 году отмечалось: "Боязнь скоростных методов питается также недооценкой значимости простейшей механизации и рационализации производственных процессов. Применение всевозможных двигателей, которых теперь много не только в городе, но и в деревне (например, двигатели тракторов), устройство ленточных и всяких иных конвейеров, использование лебедок и прочих приспособлений может значительно увеличить быстроту работ. Пренебрежение простейшей механизацией — это заскок, который можно приравнять к причинившему в свое время немало вреда в сельском хозяйстве игнорированию лошади, когда на колхозных пoляx появилась тракторная тяговая сила". Ну то есть большой кран — это хорошо, но и ручные лебедки не стоит сбрасывать со счетов. Так, применение ленточных транспортеров и рольгангов уменьшает потребность в строительных рабочих в два-три раза — меньше приходится поднимать груз по лестницам или бегать по этажам с тачками, разнося грузы, поднятые кранами. Правда, это было рассчитано еще для старых кранов — фактически подъемных лебедок — с нашими-то башенными кранами будет уже гораздо меньше потребности разносить грузы по этажам, а с учетом применения крупных панелей — еще меньше. Но ведь ничто, кроме опасности сесть, нам не мешает указывать в отчетности работы по ручной разноске грузов — снова дополнительные квартиры.

ГЛАВА 4.

Хотя, конечно, и малая механизация у нас развивалась, тем более что в предыдущие десять лет в плане механизации строительства было сделано немало. Например, в 1928 году на одного строительного рабочего приходилось 0,3 лошадиной силы разных механизмов, а уже к 1935 это число довели до 8.9, хотя затем произошел спад до 4,2 в 1939 году — механизмы выходили из строя, а строительные предприятия, наоборот, расширялись, и рост рабочей силы шел семимильными шагами — вот механизация и не поспевала. Но даже такая сравнительно скудная механизация позволила заместить механизмами в 1939 году только в одном тресте "Строитель" 367 тысяч человеко-дней, или 35% рабочего времени, то есть если исходить из той же при средней зарплаты в 400 рублей, то есть 20 рублей за рабочий день, то механизацией сэкономили 7,34 миллиона рублей, что эквивалентно почти 15 тысячам квадратных метров жилья — чуть менее трех тысяч квартир если считать по жилплощади (а, напомню, по ней сейчас все и считают). Ну да — надо еще вычесть затраты на саму механизацию, но это — только по одному тресту, да и массовое внедрение снизит удельные расходы на нее. У нас механовооруженность уже сейчас приближалось к полусотне лошадей на человека, а к началу 1945 мы планировали довести ее до двухсот лошадиных сил на человека, вытеснив 90% ручного труда. Правда, с крупнопанельным домостроением по другому бы и не вышло — люди просто не смогут поднять и установить панель, но и механизация установки косяков, навешивания дверей, шпаклевания и покраски стен — механизация таких работ также сулила большие выгоды. И если по тому же тресту "Строитель" дневная выработка на рабочего выросла с 12 рублей в 1928 до 72 рубля в 1940 году, то у нас она планировалась под три сотни только в 1945 году — первом году массового жилищного строительства. То есть в день один рабочий мог построить три пятых квадратного метра. Соответственно — миллион рабочих согласно такой бухгалтерии строил бы 600 тысяч квадратных метров в день. 250 дней — и мы бы построили все нужные нам 150 миллионов квадратных метров жилья. Если бы у нас была вся нужная механизация, а люди имели бы необходимые квалификации. Но — фиг — механизацию еще требовалось создать, квалификации получить, да и инфраструктуру — в виде не только заводов ЖБИ, но и карьеров, подъездных путей — требовалось создать. Поэтому первые год-два будем вводить хорошо если по сто тысяч квадратных метров в год. Но использовать в своих целях такую высокую выработку не забудем.

Так, если по промфинплану 1940 года она должна была составлять 71.8 рублей, и если предположить что и после войны она будет такой же, то разницу между плановой и фактической мы можем пустить на накопление собственных средств предприятий — тупо проставить численность рабочих в четыре раза больше чтобы привести к нужным 70 рублям, а зарплату "мертвых душ" и пустить в фонд накоплений, пусть даже при средней дневной зарплате рабочего в 20 рублей — при этом она к тому же будет повыше 13 рублей того же треста, но там еще много вспомогательных работ и мокрых работ — прежде всего штукатурки, а также укладки монолитного бетона — а "мокрые" работы существенно замедляют строительство — например, если не применять технологию вакуумирования, то опалубку с несущих балок можно снимать только на 12 день после заливки, а выполнять какие-то работы — и того позднее, а если температура воздуха уже низкая — эти сроки еще больше увеличиваются, то есть холодный период фактически выпадает из строительных работ, если не применять дополнительных мер — то есть удорожать строительство. Тогда как при установке готовой балки, сделанной на заводе, работы можно сразу же продолжать. Да, в 1940 году проводились исследования по ускоренной распалубке — там и применение более быстротвердеющего цемента, и то же вакуумирование, и дополнительный местный прогрев — все это позволяло в три-четыре раза ускорить распалубку а следовательно и строительство зданий, но исследования еще не были доведены до конца, да и напряженный железобетон все-равно не применишь, это помимо усложнения самой технологии — это в цеху можно применять все эти тонкости на высокомеханизированных агрегатах, а на стройках все эти дополнительные работы будут выполнять конкретные строители неизвестно какой квалификации (точнее — известно какой — руку-то им набить пока не на чем), и насколько там удастся соблюсти технологию — большой вопрос.

К тому же монолит слишком затратен в плане расходных материалов — так, только один трест в в 1937 году произвел 94 тысячи кубометров деревянной опалубки, которую установили по месту, отлили бетон и затем ее можно выкидывать — для других конструкций она уже не подойдет, а если бы и подошла, то она уже намокла и разбухла, а стальные опалубки или хотя бы опалубки из влагостойкой фанеры сейчас еще только входили в дело — за счет нее в 1939 году тот же трест снизил расход древесины на опалубку уже до 26 тысяч кубов — почти в четыре раза меньше, хотя конечно тоже еще огромное число. Так мы лучше эту древесину пустим на шкафы-столы-стулья. Ну и, конечно, проведем эти тысячи кубометров древесины как опалубку для наших изделий ЖБИ — ну и что то по факту они отливаются в стальные или чугунные формы — кто в ближайшие год-два проверит-то ? Зачем вообще полезут проверять если за это время еще не будет ясен объем строительства и оно будет выглядеть как местное ? Вот потом, когда масштаб работ будет постепенно проявляться — да, может и начнут интересоваться, но тогда и мы подкорректируем свои отчеты. А тысячи кубов древесины — это десятки тысяч дополнительных рублей в год в наш бюджет — то есть сотни квадратных метров жилья, которые мы можем построить без того чтобы просить денег в союзном бюджете. А с учетом того, что по лесному наркомату каждый кубометр древесины давал до войны убыток в 13 рублей — скрытые доходы только возрастут.

Правда, еще в 1936 году в цехах мелких железобетонных изделий оборачиваемость опалубки была до 20 раз, то есть на той же опалубке могли сделать до 20 изделий, но у нас — "недостаточно отлаженная технология". Да и бетон мы будем развозить "в тачках", даже не перегрузкой кранами, как это делали со второй половины тридцатых на советских заводах ЖБИ — снова формальное увеличение трудоемкости и ФЗП, хотя фактически мы также будем применять краны, точнее — даже не краны — наши заводы ДСК проектировались на конвейерное производство панелей, что ускоряло их производство в два-три раза даже по сравнению с крановой разливкой бетона на довоенных советских заводах, и если там годовая выработка достигала ста тысяч железобетонных плит, то мы рассчитывали минимум на двести тысяч — где-то на двести домов в год с каждого завода. Ведь кран — он движется медленно — пока подъедет к участку загрузки, пока к его крюку прикрепят очередную бадью, пока кран ее подхватит, довезет до очередной формы — пройдет минуты три, а то и пять. У нас наоборот — формы двигались на рельсовых тележках, подъезжали к участку подготовки бетонной смеси, где в форму и выливался бетон. Причем и сама форма, и агрегат заливки так и продолжали двигаться синхронно, чтобы выливать смесь более равномерно и успеть ее усадить вибростержнями, вот только после заливки форма так и двигалась дальше, а агрегат заливки возвращался к началу участка и заливал следующую форму. Сейчас, правда, велись работы по заливке на обратном ходе, но там потребуется удвоить количество раструбов чтобы хватало подачи бетонной смеси на заливку формы при встречном движении, которая движется навстречу и следовательно с большей относительной скоростью. Поэтому пока побеждал второй вариант, по которому на участке заливки работали два агрегата — пока один заливал очередную форму, второй ехал к началу участка чтобы заливать уже следующую — такое попеременное челночное движение ускоряло заливку по сравнению с крановой подачей бетонных смесей раз в десять, что снова выливалось в несколько сотен "внебюджетных" квадратных метров в год — главное чтобы по бухучету эти работы проходили как "крановые", а если их провести как "тележечные", то есть с доставкой смеси ручными тележками, то это будут уже тысячи квадратных метров с каждого завода.

Вязка-сварка арматурных сеток также позволяла выгадать немалые суммы. Так, советские заводы на самодельных станках тратили на вязку-сварку ста килограммов сетки 10 минут, вручную — час. Наши даже не станки — многостаночные агрегаты, пусть пока еще экспериментальные — делали это за 3 минуты, в отчетности будем ставить тот же час, и не троих рабочих, а десяток — "много ручного труда". Соответственно, если в месяц согласно отчету этими десятью рабочими будет сделано полторы тонны арматуры, на что уйдет 4 тысячи рублей только зарплаты, а фактически на станке мы сделаем за тот же месяц 30 тонн, которые согласно отчетам "будут делать" уже не десять, а двести рабочих, то мы только на ФЗП сможем показывать 80 тысяч рублей, хотя по факту выйдет только 1,2 тысячи — только такая механизация позволит нам ежемесячно получать средств на постройку 158 квадратных метров жилья, что при жилой площади двушки в 35 квадратов даст дополнительно более четырех квартир — каждый месяц с одного участка, а с сотни участков — уже четыре тысячи квартир — сорок домов. Каждый месяц. Это я еще не учитываю трудоемкость изготовления станков — по факту она у нас будет в полтора раза ниже за счет полупоточного изготовления вязально-сварных станков, но по отчету можем писать что угодно, а угодно нам "единичное полукустарное производство", естественно — "с большим привлечением рабочей силы", причем квалифицированной, чтобы ставить зарплаты не четыреста, а тысячу-полторы рублей. А так как вязать нужно будет гораздо больше, то только на этой операции в месяц набежит почти сотня квартир на каждом заводе ЖБИ — целый дом. Ну, с учетом того, что мы собирались массово применять напряженный железобетон, где вязка-сварка применяется гораздо меньше, то выгода получалась еще больше.

Правда, тут не бился тот факт, что по бухгалтерии мы одновременно и строим вязальные станки — "кустарные, а потому трудоемкие", и вместе с тем вяжем арматуру вручную — может возникнуть вопрос зачем тогда станки ... пока кроме того что "отлаживаем технологию, часто ломаются" — ничего в голову не приходило, и тем более было непонятно как впихнуть в эту схему напряженный железобетон. Так что от силы пара-тройка лет — и этот "источник" финансирования иссякнет. Вот я и выискивал на каких операциях мы сможем выгадывать на разнице принятой здесь и фактически получающейся у нас стоимости работ и материалов. Ведь если в год нам надо будет строить 13,5 миллионов квадратных метров жилой площади, и на каждой операции мы сможем выгадать хотя бы 30 тысяч квадратных метров, то набрать 400 таких операций — и мы сможем вообще не обращаться в союзный бюджет, более того — по отчетам получится, что все это жилье появляется у нас из ниоткуда. Например, если заменить пропаривание железобетонных лестниц на электроподогрев, то это будет экономить 30 копеек на погонный метр железобетонных лестниц только на энергии — не требуется пар. За счет экономии времени, камер пропаривания — экономия будет уже два рубля. На дом — это экономия более тысячи рублей — а это "свалившиеся с неба" и "задарма" два квадратных метра по "отчетным" ценам, на тысячах домов это выльется уже в сотни "дармовых" квартир.

Ну, как минимум первые два-три года — постепенно конечно надо будет переводить все в официал. Само собой, информация о механизации начнет просачиваться сразу же, но пока соберут полную картину, пока придумают какие выдвинуть мне обвинения — жилье будет если и не построено в полном объеме, то уж треть как минимум, к тому времени мы уже избавимся от детских болезней поточного строительства и оно выйдет на накатанную колею. Соответственно, народ будет видеть что делается немало и перспективы обещают что жилье будет у каждого. И попробуй еще в таком случае сними а тем более арестуй руководителя, который все это организовал — то есть меня. Да и с юридической точки зрения подкопаться будет сложно — ведь чтобы повесить на меня уголовщину, требуется найти корыстный интерес. А его у меня и не было — сокрытие оборотов и объемов строительства я делаю только чтобы построить жилье. Для всех. Даже сам въеду в новую квартиру далеко не первым, и своим соратникам такое позволю только когда будет выполнена хотя бы половина намеченной десятилетней программы жилищного строительства. Так что привлечь могут только по "политике". Но и тут максимум что могут предъявить — это местечковость и игнорирование нужд всего Союза ССР. Что тоже доказать будет сложно — даже двойная система расценок, по которым мы будем работать в первые годы — фактическая и "официальная" — будет объяснена тем, что для многих работ просто нет расценок — ну откуда возьмутся расценки, скажем, на производство стеновых железобетонных плит ? А на их установку и монтаж ? "Вот мы и считали по работам, наиболее подходящим по характеру к предполагаемым". А многократное завышение объемов ручного труда — попробуй еще и проверь — да, пойдет все больше информации что у нас массово применяются механизмы и ручной инструмент, но ведь полной статистики по каждому рабочему месту в первые годы не будет ни у кого, поэтому будет достаточно постепенно уменьшать объем ручных работ в отчетности — типа насыщаем средствами механизации, а то что поначалу было много ручного труда — ну так и Москва не сразу строилась. Тут главное — не ездить в Москву и не входить в кабинеты без своей охраны и нашего полка морской пехоты под окнами, а то могут за час предъявить обвинение, провести судебное заседание, принять решение, огласить и привести в исполнение — вроде по Ленинградскому делу после войны тоже все провернули очень быстро — чуть ли не за три дня — да, были слухи что за дело, но такая высокая скорость говорит скорее о том, что просто заметали следы чтобы никто не мог ничего предъявить или успеть оправдать обвиненных — "нет человека — нет проблемы", если вспомнить фразу, приписанную Сталину Анатолием Рыбаковым, он же Анатолий Наумович Аронов — лауреат Сталинской премии и почетный доктор Тель-Авивского университета, который выступал против сталинизма хотя был арестован в 1933 теми, кого Сталин потом и расстрелял (О — Отсутствие логики), причем арестован якобы за антисоветскую пропаганду, хотя его отец работал до революции инженером на винокуренном заводе, и сам Анатолий пошел по его стопам, выпустив в том же 1933 году (совпадение ? не думаю ... (с)) книгу о тонкостях винокуренного и спиртогонного производства — а где спирт — там воровство и коррупция, что, в принципе, можно принять и за антисоветскую пропаганду — ведь советская власть боролась с этими явлениями, значит, если занимаешься левыми делами — проводишь антисоветскую пропаганду делом (В — Воровство, Л — Ложь). То есть человеком, которому можно верить если совсем уж кранты, но лучше никогда.

Правда, чтобы просчитать эти 400 работ, я один не справлюсь — это сейчас я считал все в одиночку чтобы прикинуть как и что вообще может пойти и при этом преждевременно не посвящать лишних людей в мои планы, так как планы-то вообще-то пахнут керосином и не всякий согласиться их не то чтобы реализовывать, а просто просчитывать и даже думать, более того — могут стукануть на всякий случай, и при этом может так оказаться, что дело-то не стоит свеч — а след уже потянулся. Поэтому я и высчитывал все эти цифры, рылся в журналах и методичках — наверняка упустил половину тонкостей, но сейчас дело вроде выглядело стоящим. Поэтому я уже начинал ставить задачи по подбору людей — поначалу только членам моей команды, которые натворили вместе со мной дел на тысячу лет расстрела без права переписки, поэтому, в принципе, готовы к любому новому делу. Вот только людей требуется гораздо больше, причем таких кто разбирается в вопросах учета строительства досконально ну или хоть как-то, и нам совместно надо будет продумать для этих новых людей легенду — чтобы и работали, и не переживали что делают что-то не совсем законное. Поэтому я всячески и выпячивал мысль о том что только социализм и может достичь передовых высот в любом деле, ну и сюда же приплетал основное положение марксизма о том, что свободное время человека — главное мерило нового общества, которое мы строим, и чтобы этого времени было как можно больше — и нужна повальная механизация, но так как средств на все сразу не хватит, то требуется выбрать направления, которые дадут максимально быстро максимальный эффект при минимальных трудозатратах.

Например — степень механизации по земляным работам тоже еще была недостаточной, хотя и росла быстрыми темпами — в 1939 году она составляла уже 43%, а 1940 — 64% и в 1942 должна была достигнуть аж 75%. Правда, пока на мой взгляд техники было маловато — на конец 1940 года в строительстве работало всего 2,1 тысячи экскаваторов, 1,1 тысячи скреперов и всего 800 бульдозеров — как при этом достигли механизации в 64% — мне было непонятно. Да только у нас было уже в два раза больше бульдозеров, пусть и выпущенных на шасси вездеходов. А через год пойдут уже бульдозеры более специализированных конструкций, с усилениями в нужных местах, чтобы корпус не вело после месяца работы. Да и экскаваторы мы планировали производить сотнями в месяц вместо тех десятков, что выпускали сейчас. И эти экскаваторы были уже более совершенны чем советские, которые мы поначалу и брали за основу.

Так, экскаваторы ЛК-0,5, начавшие выпускаться в 1936 году на Ковровском экскаваторном заводе, имели емкость ковша 0,5 кубометра, мощность дизеля 60 лошадиных сил и могли вырыть 100 кубометров грунта в час, что уже неплохо — это норма минимум десяти человек, если смотреть по легкому грунту. Недостаточная мощность двигателя, а, главное, тросовые приводы стрелы и ковша — все это существенно снижало его производительность, так как тросовые барабаны постоянно переключались на вращение вперед-назад, и их было аж три штуки, да и слишком длинная стрела, необходимая чтобы тросом можно было вытягивать раму с ковшом — это тоже усложняло конструкцию. Причем он мог копать только на 5 метров от себя, да и был на гусеничном ходу. Я же больше помнил экскаваторы на колесном ходу — то есть более простые в изготовлении и обслуживании — и с гидроприводами стрелы. Такие мы и проектировали — схемы набросал я по памяти — что запомнилось когда мельком видел такие экскаваторы, а все остальное уже доделывали здесь, хотя и гусеничные тоже на всякий случай не забросили — просто сама кабина со стрелой и двигателем была одинаковой для всех вариантов, а уж на какую платформу ее ставить — неважно — что действительно колесную, что гусеничную, то есть от вездеходов — все-равно. Самым сложным была, конечно, гидросистема — пока она надежно работала только при давлениях до ста атмосфер на квадратный сантиметр, дальше сальники начинали течь слишком быстро, да и резиновые шланги с металлическим кордом порой прорывались. Но даже при таких давлениях его производительность была в три раза выше — как за счет отказа от слишком медленной тросовой системы, так и за счет более мощного двигателя. При этом вылет стрелы позволял делать выемку грунта до семи метров в сторону, а если установить удлиненную рукоять — то и до девяти метров — меньше надо будет перемещаться по площадке, больше времени можно будет делать свое непосредственное дело — копать. Да и максимальная глубина была уже не три, а четыре метра. Надеюсь, за год этот экскаватор отладят хотя бы на такие давления гидросистемы, а может и повыше — так-то при давлениях на 250 атмосфер он давал уже тысячу кубометров грунта в час, правда, это уже с ковшом объемом кубометр. Но это все-равно в десять раз больше чем ЛК-0,5. Даже если в пять — то — ставим производительность 100 кубов в час, выкапываем 500, и 400 пишем в доход — на себестоимость работ, которую объясняем новизной применяемой техники и отсутствием поставок с других заводов СССР.

А на механизацию строительных работ мы сейчас бросили большие силы — из пяти тысяч конструкторских бюро примерно треть работала над этой темой. Правда, эти "пять тысяч" были условной цифрой — лишь полторы сотни из них были достаточно опытными коллективами численностью 20-30 человек — им поручались самые ответственные работы, связанные с созданием механизмов для производства, кантовки и установки тяжелых грузов — механизмы предварительного натяжения армирующей проволоки, крановое оборудование для установки панелей и перекрытий, забивка железобетонных свай, механизация укладки кирпичных стен и тому подобное — вот что было их основным полем работ. Работы же по конструированию мелких механизмов исполняли многочисленные "молодые" коллективы численностью 3-7 человек — им все-равно надо было набивать руку, так пусть набивают ее на таких устройствах, которые не смогут нанести существенного урона при своей работе и которые в случае поломки можно будет заменить ручным трудом. К тому же порой несколько коллективов вели работы по одному и тому же механизму — мы не хотели складывать яйца в одну корзину и затем ставить ее на одну лошадь, чтобы не получилось так, что мы утеряли какую-то схему работы из-за недостатка проектировщиков.

Но все-равно механизация обещала быть не то чтобы сплошной, но довольно массовой, а может и вправду сплошной — так, аппарат по выравниванию стен за две минуты мог нанести на вертикальную стену высотой 2,7 метра слой шпаклевки шириной в метр и толщиной полсантиметра, на него уложить армирующую сетку и поверх нее — еще один слой шпаклевки — все слои сразу, друг за другом, за один проход, так что работы по подготовке стен к окрашиванию существенно ускорялись (да и сами покрасочные работы были механизированы с помощью смесителей и краскопультов). И вариантов таких аппаратов было три штуки — разной конструкции, но примерно одного способа действия — и мы всех их будем выпускать, а потом посмотрим какой выйдет лучше. Тем более что эти коллективы, работавшие над такими аппаратами, на совместных планерках, которые происходили раз в три дня, уже придумали как устанавливать направляющие для таких аппаратов враспор между полом и потолком без применения анкерных креплений — то есть уже не потребуется сначала сверлить отверстия в бетоне а потом их заделывать. И уже начинали думать как такие крепления сделать работающими на всю стену, чтобы уменьшить время перехода аппарата между соседними участками и соответственно увеличить равномерность покрытия, чтобы между полосами не было переходов. Само собой, крепления и направляющие были однотипными для всех трех типов аппаратов — различие было только в их механике. Да и затирочный аппарат потом будет двигаться по таким же направляющим — пока он был только одной конструкции, но заявка на проектирование еще висела на бирже задач, так что может кто-то еще возьмется.

ГЛАВА 5.

Меня же тут больше заботил вопрос кадров — да, вся эта механизация существенно ускорит работы, но пока не до конца — те же углы помещений пока еще надо будет шпаклевать вручную, то же касается и мест выхода розеток, труб — их аппарат не сможет обогнуть, да и каналы для электропроводки, сделанные еще на заводе при отливке панели — их тоже надо будет как-то заделывать перед применением шпаклевочных и затирочных аппаратов. То есть неохваченных точек применения механизации еще хватало, и пока не будет разработано нужных аппаратов, для выполнения этих работ потребуются люди. А как их обучить, если простейшие работы будут выполнять механизмы ? А ведь на таких работах и набивают руку, прежде чем перейти на следующий уровень. То же и с кирпичной кладкой — когда каменщики увидели, как аппарат выхватывает очередной кирпич из короба двухсторонней конвейерной ленты, намазывает его торец и низ, с поворотом укладывает на нижний ряд, притрамбовывает вибрацией, скребком-дворником слизывает выступивший наружу цементный раствор, а затем по сегменту эллипсоидной траектории обтирает дворник о стальную полосу, снимая остатки цемента обратно в контейнер с раствором, они только и сказали "вот это да !" (немного в других выражениях, но суть такая). То есть аппарат мог заменить каменщика второго-третьего разрядов — он мог выкладывать длинные участки стен, даже умел делать разбежку между рядами, хотя ориентация кирпичей пока была одной, но конструктора работали уже над следующей версией, которая сможет укладывать кирпичи как вдоль, так и поперек стены, плашмя или на ребро, а там, глядишь, автоматизируют и подачу кирпича в ленту — сейчас его еще подкладывали вручную. Но кто будет выкладывать окна и углы, если каменщикам не надо будет сначала учиться выкладывать длинные участки стен — это было непонятно, а конструктора предполагали появление таких более сложных механизмов не ранее чем лет через пять. То есть возникал зазор между начинающими учениками и рабочими высокой квалификации — ученикам не на чем было научиться чтобы повысить свою квалификацию до тех уровней, которые потребуются при наличии такой механизации.

Да и сама механизация требовала, как ни странно звучит — механиков. Грамотно сориентировать и установить направляющие, по которым будет катить агрегат во время своей работы — чтобы он находился на примерно одном расстоянии от стены и доставал бы до нее своими измерительными роликами, грамотно настроить командоаппарат, который будет управлять исполнительными механизмами — всеми этими разворотами и движениями по направляющим, задававшим сложные траектории — это ведь тоже непростое дело. В том же аппарате по выкладке кирпичных стен — сначала надо выставить сами направляющие вдоль будущей стены, затем — выставить длины, на которых аппарат должен остановиться когда дойдет до очередного окна, пропустить его и продолжить выкладку дальше. А ведь это зависит и от высоты от пола очередного ряда — под окном ряды идут сплошняком. Пока проблему решили остановкой и перенастройкой командоаппарата по каждой из высот, на которой будут изменения в алгоритме выкладки. Но все это требует квалификации — человек должен просто не запутаться какой барабан вставить и как выставить рукоятки реостатов на измерителе длин. А если аппарат делает более сложную кладку — с поворотами кирпича — там выкладка каждого ряда будет регулироваться своим командоаппаратом, и вероятность ошибки в настройках лишь возрастет. Сложновато, а цифровая техника сюда придет нескоро, лет через пять, в лучшем случае — через три года, но тогда уж точно без сквозного движения цифрового чертежа будет наверное не обойтись — а АРМ строителя-проектировщика у нас был еще в самом зачаточном состоянии — только-только приступили к составлению смет и калькуляции.

То есть решив ряд проблем с повышением производительности путем механизации простых работ, мы сталкивались с проблемой кадров, хотя и менее остро — найти и обучить грамотных операторов этих аппаратов будет все-таки проще чем тех же каменщиков — просто потому что последних потребуется раз в десять, если не в двадцать больше, а где-то я читал, что уже в восьмидесятые в ПТУ на каменщика поступают, скажем, двадцать человек, все два года они только и делают что кладут ровные стены, и к концу обучения их остается от силы пять человек — остальные сходят с дистанции. То же и с бетонщиками — если мы будем делать плиты на ДСК, то бетонщиков у нас просто не будет в достаточном для стройки количестве — они не выучатся для сложных работ так как простые работы будут делаться механизмами а к сложным их не подпустят потому что нет квалификации, которую они не получат, так как простые работы будут делаться механизмами. Ну или потребуются какие-то учебные стенды и механизмы, на которых не будет расходоваться стройматериал — скажем, сложил угол из кирпича, без цемента, может с какой-то нетвердеющей замазкой, учитель проверил — и угол можно разобрать чтобы складывать его заново и так сотни и тысячи раз. Надо будет выдать на биржу проектов такие задания — может кто что и придумает.

Тем не менее, вся эта механизация позволит нам на короткое время — пару-тройку лет после ее широкого распространения — получить еще дополнительные неплохие деньги — как на продолжение строительства, так и самим рабочим. Причем не только сама по себе механизация, но и вытекающие из нее дополнительные пряники. Ведь нормы выработки известны, и если с помощью механизмов мы будем превышать ее раз в пять-десять, то соответственно появятся дополнительные средства — так, рабочим при переработке на 10% расценки повышались на 15%, на 20% — до 30%, свыше 50% — на 100% — то есть сами рабочие будут зашибать нехилую деньгу, да и премии за более быстрое возведение зданий были до 2% при сокращении срока более чем на 20% — а у нас предполагалось и все 50-70 процентов. И так как в нашей себестоимости будут заложены трудозатраты исходя из отсутствия всех этих механизмов, то и стройорганизациям будет оставаться изрядно за "мертвые души" и их "переработки" — они смогут строить другие здания без новых кредитов, так что наверное будет уже некритично, что платежи за жилплощадь будут идти долго и по чуть-чуть.

Причем цены и тарифы устанавливались по отдельным республикам, поэтому мы пока могли заложить чуть побольше — якобы на проектирование, изготовление механизмов и обучение рабочих — собственно, это все-равно надо будет компенсировать, так почему бы не сейчас. Ну и небольшой процентик — 10-20 — еще надбавим типа "просчитались" — так отчетная себестоимость зашкалит до небес и не придется делать отчислений в союзный бюджет — все деньги, полученные на строительстве первой очереди, затем пойдут на строительство последующих очередей — эдакая самоподдерживающаяся строительно-финансовая пирамида, которая продержится пока из Москвы не скажут привести нормы к общесоюзным — да, приведем, но и тогда еще останется выигрыш за счет механизации — и уж когда скажут учесть механизацию — тогда да, лафа закончится. Но я надеялся, что это произойдет не ранее чем через пять лет, то есть минимум полсрока массового строительства мы сможем поработать без необходимости утрясать строительные бюджеты с Москвой. Ну а там уже поднакопятся платежи за жилье с первых новоселов — может и вообще не придется влезать в союзный и республиканский бюджеты — обойдемся местными и стройорганизаций. А то по текущим законам даже сезонная заготовка стройматериалов подрядными организациями могла кредитоваться только согласно планам, заложенным союзным СНК на эти цели — соответственно, чтобы получить это кредитование, нам сначала потребовалось бы доказать его необходимость, согласовать цифры, заложить их в план — и только потом получать деньги. Мороки дофига. Уж лучше часть укрыть за приписками и завышениями расценок — Москва недополучит часть налогов, которые уйдут на завышенную себестоимость — будем считать это штрафом за излишнюю бюрократизацию.

Тем более что сами виноваты — установили, например, что для строек стоимостью свыше 500 тысяч рублей расходы на проектно-сметные работы не должны превышать полтора процента — ну так это прямой призыв к проектирующим организациям — "Завышайте в проектах размер строительных работ !!! Достаточно в этом строении стен толщиной двадцать сантиметров — делайте метр, чтобы стоимость строительства была выше и ваши полтора процента стали бы нормальной суммой и работникам проектировочного бюро не пришлось перебиваться с хлеба на воду !!!". Хотели таким образом ограничить расходы на строительство, а в результате эти расходы только выросли — человек лазейку всегда найдет, стоит только обозначить неправильные метрики. У нас, правда, с метриками было наверное еще хуже, но тут я рассчитывал что само по себе типовое проектирование во многом сведет к минимуму расходы на само проектирование — там ведь по сути кубики, и проектировщикам останется только учитывать грунты, чтобы здание стояло надежно и не поехало после первого же дождя — но тут сложность проектировочных работ можно было рассчитать довольно точно — вес здания примерно известен, состав грунтов и их обводненность на разных участках после бурения по сетке — тоже — соответственно, помножь количество участков на расценку за каждый тип исходя из его площади — вот примерная стоимость проектирования как минимум фундамента и выйдет, причем надежно — несущая способность грунтов известна, поэтому и удельный вес, то есть площадь опоры приходящаяся на каждый тип должна укладываться в нормативы. Правда, похоже, эти расчеты первыми и автоматизируют — уже была программа для по-квадратной разметки строительного участка — типов грунтов, водонасыщенности — и сейчас составляли программу задания веса здания по таким же участкам, так что когда это все соединят — расчеты будут выполняться автоматически — ну, как минимум необходимой площади опоры, хотя на архитекторе пока и останется решение как именно выполнять эту опору — блоками, сваями, монолитом или как еще, как и возможные меры по водоотведению, предварительному укреплению грунта сваями или по замене какого-то участка экскавацией и затем засыпкой песком или щебнем — тут пока готовых алгоритмов не было, так как не знали как формализовать все многообразие ситуаций. Не, пожалуй, просто пока не выйдет.

Со сметами и проектированием ведь тоже все было неоднозначно, а, значит, и на этой теме также можно выгадать несколько тысяч квартир в год. Так, до начала тридцатых денежные потоки в строительстве были такой дырой, в которой могли провалиться самые осторожные мечты о построении коммунизма, поэтому в 1934 году вышло постановление "О прекращении беспроектного и бессметного строительства", по которому всем просто запретили "производить строительные и монтажные работы по объектам строительства, которые не имеют утвержденных в установленном законом порядке технических проектов и смет к ним" — применение "американской" системы ускоренного запуска строительства выявило слишком много недостатков, основным из которых был, конечно, недостаток материалов — страна еще была недостаточно развитой, чтобы не обращать внимания на перерасход материалов, свойственный американской строительной отрасли, поэтому из триады "быстро, экономно, качественно" выбрали два последних пункта.

Но над "быстро" тоже продолжали думать, и уже 11 февраля 1936 года вышло постановление "Об улучшении строительного дела и об удешевлении строительства", где перечислялись самые характерные недостатки существовавшего на тот момент капитального строительства:

"Несмотря на рост из года в год парка строительных механизмов, в особенности на крупных промышленных стройках, в организации строительного дела преобладают полукустарные методы, при которых каждая стройка заново обзаводится механизмами и подсобными предприятиями, заново вербует и обучает кадры строителей, а по окончании строительства созданная материально-техническая база и строительные кадры в большинстве случаев распыляются, вместо того, чтобы стать основой развития строительной индустрии, опирающейся на передовую технику и постоянные строительные кадры.

Использование наличного парка механизмов и применение простейших способов механизации силами самой стройки совершенно недостаточны, что является результатом плохой организации строительной площадки и неудовлетворительного построения системы заработной платы.

Производство строительных материалов отстаёт от потребности строительства, в частности, совершенно недостаточно производство строительных деталей и полуфабрикатов, имеющее особо важное значение для индустриализации строительного дела. При этом стоимость строительных материалов, в особенности таких как бут, гравий, песок, щебень, непомерно высока и перерасходы на строительные материалы и их транспорт ложатся тяжёлым бременем на строительство.

Однако, составление проектов и смет недопустимо запаздывает, причём во многих случаях составляются раздутые сметы, нарушающие установленные нормы и цены и допускающие всякие излишества, а иногда технически-безграмотное упрощенчество. Устанавливаемые проектом и сметой объёмы работ часто не соответствуют действительной необходимости и подвергаются изменениям в ходе строительства. Крупные недостатки проектно-сметного дела, в результате которых стройки зачастую не имеют точных технических и финансовых планов и заданий, усугубляются совершенно недопустимой практикой частых изменений народными комиссариатами и хозяйственными организациями годовых и квартальных планов финансирования отдельных строек. Эти изменения, дергающие строительство, дезорганизуют ход строительных работ и вызывают огромные непроизводительные затраты.

Эти недостатки капитального строительства приводят к недопустимому удорожанию строительства и массовым перерасходам против утверждённых смет."

То есть само по себе обязательное ведение смет еще не решало всех проблем, хотя и было первым шагом. Ну и далее в том же постановлении указывались пути их решения:

"предложить союзным народным комиссариатам и советам народных комиссаров союзных республик образовать на базе существующих строительных трестов и крупных строительных площадок постоянно действующие строительные и строительно-монтажные подрядные организации (тресты и конторы)

Признать необходимым организацию как отраслевых, так и территориальных строительных трестов и контор для выполнения общестроительных работ (как-то: каменные, бетонные, железо-бетонные, плотничные и т. д.), а также отраслевых и территориальных трестов и контор для выполнения специальных видов работ (как-то: работ по отоплению, вентиляции, водопроводу, канализации, гидротехнических работ, отделочных и т. д.)."

Ну и далее шел перечень — какому наркомату какие специализированные строительные тресты организовывать.

Не забыли и о конкретных мерах ускорения и удешевления строительства:

"довести механизацию земляных работ экскаваторами и гидромониторами, приготовления и транспортировки бетона, механизацию дробления щебня по всему строительству до 60-65 проц."

"Поставить перед всеми строительными организациями задачу широкого применения мелких механизмов и приспособлений (тали, блоки, краны-укосины, роликовые транспортёры и пр.), производимых в известной части силами самих крупных строек и дающих большое увеличение производительности труда. Особое внимание обратить на применение малых механизмов для производства отделочных работ."

Не забыли и о стимулах для повышения квалификации рабочими.

"установить при построении тарифной сетки заработной платы для постоянных высококвалифицированных рабочих строителей, в особенности для рабочих перечисленных выше ведущих профессий, значительное их преимущество перед другими строительными рабочими;"

"закрепить за постоянными кадрами подрядных строительных организаций из вводимого в эксплоатацию в 1936 г. жилого фонда не менее 450 тыс. кв. метров, с капиталовложениями, предусмотренными на создание этого фонда в сумме 157,5 млн. руб." (то есть по 350 рублей за квадратный метр)

"Обязать советы народных комиссаров союзных республик, краевые и областные исполнительные комитеты ежегодно выделять из вновь вводимого в эксплоатацию жилого фонда жилую площадь для постоянных строительных рабочих;"

"установить для проработавших в одной строительной организации непрерывно в течение нескольких лет преимущества перед другими рабочими в предоставлении жилищной площади, направлении в дома отдыха и прочих видов культурно-бытового обслуживания."

Не забыли и об организации обучения

"развернуть в 1936 г. при строительных организациях и крупнейших стройках сеть специальных школ строительных мастеров с укомплектованием их из числа наиболее квалифицированных рабочих и бригадиров с производственным стажем не менее 5 лет;"

"пропустить всех мастеров (десятников), не имеющих специальной технической подготовки, в течение 1936 — 1937 гг. через школы строительных мастеров, заочное обучение или экстернат с тем, чтобы в 1936 г. охватить технической учебой не менее 30 проц. мастеров;"

"включить в программу всех школ и курсов по подготовке строительных мастеров (десятников) обязательное обучение механизированному производству работ по соответствующим специальностям;"

И во что все это выльется для конкретного человека:

"основной оклад мастера 1 разряда должен быть на 20 проц. выше, чем оклад мастера 2 разряда."

Правда, в постановлении было и "повысить существующие нормы выработки в среднем на 25 проц., в том числе по земляным работам на 10 проц., по бетонным работам на 35 проц., по кирпичной кладке — на 15 проц., по арматурным работам — на 65 проц., по плотничным работам — на 35 проц., по штукатурным и малярным работам — на 20 проц.", при этом "существующие расценки должны быть пересмотрены в сторону некоторого снижения при сохранении на существующем уровне первого разряда тарифных ставок рабочих, а фонд заработной платы строительных рабочих в 1936 г. должен быть увеличен, в связи с переработкой норм.", зарплатная сетка устанавливалась в соотношении 1:3 между начальным — первым и самым высшим — шестым разрядами рабочих, а для рабочих, занятых на средствах механизации — семь разядов с соотношением 1:3,9. Приличный стимул развивать свои навыки и овладевать техникой.

Примерно в таком же ключе было составлено и постановление от 11 февраля 1936 г. N 66 "Об удешевлении производства строительных материалов и строительных деталей".

И если в 1933 году подрядным способом — то есть по заказу специализированным организациям — было выполнено 25% от общего объема строительных работ, то в 1937 году — уже 48% — с 1936 года создавались всесоюзные и территориальные подрядные строительно-монтажные организации при промышленных наркоматах, и вскоре они дополнились созданием трестов районного значения. Все эти организации делились на общестроительные и специальные (по отоплению, вентиляции, канализации и др.) — последние были субподрядчиками, ответственными перед головным (генеральным) подрядчиком, а он, в свою очередь, нес единую ответственность перед заказчиком за сроки и качество работ — таким образом совмещали централизацию управления со специализацией рабочих и организаций.

Но уже к 1939 году эта многоступенчатая схема и количество строительных организаций настолько разрослись, что потребовалось создание наркомата по строительству, в ведение которого отходили наиболее крупные объекты, в основном тяжелой индустрии, и связанное с ними жилищное и культурно-бытовое строительство — прочее строительство оставалось за промышленными наркоматами — союзными и республиканскими.

Так что схема оставалась довольно сложной, что было нам на руку, так как позволяла укрыть наши новые строительные организации под крылом местных органов власти и предприятий местной промышленности и до поры до времени не светить их перед союзными ведомствами. Да, по факту все они были единым организмом, так как исследования и разработки, производство механизмов и стройдеталей, и собственно само строительство — все это координировалось из единого республиканского штаба по строительству — как мы его назвали — "Штаб по восстановлению народного хозяйства" — назвав его именно штабом, а не наркоматом, чтобы вывести из юридического поля, в котором пришлось бы работать будь это наркоматом, пусть и республиканским, тем более что в республиках и не был наркомата по строительству — только наркомат строительных материалов, а наркомстрой был только в союзных органах. А так — все было согласно законам о чрезвычайном положении, вот бы еще и продлить его подольше.

Причем до войны сама по себе попытка централизации и все эти постановления не привели к полному и окончательному решению всех проблем, более того — еще и в 1938 году объем работ, выполненных по подрядному методу, составил всего 40,7%, снизившись на 8% по сравнению с предыдущим годом — происходил отскок, вызванный устаканиванием новой системы, и лишь в 1939 этот объем снова начал увеличиваться, составив 45,8%. То есть было принято вроде бы правильное постановление, но народ на него, похоже, дружно забил.

Как забил и на другие постановления. Так, в одном из докладов отмечалось, что "Наличие большого объема внеплановых капитальных работ свидетельствует о том, что строительство, осуществляемое в порядке постановления СНК СССР от 19 сентября 1935 г., в практике получило чрезмерно широкое распространение. Для упорядочения производства внеплановых капитальных работ необходимо установить более строгий контроль за правильностью применения закона от 19 сентября 1935 г. как в части направления строительства, так и в соблюдении предельных лимитов и недопущении использования на внеплановое строительство фондируемых материалов в ущерб плановому строительству." А по наркоматам такое внеплановое фондирование строительства доходило до половины строительных работ. "Значит, и нам так можно" — смекал я.

В другом документе отмечалось — "Задание правительства о снижении в 1939 г. фактической себестоимости строительных и монтажных работ на 4% против сметной стоимости не выполнено. Всего по СССР фактическая стоимость строительно-монтажных работ за 1939 г. по отношению к сметной составила 110,2%, а за вычетом полученной компенсации в связи с удорожанием некоторых материалов, транспорта и повышением расценок на работы — 104,9% против 105,5 за 1938 г." — "Ага ..." — продолжал смекать я.

ГЛАВА 6.

И вот мы — еще в начале моей тут деятельности — и приняли все эти же постановления на вооружение — на тот момент — для промышленного строительства. Причем приняли на вооружение обе части, хотя и несколько странным способом. Ведь с одной стороны, за прошедшие два предвоенных года тут было сделано уже немало в части улучшения строительного дела — и по механизации, и по подготовке кадров, с другой стороны — война ведь ... она все и спишет. Поэтому для калькуляции себестоимости мы применяли все те способы, что были описаны в данном положении в разделе по недостаткам — и кустарщину, и недостатки проектно-сметной документации, и завышенные объемы работ — скажем, в реальности траншею копал экскаватор два дня, так мы ставим работу семидесяти землекопов в течение недели, причем это рабочие не первой, а как минимум третьей категории. То же и с планами работ — нужен, скажем, легкий сарай для сварки корпусов БМП — ставим в планы капитальное сооружение с фундаментом глубиной три метра и железобетонными стенами — "все-таки бронетехника !", и так как сарай с помощью наших (ну то есть довоенных) щитовых конструкций ставится за два-три дня, то мы в отчете ставим срок строительства в шесть недель, за счет чего выгадываем на калькуляции работ, которые на самом деле не производились, а так как по нормам такие сооружения строятся минимум за три месяца — ставим и завышенное привлечение рабочей силы (естественно, "работавшей" "вручную"), и повышенные расценки за переработки, и премии за досрочное исполнение работ — все согласно тому постановлению. Потом, конечно, здание "оказывается разрушенным" в результате налета немецких бомбардировщиков, мы его смело списываем с баланса — и все по новой, только теперь уже ставим действительно то что было в планах.

Причем летом 1943 мы эту деятельность по прикрытию промышленного строительства уже понемногу сворачивали — спрятать наличие огромного числа техники было уже практически невозможно, хотя до этого мы в постоянно выходивших репортажах о таких "стройках" создали устойчивое мнение, что республику отстроили вручную — мы ведь писали о героическом и самоотверженном труде десятков тысяч землекопов, каменщиков и бетонщиков, которые своими руками возводили столь нужные для производства вооружений здания, даже размещали фотографии, на которых десятки и сотни человек в поле махали лопатами, выгребая землю из глубокой траншеи. Ну да — траншея-то была уже отрыта экскаватором, а народ мы нагоняли под предлогом окончательной доводки — не хотелось всем рассказывать для чего на самом деле нужны такие фотографии. Делом же фотографов было взять такой ракурс, чтобы по нему нельзя было определить где именно проводились работы, чтобы какой-нибудь экскаваторщик не начал вдруг вещать в чайной что нифига там не махали лопатами неделю десятки человек, он там все один за два дня сделал. Места-то строительства мы также не называли "по соображениям секретности", а фотографам, особенно тем кто не был введен в курс дела, а это подавляющее большинство, говорили — "побольше людей, поменьше окружающей обстановки, чтобы соблюсти секретность и показать именно героический труд людей". Общие планы снимали только если отгоним технику, чтобы показать масштабы какого-нибудь особенно значимого строительства.

Впрочем, техника все-равно "просачивалась" в фотографии — то захватят кадром работающий на заднем плане экскаватор, то просто сфотографируют и затем разместят в газете линейку выстроившейся перед рабочей сменой техники — таких проколов становилось все больше и шило в коте было утаить все труднее. Да, когда такие фото выходили в печати, мы потом вдогонку слали статью о постепенном насыщении техникой наших строек, но еще немного — и количество перейдет в качество. Так что для жилищного строительства по сути уже оставались "хвосты" этой деятельности — как раз та мелочевка по установке дверей-косяков-лестниц, ну и основной "навар" пойдет уже с самого строительства крупными панелями.

Ну и ладно — пока выходило, что еще за год таких действий — к середине сорок четвертого — наши строительные организации накопят более трех миллиардов "собственных" средств, поэтому они смогут участвовать в конкурсах на получение подрядов без привлечения банковских кредитов — при таких накоплениях, да с поэтапной оплатой работ — оборотных средств должно будет хватать и на зарплаты, и на покупку стройматериалов, топлива и электричества, и на обучение рабочих, да и основные фонды — то есть строительная техника — будут уже накоплены или как минимум оплачены, точнее — "оплачены", так как всю ту разницу между отчетами и фактом строительные предприятия не видели — эти деньги шли напрямую производителям строительной техники, откуда техника поступала стройорганизациям — мы просто исключили из этого круга собственно начальников стройорганизаций чтобы у тех не возникало соблазна увеличить зарплаты, а чтобы не подставлять их подписыванием липовых отчетов и бухгалтерии, все эти начальники были по формальному штату не начальниками, а техническими руководителями, а вот "начальниками" были липовые личности в трестовых конторах, которые к тому же претерпевали постоянные реорганизации — еще по своему времени я помнил, что раз затеяли реорганизацию — значит хотят скрыть следы свой деятельности. Вот и мы их прятали в клубке бумажных потоков, которые к тому же постоянно "гибли" в огне пожаров и "в результате бомбардировок", оставляя после себя только сводные ведомости, без первички, а значит и без следа к конкретным людям или тем более к фиктивным личностям — последние к тому же часто "гибли" на фронте. А без первички и без конкретных подписантов разгрести все эти завалы не представлялось возможным. Оставили, конечно, следы к нескольким сотням нарушений — конечно, не таких явных и крупных как вся наша деятельность — только чтобы возможным проверяющим стало понятно, что некоторый бардак конечно присутствует, но ничего критичного нет. Все как у людей.

Так что стройорганизации выйдут к началу массового строительства вполне упакованными техникой и костяком специалистов организмами, и теперь оставалось только привести в соответствие бюджеты местных советов, да создать "накопления" населения которые и будут заказчиками всех этих строек, соответственно, все дополнительные миллиарды должны будут "проходить" через них. "Проходить", потому что реальных денег лучше тоже в руки не давать — все должно было пойти только на оплату жилья.

В этом плане тоже уже было несколько вариантов. Например, много мы активно списывали на разрушения немцами — в моей истории фашисты нанесли ущерба БССР и ее народу на 75 миллиардов рублей (если я правильно запомнил цифру), поэтому и мы могли смело списать пять-семь, а то и десять миллиардов, и тем самым выделить из республиканского бюджета средства на восстановление, которое на самом деле будет средствами прежде всего на жилищное строительство. Да и население денег понемногу копило — самостоятельно либо нашими трудами на тех фиктивных вкладах, что мы уже наоткрывали за счет этого бюджетного левака — типа заработали повышенной производительностью — и о которых лица, на чье имя и открывались эти вклады, были даже не в курсе, тем более что большинство вкладов было на предъявителя и будут привязаны к конкретному человеку уже когда будем формировать ЖСК.

Конечно, средств требовалось еще больше — "накопленные" "населением" за прошедшие два года пара миллиардов — это всего на четыре миллиона квадратных метров, нам же, напомню, требовалось построить сто пятьдесят миллионов — то есть население в виде ЖСК, местные советы, предприятия — они как бы должны будут выложить 75 миллиардов рублей за построенное для них жилье. Совпадение этой цифры с нанесенным немцами ущербом меня, конечно, впечатляло и наводило на разные мистические мысли.

А сама цифра наводила на мысли грустные. Ведь это аж 7,5 миллиардов рублей в год исходя из десятилетней программы строительства. С учетом, что весь бюджет БССР в 1940 году был 2,1 миллиарда ... такие деньги стандартными средствами взять было неоткуда. Это бюджет НКВД СССР за 1940 год, и выше были только расходы наркомата обороны — 47 миллиардов — и наркомата ВМФ — 10 миллиардов. Все остальные тратили меньше — Наркомздрав СССР и тот тратил 1,9 миллиарда, из них 1,6 — пособия многодетным матерям — то есть на собственно здравоохранение оставалось не так уж и много — 300 миллионов, то есть по полтора рубля на каждого жителя СССР, хотя там были еще и республиканские, местные бюджеты ... Но то — союзный бюджет. Бюджет же довоенной БССР был, повторю, 2,1 миллиарда рублей на все про все. В гораздо более многочисленной РСФСР — и то всего 25 миллиардов, в УССР — 8.

В принципе, у меня в голове бродила мысль вообще обойтись без всех этих финансовых плясок. Ведь общая численность занятых в строительстве во всем СССР, скажем, в 1937 году составила 1,576 миллиона человек, а в 1940-м — 1,563 миллиона. То есть, в принципе, раз мы в военное время смогли снарядить и содержать армию почти в три раза по численности больше чем все строители Союза, то уж на стройку сможем найти достаточно людей — просто такой же мобилизацией, но уже трудовой. Тем более что это потребуется лишь в ближайшие три года, когда потребуется много ручного труда — потом механизация подтянется и отладится, народ ею овладеет — можно будет и снизить численность рабочих в строительстве. Соответственно, трудовая мобилизация не потребует вообще финансов кроме как пайкового содержания — как сейчас в армии. Соответственно, себестоимость жилого метра будет не 500, а скажем 50 рублей — если принять, что производители техники и стройматериалов также будут на мобилизационном положении, то есть на пайках. А пайки мы могли стряпать сколько угодно — и за счет обязательных поставок с крестьян и огородников, и за счет совхозов. То есть если половину республики перевести на такой товарный бартер — продукты в обмен на труд, с выдачей сразу по талонам, без пропускания всех этих товаров через торговую сеть, точнее, через денежный оборот, то денег — в смысле советских рублей — потребуется гораздо меньше — только копеечные затраты на оплату тех самых обязательных поставок ну и по 10-20 рублей в месяц денежного содержания рабочим — в дополнение к пайкам — как и сейчас в армии. Да, попахивало троцкизмом с его трудовыми армиями, но идея выглядела уж очень привлекательной — Лейба все-таки был не дурак, и в условиях развала денежной системы только таким способом и можно было бы восстановить и затем развивать промышленность. Ну а у нас хотя и не развал, но количество доступных денег не позволяло законно проводить такие масштабные проекты экономическим способом.

Хотя тоже — как посмотреть. Ведь один день войны обходился СССР в 362 миллиона рублей, 10 миллиардов в месяц — а это 25 миллионов месячных зарплат. То есть не будь войны — СССР мог бы оплатить работу этих людей, причем работу, направленную на мирное созидание. Например, на производство токарного станка ДиП-200 по нормам требовалось 678 часов. Даже если в месяце 160 рабочих часов — возьмем уже мое время — то на один станок потребовалось бы всего 4 человеко-месяца — то есть вся эта армада смогла бы изготовить (пусть и чисто теоретически) за месяц 6 миллионов токарных станков. А по новым нормам с 1939 года — 534 человеко-часа на станок — уже почти 8 миллионов. Револьверных станков с их нормами в 2400 часов — тоже много — полтора миллиона, и даже паровозов с угольным отоплением — при норме 13 425 человеко-часов — 300 тысяч штук. То есть, если не принимать во внимание издержки по организации работы такого множества людей, недостаточную квалификацию многих из них для нужных операций и отсутствие необходимого оборудования на такую армаду, то эта "армия" могла бы каждый месяц закрывать потребности в одном виде оборудования или транспорта. На годы вперед. Ведь в 1940 году СССР выпустил 58,4 тысячи металлорежущих станка, пусть и разных конструкций. То есть — несколько дней работы — и выполнена годовая норма выпуска станков. Вот во что обходилась нам война. Ну и мы с ней обойдемся так же.

В принципе, до войны на это и выходили, и даже более грамотно — постепенно взращивая кадры и увеличивая механизацию, а то и автоматизацию. И уже безо всяких трудовых армий, так как денежная система была стабильна и оплату труда можно было проводить через всеобщий эквивалент, а уж работники сами решали на что его тратить, пусть в основном это и был тот же самый набор продуктов и товаров, что и в пайках. Соответственно, если действовать нормальными экономическими методами, то и нам, чтобы прокормить эту армаду, при средней зарплате в 500 рублей — ладно, повысим относительно довоенных на двадцать процентов — потребуется 750 миллионов рублей ежемесячно — 0,75 миллиарда. В год, соответственно, 9 миллиардов. Надо было думать откуда их брать. Да пусть даже у нас будет работать на строительстве не довоенные полтора миллиона человек как было во всем Союзе, а всего миллион — это все-равно будет существенной силой, да и денег потребуется чуть поменьше — уже 6 миллиардов в год. Причем это будут уже достаточно квалифицированные кадры — ведь глазомер снайпера и способность рассчитать упреждение и снос требуются и при работе с краном, мехвод — это по сути готовый бульдозерист, ну а командиры экипажей и отделений — это прорабы — мы сейчас разрабатывали методички с последовательностью строительных работ — что за чем выполняется, какие материалы необходимо иметь к началу работ, на каком участке и в какое время, что необходимо контролировать — все по аналогии с методичками, что мы составляли для армии — чтобы людям было привычно работать хотя бы в этом плане.

Правда, это все-равно было в три раза больше государственного бюджета БССР на 1940 год — в нем и доходы, и расходы составляли всего 2 миллиарда рублей. Мы же — в смысле, пока только я — лишь на строительство хотели отправить 6 миллиардов, тогда как до войны расходы наркомата промышленности строительных материалов БССР составляли всего 10 миллионов, а доходы — всего 6 тысяч. Но это — только строительных материалов — как такового наркомата строительства тут не было — наркомат по строительству был только в союзных органах, но не в республиканских — вот там расходы составляли 0,6 миллиарда рублей. Правда, многое по строительству проходило по бюджетам местных советов — в БССР их расходы составляли почти полтора миллиарда, то есть три четверти всего бюджета республики, пусть это и не только по строительству. С другой стороны — ведь сейчас мы как-то же смогли содержать гораздо больше людей. Точнее — понятно было как — боец получал в месяц всего 50 рублей, а не 500, остальное — все то же пайковое содержание, которое не требовалось переводить в денежный эквивалент так как оно шло напрямую натурными поставками от крестьян. И такое десятикратное снижение потребной наличности — как раз до союзных 0,6 миллиарда, конечно, позволит уложиться в довоенный бюджет республики, но вот согласятся ли люди и дальше жить на пайке еще два-три года — это было под вопросом. Хотя, конечно, вспоминались рассказы, что в моей истории людей демобилизовывали и через два, и через три года после окончания войны — то есть вроде бы уже нет необходимости их держать в армии, ну кроме угрозы со стороны западных "демократий", но вместе с тем эти люди не участвуют во восстановлении страны. В общем, были и безденежные варианты, так что если что — попробуем действовать по ним, но надо поискать и обычные способы.

В том числе как нарастить денежную массу внутренними резервами самой республики. Потом-то, когда жилье будет построено хотя бы в половинном объеме, должно стать проще — жители будут платить за проживание в этих домах арендную плату и коммунальные платежи советам и организациям, на чьем балансе будут дома, туда же — коммунальные услуги. Более того — помещения в домах могли сдаваться в аренду предприятиям, организациям, кооперативам и обществам. Скажем — захотело общество филателистов или партком проводить совещания — собрало деньги со своих членов, обратилось к домоуправу присмотренного помещения, и тот сдал его в аренду если оно свободно. И 5% этих средств должны были идти на содержание и ремонт непосредственно этого дома, а 95% — на те же цели, но любого дома, которым владеет данная контора. А конторой может быть совет, предприятие или ЖСК. Вот на ЖСК я и ориентировался, чтобы оседлать все эти потоки. А чтобы эти потоки были — в проектах домов предусматривались общественные помещения — либо встроенные в первых этажах, либо в качестве пристроек, как бы продолжающих само здание — магазины, парикмахерские, ателье и прочие бытовые услуги шаговой доступности все-равно будут нужны — вот с них и пойдет арендная плата в качестве добавки к коммунальным платежам и квартплате.

К тому же согласно закону можно было образовать "в городах, а также в рабочих, курортных и дачных поселках специальных капиталов жилищного фонда, предназначенных исключительно для возведения, восстановления и капитального ремонта жилищ муниципального фонда", средства в которые поступали из квартплаты и услуг ЖКХ после расчета с поставщиками — то есть чистый доход, с арендной платы за дома, сдаваемые гражданам и помещения, сдаваемые организациям — предприятиям, учреждениям, конторам, кооперативам, профессиональным и иным общественным организациям и единоличным арендаторам, арендная плата за торговые и складские помещения, взимаемая с тех же субъектов хозяйственной жизни, прочие поступления и проценты на эти капиталы. Соответственно, если руководитель указанных обществ не сидел сиднем, он мог построить какой-нибудь сарайчик и сдавать его под склады, или построить торговый павильон и сдавать его кооператорам, или отремонтировать подвал и сдавать его под контору или зал для собраний членов разных общественных организаций — и копить деньги на строительство жилья за свой счет. Конечно, это тоже будет "потом", когда все это будет построено, но уже и сейчас, чтобы накопить средств, мы стали активно применять это положение — стали строить склады, помещения, сдавать их в аренду под конский процент, его загонять в себестоимость продукции предприятий и торговых организаций, арендующих указанные помещения, за счет чего уменьшать союзный налог с таких предприятий, оставляя республиканский и местный нетронутыми — чтобы было меньше перечислений в Москву. Впрочем, порой обходились и без физических складов и помещений, рисуя все эти цифры на бумаге, к лету 1943 из двухсот миллионов рублей таких платежей в месяц сто шестьдесят миллионов — четыре пятых — были именно бумажными. Совесть не мучала — без меня тут вообще никаких бы налогов не было.

Причем, и вопрос финансирования строительства за счет кредитов тоже еще не был окончательно мною закрыт, так как в том же постановлении была фраза "7. Разрешить хозорганам и местным советам в отдельных местностях оказывать содействие (строительными материалами и банковским кредитом на срок не свыше 5 лет) трудящимся при постройке ими своих жилых домов.". А чем наша местность была не "отдельной" ? Очень даже ...

Оставалось понять — а как вообще тут происходит кредитование. Оно происходило своеобразно. Если в период НЭПа в стране существовало множество коммерческих и кооперативных банков, то в 1930-32 годах была проведена реформа, которая все это причесывала под одну гребенку. Прежде всего, тогда запретили товарный кредит — то есть предприятия и организации не могли передавать другим предприятиям и организациям товары и потом ждать средств в оплату какое-то время — нет — заказчики должны были сразу оплатить поставленный товар (ну, с учетом сроков прохождения платежей), а уж откуда они возьмут деньги — это не должно было касаться производителя. А деньги они брали либо из собственных накоплений либо получали кредит в одном из банков. И банков было немного — собственно Госбанк, который занимался общей финансовой политикой и эмиссией, и несколько специализированных банков — Промбанк, Сельхозбанк, Цекомбанк, Торгбанк — они и кредитовали предприятия конкретных отраслей народного хозяйства. То есть имели узкую специализацию. Но вместе с тем были как бы частью самого Госбанка.

Насколько там все было завязано и контролировалось — это мне было пока непонятно, соответственно, не было понятно насколько мы можем залезть в эти кредиты чтобы получить средства. Но еще к концу 1942 года мне стало понятно, что наша система товарного кредитования, что процветала у нас тут почти полтора года — вот она как раз не особо законна. А точнее — вообще незаконна. Я-то ее сделал по старой памяти из моих времен, и система работала, зачастую позволяя обойтись вообще без системы денежных переводов, только взаимозачетами, пусть порой и довольно замысловатыми. А тут оказывается, что так делать нельзя — все надо проводить через деньги. На мой вопрос "Почему мне раньше не сказали ?" мои соратники ответили "Говорили, и не один раз". Ага. Это значит я самодур и разгильдяй. Да и других дел наверное хватало — более важных. Ну ладно — это мы уже начали исправлять — просто перевели все такие взаимозачеты на векселя, благо что Положение о переводном и простом векселе было принято в СССР еще в 1937 году, да и до того вексельное обращение тут присутствовало. А ведь вексель — по сути тот же кредит — то есть векселедатель обязуется оплатить векселедержателю некую сумму в определенный срок. Но — без необходимости привлечения банков и вообще налички — начиная с 1943 года мы развернули довольно широкую сеть вексельного обращения, переведя на нее весь товарный кредит и выполняя взаимозачеты на десятки миллионов рублей в день. Но тут, конечно, еще надо будет смотреть что там можно а что нельзя, а то оборот в сотни миллионов в месяц, даже больше чем рублевый — как-то странно ... и стремно — вроде бы финансовая система находится в ведении союзных органов, а мы тут создали фактически свою систему — пусть и не впервые, но обстановка уже другая — за нами пристально следят. И заодно смотреть как бы все-таки воспользоваться системой без ущерба для всех.

А то с отменой товарного кредита финорганы тщательно следили чтобы не возникала дебиторско-кредиторская задолженность между предприятиями, а вексель по сути этим я является. Поэтому максимально ускоренные взаимозачеты векселей были насущной необходимостью чтобы соблюсти существовавшую на данный момент законность и вместе с тем не стопорить производства, ну а если в дальнейшем все-таки получится использовать вексельные схемы для финансирования жилищного строительства, то тогда по сути нам не потребуется столько средств — то есть рублей — и тогда можно будет снижать количество приписок и соответственно степень укрывания серых потоков. Надо будет много читать-думать.

ГЛАВА 7.

Причем банковская тема казалась мне все более сомнительным занятием — не выходило ею воспользоваться, слишком все было законтролировано чтобы делать в ней хитрые ходы — ведь чтобы их делать, нужны конкретные люди, которые будут ставить свои подписи под документами, и много ли людей решится на подсудные дела — неизвестно, а если кто и решится — не факт что их удастся провести на нужные должности. А прикрываться фиктивными личностями — их паспортами — в мирное время уже наверное не удастся. Вместе с тем, кадровый потенциал в банках был тоже неплохой, причем это не только по части приход-расход, нет — эти люди шарили и в нормальных предметных областях.

Так, в течении тридцатых годов все эти спецбанки становились все большими специалистами по сопровождению "своих" отраслей. Например, самый интересный для меня — Промбанк — занимался финансированием капитального строительства заводов, жилья и тому подобного — то есть как раз моя тема. Но он не просто башлял кучу бабла, а делал это с умом — если в бюджете — государственном — союзном или республиканском — или конкретных организаций, или местных советов — в зависимости от заказчика стройки — были выделены средства для строительства какого-либо объекта, то эти средства перечислялись из конкретного бюджета на счет конкретной стройки в Промбанке, и дальше начинали выделяться уже банком согласно проектно-сметной документации этой стройки — посчитана калькуляция, скажем, подготовки территории в миллион рублей в течение двух недель на 300 и 700 тысяч в каждую неделю — банк выделяет первые 300 тысяч и смотрит — как они использованы, выполнены ли все работы, которые были предусмотрены в смете. Если выполнены — выделяет следующие 700 тысяч, и снова — смотрит. А если не выполнены — ждет выполнения, а если при этом средства оказались потрачены а работы не доделаны — начинаются разбирательства — потребуется ли еще денег на этом этапе и сколько, и если потребуется — за чей счет будет банкет — то ли выявились новые вводные факторы, неучтенные при составлении плана — от слишком близких грунтовых вод которые надо дополнительно отводить и укреплять грунты (и тогда на проектную организацию налагается штраф за то что проморгали и не заложили это в смету работ) и до слишком быстрых заморозков (и тогда стройка меняет технологию работ а то и замораживается), ну а уж если поломка бульдозера или просто растрата, когда деньги вместо топлива для бульдозера ушли на праздничный банкет — там будут свои ответственные — материально и уголовно (ну то есть снова "политические" репрессии). А если для стройки нет сметы — банк просто не выдает средств, согласно все тому же постановлению "О прекращении беспроектного и бессметного строительства" от 1934 года.

Это в идеале. А так-то, особенно поначалу, когда кадров еще не хватало, проверки хода строительства порой были чисто бумажными — строители передали в банк отчет, банк поставил галочку и выделил очередной транш, без проверки реального исполнения, проектные организации переделывали сметы по нескольку раз даже после начала строительства — как из-за недочетов, так и из-за изменения требований заказчиков, да и сами наркоматы и хозорганы, от чьего имени собственно и выделялись средства на стройки, часто меняли планы финансирования, перекидывая выделенные им в ходе согласования бюджеты между отдельными стройками.

То есть уже тут была возможность влезать в схему кредитования, да мы и влезали, когда моими распоряжениями местные конторы Промбанка выделяли средства на строительство. Но то было военное время, и мои указы проходили скорее всего из-за введенного чрезвычайного положения. В мирное же время наверное все будет по другому, а как — это мне было пока непонятно — ведь Промбанк получает средства на кредиты от Госбанка либо от предприятий, которые открыли в нем счета для накопления средств уже на свое капитальное строительство — то есть нам потребуется либо договариваться с Госбанком либо копить собственные средства, да уже и сейчас Госбанк настойчиво слал запросы когда и из каких источников будут погашаться задолженности перед конторами Промбанка и их отрицательные балансы. А я блин и не знал из каких, так что тут назревала конкретная жопа. Которая будет только разрастаться, так как копить собственные средства обычными — то есть законными — способами мы будем до морковкиного заговенья, Госбанк денег также не даст, так как там — все те же планы кредитования, в которые наши программы по несколько миллиардов просто не впишутся — в Союзе полно и других республик, и выделять одной такие средства никто не даст. Так что пока банковская тема в мирное время была сомнительной, оставалось подумать что можно выдоить из нее пока сохраняется военное положение.

И тут, как всегда, снова большим подспорьем стало наследие Маркса, который писал, что "при данной скорости обращения денег... общая сумма денег, находящихся в обращении на данном отрезке времени, определяется общей суммой подлежащих реализации товарных цен плюс общая сумма платежей, приходящихся на этот же период времени, минус платежи, взаимно уничтожающиеся путем погашения". То есть, увеличив скорость обращения денег, мы тем самым снизим потребность в них. И я знал как это сделать. Еще когда у нас действовала бартерная схема, тысячи работников специально организованных нами контор взаимных расчетов ежедневно учитывали десятки тысяч взаимных счетов, погашая товарные кредиты порой по довольно замысловатым схемам, с десятками промежуточных счетов и разделением сумм на множество потоков. Поэтому переход на вексельное обращение прошел без сучка без задоринки — просто таким образом стали взаимно погашать не сами счета-фактуры, а выставленные за них векселя. И, конечно же, все более важную роль тут начинала играть вычислительная техника, причем цифровая — раз конструктора и технологи так запали на АВМ, то и ладно — "меньше народа — больше кислорода", благо для учета матценностей и денег цифра подходит как нельзя лучше.

Тем более что автоматизация учета велась тут уже давно — когда я услышал слова "Машиносчетная станция" — я даже сначала не понял о чем речь. Оказалось, что это было здание, все напичканное электромеханическими устройствами, и до войны все банковские документы обрабатывались на этой "фабрике механизированного учета". Я обалдел. Потом обалдел еще больше, когда узнал, что вообще многие расчеты по статистике и бухгалтерии тут уже умели выполнять машинным способом — на табуляционной технике. Которая имела давнюю историю.

Первые табуляторы начали применяться в конце 19го века в США для нужд армии и для переписи населения. Тогда их выпускала фирма Германа Холлерита, ставшая в 1924 году IBM. В 1907 году бюро переписи США наняло Джеймса Пауэрса — выходца из Одессы (не уверен что это его настоящее имя — жаль что не Остин) — в качестве механика по настройке этих табуляторов. Там он быстро понял как сделать табуляторы в обход патентов Холлерита (настоящий одессит !) и основал свою компанию — Powers Accounting Machine Company, которую в 1927 году приобрела Remington Rand. Так эти фирмы и шли конкурентами на мировом рынке. Устройства Холлерита были электро-механическими — отверстия в перфокартах позволяли соединяться контактам, и электрический ток воздействовал на исполнительные механизмы — электромагниты, которые либо толкали храповик механического счетчика — так выполнялся подсчет карт с определенным признаком (то есть пробитым отверстием), либо выбирался один из путей транспортировки карт — так выполнялась группировка на основе признаков. Конкретная программа обработки задавалась набором контактных гнезд и соединявших их проводов, а также установкой и удалением устройств — счетчиков, направляющих механизмов, перфораторов, принтеров — набор и функциональность устройств росли. Например, если одна позиция хранила признак мужчина-женщина, а другая — женат-холост, и с помощью проводов было настроено увеличение счетчика если в обеих позициях была пробивка, то система подсчитывала всех женатых мужчин, а если на другой счетчик было выведено условие пробито первое отверстие И не пробито второе — то этот счетчик вел подсчет холостых мужчин — и так далее — за один прогон карты через подсчитывающее устройство можно было подсчитать сразу несколько показателей. А Пауэрс сделал то же самое, но на механических переключателях — механический штырек проскакивал в отверстие в перфокарте и точно так же, но без электромагнита, приводил в действие храповые механизмы. В 1919 году Фредрик Булл также сконструировал свои табуляционные машины — проще и дешевле холлеритовских, которые к тому же постоянно глючили — сам Булл умер в 1925 году, но сейчас машины его конструкции продавала французская Compagnie des Machines Bull.

И возможности машин постоянно росли. Уже в начале 20го века они умели не только подсчитывать и сортировать, но и печатать цифрами подсчитанные суммы, в двадцатых — стали использовать как банковские чеки — ведь пробивать можно не только признаки есть-нет, но и числа — например, каждый ряд — отдельный разряд, цифра, причем в каждом ряду пробито только одно отверстие, соответствующее цифре в этом разряде (в такой же one-hot-кодировке в мое время кодировали признаки для нейронных сетей) — и с помощью электро-механических механизмов будет провернуто колесо счетчика соответствующего разряда на количество делений, соответствующее цифре в этом разряде (то есть пробитой позиции). А заодно табуляторы научили печатать еще и буквы (что круто), и подсчитывать итоги — по подгруппам и общие (а это еще круче), и вычитать. Сортировка по группам могла выполняться за несколько проходов — скажем, чтобы отсортировать по трехзначному полю, пачку карт требовалось прогнать через сортировщик три раза, каждый раз выбирая очередную позицию. По алфавиту сортировали почти так же — буквы в ряду кодировались двумя отверстиями — стандартными 0..9 и зональными 0..2 — такими же отверстиями, но обрабатывавшимися немного по другому. То есть в кодировке было предусмотрено всего 30 символов, для других алфавитов просто увеличивали количество зон. Соответственно, на первом прогоне сортировка шла по цифровым позициям, а на втором — по зональным. Если надо было сортировать не по одной, а по нескольким буквам — операция повторялась соответствующее число раз — главное правильно задать номер колонки, из которой будут браться данные для значения, ну и потом аккуратно собрать пачки карт из каждого из десяти карманов, куда они попадали после очередной сортировки (ну или из трех-четырех карманов — если сортировка шла уже по зонам).

Более того — их начали применять для научных расчетов. Так, в 1929 году астроном Лесли Комри с помощью табуляторов рассчитал движение Луны с 1935 по 2000 год — на 500 тысячах карточек с помощью 20 миллионов дырок он набил интерполяции для быстрых преобразований Фурье и так и сделал расчеты. Офигеть. Позднее его вышибли с работы за несанкционированное использование табуляторов, так он организовал свою фирму по машинным вычислениям и сейчас занимался расчетами траекторий падения бомб. Да и другие использовали табуляторы, например, для расшифровки немецких сообщений. В общем — как это оказалось неожиданным для меня, перфокарты были пригодны не только в качестве закладок для книг и карточек для коротких заметок по темам — нет, это был вполне рабочий инструмент для учета и расчетов.

В тридцатых табуляторы научили умножать и делить — насколько я понял, последовательными сложениями и вычитаниями — хоть и медленно, но все-равно впечатляет. В 1931 появился термин Super Computing Machine — так назвали табулятор общими размерами метр на два на 60 сантиметров, установленный в статистическом бюро округа Колумбия, США — машина могла не только считать-складывать простые числа, она могла вычислять и складывать квадратные корни, возводить числа в степень до десяти. В тридцатых IBM создает коллатор — устройство для сортировки карт в цифровом или алфавитном порядке — а это по сути база данных, только электро-механическая, хотя уже и с электронными компонентами — фотосчитывателями. К 1937 году с помощью таких устройств IBM ежедневно обрабатывала в своих центрах по 10 миллионов перфокарт. И чуть раньше — с 1934 года — появились электрические бухгалтерские машины — Electric Accounting Machine — которые могли использоваться для подсчетов, учета, печати выставленных счетов, чеков, этикеток — через десять лет только IBM самостоятельно обслуживала более десяти тысяч таких устройств, а в середине тридцатых ее продукцию использовали более трех тысяч пользователей правительственного, промышленного и государственного секторов, годовая арендная плата 17 тысяч табуляторов и прочей техники составляла 13 миллионов долларов. На табуляторах IBM обрабатывалось в год 3 миллиарда перфокарт (80% рынка), и если в 1930 году платежи от госорганов составляли 1,5% доходов фирмы, то в 1940 — уже 10%, а вообще аренда табуляторов приносила 75% выручки (еще 15% — продажа перфокарт и 10% — пишущих машинок), и в аренду фирма сдавала 10 тысяч табуляторов, 2 тысячи умножителей, 25 тысяч перфораторов и 10 тысяч сортировок. Мощь. Понятное дело, что IBM'овская Dehomag предоставляла всю эту технику нацистам, чтобы тем легче было вести учет уничтоженных людей.

Так что с техникой автоматизации учета тут было все довольно неплохо — она могла подсчитывать, суммировать, подбивать итоги, сортировать и печатать — то есть выполнять практически все, что нужно для бухгалтерского, складского и кадрового учета.

Этим занимались и в Советском Союзе. Еще в 1926 году Евсей Либерман, работавший в Харьковском институте труда (насколько я понимаю, именно он потом был автором косыгинской реформы в середине 60х годов), создал для завода "Серп и Молот" автоматизированную систему учета, которая могла составлять калькуляционные и зарплатные ведомости, таблицы расхода товаров, статистические таблицы — только на первом этапе расходы на учет сокращались в два раза, и машиносчетная станция завода стала первой в СССР станцией механизированного учета на производстве. Как писал сам Либерман — "Эти электрические машины означают дешевую энергию для просвечивания хозяйственных процессов на той глубине, на которой становятся видимыми их корни и причины" — я почитал и его статью "Машины аналитического учета", опубликованной в 1927 году в журнале "Техника управления", и статью Дунаевского "Предпосылки механизации учетного дела" там же, да и вообще таких статей было немало.

Как и дел — так-то первые табуляторы использовались в России еще до Первой Мировой — в Москве они печатали чеки за использование электроэнергией, а во второй половине двадцатых все больше счетных машин появляется на транспорте, в ЦСУ, банках — к 1932 году в СССР действует уже 20 машиносчетных станций и 3 фабрики механизированного учета — это не считая более мелких машиносчетных бюро и отделов на заводах. Всего же в стране были уже десятки комплектов счетно-аналитических машин. Конечно, это на порядки меньше чем в США, так как до начала тридцатых техника была в основном либо самодельная либо заграничная. Но уже с 1929 года трест Точмех начал выпуск самого простейшего, но и самого массового устройства — перфоратора — по тысяче штук в год. В 1931 году организуется САМ — завод Счетно-Аналитических Машин, и с этого времени нарастающим валом пошла техника собственного производства — к 1939 году выпущено 200 комплектов, что позволило организовать 40 машиносчетных станций в промышленности и еще 8 — в Госбанке, что позволило окончательно отказаться от аренды табуляторов IBM.

Первый табулятор САМ позволял суммировать числа и печатать их на бумаге, в 1938 году появилась модель с возможностью вычитания, с середины тридцатых выпускались и перфораторы, и сортировщики производительностью 36 тысяч карт в час — я полистал и книгу "Машинизация учета" от 1940 года, другие книги и справочники по этой теме что попались на глаза. Хотя когда под статьей "Руководство по работе на счетно-аналитических машинах" от 1931 года я увидел фамилию Винер, то моя челюсть с глухим железным грохотом упала на пол. Правда, потом я взял себя в руки — это был не тот Винер, который "Норберт", считавшийся в моем времени основателем кибернетики и прочего — нет, это был из наших — "Я.Е." — расшифровки инициалов я не нашел. Но статья была грамотная и интересная. Как и другие — например статья Кессельмана "Механизация счетоводства в американских учреждениях" в номере 9 от 1926 года журнала "Американская техника" — хотя тут меня больше поразила не столько статья, сколько вообще наличие такого журнала — советское руководство принимало большие усилия чтобы просвещать наших инженеров и техников. Как и журнал "Техника управления" — он и сам по себе был интересным, и статья "Учет отгруженного топлива с помощью машин "Пауэрс"" вышедшая в 1928 году тоже доставляла — и возможностями вычислительной техники, и задачами, которые на ней можно было решать уже в то время — это почти что современные мне компьютеры, только из металла, а не кремния, и лишь поэтому на них не было главных программ бухгалтера — "Косынки" и "Сапера". В 1940 вышел справочник "Оргатехника" (именно через "а"), где было представлено много моделей различных устройств для автоматизации учета, а в 1941 году вышла книга "Механизируем управленческий труд — создадим промышленность по оргатехнике" — то есть уже были готовы к глобальным изменениям.

Поэтому и наши новые системы были как бы продолжением довоенных разработок советских инженеров и экономистов, только на более высоком уровне. Ведь само по себе широко развернувшееся у нас сначала товарно-кредитное, а затем пришедшее ему на смену вексельное обращение требовало все большего количества ручного труда по учету и контролю. А я в свое время съел немало собак на всех этих учетах — и бухгалтерских, и складских — так что представлял и их возможности, и как надо делать. Поэтому, как-то насытив лаборатории и опытные производства вычислительной техникой, пусть по большей части и аналоговой, основную часть "цифры" я и пустил на автоматизацию учета, и так получалось даже лучше, так как наши "ученые" пока не умели работать на "цифре" — для них мир уравнений был непрерывным, а не дискретным, к тому же у нас еще не было достаточного набора библиотек, чтобы перевести расчеты на дискретные вычисления, тогда как АВМ как раз позволяли работать еще "по старинке" — в аналоговом аду.

ЦЭВМ тоже понемногу подтягивались, но на некоторое время их "природная" дискретность стала главным доводом для их применения именно в автоматизации учета — скажем, если в системе хранить только остаток средств на счету, да под каждый счет выделять отдельную ячейку памяти без хранения номера самого счета, да иметь алгоритм вычисления адреса ячейки на основе номера счета, то в каждом килобайте можно хранить аж 250 счетов — их остатков. Ну пусть даже сто — тоже немало. То есть — пришел счет — и предприятие автоматически выдвигает в его оплату вексель с обязательством об оплате, счет уходит в минус. Точнее — даже не само предприятие, а ЭВМ, одновременно распечатывая сам вексель с нужными суммами и названиями векселедателя и векселедержателя — тут, конечно, килобайтом не обойтись — названия-то тоже надо откуда-то брать, но и предприятий у нас не бесконечное количество. А когда этому предприятию оплатят какой-то вексель, выданный уже ему — часть минуса на его счете погашается, тоже автоматически. И в конце дня, если на счете все еще остается минус — тогда происходит кредитование уже за счет векселя местных советов или республиканского векселя — в зависимости от того, кому было подчинено данное предприятие. Хотя вскоре мы окончательно перешли со схемы работы через расчетные счета на работу через контокоррентные, которые допускали отрицательные остатки на конец дня, поэтому все эти векселя уже не требовались в таком количестве и вместе с тем законность была соблюдена.

То есть приходящие средства не лежали на счетах, они сразу шли на оплату задолженностей, даже не дожидаясь что руководители предприятий и их бухгалтера подпишут нужные первичные документы — "все ж свои". Конечно, случались и проколы — либо выставят неправильный счет, либо просто кто-то смухлюет, попробует захапать себе с чужого счета больше положенного — не без этого. Но такие ситуации все-равно выявлялись и исправлялись в течение двух-трех дней, в процессе сверки первичных документов — заодно, в качестве дополнительного бонуса, выявляли и нечистых на руку работников и руководителей, естественно, с понижением в должности и запретом на дальнейшую работу руководителем или материально ответственным лицом. Навсегда. Крыс ведь тоже надо выявлять, а для этого нужна приманка, мимо которой они никак не смогут пройти. А если просто накосячил — то с ограничениями по доступным суммам. Основным же профитом было то, что количество средств, необходимых для обеспечения платежей, стало гораздо меньше, а значит больше можно было увести на накопления. Мне вообще порой казалось, что нам для поддержки оборота достаточно одной "неразменной" ((ц) Стругацкие) копейки, которой мы сможем оплатить и погасить все счета. Если бы, конечно, сделать более ритмичным и отзывчивым само производство — сейчас-то оно работало с использованием складов, то есть часть средств все-равно подвисала. Но все-равно — с развитием этой схемы автоматизированных расчетов выходило, что потребность в оборотных средствах снизится раз в сто — до нескольких десятков миллионов рублей. Все за счет ускорения оборота из-за этой самой автоматизации, когда человек участвует только в качестве задающего указания по платежам и затем последконтроля, но из самого процесса оплат исключен. Красота и идеал.

Тем более что и свои расчетные конторы мы вскоре ввели в русло принятой в СССР деловой практики. Так, с 1931 года при госбанке начали создаваться отдельные конторы — Бюро Взаимных Расчетов — БВР, через которые предприятия могли расплачиваться друг с другом через систему взаимозачетов — как раз наша схема. То есть счета приходили-уходили, и раз в несколько дней подбивалось сальдо требований и обязательств по каждому счету в БВР и на основе этого на него заносились или списывались суммы, и на расчетный счет в Госбанке шла уже итоговая сумма — сколько зачислить или списать. Но эта довоенная система хорошо работала, когда все рассчитывающиеся предприятия были расположены рядом — ведь для проведения платежа в банк было необходимо предоставить первичные документы — накладные, акты получения или передачи товара и тому подобное. Когда платеж идет контрагенту в том же городе, то есть когда все находятся рядом — да, отлично — сбегал-отдал-учли, но когда контрагент находится в другом городе — снова проблема — либо открывать счет в БВР того города (если там вообще есть БВР) и возить туда документы (а без них платеж не проведут), либо пользоваться обычной системой переводов непосредственно через Госбанк — тогда документы можно отнести в его контору и там все переведут без необходимости ехать в тот город (но это будет на круг не слишком быстрее из-за медленной работы самого Госбанка).

Вот мы и открыли кучу БВРов, которые стали работать в параллель, а по сути вместо расчетной сети Госбанка. Да, совсем без Госбанка обойтись не удавалось — требовались и его ответственные сотрудники чтобы учредить БВР, требовалось отражать по расчетным счетам итоговые суммы. Первую проблему решили просто — нашлось несколько человек, которые могли по своим полномочиям учреждать конторы БВР и согласные пойти на риск сотрудничества с непонятно откуда взявшимися людьми исходя из разных соображений, но как правило — просто исходя из текущего расклада — на территории, на которой было объявленное положение, все ведомства должны были подчиняться военному командованию, а им здесь были мы. Мы и оформили приказ открыть эти БВР и назначить ответственных лиц, которых мы вскоре заменили на фиктивные личности — сами-то физические лица никуда не делись, и так и продолжали работать в системе Госбанка или в БВР, так как грамотно поставить и поддерживать учет — тут нужен человек, проработавший в системе не один год, но все документы подписывались именно от лица этих фиктивных руководителей. Правда, по этой линии ко мне тянулся жирный след махинаций — этих фиктивных лиц назначили моим непосредственным приказом, а реальные руководители — они ведь видели что происходит, просто не могли ничего поделать, так как военное положение, обязаны подчиняться. Стремно, ну да ладно — семь бед — один ответ — мне все-равно нужна была полностью подконтрольная расчетная система, чтобы наладить более быстрый обмен первичкой, а протолкнуть это через Госбанк быстро не получится — быстро люди не поймут что им предлагают, а когда поймут — пройдет много времени. А надо сейчас.

ГЛАВА 8.

И для ускорения обмена первичкой мы установили между БВР систему шифрованных расчетов — данные по платежам передавались в виде шифров, то есть все что ими передавалось считалось надежным. Соответственно, предприятию не требовалось везти документы в БВР города, в котором находились поставщики — предприятие передавало документы в свой БВР, где их проверяли и отправляли шифровку, а уж документы затем развозили централизованно, силами БВР — согласно инструкциям это требовалось для архивов, но теперь передача бумаги не тормозила сами расчеты и снижала трудовые затраты предприятий, причем существенно. Профит всем кроме меня, подписавшего приказы на введение такой системы без одобрения центральных органов.

И "ввиду военного положения" такой упрощенный порядок расчетов работал. И работал быстро — средства оказывались на счету получателя менее чем через полчаса после поступления документов в БВР плательщика, даже несмотря на то, что счета могли находиться в БВР разных городов. А в БВР получателя предприятие уже могло выставить очередь своих платежей, которые автоматически исполнялись после поступления очередных порций средств, так что бухгалтеру предприятия не требовалось ежечасно звонить в БВР и проверять поступления чтобы сразу же сайгаком мчаться туда и проводить свои платежки, более того — и операционному работнику тоже не требовалось проверять эту очередь — только ввести ее в ЦЭВМ — и дальше все работало автоматом.

Впрочем, летом 1943 многие бухгалтера уже просто сидели под одной крышей с БВР и работали не на предприятиях, а в обслуживающих их бухгалтерско-юридических конторах, на предприятия же шли лишь отчеты о проводках, а оттуда — распоряжения о новых платежах, точнее — заключенных договорах на поставки и продажи — с сумами, сроками — а платежки составлялись на основе этих договоров — практически вся бухгалтерия велась внутри этих централизованных контор. И тут тоже получалась приличная экономия — все-таки платежи на конкретном предприятии — штука неравномерная, бывают и вал платежек, которые необходимо провести и учесть, а бывают и периоды затишья. Поэтому с централизацией можно было посадить одного бухгалтера на ведение нескольких предприятий.

Более того — мы уже обкатывали подобие системы банк-клиент моего времени, только на основе телеграфного оборудования. Маршрутизация сообщений между аппаратами была уже на вполне современной мне сетевой структуре, благо что цифровые ЭВМ это уже позволяли. Хотя адресацию абонентов еще привязывали к географическим точкам, то есть она была скорее не TCP/IP с этими таблицами и масками маршрутизации, а телефонного типа, только помимо кода города существовали и поля для кодов узла связи внутри зон, а маршрутизация выполнялась все-таки по дереву — если сообщение не принадлежало абонентам данного узла, он отправлял его только наверх или только вниз, а не вправо-влево-кудаугодно. Да и размер адреса был два байта — а 65 тысяч адресов, как и 640 килобайт, хватит для всего ((ц) Билл Гейтс) — как раз один байт для адресации узла связи и один — для конечного абонента.

Линии же связи прокладывали не только проводами, но и радиорелейными линиями, а обмен сообщениями мог вестись уже не только между предприятием и банком, но и между самими абонентами-предприятиями — получалось что-то типа мессенджера, по которому директор одного предприятия мог на клавиатуре отстучать другому "Когда ждать поставки по заказу 61/10.07.43 ?", а тот ему ответить "Когда оплатите счет номер 23/12.07.43". И так можно было переписываться хоть до посинения, не забывай только заправлять ленточки в телеграфный аппарат, который по сути становился обычным принтером.

Правда, так как сами конечные аппараты пока были без памяти, то на время отправки и приема сообщений часть линии от узла до конкретного абонента была все-таки занята — сообщение накапливал уже сам узел маршрутизации и затем отправлял его целиком получателю. Но выделять всю линию от отправителя до получателя уже не требовалось — середина сети отправляла сообщения пакетами, а не по-символьно по мере их набора на аппарате отправителя или печатания символов на получателе — это уже была огромная экономия и разгрузка линий связи, что, собственно, и позволяло ввести систему практически на уже существующей проводной инфраструктуре.

А мы к тому же постепенно наращивали количество узлов связи, где и требовалось-то несколько килобайт памяти чтобы временно — пока не будет набрано или напечатано сообщение — хранить их для отправки или после приема и до конца печати. И этих нескольких килобайт, в принципе, хватало для работы пары сотен абонентов — все-таки обмен сообщениями был не настолько велик — одно-два в час на абонента — это уже входило в практику, но пока народ еще не распробовал систему. Мы даже практически не заморачивались шифрованием — ну кто сможет прочитать цифровой код ? В принципе, могли прочитать код между узлом связи и конечным аппаратом, особенно если последний был подключен по проводам, а не по радиоканалу. Но тут уж обычные адресаты работали по стандартному коду, а если все-таки требовалась шифровка с каким-то абонентом, то в аппарат и в его приемную линию на узле связи ставили другую плату перекодировки, и соответственно, при нажатии в аппарате буквы "А", замыкались дорожки с немного другой распайкой перемычек, и вращающийся барабан, проходя своим подпружиненным контактом через выведенные на кольцо контакты кодировочной платы, отправлял в провод другую последовательность импульсов — главное, чтобы на том конце стояла плата с такой же распайкой — тогда оно будет расшифровано правильно и отправлено в сеть в нормальном — но уже цифровом — коде. И прием был таким же — приходящее на узел сообщение стандартного кода отправлялось на проводники соответствующей распайки, и сдвиговый регистр, проходя через нули и единицы, отправлял через усилитель импульсы в соответствии с ней же — и уже аппарат получателя, сдвигая шаговым механизмом контактную площадку, оставлял разомкнутыми контакты в соответствии с полученной буквой — ее-то и пропечатывала схема поворота многорядного барабанчика с буквами — мы отказались от механизмов обычной пишущей машинки с ее множеством рычагов под каждую клавишу.

И эта Система Мгновенных Сообщений — СМС — продолжала развиваться. Сейчас мы переводили прием и отправку СМСок на перфоленты — разделяли на конечных адресатах процессы приема-передачи и набора-печати — все-таки второе было гораздо более долгим процессом чем первое, и за счет такой конвейеризации мы могли существенно уменьшить время, в течение которого линия будет занята конечным абонентом. Соответственно, появлялась возможность посадить на одну и ту же линию нескольких абонентов, хотя пока за ее занятостью должны будут следить они сами — до Ethernet'a нам еще далеко. Ну или сделать отдельные ретранслирующие узлы, которые только и будут делать что с одной стороны — работать с каждым абонентом по выделенной линии, а с другой — общаться сетью с помощью каналов, разделенных по частотам или по времени — главное что в этих узлах уже не будет никакой памяти, а маршрутизацию сообщений по конечным абонентам можно будет сделать и жестко — перемычками и электромагнитами.

Соответственно, если к абоненту приходит сообщение, то оно отстукивается обычным перфоратором на ленте, после приема сообщения она немного продвигается чтобы их можно было разделять — и ждет следующего. А когда сообщения увидят — их оторвут, вставят в считыватель и распечатают. Отправка — таким же макаром — при печати будет пробиваться перфолента, затем ее вставят в передающее устройство и отправят. В итоге на каждого абонента потребуется два считывателя и два пробивальщика. Хотя — можно обойтись и одним считывателем — если пробивальщик нужен и для дежурства на линии, то есть его не возьмешь на время подготовки сообщения к отправке, то считыватель можно подключать к печатающему устройству для печати принятого сообщения и его же переключать к отправляющему устройству для отправки.

Впрочем, сейчас уже активно внедрялась и новая схема печати, а то все эти электро-механические букво-печатающие устройства все-таки были довольно сложной штукой, со многими рычагами и электромагнитами — мы разобрали и скопировали несколько образцов и выпускали их к марту 1943 уже по десятку в день и начали было разворачивать поточную линию по их массовому производству — со всеми приспособлениями и спецстанками их выпуск спокойно можно было поднять до полусотни в день, то есть каждый сутки можно было подключать полсотни новых абонентов.

Но мне это не нравилось — слишком много механики, что для меня — компьютерщика — всегда было как красная тряпка для быка. Но впихнуть в схему привычные мне принтеры, пусть даже матричные, все не получалось — это автоматом означало, что в конечные устройства потребуется включать цифровые схемы, что не хотелось и по соображениям секретности, и из-за недостаточности их производства. И тут я вспомнил про сегментые индикаторы. А ведь сегментные шрифты были известны еще с 1902 года, а сегментные индикаторы запатентовали еще в 1910 году в США. Правда, только семисегментный, которого хватало для отображения цифр и некоторых букв, но в мое время были и 14-, и 16-сегментные, причем последние отлично ложились в два байта.

Вот и выходило, что по проводам можно было предавать не то чтобы саму букву, то есть ее код, а передавать ее начертание сегментным шрифтом — то есть какие сегменты надо отпечатать чтобы в итоге получилось изображение нужной буквы. Да, так требовалось передавать в два раза больше данных, но во-первых сейчас их было не так-то много — еще был десятикратный запас пропускной способности даже существующих линий связи, а во-вторых — потом нам ничто не помешает делать перекодирование при приеме от абонента в более компактный код, передавать его таким образом по сети и затем перекодировать обратно в код абонента при передаче на конечное устройство.

Зато в конечных устройствах мало того что по прежнему не потребуется память и вообще цифровая обвязка, так еще существенно упрощались устройства печати — матричная печатная головка, только не из иголок, а из сегментов, управлялась битами из очередной пришедшей буквы — ее начертания, в котором каждый бит собственно и управлял соответствующим сегментом. То контактный барабанчик вращался, каждый такт устанавливаясь напротив контакта очередного сегмента, и если в это время из сети приходила единица — сегмент пропечатывался. И затем, прокрутив барабанчик по всем сегментам и отшлепав нужные, лентопротяжный механизм аппарата подставлял под головку следующий участок бумажной и красящей лент — и все повторялось. Сплошная механика с несложными аналоговыми схемами синхронизации с сигналами входного потока, чтобы вращение и протяжка соответствовали битам-сегментам и буквам соответственно.

То же и с набором сообщения — перемычки печатных плат задавали нужное начертание букв — их сегментов, и эта набивка шла на перфоленту, разве что для унификации оборудования мы ее оставили восьмибитной, поэтому набивка шла в два присеста — сначала первый байт, затем — второй. Но тут мы еще думали — может, для передающих устройств все-таки кодировать не начертание букв, а сами буквы, то есть применить старый — более компактный код. Но и тут мы еще думали, так как таким же макаром можно было делать и печатные машинки, а там такое кодирование не требовалось, так как замыкания контактов клавиатуры шли сразу с кодировочной платы на сегменты печатающей головки, зато унификация производства позволит существенно уменьшить трудоемкость. Пока остановились на том, что делаем только начертания, без перекодирования в более компактное представление. И вот — эта новая техника позволяла выпускать конечные устройства чуть ли не по две сотни в день — механика существенно упростилась, чуть ли не на порядок, поэтому аппараты можно было устанавливать уже не только в пункты связи предприятий, откуда еще набегаешься носить телеграммы, но в некоторых случаях — на самых ответственных производствах — и на рабочих местах бухгалтеров и директоров.

Конечно, новые шрифты были не совсем привычны, но зато позволяли наряду с русским алфавитом печатать и латинский (и вообще любую псевдографику, которую можно выразить имеющимися в наличии сегментами), и народ даже что-то там делал чтобы можно было печатать маленькие буквы, а не только большие — уж очень удобной оказалась схема. Более того — в новых версиях конструкторы уже заменили большие платы с проводниками микроплатами, где методами фотолитографии были вытравлены проводники шириной в миллиметр и расстоянием между ними также миллиметр, затем на них нанесена защитная пленка, протравлена в местах где необходимо создать контакты между пересечениями, и сверху нанесен и снова протравлен еще один набор проводников — так мы уже делали ПЗУ для хранения программ и констант, а также экспериментировали с микросборками, поэтому технология была уже не новой. В итоге кодировка символов стала умещаться на плате размером 130х40 миллиметров, и тут уж я не выдержал и подлил масла в огонь, сказав что можно вообще делать матричные шрифты — раз уж получаются сравнительно небольшие размеры, и создание всех пересечений можно автоматизировать, то, скажем, если делать шрифты размером 6 на 8 точек, то потребуется всего 6 плат размером 130х20 миллиметров — как раз на 65 символов в 8 точек высотой и 6 шириной — линию, соответствующую символу на каждой плате, будет выбирать нажатие клавиши — только поставить кондей для задержки пока печатаются все колонки символов, а делать последовательный перебор будет шаговый механизм с перемещающимся между платами контактом. Правда, народ сразу же расположил все проводники на одной плате, а потом вынес выводы на отдельный контактный блок, а то если скользить контактом по проводникам самой платы — те быстро износятся. Получалось ПЗУ, которое позволяло, в принципе, делать и знакогенератор для вывода символов на экран ЭЛТ — вскоре его и сделали, только выбор линий выполняли микросхемы, а не механические контакты.

С новой техникой существенно упрощались и всяческие расчеты ведомостей и взимание налогов — там ведь не просто процент от зарплаты — были и разные льготы и прочее, хотя и немного — для физлиц — порядка тридцати условий, то есть показателей. Ну и сам налог был прогрессивным, со ступенями, после которых начинал взиматься все больший процент налога. И мы уже смогли автоматизировать расчеты налогов по более чем четверти населения — пока была проблема в хранении всей этой информации в электронном виде — просто не хватало емкости устройств долговременной памяти, хотя из десяти мегабайт долговременной и мегабайта оперативной памяти, что мы ежедневно выпускали летом 1943, уже минимум четверть шло на системы бухгалтерского и статистического учета (ну и 50% — программистам и электронщикам, 15% — на научные расчеты, остальное — на системы ЧПУ и связи). Но надо было в сто раз больше, но пока никак не получалось — мы и так что называется сняли сливки и пока уперлись в потолок текущих технологий.

Так, ту же оперативку мы делали уже на 4 килобита — нарисованные электронным лучом маски обеспечивали проектные нормы в 2 микрометра практически без проекционной техники — всех этих многочисленных линз, которые изготавливать трудно и их надо много чтобы убирать искажения, неизбежно возникающие при изменении размеров изображений. А так — требовалось только коллиматорными схемами создать параллельный поток света, подвести маску практически к поверхности пластины — и засветка шла напрямую. Если учесть, что такая проектная норма в идеале обеспечивала размеры транзисторов в 8 на 4 микрометров — в длину сток-исток-затвор и промежуток с соседом и в ширину — сами элементы плюс зазор, то — в идеале же — на одном квадратном миллиметре могло разместиться 125х250 транзисторов — 30 тысяч, соответственно, на квадратном сантиметре — аж 3 миллиона транзисторов — почти что три мегабита динамической памяти, да и нормальный 32-битный процессор с кэш-памятью в это количество более чем укладывался. Но краевые эффекты при засветке, недостаточность взаимной изоляции транзисторов таким небольшим промежутком и соответственно высокие токи утечки — все это заставляло увеличивать проектные нормы в два-три раза, да еще добавлялись внутренние схемы выборки, усилители шины с их широкими транзисторами — вот и получалось, что на квадратном сантиметре мы пока могли разместить не более четырех килобит.

Хотя и это было, в общем-то, немало — на тот самый мегабайт в сутки требовалось всего две тысячи микросхем. И снова — в идеале — в реальности требовалось сделать до пяти тысяч, так как внутреннюю структуру мы разбивали на блоки, чтобы повысить выход годных микросхем, поэтому, если один из блоков оказывался неработоспособным, то его просто не подключали на конечных этапах — и выходила микросхема не в четыре килобита, а в три, два, мы даже не брезговали и 256-битными схемами — если рабочим оказывался хотя бы один блок запоминающих элементов и его обвязка. Причем надо учесть, что часть памяти отводилась под коды коррекции ошибок, а в особо ответственных схемах было полное дублирование или даже тройнирование памяти, поэтому реальный объем, полезный для использования, был ниже примерно на четверть, и еще десять процентов выпуска шло на замену вышедших из строя микросхем — причем сейчас этот процент уже снизился, тогда как в начале 1943 он доходил до половины. Но с тех пор разработчики улучшили внутренние схемы и технологии — поменяли температуру пайки шаровых выводов, увеличили ширину каналов некоторых транзисторов, чтобы там не создавались горячие пятна из-за слишком больших токов и соответственно не шло ускоренное диффундирование легирующих примесей, отчего характеристики этих транзисторов быстро портились до неработоспособного состояния, да и дополнительная обработка пластин при обезжиривании и очистке поверхностей снизила процент отслаивания защитных пленок.

Впрочем, если учитывать и такие 256-битные "обрезки", то выход годных микросхем памяти у нас доходил уже до 50% — это огромная величина. Которую мы, к сожалению, пока не могли преодолеть — если пластинки диаметром в сантиметр у нас получались уже практически бездефектными, то даже два сантиметра давали значительный брак. Поэтому взятие следующих рубежей мы временно не то чтобы приостановили, но снизили накал работы, сделали полсотни линий на сантиметровые пластинки и гнали на них поток, благо что это уже все-равно был уровень семидесятых годов моего времени.

А линии вышли небольшими и компактными — снова "партизанскими" — их внутренний конвейер был изолирован и чистая среда поддерживалась только внутри, а все манипуляции и передачи пластин между аппаратами выполнялись манипуляторами и цепными транспортерами, благо что размер пластин был небольшим — человек там был просто не нужен — люди лишь электромеханическими манипуляторами подстраивали ориентировку пластин в очередном устройстве засветки, а промывочные и легирующие агрегаты вообще не требовали участия человека. Так что десятиметровый конвейер для микросхем логики и пятнадцатиметровый для микросхем памяти каждая заготовка проходила где-то за сутки — но это на новых, где травление и легирование выполнялось уже ионно-плазменными методами, тогда как на старых — мокрых и газовых линиях эта работа могла длиться и пять суток. И эти конвейеры были утыканы десятками устройств — от проекционных аппаратов размером с два стакана, поставленных друг на друга, и до промывочных аппаратов травления размером с трехлитровую банку. Причем сам конвейер то распадался на два-три ручья, то снова собирался в одну линию — если был переход от газовой среды к вакууму, то требовалось обеспечить вакуумирование шлюзовой камеры, а это процесс небыстрый — три-пять минут, даже несмотря на ее размеры со спичечный коробок — поэтому вакуумировалось сразу две-три таких камеры, которые по мере готовности передавали кассету с пластинкой в следующий агрегат.

И для этого нам требовалось десять тысяч пластин в сутки только для микросхем памяти, на выделку которых требовалось выращивать в сутки двести десятисантиметровых стержней — двадцать метров — монокристаллического кремния диаметром в сантиметр. При средней скорости вытягивания в 5 миллиметров в минуту на выращивание одного кристалла требовалось порядка двадцати минут. Раньше, когда и расплавление, и вытягивание, и остывание происходило в одном аппарате, один кристалл занимал аппарат на более чем полтора часа, сейчас же во все возрастающем объеме шли аппараты, позволявшие разделить эти процессы — тигель с расплавом готовился отдельно и передавался к вытягивающему аппарату в контейнере с защитной средой из аргона, где он не только был уже расплавлен, но и успел выровнять свой состав. Поэтому на один кристалл уходило не более получаса — с учетом загрузки, введения стержня с затравкой, собственно вытягивания и последующей передачи в охлаждающий контейнер, поэтому один аппарат мог выдать сорок кристаллов в сутки. Так что двадцати аппаратов хватало и на память, и на микросхемы логики. И еще почти сотня продолжали трудиться в исследовательских лабораториях, но там были уже не только аппараты, работающие по методу Чохральского, но и аппараты зонной плавки. И еще разворачивались производственные линии на двести аппаратов — микросхем потребуется много и еще больше.

По долговременной памяти была примерно такая же ситуация — две трети из ежедневных новых десяти мегабайт составляли ленточные устройства, остальное выбиралось магнитными пластинами диаметром 10 сантиметров — как раз на 32 килобайта с каждой стороны — по 32 дорожки на 4 сектора каждая, и лимитирующим фактором тут были не сами пластины, а головки чтения-записи — мы ведь делали по одной головке на каждую сторону. Все-таки мое послезнание дало нам большую фору — например, первый жесткий диск IBM весил тонну а хранил всего 5 мегабайт информации — точнее, 5 миллионов шестибитных символов. IBMовцы по старинке постарались запихнуть в один шкаф весь нужный объем информации, но считывающую головку сделали только одну и перемещаемую — то есть она ездила вдоль стопки дисков вверх-вниз, въезжала в промежуток нужного диска, позиционировалась на нужной дорожке и считывала с нее информацию. Долго и ненадежно. Хотели сэкономить на электронике, в результате и вышел такой монстр — ведь подобное механическое перемещение головок между пластинами не позволяло точно позиционировать головки на дорожках — там ведь сплошная механика, да в трех плоскостях, из-за чего дорожки приходилось делать чересчур широкими, соответственно, чтобы уместить в одном устройстве нужный объем информации, приходилось добавлять дисков и увеличивать их размер — вот и получалось, что на одной стороне 60-сантиметрового диска они смогли уместить всего 50 килобайт информации — ведь с ростом размера и количества дисков возрастала и механика — сам вал, на котором вращались диски, требовалось делать более массивным, соответственно, возрастали вибрации, и чтобы их компенсировать, требовалось делать менее плотную запись, что вновь приводило к необходимости увеличивать размеры дорожек и соответственно количество дисков. Замкнутый круг. Ладно хоть остановились на агрегате в одну тонну — честь им и хвала. Хотя если бы сделали несменные головки — то есть работающие только по своим поверхностям, без перемещения вверх-вниз между дисками, да не пытались бы ужать все в одном устройстве а просто добавляли бы отдельные диски, то наверняка избавились бы от девяноста процентов проблем. Впрочем, делали ведь не для себя, а для военных, поэтому и бабла на большом устройстве можно было срубить наверное побольше, да и выглядит все солиднее — сразу видно за что уплочены такие бабки — там одного металлолома на несколько десятков баксов.

У нас то увеличение емкости шло прежде всего в сторону наращивания электроники в схемах управления — новые диски шли уже на 48 килобайт на сторону — мы начали использовать не только дорожки на радиусах от 7 до 10 сантиметров, но и более короткие на радиусах от 5 до 7, только там было уже по три сектора на дорожку, чтобы сохранить ту же линейную скорость считывания-записи, хотя некоторые рационализаторы уже предлагали делать скорость вращения шпинделя переменной, зависящей от номера дорожки — ближе к краю — и скорость вращения помедленнее, ближе к центру — побыстрее. Да, схема усложнялась, но зато на тех же пластинах получалось уже 64 килобайта, а если сделать не две, а четыре скорости вращения — то и все 96, то есть почти 200 килобайт на пластину — выгода была достаточно явной, чтобы дать зеленый свет на дальнейшие разработки и опытную эксплуатацию.

Причем пока это были еще фактически дискеты моего времени, только не трехвершковые (они же — 5,25 дюйма), а поменьше, хотя и побольше двухвершковых, которые 3,5 дюйма — эти 10 сантиметров мы (то есть я) выбрали как вполне нормальный размер для вычислительной техники — не много и не мало, и вместе с тем в духе времени — все-таки СССР еще в 1927 году перешел на метрическую систему мер, хотя я еще не привык называть "герцы" привычными здесь "циклами", поэтому и говорил часто — мегагерцы, а не мегациклы. А так — магнитная головка все так же скользила по поверхности, из-за чего считывание-запись шли медленнее, а надежность была невысокой — в среднем один диск работал только три месяца, так что вскоре мы начнем работать только на восполнение убыли, да и сейчас часть дискового объема шла на дублирование — первоначально это были полностью дублирующиеся массивы по типу RAID 0 — с зеркальным дублированием и расчетом кода CRC в каждом из массивов — при считывании сравнивались и считанные данные, и CRC каждого блока данных, если на одном из массивов был сбой — его результаты просто отбрасывались, а вероятность сбоя в обоих массивах на одном и том же блоке данных была все-таки гораздо ниже. Сейчас мы понемногу переходили на RAID 1 с кодами Хэмминга — они, правда, еще не были известны поэтому мы их называли просто коды коррекции — пока мы применяли небольшие длины кодов — для коррекции одиночной и обнаружения двойной ошибки — но это сразу же позволяло увеличить емкость массивов вдвое так как не требовалось полное дублирование.

К тому же были на подходе системы с плавающими головками на воздушной подушке — пока еще в воздушной среде — там плотность записи была выше только за счет улучшений в конструкции магнитной головки — этого мы могли бы достичь и на существующих дисках, но при этом и скорость вращения и следовательно обмена была уже гораздо выше. А в плане повышения плотности я пока рассчитывал на магнито-оптические системы, где магнитная поверхность локально нагревается лазером, отчего меняются ее магнитные свойства, и при этом магнитный поток записывающей головки может перемагнитить поверхность только с измененными свойствами — перемагнитить ненагретые участки он уже не сможет, соответственно, плотность записи определяется размером светового пятна, которое нагревает поверхность, а его можно сделать очень небольшим, особенно если применить интерференцию — плотность записи при этом вообще повышается на порядки и главной сложностью тут будет уже считать эти записи — тут потребуется и повышенная точность позиционирования, и скорость обмена, ну и "толщина" считывания.

ГЛАВА 9.

Так что количество аппаратуры для систем учета постоянно росло, но ее все-равно было еще мало для внедрения полноценного учета — еще не было возможности ставить везде терминалы, пусть даже перфолентные. Поэтому, скажем, с оперативным внесением изменений пока еще были проблемы — уволился, например, человек — и надо его удалить из базы данных конкретного предприятия, родился у другого сын — и надо перестать взимать налог на бездетность — и пока не хватало операторов и техники, чтобы вносить все эти данные непосредственно на предприятиях, поэтому те, кто уже был охвачен системой автоматизации взимания налоговых платежей, просто передавали в обслуживающую их расчетную контору изменения на бумаге, и уже там оператор вносил изменения в систему. Там же выполнялась автоматическая оплата коммунальных платежей, оплаты кредитов и процентов сразу с расчетного счета — шутки-шутками, но при выполнении этих расчетов вручную тратились тысячи человеко-часов, что для меня было дикостью.

Отчетность предприятий по налогу с оборота также все упрощалась, точнее — ее составление — ведь по предприятиям, что обслуживались в расчетных конторах, все данные уже были, и оставалось лишь вставить перфоленту с их оборотами за истекший период в считыватель и запустить программу расчета налога — она и выполняла расчет, и выводила отчет с расчетами налога, и формировала платежку по уплате налога. Так что бухгалтерская отчетность предприятий постепенно автоматизировалась, со статистической было сложнее — слишком много первичных данных еще не вносилось в автоматизированные системы и даже не пробивались на перфолентах — тут еще было широкое поле для автоматизации.

Ведь одних только отчетных форм предприятий было несколько десятков штук разной периодичности сдачи — "Основные показатели выполнение промфинплана", "Выпуск изделий и полуфабрикатов в натуральном выражении", "Работы, услуги и продукция вспомогательных и подсобных производств, отпущенные на сторону и на капитальное строительство", "Калькуляция важнейших изделий", "Слагаемые изменения себестоимости товарной продукции по отдельным видам затрат", "Затраты на производстве", "Цены потребления сырья и топлива, поступивших со стороны", "Цеховые расходы", "Общезаводские расходы", "Состав и работа силовых установок", "Электробаланс в квт.-час.", "Остатки и потребление важнейших изделий, сырья, полуфабрикатов и материалов", "Общеадминистративные расходы", "Отчёт по реализации", "Отчёт о расходах на подготовку кадров", "Движение специальных фондов", "Движение уставного фонда", "Заключительный баланс", "Бюджет жилищного хозяйства", "Перечень производственных предприятий", "Вспомогательные, побочные и подсобные цеха предприятия". Уфффф ... и это далеко не все. Правда, сами по себе эти отчеты были интересные, мне и самому было интересно посмотреть как работают наши предприятия, но копаться в бумагах было довольно сложно, поэтому я и старался перевести все на цифровой учет.

Конечно, нашим большим плюсом было то, что до переноса сюда я на всех этих учетных системах съел не одну собаку, причем с обеих сторон — и в качестве разработчика, и в качестве пользователя, поэтому знал и что надо делать и как надо это делать. Проблема была в том, что этого надо было делать много. Но оно того стоило — уже сейчас на всех этих учетах и расчетах экономия трудозатрат у нас составляла миллион человеко-часов в месяц — работа пяти тысяч человек, которых можно было перевести на более полезную работу — например, в научные исследования, хотя бы лаборантами, и когда мы автоматизируем все хотя бы на двадцать процентов, она составит уже сто миллионов человеко-часов. При средней зарплате, скажем, бухгалтера в 400 рублей в месяц и 180 рабочих часах в месяц (правда, сейчас их было в полтора раза больше), мы получим ежемесячную экономию более двухсот миллионов рублей ежемесячно, в год — 2,5 миллиарда. Это больше довоенного бюджета БССР, да и от бюджета СССР это почти полтора процента, ну или 2,5 миллиона квадратных метров жилья — это дополнительные почти полмиллиона семей, въехавших в новые квартиры. В год. Каждый год. Вот за что я боролся и двигал других.

Правда, сами по себе все эти отчеты и их показатели мне в основном не особо нравились — ведь их составляли экономисты — им проще и привычнее работать с валовыми оборотами в рублях, а что кроется за этими рублями — там хоть трава не расти — пофиг, да и разбираться надо в технических тонкостях, что сложно. Мне же было интереснее знать что сделано по факту, в штуках, почему себестоимость продукции получилась именно такая, из чего она состоит, что сделано чтобы ее уменьшить — а то задерут сначала себестоимость выше неба и затем радостно рапортуют о регулярном перевыполнении плана по ее снижению. То же самое было и с хозрасчетными взаимоотношениями как между предприятиями, так и внутри них — прозрачность была довольно низкой, порой вообще никакой. И вот здесь-то было море непаханое — я оценивал трудоемкость этих работ раз в десять выше чем автоматизацию существующей отчетности и бухгалтерии, даже если учитывать трудоемкость автоматизации ввода первичной информации для расчета существующих показателей — а то автоматизировать-то можно что угодно, но если в систему будут вводить туфту, то вся автоматизация пойдет насмарку.

Ведь в конце двадцатых в Харькове после первых успехов по автоматизации кадрового учета и бухгалтерии дело с автоматизацией учета работы самих цехов пошло тяжело — там пытались учесть все вплоть до подетального передвижения уже на производствах, чтобы на основе этой информации автоматически составлять нужные ведомости. Соответственно, дело застопорилось на сборе этой первичной информации — за три года с трудом удалось ввести систему заполнения карточек для нарядов в одном цехе, но остальные так и продолжали гнать туфту и всячески сопротивлялись подетальному и скрупулезному заполнению. Я тоже не особо верил, что рабочие и мастера будут так уж все детально заполнять — у них и без того хватает забот, а кому надо — тот пусть и думает как сделать учет таким образом, чтобы не добавлять работы другим — за это им и платят зарплату, а не могут — пусть идут в дворники и освободят место другим, а не прожирают народные деньги. И так как пока у нас не было таких удобных инструментов учета, то полноценное внедрение учета мы отложили до лучших времен, когда появятся датчики и счетчики, которые позволят собирать информацию автоматически, и поначалу мы ограничились лишь сбором данных о весе, материале сырья и типа изделий — если металл, то неважно какой марки и в каком виде — пруток или же уже отшлифованный цилиндр — важен был только вес и тип — сырье, заготовка, промежуточная деталь, брак, отход. Ну — уже для сложных и готовых изделий или выходящих наружу запчастей — там да, шел уже поштучный учет. Но внутри— и межцеховые перемещения учитывались только по весу — сколько втекло, сколько вытекло. Но и то становилась видна картина производства, его периодичность, их можно было сравнивать между собой, особенно если они были однотипными.

Сейчас — с появлением производства автоматических электронных весов на пьезоэлементах с печатающими устройствами и перфораторами мы уже понемногу начинали внедрять более детальный учет — на весах находилась панель с кнопками и надписями, и рабочий или контролер должны были положить на них деталь, вставить карточку с перфорацией номера работника и нажать кнопку, соответствующую категории детали — тогда аппарат выплевывал карточку с пробитыми в ней данными — номером устройства, по которому потом определялась привязка к цеху или участку, датой-временем, номером работника, выбранным типом и измеренным весом. Все-таки положить деталь и нажать кнопку — это гораздо проще чем вписывать в бланки все эти данные, а потом переносить их на перфокарты. Иногда даже взвешивать не требовалось — просто отметить нажатием кнопки прохождение детали — и все. А в станки — так вообще начали встраивать датчики их работы, чтобы вести точный подсчет времени, в течение которого они работали. Причем работали с нагрузкой, а не просто — "включил станок и пошел обедать, а время накручивается". Так что уже намечалась полнейшая автоматизация отчета о работе силовых установок, да и повсеместная установка электросчетчиков обещала автоматизировать отчет по энергобалансу предприятий — пока показания счетчиков еще надо было набивать вручную в перфоратор, но конструктора уже отрабатывали схему автоматизации такого переноса, когда колесики счетчиков имели контакт, с помощью которого можно было определить положение и соответственно автоматически считать показатель — только подключи перфоратор к разъему электросчетчика, даже химичили с удаленным считыванием этих показателей — но там без цифровых схем не получалось, а вот передача "тиков" при вращении счетчика сразу по проводам на узел учета — эта схема автоматизации получалась уже сейчас, вот только требовалось тащить провода от каждого счетчика к этому узлу. Схем было много, как и подводных камней, но работы велись.

К тому же в Харькове не обошлось и без других косяков, но оно и понятно — ведь систему разрабатывали экономисты (буэээ ...), а потому все свели к выручке, рентабельности и прочей экономической фигне, направленной на то, чтобы урвать цветных фантиков — как можно больше и как можно быстрее а там хоть трава не расти — именно из-за такой системы, разработанной экономистами, некоторые советские наркоматы или отдельные предприятия могли накручивать себе выполнение плана — наклепают второстепенной зато простой и давно освоенной продукции, на важную и новую забьют, но финансовый план отгрузки продукции в денежном выражении — вот он, выполнен тютелька-в-тютельку. Записывали себя в добровольные жертвы "политических" репрессий.

Впрочем со всеми этими хозрасчетами и планами по снижению себестоимости, что тут царили с начала тридцатых — было не лучше. И как лучше — я пока не знал — все благие мысли "надо делать хорошо и не надо плохо" разбивались о простой вопрос — почему конкретный человек посчитает что-то хорошим а что-то — плохим. Сейчас-то, когда шла война, с этим было проще — все что полезно для армии и тыла — это хорошо, этого надо выпускать много и качественно. А как быть потом — потом и будем думать.

Поэтому пока мы просто развивали систему учета прежде всего материальных потоков и трудозатрат. Скажем, привезли в металлургический цех пять тонн торфа, и на нем переплавили 20 тонн стали — все это отмечается — и поступление торфа, и выход тоннажа по стали, и текущие остатки торфа — девушка-оператор Наркомата Народного Контроля и Учета ЗРССР приходит с портативным табулятором, достает его из рюкзачной сумки, кладет на стол, рядом — автомат — барышни должны были быть боевыми чтобы суметь противостоять просьбам внести что-то задним числом, да и бандитов никто не отменял — поднимает крышку, подкручивает пружину, кладет рядом приходно-расходные книги и — фигак, фигак ! — сверяясь с памяткой кодов, быстрыми пальчиками настукивает в начале блока дату и время, код предприятия, код цеха, и затем по каждой записи в журнале — код матценности, тип операции — приход-расход-остаток, количество — пять-десять минут — и данные за прошедшие день-два занесены на перфоленту, а девушка ставит в журнале учета на последней заполненной графе свою подпись и печать что данные перенесены, запаковывает свою аппаратуру обратно, вешает автомат на шею, садится на велосипед и шурует к следующей точке сбора информации. К осени 1943 года у нас сновало по городам и весям двадцать тысяч таких девушек, причем это была уже убывающая цифра — все больше предприятий получали свои перфораторы, поэтому данные набивались по ходу дела и просто передавались на станции учета данных, хотя нам и пришлось ввести уже на предприятиях должности учетчиков, чтобы не загружать этой работой рабочих и мастеров, причем учетчики, как и контролеры, были отдельной централизованной структурой, неподконтрольной начальнику предприятия, чтобы тот не мог приказать учесть что-то не то.

А на станциях учета эти ленточки вставлялись в считывающие устройства и на основе кодов отправлялись на одну из четырехсот, а то и тысячу магнитных лент, а с лета 1943 — уже и на магнитные диски. С кодированием, правда, пока была сплошная морока — мы еще отлаживали систему, примерялись, как бы получше все это группировать, а потому щиты перекодировки постоянно меняли свою структуру — одни проволочки добавлялись, другие — удалялись. И затем информация стекалась по радиоканалам в Центр Обработки Данных, где все группировалось, подсчитывалось и сравнивалось.

И задавались вопросы — скажем, в металлургическом цехе одного предприятия удельные затраты торфа составили 220 килограммов на тонну стали, а на другом — 250. Почему ? Какая у вас печь ? Еще с однорядной теплоизоляцией ? Почему не обновили ? В плане на следующий месяц ? Почему так долго ? Кирпичный завод не справляется с пустотелым кирпичом ? Ага ... что у нас там с кирпичным заводом ... ? И сотрудники орготделов выясняли в чем дело на кирпичном заводе. Это, конечно, была еще не полноценная ERP-система масштаба республики, но так хотя бы можно было иметь хоть какое-то представление что и где происходит, причем довольно быстро, пусть и не так чтобы качественно. Хотя уже было понятно, что требуется более детальный учет.

Например, был такой случай — металлургическая печь стала потреблять меньше топлива. Вроде бы прорыв. И так как помимо собственно любопытства все-таки за такие находки ННКУшникам полагались премиальные, поэтому люди копали цифры почем зря. Соответственно, надо выяснить причины, чтобы распространить опыт на другие предприятия. Кто его сделал ? Ага — новый рабочий, недавно принятый на работу. Ну, вроде бы отлично, молодец — надо взять на заметку в плане продвижения на более высокие должности.

НО. Печь не обновлялась, поэтому теплопотери должны были оставаться на том же уровне, значит и потребление топлива не должно было упасть. Как так ? Выяснилось, что этот рабочий в погоне за премиальными за экономию топлива стал недогревать металл — и если на его участке все стало зашибись, то дальше — в литейке — пошли проблемы — литейкость стали из-за недостаточного перегрева понизилась и пошли незаливы ребер жесткости. Беда, конечно, небольшая — ребра можно подварить благо деталь была неответственной, но рабочий вместо премии получил штраф и звездюлей — это ведь дополнительные трудозатраты и затраты материалов на последующих производствах, а звиздюли были персонально от мастера, который недоглядел за подчиненным и потому также получил немного штрафа на свою голову — и то — немного лишь потому, что еще весной много рабочих ушло в армию — отбивать немецкий натиск с юга — и мастеру приходилось участвовать в плавках хотя бы ответственных сплавов, что и было учтено — иначе бы только штрафом не отделался — был бы еще и минус в его карточку руководителя — несколько таких минусов — и человек перестает быть руководителем.

Заодно выяснили почему литейный цех принимал металл с недостаточной температурой, а не отправил его обратно на догрев — барахлил термодатчик температуры. Значит, надо добавить второй, причем сделанный по другой конструкции и на другом заводе — они будут взаимно проверять друг друга и не дадут одну и ту же ошибку измерения. Кропотливая и усердная работа по вылизыванию техпроцессов и взаимодействия людей еще только начиналась, и автоматизация учета виделась мне одним из способов повысить эффективность этой работы.

А тот рабочий не сдался. Стал размещать чушки в выходном канале и предварительно их подогревать отходящими продуктами сгорания. Снова получил штраф и звиздюлей, так как на чушках появлялась окалина, а то отверстие, что он прорубил в трубе, с его эрзац-крышкой — обычным железным листом — закрывалось недостаточно плотно и из-за снизившейся тяги нагрев металла замедлился и снова пошел недогрев.

Рабочий снова не сдался — втихую, пока никто не видит, аккуратно разобрал кирпичную кладку, которой заделали проделанную им дыру в трубе, вставил и зацементировал квадратную металлическую оправку отверстия, которую сам и сделал из стальной полосы, вынутые кирпичи скрепил по периметру таким же макаром, снаружи еще привинтил уголки, к ним присобачил асбестовую ленту — получилась кирпичная заслонка, снизу сложил из кирпичей нечто вроде наклонного подиума, по которому внутрь трубы можно было заталкивать чушки и затем также подтаскивать к отверстию кирпичную заслонку, которая асбестовым шнуром, подпертым железными уголками, теперь надежно закрывала щели. Рабочий даже решил проблему быстрого нарастания окалины — так как теперь чушки предварительно прогревались, то можно было чуть увеличить подачу топлива чтобы выжечь побольше кислорода и тем самым создать восстановительную атмосферу — экономия топлива и времени все-равно предстояла изрядная, а чтобы поднагретые чушки не окислились пока он будет перемещать их от отверстия в трубе к отверстию в поде печи, рабочий даже сделал импровизированную тележку, на которой чушки можно будет переместить быстро.

Продумал все. Кроме того, что тележка была из дерева, а потому загорелась почти сразу как только рабочий водрузил на нее пусть и не светящуюся, но все-равно горячую чушку. На дым прибежал мастер, снова надавал рабочему звиздюлей, увидел его конструкции, хмыкнул, поддал еще пару раз для порядка, но позволил купить в счет кредита под часть предстоящей зарплаты еще немного железа чтобы все обустроить — все-таки мастер также мог получить премию или снижение предыдущих штрафов, если поспособствует рационализаторству подчиненных. Не знаю чем там дело закончилось, вроде бы рабочий почти наконец добился и экономии топлива, и качественного выхода металла, так что может рассчитывать на трехмесячный рост зарплаты за счет экономии на полную сумму и еще на год — на четверть и еще четверть — в его рационализаторский фонд — на цветы-вино-конфеты потратить уже не сможет, но прикупить материалов или заказать работы для своих новых придумок — это всегда пожалуйста. А если внедрят по другим предприятиям — то еще десять процентов от общей экономии.

Ну что сказать — предприниматель, в хорошем смысле этого слова. Да, живыми деньгами он будет получать "10% но не более 100 рублей в месяц от суммы премиальных в данный месяц", и то — не более года, а то и раньше, если кто-то придумает еще лучший вариант и его изобретение окажется ненужным, к тому же 10% из этой суммы уходило его начальнику просто автоматом, начальник же получал еще 50% в личный рационализаторский фонд, из которого он сможет расходовать средства по своему усмотрению на свои изобретения или своих подчиненных. У рабочего тоже — остальное будет зачисляться в его личный рацфонд, из которого он сможет тратить лишь на закупку материалов и работ для внедрения своих новых изобретений, но и это немало — как минимум не потребуется залезать в кредит в счет будущей зарплаты, да и половину штрафов можно будет выплачивать оттуда же.

К тому же штрафы он получал "отложенные" — его обязали пройти недавно подготовленный трехмесячный краткий курс "Теплообмен для металлургических производств" — 180 часов, как раз три месяца по 2 часа в день самостоятельных занятий, с очень подробным изложением расчетов, переведенных с уровня интегралов и дифференциалов чуть ли не на школьную арифметику (составили когда пытались мне объяснить как там все происходит). Считаешь себя умным — докажи. И если он сдаст его как минимум на тройку — будет скошено 50% штрафов, на четверку — на 75%. Ну а пятерка скостит весь штраф. Хотя каждая пересдача — а она была обязательной, раз уж взялся за учебу, до трех раз или до получения минимум тройки, а уж если захочет то и больше — стоила приличных денег — четыреста рублей, почти месячная зарплата. Но оно того стоило — если у него все получится, то он мало того что избежит выплаты штрафами аж пяти зарплат, так еще начнет получать надбавку к окладу за освоение профильного курса — сначала 10%, а через два года — уже 25%, а также — если в конце концов получит не менее четверки — сможет претендовать на прохождение обучения на мастера сталеплавильного участка — без таких курсов-то зачем учить человека сразу на руководящую должность, если выяснится что он не может овладеть нужными знаниями. Сначала пусть пройдет базовый технический курс, затем уж все остальное.

И с этими работами по автоматизации учета выплывали и другие побочные эффекты. Так, выяснилась интересная деталь — с переносом учета потоков матценностей и трудовых ресурсов в центральные конторы оказалось, что они стали дублировать деятельность бухгалтерий и отделов кадров на предприятиях. А я-то все ломал голову — откуда брать специалистов для новых структур. Они все и перешли на новые места работы, ну, не все, но процентов восемьдесят, и так как загрузка на конкретных предприятиях была неравномерной — поступление накладных зависело от многих факторов — то теперь один человек мог обслуживать гораздо больше учетных единиц — экономия по сотрудникам была в два-три раза, а за счет автоматизации расчетов — зарплат, балансов, ведомостей, отчетов — экономия была уже в пять-семь раз.

Да, далеко не все операции еще можно было автоматизировать — например, хитрые схемы расчета зарплаты по сдельно-премиальной системе, которые применяли директора предприятий по некоторым видам работ — это мы еще автоматизировать не могли и суммы считались вручную, а в автоматизированную систему расчетов заносились уже итоги, но восемьдесят процентов расчетов мы смогли автоматизировать практически сразу. Да и оформление сотрудников — причем и увольнение — теперь делали не сотрудники предприятий, а сотрудники расчетных контор, в которых те обслуживались — получался эдакий всеобщий аутсорс бухгалтерско-кадровой работы, куда вскоре добавилась и юридическая составляющая, и канцтовары — все больше работы выносилось наружу, оставляя на директоре только производство — а это не только разгрузка от непрофильных для предприятия занятий, но и дополнительный контроль — оставить сор в избе становилось все труднее.

Правда, это не привело к каким-то сокращениям самих бухгалтеров и кадровиков — просто моя паранойя все знать и учитывать наконец стала приближаться к своей реализации, и эти люди вкупе с вычислительной техникой наконец позволяли вести более детальный учет. Да и полноценных компьютеров мы еще не имели — все-таки все эти учетные системы требовали хранения большого количества данных и сами по себе, а чтобы их как-то замысловато обрабатывать — для этого их надо хранить в памяти компьютера, к чему мы еще только подбирались. Хотя уже и могли загрузить в комп до двухсот тысяч показателей чтобы их обсчитать более хитрыми алгоритмами — со скользящим средним, динамикой и прочими статистическими и сравнительными показателями, хотя и не без хитростей — программистам приходилось извернуться чтобы запихать все это в память компа на 128 килобайт — записывать только цифры, без кодов предприятий и даты, да еще и брать сразу дельты, а чтобы хоть как-то сохранить информацию о временнОй шкале этих цифр — помещать между значениями признаки о переходе к другой дате, и потом все это ее учитывать в расчете — работа довольно кропотливая, от которой можно было бы избавиться если бы хватало памяти. Но — память будет, вот поставим другой комп — на 512 килобайт — и заживем !

ГЛАВА 10.

Да и в торговле мы все активнее применяли кодировку перфорацией, пока в виде эксперимента — перестроили помещения нескольких десятков магазинов на привычный мне лад — открытые полки с товарами и ряд касс на выходе. Для покупателя так получалось гораздо удобнее и быстрее, чем сначала пробить товар на кассе (а если его надо взвешивать — то и отстоять перед этим очередь в отдел) и затем получить его в соответствующем отделе, да не одном. И для работников торговли учет тоже упрощался. Перед кассиром была касса и панель с кнопками, обозначающими самые ходовые товары, благо что их и было-то два-три десятка, а уж выходящие за рамки этого перечня — так и быть, можно было набрать на кнопках. Кассир жал на нужную кнопку, прокручивал рукоятку кассы — и та пробивала на перфоленте товар и его сумму, заодно печатала чек и подбивала итог — последнее современные кассы и так умели.

И взвешивание мы убрали из-за прилавков почти полностью — крупы, макароны, сахар — все продавалось в фабричной фасовке из крафт-бумаги, молоко, сметана, кефир — в бутылках и банках, хотя с ними поначалу были проблемы — мы сделали банки и бутылки с заворачивающимися крышками, и народ поначалу неохотно сдавал обратно такую полезную в хозяйстве вещь, так что лишь после некоторого насыщения домов населения этой тарой она понемногу начала возвращаться в магазины. Масло также стало штучным товаром, хлеб, яйца десятками, конфеты — то же самое, Ну а сыр, мясо, колбаса, сосиски — все это было либо в уже готовых упаковках либо заранее навешивалось в подсобках магазинов, запаковывалось и заранее пробивалось на бирках — последние можно было вставлять в кассовый аппарат чтобы автоматически считать цену, да и суммы на бирках также пропечатывались.

Получалось, что перфорацией мы смогли заменить привычный мне штрих-код, разве что пока в менее удобном варианте — бирку с перфорацией надо было вставлять в считыватель, но и тут сделали поудобнее — считыватель был не встроенным жестко в сам кассовый аппарат, он был на гибком проводе, так что продавцу было удобнее подносить его к бирке, прикрепленной к товару — было помедленнее чем при работе со штрих-кодами, да и обычная набивка на кассовом аппарате была ненамного медленнее, особенно для опытного кассира, но тут главный плюс для нас был в автоматизации учета проданного товара, хотя далеко не все завмаги были этому рады, но пока все-равно работали по системе и присматривались к ней, и, по оперативным данным, уже шло обсуждение возможных лазеек — будем отлаживать систему совместными усилиями.

Да и безналичные расчеты по пластиковым карточкам — точнее — картонным — тоже неплохо легли на перфорацию. Поначалу такие карточки стали применять в столовых и магазинах предприятий и учреждений, где вероятность мухлежа была относительно небольшой, так как люди в общем-то знали друг друга. Но — все-равно мухлевали, хотя автоматизация учета, отсутствие необходимости в инкассации да и меньший объем выдаваемой людям наличности с лихвой перекрыли потери, да и мухлевщики горели чем дальше — тем больше, так как защита карточек все время повышалась. Так, уже сразу кассиры могли сверить цифры, напечатанные на карточке, с цифрами, высвечивающимися колесиками аппарата после того как он считает перфорацию — она была самой простейшей, на каждый разряд отводилась одна строка, а потому жулик вообще-то и не мог исправить пробитый номер кроме как заклеить пробитое отверстие и пробить новое — это было очень сложно и такая карта могла пройти только при согласии с продавцом либо его в это время отвлекали подельники.

Потом к такой построчной пробивке мы добавили перфорацию в двоично-десятичной кодировке, удалось даже обойтись без цифровой логики, вся перекодировка выполнялась платами с нужной разводкой и механическими считывателями с вращающимися контактами — аналогом сдвиговых регистров. В итоге не все жулики могли догадаться исправить все три блока данных, а если и могли, то не всегда получалось сделать качественно — визуально были отличия и в написании цифр, и в пробитом отверстии — новую перфорацию не так-то просто сделать похожей на уже сделанные ранее.

Затем добавилась полиэтиленовая ламинация карточек, сейчас вводилась фотография — это была не настоящая фотография в классическом смысле — с пленкой, проявкой, отпечатком на фотобумаге — нет, ее печатали сразу на картонке примерно тем же макаром, как еще с конца 19го века передавали изображения по телеграфу, только быстрее — человек садился на стул, а система механического многострочного сканирования фотоэлементами принимала его изображение и тут же передавала на печатающее устройство — оно своими иголками и выводило изображение на картонку — три прохода, полминуты — и на ней появлялось изображение 3х4 человека, по качеству чуть похуже газетного — не фонтан конечно, но общие черты передавались.

Конечно, система безналичной оплаты была пока не он-лайн, без связи с банком, поэтому оплата ограничивалась 50 рублями за раз, и если после передачи перфолент из касс в центр обработки данных оказывалось, что карта вышла в минус — начинали разбираться как так вышло. Сейчас мы подумывали сделать разные типы карт — пробивать на них лимит разовой оплаты и менять его вместе с картой по мере изменения поведения человека — часто выходит в минус — лимит уменьшить — пусть расплачивается наличкой если сможет ее достать, реже выходит в минус — лимит можно и повысить, так как человек умеет следить за своими расходами.

Зато и работа зарплатных касс на предприятиях существенно упростилась — уже не было тех огромных очередей к заветному окошку два раза в месяц, особенно там, где люди получили расчетные "картонки" — если уж надо было выпить пивка после работы — мужики сначала шли в отделение сберкассы где и снимали деньги со счета. А то и сразу в пивную, если там уже была установлена касса с приемом картонок.

Заодно вводили систему сквозного учета товаров на перфорации. Приход на склад — пробивка перфоленты приходов, выдача со склада — пробивка ленты расходов, приход в магазин, расфасовка, продажа, списание просроченного или испортившегося, возврат некачественного товара — все оформлялось пробивкой перфолент. Подсчет остатков — и снова данные шли на перфоленты. Торговля становилась прозрачной — теперь потоки были видны не по итогам плановых проверок, а практически в реальном времени, пусть системой и было охвачено пока менее трети магазинов и оптовых складов, хотя и самых крупных, да и от проверок никто не думал отказываться.

Был, конечно, и еще один профит от внедрения такой системы, для меня так самый главный — она позволяла сравнительно легко вести двойную бухгалтерию — просто первичные данные вводились в систему, и дальше начинали жить двойной жизнью — скажем, если были заведены сведения о прокопке экскаватором траншеи, то в реальную — внутреннюю — бухгалтерию эти данные и шли, а в официальную уже шли данные, пересчитанные исходя из нашего "ручного" труда землекопами — по повышенным расценкам и срокам. Соответственно, тут же можно было рассчитать сколько денег мы можем увести на накопления для жилищного строительства. И людей для этой системы требуется гораздо меньше по сравнению с ручным учетом — программисты так вообще кодировали по техзаданиям, составлявшимся в терминах "создание системы прогнозирования при различных вводных параметрах" — чтобы не возникало лишних вопросов зачем столько настроечных параметров если все можно закодировать жестко, и к секретам по сути были допущены лишь настройщики, которые собственно и задавали параметры расчетов для разных показателей, точнее даже не они, а настройщики отчетов, которые задавали — какие показатели в какие отчеты пускать, точнее — даже не они, а те, кто эти отчеты затем подписывал и выдавал в качестве итоговых. А круг таких людей был сравнительно небольшим, да и там все шло под прикрытием "расчет альтернатив". Так что о реальных делах знали пара десятков человек во всей республике, ну и пара сотен догадывались — я как мог старался держать все в тайне — и чтобы не подставлять людей, и чтобы к самому вело как можно меньше ниточек если что.

Ведь довоенная советская действительность давала много примеров как надо действовать чтобы заполучить нужные средства, и с началом войны эти возможности лишь увеличились.

Так, в 1941 и 1942 годах СНК СССР принял меры для увеличения производства товаров широкого потребления и продовольствия из местного сырья — промкооперация получила налоговые и прочие льготы, надомники, вырабатывавшие нормы, были приравнены по снабжению нормированными товарами к рабочим тех предприятий, по заказам которых они работали. То есть вовсю идет война, а советское руководство принимает меры чтобы увеличить производство ширпотреба. Для меня это было странным, но, с другой стороны, люди, которые остаются в тылу — они все так же носят одежду и умываются по утрам, спят, сидят и едят из посуды — и для всего этого нужны вещи, которые приходят в негодность, ломаются, теряются при эвакуации. Вот советское руководство и думало о таких вещах, казалось бы, совсем не связанных с идущей войной. Но — еще как связанных.

Но на всех этих льготах появлялись крысы, желающие урвать что-то для себя — все эти мастерские промартелей все больше напоминали частные предприятия, работавшие по принципу рассеянной мануфактуры. Так бывало и до войны, а с ее началом все только усугубилось, так как учет надомников и контроль за их работой почти полностью отсутствовали — просто некому было и проверять. Поэтому учет откуда поступило сырье не велся, все чаще задерживалась сдача вырученных денег в банк, неправильно оформлялись заказы. В большинстве мастерских нормы выработки оказывались занижены, сдельные расценки, напротив, завышались, в результате чего имели место значительные переплаты. Например, в промысловых артелях Ивановской области действующие — заниженные — нормы выработки надомниками перевыполнялись в 16-20 раз и более, месячная зарплата малоквалифицированных рабочих превышала 10 тысяч рублей (25 средних месячных зарплат), так как расчеты с надомниками производили бригадиры, которые произвольно определяли расценки и, соответственно, могли завышать их как угодно, получая потом деньги с предприятий или рынка — шло активное перераспределение денег — за счет завышенных расценок снижалась отчетная прибыль а следовательно и налог (все придумано до нас !), при этом многие надомники только числились работниками общих мастерских, а фактически занимались выполнением частных заказов на дому — потом произведенные ими товары шли прямиком на колхозные рынки.

Только за 1943 год (в РИ — за 1945) было выявлено более 40 тысяч кустарей, занимавшихся незаконным производством пищевых продуктов и промышленных товаров. Например, один тип, совершивший побег из мест заключения за спекуляцию, организовал в Московской области нелегальную мастерскую по производству кремней для зажигалок и спиралей к электроплитам, для чего он наладил связи с работниками заводов "Серп и Молот" и "Химкраска", у которых скупал похищенные ими с предприятий фосфор, бертолетову соль, цинковую пыль, хромированную проволоку и другие довольно дефицитные материалы, которые, вообще-то, нужны фронту — и ведь персонажа за это не расстреляли, а дали 10 лет лагерей по совокупности. А затем в пятидесятых или восьмидесятых наверняка еще и реабилитируют как "жертву" "сталинского режима" — хотя такие деятели должны становиться жертвой любого режима кроме воровского. Всего же в подпольной мастерской было изготовлено более 10 миллионов кремней и до 100 тысяч нагревательных спиралей, которые сбывались через спекулянтов, а также через магазины и торговые киоски — ведь торговым предприятиям также ставили план по обороту, и зарплата сотрудников торговли зависела от количества проданного товара и соответственно выручки, при этом был и план по ассортименту товара — при неподдержании должного уровня на магазин могли накладываться штрафы. Поэтому магазины часто закрывали глаза на происхождение товара, принимая его на реализацию от совсем уж мутных личностей. А если эти личности делились доходом с завмагами, то тут уж зажигался зеленый свет для всего.

Ну и учет всей этой вольницы был поставлен так, что грех было не воспользоваться. Так, себестоимость продукции определялась по показаниям самих кустарей и кооператоров, при этом почему-то не использовались справочные цены государственной торговли о стоимости материалов и данные об их расходе на единицу заказа. Хотя казалось бы — клади рядом две таблицы и считай — нет, проверяющим и фининспекторам было проще верить на слово тем, кого они проверяли. И далеко не всегда эта вера была безвозмездной.

В торговых точках расчет доходов вообще определялся по "методу дежурства" — проверяющий садился на пару часов в торговом зале или в мастерской и записывал кто что и за сколько купил или какие были даны или выданы заказы — из этих цифр и выводились обороты и соответственно прибыль. То есть правдоподобие цифр было ниже плинтуса — ни длительных наблюдений, ни построения зависимостей от сезона, дня недели и времени суток — ничего такого не было, а был сплошной произвол фининспекторов, которые могли повернуть суммы в любую сторону и никто их проверить уже не мог — для этого потребовались бы такие же проверяющие, которые точно так же могли допустить произвол, то есть и их по идее требовалось проверять — ну и так далее — без штрих-кодов и компьютеров тут никак.

При этом даже несмотря на такие высосанные из пальца расчеты, официально считалось, что портные получали 16-17 тысяч рублей годового дохода (то есть больше тысячи рублей ежемесячно, при средней зарплате в 400 рублей), часовщики и фотографы — 40-60 тысяч, и это только официально оформленные и работавшие "в белую". Дельцы же от фотографии зашибали миллионы. Так, по агентурному делу "Портрет" (в РИ — 1950 год) были привлечены к ответственности 76 человек, нелегально изготовивших и реализовавших фотопортретов, по неполным данным, на сумму свыше двух миллионов рублей. И ладно бы они работали по закону — так нет, чтобы не выбирать патентов и не платить налогов, они выдавали себя за фотоуполномоченных артелей и комбинатов, разъезжали по неоккупированным областям Союза, преимущественно по сельским районам (где, как мы помним, оседало немало денег от продажи продовольствия на колхозных рынках), принимали и исполняли частным порядком заказы на фотоработы, а полученные деньги просто клали в карман, так как квитанционные книжки, командировочные удостоверения и другие документы ими приобретались за взятки, то есть по ним не требовалось отчитываться. В другом деле была фотолаборатория одной из проектных организаций Москвы, где за несколько месяцев было выполнено 2 тысячи частных заказов, на что фотограф израсходовал 480 квадратных метров похищенной в лаборатории фотобумаги и таким образом наварил 200 тысяч рублей (то есть 500 зарплат).

И официальных фотографов переплюнули официальные же производители леденцов, которые имели официальный же доход до 70 тысяч рублей в месяц (не в год !), а неофициальный, понятное дело, еще больше, а неофициальные продавцы зашибали еще больше неофициального дохода официальных производителей. Сколько там было в реальности — неизвестно, но явно больше. И это все — в военное время. Неудивительно, что Хрущев в итоге прикрыл все эти лавочки. Ведь еще в 1929 году в Уголовный кодекс была внесена статья, предусматривавшая ответственность за учреждение и руководство деятельностью лжекооперативов, то есть организаций, которые "прикрывались кооперативными формами в целях использования льгот и преимуществ, предоставленных кооперации"; в действительности же они являлись предприятиями "частнопредпринимательскими и преследовали интересы капиталистических элементов, имеющих преобладающее влияние в их составе" — то есть такой предприниматель давал кустарям оборудование и материалы, добытые непонятно какими способами, затем собирал заказы и продавал их также непонятно где и за сколько. Это при том, что вообще-то кустари не имели права делать товары на заказ и затем продавать их на рынке — они могли работать только по заказам конкретных граждан, удовлетворяя их конкретные потребности, для чего собственно и создавалась кустарная промышленность — обратился какой-нибудь гражданин с заказом — работаем, а не обратился — значит и потребности нет, значит и не работаем. А уж если хочешь создавать товары на продажу без предварительного заказа — пожалуйста, объединяйся в кооператив с такими же кустарями — и производи массовый ширпотреб сколько угодно, сдавай его в кооперативную или госторговлю (но не торгуй сам — тебе некогда, работать надо — и не сдавай спекулянту !). И сырье для этого было — давальческое от крестьян или отходы производств, да и местные руднички можно было разрабатывать — да, из такого уже не так-то просто сделать полезные вещи, но раз ты назвался предпринимателем, так придумай, как можно на этом работать, а не можешь придумать — так и не лезь в предприниматели, никакой ты не предприниматель — шуруй на фабрику и там и шей из нормального сырья, раз из другого не умеешь. Но — нет, дельцы все старались получить нормальное, качественное сырье с госпредприятий — за взятки отдельным лицам, которые потом списывали его в потери, в результате (не только поэтому, но и поэтому тоже) госпроизводства страдали от недостатка сырья, срывали планы по выпуску продукции, ее не хватало, возникал дефицит, и потому цены на рынках и были высокими, за счет чего дельцы, урвавшие народного добра, набивали себе карманы. В итоге это желание части людей урвать побольше за счет остальных и обернулось при Хрущеве закрытием всех этих лавочек, причем даже тех, кто старался работать по законам — партийные органы, окончательно подмяв советы, в итоге так и не смогли наладить их нормальную работу, поэтому решили проблему как не слишком умные но имеющие большую власть люди, то есть как Александр Македонский с Гордиевым узлом — разруби его обычный воин или крестьянин, того бы хорошенько взгрели за порчу имущества, а царь в той же ситуации — "херой".

Сама-то идея с кустарными промыслами и кооператорами была вполне здравой — закрыть дыры в снабжении населения и предприятий той продукцией, которую пока невозможно спланировать, и заодно оставить неугомонным людям возможность работать без начальства. И все тридцатые советское руководство пыталось как-то завести в нормальное рабочее русло НЭПовскую вольницу. Так, в 1930 году вышло постановление СНК "О кустарной промышленности и промысловой кооперации", в котором снова — и более четко — оговаривались цели этих кустарей и их кооперативов:

"4. Развитие и кооперирование кустарных промыслов должно охватывать, главным образом, отрасли:

а) работающие на местном недефицитном сырье;

б) вырабатывающие изделия, вывозимые за-границу, и изделия, заменяющие ввозимые из-за границы;

в) обслуживающие государственную промышленность путем доделки, сборки, изготовления частей изделий и т. п.;

г) вырабатывающие необходимые для народного хозяйства изделия, которые не производятся в достаточном количестве государственной промышленностью"

— то есть импортозамещение, помощь госпромышленности, более полная переработка имевшегося сырья, увеличение количества и ассортимента товаров народного потребления — все разумно.

Причем начиналось постановление вообще разгромно для победивших было леваков, у которых казалось бы сбылась их мечта подгрести всех под одну гребенку:

"Успехи социалистической промышленности и коллективизации сельского хозяйства вызвали недооценку отдельными местными органами роли кустарной промышленности и промысловой кооперации. В отдельных районах сливали в административном порядке организации промысловой кооперации с колхозами; у промысловой кооперации отбирали предприятия; неправильно облагали налогами кустарей и их объединения и не выполняли директив правительства, обеспечивающих развитие кустарной промышленности и промысловой кооперации.

Для устранения указанных выше неправильностей и в целях дальнейшего развития промысловой кооперации и кустарной промышленности Совет Народных Комиссаров Союза ССР постановляет:

1. Предложить Народному Комиссариату Финансов Союза ССР и правительствам союзных республик немедленно устранить все нарушения действующих законов о налоговом обложении кустарей и их объединений, в частности, преувеличенное исчисление их оборотов, производство описей и ареста имущества, на которое не может быть обращено взыскание, а также описей и ареста имущества в обеспечение платежей, срок которым еще не наступил, и т. п.

Предложить органам прокурорского надзора неуклонно привлекать к ответственности всех нарушающих законы о налоговом обложении кустарей и их объединений.

2. Предложить Народному Комиссариату Финансов Союза ССР и правительствам союзных республик принять меры к тому, чтобы обложение отдельных категорий кустарей промысловым налогом по твердым ставкам заменялось обложением в процентном отношении к обороту не иначе, как по соглашению с республиканскими центрами промысловой кооперации.

3. Решительно запретить изъятие у промысловой кооперации ее предприятий иначе, как по особым постановлениям советов народных комиссаров союзных республик с одновременным уведомлением Совета Народных Комиссаров Союза ССР."

И там было еще много положений, предусматривающих конкретные действия по развитию кустарной промышленности — и о повышении квалификации кадров, и о приравнивании норм снабжения кустарей к рабочим, еще раз о запрете отъема промыслов — о кустарях заботились, так как понимали их важную роль в жизни страны и помощь советскому руководству, которое теперь могло направить все свое внимание целиком на самое главное — на индустриализацию. Делегирование полномочий.

ГЛАВА 11.

Постановление ЦИК СНК "О перестройке работы и организационных форм промысловой кооперации" от 23.07.1932 развивало первое положение. Так, оно более детально прописывало источники сырья для кооперации:

"Предоставить промысловой кооперации право беспрепятственной повсеместной заготовки для нужд своего производства различных видов сырья, за исключением хлопка, льна, пеньки, шерсти, шелковых коконов и кожи.

Примечание. В каждом отдельном случае заготовка хлопка, льна, пеньки, шерсти, шелковых коконов и кожи может быть разрешена особым постановлением Комитета по заготовкам при СТО путем отвода для заготовок промысловой кооперации соответствующих районов.

Заготовка свиных кож разрешается повсеместно."

— то есть хотели прекратить практику забоя крупного скота — коров и лошадей — что активно шел в предыдущие годы в том числе в связи с перегибами на местах в плане коллективизации — теперь такие шкуры просто так не сбудешь. А свиные — эти пожалуйста, в любых количествах.

А по части переработки отходов ограничений вообще никаких не было. Более того — это приветствовалось:

"б) Разрешить промысловой кооперации повсеместную заготовку всякого рода утиля, отходов и отбросов.

в) Предоставить промысловой кооперации (артель, союз) право закупки на государственных предприятиях (фабриках, заводах) отходов (металл, текстильные отходы, лоскут, брак, лесные отходы), годных для переработки, путем заключения специальных договоров как с трестами, так и заводоуправлениями.

б) ЦИК и СНК СССР вменяют в обязанность кустарно-промысловой кооперации оказывать всяческое содействие некооперированным кустарям как в порядке снабжения их материалами, так и помощи в сбыте их товаров, применяя авансирование и заключая длительные договоры с ними."

С продажей в начале-середине тридцатых тоже проблем еще не было:

"артель (товарищество) имеет право непосредственной продажи изготовляемой ею продукции из сырья своей заготовки на рынках, базарах, а также государственным и кооперативным организациям.

государственные и кооперативные организации и предприятия сдают свои заказы, изготовляемые из давальческого сырья, или непосредственно промыслово-кооперативным артелям или через объединяющие их союзы в порядке добровольного, обоюдостороннего хозяйственного соглашения.

В целях стимулирования более успешного и скорого выполнения заказов промысловыми артелями государственные или кооперативные торгующие организации при заключении договоров с артелями могут предусматривать некоторый процент продукции, оставляемый в распоряжении данной артели для продажи по ее усмотрению.

Обратить внимание как руководящих органов промысловой кооперации, так и НКВнешторга на необходимость особого стимулирования развития экспортных статей"

— то есть кустарям и кооператорам даже на экспорт можно было продавать, пусть и не самостоятельно, а через Внешторг.

Ну и цели всех этих мероприятий:

"в) ЦИК и СНК СССР считают, что основным производством кустарно-промысловой кооперации должны быть товары широкого потребления.

д) Обязать руководящие органы кустарнопромысловой кооперации и соответствующие народные комиссариаты обеспечить также производство предметов культурного обихода (учебные пособия и другие), хирургических и медицинских инструментов, инструментов, необходимых для работы самой промысловой кооперации, детских игрушек и т. д."

Причем кустари действовали не сами по себе — они имели и свою организацию:

"а) Установить, что первичным оперативным звеном промысловой кооперации является артель, производственное или сбыто-снабженческое товарищество.

б) Вторым оперативным звеном является межрайонный гнездовой или областной специализированный союз.

На союз возлагается организационное и хозяйственное обслуживание кооперативной низовки (снабжение инструментами, сырьем, вспомогательными материалами), а также представительство низовки перед госорганизациями.

в) В союзных республиках (кроме РСФСР) и областях с широко развитыми кустарными промыслами создаются промкооперативные советы (без оперативно-хозяйственных функций), в обязанность которых входит организационная работа, учет, перспективное планирование и представительство промысловой кооперации в местных и центральных советских органах."

Правда, так как до этого в системе завелось чрезмерно нахлебников, то создали предпосылки для того чтобы их стало меньше:

"в) Отменить практику обязательных отчислений как на содержание вышестоящих звеньев, так и на всякого рода культурные и общекооперативные мероприятия.

Размер отчислений на содержание аппарата вышестоящих звеньев и все общекооперативные расходы определяются собранием уполномоченных от артелей и союзов.

ЦИК и СНК СССР ставят перед организациями кустарно-промысловой кооперации в качестве одной из важнейших задач доведение всех этих отчислений до минимума.

Все вышестоящие звенья промысловой кооперации обязаны отчитываться перед периферией промысловой кооперации не только на годовых съездах и собраниях, но и в порядке ежемесячных и полугодовых отчетов."

То есть советское руководство настойчиво и планомерно вводило народную демократию в разных областях жизни страны. Правда, ситуация если и выправлялась, то не слишком хорошо, поэтому еще и в 1941 году выпустили дополнение:

"е) Считать безусловно недопустимым создание при областных промкооперативных советах громоздкого аппарата с секторами по специальным видам промысловой кооперации. Установить, что вышеуказанные советы должны иметь небольшие аппараты, обеспечивающие выполнение возложенных на них функций."

И про спекулянтов тоже не забыли:

"а) ЦИК и СНК СССР обязывают местные организации и руководящие органы промысловой кооперации принять меры к искоренению частников и спекулянтов-перекупщиков продукции кустарной промышленности, ведя решительную борьбу с проявлениями спекуляции в отдельных промкооперативных звеньях."

Про цены в постановлении говорилось следующее:

"а) Товары ширпотреба, вырабатываемые промкооперативами из сырья, приобретаемого в порядке самозаготовок, реализуются ими по ценам, складывающимся на рынке; в магазинах союзов промкооперации товары реализуются также, как в магазинах колхозных объединений (по ценам не выше средне-коммерческих).

б) Цены на продукцию, изготовляемую промкооперацией в порядке заказа для государственных и кооперативных организаций из сырья, отпускаемого промкооперации по государственным ценам, устанавливаются в порядке договоров с заказчиками."

— кому там интересно не хватало "рынка" в Советском Союзе ? Правда, в начале 1941 года эти положения были заменены — цены стали устанавливаться СНК республик или облисполкомами, что нам также было на руку.

Для нас не менее интересным было:

"Банковский кредит в децентрализованном порядке открывается местным филиалом банка непосредственно артели, товариществу или союзу."

— то есть чтобы выдать артели кредит, не требовалось обращаться в центральные органы Госбанка — все вопросы могли решить местные отделения.

И, несмотря на эти почти что райские условия, примеров ухода в тень было предостаточно. Так, только в Астраханской области 8305 кооперативных предприятий работали без патентов, еще 4490 имели патенты на значительно меньший объем производства, при различных общественных организациях выявили значительное число непрофильных мастерских (брошюровочных, трикотажных, швейных), производственная деятельность которых была прибыльной. В результате через кооперативную промышленность в тень уходили десятки и сотни миллионов рублей. Это, снова повторю — в военное время.

Мне, заставшему конец 80х и 90е годы уже во вполне сознательном возрасте, все это было не вновинку, более того — я с удивлением узнавал все эти подробности — мне-то казалось что в 30-40е годы тут все было схвачено и под полным контролем. А в результате получалось, что контроля как такового и нет даже с учетом того, что контролируемые и контролирующие находились по разные стороны баррикад. В случае же нашей республики обе стороны вообще действовали совместно. Точнее — контролирующая сторона — то есть я и мои соратники — и организовали подобными же способами такое первоначальное накопление капитала, какое остальным советским подпольным дельцам даже и не снилось.

Ведь нам была доступна не только кустарная промышленность, но и вполне взрослая, пусть и организованная нами же. А довоенная пресса давала достаточно примеров как надо действовать и в этом случае. Например, в журнале "Плановое хозяйство" номер 4 за 1941 год были интересные цифры — потери черной металлургии от брака составили два миллиарда рублей. За какой срок — написано не было, но ... Два. Миллиарда. Рублей. Это, напомню, довоенный бюджет всей БССР. Вот бы и нам так терять ... Да каждый год ... да мы так и построим все жилье на этих "потерях". Ну а потом перестанем "терять". Да и в других отраслях потерь хватало — в лесной промышленности каждый кубометр древесины приносил убыток в 12 рублей, в сланцевой каждая тонна давала убыток в 33 рубля ... Как так-то ? Мы тоже так хотим !

Да, некоторые подсказки как это сделать содержались в том же журнале, пусть и по другим отраслям — например, в угольной отрасли заработная плата, например, кучера, работавшего на поверхности, но зато возившего начальство, была на 130 рублей выше зарплаты навальщика, то есть человека, лопатой загружавшего уголь в забое в вагонетки. Это, конечно, была далеко не уравниловка, даже наоборот, но уже в другую сторону — с уравниловкой-то боролись все тридцатые, как только леваков хоть немного удалось прижать, но и в конце тридцатых еще писали, что "дальнейший рост производительности труда связан именно с ликвидацией ... неизжитой еще мелкобуржуазной уравниловки". О как ! Уравниловка, оказывается — это мелкобуржуазный пережиток. А на 18й всесоюзной конференции ВКП(б) говорилось что "необходимо до конца ликвидировать гнилую практику уравниловки".

Да и оседание трети инженеров в управлениях и канцеляриях вместо работы непосредственно в шахтах и цехах тоже, видимо, вносило свой вклад в создание убытков, поэтому забои шли под землей криво, так что не проложить узкоколейку и надо все таскать тачками — а это сразу громадный перерасход ФЗП, а, скажем, Макеевский металлургический допустил по втором полугодии 1940 года перерасход руды на 152 тысячи тонн, кокса — на 35 тысяч тонн, известняка — на 50 тысяч. А это приличные деньги сами по себе. Но у нас-то ведь инженеров было еще меньше чем в довоенном СССР, даже если смотреть по относительной численности. Так что мы, думаю, могли и убытков писать побольше. И не брать примера с невыгодных нам заводов — например, с Днепропетровского или Кузнецкого, которые наоборот экономили десятки тысяч тонн сырья относительно норм расхода на выплавку стали. Ну да, мы тоже сделали термоизоляцию печей и получили на ровном месте ту же экономию материалов и заодно уменьшение сроков плавок, применили и другие методы, что были описаны в журналах и книгах, но ведь сейчас нам нужно было показать перерасход средств по всем статьям, а не хвастаться достижениями. А как покажешь этот перерасход, если журналы плавок — вот они, люди, которые их проводили — тоже вот они. И они хотят испытывать заслуженную гордость за свой труд, а не прослыть бракодельщиками и неумехами. Так кому мы будем писать потери и неэффективность ? К счастью, сейчас у нас шло очередное — уже третье — обновление всех этих печей и прочего — если первые проработали месяца три — мы учились, то вторые — более совершенные и гораздо более мощные — отработали уже больше года, так что сейчас, поднакопив опыта, мы затевали строительство нового металлургического оборудования. Так что можно будет просто нарисовать нужные журналы — разными подчерками и чернилами — где и отразить все "неудачные" плавки — общей картины когда и где строились и работали печи нет ни у кого кроме меня и еще нескольких человек из Промышленного Комитета ЗРССР, так что круг посвященных будет сравнительно небольшим, ну еще несколько "сочинителей" наших "неудач" — журналы-то тоже надо кому-то писать. Хотя и не все — часть мы "уничтожили" "за ненадобностью", "оставив" лишь сводные цифры — они теперь и будут "подтверждениями" нашей "неэффективности". Но пару-тройку журналов все-равно надо будет оставить где-то в архивах — мало ли. Может, я и перебарщиваю, но пусть пока будет так — я еще не разобрался окончательно что происходит с теми руководителями, кто допускают убыток — вопреки рассказам демократов из моего времени, многие эти руководители так и оставались на своих местах, ну может с понижением, если так и не смогли в течении какого-то разумного времени исправить ситуацию — другие руководители еще только подрастали а работать надо сейчас.

Правда, раз за разом оказывалось, что моя паранойя несколько чрезмерна. Так, я опасался, что наш сонм небольших предприятий будет воспринят как распыление трудовых ресурсов — потому-то (не только, но в том числе) я и старался создавать кластеры предприятий, которые были завязаны на один или несколько схожих видов продукции, а потому могли потреблять или производить массово однотипные детали, с узкой специализацией, зато много и дешево. Но оказалось, что тут я шел в том же направлении что и довоенный СССР. Так, на 18м съезде ВКП(б), проходившем в марте 1939 года, была провозглашена борьба с гигантоманией. В частности, в резолюции по съезду говорилось — "В целях ускорения срока строительства и ввода в действие произ-водственных мощностей, а также рассредоточения новых предприятий по основным экономическим районам страны, XVIII съезд ВКП(б) требует решительной борьбы с гигантоманией в строительстве и широкого перехода к постройке средних и небольших предприятий во всех отраслях народного хозяйства Союза ССР." А ведь это то самое, что делали и мы — небольшие предприятия, например, по сварке пяти корпусов танков в день — фактически сарайчик, куда доставляли уже разделанные и обработанные в другом таком же сарайчике бронеплиты. И таких "сарайчиков" у нас было полно. Что, правда, противоречило установке "В промышленном строи-тельстве не допускать постройки предприятий с чрезмерно-узкой специализацией", так что можно было бы зацепиться за эти наши нововведения, если бы не следующее же положение "и организовать кооперирование предприятий внутри экономических районов" — как раз такой кооперации у нас было выше крыши и даже больше — порой "сарайчики" стояли стенка-к-стенке, а то и вовсе располагались на разных участках одного цеха и лишь по документам были отдельными предприятиями местной промышленности, а по факту работали как единый слаженный организм. В общем — вроде бы мы шли в общем русле, продиктованном партией, но были и отклонения, а раньше могли посадить и за меньшее ... или не посадить и за большее — ну как тут не стать параноиком ? Правда, Молотов, говоря насчет избавления от узкой специализации, говорил в масштабе всей страны — "нельзя допускать в строительстве новых заводов такой узкой специализации, при которой предполагается с одного специального завода снабжать тем или иным видом продукции все районы страны. Этот грех пока еще не полностью ликвидирован в плане. С таким нелепым схематизмом в планах строительства надо реши-тельно покончить". Ну а мы, в общем-то, и не собирались снабжать всю страну — хватило бы нашим заводам. Так что формально даже узкоспециализированные предприятия — например, предприятия по выточке осей, или предприятия по выпуску цепных передач, или предприятия по выпуску шестеренок — все они работали только на промышленность республики.

А в плане борьбы с гигантоманией слова Молотова вообще были елеем для моих ушей: "План требует решительного отказа от гигантомании в строительстве, которая стала прямо болячкой некоторых хозяйственников, требует последовательного перехода к постройке средних и небольших предприятий во всех отраслях народного хозяйства, начиная с электростанций. Это необходимо в целях ускорения сроков строительства и ускорения ввода в действие новых производственных мощностей, а также в целях рассредоточения новых предприятий по основным экономическим районам страны. Тон в этом деле должно дать строительство небольших и средних электростанций. У нас много примеров того, что, ввязавшись в строительство гигантов, мы убухали большие средства, но непозволительно затягивали окончание строек. Как пример того, к чему ведет гигантомания, можно привести Фрунзенскую теплоэлектроцентраль в Москве. Станция была запроектирована, как гигант — мощностью в 200 тысяч киловатт, а первая очередь — в 100 тысяч киловатт. Строится она с 1932 года и все же до сих пор недостроена. Возьмись мы за это дело поскромнее, начни строить не одну, а несколько небольших теплоцентралей, скажем, по 20 — 25 тысяч киловатт, и мы бы теперь уже имели в Москве 2 или 3 теплостанции законченными. Таких уроков у нас немало".

Ух сколько мне копий пришлось сломать в обсуждениях с соратниками, когда я проталкивал идею массовой генерации электроэнергии на ДВС и генераторном газе ! Люди ведь — особенно заслуженные энергетики — привыкли к большим топкам, паровым котлам, огромным турбинам, поэтому вся эта возня с мелкими движками им казалась несолидной. И лишь расчеты как-то примиряли их с этим планом — по другому все-равно пока не получалось, так пусть будет хоть так. И когда я увидел эти молотовские слова, я тут же побежал к энергетикам, потрясая журналом со стенограммой съезда — "Вот, видите, даже Молотов такое говорил еще три года назад !". Правда, должного вау-эффекта не получилось — мне вяло ответили "Да поняли мы уже, поняли ..." — и все. Ну да — к тому моменту работы уже вовсю разворачивались и менять коней на переправе никто не собирался, тем более что эффект в виде сотен и тысяч дополнительных киловатт-часов уже прослеживался. Я же был расстроен — как так, большие люди думали так же как и я еще до меня, то есть я оказался прав, но никаких почестей мне за это не выдали. Обидно блин. Да, ребячество у меня еще проскакивало — я пока не смог до конца осознать, что громадными и масштабными делами занимаюсь теперь я, а не кто-то другой "в телевизоре" — теперь я сам тот самый, "в телевизоре". Так и в строительстве — оставалось, говоря словами Молотова, работать так, "когда механизация в строительстве применяется культурно, по заранее составленному плану, когда технологический процесс строительства заблаговременно продуман до конца, когда заранее заготовлены на соответствующих заводах стройматериалы, детали и конструкции, когда работа коллектива строителей организована не кое-как и не как-нибудь, а слажена, как в хорошем механизме. При скоростных методах мы ускорим и удешевим строительство, а рабочие и инженерно-технические работники будут зарабатывать значительно больше. Скоро только такая работа будет считаться настоящей большевистской работой на стройках."

Так что я воевал — пусть порой и с выдуманными страхами — не только с немцами. И боеприпасами в этой "моей" войне были деньги. Я, конечно, надеялся что нам все-таки удастся пробить средства на строительство в нужном мне объеме и по нашим ценам — ведь если считать по ним, а не по принятым сейчас, то строительство требовало не 150, а где-то 30 миллиардов рублей на 10 лет — тоже конечно много, но все-таки даже в 1940 году СССР выделил на развитие присоединенных территорий Западной Белоруссии аж 436 миллионов рублей — более миллиона зарплат, а если Советскому Союзу не придется противостоять после войны сильному Западу, то на жилищное строительство останется больше средств, соответственно, и наши планы по его усиленному финансированию получат больше одобрения и поддержки, ну или как минимум за это не станут преследовать. Ведь, насколько я понимал, многие внешне неправильные решения таковыми на самом деле не являлись и были продиктованы именно необходимостью выделять много средств, то есть трудовых и вытекающих из них материальных ресурсов, чтобы усилить обороноспособность нашей страны — ведь на памяти у людей были и развязанная французами Гражданская война, и Интервенция, и Великая Отечественная — это помимо более мелких конфликтов с Китаем в 1927 или 1928, точнее — с Маньчжурским диктатором, и две японские кампании в тридцатых, помимо постоянной военной напряженности со множеством мелких конфликтов, и война с басмачами, с белофиннами, два десятка лет войны с поляками — как в начале 1918 те захватили Минск, так дальше и пошло — даже БССР провозглашалась в Смоленске, в начале 1919 поляки вообще захватили Вильно на севере и Холмщину — Холмскую Русь — на юге, а также запад Червонной Руси — земли древнего Галицко-Волынского княжества. Ну и вообще поляки вознамерились восстановить Речь Посполитую, территории которой, если считать во Великому Кяжеству Литовскому, в средние века доходили аж до Калуги, Можайска и Орла, а Ржев был северо-восточной границей польско-литовских владений, и лишь когда московские князья захватили Новгородскую республику и затем Тверское княжество — снова с помощью степняков — только тогда у них начало получаться теснить обратно поляков и литовцев — ну то есть западных русов, выскользнувших из-под Рюриковичей переобуванием в "литовских" князей, чтобы не подчиняться лествичному праву слишком расплодившегося клана. Поэтому в августе 1919 поляки повторно захватывают Минск — все силы Красных Армий трех советских республик были направлены на отражение войск Деникина, дошедшего, как и немцы сейчас, до Курска и Орла — под шумок поляки даже захватили Бобруйск. В начале 1920 года поляки возобновили наступление, взяли Мозырь и Двинск, но больше их успехи были на юге — в мае 1920 они захватили Киев — там против 30тысячной польской армии стояли всего 13 тысяч красногвардейцев — все советские силы были переброшены к северу, чтобы не позволить полякам захватить Смоленск и Калугу, да и южнее наши пытались добить ВСЮРовсцев Деникина, но не сложилось — чтобы отражать польскую агрессию, пришлось оставить в покое недобитых буржуев-февралистов, хотя последним это и не помогло — если с царем они путем предательства справиться смогли, то с народом такое не прокатило. Так что, перебросив силы снова против польской интервенции, отразили ее неплохо, погнав поляков мокрыми тряпками аж до Вислы и Варшавы, где, правда, зарвались, так что пришлось откатываться, к тому же с юга снова давили восстановившиеся войска Врангеля, Петлюры и прочих недобитков — отбиться от всех просто не хватало сил — в Сибири ведь было еще полно белочехов и белогвардейцев с белоказацкими бандами. Обложили шо пипец. Но и когда все-таки отбились от всех явных агрессоров и их пособников, война с польскими нациками продолжалась. Только теперь по тихому — советские, польские и савинковские отряды переходили границу и вели боевые действия на сопредельной территории, наши к тому же помогали белорусским партизанам и подпольщикам на оккупированной поляками территории, а в 1923 в Кракове, где поляков было не так уж много — в основном немцы, евреи да русины — произошло восстание, хотя и быстро закончившееся — Пилсудский пообещал удовлетворить все требования восставших и естественно обещания не сдержал. В середине тридцатых поляки настойчиво старались сколотить антирусский союз с Гитлером и хоть таким способом получить "свое" — в итоге они его конечно получили, хотя и не то на что рассчитывали, но напряженность все предыдущие годы создавали, заставляя советское руководство отвлекать много сил на усиление обороноспособности страны вместо мирного строительства — уже за это польским элитам следовало настучать по их конфедераткам. Так что жизнь спокойной никогда не была — даже с территорий Лифляндии и Эстляндии шел постоянный поток белогвардейских отрядов и диверсантов, то есть на этих территориях необходимо было устанавливать порядок даже независимо от опасности создания там плацдарма для немецкого наступления — там уже существовал плацдарм для бандитской деятельности, да и сами военные диктатуры, возникшие там в результате переворотов в тридцатых годах, были ориентированы на Гитлера и англичан — то есть имели явно антисоветскую направленность. И вот если от всех этих масштабных столкновений на выживание, локальных конфликтов и мелких боевых действий по своим границам удастся избавиться, то наверное и на оборону потребуется тратить значительно меньше, соответственно больше средств можно будет выделять на строительство жилья. Оставалось только продумать как уменьшить вероятность конфликтов и интенсивность противостояния. И распространение его на как можно большую периферию где на волне антиколониализма и антиимпериализма можно найти много новых союзников выглядело вполне разумным решением, поэтому я всячески поддерживал и наступательные действия наших войск в Корее, и высадку на Японских островах, и продвижение в Китай, Индокитай и Индию.

ГЛАВА 12.

Но когда будут понятны плоды этих усилий — еще неясно, так что требовалось пользоваться существующими инструментами и по возможности усиливать их новыми — уже из моего времени.

Так что создание множества мелких предприятий и стало для меня одним из способов накопления средств на жилищное строительство. Причем поначалу ничего подобного я не планировал — просто по другому бы и не получилось — не хватало народа чтобы сразу организовать правильные и большие производства. А затем открылись и дополнительные преимущества такой организации промышленности, сейчас, по мере ознакомления с существующим законодательством, передо мною понемногу открывался еще один плюс, позволявший сохранить контроль над нашими наработками и в мирное время. Причем постепенно выяснялось, что вся наша деятельность неплохо укладывалась в рамки существовавшего законодательства, то есть вероятность сохранить наработки повышалась.

Так, 15 марта 1934 г. вышло постановление ЦИК и СНК N 89/528 "Об организационных мероприятиях в области советского и хозяйственного строительства" из которого на мое сердце лился елей: "В целях обеспечения конкретного руководства всеми отраслями советской и хозяйственной работы применительно к новым сложным задачам реконструктивного периода, укрепления тесной, живой связи руководителей с низовыми звеньями хозяйственного и управленческого аппарата и изживания канцелярско-бюрократических методов руководства, усиления единоначалия и личной ответственности руководителей за порученное им дело и ликвидации распылённости и множественности руководства, как следствия функционального построения аппарата — Центральный исполнительный комитет и Совет народных комиссаров Союза ССР постановляют". И далее они постановляли:

"Ликвидировать во всех советских и хозяйственных органах функциональную систему построения аппарата и перестроить их, начиная от низовых производственных звеньев до народных комиссариатов включительно, на производственно-территориальной основе, организовав в народных комиссариатах главные производственные или производственно-территориальные управления, несущие ответственность и имеющие права по всем вопросам руководства подчинёнными им организациями и учреждениями, и ограничив в правах остающиеся функциональные органы с воспрещением им вмешательства в работу низовых звеньев через голову главных управлений."

— то есть мы могли точно так же организовать свою промышленность на производственно-территориальной основе, безо всякой Москвы с ее наркоматами — и они не могли лезть в нашу промышленность. Правда, мне это смутно напоминало хрущевские совнархозы, то есть значит, что когда-то эта система была ликвидирована, раз Хрущеву снова ее пришлось вводить. И потом выводить — то ли ему, то ли уже Брежневу, так как там тоже хватало проблем, которые я сейчас рассчитывал избежать лучшей технологической базой, тем более что о тех проблемах я ничего не знал и не помнил.

Ну и дальше — "Усилить права и обязанности местных областных, краевых и республиканских органов в области развития местной промышленности и сельского хозяйства" — то что нам и надо. Правда, там было и "расширить непосредственную связь центральных хозяйственных органов, начиная от народных комиссариатов, с крупнейшими подчинёнными им предприятиями" — но у нас таких предприятий не было, точнее — они были, но из старых — их мы тоже развивали, но основная доля новых производств была в новых предприятиях. А вот "ликвидировать во всех звеньях советско-хозяйственного аппарата специальные секторы проверки исполнения" нам было совсем не в жилу — мы-то как раз развивали систему советских орготделов, которые и занимались проверкой исполнения принятых решений — без этого просто терялась связь с реальностью, а сами руководители работали уже по результатам таких проверок.

Да и "Обязать руководителей всех советских и хозяйственных органов сократить дачу разного рода приказов и распоряжений" было не очень к месту — видимо, из-за этого и пошел совершенный бардак, когда вообще невозможно было сыскать концов кто что, кому и когда сказал и кто и что из сказанного понял. Да, там было "усилить повседневное живое руководство, инструктирование, обучение и практическую помощь руководителям низовых органов советско-хозяйственного аппарата", но без письменных бумаг мы не собирались обходиться — здоровая бюрократия еще никому не помешала, главное не дать ей перерасти в нездоровую, когда принятие и исполнение решений заменяется обменом бумагами. Вот "разработать по каждой отрасли промышленности, сельского хозяйства и другим отраслям народного хозяйства технический минимум, подлежащий обязательному изучению в определённый минимальный срок всеми руководящими работниками" мы всячески поддерживали и развивали. Хотя положение "Ликвидировать коллегии во всех областях советско-хозяйственной работы, за исключением выборных советских органов (советы, исполнительные комитеты), с оставлением во главе народного комиссариата народного комиссара и не более двух его заместителей" уже не действовало — коллегии снова были в Наркоматах — решения обсуждались и принимались снова этими самыми коллегиями, а не единолично, и в них, как и раньше, людей назначал СНК чтобы бдить за наркомами. А чтобы можно было "Усилить массовый контроль над работой органов управления и обеспечить всемерное вовлечение масс в дело борьбы с бюрократическими язвами и недостатками государственного аппарата", мы снова развернули широкое движение рабкоров, когда любой человек мог написать статью или очерк о происходящем и отправить его в местное отделение общества рабкоров — то была уже пятая или шестая вертикальная структура, что пронизывала нашу республику, и я думал как бы сделать еще несколько — чем больше каналов поступления информации, тем лучше.

Вообще же в СССР существовало три с половиной вида промышленности, если считать по подчиненности различным уровням советской власти. В подчинении Советов всего Союза — то есть Верховного Совета и СНК как его органа — были отрасли тяжелой промышленности, машиностроения и другие, которые производили средства производства. В союзно-республиканском — добывающие кроме самых крупных и перерабатывающие легкой, пищевой, мясной и молочной промышленности — в общем, все то, что можно было везти куда угодно по всему Союзу или они были слишком крупными, чтобы их продукцию могла потребить одна республика. Республиканское подчинение было характерно для отраслей, большая часть продукции или услуг которых не выходила за пределы республики и успешное функционирование в решающей мере было обусловлено местными условиями. Республиканская промышленность была представлена как собственно республиканской, так и местной — то есть она в свою очередь делилась на два вида промышленности — те самые "полторы" штуки — республиканские советы вели отрасли, важные для всей республики — например, топливную промышленность, если ее продукция использовалась для питания промышленности и коммунального хозяйства нескольких областей республики, ну а местные советы — областные, районные, городские, сельские — ведали местной промышленностью, важной для этого конкретного региона.

Поэтому я с самого начала думал — как бы охранить наши предприятия от руководства из Москвы — они, может, и хорошие мужики, да вот не понимают что выстрелит дальше, что будет полезно в будущем — ну откуда они например знают про возможности вычислительной техники, что ее можно пихать куда угодно и все будет мало ? Ведь даже еще послевоенные государственные деятели, которые достигли своего уровня некомпетентности и к тому же плохо изучали марксизм (согласно которому главное богатство общества — это свободное время человека как необходимое и достаточное условие развития человеческой индивидуальности), говорили "когда мне надо было решить задачу, я взял 500 студентов, посадил их, дал каждому формулы, и всё сделали в два дня. А вы говорите — машины !" (это говорил в 1947 году или чуть позднее Паршин П.И. — министр машиностроения и приборостроения СССР). Вот не хотелось бы чтобы такая узколобость заслуженных людей мешала развивать новые отрасли промышленности, а с их помощью — и старые. Да и не все мужики там — хорошие. А я — умеренно хороший и уж как минимум знающий что будет дальше. Нет, промышленность надо сохранить под нашим контролем. Желательно — всю, но особенно — микроэлектронику.

И, естественно, в этом вопросе я собирался по максимуму использовать существующее законодательство. Так, 7 января 1941 года вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) "О мероприятиях по увеличению производства товаров широкого потребления и продовольствия из местного сырья". Хотя причем тут было ВКП(б) — это было непонятно — вроде дело чисто хозяйственное. Такие моменты меня и напрягали — в законах прописано одно, а по факту все немного другое. Так вот — по этому закону требовалось:

"1. Отменить существующую практику централизованного планирования производства и использования товаров широкого потребления и продовольствия, вырабатываемых местной промышленностью и промысловой кооперацией, как тормозящую развертывание местной промышленности и порождающую нерациональные межобластные перевозки товаров.

Установить с января 1941 года следующий порядок планирования и распределения продукции местной промышленности и промкооперации:

а) вся продукция предприятий районной и областной промышленности и промысловой кооперации, вырабатываемая из отходов и местного сырья, полностью, а из государственного недефицитного сырья — 50% (по списку, утверждаемому Экономсоветом при Совнаркоме СССР) остается в распоряжении района, области (края), республики;"

В общем — планирование производства товаров ширпотреба и продовольствия переходило на уровень облисполкомов и горисполкомов — пусть и на основе совнаркомов республик — последнее для меня было даже лучше — и центральная республиканская власть по закону распределяет задания, и Москва в это не вмешивается — просто не имеет права (правда — согласно своему же постановлению, то есть может его и отобрать — вот для чего мне были нужны хотя бы одна из палат Верхового Совета — чтобы не отобрали что есть). Да, тут не говорилось о производстве танков и автоматов — это похоже так и должно было планироваться из Москвы. Но — это мелочи по сравнению с тем, что именно вся продукция местной промышленности остается в распоряжении республики. То есть если местная промышленность произведет двести танков — они все останутся в нашем распоряжении. Вот это было и важно. Хотя, конечно, тут были игры с законом и ничего такого при его составлении просто не предполагалось. Тем не менее — законное основание оставлять у себя все танки и самолеты у нас была — главное, чтобы наши предприятия так и оставались местной промышленностью, крайняк — республиканской. Но никак не союзного подчинения — иначе кирдык всем задумкам. И фраза насчет "производимого из недефицитного сырья" — тоже была важной — думаю, пластины монокристаллического кремния еще долгое время будут недефицитными — просто потому что Экономсовет при Совнаркоме далеко не сразу разберется зачем они вообще нужны — цифровая техника, конечно, уже поступала в московские и прочие учреждения, но прежде всего научные, и в сдерживании ее распространения можно было "рассчитывать" на таких как Паршин, как минимум до того момента, когда эта техника перестанет быть дефицитом, а чтобы академики не начали гнать волну в верхах в стиле "дайте больше ЦЭВМ !!!" — мы для того и налаживали горизонтальные связи, чтобы втихую — не через бюджеты ВУЗов, а взаимозачетами по научным разработкам — делать им расчеты, край — ставить сами ЭВМ. Соответственно, основная продукция, произведенная из этих пластин — то есть ЭВМ и прочие контроллеры — будет оставаться у нас, мы же ее будем и развивать, и дай бог успеем довести ее хотя бы до уровня девяностых годов, хотя бы архитектуру и основные программные блоки — чтобы избежать ненужного зоопарка архитектур и периферии, что расцвели пышным цветом у нас и на западе в 50-60 годах. И мы приложим — да уже прикладывали — все усилия, чтобы к тому моменту, когда в СНК разберутся что к чему, эти пластины так и оставались недефицитным сырьем — хоть лопатой греби. К тому же сами по себе пластины — это уже не сырье, сырье для них — песок — а он — недефицитный никак, ну а сделать компьютеры ширпотребом я и так планировал, пусть для начала и в промышленности. Да, это игры словами — но дающие законные основания оставить все под своим контролем и не передавать это под контроль может и заслуженных, но не разбирающихся именно в этом конкретном вопросе людей. Пусть сначала посмотрят, поучатся. И не лезут.

И — в идеале — не отнимают денег. Ведь в том же положении было сказано "Установить, что накопления районной и городской промышленности, за исключением фонда директора, остаются в распоряжении районных и городских исполкомов и идут на расширение местной промышленности". То есть мы могли вообще ничего не перечислять в союзный бюджет. Правда, в республиканский рай— и горисполкомы тоже могли бы ничего не перечислять, если бы не "Разрешить совнаркомам союзных республик ... в случае необходимости отчислять от накоплений районной и городской промышленности до 25% в фонд развития районной промышленности в других районах области (края), республики, не имеющей областного деления". То есть республиканские органы власти могли забирать себе до четверти накоплений местной промышленности — это уже неплохо, причем сейчас действовало чрезвычайное положение, поэтому с этим было еще проще — мы забирали три четверти. Но в мирное время с этим будет сложнее, и чтобы местные советы направляли средства все-таки в нужную мне сторону, а не на постоянное озеленение и переукладку асфальта — для этого нужны были если не подконтрольные, то хотя бы дружественные гор— и облсоветы, а для этого — опять же нужны те тысячи ЖСК, которые, как общественные организации, смогут выдвигать своих — то есть и моих — кандидатов в депутаты всех этих советов. ЖСК получались уже политическим инструментом минимум двойного действия — не только сохранить мне пост в верхах советской власти — то есть недоступный простому уголовному преследованию — но и чтобы была возможность концентрации средств, что заработает местная промышленность.

А вот за счет "Предоставить право рай(гор)исполкомам направлять до 25% получаемых накоплений на жилищное, культурно-бытовое строительство и благоустройство" мы и планировали частично получить средства на строительство в обход союзного бюджета. И так как рай— и облисполкомам без нашей помощи все-равно не обойтись, а мы могли финансировать строительство предприятий за счет положения "6. Для организации предприятий по производству товаров широкого потребления и продовольствия из местного сырья, строительных материалов и топлива разрешить совнаркомам автономных республик и обл(край)исполкомам производить расходы сверх установленных им лимитов по планам капитальных работ за счет перевыполнения бюджета в доходной части, экономии по расходной части, установленной по отчету за квартал (за исключением ассигнований на народное образование и здравоохранение), а также за счет использования накоплений местной промышленности и собственных средств промкооперации на строительство и организацию местных предприятий до 200 тыс. рублей, городским и районным исполкомам до 50 тыс. рублей на одно предприятие а совнаркомам союзных республик до 500 тыс. рублей на одно предприятие.", то мы — республиканское правительство — этими средствами как раз и влезем в паи создаваемых строительных артелей и кооперативных домостроительных комбинатов.

Тем более что эти же средства можно было взять в Госбанке — "7. Разрешить Государственному Банку выдавать возвратный кредит (сроком на 1 год, а Промбанку — сроком на 3 года) на расширение и организацию производства товаров широкого потребления и продовольствия на предприятиях районной, областной промышленности и промкооперации по ходатайству предприятий до 50 тыс. рублей, обл(край)исполкомов и совнаркомов автономных республик — до 200 тыс. рублей и совнаркомов союзных республик — до 500 тыс. рублей на одно предприятие."

Как раз нужные 500 тысяч.

Ну и оставлять у себя все добываемое сырье мы тоже могли законно:

"16. Разрешить областным, краевым и городским исполкомам использовать для производственных нужд местной промышленности и промкооперации 50% планового сбора и весь сверхплановый сбор олова, снимаемого с консервных банок, всю жесть, сверхплановый лом чугуна, собранного у населения, а также весь сверхплановый сбор цветных металлов.

Разрешать предприятиям местной промышленности и промкооперации использовать цветные металлы (олово, свинец и пр.), добываемые из отвалов и месторождений, не разрабатываемых союзной промышленностью."

— особенно согласно последнему предложению — у нас ведь не было ни одной шахты, ни одного карьера союзного подчинения.

И цены мы могли ломить какие угодно, закладывая их в себестоимость и тем самым понижая налогооблагаемую базу:

"Установить, что на товары, по которым не имеется единых отпускных и розничных цен, утвержденных Правительством Союза ССP, цены устанавливаются в следующем порядке:

а) на товары, в том числе местное топливо, производимые предприятиями местной промышленности районного и областного подчинения, промкооперацией, кооперацией инвалидов и предприятиями общественных организаций, отпускные и розничные цены, торговые скидки и накидки утверждаются ... край(обл)исполкомами ...; в таком же порядке устанавливаются цены на черепицу, мел, песок местного производства, а также на остальные строительные материалы производства районной промышленности, идущие, для продажи населению, но не выше цен, по которым эти товары реализуются для широкого потребления;

б) на товары широкого потребления, вырабатываемые предприятиями республиканского подчинения, отпускные и розничные цены, торговые скидки и накидки утверждаются совнаркомами союзных республик."

То есть тогда как местные советы были ограничены в установлении цен ценами на товары ширпотреба, то республиканские органы власти таких ограничений не имели, поэтому часть предприятий — тех, что пораспространеннее в плане производимой ими продукции — мы все-таки оставляли в республиканском подчинении, и за счет их завышенных цен загоняли вверх себестоимость продукции в том числе и местных предприятий, и таким образом также перекачивали средства из местных бюджетов в республиканский, чтобы потом уже оттуда централизованно распределять их на нужные мне проекты.

Но — все предприятия в республиканское подчинение тое было невыгодно загонять, так как только местная промышленность могла два года не платить налоги:

"9. Освободить, начиная с 1941 года, вновь организованные предприятия, работающие на местном сырье и отходах, в течение 2 лет работы с момента ввода их в действие:

а) местной, районной и городской промышленности — от налога с оборота, бюджетной наценки и отчислений от прибылей в бюджет;

б) промкооперации — от налога с оборота, бюджетной наценки и подоходного налога."

Хотя с налогами с предприятий республиканского подчинения тоже можно было поиграться, хотя с ними я до конца еще не разобрался — все тридцатые годы тут шла налоговая реформа и постановления наслаивались одно на другое так что порой черт ногу сломит, хотя и лучше чем раньше. Так, к 1930 году сложилась путаная система платежей предприятий в бюджет — было аж 86 видов различных платежей, и отдельные предприятия выполняли их несколько десятков — смотря по размаху их деятельности. В 1932 году провели налоговую реформу, которая упорядочила этот процесс. Леваки, правда, настаивали на введении единого налога на прибыль -есть прибыль — предприятие платит в бюджет, нет прибыли — не платит. Одно слово — либертарианцы и буржуи, несмотря на то что леваки. Эдак предприятия просто выведут прибыль в ноль — вот и не будет налога. В мое время такое провернули демократы и мне вообще-то такая схема была более удобна, так как историй ухода от налогов обнулением прибылей слышал и читал изрядно, так что тема была более-менее известна, пусть и понаслышке.

Но, к моему сожалению, в правительстве сидели не дураки, хотя врагов еще и хватало — как утверждал тот же Бухарин, "пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это не звучит, методом выработки коммунистического человеческого материала из человеческого материала капиталистической эпохи" — как он с такими левацкими взглядами оказался лидером правой оппозиции — было непонятно — и это после того как в 1918 он был лидером фракции левых коммунистов, призывавших немедленно экспортировать революцию и отменить деньги. Недаром Ленин про него говорил "в политике дьявольски неустойчив". Соответственно, когда такое же принуждение применили к самому Бухарину, ему только и оставалось повторять классическое "А меня-то за что ?". "А за то !" — пропагандируешь расстрелы — начни с себя. А в части "самоорганизации и принудительной самодисциплины трудящихся" он шел по стопам Лютера — видимо, хотел построить у нас Швейцарию. Уж не знаю, насколько он был причастен к налоговой реформе, но рассматривалась и другая схема — одна часть налога рассчитывалась исходя из плановых заданий — выполнило предприятие план и получило деньги за продукцию, не выполнило и соответственно не получило — не колышет — плати и все тут. И вторая часть — уже налог на собственно чистую прибыль за вычетом первой части уже уплаченного налога. Это явный стимул снижать себестоимость продукции.

Но была принята какая-то половинчатая схема — предприятия стали платить налог с оборота и налог с прибыли (кооперативы — подоходный налог). Но и налог с оборота был различным для разных групп товаров — для металлорежущих станков — 2%, для мыла — 70%. Но и тут все было непросто — уже обложенные налогом товары — например, руда — уже не обкладывались налогом на последующих этапах — например, при ее покупке металлургическим заводом — то есть и без местных предприятий нам не обойтись — ведь это они могут не платить налог, и соответственно продажа товара республиканскому предприятию уменьшит налоги уже последнего. И вот СНК каждый год выставляло новые расклады потоварных ставок — некоторые товары — уголь, кокс, черные и цветные металлы — были даже планово-убыточными — государство хотело побыстрее насытить их товарное производство поэтому стимулировало их производителей. Также стимулировали и производителей низкорентабельного ширпотреба — прежде всего производителей тканей. А вот высокорентабельные продукты — макароны, кондитерка, готовая одежда — наоборот облагались довольно высоким налогом — а ведь такие продукты потребляли прежде всего горожане, то есть из городского населения активно выкачивали средства на индустриализацию, и мне начинало казаться, что горожане оплатили индустриализацию даже в большем объеме, чем крестьянство — странно что перестройщики про это молчали, сосредоточив свои вопли на раскулаченном крестьянстве.

Но и помимо налогов предприятия могли платить дополнительные средства, так как накопления, скажем, госпредприятий, что у них оставались после всех уплат — за поставленное сырье, выплаты зарплаты, уплаты процентов по кредитам, уплаты налогов — этот остаток был собственностью государства. Оно — в том числе в лице местных советов или правительства республики — может изъять их в любой момент — и если до реформы государство изымало 38%, то после нее — 81% — остальное — 9% в фонд улучшения быта рабочих, 9,8% — в капитал расширения, 0,2% — в фонд премирования за рацпредложения и изобретательство. Правда, уже в 1932 году немного переиграли — если расходы предприятия на капитальное строительство превышали его доходы, то оно платило только 10% от прибыли (ну то есть собственных денег все-равно не хватало, но уже меньше — можно будет меньше брать кредит или выбивать фондов), предприятия без капитальных затрат так и платили 81%, остальные предприятия — то есть те, которые строили но хватало собственных средств — от 10 до 81 процента. Ну и 50% сверхплановых прибылей также оставалось у предприятий. Собственно, только тут я и видел возможность что-то урвать — поставить низкий план — "Это ведь кустарные производства !" — и когда они выдадут тысячи процентов перевыполнения — тут-то и отбашлять им денег. Но только так, чтобы они никуда его не смогли направить кроме как на строительство и повышение зарплат — точнее, на спецсчета по накоплению средств для вступления в ЖСК, хотя в последнее время в голову пришла и другая мысль — выдавать эти деньги жилищными сертификатами, скорее всего именными, чтобы они сами не стали платежным средством — а то будет как с приватизацией в мое время, когда все эти ваучеры были скуплены жуликами ... ой — то есть эффективными собственниками — на государственные же кредиты.

Зато таким макаром "виноватыми" будет только руководство республики — то есть я и несколько приближенных. Тогда как сами предприятия и их руководители не должны будут по идее пострадать "если что" — они четко следовали букве закона. Конечно, тут требовалось четко бдить чтобы не разбазарили свалившееся бабло.

ГЛАВА 13.

А вот накопления кооперативов — это собственность самих кооперативов, то есть их членов. И налоги там были поначалу всего 17%, а согласно положению от 7 марта 1936 г. N 47/454 "Об изменении "Положения о подоходном налоге с предприятий обобществленного сектора" с кооперативов взимался налог в 20% от прибыли (!), а с артелей промысловой кооперации — в зависимости от процента прибыли относительно себестоимости — от 20 до 50%, если товары продавались на 35% дороже их себестоимости — ну так себестоимость мы уже умели задирать, а прибыль — выводить в ноль.

Так что кооперативы, а не предприятия советов — местных или республиканских — и стали основной организационной формой нашей промышленности, через них же шла и оплата подготовки строительства и само строительство — так как во главе кооперативов сидели наши люди, то они четко бдили чтобы собрания кооперативов направляли прибыли куда надо, а не на личное потребление членов кооператива. Хотя и госпредприятиям советов всех уровней мы выдавали сверху планы по капитальному строительству в производственных целях, а потому смело ставили им налог в 10%. Тем более что "разрушено" было много (а иногда и вправду разрушено), а тут еще дополнительным бонусом будут страховые платежи из бюджета за "разрушенное" имущество и строения — ведь до войны эти предприятия платили Госстраху исправно, миллионы рублей — вот теперь пусть и возмещают. Сейчас-то эти средства выплачивались из республиканского бюджета, откуда потом можно будет выставить счет союзному, откуда и должны выплачиваться страховые премии. Ну или просто сделать взаимозачет и не платить в союзный бюджет какие-то налоги — да практически все — несколько лет кряду. Тут еще надо было обмозговать, но, похоже, схема со страховыми платежами будет одной из важных статей в деле невыплат в союзный бюджет средств из бюджета республики и ее предприятий — пусть даже и союзного значения. Да даже если не выгорит — "денег нет, но вы там в Москве держитесь" — все уже выплачено и потрачено.

К тому же в общесоюзный бюджет помимо отчисления от прибылей госпредприятий общесоюзного значения поступала основная сумма налога с оборота — как предприятий всех форм собственности, так и розничной торговли. В республиканский же бюджет поступала часть налога с того же оборота, а также отчисления от прибылей госпредприятий республиканского значения. И наконец в местные бюджеты поступала часть налога с оборота (за счет республиканской части), прибыль госпредприятий местного значения, сельхозналог, подоходный налог, налог на сверхприбыль и госпошлины. Ну то есть республиканский бюджет получался самым куцым, и это было видно из распределения цифр бюджета. Например, за 1940 год налог с оборота в союзном — то есть общем по всем республикам — бюджете составлял 108 миллиардов рублей (из 182 миллиардов доходной части всего бюджета), и из него лишь 10 миллиардов отчислялись в республиканские и местные бюджеты — то есть 98 миллиардов оставалось в союзном бюджете. На РСФСР приходилось 4,9 миллиарда налога с оборота из 25 миллиардов ее бюджета, на УССР — 1,5 из 8, на БССР — 0,7 из 2. И вообще из этих двух миллиардов 1,6 миллиарда были как бы республиканским бюджетом, но из него 0.9 передавалось в бюджеты местных советов, а 0,47 миллиарда изначально были доходами местных советов по местным источникам поступлений. Всего же из двух миллиардов расходы местных советов составляли 1,4 миллиарда, причем миллиард — на просвещение и здравоохранение — по сотне рублей на одного жителя (это помимо нескольких рублей из союзного бюджета). И на остававшиеся 0,6 миллиарда республиканским властям особо не разгуляешься — этих средств по идее хватило бы на постройку 20-30 предприятий, но ведь эти средства шли и на то же здравоохранение с образованием, и на органы госуправления, и на суд — собственно на промышленные республиканские наркоматы оставалось всего 0,16 миллиарда — 160 миллионов рублей — хватит на десяток предприятий. То есть самостоятельно республиканскую промышленность было не развить, поэтому при нормальном развитии событий без общесоюзных наркоматов с их миллиардными бюджетами нечего было и мечтать заиметь в республике более-менее приличные предприятия. Вот со стороны республиканских властей до войны и шла мышиная возня под ковром. Как отмечалось в одной из статей — "Возьмем, например, Казахскую ССР. ... Оказалось, что Совнарком Казахской ССР представил Союзному Правительству на 1938 г. завышенные сведения о фактическом состоянии сети бюджетных учреждений, о контингентах учащихся и, таким образом, получил на 16 млн. руб. излишних ассигнований. Кроме того, Совнарком Казахской ССР в августе прошлого года снова неправильно осветил состояние бюджета республики и добился получения из резервного фонда СНК СССР 35 млн. руб. ... Наличие излишних средств в бюджете привело к тому, что в конце года Совнарком Казахской ССР, вопреки элементарным требованиям финансово-бюджетной дисциплины, раздавал деньги на такие нужды и таким организациям, финансирование которых вовсе не предусмотрено по бюджету. Тут и субсидии тресту столовых и ресторанов, и строительство дома отдыха, и крупные выдачи Союзпушнине и Казахскому потребительскому союзу, и даже перечисление Наркомзему 30 декабря 1938 г. денег на оплату командировок, которые намечались на май и июнь 1939 г."

Поэтому мне оставалось либо играть в игры с союзными наркоматами, либо — развивать местную промышленность и при этом как-то стараться сделать так, чтобы она — то есть местные советы — направляли деньги куда требуется мне — положение хуже губернаторского. Так-то "Положение о местных финансах" говорило, что к местным относятся расходы "по содержанию местных советских учреждений, по коммунальному хозяйству, по народному образованию, по народному здравоохранению, по социальному обеспечению, по сельскому хозяйству, по местному транспорту и дорожному строительству, по промышленности и торговле местного значения, по борьбе с безработицей, по удовлетворению нужд обороны Союза ССР, по проведению других мероприятий местного значения на основе специальных постановлений центральных исполнительных комитетов и советов народных комиссаров Союзных Республик". Последняя фраза, вкупе с более-менее контролируемыми составами советов и позволяла надеяться что все выгорит нормально — продавлю нужные постановления и буду надеяться, что сами местные советы не взбунтуют население, чтобы собрать нужное число подписей за отзыв меня из состава ВС ЗРССР — то есть не лишат меня депутатских полномочий и соответственно места в республиканском правительстве и ВС.

На местных советах ведь лежало — содержание местных советов, больниц-яслей-школ, водоснабжения и канализации, милиции, народных судов, строительства местных дорог, предприятий, выпускающих продукцию местного значения — кирпичи, хомуты, цемент — если объемы небольшие, ну и прочего, не выходящего своими масштабами за пределы региона полномочий данного конкретного совета — сельского, районного, областного. Так как если мероприятие — скажем — строительство скоростной сквозной магистрали — затрагивало несколько областей, то "расходы по мероприятиям, охватывающим более чем одну из указанных административно-территориальных единиц, относятся на общегосударственные средства" — то есть республиканские а то и союзные, если затрагивались несколько республик или строительство было важно для всего СССР.

Ну и в доходы местным советам шли средства с этих же объектов и видов деятельности, а также от половины до трети налогов — промыслового, сельхозналога, лесного дохода, торфяных болот, даже часть прибыли от предприятий союзного значения — тем советам, в юрисдикции которых находились эти предприятия, так что местным советам всегда имело смысл побороться за строительство у себя больших предприятий — и налаживанием неформальных связей в наркоматах, и местной налоговой политикой — скажем, пообещать наркомату пониженные налоги в течении нескольких лет, и — самое главное — социальной политикой — то есть пообещать или уже строить жилье чтобы рабочие предприятия были им уже обеспечены и самому наркомату не пришлось этим заниматься, и развивать местную промышленность прежде всего пищевую и текстильную — чтобы в местных магазинах было достаточно продуктов и наркомат мог привлечь на свое предприятие более квалифицированные кадры.

Кроме того, местные советы могли взимать дополнительные надбавки — от 25 до 300 процентов — к государственным налогам — на производство предметов роскоши, с пивных лавок и вообще продажи алкоголя и табака, и даже увеличивать государственный подоходный налог — то есть в зависимости от совета, в чьей юрисдикции проживал конкретный человек, этот человек мог платить больший или меньший налог на свои доходы, мог платить больше или меньше за пиво и сигареты. В итоге такие сборы составляли до половины подоходного налога. И к этому прибавлялся еще сбор на нужды культурно-бытового и жилищного строительства — культжилсбор — он бывал даже больше подоходного налога и был введен сначала разово в 1931 году — естественно, по инициативе трудящихся — и потом трудящимся так понравилось его платить, что они направляли в партию и правительство лучи многочисленных просьб взимать его и дальше, поэтому он так и существовал вплоть до начала войны (при том что эти условия только ухудшались из-за отставания жилищного строительства от роста городского населения — хотя ухудшались медленнее не будь этого налога, но — жилье по факту становилось все менее бесплатным, правда, даже с этими поборами до полной стоимости было еще ой как далеко). Стоило подумать — не вернуть ли его обратно ...

Да и предприятия — что государственные, что кооперативные — также в зависимости от местности могли платить больше или меньше налогов — в зависимости от надбавки, которую введет местный совет. Это помимо налога со строений, кроме используемых предприятиями, стоящими на госбюджете, а также налога на ввозимый и вывозимый по железной дороге или водным путем груз, предназначенного именно для этой местности или произведенный в ней (то есть не транзитного). Чем больше я изучал законодательство, тем меньше все казалось похожим на мои представления о социализме — больше какая-то помесь феодализма и капитализма.

Причем у меня еще было год-полтора, пока местные советы еще были довольно послушны — они ведь выбирались в 1941-42 годах, сразу после освобождения территорий, то есть в качестве кандидатов в депутаты в основном предлагались люди, подконтрольные мне, и я еще притормозил перевыборы в связи с военным положением — так-то советы перевыбирались каждые два года, то есть срок уже по идее подходил к концу, но вот именно сейчас мне перевыборы были совсем не к месту. Соответственно, пока вся вертикаль советской власти более-менее выполняла указания из центра, то есть мои, соответственно, была возможность применять для накоплений в строительной промышленности и такие положения существовавшего законодательства, как:

"От местных налогов освобождаются ... учреждения, предприятия, организации и лица, освобожденные от уплаты местных налогов и сборов в порядке законодательства Союзных Республик."

"Государственными бюджетами Союзных Республик могут быть предусматриваемы субвенционные фонды, предназначенные для финансирования местных бюджетов путем долевого участия в расходах местных советов на цели, предусматриваемые ежегодно в порядке законодательства Союзных Республик."

"В целях оказания воспособления маломощным местным бюджетам могут быть образуемы фонды регулирования как общереспубликанского, так и местного значения."

То есть мы — как республика — могли вполне согласовать с местными советами снижение местных налогов, а республиканские — наоборот — увеличить, чтобы затем раздать их через программу подготовки жилищного строительства строительным организациям, которые и будут строить жилье на территории этих самых советов — ну, с некоторым передвижением сумм между советами в зависимости от развитости их промышленностей — тут главное, что пока советы не вставали в позу борясь за свои доходы, да собственно помимо подконтрольности их состава они ведь понимали, что строительство жилья — в их же интересах, а потому и для грядущих перевыборов — уже на действительно свободной и демократической основе, когда жители могут выдвигать и выбирать уже не только "моих" кандидатов — уже и для таких перевыборов программа жилищного строительства будет весомым аргументом в пользу действующих депутатов.

Причем, оказывается, можно было создавать фонды по строительству:

"52. К фондам специального назначения относятся фонды промышленные, фонды рабочего жилищного строительства, фонды дорожные и другие фонды, устанавливаемые согласно ст. 56." и даже "могут быть образуемы коммунальные фонды, предназначенные для финансирования коммунальных предприятий, и другие специальные фонды как республиканские, так и местные, предназначенные для финансирования отдельных отраслей местного хозяйства."

Причем источники наполнения этих фондов "определяются особыми узаконениями Союза ССР и Союзных Республик." То есть по идее мы могли бы создать такие фонды — для жилищного строительства — и за их счет и вести стройку. Но пока было непонятно как их наполнять чтобы не войти в противоречие с союзным бюджетом, а, самое главное — если мы будем строить централизованно, а не "за счет жителей", тогда я не получу ЖСК, нужные мне для регулирования выборов в советы — то есть "накопления" населения были нужны мне все-равно. Хотя и тут была возможность — скажем, если за счет этих фондов проводить изыскательные работы, строить домостроительные комбинаты и прочую строительную инфраструктуру, то получится, что людям — участникам ЖСК — уже потребуется вносить меньше средств, так как основные средства строительных организаций и подготовка строительной инфраструктуры будут оплачены из этих фондов, то есть их не потребуется оплачивать уже собственно людям напрямую, соответственно, им потребуется копить меньше денег чтобы купить квартиру — по моим прикидкам, раза в два. И так как эти накопления собирались делать мы сами за людей, то, похоже, можно будет снизить приписки за счет завышенных расценок и заниженных планов и механизации работ — то есть уменьшить уголовную составляющую моего плана жилищного строительства, а соответственно уменьшить и риск лично для меня и моих соратников. Выглядело заманчиво.

Причем мы — руководство республики — могли влиять на местные бюджеты: "Обязательные минимальные перечни расходов и доходов, подлежащих включению в основные местные бюджеты (ст. 59), устанавливаются законодательством подлежащей Союзной Республики." — то есть местные советы не могли пороть полнейшую отсебятину, более того — если мы обяжем их создавать эти строительные фонды — они будут обязаны их создавать (ну, если разом не взбунтуются и не подобьют народ проголосовать за отзыв депутатов Верховного Совета ЗРССР). Впрочем, тут помыслы руководства республики полностью совпадали с чаяниями местных советов — ну кто откажется от дополнительного жилья для населения своих избирательных округов. Так что мы и применяли все эти способы — на всякий случай, чтобы если выяснится что какой-то из их идет вразрез с законодательством, так чтобы суммы нарушений были не слишком велики и вместе с тем само дело продолжало продвигаться за счет других источников — для одной цели — запустить массовое жилищное строительство.

Я ведь почему заботился о местных советах — пока выходило так, что только местная промышленность — то есть промышленность, подчиненная только местным советам, была неподвластна союзным органам, и вместе с тем только она сможет дать необходимые в дальнейшем средства на строительство. Так, согласно положению "О республиканских и местных бюджетах" существовало "отчисление в государственные бюджеты союзных республик от налога с оборота предприятий республиканского и местного значения, а также с оборота тех предприятий общесоюзного значения, взимание налога с которых будет поручено местным финансовым органам." Правда, "Размер этого отчисления устанавливается Советом народных комиссаров Союза ССР по каждой союзной республике в отдельности.". То есть, несмотря на то, что предприятия местной промышленности были в местном а значит как бы и в республиканском подчинении, размер налога с их оборота, что уходил в республиканский бюджет, определялся из Москвы — мы как бы и не могли бы изъять все налоги, только опосредованно — через обязательство создания фондов, которые местные советы будут пополнять за счет налогов. И, вместе с тем, "Предприятия местного значения, не переведенные на начала коммерческого (хозяйственного) расчета, входят в местный бюджет всеми своими доходами и расходами." — то есть с таких предприятий ничего не уходило ни в республиканский, ни в союзный центр. Ну и с кооперативов.

Цены тоже — частично устанавливались из Москвы, частично — республиканскими, частично — местными властями. И единства не было. Так, в отчётном докладе ЦК XIX съезду партии отмечалось, что "некоторые предприятия, чтобы выполнить план по валовой продукции, допускают антигосударственную практику сверхпланового производства второстепенных изделий за счёт невыполнения заданий по производству важнейших видов продукции, предусмотренных государственным планом". Все из-за той самой чересполосицы цен — на важнейшие продукты цены устанавливались правительственным прейскурантом, а на остальные — наркоматами, советами — всем, кому заблагорассудится. То есть тут не было такого, что все вплоть до последнего гвоздя планируется и распределяется из Москвы — рынок в условиях социализма цвел и пах всеми цветами радуги, разве что на основную, самую важную, становую продукцию народного хозяйства — уголь, какие-то марки стали, танки, универсальные станки — там да — цены устанавливались в кремлевских кабинетах. А на остальное цены устанавливали многочисленные участники хозяйственных отношений — от наркоматов до заводов и местных советов.

Так, были постановления например от 10 февраля 1936 г. N 63 "О ценах на вновь осваиваемое оборудование и оборудование, изготовляемое по индивидуальным заказам" — "по машинам и оборудованию, которые не входят в список изделий, цены на которые утверждаются Советом Труда и Обороны, отпускные цены должны утверждаться народными комиссарами, в ведении которых находятся предприятия, изготовляющие эти машины, причём этот порядок распространяется и на те вновь осваиваемые виды машин, выпуск которых организуется в индивидуальном порядке" — но наши местные предприятия не были подчинены наркоматам.

Неразберихе способствовали и положения марксизма, согласно которым, как писали в газетах и книгах, "стоимость товара, представляет собой овеществлённый, материализованный абстрактный человеческий труд. Её величина измеряется количеством затраченного общественно-необходимого рабочего времени, т. е. рабочего времени, которое требуется для изготовления какой-либо потребительной стоимости при наличных общественно-нормальных условиях производства и при среднем в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда."

Как человеческий труд может быть абстрактным — это мне было непонятно. Как отделить общественно-необходимое время от не являющегося таковым — тоже. А условия производства у нас изначально не были общественно-нормальными — мало того что война, так и многое из производимого нами — танки, вездеходы, самолеты — тут раньше не выпускалось или выпускалось но не с такими характеристиками. Вот мы и определяли стоимость производства по среднему для данного времени либо по аналогам, щедро добавляя накладные расходы на организацию и запуск производств, ну и добавляли за улучшенность характеристик наших изделий. А то, что наша механизация и организация работ были уже не совсем отсюда — ну так и ладно, подтянется. Тем более что местные теоретики утверждали, что "В процессе производства стоимости затраты общественно-необходимого рабочего времени подразделяются на: 1) прошлый труд, воплощённый в средствах производства, затраченных на производство товара, и 2) живой труд, являющийся созидателем новой стоимости." Вот мы и относили "прошлый" труд по организации производств на текущие цены — наши отчетные цены постоянно росли.

И, на наше счастье, здешние экономисты ничем не отличались от современных мне — даже несмотря на социализм, они почти все меряли рублем, планирование тоже шло в рублях, а если и в штуках — то в условных — как например тракторы измерялись в условных 15-сильных единицах, соответственно, Сталинец-60 с двигателем мощностью 60 лошадиных сил шел как четыре штуки. Поэтому мы могли просто прятать часть оборотов либо рисовать какие вздумается цифры — кто проверит-то ? А тем более разберется. Скажем, по нормативам производство ствола для карабина требовало 18 человеко-часов. Вынь да полож. Ну и у нас СКС — это ведь карабин. А то, что длина ствола всего 40 сантиметров а не 52 — это экономистам без разницы. И то, что мы делали нарезы протяжкой — тоже без разницы. И то, что с учетом механизации и спецстанков в итоге на ствол у нас выходило три часа — никак не сказывалось на ФЗП — мы все так же начисляли зарплату исходя из потребных 18 часов, только потом пять шестых этих сумм уходило на сберегательные счета отдельных лиц — меня и еще кучи фиктивных людей с доверенностями также на меня. И еще на несколько тысяч других лиц — что вклады, что доверенности. Или в уставные капиталы артелей и кооперативов, откуда они смогут уйти в качестве премиальных их членам. Вот и появлялись "средства граждан на оплату строительства жилья". Мы усиленно отмывали деньги чтобы пустить их на строительство жилья вполне законным способом, раз кредитование пока было запрещено. Более того — мы занижали выработки в два-три раза — то есть любимая экономистами "производительность" рабочих в наших артелях была довольно низкой — на одного рабочего у нас "было" гораздо меньше выработки в рублях чем на остальных заводах страны — раза в три, а может и в пять. "А что вы хотите от сараев ?" Нередки были ситуации, когда продукции выпускалось в месяц, скажем, на сто тысяч рублей (напомню, по факту — по завышенным относительно нашей реальной производительности ценам), а фонд заработной платы был миллион. Мы особенно перестали стесняться, когда к нам попали подобные же примеры из советской промышленности — так, промкомбинат в Бодайбо выпустил продукции в январе 1942 года на 9,9 тысяч рублей при численности рабочих в 103 человека и ФЗП 65 тысяч рублей. А что — так можно было ? Ну тут нам карта и поперла.

ГЛАВА 14.

Так что увод денег на первичное накопление капитала для массового жилищного строительства был большим, и не только по каналу завышенных зарплат и себестоимости, но и по многим другим. Например, мы проводили создававшиеся нами станки как полноценные — ну и что что это был токарный станок с пневматическим приводом на обработку деталей размером до 10 сантиметров и всего на двух скоростях — то есть самый наипростейший станок специально для обточки хвостовиков универсальных мин для минометов и РПГ — его мы проводили как нормальный винторезный универсал. А "по причине военного времени" он "быстро изнашивался" — ну "не умеем" делать качественно и работать хорошо. Поэтому амортизация и списание также не заставляли себя долго ждать — и шел новый цикл производства-покупки-износа очередного "универсального" станка. И так как детали для станков производились местными предприятиями, которые были освобождены от налогов на два года, и кооперативами, у которых был только налог на прибыль — а ее мы выводили в ноль — то продажа деталей предприятиям республиканского или союзного подчинения также не облагалась налогом — ведь они были обложены налогом еще на уровне местных предприятий, которые, напомню, от налога освобождены. И так как детали продавались "наверх" втридорога, то себестоимость там и зашкаливала.

Разница в несколько тысяч в итоге также шла на сберкнижки — за счет премиальных и переработки. К осени сорок третьего мы такими способами нааккумулировали почти три миллиарда рублей. А если учесть, что себестоимость квадратного метра в пятиэтажке в середине 60х была 120 рублей — то есть 1200 рублей на текущие деньги — то мы таким образом могли напрямую оплатить 25 миллионов квадратных метров "за счет средств населения" — это примерно 450 тысяч двушек площадью 55 квадратных метров. Маловато, учитывая что нам требуется 6 миллионов квартир. И еще сможем собрать примерно миллиард — к нам все пристальнее присматривались а что это у нас происходит с финансами и производством — по отчетности выходило, что мы уже сделали и сломали несколько десятков тысяч "универсальных" токарных станков — а, напомню, весь СССР произвел в 1940 году чуть более 50 тысяч станков. Что-то мы начали зарываться — надо будет следить за этим поплотнее. И, хотя не станками едиными создавались наши тайные накопления, лавочку скорее всего и придется прикрыть, а аккумулированные средства частично пустить не на непосредственно покупку квартир, а на организацию строительных артелей и кооперативов по производству железо-бетонных изделий — это позволит не бегать по поводу финансирования и выделения фондов, включения в планы, за каждым чихом в Москву — деньги-то людей, а не государственные. И уж эти организации будут и строить, и создавать кооперативы по обслуживанию и сдаче в аренду построенных ими домов — так выйдем и из-под опеки местных исполкомов. Какая-то хитрая получалась комбинация — лично мне казалось что я в ней запутался, но раз народ пока не гонит особую волну — то подожду развития событий, благо что перегруз сведениями был для меня не нов еще и по прошлой жизни, и надо только подождать, пока разрозненные куски информации не сложатся в единую картину. Плевое дело.

И что делать с существующими госпредприятиями, особенно союзного, но и республиканского подчинения — я тоже пока на не знал. Точнее — что делать — понятно — также развивать. Но будут ли нам потом доступны их мощности — это было непонятно. поэтому мы развивали и сеть мелких производителей, например, тех же труб — хотя у нас и был, скажем, построенный еще до войны Могилевский трубный завод — но сможем ли мы встраивать его продукцию в свои планы или нам придется каждый чих согласовывать с Москвой — это был неясно. Поэтому мы подстраховывались созданием дублирующих производств, тем более что труб — то есть стволов для минометов и минометных пушек — нам требовалось много. Для этого недалеко от кореличских рудников мы и начали создавать новый металлообрабатывающий кластер — исследования, технологии, станки — все это разрабатывалось централизованно, а затем устанавливалось на таких отдельных предприятиях — местных советов или кооперативов, то есть техническая оснащенность их была высокой несмотря на малые размеры. И, вместе с тем, за счет централизации учетно-управленческих работ в единых конторах, которые обслуживали эти предприятия, сохранялся и контроль за их работой, и следование единому плану — потребуется, скажем, быстро выдать десятки километров труб для трубопровода — и десяток трубопрокатных заводиков, где было оборудование для производства труб нужного диаметра, могли быстро выдать требуемый объем труб на гора, а затем снова переключиться на выделку труб своего "обычного" калибра. А что будет если бы мы построили один большой завод по производству труб — неизвестно.

Ведь мне было в общем непонятно как определяется — к чьему ведению будет отнесено то или иное предприятие — союзному, республиканскому или местному. Так, 29 сентября 1934 г. вышло постановление N 2286 "О предприятиях, входящих в состав местной промышленности":

"В связи с образованием народных комиссариатов местной промышленности в союзных и автономных республиках и управлений местной промышленности в областях и краях, установить следующую подчинённость предприятий, ранее входивших в систему Наркомтяжпрома, Наркомлегпрома, Наркомлеса и Наркомпищепрома"

И далее следовал перечень предприятий, которые передавались из союзных наркоматов в местную промышленность, но мне был непонятен принцип передачи — почему одни предприятия передавались, а другие — нет. Ну ладно передавали фонарные, механо-ремонтные и обозные заводы и фабрики, асбестовые и фосфоритные рудники — все это потреблялось на месте, хотя по последней паре мне было непонятно — почему их продукцию нельзя использовать по всему Союзу, а соответственно оставить эти предприятия в союзном подчинении. Так наряду с такими предприятиями передавали и предприятия, которые на мой взгляд явно имели союзное значение, то есть их продукция могла быть полезна во многих производствах. Например — завод по производству прессов, завод электросилового оборудования, по производству насосно-компрессорного оборудования, сельхозмашин, инструментальные, завод "Платиноприбор", который помимо ложек-вилок изготавливал и лабораторное оборудование (уж явно нужное для всего Союза, а не только предприятиям местной промышленности), завод пищевого оборудования, труболитейный, мединструменты, алмазная и гранильная фабрика, добыча пьезоминералов (что — Союзу стали не нужны стабилизаторы частоты ?), кварца (и оптическое стекло ?), завод радиаторов, полиграфический институт, НИИ Полиграфии (в союзе перестанут печатать ?), НИИ керамики, опытный алюминиевый завод в Лисичанске (ну какие опыты в местной промышленности, тем более по алюминию — крылатому металлу ?) — вот вся эта передача из союзной в местную промышленность мне была непонятна. Поэтому-то я и беспокоился, что в один не очень прекрасный момент все "мои" предприятия таким же макаром попытаются забрать в союзное подчинение. И вот если "мои" предприятия будут довольно мелкими — на них могут и не позариться.

Что меня радовало, так это передача в местную промышленность стекольных и цементных заводов, фарфоровых заводов и заводов метизов, заводов по изготовлению лакокрасочных изделий и стройматериалов — хотя бы промышленность стройматериалов оставят.

Или не оставят. Так, в Лисичанске Украинской ССР было два стекольных завода — "Пролетарий" и просто стекольный. Так вот — первый был, похоже, заводом то ли республиканского, то ли местного подчинения — в общем, не союзного, тогда как второй имел статус как раз союзного значения. Но по объемам выпуска они были вполне сопоставимы, "не союзный" Пролетарий выпускал даже больше стекла — 9 против 7 миллионов квадратных метров, причем на Пролетарии была установлена поточная линия по шлифовке стекла (оно вытягивалось механически и потому имело волнистость — впрочем, ранее я отмечал, что других технологий тогда и не было). И единственное различие между ними было в том, что Пролетарий был образован на базе имевшегося дореволюционного производства (и за годы советской власти неимоверно вырос), а второй был создан в 1930 году, но также в рамках предприятий местной промышленности как бутылочный завод, и лишь позднее передан в союзный наркомат легкой промышленности в 1934 году. Зачем передан и на каком основании — непонятно. И почему не передан второй — вроде бы аналогичный — тоже непонятно.

Правда, чуть раньше вышло постановление "О стекольной промышленности Народного комиссариата лёгкой промышленности", где говорилось, что

"несмотря на огромные капиталовложения, направленные на реконструкцию старых и строительство новых стекольных заводов, обеспечившие решающее преобладание механизированного способа производства оконного стекла и бутылок, стекольная промышленность в целом продолжает работать крайне неудовлетворительно.

На стекольных заводах хозяйство организовано совершенно неудовлетворительно, простои достигают огромных размеров, механизированный способ производства оконного стекла и бутылок плохо освоен, бой и брак доходят по отдельным заводам до 30 — 40%, значительно ухудшилось качество стекла и изделий, а производство высококачественной и художественной посуды сведено к ничтожным размерам.

Все это объясняется главным образом неумелым хозяйственным руководством и неправильной канцелярско-бюрократической организацией управления стекольной промышленностью, начиная от Народного комиссариата лёгкой промышленности Союза ССР, народных комиссариатов лёгкой промышленности республик, краевых и областных управлений лёгкой промышленности и кончая предприятием. ... Местные (краевые и областные) организации, которым стекольные заводы были непосредственно подчинены, от управления ими фактически самоустранялись и не вели должной борьбы за устранение бесхозяйственности на стекольных предприятиях."

Ну и дальше шли конкретные решения — устанавливать план не только по весу, но еще и по ассортименту выпускаемой продукции, обеспечить предприятия топливом, установить расценки на работы и, самое для нас главное — передать часть предприятий из местного в союзное подчинение, а по остальным установить единые рецептуры для разных видов изделий. Нам не надо было ни первого, ни второго, и если по поводу передачи мы планировали понемногу убирать приписки, чтобы все в итоге выглядело безупречно, что есть в дальнейшем мы "не будем" допускать неэффективной работы, чтобы не возникало повода, то по второму эта единая рецептура была нам сейчас невыгодна — все-таки даже оконное стекло — оно разное, как разные и исходные материалы.

Вот что нам нравилось, так это бонусы, которые получали местные власти по итогам работы стекольных заводов, оставшихся под их подчинением — при выполнении плана на 90% они могли оставить у себя 1% для реализации на свои цели, при выполнении плана на 100% — 2%, а при перевыполнении — половину от сделанного сверх плана. И так как мы внедрили машины по отливке стекла на олово, то выход "полированного" стекла — то есть листового стекла с ровной, а не волнистой как после вытяжки механическими машинами, поверхностью был гораздо больше плана, а так как такое стекло было сейчас очень дорого из-за того что оно получалось только механическим, в лучшем случае — огневым шлифованием обычного стекла, то вилка между нашей реальной себестоимостью и госстоимостью такого стекла была очень велика — два-три раза.

А стекла мы производили много — ведь идет война, стекло постоянно бьется, поэтому в отчетах мы смело умножали объем выпуска на десять и затем списывали с местных советов суммы за "разбитое в результате бомбардировок и обстрелов" стекло. В результате за счет этой вилки мы очень сильно развили стекольное производство без влезания в кредиты. Точнее — кредиты-то стекольные предприятия брали, но много средств было пущено "на развитие производства", "на улучшение жилищно-бытовых условий" и прочее — жилищное строительство, прокладка узкоколеек — все это делалось вроде бы и стекольными предприятиями, но в итоге шло в пользу всей округи. И не подкопаешься, так как доставка топлива требовалась. И доставляли мы его именно узкоколейками, а так как одной торфоразработки могло в дальнейшем не хватить, то и прокладывали узкоколейки "в интересах стекольного производства" на многие километры от заводов.

И так как тем же постановлением местные тресты стекольной промышленности ликвидировались и остававшиеся в местной промышленности предприятия переподчинялись непосредственно управлениям легкой промышленности республик, то мы могли проводить все эти работы в комплексе, без излишних согласований с местными советами. Деньги, соответственно, тоже все были в распоряжении республиканского СНК, что было уже в моих интересах — меньше будет глаз, которые видели, куда и как на самом деле идут средства — ведь самим стекольным предприятиям шло хорошо если десять процентов от проводимых по их счетам сумм — остальное шло именно "на благоустройство и обеспечение производства".

Более того — на базе газогенераторных цехов стекольных заводов мы организовывали электростанции, которые вырабатывали электричество для окружающих зданий и предприятий — ведь печи на этих заводах были довольно производительными, и топливо туда поступало так же в больших количествах, поэтому, нарастив количество печей в два-три раза и соответственно увеличив поступление топлива, мы практически на ровном месте получали мощный источник почти природного газа — ведь обученный персонал — начальник газогенераторной со своими подчиненными — там уже был, и было достаточно придать им еще несколько помощников, да постепенно обеспечить какой-то механизацией и автоматизацией, чтобы нарастить выработку генераторного газа в несколько раз, а то и на порядок. И так как самому производству газа требовалось всего в два-три раза больше даже с учетом введения линий по отливке стекла на олове, то оставшийся газ и можно было пускать на генерацию электричества.

С переводом средств предприятий на обустройство городов тоже все было в общем просто — например, хотя согласно Постановлению "О порядке финансирования строительства и ремонта мостовых и тротуаров в городах и рабочих посёлках" от 19 марта 1936 года "расходы по строительству и ремонту мостовых и тротуаров в городах и рабочих посёлках, где имеются местные органы народных комиссариатов коммунального хозяйства, должны производиться за счёт собственных средств коммунального хозяйства без привлечения средств предприятий и учреждений", но там же была фраза "В тех случаях, когда предприятия или учреждения считают необходимым устройство мостовых и тротуаров улучшенного типа по сравнению с существующими в данной части города или рабочего посёлка им предоставляется право договариваться об этом с местными органами коммунального хозяйства, принимая на себя полностью или в части дополнительные расходы, связанные с улучшением типа мостовой или тротуара". А наши предприятия считали необходимым. Тем более что это позволяло уменьшить налогооблагаемую базу, а местные советы получали экономию средств, которые они могли пустить на другие нужды — мы интенсивно перекладывали из кармана в карман и заодно уменьшали отчисления налогов в союзный бюджет — схемы работы были разными, в зависимости от характера продукции и уровня подчиненности конкретного предприятия.

В эту же струю использовалось и постановление от 19 апреля 1936 г. N 54/729. "О Фонде директора предприятия за счёт прибылей":

"Установить с 1 января 1936 года во всех производственных предприятиях (фабриках, заводах, шахтах и т. п.) вместо существовавших до сих пор фондов и отчислений на премирование и улучшение быта работников предприятий — единый фонд директора предприятия за счёт прибылей в размере:

а) 4% от полученной предприятием чистой прибыли в пределах утвержденного плана;

б) 50% от сверхплановой прибыли.

Средства из фонда директора расходуются, с утверждения народного комиссара или в установленном им порядке, распоряжением директора на следующие мероприятия сверх утверждённого государственного плана:

а) на жилища для рабочих, инженерно-технических работников и служащих предприятия — не менее 50% всего фонда;

б) на улучшение других видов культурно-бытового обслуживания рабочих, инженерно-технических работников и служащих данного предприятия (ясли, детские сады, клубы, столовые и т. д.);

в) на индивидуальное премирование особо отличившихся работников предприятия;

г) на дополнительные капитальные работы;

д) на дополнительные рационализаторские мероприятия и техническую пропаганду."

Было еще хитрое постановление "О фонде директора в предприятиях, в которых государственным планом не предусмотрена прибыль", где говорилось "Разрешить в 1936 г. для предприятий, по плану которых не предусмотрена прибыль, производить отчисления в фонд директора в размере 3% от экономии, полученной предприятием от заданного ему по плану снижения себестоимости, и дополнительно 50% от сверхпланового снижения себестоимости.". Ну а как запланировать отсутствие прибыли и задрать себестоимость мы знали.

Вот ясли и детские сады и строились в основном за счет предприятий — у нас тут случился локальный демографический взрыв, так как много народа к нам переехало с оккупированных территорий и затем перезнакомилось, причем молодежи было изрядно — вот и стали играться свадьбы, сначала понемногу, потом все больше и больше, так что уже в январе 1942 мы взяли это дело под централизованный контроль, создали центральное управление по организации свадеб и торжеств, и конторы этого управления обеспечивали и праздничные наряды для жениха и невесты — прокатные, но нарядные — и фотосъемку, и ленты-цветы-упряжки, а с освобождением Восточной Пруссии от немецких оккупантов у нас появилось уже достаточно легкового автотранспорта чтобы организовывать праздничные кортежи в пять-семь, а не в одну-две машины, комбинаты общепита сбивались с ног, готовя на многочисленные свадьбы сотни порций угощений — многие молодожены были без родственников, поэтому и свадьбы проводились общие — весело и дружно, а массовики-затейники, музыка из патефонов, а в последнее время и из магнитофонов, цветомузыка, празднично украшенные помещения столовых, клубов, ресторанов — все это брали на себя те самые конторы, чтобы у молодоженов не болела голова где и что взять — подали заявление, а дальше все делали специально обученные люди на специально выделенные средства.

Так что чем дальше, тем все больше требовалось яслей и детских садов, а затем и школ — народ старался побыстрее расплодиться пока не убили. И проводить их строительство по балансам предприятий можно было под предлогом того, чтобы как можно полнее высвободить рабочую силу — тех самых молодых мамочек. А высвобождать было кого — если экстраполировать рождаемость за первые восемь месяцев 1943 года, то по итогам года мы выйдем на два миллиона новорожденных. Пипец просто. Это ведь сколько потребуется яслей, затем — детских садов, затем — школ ?!? Да даже уже сейчас — все эти наборы новорожденных с пеленками-распашонками, сосками и молочными бутылочками — промышленность молодняка становилась у нас довольно заметной величиной, особенно если учитывать производство молочки, фруктовых и мясных пюре, лекарств, да просто игрушек — они ведь должны быть веселенькими, разноцветными и интересными, двигающимися и звучащими — чтобы уже с пеленок предоставлять ребенку множество ощущений и по разным каналам восприятия и тем самым развивать кору головного мозга. Сюда же шли и многочисленная полиграфия с картинками, магнитофонные проигрыватели, радиоточки для трансляции музыки — классической, народной, детской. Для более старших возрастов шли уже куклы и конструкторы, ну а "змейка" и кубик Рубика — кубик-рубик, как мы его назвали, типа потому что он как бы разрубался на плоскости при вращении, а то я-то его и назвал правильно — кубиком Рубика, но народ про Рубика ничего не знал и переиначил как услышал на привычный лад, а я уж и не поправлял — эти и многие другие головоломки стали любимой забавой не только детворы, но и многих взрослых. И так как по яслям мы сейчас явно не укладывались во взятые народом темпы деторождения, то по городам и весям создавались многочисленные ясельные группы, которые пока располагались в частных домах и квартирах. И, чем черт не шутит, я уж прикидывал, что если так пойдет и дальше, то лет через десять, ну может через двадцать, по численности населения мы сравняемся с остальным Союзом и в наших руках будет и Палата Союза Верховного Совета куда, напомню, делегаты выбираются пропорционально населению, а не от республик, как в Палату Национальностей — это получался уже даже не "План Б", а как минимум "Ё", если не "Ы" — путей сохраниться во власти было много, и какой из них выстрелит, и выстрелит ли вообще хоть что-то — было непонятно, но ненулевое количество вариантов грело душу и позволяло действовать более решительно — это я подметил за собой еще в моей старой жизни, особенно ярко осознав такое поведение когда у меня накрылся декодер цифрового телевидения и было три варианта — купить или починить блок питания, перейти на декодирующую карту, что вставлялась в разъем телевизора, или вообще плюнуть и оставить только антенное телевидение — но для этого требовалось сделать переходник к антенному входу телевизора. Я еще тогда шутил что возможно у меня получится все три варианта — так и вышло, в итоге я выбрал карточку в телевизор — в цифровых пакетах хватало интересных каналов, особенно Наука-2.0, и среди минусов было разве что "потеря" часов, что были в том самом отдельном декодере, и затраты на покупку нового блока питания. Зато развлекся. На то же я рассчитывал и сейчас — при множестве вариантов действия какие-то да выгорят, хотя на круг и потребуют больше затрат. Только вряд ли у нас будут эти десять лет, поэтому без новых республик все-равно не обойтись.

Удавалось сэкономить бюджетные средства и на здравоохранении — так как заводы и фабрики у нас принадлежат самим трудящимся, и они уплачивают страховые взносы, то мы поставили размер этих взносов в зависимость от количества страховых случаев и соблюдения условий работы. Соответственно, если в цехе были пыль и грязь, то его работники платили повышенные страховые взносы, так как пыль и грязь приводят к росту заболеваний и травм. Если происходили несчастные случаи — работники платили еще более повышенные страховые взносы, так как на лечение рабочих уходили народные средства. И так далее. А не хотите платить повышенные взносы — убирайте рабочие места, требуйте от руководства штатных уборщиц, а чтобы их не было много — требуйте чтобы руководство купило им механические полотеры, а чтобы загазованность воздуха в цехах была ниже ПДК — требуйте от руководства установки газоочистки, изоляции выхода печей. И следите за собой и своими коллегами, чтобы те также убирали свои рабочие места, не лезли куда не надо и не создавали травмоопасных ситуаций, а если отсутствуют ограждения, или подпорки дышат на ладан, или технология предусматривает прохождение тяжелых грузов над головами рабочих — опять же — требуйте от руководства обустроить рабочие места и поменять технологию. Для этого и дан профсоюз. Он же может выдать кредит заводу на эти мероприятия, ну — не сам, а по его поручительству — банк, с возвратом из бюджета, который якобы возьмет эти средства из сэкономленного на лечении — тут я еще не все до конца продумал. А если какой-то руководитель раз за разом игнорирует подобные требования — то есть же право голосовать коллективом о его отводе, подать жалобу в контролирующие инстанции — для этого также есть и профсоюз, и система рабкоров. И чтобы профсоюзные лидеры не спелись с руководством — их финансирование выводится из-под предприятия — они получают надбавку за профсоюзную работу от самих профсоюзных объединений. А если руководство вдруг захочет сделать финт и загрузить профсоюзных лидеров работой чтобы у тех не было времени на общественную деятельность — так надо иметь резерв лидеров и смотреть нормы работ, и в случае их превышения — смело посылать лесом и требовать отмены. Мы повсеместно разводили оголтелую народную демократию и давали ей инструменты в виде средств и структур, не подчиненных местным начальникам — посмотрим что из этого выйдет.

ГЛАВА 15.

Причем для получения новых средств и повышения контроля над советами мы втихую пользовались и другими постановлениями центральных органов. Так, согласно постановлению СНК СССР еще от 13 сентября 1936 г. "О порядке производства внеплановых капиталовложений" внеплановые капиталовложения могут производиться с распоряжения предприятия, для которого выполняется стройка, если общая смета строительства не превышает 100 тысяч рублей, и с разрешения республиканского наркомата — если сумма не превышает 500 тысяч рублей. Поэтому снижение сметной стоимости было важным для того чтобы не согласовывать каждый чих с Москвой — и как раз мелкие предприятия, порой размером с цех, вполне укладывались в эти лимиты, но при этом все еще позволяли завышать себестоимость чтобы снизить прибыль и соответственно налоги, и так как, напомню, вновь образованные предприятия местной промышленности освобождались от налогов, то их продукция — стройматериалы — шли без налогового бремени.

А в феврале 1942 года было выпущено постановление Госбанка об упрощенной процедуре кредитования эвакуированных предприятий, чуть позднее такая же процедура была введена и для предприятий, возобновивших свою деятельность на освобожденной территории. Ну и мы к этому делу присосались — правда, эвакуированных предприятий у нас было раз-два и обчелся — почти все оставались на местах, зато и освобожденных, и новых на освобожденной территории было более чем достаточно — собственно все, и мы постановлением СНК республики сначала приравняли их к эвакуированным, а потом подвели под второе постановление.

К тому же в марте 1942 я увидел довоенные балансы местных контор банков, а в них — графу "Безвозвратное финансирование", и мое сердце еще сильнее затрепетало от открывшихся возможностей. А потом я почитал соответствующее этой графе постановление ЦИК и СНК СССР от 3 сентября 1934 года "О безвозвратности финансирования капитального строительства государственных предприятий промышленности, транспорта и связи" и мое сердце затрепетало еще сильнее, так как там черным по белому говорилось:

"Установить, что все средства (как бюджетные, так и не бюджетные), направляемые через Промбанк, Цекомбанк, местные коммунальные банки и Всекобанк на финансирование капитального строительства (в том числе жилищного, коммунального, социально-бытового строительства и строительства отделов рабочего снабжения) государственных предприятий промышленности, транспорта и связи союзного, республиканского и местного подчинения, отпускаются этим предприятиям в безвозвратном порядке."

Понятное дело, что эта безвозвратность таковой не была — потом государство в лице советов всех уровней возвращало эти средства в виде того самого налога на собственные средства "до 89%", но побочным эффектом становились создание рабочих мест и выпуск продукции.

То есть при организации, скажем, предприятия местного значения — пусть и государственного, а не кооперативного — мы могли просто нарисовать цифру и отпустить средства на строительство — просто так — тогда я еще не был в курсе что кредитование тоже планируется, привык что деньги просто рисуются из воздуха, а мои соратники еще не привыкли что мои решения можно обсуждать и выступать против них — точнее, технари-то и военные уже были в курсе и этим активно пользовались, но тут я занялся экономикой, и вот экономисты еще считали все мои распоряжения истиной в последней инстанции, так как они обусловлены военным положением и наверняка согласованы с Москвой — а эта версия моей деятельности уже получила тут широкое распространение. К тому же экономические работники высших рангов эвакуировались еще в начале войны и здесь оставались только исполнители низового и среднего уровней, то есть люди, далекие от "политики", а потому и не лезущие в нее.

В общем, с одной стороны и жаль что у меня тогда была такая воля в финансовых вопросах — сейчас — осенью 1943 — это начинало аукаться все больше, с другой стороны — без таких массовых вливаний средств мы возможно и не смогли бы форсировать создание новых производств и даже отраслей промышленности — как той же электроники. Собственно, и средств-то как таковых не было — только записи на счетах, но эти записи позволяли с помощью существующей системы товарообмена — то есть системы, в которой были опытные снабженческие, торговые и учетные кадры, привыкшие работать с деньгами — расшить обмен собранных в качестве налогов продуктов на труд сотен тысяч людей — хотя бы на это не требовалось отвлекать силы — это уже стоило многого.

В общем — дорвался я до банковской системы в начале сорок второго, да еще было головокружение от успехов — все-таки освободить Минск — столицу союзной республики — это не хухры-мухры. Ну мы и наотпускали кредитов, благо что многих довоенных начальников контор банков не нашлось, поэтому мы ставили туда своих людей, благо что чрезвычайное положение позволяло делать такие назначения. И, как выяснилось, с этими выдачами мы малость переборщили — так, если в 1942 году Цекомбанк, ТоргБанк и Сельхозбанк ССР выдали на жилищно-коммунальное строительство, торговлю и колхозам соответственно 217, 184 и 632 миллиона рублей безвозвратного финансирования, то есть миллиард рублей на весь остальной СССР, то мы только по этим линиям выдали три миллиарда на одну нашу республику — которыми можно было оплатить работу в 7,5 миллионов человеко-месяцев. Правда, Промбанк на финансирование промышленности выдал 15 миллиардов, и тут мы от него отставали, выдав только пять миллиардов — еще на 12,5 миллионов человеко-месяцев. Но все-равно — оказывается, для всех этих выдач было необходимо согласовывать промфинплан, чего мы не делали. Поэтому сейчас шли переговоры — какое количество из этого финансирования мы будем должны перевести в долгосрочные ссуды. Хорошо еще что многие из этих средств осели в организованных артелях и кооперативах, которые выполняли договорные работы "по заказу" госпредприятий и учреждений — то есть деньги ушли в основном в негосударственные организации, хотя госка тоже сильно разрослась, особенно инфраструктура — дороги-мосты, рудники и торфодобывающие предприятия. Но это были предприятия местной промышленности, их всяко не отберут. Наверное.

Так что в сорок третьем мое беспредельное кредитование пошло на спад — к тому времени меня уже убедили, что сохранение платежного баланса в республике очень важная штука — точнее, не то чтобы убедили, но я видел, что народ очкует слишком вольно распоряжаться нарисованными на счетах цифрами — нам ведь даже не требовалось выпускать бумажные деньги — было достаточно записей в бухжурналах, край — векселей либо чековых книжек — лимитных или безлимитных, то есть с открытой кредитной линией, ну и товарных и продуктовых талонов. Но это я, глядя на США моего времени, привык что можно рисовать любые цифры, здесь же к деньгам еще относились как к эквиваленту золота, соответственно, народ опасался что в один не очень прекрасный момент все эти эмитированные средства будут предъявлены к обмену на золото. Хотя вообще-то и до войны купюры номиналом в 1, 3, 5 и 10 рублей были казначейскими билетами, а не нормальными деньгами — то есть они не обменивались на золото, так как были "краткосрочным обязательством государства" — то есть по сути кредитным договором между государством и человеком, по которому человек предоставлял государству кредит на такую сумму, и предоставлял он его, согласившись принять эту бумажку в качестве платежного средства взамен нормальной оплаты нормальными деньгами. Более того — они даже были без водяных знаков — неудивительно, что немцы и вообще все кому не лень штамповали их вагонами. Ну а дальше рубль заканчивался и начинался червонец — 1, 3, 5 и 10 червонцев (ну и еще 2 и 100 червонцев более старых выпусков), которые по идее обменивались на золото — 7,74 грамма за червонец, или 5,4 доллара. Один червонец был равен 10 рублям, но это по идее была другая валюта, настоящие деньги, которые — по идее же — можно было обменять на золото. Десятирублевые купюры еще выпускались в 1923 году, но затем крупными были уже только червонцы, что для меня было странно и непривычно. И вот как раз червонцы немцы запрещали иметь населению на оккупированных территориях — их надо было обменивать на оккупационные марки, а кто не обменяет — конфискация. Хотя и червонцы фашисты тоже подделывали, да кто их не подделывал — еще в двадцатых годах Генри Детердинг — глава компании Шелл — печатал фальшивые червонцы чтобы наказать СССР за поставки нефти на рынок по низким ценам, за что он нам будет должен — ну, не он сам — сам-то Генри уже умер, а вот Датч-Шелл — да, записана нами в должники. Как и белогвардейцы, которые тоже занимались печатаньем фальшивок все двадцатые и тридцатые годы. Так вот от такого "фальшивомонетничества", пусть и безналичного, меня и отговаривали соратники и — отговорили, благо что с лета 1942 ситуация с платежами и вообще контролем над товаропотоками наконец начинала выправляться.

Все это при том, что мне вообще было непонятно кто кому и в чем подчиняется. Так, по конституции 1924 года Наркомфин БССР был органом Наркомфина СССР но вместе с тем подчинялся ЦИКу БССР, а на время между его собраниями — президиуму ЦИКа, и нарком финансов избирался ЦИКом БССР — и как при всем этом он был органом Наркомфина СССР — непонятно — получалось, что республиканские власти контролировали отдел союзного органа, и почему он тогда оставался союзным и в чем это выражалось — это было не до конца понятно, соответственно, не была понятна и степень свободы наших действий — что можно а что уже нельзя. И насколько мы понарушали принятые законы и инструкции — тоже было неясно. Ведь к началу войны примерно так и оставалось, разве что вместо ЦИКа теперь был Верховный Совет со своим Президиумом, а НКФ СССР имел контролера-ревизора по НКФ БССР — собственно, этот контролер из центра и был опасен, хотя мне пока был непонятно каковы его полномочия, что он может сделать если обнаружит нарушения (а он их обнаружит).

Вообще, конечно, все что мы вначале делали с моей подачи, было стремно — ведь согласно Конституции — "Статья 14. Ведению Союза Советских Социалистических Республик в лице его высших органов власти и органов государственного управления подлежат:

...

м) управление банками, промышленными и сельскохозяйственными учреждениями и предприятиями, а также торговыми предприятиями — общесоюзного значения;

о) руководство денежной и кредитной системой;

р) заключение и предоставление займов;

у) организация единой системы народнохозяйственного учета;"

И за эту статью отвечал Верховный Совет СССР и никто другой — вот зачем он был мне нужен. Правда, пока было не совсем понятно как же конкретно разграничиваются полномочия — в чем именно заключается, например, то же "руководство денежной и кредитной системой" — ведь если, скажем, наши советы организуют банк не общесоюзного значения, то по и идее Москве не должно быть до него дела. И, вместе с тем, именно Москва — то есть СССР — выполняет то самое "руководство", хотя и непонятно каким образом. Вот это отсутствие — или я их еще не нашел — внятно прописанных правил меня и нервировало, а расспрашивать подробно своих соратников я пока опасался — ведь по идее я тут находился для организации обороны и вообще боевых действий против фашистов, а такие вопросы как финансы — это не мое, это дело Москвы, и все мои приказы и распоряжения по части финансов пока воспринимались как меры чрезвычайного характера, которые конечно же согласованы с Москвой.

А ведь они нифига не согласованы. И как поведут соратники, когда это обнаружится — было непонятно. Нет, часть их — из лишенцев и прочих, которых советская власть унасекомила в правах и даже после возвращения им права участвовать в выборах их не брали на госслужбу — эти были готовы на все ну или близко к тому. Но ведь среди моих соратников были и те, кто и до войны работал на советских или хозяйственных постах, а были и те, кто не начинал все наши дела вместе с нами и прибыл сюда уже позднее, как например те же сотрудники НКФ БССР, что с началом войны эвакуировались на восток. И это мало того что были профессионалы своего дела, так они еще трепетно и ответственно относились к нему. И как они повернут когда выяснится что их текущее дело — это по сути филькина грамота — было неясно.

Поэтому я понемногу запустил работу по приведению наших положений к общепринятому законодательству — "в связи с близким окончанием войны и предстоящим снятием чрезвычайного положения" — то есть типа все предыдущие приказы были вызваны именно этим введенным положением, зато скоро все вернется на мирные рельсы. Только непонятно какие именно. И если наши действующие нормативы и положения сильно расходятся с довоенным, то хорошо бы не только вернуть все взад, но и сохранить то новое что было придумано и сделано нами с начала войны — ведь это работало, и работало неплохо. Поэтому-то я и пригревал старых работников всех ведомств и учреждений БССР, поэтому-то и поручал прежде всего им работу по выявлению расхождений в законодательствах и составлению планов мероприятий по приведению в соответствие — посмотрю, что они накопают и предложат, и затем будем утрясать если предлагаемые изменения окажутся совсем уж вразрез с тем что у нас было на текущий момент — может и удастся совместными усилиями как-то проскользнуть в светлое будущее, и заодно протащить туда по максимуму наши наработки.

Но неясность для меня разграничения полномочий касалась не только банковской сферы, но и других.

Так, в Конституции говорилось:

"Статья 20. В случае расхождения закона Союзной республики с законом общесоюзным, действует общесоюзный закон."

То есть если мы что-то принимаем противоречащее Конституции — это не действует. А у нас такого было полно. И конституционность постановлений ЦИКов республик рассматривает Верховный Суд СССР по требованию ЦИК СССР — то есть как только будет обнаружено такое нарушение и в ЦИК поступит сигнал, ЦИК может инициировать расследование.

И вмешаться мог не только ЦИК:

"Статья 69. Совет Народных Комиссаров СССР имеет право по отраслям управления и хозяйства, отнесенным к компетенции СССР, приостанавливать постановления и распоряжения Советов Народных Комиссаров Союзных республик и отменять приказы и инструкции Народных Комиссаров СССР."

— еще и поэтому мне хотелось оставить всю нашу новую промышленность на местном уровне — она не подчинялась СНК и наркоматам республики, а потому и СНК СССР был им не указ — нигде не говорилось, что СНК что СССР, что какой-либо республики может управлять местной промышленностью — она находится в ведении исключительно местных советов. Какой-то хитрый финт, но мне пока не встретились положения, которыми их можно было бы обойти.

Правда, похоже что этот финт не поможет сохранить самые важные отрасли, так как согласно Конституции:

"Статья 77. К общесоюзным Народным Комиссариатам относятся Народные Комиссариаты:

Обороны;

Иностранных дел;

Внешней торговли;

Путей сообщения;

Связи;

Морского флота;

Речного флота;

Угольной промышленности;

Нефтяной промышленности;

Электростанций и Электропромышленности;

Черной металлургии;

Цветной металлургии;

Химической промышленности;

Авиационной промышленности;

Судостроительной промышленности;

Боеприпасов;

Вооружения;

Тяжелого машиностроения;

Среднего машиностроения;

Общего машиностроения;

Военно-Морского флота;

Заготовок;

По строительству.

"

— то есть к ведению общесоюзных наркоматов относилось все то что мы с таким трудом создавали, и уже начинались поползновения в стиле "а что это там за танковый заводик ?", "когда сможете принять проверяющих из Наркомата танковой промышленности ?" и даже "а почему он не выпускает танки Т-43 ?". Хреново.

В союзно-республиканском подчинении согласно Конституции были наркоматы, хотя и важные для повседневной жизни, но — не для развития:

"Статья 78. К союзно-республиканским Народным Комиссариатам относятся Народные Комиссариаты:

Пищевой промышленности;

Рыбной промышленности;

Мясной и Молочной промышленности;

Легкой промышленности;

Текстильной промышленности;

Лесной промышленности;

Земледелия;

Зерновых и Животноводческих совхозов;

Финансов;

Торговли;

Внутренних Дел;

Юстиции;

Здравоохранения;

Промышленности строительных материалов.

"

Ну и в чисто республиканском ведении были наркоматы:

"Статья 83.

...

Просвещения;

Местной промышленности;

Коммунального хозяйства;

Социального обеспечения;

Автомобильного транспорта;

Начальника Управления по делам искусств;

"

И лишь расчет на то, что танки мы выпускали на мелких заводиках местпрома, как-то позволяло надеяться что удастся сохранить эти производства — ну или хотя бы их оборудование и кадры, переориентировав заводы на выпуск другой продукции — экскаваторов, форм для изготовления железобетонных панелей — всего этого.

Более того — все эти наркомы союзно-республиканских и республиканских наркоматов, а также уполномоченные общесоюзных Народных Комиссариатов и составляли СНК республик — то есть их правительства. У нас же было не так — союзных представителей у нас по факту не было, а чтобы как-то управлять созданной тяжелой и прочей по идее союзной промышленностью, был создан Промышленный Комитет. То есть эту лавочку могли в любое время прикрыть, прислать своих людей — и все, кирдык. Ну может и не кирдык, но наша самостоятельность резко уменьшится. Ведь согласно Конституции:

"Статья 72. Народные Комиссары СССР руководят отраслями государственного управления, входящими в компетенцию СССР.

Статья 75. Общесоюзные Народные Комиссариаты руководят порученной им отраслью государственного управления на всей территории СССР или непосредственно или через назначаемые ими органы.

Статья 76. Союзно-республиканские Народные Комиссариаты руководят порученной им отраслью государственного управления, как правило, через одноименные Народные Комиссариаты союзных республик и управляют непосредственно лишь определенным ограниченным числом предприятий по списку, утверждаемому Президиумом Верховного Совета СССР."

— то есть по союзно-республиканским направлениям деятельности еще была возможность не попасть под прямое управление Москвы, но вооружения, станкостроение — это похоже вынь-да-положь. Поэтому хотя бы станкостроение мы сейчас начинали переоформлять как вспомогательные производства производств местной промышленности, туда же начали пихать химию, нефтянку — но это кончено, было пока вилами на воде.

Я, конечно, помимо таких маскировочных действий подыскивал и рычаги обратного давления, например в виде статей той же Конституции:

"Статья 17. За каждой советской республикой сохраняется право свободного выхода из СССР."

— до такого, конечно, доводить совсем бы не хотелось, и поддержит ли народ республики такой выход — также было неясно.

"Статья 49. Президиум Верховного Совета СССР:

г) производит всенародный опрос (референдум) по своей инициативе или по требованию одной из союзных республик;"

— можно было бы инициировать какие-то референдумы — типа предоставить республикам больше полномочий в управлении своей промышленностью — но тоже — опрос ведь будет происходить в рамках всего СССР — и поддержат ли остальные наши инициативы — неясно. Скорее всего нет.

"Статья 60. Верховный Совет Союзной республики:

в) утверждает народнохозяйственный план и бюджет республики;"

— то есть по идее мы могли просто не утверждать планы и приказы союзных наркоматов, но они, по идее, могут обойтись и без нас. В этом плане более интересной была статья:

"59. Распоряжения народных комиссариатов Союза ССР могут быть приостанавливаемы ЦИК'ами или президиумами ЦИК'ов союзных республик при явном несоответствии данного распоряжения союзной Конституции, законодательству Союза или законодательству союзной республики. О приостановке распоряжения ЦИК'и или президиумы ЦИК'ов союзных республик немедленно сообщают Совету Народных Комиссаров Союза ССР и соответствующему народному комиссару Союза ССР."

— и тут надо будет выискивать нарушения уже в других законах и постановлениях, но тоже — по факту — первый ход будет все-равно за Москвой. Может, я снова накручиваю, но надо было готовиться к худшему — если есть план на разные случаи, то и собственные позиции будут более устойчивы, а соответственно и разговор будет с более сильных позиций, что может повлиять на ту сторону.

Вот только не повторить бы мне судьбу Христиана Раковского. Будучи болгарином и внуком болгарского революционера — Георгия Раковского, боровшегося против Османского ига в середине 19го века, Христиан Раковский, сам будучи болгарином и имея румынский паспорт, еще в последней четверти 19го века все время жил по Европам — Германия, Швейцария, но при этом за каким-то хером боролся против русского царизма. Да, там он скорешился с русскими революционерами, но как его занесло на антирусские позиции — непонятно. Ну, если не принимать во внимание версию, что все революционное движение было под колпаком а то и косвенным управлением западных русофобов — тогда без борьбы с российским царизмом действительно ни одному настоящему революционеру было не обойтись — просто не дадут бабла. Так что Раковский скорешился и с Парвусом (он же Гельфанд), который передавал Раковскому средства на издания газет — не только его газеты в Румынии, но и "Наше слово" — газеты Мартова и Троцкого, которая издавалась в Париже. Деньги шли от немцев и австрийцев. С февральской революцией Раковский был направлен хозяевами в Россию, где он вступил в РСДРП(б) и скорее всего передавал им часть денег по немецко-австрийской линии — то есть человек до поры нужный. По этой же линии его в январе 1919 года поставили главой Советской Украины после ухода оттуда немцев — там он был главой СНК, НКИД и НКВД УССР — то есть всю жесть, что устроила в 1919-20 годах ВуЧК — Всеукраинская ЧК — шла под его контролем, то есть и под контролем германской и австрийской разведок — пусть этих стран уже и не было, но люди-то со своими связами остались — а мы помним про братьев Варбург, которые один был высокопоставленным офицером в разведке Кайзеровской Германии, а второй — банкиром в США. И на посту главы СНК УССР Раковский проводил самостоятельные переговоры с другими государствами, подписывал договоры с фирмами Англии и Германии, в 1922 году, еще до образования СССР, но уже после договора между РСФСР и УССР от 1920 года, по которому некоторые наркоматы двух стран — включая Внешторг — объединялись, пытался подписать договор с Германией, аналогичный Раппальскому между Германием и РСФСР — после чего, собственно, немцам и устроили гиперинфляцию — наказали за самостоятельность и попытку все-таки организовать русско-германский союз, которого так опасались англосаксы всегда. А сняли Раковского с поста главы СНК УССР уже летом 1923 года, когда он — уже после образования СССР — на 12 съезде РКП(б) говорил "нужно отнять от союзных комиссариатов девять десятых их прав и передать их национальным республикам", а чуть позднее аннулировал все договоры с иностранными фирмами, подписанные в Москве и касающиеся УССР, а также потребовал, чтобы впредь все такие договоры могли вступать в действие только после их одобрения СНК УССР.

И вот если я выступлю за предоставление больших прав республикам в части управления промышленностью — это будет как бы явная параллель с действиями Раковского. И так как тот был ставленником иностранных разведок, то такие параллели проведут и на мой счет. И привет.

Собственно, основным пробным камнем пока были наши изменения в работе органов милиции. Постановление от 25 мая 1931 года N 390 "Положение о рабоче-крестьянской милиции" гласило, что

"4. Центральными органами милиции являются главные управления милиции союзных республик, состоящие при советах народных комиссаров этих республик.

6. Начальники главных управлений милиции союзных республик назначаются советами народных комиссаров союзных республик.

в своей работе они руководствуются указаниями советов народных комиссаров автономных республик, местных исполнительных комитетов и городских советов, при которых состоят соответствующие органы милиции.

10. Милиция имеет в своем составе учебные заведения для подготовки и переподготовки работников милиции, а также строевые части."

Так что мы на вполне законных основаниях могли создавать и трансформировать милицию под более современные мне стандарты — не только в плане оснащения техникой и вооружением, но и бытовым обустройством милиционеров и членов их семей.

Правда, в том же постановлении говорилось что

"12. Милиция всех союзных республик имеет единую форму обмундирования с одинаковыми должностными знаками различия и однотипное вооружение."

— а вот это позвольте. Мы своих подставлять не будем. Гимнастерочка от пуль не спасет, так что нафиг это единообразие. Не, под бронежилетом была гимнастерка установленного образца, ее даже было чуть-чуть видно, но вместо фуражки наша милиция носила те же каски что и бойцы пехотных подразделений, благо что

"13. Снабжение работников милиции обмундированием, вооружением и снаряжением производится по табелям, которые утверждаются начальниками главных управлений милиции союзных республик. "

— а наш начальник с удовольствием вооружил своих подчиненных оружием помощнее нагана. Да и против создания ОМОНа ничего не имел — и сейчас его ряды только разрастались, так как после нескольких сотен штурмов разных воровских малин и притонов города республики были вычищены от преступного элемента и работа перешла в сельскую местность, где омоновские БМП и бронетранспортеры были особенно актуальны.

Законодательство о милиции даже позволило нам развивать нашу местную промышленность боеприпасов — хотя по факту она и должна была бы быть в общесоюзном подчинении, но так как деюре это были предприятия местной промышленности, то мы просто выдавали разрешения от милиции на основе пункта

"17. Общая милиция выполняет следующие обязанности по охране революционного порядка и общественной безопасности:

м) ... выдает в случаях, предусмотренных законом, разрешения на торговлю специальными предметами (охотничьим оружием, боевыми припасами и т.п.) и производство этих предметов и надзирает за их производством;"

— собственно, этот пункт и позволял надеяться, что нам удастся сохранить промышленность боеприпасов, и производство вооружений под своим контролем — бандитов было много, воевать с ними придется долго — по своей истории я помнил что лесные браться водились в западных областях СССР как минимум до конца пятидесятых годов. Стрелять-не-перестрелять.

ГЛАВА 16.

То же было и вообще с НКВД. Ведь сразу после Революции была образована Всероссийская ЧК, которая занималась лишь вопросами общегосударственной важности и координировала создание местных ЧК — уездных и губернских. А как раз местные ЧК были отделами местных же Советов, то есть подчинялись исключительно им — по идее, советы должны были согласовывать с центром своих руководителей, но делали это далеко не всегда да порой просто и не было возможности это сделать, а порой могли послать центр лесом и делать как казалось нужным конкретным советам.

Да, в 1922 году ВЧК была упразднена и на смену ей пришло ГПУ — Государственное Политуправление, но республиканские ГПУ были по прежнему при ЦИК республик, областные — при ЦИК областей, то есть они оставались частью советской, а не партийной системы власти. Так было в РСФСР, так же сделали и три остальные советские республики, и когда они объединились в СССР, было создано Объединенное ГПУ — ОГПУ — и снова — при ЦИК СССР, под которое перешли ГПУ союзных республик — теперь их ГПУ были не в составе НКВД каждой республики, а в Объединенном ГПУ Союза, но при этом само ОГПУ с конституции 1924 года имело статус не союзного, а объединенного (в терминологии конституции 1936 года — союзно-республиканского) наркомата, точнее даже не наркомата — глава ОГПУ входил в состав СНК лишь с совещательным голосом — то есть свои мысли мог высказывать, но при принятии решений его голос не учитывался.

И раз ГПУ республик были местными органами ОГПУ, то их работа должна была координироваться между союзным и республиканским ЦИКами, и без согласия республики никакие действия были невозможны — в республиках так и оставались свои ГПУ в составе НКВД республик, но руководил ими человек из ОГПУ, который был "при СНК республики", но не вводился в него — то есть он руководил не всем НКВД республики, а лишь ее куском — ГПУ, и в решении республиканских вопросов голоса не имел, но наоборот — Коллегии ГПУ хотя и проходили под председательством представителя ОГПУ, но решения коллегий мог опротестовать прокурор республики (в то время не было союзного прокурора). Более того — нигде четко не было сказано, что представитель ОГПУ должен быть обязательно из центра — так, в конституции УССР (принятой, кстати, лишь в 1929 году — через пять лет после принятия конституции СССР — похоже, до этого шел торг между центром и местными о разграничении полномочий), говорится, что председатель ГПУ (республиканского органа) является одновременно представителем ОГПУ (союзного органа) — то есть по сути республиканские власти могли выдвинуть своего председателя, назвать его представителем ОГПУ и посылать Москву лесом когда та пришлет своего. В остальных республиках тоже не было никакой ясности. Не самая простая для понимания конструкция. И, насколько я понимал, баланс сил центра и местных элит в республиках зависел прежде всего от того, сколько членов ЦИК конкретной республики поддержат решения центра.

К РСФСР это не относилось, так как там после создания СССР не было своего ГПУ — его функции выполняло ОГПУ. Но и по республикам было непросто — помимо собственно ГПУ там были полпредства ОГПУ, а должность председателя республиканского ГПУ и полпредства ОГПУ занимал, как правило, один человек — так, в начале-середине двадцатых Филипп Демьянович Медведь был и полпредом ОГПУ по Западному Краю, и начальником особого отдела Западного Фронта (который как был образован в феврале 1919 для отражения польской, финской, эстонской, литовской и латвийской агрессий — лимитрофы под прикрытием немцев и Антанты пытались захапать как можно больше территорий — так и оставался действующим органом РККА РСФСР до апреля 1924 — польская и остальные агрессии никуда не делись, лишь перешли в более тихую фазу — бандитские налеты), и председателем ГПУ БССР — насколько я понимаю, его выдвинула Москва и затем за него проголосовал ЦИК БССР. А где-то начальник секретно-оперативной части или управления полпредства ОГПУ был одновременно замначальника местного ГПУ — так или иначе, представители ОГПУ занимали в местных ГПУ какие-то высокие должности. При этом расходы по ГПУ — как объединенному, так и республик — шли по смете, утверждаемой СНК СССР — то есть кормили их все-таки из Москвы.

В 1934 из НКВД РСФСР создается НКВД СССР, ОГПУ вливается в него, Россия остается без своего НКВД, а "В союзных республиках организовать республиканские народные комиссариаты внутренних дел, действующие на основе Положения об общесоюзном Народном комиссариате внутренних дел". На этом мы и подловили Кремль.

А то прилетели к нам в марте 1942 года орлы и объявили "Мы прибыли с целью для восстановления НКВД на территории БССР". Но извините — мы вас не знаем, а подписи и документы с печатями немцы умеют подделывать очень отлично — мы сами с этим столкнулись. В общем, пробыли тут орлы две недели и улетели обратно ни с чем — поначалу я косил под дурачка — "Я вообще не уверен что мы ведем радиообмен с Москвой и товарищами Молотовым и Сталиным, так что уж извините — мы продолжим бить фашистов, а если это вы и есть — мы и до вас доберемся".

А затем мы разобрались в ситуации, и ситуация была не в пользу центра — тут и положение на основном фронте тогда было не тем чтобы принимать к нам крутые меры, да и что мы делаем с этими крутыми мерами — в Москве уже знали по предыдущим случаям — тут главное было быстро изолировать посланников из центра, чтобы их не признали кто-то из моих соратников. Впрочем, избежать такого не удалось — еще в конце 1941 Москва прислала Меркулова, которого тут знали даже те, кого я послал его арестовывать как неизвестное лицо, выдающее себя за должностное лицо представителей из столицы нашей родины — к сожалению, среди самих арестовывающих оказались люди, которые его знали. Тут уж под борющегося со шпионами закосить не удалось — пришлось принять и шифры для связи, и представителей — но мы старались держать их вне контактов с прилетавшими, хотя на это уходило слишком много времени и сил — рация-то у них для связи с Москвой была. Поэтому и самолет из центра с организаторами у нас НКВД пришлось срочно перенаправить в другой город — "из соображений безопасности и в связи с прорывом немцев к первоначально предполагавшемуся месту посадки" (кто проверит-то ? тем более в течение двух-трех дней ? а потом можем сказать что ошиблись или купировали прорыв — и снова — кто проверит-то ?) — так что постоянные представители Москвы прождали его два дня в первоначальной точке, все более нервируя себя и нас по поводу его отсутствия, на что мы отвечали что самолет разыскиваем, хотя и знали где он находится — прилетевшие НКВДшники привезли свои шифры связи и рацию, по которым они могли связаться с Москвой, вот только сообщения, приходившие оттуда, для нас не имели законной силы, так как шифры не были подтверждены постоянными представителями, которые, напомню, ждали НКВДшников в первоначальной точке.

А там — пока сообщения пройдут от одних к другим через Москву — в общем, пришлось и поволынить, и покатать и НКВДшников, и представителей (мужики в общем-то неплохие, толковые, но — политика, мать ее ...), пока те не встретились и не подтвердили шифры, но к тому времени мы уже разобрались что к чему и задали главный вопрос: "Какое нахрен НКВД ? Его нет !".

И минуты три мы смотрели на выпученные глаза и представителей, и НКВДшников, на то, как они раскрывали рты, но из них вылетало только "Как это ?" да "Что Вы такое говорите ?". Вдоволь понаслаждавшись эффектом, я начал загонять остальные гвозди в их мечты. А дело было довольно прозрачным. Да, НКВД СССР было образовано 10 июля 1934 года согласно постановлению ЦИК СССР "Об образовании общесоюзного народного комиссариата внутренних дел". И там же говорилось "Поручить Народному комиссариату внутренних дел Союза ССР представить в Совет Народных Комиссаров Союза ССР Положение об общесоюзном Народном комиссариате внутренних дел. В союзных республиках организовать республиканские народные комиссариаты внутренних дел, действующие на основе Положения об общесоюзном Народном комиссариате внутренних дел".

— И что мы видим ? Положение "О главном управлении пограничных войск НКВД Союза ССР" — есть, Положение "О главном управлении войск НКВД по охране железнодорожных сооружений" — есть, "О главном управлении конвойных войск НКВД СССР" — есть, "О главном управлении войск НКВД по охране особо важных предприятий промышленности" — есть, "О главном управлении военного снабжения НКВД Союза ССР" — есть, "О главном военно-строительном управлении (ГВСУ) войск НКВД Союза ССР" — есть, "О секретариате НКВД Союза ССР" — даже оно есть. А где положение о самом НКВД ? Его нет. Значит — нет и НКВД. Ну ладно — нет положения, бывает — мы же не бюрократы, нам не сложно составить свое. Так что НКВД у нас уже есть, другого не надо, спасибо.

— А ....

Мы действительно — пока гоняли прибывших из Москвы — быстренько сварганили нужное положение о республиканском НКВД и перевели в него уже набранных мною безопасников, особенно прикольно было стать нквдшниками бывшим белогвардейским офицерам, казакам, сыну попа, бывшим кулакам и националистам — да, в качестве охраны я подбирал людей непростой судьбы, которым было мягко говоря не совсем по пути с советской властью. Правда, некоторым было западло переходить в НКВД, пусть и липовое, поэтому мы оставили и старую структуру безопасников, а в новую набрали старых НКВДшников республики кого смогли найти.

Так что тогда пришлось им улетать обратно ни с чем — все-таки наше положение было принято Верховным Советом БССР, пусть это и был более чем наполовину обновленный состав в результате перевыборов, проведенных нами еще осенью 1941 "в целях восстановления законной советской власти". И хрен подкопаешься — все по закону, все принято народом. Летом нам, кончено, привезли Положение, но тогда ситуация стала еще критичнее — немец начал летнее наступление, в результате которого пал Киев, так что с нашей стороны было достаточно ответить что сейчас нельзя ломать сложившуюся структуру, и чем нам поможет руководство, поставленное из Москвы — также непонятно — "Вы чем-то недовольны в работе НКВД БССР ?". В ответ — естественная тишина — они ведь не знали как тут обстоят дела. Наше НКВД и вправду занималось тем же, чем и НКВД СССР и республик после того, как Сталину удалось как-то обуздать в 1938 году вольницу Первых Секретарей — охраной социалистической законности и порядка. Благо что набранные мной выбивавшиеся из общего ряда люди работали в Первом Отделе — то есть в охране высших должностных лиц республики, а всяких шпионов, нарушителей и противников советского строя гоняли вполне заслуженные чекисты — мы даже вытащили с пенсии несколько десятков человек для укрепления наших рядов. "Вот для обмена опытом и усиления некоторых направлений — людей присылайте — устроим их в штат исполнителями и инструкторами" — на это мы были согласны — тут и действительно передача опыта, и людей прибавится, соответственно снизится нагрузка и соответственно возрастет качество работы, да и глаза и уши Москвы — пусть будут, чтобы уменьшить подозрительность, благо что силовых структур хватало, и если что — будет кому противостоять нашим НКВДшникам, если их всех вдруг перевербуют московские представители. Ну, я так надеялся, а уж как будет в будущем — будущее и покажет. К тому же в августе 1942, после освобождения Кенигсберга от фашистов, сначала "представители народа вынесли предложения о преобразовании республики", затем "ВС БССР прислушался к многочисленным обращениям граждан республики", и на внеочередном Съезде Советов БССР было принято решение в связи с изменениями состава БССР за счет Восточной Пруссии преобразовать ее в ЗРССР и подать прошение о вхождении новой республики в состав Союза ССР в качестве преемницы БССР — надо было окончательно убрать угрозу безусловного возвращения довоенных функционеров БССР, которые уже сидели в Москве на низком старте.

Так что вопрос о республиканском НКВД на время окончательно отошел на второй план и не знаю вернется ли, а если и вернется, то были и еще козыри против принятия в наше НКВД руководителей из Москвы. Так, в положении об отделе кадров НКВД СССР говорилось следующее:

"2. Отдел кадров НКВД СССР является центральным аппаратом Народного комиссариата внутренних дел СССР по кадрам номенклатурных работников органов и войск НКВД и кадрам начальствующего состава оперативно-чекистского аппарата НКВД. Отдел кадров НКВД осуществляет возложенные на него задачи в соответствии с решениями ЦК ВКП(б) о порядке подбора, подготовки, расстановки, перемещений, увольнений работников НКВД, действующими приказами народного комиссара внутренних дел СССР и в соответствии с данным Положением".

Но причем тут был ЦК ВКП(б), какого фига его решения были для НКВД определяющими — это было неясно, и, судя по всему, противоречило законам СССР. Ведь НКВД — это орган Верховного Совета, то есть советской власти, но никак не коммунистической партии, которая вообще-то является лишь одной из общественных организаций СССР. И чем больше я знакомился с текущими законами, тем больше понимал диссидентов 60-70 годов, которые выступали под лозунгами "соблюдайте свои законы" — там они тоже тыкали партийцев носом в то, что КПСС все больше подменяла собой советские органы, из-за чего (в том числе) и пришлось принимать брежневскую конституцию со статьей о ведущей и направляющей роли партии. Впрочем, Сталин в середине тридцатых также попытался вернуть советам всю полноту власти, выступая против того, что партийные функционеры все меньше ведут за собой народ, все меньше занимаются агитацией и пропагандой, то есть их прямыми обязанностями, и все больше ведут текущие хозяйственные дела, подменяя исполкомы советов всех уровней — не зря он всеми правдами и неправдами пропихивал новую конституцию с ее прямыми и равными выборами с тайным голосованием — чтобы партфункционеры не видели кто как голосует, и люди, соответственно, не опасались бы возмездия. Но нихрена не вышло — ни у диссидентов, ни у Сталина, наоборот — многие партийцы средних и высших уровней использовали выборы в своих целях — либо сохранить и приумножить свою власть в тридцатых и в шестидесятых, либо прибрать к рукам социалистическое добро в восьмидесятых. Наиболее кроваво, конечно, вышло в середине тридцатых, когда первые секретари на пару с руководством НКВД в нарушение конституции под угрозой всеобщего сговора в ЦК и соответственно отстранения Сталина от власти и выбили себе пресловутые тройки и лимиты на уничтожение неугодных (и развенчиватель культа личности Хрущев был в первых рядах зачинщиков) — то есть тех, кто мало того что мог голосовать на первых в истории СССР прямых и тайных выборах, но и сам мог выдвинуться в советы, с высокой вероятностью быть туда избранными вместо тех самых первых секретарей.

В общем, пример НКВД показал, что есть ненулевая вероятность того, что наша промышленность останется под нашим же контролем. Не, делиться технологиями, продукцией с остальным Союзом — это завсегда пожалуйста, но вот устанавливать на наших заводах порядки и технологии — это только если будет доказана их эффективность, а не "Как я сказал — так и будет !".

Скажем, по железнодорожному транспорту мы пороли много отменятины, чем были очень недовольны наши же железнодорожники, особенно заслуженные, довоенной закалки, проработавшие на железке не один пяток лет. Все потому, что нам надо было много металла и вместе с тем много возить — и на железной дороге, как источнике металла, эти противоречивые желания и сошлись клином. Поэтому принимавшиеся нами решения были мягко говоря неоднозначны, особенно учитывая, что железные дороги за исключением разве что заводских, ну и может каких-то небольших местных, были в ведении НКПС — союзного органа.

И возить по железке нам надо было чем дальше тем все больше, так как транспортно-складские расходы могли составлять треть расходов на основные материалы. А расходы строек на материалы были почти в два раза выше чем на зарплату. Стоимость материалов слагалась из расходов по их заготовке, цены поставщика (франко-место отправления), тарифа доставки до стройплощадки, выгрузки на стройплощадке. При этом территория БССР до войны пронизывалась железными дорогами — их общая протяженность составляла 5,7 тысяч километров на 0,22 миллиона квадратных километров (при общей длине дорог в СССР в 106 тысяч километров на 22,3 миллиона квадратных километров), из них почти 4 тысячи прибавились с присоединением Западной Белоруссии — в основном они были построены еще при царе, причем 1,3 тысячи были узкоколейными — а это половина узкоколеек Российской Империи, затем часть построили немцы когда оккупировали данные территории, часть — русские войска с другой стороны, причем если немцы строили дорогу шириной 600 миллиметров, то наши — 750 — поляки потом перешили немецкую на такую же ширину, так как их узкоколейки также достались от царской власти и были 750 миллиметров. Затем понемногу строили польские паны, и уже с возвращением советской власти тут снова стало разворачиваться железнодорожное строительство, которое, правда, поначалу тормозилось необходимостью перешивки колеи основных дорог с западной на русскую (которая вообще-то изначально американская так как в 19м веке именно оттуда могли поставить много паровозов и рельсов — выбор такой ширины колеи исходя из военных соображений — похоже, очередной миф). Но много — чуть ли не три четверти — было дорог и вообще узкоколейных, так что задел был неплохой, заодно продолжили и перешивку западной колеи на советскую — до войны эту работу не выполнили до конца. Впрочем, если в БССР с территорией 220 тысяч квадратных километров было 5,7 тысяч километров железных дорог, то только в освобожденной нами части Восточной Пруссии — на 26 из 39 тысяч квадратных километров (то есть на территории в 10 раз меньше БССР) было 4 тысячи километров железных дорог, причем двухпутными были только треть дорог, а узкоколейных — почти 800 километров, причем на многих участках в качестве шпал были железные корыта, повернутые дном вверх — рельсы к ним просто приваривались. Вообще же железными дорогами там связывались практически все деревушки, не говоря уж о городах.

Ведь железка была очень выгодным делом — если автотранспорт на 100 тонно-километров расходовал 78 литров горючего, то узкоколейки — всего 0,7 литра. И так как в себестоимости добычи полезных ископаемых их доставка могла составлять и 90%, то каждый процент экономии выливался в приличные суммы. Именно поэтому мы не стеснялись прокладывать узкоколейки даже от ближайших карьеров к цементным или бетонным заводам, да и вывоз древесины с лесозаготовок шел по стальной дороге, без которой численность транспортных рабочих была бы больше половины персонала лесозаготовок, а так — всего 10%. Это помимо меньших затрат на обустройство узкоколеек по сравнению с автомобильными дорогами, пусть даже грунтовыми, которые к тому же будет сложнее поддерживать, так как без твердого покрытия их быстро размесят колеса тяжело груженых автомобилей. Да у нас просто не было ни столько автотранспорта, ни топлива чтобы все возить автомобилями — так, если на один квадратный метр построенного жилья требуется переместить 10 тонн грузов, то на потребные нам 15 миллионов квадратных метров потребуется переместить 150 миллионов тонн. Да если на 10 километров — примерное расстояние от карьеров к заводам ЖБИ и затем от них на стройки — то это 1,5 миллиарда тонно-километров — то есть 1,17 миллиарда литров горючего, если все таскать грузовиками — примерно 1,3 миллиона тонн. Тогда как рельсовому транспорту будет достаточно всего 11 тысяч тонн — просто несопоставимые цифры. А если применять газогенераторы — то выгода будет уже несколько миллионов тонн например торфа — ведь удельный вес газогенераторного оборудования для грузовика будет намного выше, чем для поезда — просто за счет того что поезд и везет больше грузов, поэтому ставить на грузовик газогенератор — это уменьшать грузоподъемность в два раза (с учетом еще и падения мощности двигателя), а ставить газогенератор на тепловоз — это просто получить много дополнительных тысяч тонно-километров с каждого тепловоза.

Причем сейчас мы уже научились катать рельсы длиной 25 метров — наши начинающие конструктора в рамках производственной практики создали прокатный стан из сорока клетей — общей длиной всего полста метров, ширина каждой клети — всего четверть метра, высота — метр, и все прокатные клети были рассчитаны на валки только с одним ручьем, то есть заготовка рельса последовательно пролетала через все эти валки так что не успевала остыть после установки непрерывной разливки стали, и выходила из последнего уже готовым рельсом, который требовалось только отпустить, закалить головку токами высокой частоты, шлифануть, проазотировать — и можно крепить к шпалам. Десять километров пути в час — только одним этим станом весной 1943 мы сразу удвоили выпуск рельсов, а ведь к осени рядом работали еще два таких же и были в процессе установки и наладки еще пять. И скручивание выходящих из него рельс получалось не более трех миллиметров по ее длине — это, правда, было еще побольше допустимых 2,5 миллиметров, но если попрочнее прибить к шпалам — то и нормально, зато мы убрали операции по правке прокатанных рельс на роликоправильных машинах или прессах. К тому же мы уже переходили на рельс Р18 — по сравнению с рельсом Р11 он обеспечивал уже не сто, а двести килограммов нагрузки на погонный метр — хотя это и было меньше чем четыреста килограммов для Р33, но тоже неплохо — при четырехколесных тележках — это до десяти тонн груза на вагон — вместо двух-трех. Да, такие рельсы требовали больше металла, но как раз увеличенная в три раза длина рельса выводила все к тем же показателям — за счет уменьшения крепежных элементов — если бы мы продолжали их делать стандартной (для этих рельс) длиной 8 метров, то у нас на каждую тысячу километров уходило бы дополнительно тысяча тонн металла — на крепежные накладки и болты, да и сопротивление движению, износ — тоже снижались. Правда, такие рельсошпальные решетки уже было сложнее укладывать вручную — а ведь это было одним из основных доводов по широкому применению узкоколеек — их решетку — рельсы длиной 8 метров со шпалами — вполне могли переносить четыре мужика, тогда как длина в 25 метров требовала уже десятка мужиков — это все-равно было меньше чем для более тяжелых рельс широкой колеи, да и ширина наших узкоколеек — всего метр, хотя и не 0,75 метра что было как бы стандартом в СССР для узкоколеек — позволяло применять более короткие шпалы, которые к тому же были менее объемные чем принятые для нормальной колеи 1520 миллиметров — все-таки 1,2 метра длины шпалы для нашей узкоколейки — это не 2,75, а то и 3 метра на нагруженных участках, да и сечение меньше раза в два, а то и в три — в общем, на круг по весу выходила очень большая экономия грузов, необходимых чтобы проложить и затем отремонтировать такой путь. Да, рельсами длиной 25 метров было уже не так просто ворочать вручную, но мы ведь выпускали путеукладчики, и так как они работали все-равно с уменьшенными массами, то изготовить их было проще — у нас выходило уже по одному путеукладочному составу в неделю, благо что и в них все было в основном из дерева — даже выносная ферма, на которой выдвигали очередное звено — разве что для нее ввели самоходную тележку, которая поддерживала дальний конец, но и эта тележка была колесной. И так как по сравнению с гужевым транспортом — лошадьми и телегами — такая железка все-равно была вне конкуренции, а автотранспорта нам вечно не хватало, то железка и становилась постепенно становым хребтом нашей грузодоставки. К тому же узкоколейный транспорт все-равно был не особо грузоподъемным и скоростным по сравнению с нормальной дорогой, поэтому вскоре выяснилась и еще одна выгода — стремительный рост вагонного парка практически не требовал соответствующего роста добычи металла — ведь вагоны, да и тепловозики со стосильными газогенераторными движками — все они имели деревянные рамы, сталь требовалась только для самих колесиков, осей и подшипников — а ее мы получали переплавкой колесных тележек "больших" вагонов, даже сцепки мы делали из деревянных, край — фанерных элементов так как нашим узкоколейным вагонам не требуется выдерживать те неровности дороги, что достаются грузовикам — на стальных рельсах просто нет таких неровностей, если следить за путем. Да, поначалу хорошо если через три месяца вагоны приходили в негодность, но постепенно у нас нарастали запасы просушенных пиломатериалов, вводились элементы местного усиления стальными, фанерными или стеклопластиковыми деталями, поэтому к лету сорок третьего вагоны бегали уже по полгода без капремонтов, только с текущим.

Но — вся эта благостная картина была невозможна без разбора и переплавки вторых путей железных дорог, существовавших к началу войны — много металла просто было неоткуда взять. Причем тогда противников того решения хватало, да и сейчас их было немало, что уж говорить когда сюда приедут разные контроллеры из Москвы, а местных наветчиков у нас хватит — все ведь помнили, что я проталкивал переплавку рельсов под предлогом изготовления вооружений, а в итоге на вооружения ушла незначительная часть — не более четверти — остальное ушло на станочное оборудование, а чем дальше — тем все больше — на рельсы узкоколеек, так как хотя металл у нас пошел уже и из своих рудников, но перевозка грузов становилась все более насущной задачей и добыча металла просто не поспевала, да и по итогам сорок третьего у нас почти половина из 300 тысяч тонн выплавленной стали пойдет именно на обустройство железнодорожных путей — это примерно 3,5 тысячи километров однопутной узкоколейки. Да и из остального металла на армию уйдет хорошо если половина — мы как приноровились воевать без сильной артиллерии, так и продолжали — штурмовики и кумулятивные выстрелы до недавних пор позволяли покрывать недостаток мощных и скоростных снарядов и орудий для них. Вот только как отнесутся к такому "неправильному" распределению металла в Москве — тоже было непонятно. А ведь по моим прикидкам только благодаря возможности массовой переброски грузов по таким пусть и неполноценным, но все-таки железным дорогам, мы и смогли выдержать немецкий натиск лета 1943 года — просто до этого мы почти целый год наращивали именно промышленность, и без такой массовой перевалки грузов мы бы не смогли сделать и десятой части сделанного.

ГЛАВА 17.

А ведь помимо половины тяжелых рельс, переплавленных в значительной части на узкоколейки, мы фактически похерили и весь тяговый состав, существовавший тут до войны. Поначалу, когда ездить было особо некуда, мы массово использовали паровые котлы в качестве силовых приводов в промышленности и электростанциях, и даже потом, в первых версиях наших комбинированных энергостанций на газотурбинных установках с последующим преобразованием их выхлопа в пар мы использовали "природные" паровые котлы — от доставшихся нам паровозов, так как к тому времени было все понятнее, что от паровозов мы вообще вскоре откажемся — сами паровозы мы переводили на ДВС с газогенераторами — на раму паровоза ставили вместо котла танковый дизель, газогенератор со всеми очистителями и охладителями, а в тендере возили либо дрова либо брикетированный торф. И так как это топливо использовалось более эффективно, то его хватало на дольше. Заодно избавились от возни с водоподготовкой и питанием чистой водой вдоль путей — все-равно многие водокачки были разрушены. Да и скорость поездов даже увеличилась, несмотря на зачастую более низкую мощность новых двигателей — мы ведь еще раньше вычерпали из паровозных колес всю свинцовую заливку, что применялась там в качестве противовесов, поэтому паровозы все-равно ходили на уменьшенной скорости — иначе колеса могло просто вырвать из-за биений неуравновешенных нагрузок. А так как на дизельных двигателях колеса вращались через шестерни, а не толкались штангой через кривошип, то противовесы просто не требовались. Более того — все эти старые паровозные приводы с колесами огромных размеров мы использовали на наших же электростанциях — добавить противовес к стационарно работающему колесу было не проблемой, так как теперь мы не были ограничены дорожным просветом и рельсами — можно было наварить чугунную чушку снаружи колеса и ее веса с учетом увеличившегося плеча уже хватало чтобы уравновесить толкающее усилие от штанги. Да и пониженные мощности двигателей, что мы устанавливали на паровозах, ставших тепловозами, пока были достаточны — мы хоть и старались содержать пути в порядке, подсыпали насыпь где она просела от дождей и таяния, выравнивали рельсы, сдвинутые замерзшей водой или просто проходящими составами, но ровность рельсового полотна все-равно была недостаточной для высоких скоростей, да и многочисленные лесные братья устроили нам настоящую рельсовую войну, так что приходилось вырубать вдоль путей заросли, ставить тысячи наблюдательных вышек — хотя бы по вышке на три километра, часть даже с ИК и ПНВ, организовывать десятки тысяч патрулей с собаками (пусть многие работали не только в интересах железной дороги) — мы пытались сделать все для того, чтобы ни одна собака не пробралась к нашим рельсам. И все-равно пробирались, и подрывали рельсы, и хорошо если не под составом. Поэтому скорость была ограничена 20-30 километрами в час — в зависимости от безопасности участка.

Причем даже по части переплавки тяжелых рельс я-то был согласен с критиками — да, каждый дополнительный килограмм погонного метра рельса снижает расходы на поддержание пути на полтора процента — рельс меньше прогибается, соответственно, меньше воздействует на шпалы и в конечном счете на подушку, шпальный путь меньше уводит вбок, его меньше угоняет вдоль полотна — да, все это так. Но. Шпалы мы порой просто клали на землю — лишь побыстрее начать разработку какого-нибудь карьера, да и в страду клали рельсы прямо на дороги, чтобы побыстрее вывезти зерно — а потом эти рельсы либо собирались и перевозились на другое направление, либо уж делали более нормальный путь, если оказывалось, что направления грузопотоков тут будут более постоянными чем предполагалось ранее. Да и то — пока у нас не было достаточно щебня, который своими острыми гранями будет нормально удерживать рельсошпальную решетку долгое время, впрочем, так же было и до войны — галька, глина, песок — все это было также временные решения, "как и узкоколейки" — добавлял я. Причем частично примириться с моими предложениями помогло то, что я же и предложил "делать шейку легких рельсов не 8-10, а, скажем, 15-20 миллиметров" — хитрый такой финт, выводивший эти рельсы по сопротивлению изгибу уже в разряд тяжелых — ведь даже у Р50 толщина шейки была 15 миллиметров, а 20 миллиметров — это уже Р75. И при всем при этом остальные-то размеры рельсов оставались старыми, то есть и высота, и ширина подошвы и головки — то есть рельсы так и оставались легкими, но теперь были еще очень прочными. Ну, конечно не настолько прочными как та же Р75 — все-таки высота оставалось старой, но по сопротивляемости изгибу наши новые рельсы Р18 стали приближаться к Р30, а то и к Р43, да и сами из-за такого утолщения стали чем-то вроде Р20 — совсем нестандарт. Но — рельс работал, и железнодорожники в последнее время даже начинали слегка похваливать "новую рельсу" — все-таки пропускная способность дорог повысилась, а ворочать путь ломами было по-прежнему не в пример легче чем "нормальные" рельсы.

Мне-то, наоборот, казалось странным, что в довоенном СССР на коротких расстояниях упор был сделан на автотранспорт — в 1940 году автотранспортом было совершено перевозок на 8,9 миллиардов тонно-километров, железнодорожным — на 420,7 миллиардов ткм — с учетом речного (36,1), морского (24,9), трубопроводного (3,8) и воздушного (0,02) по железной дороге перевезли 85% грузов, и по одному километру железки в год перевозилось в среднем 4,3 миллиона тонн (в 1913 — 1,1, в 1974 — 22,6). Но это — цифры, приведенные к дальности перевозок. Если же считать только по перевезенным грузам, то грузовики перевезли 54% всех грузов — 859 миллионов тонн — как раз и получается по тонне на дальность в 10 километров. Но для этого Советскому Союзу понадобилось иметь 686 тысяч грузовиков (и еще 250 тысяч грузовиков в РККА). А паровозов в СССР было всего 26 тысяч, причем новые могли водить составы общим весом 3300 тонн (с учетом веса вагонов). И вагонов было 715 тысяч, со средней грузоподъемностью 25,5 тонн — сравнить со средней грузоподъемностью грузовиков — 2,7 тонны. Все это железнодорожное хозяйство обслуживали 1,8 миллиона рабочих и служащих, тогда как автотранспорт (плюс внутригородской электрический, погрузочно-разгрузочные работы) — 1,6 миллиона. Сравнимые цифры (хотя мне не удалось найти сколько относится непосредственно к грузовым автоперевозкам, сколько — к дорожному строительству и поддержанию дорог — и включены ли вообще эти рабочие в указанную цифру).

Да, с военной точки зрения автотранспорт более удобен — мы-то хотя и прокладывали узкоколейки чуть ли не до передовой, но опасность артобстрелов, бомбардировок — она никуда не девалась, так что зачастую последние километры все-равно требовалось подтаскивать грузы гужевым или автотранспортом, вездеходами, а то и ручными тележками. Да и в народном хозяйстве автотранспорт, что ни говори, выгоднее в плане маневренности — сегодня грузовик может таскать песок с карьера, завтра — зерно с поля, причем из любой точки куда есть дорога или хотя бы ровная поверхность.

Вот только эта выгода заметна пока плотность железных дорог сравнительно низкая — при 106 тысячах километров железных дорог в СССР было 1531 тысячи километров обычных дорог — в 14 раз больше, правда, дорог с твердым покрытием — всего 143 тысячи — уже сравнимо с железными. Если же, как у нас, плотность железки достигает какой-то пороговой величины, то уже сама узкоколейка становится довольно мобильным средством, особенно когда у местных хозорганов есть некоторый запас путей чтобы проложить их к новой точке без необходимости оперативного согласования дополнительных фондов. Все согласно классикам — количество переходит в качество. И тут-то автотранспорт начинал сильно сливать железке. Так, даже прокладка узкоколейки от карьера до стройплощадок позволяла экономить на доставке грузов более семидесяти процентов затрат на доставку — железная дорога позволяла передвигаться со скоростью до тридцати километров в час, чего по обычным дорогам достичь было трудно — даже если они были грейдированы и покрыты щебнем, ямы все-равно возникали с регулярным постоянством, а дорог с твердым покрытием было мягко говоря недостаточно, поэтому чуть дождь — и десять километров в час были уже неплохим достижением. Так и износ железнодорожного транспорта — вагонов со стальными колесами по стальным рельсам — был существенно меньше грузового автотранспорта, которому приходилось и переваливаться по ухабам, принимая скручивающие нагрузки на раму, и ловить подвеской мелкие ямки и просто неровности. А удельная грузоподъемность "железки" — наоборот — выше — один двигатель мощностью 100 лошадиных сил с одним машинистом могли переместить до ста и даже до трехсот — в зависимости от состояния пути — тонн груза за один рейс, на что, используй мы автотранспорт, потребовалось бы минимум тридцать (а то и сто-двести — в зависимости от состояния дороги) грузовиков — со своими двигателями мощностью минимум 50 лошадиных сил и тридцать водителей — и это вместо одного машиниста, пусть даже к нему в дополнение шли диспетчерские службы и ремонтно-восстановительные бригады, которые ломами подправляли пути, подсыпали балласта где просело, ставили обратно на рельсы сошедшие вагоны — эти людские затраты все-равно были гораздо ниже отдельных водителей. А ведь к тому же вагоны по сложности изготовления гораздо проще грузовиков. Гораздо. На пару порядков точно — там ведь ни двигателя, ни системы управления. Особенно учитывая наши почти полностью деревянные конструкции. То есть теми же трудозатратами мы могли создавать транспорт грузоподъемностью на те же пару порядков больше чем если бы делали только грузовики. То же с постройкой и поддержанием дорог — железка была гораздо выгоднее автомобильной дороги — катать рельсы, соединять их со шпалами на механизированных сборочных участках, укладывать путеукладчиком — все это можно блыо механизировать, да к тому же работы шли на довольно компактных участках — если сравнивать с шириной дорог.

Более того, так как согласно правилам составления смет транспорт разделялся на внешний и внутренний — внутри стройки — и калькулировался отдельно, а у нас эти виды были совмещены и к тому же исключали перегрузку с внешнего, загрузку на внутренний, выгрузку с внутреннего — то эти работы, хотя и входили в смету, по факту не производились — снова прибыль.

Да и механизация выгрузки тоже позволяла экономить существенные средства — тут уже преимущества были вроде бы безотносительно вида транспорта, но так как вагонов мы могли делать и использовать гораздо больше, то и погрузочно-разгрузочные механизмы, заточенные именно на вагоны, а не на автотранспорт, можно было делать поточным методом, с широким применением оснастки и механизации, что позволяло выделывать их гораздо больше — то есть массовость вагонов тянула за собой массовость погрузочно-разгрузочных механизмов для них, и все это вместе резко снижало трудоемкость данных работ — мало того что вагоны были опрокидывающиеся, так они опрокидывали свой кузов в емкость, из которой сыпучие грузы подавались конвейерной лентой в накопитель — деревянные емкости объемом по несколько кубов каждая, откуда затем можно было забирать груз также ссыпанием в емкости подготовки смесей либо установкой транспортерной ленты подавать его сразу на засыпку, например, подушки для фундаментной ленты — тачки на стройках были, но уже в качестве эпизодического, сильно вспомогательного средства.

Бетон также можно было готовить лучшим способом. Сейчас его готовили прямо на стройке, на что затрачивалось много усилий — это оборудование мало того что требовалось подвезти и установить, так оно и работало не в полную силу — потребности в бетоне были циклическими, и за периодами полной загрузки следовали периоды простоя, когда надо было ждать, пока предыдущие порции бетона схватятся и можно будет вываливать следующие порции. Мы же строили бетонные заводы, которые работали сразу на несколько строек, и бетон подавался поездами с бетоновозными платформами, на которых мы стали устанавливать привычные мне вращающиеся бетономешалки — пока еще накрученные на оправку фанерные или даже наборные из досок с пропиткой — недолговечно, зато дешево и много. Соответственно, за счет значительного уменьшения потребностей строек в песке и гравии снизились и перевозки разнообразных сыпучих материалов — вместо них туда стали везти уже готовый бетон. И готовые панели — бетонные заводы располагались рядом с заводами ЖБИ, которые и стали основными потребителями бетона. Да, схема требовала прокладки к стройкам множества рельсовых путей длиной до десяти километров (день-другой работы одной путеукладочной бригады), и вообще она пока еще отлаживалась — мы построили на пробу три таких домостроительных комплекса и начали возведение шести микрорайонов, но когда отладим процессы, экономия обещала выйти приличной — до половины от сметной стоимости по каждому дому. А учитывая, что до войны фактические расходы стабильно превышали сметные на 10-20% и это как-то компенсировалось (я еще не разобрался как именно), то мы по идее могли бы еще больше увеличить фактическую прибыльность нашей строительной отрасли, при том что по официальной отчетности она оставалась бы убыточной.

Более того — похоже, активно действовал принцип "строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения" — еще в 1935 году все стройки, ведущиеся хозяйственным способом, были переведены на подрядный метод строительства — то есть организациям как бы и запретили строить своими силами, можно было только привлекать сторонние специализированные стройорганизации по подрядным договорам. Вместе с тем, в официальных документах по итогам 1939 года констатируется, что хотя подрядные — то есть сторонние — организации эффективнее используют стройматериалы и рабочую силу, но повышенные расходы на административный аппарат съедают всю экономию — выполняй заказчики стройку хозспособом — то есть собственными силами — они меньше бы тратили на обеспечение стройки всякой документацией и надзором, причем настолько меньше, что строить самим предприятиям было даже выгоднее чем заказывать стройки на стороне — похоже, в строительных организациях настолько раздули администрацию и конторских служащих, что те сжирали всю эффективность специализации данных организаций, и предприятиям становилось выгоднее набрать бригады рабочих, договориться о поставке материалов и построить самим, без привлечения этих специализированных и по идее более эффективных организаций. Обалдеть. Причем нехило — при общем объеме строительно-монтажных работ в 1939 году в 22 миллиарда рублей случился миллиард перерасходов на стройку относительно смет, при этом перерасходы на административный аппарат составили 543 миллиона рублей — более половины от перерасхода и 2% от всех работ — и это только перерасход сам по себе, а ведь в планах заложены и расходы на администрацию согласно смете, и явно больше этих двух процентов. Это при том, что вообще-то рассчитывали на экономию в 2%. Мы же за счет того, что учетно-расчетные функции вынесли в специализированные организации, только на этом экономили десятки миллионов рублей зарплат ежемесячно, но как это укладывалось в существующее законодательство — было непонятно, хотя вроде бы упор на повышение специализации был вроде бы в русле политики.

В русле политики было и наше повышение механизации строительных работ, хотя тут мы действовали тоже не совсем стандартно — поначалу мы прошлись по справочнику укрупненных сметных нормативов и выбрали самое доступное и легко реализуемое, что сразу даст нам максимальный эффект при минимальных доработках — над остальным будем работать уже потом. Ведь до войны треть рабочих приходилась на подсобные, вспомогательные и прочие производства, и если мы все это или хотя бы половину вынесем за скобки и механизируем — экономия получится колоссальная. Да и 170 служащих на каждую тысячу собственно строительных рабочих — как-то многовато — шестая часть всех работников. Но слишком уж много было калькуляций и согласований — тут я рассчитывал на перевод составления и калькуляции смет на вычислительную технику.

Собственно, ничего нового мы тут и не придумывали — такая же работа шла уже с начала-середины двадцатых, и к началу сороковых механизация строительства и калькуляции смет на табуляторах наконец начинала разворачиваться в полную мощь, да помешала война, как и многим другим проектам и начинаниям советского народа — все-таки к началу сороковых уже набили достаточно шишек и получили неплохой опыт, а всеобщее образование обещало огромный приток квалифицированных кадров. Немцы все это сожгли своим нападением. Немцам пипец. И за миллионы смертей, и за прерванное развитие — прерванное не только самой войной, но и послевоенным восстановлением, и гибелью миллионов тех самых квалифицированных рабочих и студентов, которые — не будь немцев — могли бы строить дома и растить детей. Много домов и много детей. Немцам пипец. Ведь Советский Союз лишь к началу семидесятых вышел на те показатели, на которые он вышел бы еще в начале пятидесятых не будь немцев. Немцам пипец. Хоть Сталин и сказал что мы воюем с фашизмом а не с немецким народом, сейчас мы всех немцев считали фашистами пока не доказано обратное. Каждым немцем индивидуально. Если успеет. У немцев начиналась война на выживание их как вида.

А у меня шла еще одна война — на выживание новых технологий. И пусть я вел ее в одиночку, и может я ее даже выдумал и никакой войны вести и не требуется, но я на всякий случай дул на воду — здоровая паранойя еще никому не повредила, а вот нездоровая доверчивость — очень даже.

И с электричеством все было тоже не так однозначно. Ведь если более полно использовать установки, то на той же мощности можно выработать больше киловатт-часов. Напомню, перед войной в БССР электрогенераторы работали в среднем только половину из 8760 часов в год — ночное время, остановки на ремонт, неравномерность потребностей в электроэнергии, требовавшая установки мощностей из расчета пиковых нагрузок — все это омертвляло энергомощности. Поэтому если удастся повысить коэффициент их использования хотя бы до двух третей, то это снизит потребности в энергоустановках минимум на десять процентов, то есть их меньше потребуется выпускать. Ну или протрубить что выработка увеличилась при той же мощности — тоже полезно и с политической, и с хозяйственной точек зрения. В том числе и поэтому для меня была так привлекательна идея обогревать дома электричеством через тепловые накопители и не вести все эти теплотрассы — трубы я мог бы использовать как раз для доставки газа к нашим многочисленным электростанциям.

Так как, хотя у нас все сейчас и было заточено на использование торфа, я, конечно, облизывался на газ и мазут. Наши турбины пока работали на генераторном газе с теплотой сгорания 7 мегаджоулей на килограмм. А природный газ, с его теплотой в 35 мегаджоулей, потребовал бы расхода уже не 5, а всего 0,3 кубометра топлива в секунду для десятимегаваттной турбины — там зависимость не линейная, так как чем меньше требуется подать топлива, тем больше можно впихнуть воздуха, да и природный газ подается холодным, тогда как температура генераторного газа — до 700 градусов, соответственно, мало того что его требуется больше, так он занимает и больший объем если рассматривать одинаковый вес. И если при работе на генераторном газе воздуха входит всего 2,3 кубометра в секунду, то при использовании природного газа расчеты давали уже 7,22 куба, которые, естественно, при расширении произведут гораздо большую работу. Вот и получается, что при разнице в теплоте сгорания всего в пять раз вариант с природным газом даст экономию в объеме топлива в 12 раз. С мазутом еще лучше — при теплоте сгорания в 40 Мегаджоулей его потребуется всего три тысячных кубометра в секунду — треть литра, то есть полтора стакана. Эх, вот если бы мы начали добывать газ или нефть в нужных количествах ... тогда в тот же час нам требовалось бы на одну установку не 4 тонны торфа, или 12 кубометров, а всего кубометр мазута — это же какая экономия на транспортировке ! Да и природного газа — всего тысячу кубов, которые можно передавать просто по трубе, а не грузить-пересыпать как с этим торфом. При давлении в шесть атмосфер эту тысячу кубов можно передавать по трубе диаметром всего 50 миллиметров. Красотища ! А при давлении в 20 атмосфер — так вообще по водопроводной. То есть исходя из 1000 кубометров в час на установку, 6000 часов работы в год 600 установок, добыча всего 3 600 000 000 кубометров газа в год — то есть 3,6 миллиарда кубометров — избавила бы нас от возни со всеми этими миллионами тонн торфа (Россия в 2016 добыла 580 миллиардов кубометров природного газа). И чтобы прокачать к нам этот газ от месторождений, потребовалось бы всего две трубы диаметром по 50 сантиметров при давлении 12 атмосфер, а при давлении 25 атмосфер — так и вообще одна, но тогда уж точно потребуется стальная. И я, блин, даже знал где взять этот газ, причем гораздо ближе, чем в Персидском заливе. И если бы не немцы — не приходилось бы выкраивать все эти транспортные и заготовительные потоки по торфу и его газификации — столько лишних трудозатрат ! Их можно было бы пустить на строительство или на сельское хозяйство — голод 1946-47 годов был не за горами.

Впрочем, наши инженеры и техники пытались что-то еще выжать и из торфа. Так, его газификация, но под давлением, делает процессы значительно интенсивнее (под давлением вообще все интенсивнее) — из-за того, что при повышенном давлении молекул воздуха больше в том же объеме и они чаще сталкиваются с молекулами топлива, реакций проходит гораздо больше. Например, слоевой газогенератор площадью 1 квадратный метр и высотой 8 метров мог при давлении в 20 атмосфер обработать 2 тонны торфа в час — в пять раз больше чем при обычном давлении — и выдать 2,5 тысячи кубов генераторного газа, которого хватало для работы газотурбинной установки мощностью 3 мегаватта — 3 тысячи киловатт — это даже если не учитывать описанных ранее ухищрений с повышением КПД. И еще мегаватт мы снимали с паровой установки, работавшей на выхлопных газах, всего — 4 мегаватта, что лишь на треть меньше, чем было в Белоруссии в 1913 году. То есть с 2,5 тонн торфа мы получали 4 тысячи киловатт электроэнергии. И на киловатт мы тратили уже 600 грамм торфа, а не килограмм, как с дизелями при газификации торфа под обычным давлением. Соответственно, при работе установки 6 тысяч часов в год (из 8670 часов) мы с одной установки получим 24 миллиона киловатт электроэнергии, затратив 15 тысяч тонн торфа, то есть 45 тысяч кубометров — это снять метр торфа с 4,5 гектаров, или с площадки 100 на 450 метров — для визуальной оценки погрузочно-разгрузочных работ, необходимых только для одной турбины. И чтобы получить за год мои вожделенные 48 миллиардов киловатт, нам потребуется всего две тысячи таких установок и 30 миллионов тонн торфа. Хотя по установленной мощности мы и не дотянем до нужных мне показателей — так мы получим всего 8, а не 11 миллионов киловатт, но, в принципе, увеличив время использования установок — с 3900 до 6000 часов, нужную электроэнергию мы все-равно получим — а это ведь главное. По крайней мере — на бумаге все будет выглядеть хорошо, а сможем ли действительно увеличить коэффициент годового использования полной мощности установок — это отдельный вопрос. Но мне главное — что нужную выработку я обеспечил (ну, обеспечу когда все выстроим), а уж как этими возможностями воспользуются конкретные руководители организаций — это вопрос не ко мне. Ко мне, конечно — все-таки я их руководитель, но это уже тема отдельного разговора, а тему электрификации я выполнил. Ну, выполню когда все это построим. То, что построим — в этом я не сомневался, сомневался я, опять же, в одобрении из Москвы — все-таки на паровых котлах и турбинах было построено много научных и производственных карьер, поэтому лобби может образоваться немалое. Могут найтись и те, кто, наоборот, захочет построить карьеры на новой технике, но при этом они будут иметь доступ к нужным ушам в правительственных кабинетах. Делиться я согласен, полностью отдавать — нет, прекращать — тем более. Проскользнуть бы.

ГЛАВА 18.

А ведь десятимегаваттные установки выглядели еще привлекательнее. В секунду они требовали уже только пять кубометров генераторного газа, то есть 0,5 кубометра на мегаватт мощности, а не 0,83 как трехмегаваттные. Соответственно, им потребуется уже 4 тонны торфа в час, но выдадут они 10 мегаватт-часов, еще три — паровой придаток, итого за час на 4 тоннах торфа установка выдаст электроэнергии в 13 мегаватт-часов — 13 тысяч киловатт-часов. Соответственно, при тех же 6000 часах в год установка даст 78 миллионов киловатт-часов и затратит 24 тысячи тонн торфа, но на 48 миллиардов киловатт-часов их потребуется уже всего 600 штук, а не две тысячи, и затратят они торфа всего 15 миллионов тонн, а не 30. В принципе, что две тысячи, что шестьсот установок — все это выглядело вполне подъемным, на большее мы пока не замахивались.

Хотя, могли бы и замахнуться — все эти расчеты-прикидки мы делали осенью-зимой сорок второго, когда стало понятно, что без прорывных технологий мы будем бодаться с немцами очень долго. Но некоторые прорывные технологии у нас тогда уже были — автоматическая сварка, роторные линии для производства патронов, массовое автоматическое оружие, РПГ, самоходки, самолеты из стеклопластика — и они показали хорошие и отличные результаты, поэтому и к новой технологии народ отнесся в общем с энтузиазмом — ну, кроме профессионалов-энергетиков, которым все эти штуки были вновинку, тем более что они еще переваривали идею массовой генерации электроэнергии на газогенераторных ДВС. Конечно, энтузиазм этот возник не без моей помощи — как-то в интернете мне попалась реклама реактивного движка для авиамоделей — так вот — при весе в пару килограммов, длине 30 сантиметров и диаметре 10 он выдавал тягу в 17 кгс, тогда как воздушный винт диаметром 2 метра и на мощности двигателя в 20 лошадей выдавал всего в пять раз больше. Но — малыш размером с бидон и размашистый винт с немаленьким движком — вещи несопоставимые. Я, конечно, когда рассказывал об этом, про интернет даже не упоминал, но так как я и до этого рассказывал про удивительные вещи, которые мы потом смогли реализовать, то народ даже не усомнился что такое возможно, а потому загорелся, да так, что приходилось притормаживать. Начинали, как я уже отмечал, с небольших установок, но к осени 1943 у нас уже работали двенадцать трехмегаваттных установок и в разной степени изготовления в ближайшие два месяца были еще восемнадцать — мы отлаживали техпроцессы, оснастку, а потому пока решили делать таких малышей, и заодно уже нацелились на десятимегаваттники.

Причем первый опыт производства и эксплуатации подтвердил, что дело выгодное. Так, размеры газотурбинной установки мощностью 3МВт со всей обвязкой — 3 метра высотой, 2 — шириной и 5 — длиной, масса — 15 тонн. Сравнимый по мощности дизель будет чуть пошире и процентов на двадцать длиннее, зато весить он будет уже в три раза больше — а это не только более сложная подготовка площадки для его установки, но и тупо больше металла. Да и система охлаждения ГТУ — минимальна — она ведь может охлаждать сама себя прокачиваемым воздухом, тогда как в дизелях система охлаждения со всеми этими каналами, трубками, радиаторами — отдельная и внушительная песня — что в плане изготовления, что — эксплуатации. Что еще немаловажно — газовая турбина расходовала столько же масла в год, сколько дизель такой же мощности — в неделю. Да, по КПД наши турбины пока отставали от дизелей — у нас получалось в среднем процентов 28-32 — в зависимости от нагрузки, тогда как дизеля могли дать и 35, и 40 процентов. Но это — чистая турбина, за ней ведь шла паровая часть. Да и впрыскивание пара в турбину также повышало и КПД, и мощность, так что резервы были — об этом я ранее уже рассказывал.

Вот и по топливу для этих ГТУ были разные варианты, которые все надо бы проработать чтобы иметь свободу маневра — помимо газификации под давлением таких же результатов, но при обычном давлении, можно достичь, если внутрь газогенератора вдувать не воздух, а кислород — ведь в горении участвует только он, поэтому балласт в виде азота воздуха лишь мешается, так что если его исключить — будет достаточно и обычных конструкций, рассчитанных на нормальное давление — собственно, давление и нужно чтобы повысить концентрацию кислорода, и если вдувать только его, то его будет уже в пять раз больше даже при нормальном давлении. Тут естественный минус — требуется сам кислород, где-то 0,2 кубометра на каждый килограмм сырья. Впрочем, производство кислорода мы и так развивали — он много где требовался — и для выплавки чистых металлов, и для резки-сварки, и в химии. Конечно, давался он недешево. Так, на установках с производительностью в 60 литров жидкого кислорода в час — это где-то 55 килограмм, 45 кубометров в газообразном виде — на получение килограмма кислорода — это 0.7 кубометра — затрачивалось 2 киловатт-часа — на привод насосов. Правда, более крупные установки были уже экономичнее — так, установки производительностью 500 килограммов в час тратили уже полтора киловатт-часа на килограмм, а трехтонные обещали и вовсе киловатт, но такие установки у нас были только в проекте. Электролиз воды — дело еще более затратное, на получение кубометра кислорода может уйти и 20 киловатт-часов электроэнергии. Впрочем, тут все зависит от размера установки, способности поддерживать в ней стабильные параметры — так, в наших промышленных электролизерах на кубометр кислорода тратилось 12 киловатт-часов электроэнергии. Но это была уже не лабораторная установка — ее размеры были восемь на три метра и шесть метров высотой, с отводом тепла, механизмами перемешивания электролита — серьезная техника, которая могла выдать в час всего 125 кубометров кислорода. Ну и еще 250 кубометров водорода, который также был нужен. Да и в криогенных аппаратах мы получали не только кислород, но и азот, аргон — также все нужные вещества. Так что, если на тонну торфа требуется 200 кубометров кислорода, то на его производство будет затрачено в лучшем случае 200 киловатт-часов электроэнергии, а с тонны торфяного газа можно получить тысячу киловатт-часов — то есть в плане использования кислорода для генерации электричества — это не слишком выгодный способ его использования — понастроить дополнительных газогенераторов — это будет менее трудоемко чем тратить пятую часть электроэнергии на саму генерацию электроэнергии, точнее — топлива для нее, еще точнее — окислителя для топлива, да еще строить и кучу кислородных установок. И дедовский способ — подавать пары воды на раскаленный уголь — нам тоже не подходил, так как при этом также получаются угарный газ и водород — практически то же самое, что и в газогенераторах, но при этом требуется еще и сам раскаленный уголь, который надо получать либо из торфа, либо из древесины — и расход сырья становился невыгодным да и процессы были более трудоемки.

В плане интенсификации обработки сырья гораздо выгоднее была газификация во взвешенном состоянии, когда через сырье пропускают раскаленные газы или твердые частицы. При обычной газификации в слоевых газогенераторах торф лежит слоями, в которых он, опускаясь сверху вниз, проходит разные стадии — сушка, нагревание, собственно пиролиз. В аппаратах же со взвешенными частицами торф находится в стадии пиролиза по всему объему аппарата. Соответственно, скорость его обработки резко возрастает — на квадратном метре печи можно обработать уже 10 тонн торфа в час — в 25 раз больше чем в обычных послойных газогенераторах, причем безо всякого повышенного давления и кислородного дутья, хотя с ними процессы пойдут еще быстрее.

И мы сейчас активно исследовали процессы такого быстрого пиролиза. Если при обычном пиролизе нагрев и разложение сырья происходят сравнительно медленно, то при быстром пиролизе скорость нагрева составляет тысячи градусов, то есть до температур начала пиролиза в 400-500 градусов сырье нагревается за десятую долю секунды и меньше. На выходе получаем — в зависимости от вида и температуры теплоносителя, тонкости помола и прочих факторов — 30-90% пиролизного газа, 10-70% нефти, 10-20% качественного угля ну и немного всякого мусора типа золы — результатов сплавления выделившихся микроэлементов и оставшегося в сырье песка. Все из-за того, что при таком быстром нагревании молекулы сырья распадаются очень быстро, они не успевают пройти ряд стадий с образованием все более мелких молекул, а сразу разрываются на мельчайшие элементарные составляющие, которые имеют высокую реакционную способность и потому если и соединяются, то в сравнительно легкие вещества. Поэтому из такой нефти, например, можно получить до 60% топлива светлых фракций. А газ имеет в два раза большую теплоту сгорания, чем обычный генераторный газ, полученный стандартным медленным пиролизом — там образуется больше метана и меньше более тяжелых газов и тем более органических кислот типа уксусной, да и углерод сравним с коксом или как минимум с отличным антрацитом. Причем за счет высокой скорости в том же объеме реакционной камеры можно обрабатывать в два, три, даже в пять раз больше сырья чем при стандартном процессе.

И жаль, что у быстрого пиролиза есть недостатки. Первый — исходное сырье надо максимально высушить и перемолоть как можно мельче и однороднее, чтобы удельная площадь его поверхности была наивысшей. И второе — сложности с таким высоким нагревом. Ведь нагрев должен быть без доступа воздуха, соответственно, требуется либо пускать нагретый инертный газ, либо раскаленный песок — первый вариант ведет к высокому расходу такого газа, который трудно отделить от газообразных продуктов, а второй — к износу всех частей, хотя облицовка из спеченной керамики давала неплохие результаты. Но — таким образом можно переработать любую органику — не только уголь, торф или дерево — даже скошенные сорняки, отбросы, шины и навоз.

И получить очень много, и очень качественного топлива — за счет практически полного отсутствия углекислого газа теплота сгорания нефтяных фракций в полтора раза выше, чем при меленном пиролизе. Таким образом из одного и того же объема торфа можно получать совершенно разное количество энергии. Например, при обычном сжигании тонны торфа можно получить 15 тысяч мегаджоулей энергии, при сжигании продуктов медленного пиролиза той же тонны — уже 18-25 тысяч, а при быстром пиролизе — 30-32 тысячи мегаджоулей — в два раза больше чем из исходного сырья. Даже тонна нефти — и та даст только 26 тысяч, а тысяча кубометров природного газа — 36 тысяч. А там еще выделяется много теплоты, которой хватает не только для сушки сырья и нагрева сыпучего или газообразного теплоносителя до раскаленного состояния, но и на подогрев значительных объемов воды. Но — все это выжимание дополнительных мегаджоулей потребует производства сложного оборудования, природный газ все-таки проще.

Да и в повышении коэффициента использования установленных мощностей электрогенераторов были свои проблемы — пока у нас просто не было потребителей, способных тратить энергию круглые сутки. Тут, конечно, ограничивающими факторами были неудобство работы в ночное время, что мы в дальнейшем рассчитывали нивелировать не только множеством тепловых и холодовых накопителей для обогрева и охлаждения помещений, но и автоматизацией работ. Скажем, та же электрошлаковая выплавка деталей и заготовок была довольно подходящим процессом для автоматизации — в качестве топлива служило электричество, поэтому дозировать его было удобно, и контроль мог вестись на основе косвенных признаков — потребляемого тока, температуры формы и отходящей воды — а все это отлично снималось датчиками, причем народ разрабатывал и какие-то датчики на основе электролитов, чувствительных к определенным веществам и устойчивым к высоким температурам, и на полном серьезе собирался размещать их в слое расплавленного шлака и даже чуть ли не внутри зоны плавления и контролировать ими ход процесса в режиме реального времени, без забора проб в лабораторию и возможных последующих подшихтовок и повторных переплавок. Ну тогда автоматизация еще больше становится нужна, тем более что управление тоже можно было автоматизировать даже на основе уже существующих параметров — увеличение и уменьшение силы тока, частоты вращения насосов, давления охлаждающих жидкостей. Чем мы и занимались — осенью у нас работало уже пять установок автоматического электрошлакового переплава, правда, пока все-таки под присмотром — требовалось отладить контроль самого расплавленного шлака — чтобы он не начал бурлить от избытка теплоты — этого мы пока отлавливать не умели, и ориентироваться на температуру было нельзя, так как составы шлаков все-таки могут различаться, соответственно, будет разной и температура кипения — требовалось набрать статистику для разных типов шлаков, повысить точность навесок и чистоту исходных материалов шихты. Впрочем, пока мы сосредоточились на трех типах автоматических аппаратов переплавки — для бронестали и еще пары ответственных и массовых отливок для двигателей и КПП — даже если удастся отладить только их, это уже повысит равномерность загрузки энергомощностей в течение суток, а значит даст возможность генерировать больше электроэнергии на тех же мощностях.

Еще одним способом увеличить количество электроэнергии в народном хозяйстве на ровном месте был перенос энергоемких производств поближе к электростанциям — ведь конечная цель всего этого электричества — произвести какой-то продукт, и переносом производств ближе к электростанциям можно было избежать потерь на передачу электроэнергии или затрат на перевозку топлива. Тут проблемой было пространственное разнесение оборудования и специалистов — по сути, часть заводских цехов переносилась к электростанциям, которые, в свою очередь, требовалось устанавливать поближе к источнику топлива — то есть на болотах.

Например, с одной стороны, если рассматривать плавку металла коксом, то с тех же полутора тонн торфа, что пошли бы на изготовление кокса, мы получим уже полторы тысячи киловатт-часов электроэнергии, то есть тем же количеством торфа, но переведенным в электроэнергию, мы сможем переплавлять уже не одну, а полторы тонны стали. С другой стороны, если плавить газифицированным торфом, то с полутора тонн мы сможем переплавить почти восемь тонн стали — и за счет более полного использования топлива, и за счет образования множества новых горючих веществ при газификации — вплоть до водорода и метана. То есть газификация получалась выгоднее всего. Но переплавка электричеством позволяла повысить контролируемость процессов, что было важно для выплавки качественных сталей. Это помимо того, что электричество требуется и в других производственных процессах.

Поэтому-то, собрав все эти цифры и соображения, мы и взялись за частичную электрификацию нашего металлургического производства, пусть даже в ущерб оснащению станочного парка электродвигателями, благо что там значительные мощности мы смогли заменить пневмоприводом в качестве временного решения. Поэтому медь от старых паровозных топок и из довоенных запасов производств шла в основном на электрогенераторы и в металлургию — на катушки индуктивности, водоохлаждаемые формы, мы даже какое-то время переплавляли на провода для генераторов и электродвигателей немецкие самолеты, довоенные двигатели В-2 и прочее, пусть эти сплавы и были с худшими электрохарактеристиками — лишь бы получить побольше киловатт-часов и пустить их на выплавку качественной стали и изделий из нее.

Да и своя медь тоже понемногу шла — напомню, в железных рудах Кореличского района присутствовал и халькопирит — медный колчедан, были месторождения халькопирита и в Полесье — Лунинец, Микашевичи, Столин, Кобрин — то есть вдоль Припяти по направлению к Бресту. Там же — в Припятском прогибе — были найдены залежи давсонита — карбоната алюминия и натрия, то есть сырья не только для соды и цемента, но и для получения собственно алюминия, впрочем, мы не брезговали и небольшими линзами давсонитов, бокситов и просто богатых глиноземом глин и в других местах, благо что на большие производства у нас тогда не хватало электроэнергии, а небольшие — по несколько десятков килограммов в день — мы вполне могли потянуть — делали же китайцы еще в начале нашей эры сплавы из алюминия — чем мы хуже ? Причем многие из этих месторождений и включений были найдены советскими геологами еще до войны, но они не разрабатывались только потому что это было невыгодно — слишком мелкие либо со слишком небольшим содержанием полезных элементов, отчего трудоемкость их извлечения повышалась, и вместе с тем строить сложные обогатительные комплексы не было смысла из-за той самой незначительности запасов. У нас же это использовалось только потому что другого все-равно поначалу не было, а многочисленные лаборатории по очистке веществ — сначала для производства порохов и взрывчатки, оптического стекла, затем — для напылений на механизмы — все эти лаборатории, пусть и в ручном режиме, позволяли проводить очистку и обогащение руд, причем сейчас чем дальше тем все больше работа велась с помощью небольших механизмов, зато автоматизированных и многочисленных. А массовое привлечение к работам школьников, студентов, конторских работников и сельских жителей давало нужное количество рабочих рук.

Но получение алюминия — сам по себе затратный процесс. Так, на килограмм алюминия требуется от 10 до 50 киловатт-час электроэнергии — то есть максимум 50 килограммов торфа, шестая часть кубометра или 170 литров, 20 ведер. Хотя в среднем на килограмм алюминия выходило 20-25 киловатт-часов (да, тогда у нас была не самая экономная технология), то есть где-то двенадцатая часть кубометра, соответственно, из электричества, полученного с кубометра торфа, мы могли получить до 20 килограммов алюминия — чуть больше двух трехлитровых банок если смотреть по объему, из которых можно вытянуть почти два с половиной километра провода сечением три миллиметра.

И вскоре мы стали его пускать не только на обмотку электродвигателей и генераторов, но и собственно на передачу тока. Скажем, по кабелю сечением 50 квадратных миллиметров при напряжении линии 10 кВ мы можем передавать 800 киловатт энергии на 10 километров, что эквивалентно перевозке 800 килограммов торфа каждый час если рассматривать только саму генерацию электроэнергии — выигрыш скажем прямо невысок, это где-то треть узкоколейного торфовозного вагона в час. А вот на 20 километров можем передать всего 300 киловатт, тогда как на 2 километра — 4 мегаватта. При сечении же кабеля в 70 квадратов — на два километра можно было передать уже 5 мегаватт, а на 10 километров — почти мегаватт — электрическое и волновое сопротивление провода приводили к потерям, и чем больше сечение и выше напряжение в линии — тем меньше потери. Так, для напряжения 35 кВ и проводе сечением от 70 квадратов можно передавать 90% электроэнергии на дальности уже до 25 километров (то есть потери составят 10%), а при напряжении 110кВ — уже на 80, для 150 кВ — на 250, но там сечения провода начинаются со 150 квадратов — нам пока не были доступны ни такие провода, ни напряжения, поэтому приходилось кусочничать.

Так, масса одного погонного километра того же провода сечением 50 миллиметров — 135 килограммов, то есть для трех фаз потребуется 4 провода — 540 килограммов на километр, пять тонн на 10 километров. Чтобы выплавить такое количество алюминия, мы затратим 120 тысяч киловатт-часов электроэнергии, на что израсходуем 400 кубов торфа (я постоянно округляю то в одну, то в другую сторону, чтобы показать только примерный порядок цифр). И, получив алюминий, вытянув из него проволоку, протянув ЛЭП и подключив к ней потребителей, мы обеспечивали бы переплавку одной тонны стали в час.

Да, негусто — если те же 400 кубов торфа, что ушли на выплавку алюминия для проводов, перевести в газ, то ими можно было бы расплавить 500 тонн стали, а если переводить их в электричество, но рядом с потребителем, то есть без потерь на передачу — 150 тонн. То есть разовые затраты на создание ЛЭП длиной 10 километров были сами по себе высоковаты.

Но и если сравнивать дальнейшие затраты, ЛЭП для нас были не особо выгодны. Так, если плавить сталь генераторным газом, то на одну тонну стали за час, или 8 тонн за смену, требовалось привезти к потребителям всего полторы тонны торфа — 4,5 кубометра торфа — на те же 10 километров. А один двухосевой торфовозный вагон узкоколейки — практически телега только с высокими бортами, все из дерева, металлические только оси, крепеж и колеса, да и последние — отлитые из чугуна — брала аж шесть кубометров. То есть достаточно было отправить всего один вагон в сутки, чтобы обеспечить ту же выплавку стали, что обеспечила бы ЛЭП протяженностью 10 километров. Понятное дело, что при таких соотношениях переводить всю сталелитейную промышленность на электросталь было невыгодно да и невозможно.

Поэтому, построив на пробу несколько кусков ЛЭП напряжением 10 киловольт и пару — на 35, пока основную энергетику мы все-таки выносили поближе к потребителям, расшивая проводами из нашего алюминия только последнюю милю, так как создавать полноценные ЛЭП длиной более десяти километров нам было невыгодно — у нас отсутствовало достаточное количество высоковольтных генераторов, хотя мы уже и начинали их выпускать — линии напряжением 35 киловольт уже оказывались порой выгодными по сравнению с перевозкой торфа. Но их было мало, поэтому небольшие электростанции мы стали ставить неподалеку от потребителя — города или завода внутри него — и тянуть провода на километр-полтора-два, а то количество предприятий постоянно росло, и внутригородские сети узкоколеек уже не всегда справлялись с доставкой грузов, а так мы хоть немного расшивали это узкое место, доставляя часть энергии внутрь города по проводам, а не в виде топлива. Заодно решалась проблема электрификации городов и поселков. И этими же рельсами мы и расшивали транспортные проблемы, не только доставки грузов, но и перевозки населения — в городах так вообще мы массово строили электрифицированные пути, а топливо все чаще довозилось только до городской черты и перегонялось в газ на одной из многочисленных электростанций, мы даже начали создавать отдельные кластеры синхронизированной электропередачи с нескольких генераторов — в пределах нескольких городских районов или городских железнодорожных путей.

ГЛАВА 19.

Но и на торфоразработках мы все-таки также устанавливали такие мини-электростанции — короткое плечо доставки топлива выглядело соблазнительным, чтобы отказываться от такого профита. И вырабатываемое там электричество использовалось не только для электрификации торфодобычи, хотя и без этого не обходилось — об электрификации экскаваторов и ленточных транспортеров можно не упоминать — это и так понятно, но мы электрифицировали и более мобильные механизмы — например, некоторые торфокомбайны уже работали "на привязи" — бухта с проводом стояла около "розетки", провод тянулся к комбайну и запитывал его электродвигатели. Конечно, была морока со сматыванием бухты при обратном ходе — пока этим управлял рабочий, но уже прорабатывалась схема с электромотором, который будет управляться по отдельным проводам с самого комбайна, причем схема прозрачная для комбайнера — дал задний ход — и электромотор бухты начал ее сматывать синхронно с движением комбайна и учитывая натяжение провода. И народу электрические машины понравились — из них убирался и газогенератор, и двигатель внутреннего сгорания, и карданные валы-передачи, и КПП — тонны металла. К тому же электродвигатели с их небольшими редукторами можно было размещать максимально близко к исполнительным механизмам, без необходимости создания цепей для пердачи механической мощности — карданных валов и прочего — снова экономия металла а следовательно и веса. Пока у нас работало только три таких комбайна, причем переделанных из стандартных, но конструктора уже обкатывали комбайн нового типа, в котором электродвигатели расположены прямо в ступицах колес — там оператору надо будет следить конечно за сальниками чтобы двигатели не залило водой, и за коробами воздуховодов охлаждающей системы, да и с обслуживанием было непонятно — конструктора сделали на каждом из комбайнов аж четыре гусеницы, и, конечно, такой комбайн мог пройти там, где и человек не всегда решался, но как быть с ремонтом и натягиванием внутренних гусениц — это было непонятно. Ладно, пусть сами разбираются — может, что путное и выйдет, наше дело — обеспечить электричеством и электродвигателями.

Заодно мы затаскивали на торфоразработки и выплавку алюминия — небольшие электролизеры размером с тазик ежедневно выплавляли по несколько десятков килограммов алюминия, благо что закинуть по узкоколейке несколько десятков килограммов компонент — глину, каолин и нужные электролиты — это было несложно, установка тоже была сравнительно простой из-за своих небольших размеров — однородность тепловых и электрических полей в рабочей области менее квадратного метра существенно упрощала контролирование процессов, поэтому рабочего можно было обучить дня за три, так что уже летом мы получали с таких "болотных" производств более пяти тонн алюминия ежедневно — а это сотня километров того же провода-пятидесятки.

Проводились и другие электролизные работы — в болотах, поближе к источнику энергии, все больше начинали кучковаться энергоемкие производства, которым не требовалась большая обвязка и много рабочих — привезли подготовленные материалы, обработали их электричеством — отвезли результаты. Так что узкоколейки, проложенные изначально только для доставки торфа, не простаивали и в обратном направлении, более того — так как эти леспромхозные электростанции являлись источниками не только электричества, но и остававшегося от его производства "дарового" тепла, то вскоре окрестные крестьяне на своих "таратайках" — трехколесных грузовичках с мотоциклетным приводом на газогенераторе и мотоциклетным же управлением, только с грузовым кузовом и кабиной из фанеры с небольшим ветровым стеклом, да и колхозы с совхозами стали возить к ним на сушку разные продукты — грибы-ягоды, зерно, сено, лен, так что узкоколейки не простаивали без дела. Да и сами леспромхозы — государственные, кооперативные или артели — где что сложилось — думали как бы поэффективнее использовать вылетавшее в трубу тепло — выгоняли живицу и деготь по несколько килограммов в день — насколько хватит сырья, добытого в процессе разработки торфа, распаривали и гнули деревянные заготовки для лыж, саней, мебели, сушили древесину, что им привозили с пилорам, где-то устроили производство консервов, обработку кож, вытяжку полезных веществ из растений, хлебопекарное производство — зарабатывали копеечку и насыщали рынок.

Так что производство электростали — не только полученной электрошлаковым переплавом — в свою очередь способствовало электрификации республики. До немцев нам, правда, было далеко — они стали наращивать производство электростали еще с начала тридцатых, и к 1939 году по объемам ее выплавки даже превзошли США, хотя по общему объему выплавки стали от них и отставали раза в два — в 1943 немцы вместе с союзниками и оккупированными странами выходили на объемы порядка 40 миллионов тонн чугуна и 45 миллионов тонн стали (СССР выходил на 5,6 и 8,5 — то есть даже он мог позволить пулять снаряды по-гектарно, сбрасывать тупые бомбы и производить под сотню тысяч орудий каждый год). Но вот именно по качественной стали — точнее, отливкам — у немцев был паритет с американцами, так что последние не имели преимуществ в технике, и если бы не более отсталые технологии немецкой металлообработки — прежде всего меньше спецстанков — и перемудренности немецких механизмов с точки зрения конструкторской мысли — американцам пришлось совсем бы туго. В 43м немцами вообще было произведено уже 1,9 миллионов тонн электростали. СССР перед войной производил 1,1 миллион тонн электростали, с началом войны производство просело до полумиллиона тонн, и в 1943 он выходил на объем в 0,8 миллиона тонн, из который сто тысяч тонн были нашими. А, как я ранее отмечал, электрошлаковый переплав дает отливки высокого качества по сравнению с обычной отливкой металла в форму — из-за застывания стали по частям внутренняя структура получается очень равномерной, практически без пустот, так как усадка происходит сразу по мере поступления очередных порций металла, отсутствует перераспределение примесей, формируется плотная дендритная структура — все это вкупе делает электросталь на 10-15% прочнее обычной отлитой стали, и вместе с тем такая сталь обладает еще и повышенной вязкостью. Так что тот, кто имеет на поле боя больше электрошлаковой брони и стволов — тот имеет преимущество.

Впрочем, американцам и так приходилось туго, так немцы еще в середине тридцатых освоили центробежное литье орудийных стволов, поэтому могли выпускать свои ахт-ахт в больших количествах — от этого и мы-то страдали все больше, а уж американские и английские танки разлетались на куски. В Советском Союзе центробежное литье стволов тоже осваивали — в конце тридцатых завод N92 Новое Сормово уже имел такое оборудование, а в 1942 на воткинском заводе работал уже целый цех по производству стволов центробежного литья.

Такое литье имело ряд преимуществ перед стандартной технологией — по стандарту сплошная заготовка ствола прокатывалась, обдиралась снаружи и затем в ней высверливали канал. При центробежном же литье расплавленный металл заливался в длинную горизонтальную форму — полую трубу, которая вращалась со скоростью более тысячи оборотов в минуту — металл подхватывался стенками — точнее, их теплоизолирующей обсыпкой, прижимался к ним центробежным давлением, и получалось, что металл равномерно сдавливается по всей длине от оси к стенкам. Более того — так как охлаждение идет прежде всего начиная со стенок, то получается направленный рост кристаллов снаружи внутрь ствола — повышается однородность кристаллической структуры. Более того — так как шлаки и газы — легкие, а металл более тяжелый, то газы и шлаки постепенно выжимаются из внешних слоев к оси, а так как еще незастывшие слои металла постоянно перемешиваются от вращения, то шлаки и газы легче выходят. И получалось, что внешние слои оказывались гораздо менее насыщены шлаками и газами, отчего повышалась их однородность, снижалась вероятность появления каверн, и оставалось срезать внутренние слои, насыщенные шлаками и остатками газов, чтобы получить гораздо более однородный по составу металл трубы. Ну и как бонус — уже почти готовый канал ствола, то есть не требовалось высверливать канал в сплошном металле — это не только экономия самого металла, но и существенное снижение станочной обработки.

Мы тоже постепенно подбирались к такой технологии — нам достались и немецкие наработки в Восточной Пруссии, и советские ноу-хау шли по каналам обмена технической информацией, но в первые два года у нас была менее напряженная ситуация в плане стволов — во-первых, много орудийных стволов нам досталось от отступившей РККА, а затем и трофеями от немцев, во-вторых, недостаток пороха и взрывчатки просто не давал нам возможности много стрелять из орудий по площадям — только по конкретным целям, ну и в-третьих — ориентирование на самоходки снижало убыль стволов — все-таки живучесть противотанкового ствола, защищенного противоснарядным бронированием, была на порядки выше окопанного буксируемого орудия — даже в плане смены позиций или просто "быстро смотаться", не говоря уж об устойчивости к обстрелу — наши тяжелые самоходные ПТО брались далеко не всеми даже бронебойными снарядами, об осколочных можно вообще не говорить. Ну и, конечно, широкое применение кумулятивных снарядов с оперением, не требующих стабилизации быстрым вращением — широкое применение ручных и станковых гранатометов, а затем и минометных пушек давало достаточную плотность противотанковых средств, а "артиллерия для бедных" — минометы — достаточную плотность средств поражения по наступающей немецкой пехоте, ну и штурмовая авиация с реактивными снарядами отлично заменяла гаубичную артиллерию. Так что нам просто требовалось производить меньше орудийных стволов, причем на порядок, и далеко не сразу — первые два года мы фактически воевали запасами, доставшимися от РККА и затрофеенными у объединенной немцами армии Европы. Пусть это было и вынужденным решением, так как возможности производить стволы все-равно практически не было пока мы не захватили Кенигсберг. Но и сейчас мы просто рассверливали расстрелянные до потери нарезов стволы и получали гладкоствольные — тут уже играло мое знание будущего. Так что мы уже более года поддерживали уровень в двадцать тысяч орудийных стволов, из них четыре пятых — ПТО, в основном — в виде самоходок разной степени бронированности — от противопульной до противоснарядной. Да, у РККА и немцев было раз в пять побольше, но и фашистские стволы до сих пор были направлены в основном против РККА, так что в плане орудий прямой наводки мы имели преимущество над европейскими ордами (их — орда, а нас рать), воевавшими против нас, ну а по навесной артиллерии приходилось работать всеми доступными средствами — высотниками, штурмовиками, ДРГ, снайперскими группами, рейдовыми отрядами — для всех них артиллерия и средства ее снабжения боеприпасами были первейшей целью.

Хотя подготовка собственного производства велась — ведь когда-то стволы все-равно закончатся. Пока мы делали их высверливанием из прокатанной заготовки, разве что сверление делали полым сверлом, у которого резцы — а фактически фрезы — были расположены по кругу — так уменьшался перевод металла в стружку, а из вырезанного центрального столбика можно было сделать много чего полезного — например, ствол для мелкокалиберной зенитки. Их-то, впрочем, а также стволы для крупнокалиберных пулеметов, мы первыми и начали пытаться выпускать методами центробежного литья — слишком высок был расход этих изделий, первые наши стволы крупняка так вообще держали тысячу выстрелов, а потом нарезы уходили и уже не держали пули. Но и это хлеб — отбиться от трех-пяти атак — тоже неплохо.

С этими стволами проблема в том, что они должны быть длинными, чтобы обеспечить высокую скорость пули — иначе будут совсем уж большие сложности с прицеливанием по цели, маневрирующей на расстояниях один-два километра — пока пуля долетит, самолет сдвинется уже на слишком большое расстояние. Поэтому эти стволы получались очень нагруженными. И вместе с тем они были очень узкими, чтобы запихнуть в них какое-то оборудование — это в орудийный ствол можно было вдвигать головку напыления и восстанавливать и укреплять его поверхность, а в пулеметный с его калибром 12,7 попробуй еще что-то запихни.

Поэтому-то в первый год все наши усилия были направлены на разработку технологий для пулеметных стволов и стволов ЗУ-23. Да, вскоре мы умудрились делать напыления на первой трети этих стволов — то есть на самой нагруженной части, что сразу же увеличило ресурс до полутора тысяч выстрелов, да и восстановление стволов стало проще. Но мы активно исследовали и другие технологии — тут и холодная ковка на оправке, чтобы уплотнить внутренние слои и заодно получить нарезы, и электроэрозионная прошивка и нарезка, и уплотнение внутренних слоев канала детонацией, и электроискровое упрочнение поверхности канала, когда внутрь запускали ершик с редко расположенными электродами и он, колеблясь, возникающими искрами создавал множество пятен поверхностноупрочненного металла, сделали даже установку ионного напыления в вакууме — для разгона ионов требовалось меньше пространства чем для газового напыления, поэтому головка получалась компактной и влезала далеко внутрь пулеметного ствола. Конечно, обработка ствола получалась мягко говоря небыстрой, но увеличение ресурса до двух, а на некоторых технологиях и до трех тысяч выстрелов того стоило. Поэтому мы продолжали исследовательские работы, отслеживая судьбу каждого из нескольких тысяч экспериментальных стволов.

"Внешние" по отношению канала ствола решения прибавили еще почти тысячу выстрелов. Так, принудительное охлаждение ствола воздухом, который подсасывался пороховыми газами в пространство между стволом и кожухом, прибавило пятьсот выстрелов — идею я честно слизал с современного мне Корда. А водяное охлаждение, что мы стали устанавливать на ЗСУ, прибавило еще две тысячи выстрелов. Введение флегматизаторов в состав пороха прибавило еще двести, утолщенный ствол — еще четыреста выстрелов.

Да, наши крупняки были пожиже чем тот же ДШК, что был на вооружении РККА — наш пулемет весил под пятьдесят килограммов вместо тридцати трех — но пулемет предназначался для установки на технику, поэтому нам это не казалось критичным. Хуже, конечно, были и характеристики — по высоте он был рассчитан на стрельбу до километра против полутора у ДШК — но по нашим прикидкам эффективность штурмовых налетов как раз и была ограничена таким потолком, а от горизонтальной бомбардировки высотными бомбардировщиками не помогут и полтора километра, так что тоже не выглядело критичным. Что было хуже — так это отсутствие "зенитного" режима — в таком режиме ДШК выдавал 1200 выстрелов в минуту, а без него — 600. Наш же пулемет выдавал поначалу вообще только 200 выстрелов. У нас просто не было нужной металлической ленты, точнее — металла для нее.

Дело в том, что лента ДШК была сделана из пружинной стали — от планки каждого звена спереди и сзади отходили вбок и затем вверх по два пружинящих отростка — получались две скобы, между которыми патрон защелкивался нажимом сверху и сидел там плотно за счет упругости этих скоб, а внутри пулемета он отжимался в обратном направлении — то есть перпендикулярно плоскости звена — механизмом самого пулемета и попадал в гнездо барабана, из которого уже, провернувшись — в патронник — своеобразная роторная установка и обеспечивала высокую скорострельность. Да, если эти защелки погнешь когда наступишь на ленту и потом выправишь — сила сжатия будет уже другой и патрон может вывалиться при протаскивании ленты или наоборот не хватит сил механизма чтобы выжать его в барабан. Но такое случалось нечасто. У немцев с лентой тоже все было неплохо — там патроны были зажаты одной защелкой — парой планок по центру и вообще проталкивались вперед, сразу к патроннику, просто разжимая защелку самим патроном. Правда, недостатком немецкой конструкции было небольшое плечо зажима вдоль длины патрона, поэтому его могло перекосить.

Нам же пришлось идти по пути Максима — делать звенья, которые полностью охватывали горловину и заднюю часть патрона. В результате отсутствовал зазор, который за счет пружинящих свойств металла ленты мог быть расширен при вытаскивании патрона, и патрон приходилось сначала выталкивать назад, сбрасывать вниз и уже затем подавать к патроннику. Зато металл на такие ленты требовался самый простецкий — патрон сидел в ленте за счет усилия натяга — менее надежно, зато мы все-таки могли делать металлические ленты — наше обычное "либо так, либо никак". Поначалу мы вообще делали варианты пулемета с торчащими вверх коробчатыми магазинами на тридцать патронов — и те давали техническую скорострельность в 400 выстрелов — в принципе, достаточно чтобы как минимум спугнуть. Такие пулеметы у нас тоже массово шли, а потом мы смогли поднять скорострельность и ленточного до 400 выстрелов — добавили на звенья ленты задние скосы и сделали протяжку ленты в два этапа — на переднем ходе затворной рамы лента протаскивалась скосами рамы на полшага, на обратном ходе — окончательно устанавливала патрон в механизме его выема из ленты. Это уменьшило дерганья ленты, соответственно, уменьшились задержки из-за ее перекоса и выпадения патронов из ленты. Вдобавок это снизило нагрузки на механизм протяжки — соответственно, снизились и требования к нему, и силы трения, которые прилагались к его поверхностям чтобы успеть протянуть ленту — задержек стало еще меньше.

Ну а уж летом сорок второго у нас пошла нормальная полоса из пружинной стали в нужных количествах — сначала просто переплавляли рессоры железнодорожных вагонов, потом приспособились переделывать и сами рельсы — там много кремния, а потому и пружинящие свойства металла были на высоте. Поэтому мы стали делать механизмы, рассчитанные на скорострельность в 600 выстрелов в минуту — немецким летунам стало еще хуже. На самолеты же и ЗСУ мы стали массово ставить пулеметы и ЗУ-23 с рассыпной лентой, также из пружинной стали — в таких системах патроны могли находиться очень близко друг к другу, так как отсутствовали шарнирные соединения между звеньями — они держали свой патрон и одновременно зацеплялись за соседний. Соответственно, путь протяжки для каждого патрона становился меньше и можно было еще увеличить скорострельность. Да, где-то первые три месяца после появления этой системы оружейники в частях ругались особенно сильно, но потом им подогнали машинки для вибросортировки смеси стреляных гильз и звеньев из гильзосборников, затем пошли машинки для ориентации звеньев и их сшивки патронами в ленту — и ругань снизилась до стандартных значений.

А поначалу недостаток в скорострельности мы компенсировали количеством стволов — так, если по штату в дивизии РККА должно было быть 9 пулеметов ДШК (это помимо другой зенитной артиллерии), то мы нацелились на те же 9 пулеметов, но уже на батальон — правда, других средств ПВО поначалу не предусматривалось. Затем увеличили до десяти, чтобы скомпенсировать низкую скорострельность парным применением пулеметов. Да и стволы поначалу у нас были короче — не метр, как в ДШК, а всего 70 сантиметров, так что эффективная высота была вообще всего 700-800 метров. Но все эти недостатки компенсировались уже ограничениями в тактике применения пикировщиков — ведь чтобы увеличить вероятность поражения цели — например, окопа, дороги, моста — пикировщику требовалось заходить вдоль нее. Соответственно, если расставить средства ПВО также в линию, то они будут бить немцев последовательно — первые пары расчетов — по заходящему в атаку пикировщику, вторые — по нему же, но уже атакующему, и третьи — по выходящему из атаки — вероятность попаданий возрастает. А мы еще ее увеличили, начав выпускать сначала спаренные, а затем и счетверенные ЗСУ с крупняком на базе вездеходов, которые к тому же прикрывали расчет какой-никакой броней.

Потом, когда пошли уже ЗУ-23, потребность в крупняке снизилась, но мы продолжали его гнать, так как бойцам полюбилась его мощь и по наземным целям — на танки и бронетехнику мы, в отличие от теоретиков РККА, сразу не рассчитывали, поэтому смело занижали требования к пробивной способности, а следовательно у конструкторов становилось больше маневра, а вот наблюдатели, расчеты орудий, пулеметные расчеты, автомобили, мотоциклы — все эти цели стали законной добычей наших крупняков — все-таки дальность прямого выстрела была больше чем у винтовочных калибров, поэтому эти цели можно было расстреливать со сравнительно безопасных расстояний. Благо что конструкцию пулемета мы упростили, поэтому, если в Коврове начиная с 1940 года и до начала войны выпустили две тысячи пулеметов, то мы весной 1942 столько же выпускали в месяц. Все — из-за отказа от барабана, которым в ДШК патроны вынимались из ленты и подавались к патроннику — сложная деталь, требующая точной обработки. Которая, в свою очередь, потребовалась из-за требований к высокой скорострельности по воздушным целям — требование правильное, но не учитывавшее возможностей промышленности. Мы же, сознательно пойдя на ухудшение параметров пулемета, существенно снизили требования к его автоматике, поэтому линейное выдергивание патрона назад, его сброс и уже затем подача в канал ствола убрало много деталей вращения с высверленными в них отверстиями — обработку многих деталей стало возможно производить продольно, на строгальных станках, а вкупе с созданием спецприспособлений для зажима сразу нескольких заготовок массовость только возросла. Возросла она и за счет замены фрезеровки гибкой и сваркой. Да, при использовании фрезеровки деталь можно выточить из цельного куска стали, то есть за счет отсутствия переходов внутри самого массива металла она будет прочнее при меньшем весе — но мы, опять же, сознательно пошли на повышение веса пулемета — лишь бы получить их много. "Либо так, либо никак". Поэтому-то наш пулемет и был на треть тяжелее ДШК, поначалу — в три, а то и в шесть раз менее скорострельный, но зато минимум на порядок технологичнее, соответственно и выпуск был существенно больше. Брали количеством.

ГЛАВА 20.

Пришлось повозиться и со сталью для стволов. Ведь она должна быть прочной, упругой, жаростойкой, простой в обработке — сложное сочетание для металлургов. Что самое интересное, до лета сорок второго мы не имели проблем с такой сталью — множество орудийных стволов, которые уже были либо расстреляны в хлам либо разрушены близкими взрывами, попаданиями снарядов и крупных осколков, детонациями — все эти стволы были отличным заготовительным материалом для пулеметчиков. Но если экстраполировать тенденции, то к зиме 1942/43 этот источник иссякал, тем более что оружейники начинали переделывать стволы на более мелкие калибры — так, для перековки стволов от гаубиц МЛ-20 в стволы калибра 85 миллиметров они за полгода создали систему из пяти специальных станков, которые прокатывали на клиновых оправках отпущенные и разогретые куски стволов на меньший калибр и затем отковывали их, также на оправке. Да и химики активно использовали гаубичные стволы для высокотемпературной обработки веществ под высоким давлением, прежде всего для синтеза топлива. Так что сталь требовалась своя, и много.

Тут, конечно, сыграла свою роль система очистки веществ, что я развивал с августа сорок первого. Конечно, сначала она предназначалась для производства порохов и взрывчатки, затем — составов для напыления на детали, но чем дальше, тем все больше народ проникался идеей создания искусственных, а потому чистых веществ с их контролируемым составом, а значит — и повышенной контролируемостью процессов. Поэтому создание синтетических шлаков стало естественным выходом из затруднений с высококачественной сталью для пулеметных стволов и не только.

Так, очистка стали от серы синтетическими шлаками повышает ударную вязкость минимум на треть — ведь сера соединяется с железом и образует сульфид железа, который скапливается по границам зерен стали, между ними образуется как бы дополнительная прослойка, снижающая связность зерен друг с другом — в результате и уменьшается ударная вязкость. А шлаки помогают вывести серу, причем мы стали применять именно синтетические шлаки, то есть не добавляли в расплав природные ископаемые, а сначала их очищали — химическими, флотационными, гравитационными методами разделяли, скажем, известняк на компоненты, получали таким образом оксид кальция, почти свободный от примесей песка, глины, оксидов железа и прочих составляющих, и уже на основе такого чистого материала создавали шихтовые смеси, добавляя туда кварцевый песок и оксид алюминия — полученные очищением подобными же технологиями, а то и вообще синтезированный из исходных материалов окислением металлов.

Да, технология была трудоемкой, зато мы получили существенно больший контроль над составом примесей, вплоть до того, что могли варьировать состав шлаков для каждой плавки, в зависимости от состава металла — содержания серы, фосфора, легирующих элементов. В итоге, если высококачественной считалась сталь, содержащая не более 0,02-0,03 процентов серы, то мы могли получать сталь с содержанием серы в 0,005 процента. Правда, летом сорок второго технология была малосерийной — хотя на тонну стали требуется всего полтора-два килограмма синтетического шлака, но его получение мы отладили лишь к зиме, а до того компоненты смесей получали практически лабораторными методами, в пробирках, да и чтобы ввести шлак, требовалось продувать жидкую сталь аргоном, в который и вдувались частицы шлака. Правда, аргон можно было использовать повторно, собирая его вместе с отходящими из металла газами, но технологи пока освоили обработку только в двухсоткилограммовых ковшах — а это порядка 20-30 пулеметных стволов с одной плавки. Впрочем, мы уже развернули десять таких линий, так что уже весной сорок третьего в сутки получали почти триста пулеметных стволов по новой технологии, которая прибавила к живучести ствола еще тысячу выстрелов.

Но вот изготовление самих заготовок — сверловка канала — летом сорок второго все еще было узким местом. Поэтому-то много усилий мы направили на то, чтобы делать пулеметные и зенитные стволы центробежным литьем. Естественно, работы начинались не на пустом месте — мы уже применяли центробежное литье для изготовления разных колец, муфт, поршней, снарядов и прочих деталей — менее ответственных и имевших хорошее отношение диаметра к длине. Пулеметные же стволы были узкими и длинными, поэтому пока металл дотечет с одного края формы до другого, вся песчаная футеровка просто осыпется и перемешается. И без нее нельзя — футеровка засыпалась внутрь перед заливкой металла чтобы защитить кожух литьевой формы и вобрать часть газов, которые будут выходить из металла, чтобы они не создавали на его поверхности каверн и пузырей. Да и чтобы получить приличную окружную скорость и надежно прижать жидкий металл к стенкам, требовалось вращать форму очень быстро — все-таки в сравнении с орудийными, пулеметные стволы — слишком малого диаметра, да и у зенитных калибра 23 миллиметра в этом плане не так хорошо. С этим вроде бы справились — для защиты кожуха стали применять графитовую обмазку в жидком виде, благо графит был свой — и сделанный из торфяного синтез-газа, и природный — его залежи были найдены в Минском районе — слой пасты наносился на внутреннюю поверхность формы так же с помощью вращения, затем форма прокаливалась чтобы закрепить обмазку — и дальше направлялась в вакуумную камеру, где уже находился отвакуумированный — то есть практически не содержащий газов — металл, так что низкая газопоглощающая способность графитовой футеровки была некритична. Пока трудоемкость такого производства была довольно высокой и перемещение заготовок и сырья между аппаратами занимала много времени — шлюзы ведь требовалось вакуумировать, но народ уже прорабатывал конвейер с полностью отвакуумированным внутренним пространством — по аналогии с конвейерами для микросхем. Посмотрим что в итоге будет получаться.

Но скорости вращения все еще были высоковаты — если для отливки орудийного ствола калибра 85 миллиметров было достаточно 1200 оборотов в минуту — 20 в секунду, то для пулеметных стволов — в полтора, если не в два раза больше — центробежная сила пропорциональна квадрату угловой скорости и радиусу вращения. То есть минимум две тысячи оборотов вынь да положь. Дело усложнялось тем, что пулеметный ствол сравнительно тонкий, поэтому металл надо вливать тонкой струей, а чтобы он не успел застыть — его надо вливать перегретым. Но, похоже, мучения стоили выигрыша — заготовка выходила минут за десять и ее уже можно было отправлять на чистовую обточку и рассверливание канала до калибра, тогда как при стандартной технологии только на черновую рассверловку ствола у нас уходило до получаса. Правда, стандартная технология была уже отработана, были созданы спецстанки, обучены люди, шли работы по автоматизации, тогда как при новой постоянно возникали проблемы — то футеровка осыпется и форма прогорит, то от коробления из-за температур нарушится герметичность вращающихся деталей и металл польется на пол — там еще было отлаживать и отлаживать.

Да и стандартная технология не стояла на месте. Там ведь основная сложность — проделать первоначальный канал, когда сверло закреплено только с одной стороны, то есть жесткость конструкции недостаточна, и потому оно подвержено уходу в сторону. Вот если бы снизить механические воздействия на него — брак бы существенно снизился. И способы были — мало того что само сверло представляло собой трубку с закрепленной на ней режущей головкой, так технологи колдовали и над самим процессом резания. Например, они умудрились разместить на торце режущей головки несколько наклоненных режущих пластин, так что они врезались в металл друг за другом в шахматном порядке, то есть это было уже не совсем врезание в плоскую поверхность, частично металл откалывался боковыми усилиями. А это упрощало его отделение от массива, скорость резания повышалась, да и стружка получалась гораздо мельче и поэтому проще вымывалась маслом, которое сначала прогонялось к зоне резания через винтовую наружную поверхность и затем отводилось по внутреннему пространству трубки.

Но помимо таких чисто технических усовершенствований привычных методов обработки металла — резанием — отлично выступили и новые — электроискровые и электроимпульсные — методы. Напомню, их мы начали развивать еще в сорок первом, когда я случайно увидел, как ученик ткнул электродом сварочного аппарата в лужицу масла, разлитого на поверхности какой-то железяки — собственно, тогда-то, увидев образовавшуюся в металле каверну, я и вспомнил про эти технологии — подробностей не знал, но про их широкое использование в машиностроении краем уха слышал, поэтому всячески стал способствовать исследованиям и продвижению новых технологий в производстве. И технологии не подкачали.

Напомню, в этих технологиях электрод подводится близко к заготовке, между ними выдаются импульсы напряжения, отчего в зазоре проскакивают искры, которые сильно нагревают небольшие локальные участки электрода и детали, а из-за ударной волны, порожденной искрой, эти участки вырываются из поверхности электрода и детали, часто уже в парообразном состоянии. Как правило, между деталью и электродом помещается жидкий диэлектрик — керосин или минеральное масло, чтобы увеличить электрическую эрозию и ударную волну, а также вынести отрываемые частицы металла из-под электрода. И, хотя в той же электроискровой обработке длительность искрового заряда порядка тысячной доли секунды, но она нагревает металлы до десяти тысяч градусов, а самих искр может проскакивать сотни в секунду, поэтому скорость обработки может достигать 12 тысяч кубических миллиметров в минуту. В электроимпульсной обработке скорость еще выше — там применяется другая полярность — катодом является деталь, отчего износ обрабатывающего электрода гораздо ниже, а длительность импульсов, а значит и искр увеличена до 1-10 миллисекунд, отчего температура снижается, но ее достаточно чтобы расплавить и вырвать металл. Затем к ним добавились анодно-механическая, электроэрозионно-химическая, а потом и ультразвуковая электрохимическая обработки. Наша металлообрабатывающая промышленность все больше сдвигалась в сторону электричества.

Правда, поначалу это было не от хорошей жизни. Например, чтобы обрабатывать детали резанием, требуются прочные инструменты, из твердых сплавов. А эти инструменты надо еще изготовить, причем чтобы их изготовить, надо обрабатывать уже эти твердые сплавы, то есть нужен инструмент сравнительной твердости и сложная термообработка — сначала, чтобы придать начальную форму тем же фрезам, заготовки для них надо разупрочнить нагревом, затем обработать на токарных и фрезерных станках — создать стебель, винтовые канавки, собственно режущие поверхности. Затем все это закалить и затем на шлифовальных станках убрать возникшие коробления, довести до номинальных размеров и заточить. Причем шлифовальных станков требуется несколько — на станках с крупнозернистыми кругами делают первоначальную обдирку, на других станках более тонким зерном делают окончательную доводку и после — полировку. Затем можно попользоваться фрезой пару-тройку часов и отправить на переточку, затем еще раз, а затем уже и перетачивать нечего — остатки фрезы отправляются в переплавку. Муторно, сложно и долго. Даже введение сменных режущих пластин из твердых сплавов все-равно требовало постоянной переточки этих пластин — то есть расход абразивов, труда был немалый, да и шлифовально-заточные станки были непростым изделием — им ведь приходилось выдерживать немалые усилия, чтобы прижимать заготовку к быстро вращающемуся абразивному кругу. И эти круги тоже истираются — снова надо изготовлять абразив промыванием грунтов или просто электропереплавкой корунда, потом все это рассортировать по размеру зерна, отформовать со скрепляющими смесями, обжечь, чтобы круг не развалился при первом же включении станка. Дел много.

Электричество же работало мягко. Так, в анодно-механической заточке медный или стальной диск вращался, к нему подводился и прижимался пружиной затачиваемый инструмент, между ними подавался электролит — жидкое стекло — включался постоянный ток — и начиналась магия. Ток образовывал на поверхности заготовки защитную пленку из электролита, быстро вращающийся диск сдирал ее вместе с кусочками металла, пленка тут же нарастала чтобы снова быть содранной — и так по кругу, пока деталь не приобретала нужных очертаний. И делала она это довольно быстро — так, при линейной скорости диска в 180 метров в секунду и напряжении 20 вольт за минуту снималось до полутора миллиметров металла — обдирочный режим. Прелесть технологии была в том, что для последующих режимов не требовалось переставлять деталь в другой станок или менять диск в этом — просто снизили напряжение до 15 вольт — и уже шлифуем со скоростью 0,1 миллиметр в минуту. А снизили напряжение до 10 вольт — и делаем доводку со скоростью 0,01 миллиметр. Причем никаких усилий, кроме вращающегося диска, в системе нет — металл выдирается мелкими поверхностными кусками электричеством, а не механическими силами, которым сначала надо как следует вгрызться в массив детали — даже при шлифовании. Соответственно, станок может быть довольно простым — лишь бы мог удержать вращающийся диск из стали или меди. Ну да, чтобы получить линейную скорость в 180 метров в секунду, диск диаметром метр надо вращать с частотой почти 60 оборотов в секунду, так что наши первые станки были не настолько производительны — там и диски были поменьше, и скорости пониже. Но они все-равно работали гораздо эффективнее чем обычные заточные станки, особенно когда мы ввели многопозиционную заточку — один станок получил несколько поворотно-подводочных головок, так что можно было одновременно затачивать несколько инструментов, а пластины так вообще ставились в одной головке рядами, так что уже к лету сорок второго заточка инструмента у нас выросла на порядок при существенном снижении расходов и потребностей в мощных станках. (в РИ метод разработан В.Н.Гусевым в 1943 году). К тому же в процессе отсутствовали сильные механические напряжения, отсутствовал нагрев затачиваемой детали, поэтому ее микроструктура оставалась неповрежденной — в ней не появлялись микротрещины, и ее нельзя было перегреть. Соответственно, твердосплавная фреза держалась до четырех часов вместо часа-двух, а на ее заточку уходило полтора-два часа вместо тех же четырех. Электрическая магия.

Но эта технология применялась не только для заточки инструмента. Так, она отлично показала себя на разрезании заготовок. Вращающийся с линейной скоростью 15-20 метров в секунду круг из меди или стали точно так же слегка прижимается к разрезаемой заготовке, между ними подается электролит и ток, и снова работает магия — стальная заготовка диаметром 40 миллиметров разрезается за полторы минуты при силе тока в 40 ампер, а 200 миллиметров — за двадцать минут при 400 амперах. Это быстрее, чем разрезать пилами со вставными сегментами, при том, что пилы механических распиловочных станков — довольно трудоемкая и поэтому дорогая штука, тогда как диск для анодно-механической резки можно делать из меди или даже из обычной мягкой стали, вплоть до кровельного железа. А можно и вообще пилить полосами или поволокой. Да, износ инструмента приличный — до 30 процентов от объема снятого металла для пил из кровельного железа и до 10 процентов для медных дисков, да и скорость все-таки зависит от марки разрезаемой стали, но простота изготовления новых дисков и простота станков перевешивает все. Так, если механическую пилу требовалось устанавливать стационарно и подводить к ней заготовки, которые также надо было надежно закреплять, то агрегат анодного пиления можно было подкатить куда угодно на колесиках, зафиксировать лапами на винтах — и вперед. Кислородная резка по идее тоже обладала такой же мобильностью, он она давала большие тепловые нагрузки, так что окрестности разреза потом все-равно приходилось стачивать, да и кислород надо было еще добыть из воздуха. Анодное же разрезание давало всего полмиллиметра дефектного слоя, который можно было убрать хоть тем же анодным шлифованием, а если резать помедленнее, то дефектный слой вообще отсутствовал.

Конечно, электроэрозионная обработка пока проигрывала стандартному резанию по производительности — так, точение на токарных станках позволяло снимать до 300 кубических сантиметров металла в минуту, фрезерование — до 60, протяжка — до 30 и шлифование — до двух кубиков. При электроэрозионной обработке скорость снятия была до 25 кубических сантиметров в минуту, а при прошивке отверстий — и вообще половина сантиметра (что было, вообще-то, тоже немало — например, отверстие сечением один квадратный миллиметр можно было прошить за минуту на 50 сантиметров — а это длина ствола вполне серьезного стрелкового оружия — СКС или АК-42, который затем хоть растачивай стандартным способом (что гораздо проще по уже прошитому каналу), хоть обрабатывай более производительными электроэрозионными инструментами — наши технологи, посмотрев на то, как фактически настольные аппараты полностью автоматически — от подачи заготовки до ее прошивки и снятия уже готового изделия — проделывают каналы лишь с вдвое меньшей скоростью, что и "старые" сверлильные станки с массивными станинами и зажимными приспособлениями — задумчиво начинали чесать в затылке, а сравнивая старые сверла из легированной стали и новые стержни из обычной конструкционной стали в обмазке — чесали затылки вдвое сильнее). При этом уже электроконтактная обдирка позволяла снимать до 500 кубиков в минуту ! А уж простота оборудования была несравнимой — напомню, при электрообработке отсутствуют большие механические усилия, соответственно, станок должен выдержать вес детали и усилия от ее вращения — и все. Не требуется ни прочной станины, чтобы она выдерживала усилия резания, ни зажимных приспособлений, чтобы они также выдержали эти же усилия — от них требовалось только правильно сориентировать заготовку — так-то ее можно было держать хоть в руках, если бы не опасность удара током. Соответственно, чем дальше, тем все больше мы начали применять эти станки для выделки изделий по шаблону — управляющая схема оказывалась очень простой, так как ей также не требовалось выдерживать усилия резания.

И, конечно же, электроэрозионные методы выигрывали при обработке сложных изделий или изделий из твердых материалов. Про изготовление и заточку инструмента я уже упоминал, а вскоре и производство штампов, пуансонов и прочего инструмента, требовавшего высокой точности и твердости поверхности было почти полностью переведено на электрообработку. Да, начальные размеры заготовкам пока придавались с помощью обычных станков, но затем — закалка, упрочнение поверхности, напыление износостойких покрытий — и затем придание окончательных размеров выполнялись не шлифованием, а электрохимической шлифовкой. Да и броню чем дальше тем все больше мы обрабатывали электрометодами — установить на лист шаблон — систему труб и посадочных гнезд, установить в соответствующие гнезда шаблона прошивочные аппараты и прошить в бортовом листе небольшие отверстия для проволоки, затем установить аппараты резки отверстий, подсоединить шлангами емкости для подачи и сбора электролита, протянуть проволоку в отверстие, закрепить в приемной катушке, включить и отойти-любоваться, как аппараты протягивают проволоку с катушки на катушку, та под действием тока с помощью электролита отдирает незаметные кусочки брони, а аппарат движется по кругу, и кажется, что проволока проходит сквозь металл словно через масло, пока вырезанная стальная шайба не выпадет из уже готового отверстия для установки оси катка — электрометоды позволяли отказаться от сложных методов проделки отверстий механическим сверлением или огневым прожиганием с последующей механической разделкой дефектных краев. Причем скорости резки возрастали — если поначалу проволокой можно было снимать до 10 кубических миллиметров в минуту — то есть при толщине проволоки в миллиметр за минуту можно было прорезать сталь толщиной сантиметр на один миллиметр, то сейчас скорости поднялись уже до 50 кубических миллиметров, то есть в стали толщиной 5 сантиметров — как раз бортовая броня — окружность длиной 20 сантиметров — то есть диаметром 6 сантиметров — будет прорезана чуть больше чем за три часа. Да, небыстро, зато устраняется потребность в мощных станках и сложном металлорежущем инструменте, а медленность работы компенсировалась увеличением количества этих довольно простых станков — после установки первого рабочий запускал его в работу и переходил к установке второго — и так далее — для всех из нескольких десятков отверстий бортовых листов танков и другой бронетехники хватало двух-трех рабочих, десятка-другого станков и четырех часов рабочего времени. А на опытных станках мы получали скорости уже в сто кубических миллиметров — целый кубический сантиметр, и это был не предел — подбор проволоки, формы и длительности управляющих сигналов, силы тока, электролита — давали надежду на скорости до двухсот, а то и трехсот миллиметров в минуту. Да и многоэлектродную резку никто не отменял.

Конечно, осенью 1943 эти методы соседствовали со старыми, но выгода была налицо — все-таки обработка такой твердой стали как броня требовала много режущего инструмента из твердых сплавов, изготовить которые было не так-то просто. А с электрометодами все эти технические отверстия и лючки получались сравнительно просто, причем края не требовали дополнительной обработки — готовить листовые детали из брони можно было где угодно, в любом сарае — было бы электричество и не замерзал бы электролит. Ну разве что сошлифовать неровности и острые кромки — так тут и болгаркой можно пройтись.

И чем прочнее обрабатываемый материал — тем выгоднее было электричество. Так, мы много намучались с крепежными отверстиями в режущих пластинах — если сами пластины мы делали методом спекания, то отверстия приходилось потом прошлифовывать абразивом — без отверстий не всегда получалось надежно закрепить пластину в резце или фрезе. Попытка заложить отверстия в форме самих пресс-форм для выделки пластин приводила к частым расколам — все-таки отверстие — это неравномерность нагрузок, и если они возникают еще на этапе прессования — бороться с этим непросто. Электроимпульсная прошивка отверстия решила все проблемы — пластины все так же делались сплошными, а затем в них прошивались отверстия под крепления. И вообще — все эти сплавы карбидов, керамики — вдруг стали нам доступны для обработки в больших масштабах — лишь бы проводили электричество.

Но и обычные металлы вдруг открыли новые возможности — например, можно было прошивать узкие — хоть полмиллиметра — и длинные отверстия, например для фильер, через которые потом можно продавливать разный профиль из алюминия или пластика. Или делать компактные но эффективные теплообменные системы для химической промышленности. Или нарезать зубцы на шестеренках. Для обычной нарезки требуется зуборезный станок с червячной фрезой, в которой десятки режущих пластин установлены по винтовой направляющей, и при взаимном вращении заготовок и этой шестерни с одновременной ее подачей вдоль оси заготовки и нарезаются зубья. Или круглая фреза с режущими кромками, повторяющими форму зубцов шестеренок. Или долбежный станок, который своим единственным резцом вверх-вниз мало-помалу протачивает впадину между зубцами. Долго. С электроимпульсным станком все иначе — электроды нужной формы последовательно проходят поперек заготовок и вырывают из них лишнее, оставляя лишь зубья. Так, сначала черновым проходом с силой тока в 950 ампер и длинными импульсами от колебательного контура протачиваются впадины, причем точная форма электрода здесь не важна, поэтому на этой стадии можно использовать уже износившиеся электроды предыдущих стадий, вторым проходом импульсами длиной 90 наносекунд и током в 90 ампер приближают форму зубцов к требуемой, причем шероховатость становится 2,5 мкм, затем — один-два доводочных прохода, на которых получают шероховатость уже 0,18 мкм, и затем можно отполировать электро-химическим способом. Скорость создания шестерней сравнима с нарезкой, но из-за отсутствия больших усилий станок можно делать хоть из дерева и ставить на стол — собственно, первая версия такой и была. Плюс — после нарезки не всегда требуется закалка — по идее, на электрообработку можно ставить уже закаленные заготовки — электрообработка возьмет и такой металл. Разве что помедленнее. Но мы-то повадились подавать на электрообработку уже не круглые заготовки, а обкатанные на форму зубцов, то есть основная масса металла была уже распределена по окружности как надо и оставалось лишь ее подрихтовать — такая предварительная обкатка к тому же правильно ориентировала волокна металла и обеспечивала более устойчивые шестерни. Поэтому шестерней у нас становилось уж как-то совсем неприлично много — я как еще в конце лета 1941 обозначил их недостаток одной из основных наших проблем, так народ и продолжал долбить тему, и я пока никого не собирался останавливать — с массовым жилищным строительством механизмов также потребуется немало.

А электроэрозионная обработка позволяла еще и много других странных вещей — например, проволокой вырезать в цельном массиве стали косые щели с переменным наклоном стенок. Или выточить из графита хоть на деревообрабатывающем станке, а то и вручную стамеской, нужную конфигурацию ребер жесткости, прогрызть этой формой соответствующие узкие, длинные и глубокие щели в металлической пресс-форме — хоть алюминиевой, хоть стальной — и можно отливать широкие плоские пластиковые детали с ребрами жесткости, так что все эти штампы, пресс-формы и фильеры для экструзии пластикового и алюминиевого профиля мы уже делали на электро-эрозионных станках. На механических станках такое сделать просто невозможно, ну или очень сложно, а отливкой не всегда получается нужное качество — выделяющиеся из металла газы, недостаточный нагрев или излишнее локальное охлаждение — все это может испортить заливку тонких элементов будущих пресс-форм, тогда как при электроэрозионных методах обработки все эти факторы просто исчезают исходя из природы этих совершенно других процессов создания нужных пространственных форм. Поэтому от открывающихся возможностей у наших новоиспеченных конструкторов кружилась голова, порой сложность конструировавшихся ими изделий требовала остужать горячие головы, а то повадились пихать конструктивные элементы только потому что это можно было сделать. Но мы же не немцы — нам воевать надо, а не красоваться своим "Зырьте как я еще могу !". То есть сделать-то все это, как вдруг оказалось, можно, но надо сделать еще и быстро. Так что пусть не увлекаются.

ГЛАВА 21.

Мы и так-то начали выпускать детали затвора для СКС прокаткой на прокатных станах вместо их изготовления на протяжных или фрезерных станках. Ведь методы электроэрозионной обработки позволяли обрабатывать крупногабаритные детали, при этом не требовалось мощных двигателей — детали можно было поворачивать хоть вручную. И прокатные валы были как раз такими деталями, причем их длина могла достигать и пяти метров, а диаметр — метра. Громадина, которую надо где-то обточить, чтобы придать поверхности нужную гладкость для прокатки широкого листа. Или наоборот — создать в этой поверхности углубления, которые будут формировать сечение прокатываемых заготовок. И для этого нужны мощные огромные токарные станки. Точнее — были нужны. С появлением электроэрозионных установок самыми сложными моментами стали перенос и кантование таких крупных деталей. А уж дальше, водрузив ее на опоры в бетонном основании, накидывали шкив ременной передачи от слабенького движка, подводили снизу ванну для электролита, подключали электричество — и начинали неспешно обдирать, шлифовать, полировать, затем подводили установки для поверхностной закалки токами высокой частоты, проводили закалку, снова переключались на электрическое теперь уже шлифование и убирали возникшее коробление, затем подводили установки для напыления, покрывали нужные участки износостойкими покрытиями и опять — электричеством убирали коробление, после чего снова приступали к самой трудной части — вернуть вал на рабочее место.

Конечно, далеко не все валы у нас были такими огромными — такой вал требовался нам для прокатки тонколистового металла, а, например, броня, каталась меньшими валами — метр-два шириной и до полуметра диаметром — напомню, чем толще металл — тем проще его прокатать (точнее, меньше требуется усилий чтобы его деформировать), соответственно, тем менее жесткие валы требуются и тем больше можно делать деформацию, то есть снова — диаметр меньше, радиус деформации — больше. А заготовки для затворов СКС вообще катались из прутка на станах с валами длиной в полметра и диаметром тридцать сантиметров — малыши. Зато операций было много — откатать продольные желобы, канавки для удержания в затворной раме — там было порядка шестидесяти приемов обжатия, соответственно, технологи поставили в ряд шестьдесят прокатных станов высотой чуть более метра с горизонтальной или вертикальной ориентацией прокатных валов, рассчитали и изготовили сами валы с канавками для каждой операции и стали гнать потоком заготовки, почти попадающие в размер затвора — оставалось нарезать длинный отпрофилированный по форме затвора прут, пройтись вчистовую по ответственным поверхностям, проточить наклонные поверхности, приварить рукоятку перезаряжания — и можно было ставить в карабин. Если бы еще и остальные детали изготовлялись с такой же скоростью — так-то прокатный конвейер мог прокатать в сутки двадцать километров прутков — это заготовок на двести тысяч карабинов. Так что, проработав две недели, с него сняли валки для затворов и поставили валки для прокатки легких рельс под узкоколейку — все-равно остальные участки просто не успевали переработать такое количество затворов и за месяц, а рельсы нужны всегда — мы их уже клали куда только сможем, даже поверх существующих грунтовых дорог, так как обычные дороги и автотранспорт в нужных количествах мы пока не потянем, а стальные колеса и вагонные тележки из дерева — очень даже.

Да, у технологий были и недостатки — большой расход электроэнергии — в "лидерах" тут была электрохимическая обработка, которая требовала в сто раз больше электроэнергии чем обычное механическое резание, к тому же электроэнергия требовалась как можно более стабильного качества — но это был самый лучший способ, например, для формирования лопаточных каналов в наших новых экспериментальных двигателях. К тому же требовался большой расход электролитов, причем разных составов и чистых, требовалась вытяжка для удаления газообразных продуктов, сами электролиты требовалось очищать от металла, который был отщеплен от заготовок и электродов. Все вкусности новых технологий были незадаром. Так что мы не оставляли своим вниманием и старые технологии, но и новые продолжали развивать — к лету сорок третьего у нас работало уже полноценное НПО, где выпускали аппараты различного назначения, электроды, электролиты, а также вели широкую работу по подбору режимов обработки различных материалов, разработки электролитов, схем управления и прочего. По сути, мы получили 3D-печать, только наоборот — материал точно так же можно было обрабатывать небольшими усилиями, поэтому очень точно и практически по любым траекториям — даже высверливать криволинейные тонкие и длинные отверстия, если есть возможность управляемо изогнуть электрод внутри канала. Только в отличие от 3D-печати тут мы не наносили материал послойно, а наоборот изымали его. Что, впрочем, было даже получше — все-таки сплошную заготовку можно качественно подготовить в плане однородности ее внутренней структуры, тогда как при 3D-печати внутренняя структура будет формироваться из наплавленных друг на друга отдельных капель пластика или металла, которые, в отличие от электрошлаковой переплавки, должны подзастыть прежде чем на них можно будет положить следующие капли — то есть степень однородности получается не на высоте. Я, правда, пока вообще помалкивал про такие возможности — пусть конструктора и технологи сначала освоят то что есть.

Так что если сорок второй год проходил у нас в промышленности под свист и шипенье воздуха, выпускавшегося через множество пневматических приводов для токарных, сверлильных, строгальных и фрезерных станков (ну и порой через соединения, и даже стенки воздуховодных труб, намотанных из фанеры), то сорок третий дополнился зудением, которое издавали множество станков электро-физической и химической обработки металлов. Впрочем, обычные станки тоже начинали постепенно жужжать электричеством, пусть это были уже и не совсем обычные станки. Как я упоминал ранее, мы все больше переходили от универсальных к специализированным металлообрабатывающим станкам, выпуская станки, рассчитанные на ограниченные диапазоны обработки — если уж надо точить снаряды, то будем это делать на станках с длиной направляющих до полуметра, в отличие от универсалов с их двумя метрами, из которых полтора тогда бы не использовались, и не с полным набором из десятков шестерней в универсальных станках, а всего с парой-тройкой шестеренок в коробке переключения скоростей — как раз на те одну-две скорости резания, что необходимы для снарядов конкретной марки, что будут обрабатываться на станке данного типа. И если в сорок втором многие такие станки имели пневматический привод, то в сорок третьем они снова стали получать электродвигатели, которые были все-таки более удобны и в работе, и в обслуживании, и по части КПД использования механической энергии первичных движителей, которые мы также все больше переводили с работы по закачке сжатого воздуха в пневмоэнергетические магистрали заводов и фабрик на работу по раскрутке электрогенераторов для подачи тока в электросети этих же заводов и фабрик. Только теперь ток был другой — высокочастотный.

Все началось с того, что нам потребовалась закалка токами высокой частоты разных деталей, а прежде всего — пальцев и траков танковых гусениц — закалка ТВЧ воздействовала прежде всего на поверхностные слои, оставляя сердцевину незакаленной а значит упругой — то что и надо для гусениц — трущиеся поверхности будут более устойчивы к абразивному износу песком и друг другом, а упругие сердцевины не позволят пальцам ломаться когда не попадя. Таким образом мы рассчитывали уменьшить эффект от недостатка у нас марганца и стали Гадфильда, да и вообще потребности в легированных сталях тогда снижаются — легирование и нужно во многих случаях для лучшего прокаливания на всю глубину, но зачастую оно требуется только для внешних слоев, а на всю глубину прокаливают только потому что нет возможности прокалить лишь внешний слой — температура от обычных источников нарастает слишком медленно и тепло успевает уходить вглубь детали, так что в поверхностных слоях невозможно достичь закалочных температур пока их не достигнет вся деталь. Закалка ТВЧ такую возможность давала, так как позволяла передать металлу много энергии быстро и в тонкий слой. Да, упрочнение шло и другими способами — напылением износостойких покрытий, электроискровым упрочнением, но поверхностная закалка — первый шаг.

Причем частоты для такой закалки были не бог весь какими большими — от 150 до 15 000 герц — чем ниже частота, тем глубже будет закаливаемый слой — управление глубиной закалки было побочным плюсом технологии. И даже 15 килогерц были достижимой частотой для машинных генераторов — увеличение скорости вращения генератора, увеличение количества полюсов, да просто применением повышающих передач — главное нормально отбалансировать чтобы не разлетелись подшипники. Ну а раз появилась высокая промышленная частота, то некоторые особо ленивые но жадные рабочие, которым видите ли было влом постоять у станка лишних пять-семь минут над каждой деталью, стали накручивать себе электродвигатели под такие повышенные частоты — скорость работы по сравнению с пневмоприводами возрастала, возрастала выработка деталей и соответственно заработок. Хапуги ! Причем таких были целые бригады и даже цеха ! Ну а мы, когда увидели эти наколенные разработки, то мы этих рационализаторов конечно же кремировали ... ой, то есть премировали. Да и заводских энергетиков — это ведь они обеспечивали подачу электроэнергии нужной частоты в нужном объеме для новых потребителей.

Ведь дело-то оказалось довольно выгодным — скажем, если 4-полюсной двигатель на 50 Гц вращается со скоростью 1450 оборотов в минуту и развивает мощность 1,67 киловатта, то тот же двигатель на 400 Гц выдаст уже 15 киловатт — почти в десять раз больше. На 1000 Гц он выдаст аж 33 киловатта, но там скорость вращения будет уже 29 тысяч оборотов в минуту — это чересчур, разве что для небольших двигателей, которые относительно просто сбалансировать, а усиленные крепления подшипников не будут выглядеть как чугунные тумбы. Конечно, ставить 50-герцовый двигатель на работу даже под 400 герц — не самое лучшее решение — хотя бы потому, что там надо бы и листы статора и ротора делать на 10-15% тоньше, чтобы уменьшить наводимые токи Фуко, которые мало того что тормозят вращение, так еще и нагревают двигатель — поначалу их немало пылало от недосмотра, так что рационализаторам приходилось и ставить усиленный обдув воздухом, и чаще прерывать работу — но дело было выгодным, так как из одного нормального или даже ранее сгоревшего движка можно было получить два, а то и три движка той же мощности — а это увеличение выработки минимум в два раза по сравнению с пневмоприводами, которые все-таки не всегда могли обеспечить достаточную мощность и равномерность работы. Поэтому начальники цехов, директора заводов — все втихую поддерживали почин и даже его возглавляли, благо что карманная энергетика это позволяла — приводы-то и генераторы стояли практически на каждом заводе, централизованной сети почти нигде не было, поэтому перемотать генератор и сделать другую передачу от механического привода — для многих заводов это было плевым делом.

Но это уже детали, главное же — чтобы получить мощность в те же 1,67 киловатта, теперь требовался движок гораздо меньших размеров — а это прямая экономия и электротехнической стали, и меди-алюминия. Поэтому, начав получать многочисленные сигналы о внедрявшихся тут и там новинках, мы это дело осмыслили, возглавили, накачали ресурсами — исследователями, материалами, производствами нужной электротехнической стали — и уже начинали получать все больше профита в виде механических мощностей при том же расходе стали и проводников. Трансформаторы тоже получались существенно меньше — площадь сечения сердечников обратно пропорциональна корню из частоты — то есть сердечник на 400 Гц может быть в четыре раза меньше сердечника на 50 Гц. Правда, там играют свою роль ограничения магнитной индукции — в высоких частотах она допустима на треть меньше чем в низких. Да и качество электротехнической стали тоже играет роль — пусть и независимо от частоты — так, сталь с содержанием кремния 1-2% будет в два-три раза хуже стали с кремнием в 3-4%, соответственно, сердечник из нее потребуется сделать в полтора-два раза толще — чтобы компенсировать потери на более низкую проницаемость. Но все-равно — трансформаторы для сварки были раза в три меньше. Снова плюс. А за счет меньших потребностей в стали ее требовалось меньше, соответственно, ее можно было сделать качественнее, что приводило к еще большему уменьшению электрооборудования.

В общем, чтобы обеспечить ту же механическую мощность, теперь требовалось раз в пять меньше стали и меди, поэтому выходящие из строя двигатели мы все чаще переплавляли чтобы сделать двигатели уже на повышенную частоту, тем самым получая из одного два, три, а порой и четыре электродвигателя такой же мощности что и их "родитель". Впрочем, уже с лета из Армении к нам шел все нарастающий поток, в том числе и цветных металлов, в частности — меди — каждый высотник забирал в обратную дорогу до двух тонн металла — а это обмотка для нескольких сотен движков. Так что мы даже перестали делать обмотку из алюминия и дюраля и снова вернулись на медь — а это прибавка еще до тридцати процентов мощности — за счет меньших потерь на сопротивление в медной проволоке, что тянуло за собой не только снижение собственно потерь на сопротивление, но и уменьшение размеров — теперь чтобы соблюсти тепловые условия и не расплавить изоляцию, было достаточно более тонкого провода, соответственно, уменьшались и размеры двигателей.

Это были основные плюсы перехода на повышенную частоту, остальные были приятными бонусами. Так, для электролюминисцентных ламп повышенная частота сети оказалась более подходящей — меньше мерцания. И для выпрямления тока такая частота больше подходила — пульсации по идее можно было даже и не сглаживать, а если и сглаживали, то конденсаторы ставились совсем небольшие. Жаль только, что далеко ток с такой частотой не передать — несколько сотен метров — это разумный предел, после которого потери становятся уже ощутимыми. В том числе и поэтому мы не форсировали создание ЛЭП — появившаяся возможность массово перевести наши производства обратно на электропривод потребует размещать электростанции непосредственно у предприятий, а соответственно к ним все-равно потребуется подвозить топливо, да и расчеты пока показывали, что если мы будем принимать ток в 50 герц из ЛЭП, пускать его на электро-электрический генератор, с которого будем получать уже нужные 400 герц — то суммарные потери все-равно будут немалыми — это помимо необходимости задействовать две "лишние" электромашины — электродвигатель на 50 герц и электрогенератор на 400. А машин, судя по всему, потребуется все больше и больше — немца надо было дожимать, но с каждым днем это было сделать все сложнее.

Ведь и все эти пулеметные и зенитные стволы нам были нужны во все больших количествах потому, что немцы, похоже, уже приспособились к присутствию у нас и ЗУР и РЛС — они и раньше стали запускать в воздух большое количество воздушных шаров — на привязи или в свободном полете — с частичной металлизацией и уголковым отражателями, рассыпать в воздухе фольгу — в общем, засоряли радиолокационное пространство, а сейчас так вообще для ударов по земле стали применять в основном истребительно-штурмовую авиацию — бомбардировок со средних и больших высот они практически уже не выполняли, да и пикировщики использовались эпизодически, когда рядом нет наших истребителей — прилететь на низком, быстро отбомбить наши позиции — и сматываться на свою территорию, по укрытиям — немцы навострились прятать свои самолеты не только под сетями-навесами — они уже умели снижать их тепловое излучение намоченными матами и распылением воды, и вместе с тем стали создавать по округе такое количество тепловых источников, что непонятно было — что именно бомбить, и лишь немецкое головотяпство и расчет на авось, происходящие из слишком большого полагания на инструкции (авось они правильные и в них все учтено) и существенного присутствия во вспомогательных подразделениях людей других национальностей, порой еще позволяли подлавливать и запрятанные самолеты.

Немецкие истребители — это была еще более гадкая штука из-за своей высокой скорости — пролетел на бреющем, где его не видно локаторами, вылетел из-за леса, быстро увидел-ударил-убежал. Щ-щ-щ-ука на букву "С". Которая, в отличии от пикировщиков с их невысокой скоростью, могла залетать достаточно глубоко на нашу территорию. Поэтому тут только расставить во все стороны стволы таких скорострельных зенитных средств как пулеметы — и сечь паразита в оба глаза.

И таких паразитов становилось все больше, так как немецкая промышленность уже вышла на режим тотальной войны и штамповала продукцию как бешеный ксерокс (в РИ это случилось уже в 1944). Да и захват Северной Африки и Ближнего Востока позволил им отменить программу строительства еще 12 заводов синтетического горючего общей мощностью 3,3 миллиона тонн в год — а ведь по ней требовалось 2,4 миллиона тонн стальных конструкций и 7,6 миллиона человеко-дней — все это пошло в другие отрасли. В частности, в самолетостроении у немцев и до того было занято 2 миллиона человек, так высвободившиеся ресурсы частично пошли и туда. Как и многие из 2,5 миллионов, до того занятых в производстве потребительских товаров — это производство было сведено практически до нуля за исключением мыльно-рыльных принадлежностей и прочей гигиены, и население донашивало запасы. При этом рабочая неделя в промышленности увеличилась с 48 до 60 часов, более того — призывной возраст был снижен с 17,5 до 16 лет (в РИ — все это произошло только в 1944), причем предполагалось, что первый год новобранцы будут как-то проходить КМБ, но в основном работать на трудовом фронте, то есть задарма — а что, мозги промыты, жизненного опыта чтобы понять где обманывают — нет, организм молодой — выдержит и не такое, хотя нам на фронте все чаще попадались трупы даже не парней — совсем пацанов — эти сдаваться не умели просто потому что не знали что так тоже можно. Тем не менее, промышленность, в том числе и авиастроительная, получила много дополнительной рабочей силы. Переориентировка с производства бомбардировщиков на истребители также дало немалую прибавку — ведь на производство одного истребителя требовалось лишь 12-15 процентов трудозатрат от производства бомбардировщика, и так как бомбардировщиков мы благополучно заземляли нашими ЗРК и истребителями, а для работы по кораблям англо-саксов немцам хватало меньшего количества бомберов из-за все более широкого применения управляемых бомб, то немецкая авиационная промышленность практически полностью и переключилась на производство истребителей — удачных конструкций штурмовиков у них до сих пор так и не получалось, так что компенсировали чем могли.

Тем более что немцы, вслед за японцами, уже навострились топить английские и американские корабли и истребителями — один, маневрируя на форсаже, доносит и сбрасывает примерно над кораблем управляемую бомбу весом 100-500 килограммов, второй истребитель — двухместный — летит повыше и несет оператора с аппаратурой управления этой бомбой. Да, если рядом находятся авианосцы, дело усложняется вплоть до невозможности подобраться к цели, но авианосцы были рядом далеко не всегда, да даже если и были — немцы могли связать истребители противника воздушным боем обычными истребителями, и пары "несунов" могли положить бомбу точно в цель. Причем такие бомбы были опасны даже для линкоров и авианосцев — потопить не потопят, если только при особо удачном попадании, но какие-то повреждения нанесут, подвыбьют зенитную артиллерию кораблей, повредят взлетные палубы, а то и истребители на них — все это облегчает последующие атаки, главное — не останавливаться, и мамонт будет забит. А для транспортных кораблей таких бомб более чем хватало — собственно, немцы в основном по транспортникам и работали, что вполне разумно — если у боевых кораблей не будет топлива и боеприпасов, то они сами скоро станут мишенями на убой, да и десант на берегу ждет незавидная участь, а если его топят еще на подходах — эта участь превращается в полный пипец.

И истребителей немцы могли произвести уже очень много — если в феврале 1943 они еще произвели 554 бомбардировщика, то осенью 1943 года они делали всего сотню штук в месяц, зато по истребителям вышли на производство в две с половиной тысячи штук (в РИ июль 1943 — 1109, сентябрь 1944 — 2950, и это при наличии бомбардировок союзников). И почти вся эта армада направлялась против нас — кто-то в немецких штабах вдруг смог донести до высшего руководства, что "das partizanen in Schwarzruthenien — в Черной Рутении — это неправильные партизаны, да и Кенигсберг надо-бы возвращать, а то все над нами смеются, и плевать на рассказы русских, что там уже до немцев было поселение пруссов-самбийцев и порт Липник, выстроенный на месте еще более старого венедского порта, а сам замок построил чешский король чтобы защитить припершихся туда на все готовенькое мирных немецких нахлебников ... то есть рыцарей, которых обижали нежелавшие честно делиться местные труженики ... то есть злые гопники, да и обида Фридриха Великого на город за то, что он присягнул на верность русским — это все в прошлом — чего это вспоминать ? Какие все-таки злопамятные эти славяне ... это я не про Вас, генерал von Beloff".

До того-то момента немецкому командованию все казалось, что падет Москва — падет и Минск, ну уж после падения Вашингтона это точно случится. Но с Вашингтоном у японцев не задалось, да они наверное и не пытались — им хватило разгрома западного побережья, а также техасских нефтедобычи и переработки, Москва тоже стояла, так что после нашего проникновения на Кавказ и далее на Тибет, а особенно после того, как мы в конце августа ворвались в Киев — небо над нашим фронтом и близким-средним тылом вдруг заполнилось сотнями немецких истребителей — по нашим оценкам немцы перевели на наш фронт до четырех тысяч только истребителей — а это дофига. Я-то по своей истории смутно помнил, что летом сорок третьего у немцев всего было шесть тысяч самолетов — всех типов. И половина воевала на советском фронте, при этом в Курской битве участвовало две тысячи, из них только пятьсот — истребители. А у РККА было за восемь тысяч самолетов. Вот на такие расклады я и рассчитывал.

И, похоже, просчитался. Точнее — не учел того, что союзники не вели бомбардировок Германии, а Германия не бомбила Англию, а потому немцы не имели тех потерь истребителей, что были в моей истории — вроде бы в сорок втором на востоке они потеряли 1800 только истребителей, а на западе — даже чуть побольше. Так вот в этом сорок втором этого "чуть побольше" не было, в сорок третьем тоже не было потерь на западе под шесть тысяч только истребителей — да, воздушные битвы над Азорами и Канарами выбили какую-то часть, какую-то часть отвлекла Африка, Суэц, Азия. Но до шести тысяч все-равно было далеко. То есть у немцев оставалось все больше исправных самолетов и летчиков, способных ими управлять. А резко возросшее производство лишь увеличивало количество самолетов. И, блин, понять в чем был мой просчет — это я понял, а вот как это исправлять ...

Ведь у нас к осени сорок третьего выпускалось всего две сотни истребителей в месяц, и многие, не только у нас, но и из Кремля, уже пеняли на мою увлеченность штурмовой и транспортной авиацией, да и про новые виды техники не забывали попрекнуть недобрым словом. И быстро эти производства не нарастить — даже если мы расконсервируем все пресс-формы и переведем самолетосборочные сараи со штурмовиков и транспортников на выпуск истребителей — получим всего пятьсот самолетов в месяц. Мы уже, конечно, вели переговоры с Москвой чтобы передать на наш фронт несколько истребительных полков а лучше даже дивизий — передавали же мы им раньше — во время летней Ельнинской битвы — штурмовые полки. Но когда это случится — пока было непонятно, хотя чего там мусолить — сейчас на фронтах против РККА у немцев было всего под полтысячи истребителей, против то ли двух, то ли трех тысяч советских. Но, похоже, советское руководство решило поднатаскать истребительный молодняк прежде чем кидать в новые мясорубки. Да и с топливом было не очень хорошо — ну, со слов Москвы.

Поэтому максимальное производство крупнокалиберных пулеметных и мелкокалиберных зенитных стволов вдруг начало становиться для меня не только военным, но и политическим вопросом. Причем заметным — из-за низких высот полета немецких самолетов ракетная техника и РЛС становились не то чтобы совсем уж бесполезными, но теряли минимум 80 процентов своей эффективности, а ведь на раннем предупреждении и была построена вся наша ПВО в прошедшее время — ракетчики успевали изготовиться, расчехлить ракеты, прогреть электронные лампы и раскрутить гироскопы, дежурные истребители успевали подлететь к месту намечавшейся атаки. Сейчас этого ничего уже практически не было, поэтому "личный" крупняк становился необходимым средством выживания.

А ведь в эту же строку мне поминали и преследовавшие нас в последнее время неудачи с высотниками. Да, поначалу эффект от их применения был значительный — даже всего-лишь воздушная разведка — и та давала много преимуществ, а уж когда пошли управляемые бомбы — нам начало казаться, что мы поймали удачу за хвост. И были в чем-то правы — к середине сорок второго промышленное производство в восточных районах Германии, в Польше — упало существенно, так как мы бомбили любую трубу, вылезавшую из более-менее промышленно выглядевшего сарая, а без тепловой обработки и генерации электричества никакое нужное для войны производство невозможно. С транспортом была та же ситуация — Польша стала на время непроходимой для перемещения каких-то значимых объемов грузов — частично из-за этого нам и удалось захватить и затем отстоять Кенигсберг, да и вообще западный фас нашего фронта был довольно спокоен, почему мы и смогли продвинуться на территорию Литовской ССР. К сожалению, мы не доставали до центральных и тем более западных районов Германии, да и до Чехословакии и тем более Австрии. Так что удача оказалась вовсе не птицей, а натуральной ящеркой — оставив нас со своим хвостом, она вильнула в сторону и была такова. Да, первые звоночки зазвенели еще в сорок втором, когда немцы стали все более массово применять наземные управляемые ракеты, которыми они доставали до наших высотников, поэтому бомбардировку транспортных коммуникаций и производств на востоке Германии и ближе пришлось прекратить даже несмотря на противоракетное вооружение на высотниках — если первые ракетные перестрелки между землей и небом выигрывали мы, то вскоре количество пусковых установок у немцев превысило разумный предел того, что мы могли брать с собой — количество пусковых и операторов наведения на высотниках все-таки ограничено, как и количество самих высотников — в итоге немцы задавили нас числом.

Но тогда еще оставалась возможность работы по ближним и средним тылам, хотя немцы понемногу насыщали и их ракетной техникой — прежде всего свои аэродромные узлы. С ними, конечно, можно было бороться штурмовой авиацией и теми же истребителями, благо близко, но у немцев ведь в августе сорок третьего появились управляемые ракеты воздушного старта — мы и против них научились работать, создав противоракеты, так сейчас фрицы просто натравливали на наш высотник по пять-семь самолетов с оборудованием воздушного старта и еще столько же — с операторами наведения — и снова это количество превысило возможности высотников по обороне — все-таки возможности немецкой промышленности были гораздо больше чем у нас. То есть мы проигрывали воздушную битву уже и в ближних немецких тылах, и даже уже в своих. Так вдобавок немцы решили добить нас и более традиционной техникой, чем ракеты.

ГЛАВА 22.

Так, немецкие истребители с дополнительным высотным оборудованием уже вполне доставали наши высотники на 15 километрах и своим пулеметно-пушечным вооружением. Более того — немецкая зенитная артиллерия уже тоже могла так делать ! Старая 88-миллиметровка Flak-36 стреляла всего на 10 километров вверх и высотникам была не страшна. Но на следующей модификации — Flak-41 — немцы увеличили длину ствола с 56 до 71 калибра — и снаряды стали залетать на наши 15 километров. А ведь снаряд — гораздо более простое изделие чем ракета, а потому их можно производить массово, и стрельба по такой неманевренной цели, как высотник на высоте 15 километров — дело не особо сложное.

Да, поначалу у немцев были проблемы со взрывателями — они могли эффективно — то есть точно — отсчитывать время только на высотах до 10-11 километров, а выше разброс скорости снарядов становился уж очень большим, поэтому точно выставить время, даже между двумя последовательными выстрелами — это было сродни игры в рулетку. Причем мы поначалу даже не понимали — что это вдруг начинало взрываться где-то поблизости и не очень, но часто, внушительно и с большим, а потому неопасным разбросом. Но постепенно кучность воздушных подрывов росла, порой уже даже задевали какой-нибудь высотник осколками — собственно, по ним мы и узнали из чего по нам пуляют.

И сейчас — с осени 1943 — немцы похоже и отладили взрыватели на своих обычных снарядах, и создали необычные — подкалиберные, на 75 миллиметров, а потому вылетавшие из ствола с более высокой скоростью — не 1000, а 1200 метров в секунду — и они могли сохранять более предсказуемую скорость до высот уже в 13, а то и 14 километров. Когда такой залп впервые довольно кучно накрыл один из наших высотников, пилоты даже не на шутку растерялись, отчего самолет резко нырнул вниз и тем самым вышел из-под обстрела, а там — бочком-бочком, вправо-влево, вверх-вниз, постоянно сбивая наводку и выходя из зон срабатывания новых установок взрывателей — как-то смогли проскользнуть и даже выполнить боевую задачу, благо управляемая бомба позволяла делать сброс в стороне от цели. Но по возвращении самолет бы списан — слишком много пробоин, пусть самые важные участки и устояли — все-таки из-за новизны материалов и недостатка расчетных техник под них мы строили самолеты с приличным запасом прочности.

Тем не менее, проблема возросшей опасности высотных полетов встала как никогда остро. Ведь ствольную артиллерию немцы могли клепать еще быстрее чем ракетные установки и высотные истребители. Так, если стволы длиной 56 калибров немцы выпускали уже под тысячу в месяц (то есть под 12 тысяч в год, в РИ — 6 тысяч в 1944), то стволы длиной 71 калибр шли уже сотнями — то есть даже их они могли выставить по штуке на два-три километра нашего фронта и не пропустить ни одного высотника, нашпиговав его осколками и избив ударными волнами до невменяемого состояния.

А ведь немцы выпускали и более мощные орудия. Так, Flak 38 имел калибр 105 миллиметров и при длине ствола в 62 калибра уверенно стрелял вверх 15-килограммовыми снарядами до 12 километров, ну а подкалиберными — уже 88 мм — до наших 15. Что самое неприятное — это были уже роботизированные орудия — они имели электрогидравлические приводы вертикального и горизонтального наведения, досылания снаряда и даже установки взрывателя. Причем все это вращалось и управлялось с центрального поста, на котором были дальномер и радиолокатор, и офицеру наводки оставалось только правильно определить необходимую дистанцию подрыва и направление стрельбы — хоботами стволов вращала уже автоматика, причем с учетом расстановки орудий, а расчетам так вообще оставалась самая легкая часть — подтаскивать тридцатикилограммовые выстрелы и укладывать их в снарядоприемник — когда сделают ленточное питание, то наверное и этого не потребуется и можно будет вообще лениво курить на солнышке и наблюдать как вражеские самолеты расстреливаются среди дождевых облаков чистого ночного неба. То же немцы распространили и на более легкие зенитки калибра 88 миллиметров, то же устанавливали и на еще более тяжелые зенитки Flak 40 калибра 128 миллиметров — при длине ствола в 61 калибр эта пушка сразу стреляла на наши 15 километров, и снаряд весом 26 килограммов мог доставить неприятностей и при подрыве на расстоянии до 50 метров, особенно если взрывался на одной высоте с самолетом. Ну а подрыв на 10 метрах просто разрушал самолет — и осколками, и ударной волной. И такие орудия также шли уже сотней-другой в месяц с перспективой наращивания производства.

То есть для наших высотников вдруг выстроили забор, через который не так-то просто проникнуть. Я-то рассчитывал довоевать тем что есть, поэтому все конструкторские силы, технологов, лаборатории, вычислительные мощности — все это было ориентировано на транспортную и штурмовую авиацию, на создание новых образцов прочей летающей техники, а тут, оказывается, наше убер-оружие перестало быть убером.

Но такие же заборы немцы выстраивали и на более нижних высотах ведения современной войны — прежде всего против нашей штурмовой авиации. Так, если против РККА у них воевало 150 легких зенитных батарей, то против нас — почти 1000 — это примерно по батарее на полтора-два километра фронта — немцы фактически вывели из ПВО собственно Германии почти 600 из 700 легких батарей и перевели против нас. А ведь в такой батарее четыре автоматические пушки калибра 20 миллиметров, причем частью они имели уже по два или даже по четыре ствола — если считать по стволам, то немцы выходили в 1943 году на производство почти 100 тысяч таких стволов, тогда как мы, например, не дотягивали и до 10 тысяч, выпуская чуть более 30 стволов в сутки — эти бы и другие производственные мощности, да пустить бы на обустройство мирной жизни — и немцам, и тем более нам хватило бы чтобы превратить свои земли в цветущий сад. Но вот некоторым надо покрысятничать за чужой счет, поэтому приходится их убивать.

Причем в собственно вермахт и СС шло процентов десять от установок, но зато многие были уже самоходными с бронированием от наших 23-миллиметровых снарядов, хотя от 60-миллиметровых кумулятивных ракет и не защищали. Впрочем, сейчас — всего через пару-тройку месяцев после начала массового применения нами таких ракет, немецкие части уже вовсю устанавливали кустарным способом противокумулятивные решетки по типу как мы устанавливали на нашу бронетехнику. Буксируемые же легкие зенитки шли в основном частям Люфтваффе, но почти в десять раз больше — поэтому если где-то на фронте стояли авиаполевые дивизии Геринга, то подобраться к ним с воздуха было еще сложнее.

И вообще, против нас воевали части трех разных немецких армий — собственно вермахт, СС и Люфтваффе (ну флот, с которым мы пока имели не очень много дел) — благо что ежегодной продукции Еврорейха хватало для вооружения 225 пехотных и 45 танковых дивизий (в РИ — 1944), а на военном учете состояло 40 миллионов только немцев, 20 миллионов в странах-союзниках и еще порядка 10 миллионов истинных арийцев в других странах, находившихся под властью Германии. Так что людей у фашистов хватало и для производства вооружений, и для содержания нескольких даже не родов войск — а именно видов армий, каждая из которых имела почти весь набор родов войск, но в разных пропорциях, соответственно, каждая из этих армий имела свои особенности, которые также надо было учитывать — и по вооружению, и по тактике, и по обученности войск — вермахт был более насыщен артиллерией и имел более подготовленные кадры, СС — делали упор в основном на бронетехнику и автоматическое стрелковое вооружение (впрочем, танковые и танко-гренадерские дивизии вермахта тоже были в этом плане не промах), а подготовку заменяли фанатичностью, ну и в последний год — привлечением в свои ряды профессиональных военных из Вермахта. Авиаполевые же дивизии Люфтваффе были самыми слабыми — и по вооружению, и по подготовке — если бы не мощная поддержка с воздуха. Вот все они и выстраивали заборы против нашей штурмовой авиации.

Но такой же забор немцы выстраивали и по земле — против наших танков и самоходок. И также — прежде всего самоходками, но в качестве орудий использовали стволы тех же крупнокалиберных зениток. В ПВО Германии находилось более десяти тысяч зениток калибра 88 миллиметров — с длиной ствола как в 56, так и в 71 калибр. Вот их-то, не долго думая, немцы и взгромоздили на все что только способно ездить. Ну а чего бы и не взгромоздить, раз с Острова бомбить никто не прилетает. Не, сколько-то сотен стволов оставили — чисто на всякий случай, но основная масса отбросила лафет, обулась гусеницами снизу, обернулась броней по бокам, и начала доставлять нам все больше неприятностей. Мы это прочувствовали еще во время августовского контрнаступления, да и во время боев за Курск почти создалась патовая ситуация с позиционным фронтом, насыщенным средствами ПТО и потому непробиваемым без огромных потерь.

Но то были локальные ситуации. Сейчас же количество самоходок начинало переходить в качественно новую обстановку, в которой уже не оставалось места маневру. А ведь за счет маневренности нашей бронетехники мы предыдущие годы и держали фронт, даже проводили контрнаступательные операции. Сейчас же фрицы повадились ставить эти длинноствольные самоходки на холмах и с них постреливать в любое шевеление, а в случае опасности самоходка просто пряталась за неровностями и где она потом вылезет — большой вопрос. Это вам не громадная зенитка Pak-36, которая возвышается над местностью порой очень заметно, что на поле боя чревато, и не противотанковое орудие Pak-43, которое — да, пушка хорошая, уже с новым зенитным стволом длиной 71 калибр, но тяжелая и малоподвижная, а потому ее можно было легко раскатать, особенно когда она после двух-трех выстрелов так зароется сошниками, что не вытащить и за пять минут, поэтому даже маневр огнем по полю боя был ей затруднителен — расчет не успевал развернуть орудие на появляющиеся на фланге танки.

Самоходки же даже с гусениц могли сделать первый выстрел и быстро смотаться. При заблокированной подвеске — чтобы не раскачивало как на качелях после каждого выстрела — могли сделать уже три-пять выстрелов. Ну а если машина распялит свои ригели — получалась практически стационарная установка для уничтожения бронетехники на ракурсах до 60 градусов вдоль оси орудия, которая к тому же могла быстро смотаться — если, конечно, не заклинит гидродомкраты, без которых лапы ригелей не всегда можно было вытащить даже гусеницами — настолько высокая была отдача немецких орудий. Мы-то тоже с этим мучались, но меньше — наплевав на соображения маскировки, мы надевали на стволы дульный тормоз, чтобы не бить отдачей по технике и грунту с такой силой, поэтому нам хватало и блокировки подвески. Да у нас по другому бы и не получилось — мы ведь делали самоходки из доставшихся нам танков, которые далеко не всегда были достаточно прочные чтобы выдерживать отдачу выстрела без дульных тормозов. Впрочем, и немцы далеко не везде обходились без дульного тормоза — они ведь ставили стволы тоже на что придется, вплоть до Ганомагов, хотя в основном старались использовать технику, производившуюся союзниками — чехи и французы выпускали неплохие гусеничные шасси как раз для установки противотанковой артиллерии, да и броню могли откатать потолще — и самоходка превращалась уже в штурмовое орудие, хотя на последние немцы старались ставить пушки калибром побольше — все-таки штурмовое орудие работает по укреплениям, и там становится важен фугасный эффект, чтобы развалить земляные укрепления. Но и противотанковые самоходки с усиленной броней и зенитным, а не гаубичным орудием шли во все возрастающем количестве.

Так, немцы стали устанавливать такие орудия в корпус танка Т-4 — этот танк и до того уже имел неплохие характеристики — лобовая броня в 80 миллиметров, пушка калибром 75 миллиметров и длиной ствола 48 калибров, противокумулятивные экраны — танк был трудным не только для пехоты, но и для танков. А сейчас уже шли танки со стволами длиной 60 калибров. Ну и после замены башни на рубку — чтобы башню просто не сорвало отдачей — можно было устанавливать уже и зенитные стволы. И при толщине наклонного лобового листа уже в 100-120 миллиметров это была практически неубиваемая в лоб боевая машина — даже наши кумулятивные выстрелы безнадежно вязли в таком слое брони, а то и просто рикошетили струями если угол встречи получался совсем уж нехорошим, ну а если подрыв происходил на противокумулятивной решетке или экране, то дело вообще заканчивалось красочным пшиком струи, разлетевшейся огненными всполохами по лобовой броне. Так немцы ставили зенитные стволы и на устаревшие шасси танков Т-3, только с бронированием пониже, и даже на двойки, но там — уже только с противопульным бронированием и дополнительными упорами, которые можно было автоматически убирать с помощью гидродомкратов. Впрочем, эти машины полюбились нашим танкистам — узкий и короткий корпус заставлял делать рубку довольно большой — экипаж фактически ходил и поверх моторного отделения. За счет такой высоты машина была довольно заметна, особенно после первого выстрела, а узкие гусеницы и все-таки слабоватый движок не позволяли машине надежно спрятаться в непроходимых дебрях и быстро сменить позицию. Поэтому машинку можно было развалить даже с первого выстрела и, соответственно, влегкую срубить дополнительных баллов и премиальных за уничтожение вражеской техники. Жаль только, что у немцев таких машин было немного — двойки больше переделывали в зенитные самоходки, а противотанковыми некоторые становились только из-за излишнего усердия, проявившегося после воплей Гитлера "Сделайте наконец хоть что-то с этими русскими танками !".

Вот немецкие военные и конструкторы и пытались весь сорок второй и половину сорок третьего "сделать хоть что-то". И, к нашему сожалению, им удалось нащупать золотую середину, но, к нашему же счастью, и тут срабатывало немецкое стремление к неуемному совершенству. Золотой серединой, по нашему мнению, были как раз самоходки на базе четверки. Немцы их делали по нашей нашей же методике — убирали башню и верхний лист корпуса, делали наклонный передний лист и устанавливали в рубку более мощное орудие. Получалось отличное оборонительное оружие и оружие для огневой поддержки на дальних и средних дистанциях, когда не надо вертеть башней на вновь открывающиеся фланговые цели. Правда, как и у нас, у немцев тоже при этом возникали проблемы с обслуживанием и ремонтом трансмиссии — она ведь располагалась в передней части танка, и сплошной лобовой лист перекрывал к ней доступ. Поэтому немцы, вслед за нами, экспериментировали — делали его и цельным но съемным с помощью крана или лебедки, и составным из двух частей, чтобы поднимать только верхнюю половину, но уже подвесными лебедками, делали и уступ, через который можно было добраться к трансмиссии старым способом — два наклонных листа — тяжелая противоснарядная броня, горизонтальный лист посередине — из легкой противопульной — его защита — в недоступности выстрелам из ПТО — они им просто практически не подставляется, если только совсем уж неудачный расклад, когда стрельба ведется чуть сверху, и его легко поднимать даже вручную, чтобы получить доступ к механизмам. Но в любом случае — почти вся передняя проекция оказывалась неплохо защищена от бронебойных выстрелов, не говоря уж об осколочных если не совсем уж крупного калибра. Да и от кумулятивных немцы все чаще ставили на свои машины мало того что противокумулятивные экраны, так еще и более легкие решетки, а последнее время — даже двухслойную броню. Наши преимущества в бронетехнике стремительно улетучивались.

И, знай немцы меру, они бы завалили нас такими машинами. К счастью, немецкое стремление к совершенству играло на нашей стороне. Одним из плодов такого стремления был танк Пантера, который на первый взгляд был еще более грозным противником чем четверка — тут и ствол длиной уже 70 калибров, и лобовая броня, хотя также 80 миллиметров, но наклонена. Но и трудоемкость Пантеры была в два раза выше четверки — 150 тысяч человеко-часов (при этом Т-34 по общей трудоемкости уже приближался к 15 тысячам часов — в десять раз меньше чем у Пантеры и в 5 — чем у Т-4 — одно только введение на советских заводах огневой резки бронелистов вместо механической разделки снизило трудоемкость нарезки с 260 до 80 часов — а ведь немцы к тому же делали не ровные края, а соединения в шип — то есть им этот шип длиной метр-полтора надо было проточить на одном листе и приемный паз для этого шипа — на другом — смежном листе, а для боковых листов таких пар шип-паз могло быть два-три — почти как деревянная шкатулка, вот только танки были из стали, а не дерева). Тигр же тут был вообще вне конкуренции в плохом смысле этого слова — его трудоемкость составляла 300 тысяч часов, хотя эта цифра была весьма условна — реальной трудоемкости никто не знал, так как танк изготавливался с привлечением многих поставщиков, и немцы все никак не могли собрать статистику а может и не планировали этого делать — проверяющим ведь тоже хочется пожить прямо сейчас. Да и наличие до войны большого числа высококвалифицированной рабочей силы сыграло с немцами злую шутку — они так и не смогли выбраться из пут мелкосерийного производства, поэтому на 60 заводов по выпуску танков (в РИ — 47) там приходилось 120 заводов-смежников (в РИ — 80) — это помимо заводов по выпуску другой бронетехники. Поэтому только станко-часов у них уходило — на Т-4 — 4500, на Пантеру — 6000, на Тигр — 7000.

Ну, это помимо другой трудоемкости — так, много времени занимала кантовка и точная установка тяжелых корпусов — так, немцы разделывали отверстия под катки уже на готовом корпусе — подтаскивали его к станку, точно устанавливали и рассверливали отверстия на многошпиндельном станке, который также был произведением технического искусства, фактически шедевром — вращающиеся держатели резцов там тянулись от электродвигателей почти на два метра, чтобы достать до отверстий — немцы как привыкли делать многошпиндельные станки для обработки отверстий в дышлах паровозных тяг (что было большим прогрессом) — так и перенесли эту же технологию на обработку танков. А ведь отверстия под катки — это не отверстия в паровозном дышле — если дышлу действительно необходима высокая соосность отверстий, так как оно все работает как единый кинематический механизм, то танковым колесам такой высокой точности совместной работы не требуется. И, вместе с тем, дышло было гораздо более компактным устройством, чем корпус танка. Поэтому, тупо перенеся технологию с одного изделия на другое, немецкие конструкторы совершили никому не нужный трудовой подвиг — "танковому" станку требовалось удерживать режущие инструменты при большом плече усилий, а потому станок был всего один. Неудивительно, что на ходовую часть Тигра уходило 4500 только станко-часов. Ну и еще 1400 — на корпус и башню, 1000 — на двигатель. Впрочем, у Пантеры были примерно такие же цифры — 3700, 1200 и 1000, даже четверка ненамного отставала — 3000, 600 и 900 — остальные часы набегали из производства и разделки брони, сварки — она ведь у немцев так и оставалась ручной, кантовки и прочего. Т-34 тут был вообще вне конкуренции — 1320, 320 и 700 (с топливным насосом — 800) при общей станочной трудоемкости 2350 станко-часов (и, напомню — общей трудоемкости в 15 тысяч часов), КВ-1 был чуть посложнее — 3200 часов, а Т-43 находился посередине — 2800. И дело тут было не только в более простой конструкции, но и в организации производства — в СССР было просто меньше танковых производств — всего под десяток — но они были крупнее, и поэтому там можно было сконцентрировать все силы, и, самое главное — применить поточные технологии. Так, внедрение конвейера на заводе N183 позволило снизить трудоемкость производства корпуса и башни с 1600 часов в начале 1942 до 1380 в начале 1943, а на заводе N112 — с 3400 до 1980 часов. И это с одновременным преодолением кризиса надежности танков, когда из-за эвакуации и временного разрыва хозяйственных связей приходилось нарушать технологические процессы. Так, на заводе N264 был отменен отпуск корпуса танка после его сварки — просто не хватало печей и топлива. В результате в корпусе стали появляться трещины, но за пару месяцев нужные печи были построены и проблема исчезла.

Наши танки при выходе на плато отработанности технологии были еще менее трудозатратны — даже последние модели не требовали больше 2000 станко-часов, причем половина — это работа сравнительно простых сварочных автоматов и автоматов для электрорезки и точной обработки отверстий. Правда, во многом это было достигнуто за счет "зубильности" самих конструкций — мы спрямляли изгибы и убирали повороты где только могли, поэтому вскоре корпуса наших танков и в самом деле стали похожи на зубило — даже по неубиваемости.

Да и остальные детали мы спрямляли как могли. Так, коллектор выхлопных газов на "классическом" В-2 представлял собой штампованно-сварную гребенку — патрубки крепились к выпускным окнам каждого цилиндра, заворачивались вниз и шли несколько сантиметров к общей трубе, по которой продукты сгорания и выводились назад. И выводились не просто, а с изгибом патрубка общей трубы — в соответствии с конструкцией корпуса, предусматривавшей выход выхлопной трубы именно в таком положении. Получалась довольно сложная и объемная пространственная конструкция длиной с метр — понятное дело, что отштамповать такое непросто. У нас все было проще — в обычной трубе с одной стороны проделывались отверстия, в них вставлялись переходники, которые и крепились муфтами к выпускным окнам цилиндров. То есть выхлопные газы выходили в коллектор через прямой короткий патрубок — это не только существенно снизило трудоемкость, но и на пару процентов повысило мощность двигателя — газы испытывали меньшее сопротивление. К тому же и трубы мы применяли из тех, что и так производились у нас в массовом количестве — для патрубков использовались обрезки от труб 60-миллиметровых минометов, для коллектора — половина трубы от 120-миллиметрового. То есть и здесь мы не только выигрывали за счет увеличения массовости продукции, но заодно повышали характеристики двигателя — объем нашего коллектора был больше, соответственно газы снова встречали меньше сопротивления — еще процентик к мощности движка. Да и картер мы также не отливали, а делали из прямой трубы — стальной лист последовательными проходами сворачивался на валковом прессе в трубу, сваривался вдоль, по бокам приваривались круги боковин — и никаких конусных переходов. Затем прожигались, отпускались ТВЧ и растачивались отверстия под цилиндры и крепеж — и картер был готов. Причем за счет большого количества прямолинейных поверхностей все это можно было сравнительно легко автоматизировать, что мы и делали — на изготовлении картера у нас работали линии всего из десяти станков — двух гибочных, сварочного, станка для прожига и отпуска отверстий и двух расточных — причем прожиг и расточка выполнялись на многопозиционных станках — они обрабатывали сразу все отверстия в картере. Ну и отдельные станки для изготовления и приварки боковин. И так во всем. Да, конструкции оказывались несколько перетяжеленными, зато гораздо более технологичными, да и перетяжеленность так и так присутствовала бы — мы ведь делали двигатель не из алюминия, как классический В-2, а из чугуна и стали, но за счет его поперечного размещения в танках и прочей технике общий вес машин был все-равно ниже чем у Т-34 при большей бронезащите.

ГЛАВА 23.

А ведь мы сейчас осваивали плазменную резку — слишком уж привлекательной была технология — стальные листы толщиной 10-20 миллиметров — то есть вся легкая бронетехника, а также крыши, днища, внутренние перегородки тяжелой — можно было резать со скоростями до метра в минуту — это в три раза быстрее чем даже кислородной резкой, не говоря уж о механической. И кромки получались почти что чистовые, ну может слегка наазоченные и с дефектами, но, скажем, для установки втулок для осей это совсем несущественно и такой рез можно считать уже чистым, не требующим дополнительной обработки. Да и для сварки в принципе подходяще, разве что пришлось поиграться с составом флюса, чтобы вытянуть лишний азот.

Поначалу, конечно, плазменные аппараты были полуручными, но сейчас технологи сделали какого-то многоголового монстра — после установки очередного листа одна головка отрезала передний верхний наклон, вторая — передний нижний, еще восемь стационарных аппаратов прогрызали по кругу отверстия для нижних катков, два — для переднего и заднего, три — для поддерживающих верхних, еще три — стрелковые амбразуры — после чего вся эта широкая махина из труб поднималась гидравлическими домкратами и можно было вынимать уже готовый боковой лист для БМП и устанавливать следующий. Причем сейчас технологи отлаживали автоматическое снятие обработанного и подачу нового листа — почти как в принтере, поэтому время обработки снизится с пяти минут вообще до двух. Даже не знаю — нужно ли нам будет столько боковин для БМП и вездеходов ...

А в соседнем помещении отлаживали уже плазморез под управлением ЦЭВМ — там работала только одна головка, но она могла двигаться по направляющим по всей ширине рабочей поверхности, а не только вдоль заранее заданных направляющих, а то и жестко закрепленные в посадочных гнездах над своими рабочими местами, как на первом станке. Да, работать будет помедленнее, но программная настройка обеспечит гибкость, которая, впрочем, для массового производства не особо и нужна. Ну да пусть будет — им еще работать и работать — ведь, скажем, отверстия она проделывала не на основе рассчитанной траектории, а просто головка выдвигалась от центра на радиус отверстия и затем ее вращал вдоль периметра отдельный моторчик кругового движения. Пусть это было решением и негибким — так можно было проделывать только окружности — зато быстрым и простым, да и потребных окружностей в листах хватало — они были чуть ли не самым массовым видом отверстий. Впрочем, остальные отверстия пока также проделывались по шаблонам — делом собственно ЭВМ было подвести головку к нужной позиции, выбрать из заданного гнезда и установить шаблон в механизм съема траектории, запустить программу обхода периметра шаблона роликовым щупом, сдвигая по его сигналам головку — ну и затем следить за сигналами с датчиков. В принципе, так могли бы прорезать и окружности, но их было легко реализовать и без шаблона, поэтому не стали городить лишний огород, а сделали кондово, но просто — все как мы любим.

По сути, любой один такой станок обеспечивал нас нужным количеством боковин для БМП, еще создавались станки для других деталей корпуса, хотя броня танковой толщины пока нам не давалась — либо шел непровар с накоплением шлаков в порезе, либо стенки шва становились слишком раскосыми — надо будет переходить с воздуха на какой-то другой газ и увеличивать разрядный ток, что повлечет необходимость охлаждения форсунок — они и так шли как расходный материал. Но уже и существующие технологии делали наши бронемашины наименее трудоемкими из всех представленных на всех ТВД планеты Земля. И если бы не недостаток производств и топлива — мы бы уже давно намотали немцев на гусеницы.

В результате же по производству танков мы были позади даже не немцев — американцев ! вот позорище-то ... Ладно хоть японцев обгоняли. Пока. Ну да — предыдущие два года предоставили нам много корпусов для танков и самоходок, поэтому, хотя мы и делали свои конструкции, но неспешно — все силы я направил прежде всего на производство БМП и вездеходов — хотелось защитить пехоту на поле боя, обеспечить ее транспортировку и подвоз всего необходимого по любой местности. Поэтому несколько сотен танков и самоходок собственной конструкции, несколько тысяч переделок из доставшейся нам бронетехники — в предыдущие два года это всех устраивало, тем более что нам удавалось избежать необходимости прорывов глубоко эшелонированной обороны — мы протискивались во внезапно открывающиеся щели, благо что наличие множества транспортной гусеничной техники это позволяло — мы могли перебросить по любым хлябям и дивизию, и потребные ей для ведения боевых действий грузы — такого не было даже у немцев. А растущий ежемесячный выпуск в несколько сотен, а к лету 1943 — уже и тысяч БМП, БТР и вездеходов -сглаживал картину малого выпуска тяжелой бронетехники, тем более что те же БМП и даже БТР шли как легкие танки, тем более что и в РККА легких Т-60 было более пяти тысяч штук, что поначалу было сравнимо с выпуском Т-34.

Так что за небольшой выпуск новой тяжелой бронетехники меня поругивали, но несильно — больше доставалось за то, что часть тяжелых шасси я пускал, например, на машины разминирования и разграждения, а еще больше — за то, что много тяжелых шасси шло на строительную технику. Ну а кто будет копать все эти многочисленные окопы, ходы сообщений, доты, рвы, эскарпы и контрэскарпы ? Лопатой ? Это не по коммунистически. К тому же на эту технику шла все-таки не бронесталь — ее у нас столько бы и не вышло — все-таки достававшиеся нам в качестве трофеев немецкие танки мы старались переоборудовать прежде всего в самоходки, и уж если машина была совсем разбита в хлам — тогда уж шла в переплавку на броню уже для нашей техники или для модернизации другой из доставшегося нам. К тому же мы выпускали много учебных танков — внешне то же самое, но в качестве брони — обычная конструкционная сталь. Поэтому — да, производственные мощности были загружены на изготовлении не боевой, а прежде всего вспомогательной техники, но, с другой стороны, это все-таки была тяжелая гусеничная техника, и так как она была не из броневой стали и ее бронирование было поменьше — если вообще было — то рабочим, технологам, конструкторам — всем им было на чем набить руку, потренироваться, освоить новые подходы — квалифицированных кадров-то поначалу у нас было не так уж и много, хорошо хоть осенью сорок первого пошли пленные из разбитых или окруженных дивизий РККА военных наборов по мобилизации или вообще из ДНО — именно оттуда к нам пошли вполне квалифицированные токари, фрезеровщики, термисты, расчетчики — тогда дело обучения новых кадров пошло уже гораздо активнее.

Но вот именно сейчас — с резким ростом новой бронетехники у немцев — такая работа "на будущее" приносила нам проблемы. Одевшиеся в тяжелую броню и противокумулятивные экраны и решетки, немецкие танки и самоходки вдруг стали сложной целью. Раньше-то наша оборзевшая пехота была даже рада появлению на поле боя "коробочек" — одним-двумя выстрелами из РПГ или СПГ можно было заработать кучу баллов и премиальных, поэтому охотники на танков заранее готовили скрытные выходы на поле боя — копали окопные усы для перемещения ползком или согнувшись, подкапывали неровности, за которыми можно было бы спрятаться — готовили местность для ускоренной добычи бронетехники. Сейчас же даже при нескольких попаданиях в контур танк мог продолжать как минимум стрелять — практически все кумулятивные выстрелы оставались на защитных экранах. Дело усугублялось тем, что из двух-трех выстрелов в коробку попадал хорошо если один — немецкая пехота уже научилась сечь наших гранатометчиков, поэтому и сам выстрел был делом мало того что непростым, так еще и очень опасным.

Да, в войска во все большем количестве шли СПГ, которые своими длинными трубами могли стрелять на километр. Но точность там была не особо большой — по пехоте осколочным еще куда ни шло, а по танку — если только очень повезет. Поэтому стрельба из СПГ была эффективна лишь на дистанциях до полукилометра, а то и до трехсот метров. И — тут та же проблема — экраны. Хочешь добраться до брони — сначала разбери экран. Сейчас такую разборку все чаще выполняли обычными осколочно-фугасными выстрелами — пять-шесть попаданий — то есть десять-двадцать выстрелов — и уже можно пытаться стрелять кумулятивами — в экранах появлялись прорехи, которые открывали большие участки корневой брони танка. Правда, такое прокатывало только с решетчатыми экранами, а если экран был сплошным — требовалось либо больше выстрелов, либо они должны были быть более мощными. Поэтому "пехотный" калибр 82 миллиметра — что переносной в виде РПГ, что станковый в виде СПГ, что ездящий в виде пушек БМП — вдруг перестал быть надежным другом пехоты. "Нам нужны пушки побольше, мать их !" ((с) "Считанные секунды").

Правда, пока нашли временное решение — задымление и заградительный огонь. Эти средства широко применялись и раньше, но сейчас они становились просто обязательным элементом выживания даже в обороне, не говоря уж о наступлении.

Задымление не позволяло немецкой пехоте быстро и издалека находить наших охотников на танков и прочие противотанковые средства, тогда как передвигающиеся по полю боя танковые тушки были видны и за сто метров, а иногда и за двести. Заградительный же огонь позволял прижать немецкую пехоту, замедлить ее продвижение, а то и вообще отсечь от танков, оставляя их беззащитными перед нашей пехотой, которая могла в сравнительно комфортных условиях всаживать в бронированного тевтона выстрел за выстрелом, пока очередной выстрел с какой-нибудь из сторон не доберется до внутренностей, или не попадет хотя бы в каток и не обездвижит танк.

Причем заградительный огонь обходился нам довольно дешево — 60-миллиметровые минометы были в каждой роте, мины выпускались на заводах уже поточным способом — мы даже перестали их делить на категории "первого использования" и "пригодного для хранения" по срокам — благодаря центрифужному нанесению лака и его сушке ИК-элементами мы теперь могли в каждой мине защищать взрывчатку от контакта с металлом и соответственно от всяких ненужных химических реакций с выделением опасных веществ и ускоренным разложением взрывчатки. Да и самой взрывчатки эти мины требовали немного, поэтому сыпать их можно было довольно часто, и вместе с тем они давали вполне плотное облако осколков, чтобы немецкие пехотинцы чувствовали себя неуверенно, особенно из последних пополнений.

Ведь даже старая — каплевидная — мина весом 900 грамм содержала 150 грамм взрывчатки и обеспечивала поражение на 90% в радиусе 5 метров, а 50% поражение — на 10 метрах. Новые же — удлиненные — мины весом 1,5 килограмма несли в себе уже 300 грамм взрывчатки — в пять раз больше чем в лимонке — и давали сплошное поражение уже в радиусе 10 метров, а 50% накрытие — на 20 метрах. При этом стрельба велась на дистанциях до двух километров, но как правило километр, редко — полтора. Этого вполне хватало, чтобы обеспечить завесу и перед ротным опорным пунктом с фронтом длиной с километр, и промежуток с соседом — 700-1500 метров — при скорострельности до 20 выстрелов в минуту только одна такая труба могла заставить залечь немецкую пехоту на фронте длиной до трехсот метров минуты на три, а то и на пять, если потом повторять редкие выстрелы — пехота ведь не вскакивает сразу после взрывов — ну, из тех кого не зацепило — эти лежат дольше и хорошо если насовсем. Соответственно, танки двигаются дальше уже без пехоты. А в роте три таких миномета, да и расставляют их прежде всего поближе к танкоопасным направлениям — как раз чтобы отсекать пехоту от танков. Так что, расставив на дистанциях километр-полтора дымовую завесу чтобы прикрыть поле боя от вражеских наблюдателей и наводчиков (и заодно провести пристрелку под текущие погодные условия) — ротная артиллерия могла довольно уверенно держать немцев под постоянным прессингом. А ведь роте помогали и батальонные минометы калибром 82 миллиметра, и минометные пушки с их БМП такого же калибра — если в обороне стояли мотострелки — и стволы танков и самоходок, сверху могла помогать штурмовая авиация — да, добраться до наших окопов немцу было по прежнему нелегко.

Поэтому временно проблема немецких танков была решена — по крайней мере в части недопущения прорыва нашей обороны. Но немцы скоро найдут решение — там есть люди не глупее чем у других — так, немецкая артиллерия была защищена уже довольно неплохо, а потому доставляла нашей обороне все больше неприятностей, немецкие истребители все больше зверствовали над нашим передним краем — даже поливая все вслепую, благо недостатка в самолетах и боеприпасах не наблюдалось, они существенно замедляли переброску сил, подход резервов, подвоз боеприпасов — приходилось больше задействовать бронетранспортеров, тогда как раньше вполне можно было обходиться вьючным транспортом, а то и подтаскивать боеприпасы на ручных тележках по скрытным подходам — траншеям или просто дооборудованным овражкам. В результате расход моторесурса и топлива рос даже в оборонительных боях. А ведь немцы вырабатывали и новую тактику штурмовки истребителями (которую честно слизали с наших штурмовых налетов) — вперед пускали подавителей наших зениток и пулеметов — лишь бы прекратили хотя бы на несколько минут наблюдение и огонь, сразу следом — разведчиков, которые пытались высмотреть цели и пометить их трассерами или дымовыми бомбами, а в последнее время и ракетами — и затем на отмеченный пятачок наваливалось несколько волн, которые просто выбамбливали и расстреливали площадку диаметром 20-30 метров и там не оставалось ничего живого — нам уже попалось несколько новых немецких методичек для пилотов истребителей, где рассказывалось как определять места наиболее вероятного размещения тех или иных средств — немецких пилотов начали учить наземной тактике так же, как это делали мы уже два года для нашей штурмовой авиации. Так что минометные гнезда приходилось маскировать гораздо сильнее, постоянно поддерживать задымление, тратить силы на обустройство множества скрытных проходов, ложных позиций, на подготовку огневых мешков ПВО, ну а постройка перекрытых щелей для пехоты и дзотов для пулеметов становилось не просто обязательным делом, а вопросом жизни и смерти. Сидеть в обороне становилось все труднее. Поэтому проблема недостатка тяжелой бронетехники у нас и переизбытка ее у немцев все-равно требовала решения. И как можно скорее.

И в лоб ее было не решить. Да, мы можем нарастить производство бронетехники, но месяца минимум через три, а скорее всего через полгода. Но и немец к тому времени может уйти вперед. Ведь все предыдущее время — после некоторого спада в 1941, когда они было решили, что с Советским Союзом разберутся одной левой — немцы последовательно наращивали производство танков. Так, если в начале 1942го ежемесячно производилось 350 танков и 50 штурмовых орудий, то к лету 1943го (в РИ — 1944го) — 800 танков, 600 штурмовых орудий (то есть с тяжелым бронированием), 200 самоходок, а также под тысячу легкой бронетехники — бронетранспортеров и ЗСУ. Что самое печальное, для РККА производилось примерно столько же бронетехники, ну может на треть побольше, но задавить немца танками, как было в моей истории, у РККА уже не выйдет — по количеству производимых коробок они шли примерно вровень — немцы раньше начали перевод промышленности на военный лад чем в моей истории. А у СССР, хотя в отличие от моей истории Сталинградский Тракторный продолжал работу, но постепенный переход с Т-34 на Т-43 (АИ, в РИ переходили на Т-34-85, и несколько позднее) потребовал существенных усилий, а без такого перехода воевать против новых четверок, Пантер, Тигров и самоходок с их длинноствольными орудиями не представлялось возможным без больших жертв, чего всегда старались избегать, пусть это и не всегда получалось. В результате выходило, что немцы могли вести войну неограниченно долгое время — людские резервы, производственные мощности развитых европейских стран, топливо из Румынии и из Персидского Залива, каучук и олово из Юго-Восточной Азии, вольфрам и медь из Испании и Турции, отсутствие серьезного давления со стороны Атлантики — наблюдался стратегический тупик. Я-то даже начинал по тихому надеяться, что РККА проведет свои знаменитые Десять Сталинских Ударов по типу операции Багратион, когда наши гнали фрица мокрыми тряпками почище чем фриц нас в сорок первом, ну а мы немного подсобим — и фашисты будут повержены. Но нифига — похоже, все-таки придется серьезно браться за производство танков.

Повторю, оно у нас и так было, но недостаточное — прежде всего из-за недостатка бронепроката. Мы ведь даже на боевые машины нормальную броню ставили в обязательном порядке только на лобовое бронирование корпуса и башни, а остальное бронировалось по остаточному принципу — есть броня — ставим ее, нет — ставим более простую сталь — порой даже конструкционную, а если углерода побольше и потому сталь можно закалить — то проводили поверхностную закалку ТВЧ, чтобы немецким остроконечным снарядам было сложнее закуситься за броню при больших углах встречи. Тут уж танкистам требовалось следить да полем боя и не подставлять борта под прямой огонь. Им и так приходилось следить и за тем, чтобы в первую линию ставить нормально бронированные танки, а "картонные" — только в задних рядах, для массовки. Впрочем, этот ход порой срабатывал весьма неплохо, несколько раз мы даже выпускали на поле боя учебные танки из обычной стали и даже их облегченные варианты — выглядели они как и настоящие, только к противотанковому огню были неустойчивы, а потому рассекали туда-сюда на отдалении в полтора-два километра от немецких позиций. Но это давало побочный эффект — немцы, видя эти орды колонн русских танков, деловито шебуршащих на горизонте куда-то за левый или правый фланг немецкой обороны, начинали слать в штабы панические сообщения, штабы реагировали соответственно — посылали подкрепления — и тут было главное сосредоточить штурмовую авиацию — сотню, а лучше две или даже три самолетов — чтобы они выбомбили все движение на дорогах. Но чем дальше, тем все реже немцы клевали на такую приманку — крики "волки!" уже не срабатывали. Да и резкий рост количества немецких истребителей делал такие операции малоэффективными а то и слишком опасными — штурмовикам требовалось следить чтобы к ним не прорвались через истребительное охранение. Вдобавок и с земли нашу штурмовую авиацию все чаще встречали не ручными пулеметами с вертлюгов и даже не буксируемыми зенитками, а полноценными бронированными ЗСУ. Так что нужны нормальные танки. Много.

И конструкции-то их уже были. Собственно, это было уже пятое или шестое поколение нашей тяжелой бронетехники. А может и четырнадцатое или даже двадцатое — смотря как считать. У нас ведь работало несколько групп конструкторов, которые чуть ли не каждый месяц выдавали по новому образцу — не просто саму машину, но и — самое главное ! — техпроцессы ее изготовления, причем под текущие или планируемые возможности конкретных групп заводов (и разработка техпроцессов занимала две трети времени от всего проектирования, затрачиваемого на танк). Конечно, каждый вариант был не абсолютно новым решением, они базировались на предыдущих моделях — собственной группы или коллег, полностью или в каких-то узлах, деталях, технологиях изготовления — группы находились рядом и потому между ними шел постоянный обмен идеями.

Поэтому, хотя конструкторские коллективы довольно быстро набивали руку, массового производства собственной тяжелой бронетехники у нас по факту еще не было — выпустим несколько десятков корпусов очередной модели — и отправляем часть на полигоны, часть — сразу воевать — пусть сначала и в виде маршей или в качестве средства огневой поддержки на дальних дистанциях. И смотрим. Наблюдаем. Анализируем. Как ведет себя подвеска, и каким образом ее надо бы усилить, где растрескалась броня и как надо поменять контур стыкующихся бронедеталей чтобы снизить местные напряжения в сварочных швах и избежать растрескивания. Конструкции постоянно менялись, и в какой-то момент вдруг оказалось, что у всех групп они стали удивительно похожи друг на друга — все лишние углы и изгибы были убраны, толщина брони, количество ее слоев — стало совпадать практически один-в-один — благо что сортамент бронепроката был стандартизирован — а мелкие различия в угле наклона лобовых деталей, количества поддерживающих катков, расположения крепежных узлов для навески дополнительной защиты на время атаки — все это было и вправду мелочью. Кажется, конструкторские группы наконец пришли к общему знаменателю. Да, раньше нам также казалось, что вот оно — платформенное решение, которое позволит производить качественную технику массово и дешево. Но выявляющиеся проблемы с подвесками, стойкостью брони, подвижностью — заставляло раз за разом искать новые варианты. И сейчас опять было ощущение, что мы снова нащупали идеальный вариант. Оставалось только проверить.

Тем более что и качественную сталь мы уже могли выпускать в более заметных количествах — у нас было уже достаточно электричества, чтобы выпускать несколько сотен тонн брони в сутки электрошлаковой переплавкой. А, напомню, такая сталь имеет более мелкое зерно, более равномерное внутреннее строение, и потому при прочих равных ее вязкость и прочность выше процентов на пятнадцать по обоим показателям. До этого у нас такой стали было еще немного, и мы пускали ее только на верхние слои лба корпуса и башни, иногда хватало и на бока — хотя бы в передней половине танка или самоходки. Но и такое ограниченное применение повысило снарядостойкость наших машин процентов на двадцать без увеличения веса — это несмотря на то, что они и раньше были не особо пробиваемы из-за двухслойности брони и ее сравнительно больших углов наклона. А по сравнению с советскими танками снарядостойкость по башне была выше даже на пятьдесят процентов если сравнивать только по толщинам — у нас изначально была катаная броня — это плюс 10-15%, да еще и электрошлаковая — еще плюс 10-15%, да еще внешний лист мы стали делать повышенной твердости и с поверхностной закалкой токами высокой частоты — это еще плюс 10-15%. Ну и наклон лобовых листов у нас был больше — еще те же 10-15%.

А с весны 1943 мы еще начали применять и модификаторы стали. Ведь кристаллизация жидкого металла начинается с мест локального охлаждения, и начинается она на зародышах, которыми могут служить стенки формы или внутренние вкрапления твердых частиц — самого металла, который смог остыть быстрее окружающего массива в какой-то локальной микрообласти, либо примесей — как правило — карбидов, нитридов, оксидов основного металла либо примесей. Так вот такие примеси, если их вводить целенаправленно, и являлись модификаторами. Мы применяли титан — при растворении в стали он соединялся с углеродом и образовывал тугоплавкие карбиды. А так как они были тугоплавкие, то они первыми же и образовывали твердую фазу, и так как титан был растворен в стали равномерно, то и такие зародыши — центры кристаллизации — располагались равномерно, и тем самым способствовали образованию мелких кристаллов уже стали сразу по всему объему, а не только у стенок формы. И титана требовалось-то всего 0,1-0,3%, а прочность и вязкость стали снова повышались процентов на десять — то есть с учетом остальных приемов — наша танковая броня была минимум наполовину прочнее чем на Т-34 и Т-43. На Урале модифицированную титаном сталь также делали, но только для тяжелых танков КВ-85 и ИС-85 (он же — ИС-1), ну а мы вкорячили их на средние.

Впрочем, средними наши танки были только по массе — чуть выше тридцати тонн. По бронированию же они были даже лучше чем советские тяжелые — и из-за поперечного расположения двигателя (в этом плане только Т-43 с таким же расположением двигателя приближался к нашим конструкциям), и из-за применения двухслойных конструкций с заполнителем. Так что даже без учета более качественного бронепроката в итоге на круг наши новые танки выходили где-то в два раза устойчивее советских, если не в три, а по конструкции наши башни напоминали башню Т-90 из моего времени — видел как-то картинку с разрезом башни, где от вертикальных балок узкой амбразуры под углом в 45 градусов — если смотреть сверху — отходили в стороны двойные листы — скорее даже плиты, а то и бруски — с большим промежутком между ними, куда помещали разные противокумулятивные наполнители, а где-то с середины корпуса башни назад и под сходящимся к середине углом шли одинарные листы, причем более тонкие — они практически никогда не разворачивались к противнику на угол больше чем 30 градусов, поэтому если и встречали снаряды, то вскользь, ну и затылочная часть из совсем уж тонких листов, скорее — дверок, через которые можно было загружать боекомплект с заднюю нишу башни. Да еще все спереди на время атаки прикрывалось дополнительными сменными экранами — взять такую башню было сложно снаряду любого калибра или скорости, а по набранной статистике — пока и невозможно — даже подкалиберным 128 миллиметров немецкой Pak-43-12,8 (в РИ — Pak-44) — ее подкалиберный на дистанции 500 метров при угле встречи в 30 градусов пробивал 210 сантиметров брони — правда, по немецкой методике, то есть только в половине случаев, только по закаленной броне определенной марки и только по сплошной. Мы надыбали пару таких орудий. Итог — нихрена. В ста процентах случаев. Даже со ста метров и под углом 90 градусов снаряд — да — пробивал и навесную защиту, и внешний лист — но на внутреннем оставлял хорошо если приличную вмятину — проходя через внешний лист, снаряд получал огромные обжатия, боковые усилия и заодно менял вектор направления, так что ко второму — еще нетронутому — листу он подходил уже и с нарушенной внутренней структурой, и под углом — собственно, с этими новыми пушками было то же что и со старыми — их подкалиберные снаряды также рассыпались в труху в межброневом пространстве. Тут нужен длиннющий лом, а не эти короткие ошпырки. Правда, для бортовой брони новые орудия были опасны — пробивали оба слоя при встречах под углами в 45 градусов и больше. Хорошо хоть орудие пока было у немцев лишь в буксируемом виде, а 10-тонная дура на поле боя — это законная добыча наших даже не танкистов — БМПшников — собственно, они так и захватили эти орудия, вывалившись из непроходимых (для немцев) кустырей на фланге немецкой батареи. Над самоходным вариантом немцы скорее всего также работали, но нам он пока не попадался. Может, и к счастью.

Причем сравнительно небольшие размеры деталей башни — максимум — метр на полметра — позволяли прокатывать их на небольших прокатных станах высотой в пару метров — мы наклепали таких почти шесть десятков и детали шли на сварочные стапели потоком, без какой-либо механической обработки. Так что к сентябрю 1943 года этой новой техникой мы существенно нивелировали новые немецкие длинноствольные противотанковые орудия — те стали эффективными лишь на дистанциях в полкилометра и менее, но с нашими средствами обнаружения и подавления возможных точек размещения ПТО мелкими осколочными снарядами — из АГС и зенитных пушек на бронетехнике — такие дистанции означали быструю смерть для немецких расчетов буксируемой ПТО, да и для самоходок боевые поединки были очень опасны. Тем более что поначалу немцы начинали палить с дистанций в километр — исходя из эффективности стрельбы по нашим старым моделям и по Т-34, поэтому они мало того что заранее раскрывали себя, так их ждал неприятный сюрприз — наша новая техника не бралась.

Так что, начав в мае разгон с трех корпусов в день, уже в августе мы шлепали восемь, а к концу сентября выйдем на двенадцать штук — то есть 360 корпусов в месяц — неплохая прибавка к советским полутора тысячам. Правда, чтобы получить хоть какое-то преимущество над немцами, нам надо бы выпускать тридцать корпусов в сутки, но снова вставала проблема нехватки бронепроката, к тому же мы уже больше года применяли модульные конструкции, поэтому эти корпуса были платформами для нескольких видов техники — то есть далеко не все шло на собственно танки или самоходки, поэтому по количеству мы пока и не дотягивали до необходимых объемов выпуска, но вот по качеству подразделений — согласованности между собой их техники различного назначения — мы немцев превосходили наверное на порядок, ну раза в два как минимум. Благо было за счет чего.

ГЛАВА 24.

Ну, танк и самоходка — это понятно, для нас такая пара на одном шасси уже давно стала классикой. Причем именно шасси — то есть ходовая часть — для меня были важнее всего. Ведь все предыдущее время мы по факту оборонялись, то есть наша бронетехника шарилась по какой-то определенной местности, на небольшие расстояния, на малом газу — подкрасться, высунуться, выстрелить — и тихонько смыться на другую позицию. А вот когда приходилось бросать технику в прорыв — возникали сложности и даже проблемы — и прежде всего с ходовой частью, точнее — с гусеницами. Слетали, рвались, изнашивались — в общем, сплошные проблемы. И если раньше, в период стратегической обороны, с ними как-то можно было мириться, то сейчас по идее должен был вовсю начинаться период стратегического наступления. А наступать с такими гусеницами — это значит просто разбросать бронетехнику по необъятным пространствам и затем прятаться по лесам от немецких бронированных орд. Не, такое мне не нра.

И так как наступательные действия в сорок третьем мною ожидались еще два года назад, то я к ним готовился как мог. А мог я запустить работы по исследованию всех этих вещей и механизмов. И запустил — не в плане "прошляпил", а в плане — отобрал людей, выделил средства и материалы, пайки, ну и свой неусыпный контроль — все "какабычна", все для того, чтобы немцы продолжали считать наши танки вездесущими, как они отмечали еще в самом начале войны — "Русские танки могли действовать там, где по нашим нормам это считалось невозможным". Правда, это было сказано про танки РККА, но и мы не отставали, точнее даже шли впереди — за счет поперечного расположения двигателя наши танки были короче и при более сильном бронировании все еще легче даже тридцатьчетверки, а более широкие гусеницы — 600 вместо 500 миллиметров — еще добавляли проходимости.

В сравнении же с 400 миллиметрами немецкой четверки это конечно был прорыв — немецкие "паркетники" были не очень проходимыми машинами, из-за чего немцам приходилось возиться с различными уширителями гусениц уже в полевых условиях, а для Тигра так вообще было два комплекта гусениц — "железнодорожные" — чтобы уместиться в габариты при перевозке, и "боевые", чтобы мог ездить не только по асфальтовым дорогам, но хотя бы не вяз на грунтовках; для Т-34 же в начале 1941 года испытывали и более широкие траки — 550 миллиметров, но они имели слишком малый зазор с корпусом — всего 27 миллиметров — поэтому туда постоянно набивался снег, камни, грязь — и гусеницы постоянно слетали либо вспучивались, так что от такого широкого трака решили отказаться, но вместе с тем временно решили его все-таки выпускать (непонятно по каким причинам) — а тут война и временное стало постоянным, но — временно — в 1942 начали постепенно возвращаться к траку шириной 500 миллиметров, хотя некоторые заводы выпускали такой трак еще с осени 1941, более того — в Харькове выпускали и трак шириной 450 миллиметров — его сделали для А-43 (он же Т-34м) — следующей версии Т-34 — и он к удивлению всех неплохо выступил и в тридцатьчетверке.

Правда, тут мы поначалу действовали не от хорошей жизни — гусеницы изнашивались, ломались, а потому их требовалось переплавлять и делать новые траки. И если металла для этого хватало — и с советской, и с немецкой техники — то наши технологии оставляли желать лучшего — если советские танки могли проходить на одном комплекте гусениц и пятьсот километров, то у нас пределом были сотня-другая — отливка не давала нужного качества, а штамповка, как делали на советских заводах — была нам недоступна в массовых количествах из-за недостатка штампового оборудования.

Впрочем, еще до войны советские танкостроители также начинали переходить со штампованных траков к литым. И проблема была не только в упрощении технологии — штампованный трак получался гладким, а потому скользил в трудных условиях, и сделать оребрение на нем было сложно. Литье же позволяло создавать ребристую опору легко и непринужденно (для тех, кто владеет технологией). Поэтому уже с осени 1940 года в производство пошли литые траки "с развитой поверхностью" — хотя видел я эту поверхность — продольный выступ высотой максимум сантиметр, и отходящие от него ребра длиной сантиметров пять и высотой максимум половину сантиметра — мне все это после привычных гусеничных машин моего времени казалось таким же гладким и лысым, как и штампованные траки. Вот и советское руководство так считало, поэтому работы по тракам велись и после начала войны. Да, накопленные запасы лысой штамповки были не пущены в переплавку, как предполагалось до войны, а пошли на танки военного времени, но и литые траки развивались — появлялись новые ребра, грунтозацепы — мы насчитали порядка двух десятков модификаций траков.

Хотя с литыми траками даже на востоке все было не очень хорошо — так, распределение заказов по многим заводам и заводикам привело лишь к тому, что осенью 1941 — весной 1942 отгрузка танков постоянно срывалась из-за отсутствия траков — треть танков просто стояли на заводских площадках и ждали "обуви" — траки, поступавшие в разных заводов, мало того что лопались и ломались из-за нарушения техпроцессов, так часто не подходили по размерам ни друг к другу, ни к пальцам, даже сделанным на том же заводе. В общем, там тоже был период перестройки на военные рельсы, когда новые для себя технологии осваивало множество производственных организаций.

А сейчас на танках РККА снова все чаще ставились штампованные, а не литые траки — если для последних сталь гатфильда была обязательной, то для штамповки можно было применять и другую сталь — например, 35ХГ2, где марганца было всего два, а не тринадцать процентов, ну и до 0,7% хрома — хотя его и марганца у советских металлургов было в общем-то достаточно, так как с прекращением ленд-лиза обмен ленд-лизовскими грузами прекратился — соответственно, прекратились и поставки из СССР в США марганцевой и хромовой руд (в РИ их было поставлено в США — то есть по тому же ленд-лизу или в качестве его оплаты — 30 и 300 тысяч тонн соответственно, всего же только в годы войны обратные поставки из СССР в США составили 20% поставленного к нам — и именно эти поставки помогли Штатам существенно поднять свою промышленность, в том числе производство танков, которые поначалу трескались и кололись как стеклянные). Впрочем, для литых траков тоже подобрали сталь, которая не требовала много марганца и держалась приемлемое время — то есть до момента подбития танка. Но — сами по себе литые траки были менее прочны чем штампованные, а потому еще до войны их толщина — без учета оребрения — была увеличена с трех-пяти до восьми-десяти миллиметров. Трак потяжелел, вес танка неуклонно повышался — вес только двух гусениц у Т-34 был за две тонны — по тонне на каждую сторону. А к этому еще добавлялись большие а потому тяжелые катки — сам опорный каток — 125 килограммов, вместе с балансиром — 200, то есть та же тонна только на катки, а еще ленивец 220, ведущее колесо 150 — снова почти полторы тонны на одну сторону, а еще пружинная подвеска, также требовавшая много металла — для брони оставалось все меньше веса.

Мы же начали делать траки из того что было — из прокатанных стальных полос — к лету 1942 у нас вовсю шли работы по изучению и освоению прокатного дела, поэтому рабочих коллективов, небольших прокатных станов — уже хватало. И надо было использовать их учебную продукцию. Так почему бы не попробовать делать траки ? Попробовали. Порубив прокатанную полосу на траковые плиты, автогеном делали вырезы для проушин, сворачивали их в трубки, сваривали, приваривали ребра на подошву, гребни ... в принципе — работало, ломалось с той же частотой — то есть начало вполне хорошее. Но трудоемкость явно надо было снижать. Отказались от операций резки-гибки и начали приваривать отдельные трубки, благо что прошить короткие стальные чурбачки было несложно, да и результаты ученичества трубопрокатчиков — их тоже надо было куда-то девать, и если удается их пристроить не в переплавку, а на более нужное дело — это совсем хорошо. Трубки начали отваливаться — чтобы не мешать движению катков, их требовалось приваривать заподлицо с верхней частью трака — в результате трубки как бы образовывали выступы на нижней части — получались практически грунтозацепы, что хорошо — но они же воспринимали основные нагрузки, и сварные швы иногда не выдерживали — а это плохо. И ничем с верхней стороны их не подпереть — там должен кататься каток. И возвращаться к резанию заготовок не хочется. Начали приваривать на нижней поверхности продольные — если смотреть по ходу движения — ребра жесткости — они и укрепляли пластину трака, так что та меньше изгибалась и соответственно меньше воздействовала на сварные швы, и немного — концевыми швами — укрепляли и сами трубки. Ну и заодно были дополнительными грунтозацепами, работавшими на поперечных перемещениях трака. Тоже неплохо. И, шутки-шутками — такая конструкция оказалась вполне работоспособной — траки стали трескаться даже меньше чем старые довоенные — все-таки везде применялся прокат, а сварной шов, правильно отпущенный индукционным нагревом, был даже покрепче литой стали — по сути это тот же электрошлаковый переплав. И, самое главное — удавалось избавиться от литейных проблем, при этом сварочные, прокатные операции, и даже установка деталей под сварку — все это вполне автоматизировалось — детали были небольшими, и для их соединения практически везде применялся электрический ток, который легко контролируется автоматикой, а потому и процессами можно управлять с высокой точностью, то есть быстро и без брака. Да, само изготовление трака требовало множества операций, но на круг по времени выходило ненамного больше чем при литье — там ведь надо подготовить сами формы, а затем дать металлу остыть, затем его надо отпустить — тоже забот хватало.

Причем наши конструктора на этом не остановились — они начали приваривать с обоих краев и по центру нижние пластины, которые перекрывали пространство между соседними ребрами жесткости (а потому пластины можно было нормально приварить) и вместе с тем они соединялись с трубками пальцев более длинными участками по сравнению с ребрами — на нижней поверхности трака получались как бы три замкнутые коробки и две впадины, соответственно, жесткость трака еще повысилась и стало возможным уменьшить толщину металла — наш трак вдруг стал по весу меньше чем даже довоенный для Т-34. А по стойкости — гораздо лучше. Причем не только на изгибные усилия, но и на истирание.

Ведь самый распространенный из твердых абразивов — кварцевый песок — имел твердость до 850 кгс на квадратный миллиметр, тогда как твердость борированной стали начиналась от 1500 кгс. Это гораздо выше чем даже у цементированной с ее твердостью в 620-650 кгс на квадратный миллиметр. Причем мы опытным путем выяснили, что цементирование стали Гатфилда, которую обычно и применяли для изготовления гусениц, эффекта не давало — эта высокомарганцевистая сталь после цементации просто теряла способность к наклепу под действием усилий — а ведь именно из-за такой способности она собственно и была высокоизносостойкой. И для меня было странным, что борирование тут не применял практически никто — даже немцы — для меня-то бор был одной из важных добавок для упрочнения стали. И так как буры тут хватало, то и установки по электролизу расплава буры на стальных поверхностях у нас вскоре стали распространены широко — и прежде всего для производства гусениц. Эта технология позволила нам полностью отказаться от применения стали Гатфилда в гусеницах и пустить сталь с достававшихся нам гусениц на другие механизмы, также требовавшие устойчивости к истиранию — прежде всего на разные промышленные, карьерные и шахтные транспортеры, мельницы, дробилки и тому подобное — не все мы еще могли защищать износостойкими покрытиями — прежде всего из-за недостатка аппаратуры, людей и технологий, так что внезапные поступления больших количеств износостойкой стали оказались полезной добавкой для нашей промышленности. И пробег новых гусениц у нас уже достигал двух тысяч километров — больше пока никто не пробегал так как прошло слишком мало времени. Этим мы почти достигли довоенных показателей советских танкостроителей — тогда гусеницы держали две, и даже три тысячи километров. Правда, дело было зимой, наши же гусеницы были проверены летом, когда вокруг особенно много песка, причем — на наших территориях, а не, скажем, на Украине, где песка не так чтобы много — черноземы и лесс его надежно прячут под своими толстыми слоями.

Впрочем, как я отмечал, и на восточных заводах постепенно отказывались от стали Гатфилда и все более широко начинали применять цементацию и закалку токами высокой частоты. Так-то закалка ТВЧ была предложена инженером Вологдиным еще в двадцатых годах — до революции и после он занимался высокочастотными и мощными генераторами, но не для металлургии, а для радио — и при этом наблюдал (и он, и другие), как от таких радиочастот высокой мощности раскалялись докрасна металлические детали — вот и предложил применять радиочастоты в новой области. Но так как сам он не был металлургом, то тру-металлурги скривили нос, объявили его дилетантом, а технологию — ненужной. "А то ходють тут всякие ..." И только в тридцатых, когда дореволюционная белая кость, привыкшая смотреть в рот западу, была подвыбита из производств и заменена новой порослью, которым было не западло пробовать новые идеи — тогда закалка деталей ТВЧ и начала развиваться, что дало эффект и тогда, и особенно сейчас, во время войны — так, если раньше одну из деталей танка закаливали 30 часов, то с применением ТВЧ эта операция стала занимать 37 секунд — просто ее теперь не требовалось прокаливать всю и затем ждать остывания. То же и с танковыми гусеницами — им технология зашла еще лучше.

Причем наши конструктора разрабатывали и другие схемы траков. Сейчас общепринятой в советском танкостроении была схема с последовательным соединением траков — то есть один и тот же палец последовательно проходит в проушины соседних траков и таким образом их и соединяет — одним пальцем на каждое сочленение двух траков. Но есть и параллельная схема, при которой каждый трак в каждом сочленении имеет свой палец (то есть по два пальца на трак и по два пальца соседних траков на одно сочленение), и траки соединяются между собой толстыми скобами, которые оборачиваются вокруг пальцев соседей в двух-трех местах — как правило по краям и в середине. В принципе, так получалось более технологично — проушины для пальцев можно было сворачивать из корневого металла самого трака, лишь делать небольшие вырезы под скрепляющие скобы, а то и вовсе делать половинчатые траки, которые оставят посередине зазор для скобы — технологичность такого решения была зашкаливающей — тут даже резать ничего не надо было бы — просто сделать выступающий за края трака палец. Но вот что нас смущало, так это уменьшенная опорная поверхность при той же ширине — если при последовательном сочленении траков их проушины перекрывали впадины соседа, то при параллельном такого перекрытия не было, и между соседними траками образовывалась щель. Частично она перекрывалась скрепляющими скобами, но лишь частично, в общем же дырень была приличной, а если делать трак из двух половинок — дырень только увеличивалась. А этих дыреней в траке и так-то хватало, особенно у немцев — те старались облегчить свои траки, поэтому делали их ажурными, особенно по краям — то есть уменьшали опорную поверхность при и так-то небольшой ширине трака — в Европах по брусчатке нормально, а у нас климат другой. Ну да ладно — нам же лучше. Так мало того что параллельное соединение уменьшало опорную поверхность, так еще по результатам пробегов расход топлива был выше на десять процентов, динамика разгона — меньше на те же десять процентов по сравнению с гусеницами на последовательных сочленениях. Хотя — да, технологичнее, не отнять. Надо думать, выяснять почему расход топлива выше — у наших конструкторов была теория что повысившаяся ажурность пропускает через себя больше грунта, соответственно, траку труднее выдраться при передвижении и на это расходуется больше мощности — но все это надо было проверять пока непонятно как — сейчас пытались приладить динамометры и датчики давления, но там пока все отваливалось чуть танк трогался с места. Ладно, работы по глубокому изучению гусеничных движителей все-равно надо было когда-то проводить — таких движителей потребуется просто море — так пусть начинают сейчас.

Но не траком единым движется танк, с колесами была та же история — на доставшихся нам советских танках они были литыми и штампованными, наши же литые колеса выходили ... так себе ... ломались и трескались — это те, что не пошли сразу в брак. А таких поначалу было до ста процентов, да и потом восемьдесят процентов считались приличным результатом — все-таки грамотных литейщиков у нас поначалу было не так много, и большинство из них занимались двигателями, с которыми было все-таки проще, тогда как колеса — слишком уж объемное, но при этом относительное тонкое изделие, на которое воздействовали мощные и вместе с тем переменные нагрузки — не только продольные, но и поперечные. Поэтому, как только пошла автоматическая сварка, тут же начались попытки приспособить ее и для выделки колес. Для этого нужен прокат — собственно колесных дисков, дисковых ободов, которые будут катиться по гусенице. Но советские колеса были с конусностью, про которую наши прокатчики сразу сказали "Не, нафиг". Хотя сейчас — в 1943 — и на советских танках некоторых заводов шли колеса с прямыми дисками, но само расположение элементов колеса было все-равно странным — диск по прежнему крепился к внутреннему (относительно центра гусеницы) краю обода, а не шел по его центру. Соответственно, нагрузки в системе диск-обод были очень неравномерны, скошены к внутреннему краю парного колеса, поэтому советским танкостроителям приходилось добавлять большие ребра жесткости, которые шли от центра диска к его краям и крепились к ободу — сваркой, если колеса были сварно-штампованные, либо литьем, если это были цельнолитные колеса — каждый танковый завод делал что мог и умел, то есть единообразия все-равно не было. И так как такое взаимное расположение деталей колеса казалось странным, а повторить цельную конструкцию мы все-равно не могли, то это и было первым, что попытались исправить наши недо-конструктора.

Они стали приваривать обод посередине диска, что, конечно, существенно улучшило действовавшие в системе силы, позволив уменьшить ребра жесткости до совсем небольших величин. Но тут и выяснилось, зачем советские конструктора делали именно так — два колеса образовывали своими слегка конусообразными дисками как-бы пирамиду — если смотреть спереди или сзади — и в этой пирамиде направляющий гребень гусеницы скользил и никуда не вываливался. Точнее — вываливался, но гораздо меньше чем он начал это делать на наших "улучшенных" колесах — "конус" обычно вправлял на путь истинный гребень проходящего в нем трака, а тот тянул на этот же путь и последышей — так траки, постоянно вправляемые колесами, и бегали друг за дружкой. И вот — когда такое вправление уменьшилось, гребни стали вываливаться из ряда, подставляться под колеса, и те могли и вправить трак обратно, а могли наехать на него и поломать гребень, а то и выпихнуть наружу или наоборот ближе к борту — гусеницу перекашивало, выворачивало, а если был неплохой разгон — то и ломало. Дело усугублялось тем, что у нас гребни были гораздо меньше чем на Т-34, так как протягивание гусеницы шло по другому принципу. Пришлось менять гребень — делать его потолще в основании, чтобы он сам стал "утерянной" при оптимизации колес пирамидой, что вскоре привело к тому, что гребень разделился надвое — между парой гребней появился зазор, а они сами стали еще меньше по высоте и их обращенные к колесу поверхности получили больший наклон от колеса к центру гусеницы — чтобы уже они сами себя вправляли в промежутки между ставшими прямыми колесами.

Тут мы были в своем праве, так как это советским танкам требовался высокий гребень, так как именно за него ведущее колесо Т-34 тянуло всю гусеницу. Мы же делали цевочное, а не гребневое зацепление гусеницы за ведущее колесо, поэтому высокий гребень — чтобы он был широким, прочным и ухватистым — нам был не нужен. Причем и тут ввели несколько улучшений. В советских танках применялось так называемое специальное зацепление, когда шаг гусеницы был чуть меньше шага зацепов ведущего колеса — это обеспечивало более длительную работу по мере износа и следовательно растяжения гусеницы, но вместе с тем тяговое усилие от колеса передавалось гусенице только через зуб, который выходил из зацепления — схема была очень нагруженной. Мы же сразу начали работы по цевочному зацеплению, когда ведущее колесо тянет гусеницу за ее пальцы, а не за выступающий гребень, как в Т-34 — просто такое зацепление было распространено в мое время, а значит этим временем было проверено, то есть лучше. И при таком варианте зацепления наши конструктора вскоре разработали схему, по которой зацепление происходило сразу за несколько зубьев — благодаря их форме они сначала зацепляли траки верхней частью зубца, а затем, по мере его подъема, точка зацепления перемещалась все ближе к корню зуба, по прежнему принимая от него усилия. В результате тянущее усилие передавалось мало того что тремя точками на одном траке — по краям и в центре, так еще и сразу несколькими траками, и соответственно снижалась нагрузка на каждый отдельный трак — причем значительно — раз в десять.

Соответственно, и гребни у нас стали поменьше, зато двумя рядами — побочным эффектом более широкой базы стало увеличение устойчивости гусеницы на катках — теперь ее удерживало более широкое плечо сил — не на ширину гребня — сантиметр-полтора — а на расстояние между двумя гребнями — пять сантиметров. Правда, такая работа повысила требования к точности крепления гребней — если раньше после приварки гребня увод его вершины допускался до пяти миллиметров, то нам требовалось обеспечить не более двух миллиметров, причем в основном было допустимо отклонение к центру гусеницы, во внутреннюю сторону от каждого из двух колес одного катка — чтобы они не наезжали каждое на свой гребень. И тут справились — стали приваривать гребень сначала по коротким сторонам его основания — то есть по передней и задней — если смотреть по ходу движения, затем по внутренней — то есть обращенной к центру гусеницы, и уже затем по внешней, обращенной к колесу — обварка по коротким сторонам сначала закрепляла гребень, последующая обварка по дальней чуть смещала гребень в сторону от колеса — то есть к центру гусеницы (напомню, в нашей гусенице стало два гребня), ну и обварка ближней к колесу стороны проводилась уже на практически закрепленном предыдущими швами гребне, так что тепловые и усадочные деформации от нового шва были совсем небольшими и утягивали гребень обратно к колесу совсем на чуть-чуть.

Вообще, чем дальше, тем все больше наши технологи увлекались автоматической сваркой. Так, те же колеса проходили несколько этапов эволюции. После перехода на плоские диски с приваренным оребрением все некоторое время были довольны. Вот только в ряде условий диски гнулись и ломались, особенно когда танк шел юзом по склону. "Надо увеличить толщину диска до сантиметра, а лучше до полутора или даже до двух" — подумали конструктора. "Но тогда увеличится вес ходовой части" — продолжали они размышлять — "значит, надо делать вырезы в диске чтобы облегчить колеса" — в общем, начали делать вырезы, благо что в 1942 СТЗ выпускал примерно такие катки — уже прямые диски, с небольшими ребрами жесткости и отверстиями для облегчения катка. Вот только у них эти диски были литые, у нас же, с нашими прокатно-сварными конструкциями, все это очень снижало технологичность. "Не" — сказали конструктора — "фигня получается" — и перешли вообще к спицевой конструкции — стали прокатывать прутки и затем приваривать их к ступице и ободу — как в телеге. Тогда-то и прозвучала мысль — "А зачем нам такие большие катки ?".

А и вправду ... мы-то, делая свои конструкции, отталкивались от БТ и Т-34 — там диаметр катков был 830 миллиметров — еще немного — и метр. Понятно, что такие большие конструкции изготовить было сложно, но нам-то этого по идее и не требовалось — это на БТ и затем на Т-34 большие катки ставились из расчета на высокие скорости, но по факту высокие скорости на марше не обеспечить, на поле боя — тем более, поэтому, в теории, катки можно ставить и поменьше — дефорсировали же мы двигатель чтобы повысить его ресурс, пусть и в ущерб снижению максимальной скорости (при этом средняя — что маршевая, что боевая — все-равно осталась на том же уровне что и на бывших у нас тогда Т-34) — так почему бы не посягнуть и на катки ? Но и 300 миллиметров как на катках от Т-26 — это как-то маловато. "А вот полметра — в самый раз !" — сказали конструктора — и сделали каток диаметром 47 сантиметров — "Чтобы был взаимозаменяемым с катками самого массового немецкого танка !" — так сказали конструктора и добавили — "А то вон — на Т-34 ставят же катки от Пантеры — и ничего, ездят ...". Там и вправду разница была всего три сантиметра в пользу Пантеры, зато у Т-34 — более широкая ступица и больше крепежных болтов — ну так ПТРЗ — подвижные танкоремонтные заводы — легко справлялись с задачей — растачивали, досверливали, обтачивали что надо — и немецкий каток начинал воевать против своих создателей — зря что ли они слизали свою конструкцию с Т-34 ?

У наших конструкторов, впрочем, идея не выгорела — уже в сорок втором наши гусеницы были шириной полметра, а немецкие четверки даже последних моделей ездили на 40 сантиметрах — то есть между катками надо ставить втулку, чтобы они попадали на свою гусеничную беговую дорожку. Но там еще и ступица, и крепления — переделок слишком много, да и немного было тех катков-то — что были — шли на замену самим затрофеенным четверкам, а тех что не было — их и не поставишь. Но конструктора не унывали, благо что технологические возможности постоянно возрастали, а крупные колеса были все-таки привлекательнее в плане меньшего количества собственно катков на сторону. Поэтому, накинув с десяток сантиметров, стали клепать колеса диаметром 55 сантиметров, внеся ряд дополнений, и прежде всего — в производство спиц — их стали делать не из сплошного прутка, а из трубки диаметром 5 сантиметров и со стенками толщиной в сантиметр, благо что прошивочный автомат для таких коротких бочонков был уж создан, и вместе с тем жесткость конструкции была просто запредельной — ни одно колесо ни одного танка мира не имело такого разнесения жестких элементов, поэтому и спиц было достаточно шесть штук, но сделали восемь "на всякий случай" — и такие случаи показывали, что даже попадания бронебойных снарядов не выводили колеса из строя — да, отдельные спицы могло перерубить начисто или отгрызть часть — как у эппловского яблока (только оно пострадало не на войне) — но само колесо продолжало работать. Да и обод, ступица — все это начали раскатывать в замкнутую деталь целиком из раскаленной заготовки, то есть уже отсутствовал сварной шов — колесо стало еще прочнее. В принципе, для танка было бы достаточно и одного такого колеса на каждый каток, но мы все-равно ставили спаренные — тут и запас прочности, и повышенная устойчивость гусеницы на катках — все-таки она удерживалась широкой базой, двумя гребнями, поэтому даже мехводы-новички, когда пытались дрифтануть — и те редко теряли гуслянку. Ну а сварочные автоматы — пусть и медленно, но большим количеством — уже давали потребное количество колес. Зато наконец-то удалось избавиться от необходимости в литейке — всей этой подготовки смесей, набивке форм, расплавлению и заливке металла, его остывания, отправки брака в переплавку — при прокатке и сварке брака было гораздо меньше. Ну, когда отладили производство.

ГЛАВА 25.

Но — прогресс в разработке ходовой части это хорошо, но ведь танк — это ездящая пушка, и в плане применявшегося на новой бронетехнике оружия у нас тоже шли немалые изменения.

Так, нехватка стволов заставляла нас ускоренно вводить гладкоствольные системы с оперенными снарядами — мы растачивали износившиеся стволы, слегка увеличивая их калибры и старались ставить все-таки зенитные от советских зениток калибра 85 миллиметров либо от немецких 88 — в результате калибр наших новых орудий был 92 миллиметра за счет стачивания нарезов — мы наконец переходили к двум танковым калибрам вместо чуть ли не дюжины — пары советских 76,2 и 85 и пары немецких 75 и 88 — раньше-то часть самоходок комплектовалась советскими зенитками калибра 85 миллиметров, часть — немецкими калибра 88 миллиметров, ставили и советские 76-миллиметровки — причем не только зенитки, но и от обычных дивизионок, что со стволами подлиннее, шли и немецкие, французские 75 миллиметров, были и наши 57, и немецкие 50, даже полковушки с короткими стволами — для работы по пехоте и легкой бронетехнике, и даже советские сорокопятки и чешские сорокосемки — для танковых засад либо стрельбы по легким танкам и бронетранспортерам — нормально, а оба предыдущие года все наши помыслы только и были о том, чтобы набить как можно больше немецких танков. Поэтому — самоходки — на первом месте, тем более что они гораздо проще в изготовлении, не говоря уж о переделке из танков, а танки шли по остаточному принципу. Но шли — все-таки в наступлении их вращающийся независимо от хода движения ствол был очень полезен — перенести огонь на фланг по открывшейся пулеметной точке и вместе с тем не подставлять весь борт огню — это полезный навык. И вот сейчас, постесав нарезы у многих таких стволов, мы и начали переходить на гладкостволы уже массово — до того-то были только эксперименты.

Ведь к осени 1943 "лысых" стволов средних калибров от 75 до 88 миллиметров у нас уже было под четыре тысячи штук — и советских, и немецких, а более мелкие калибры шли либо на химическое или физическое оборудование высокого давления, либо в переплавку. И это количество уже даже превышало количество платформ, на которые их можно было бы ставить — ведь для них не особо подходили легкие платформы от советских БТ и Т-26 или немецких единичек и двоек, да и тройки были так-себе-основанием для такого мощного орудия — даже если подвеска не поломается от выстрела, то раскачивать и шатать машину будет долго, что снижает боевую скорострельность до двух-трех выстрелов в минуту — для борьбы с танками это не очень хорошо, поэтому без выносных ригелей тут точно делать нечего, а с ригелями машина теряла возможность быстрой смены позиций — а ведь сейчас высокая подвижность была важна как никогда. Так что неудивительно, что и на новую технику пошли именно такие стволы — причем и на танки, и на самоходки — мощные противотанковые средства были актуальны как никогда, а такой калибр все еще позволял бороться с немецкой бронетехникой, проблему представляли разве что новые немецкие самоходки на базе Пантеры и Тигра — с толстой лобовой броней, да еще наклонной — они не брались старыми бронебойными снарядами из старых — нарезных — систем в лоб ни с какой дистанции, разве что с самой ближней. На которой и нас можно было взять точно так же.

Да, у советской зенитки калибра 85 миллиметров заявлялось, что ее бронебойные снаряды якобы на дистанции в километр берут сто миллиметров брони — то есть лобовуху Тигра — при попадании под углом 90 градусов. Вот только чтобы обеспечить такой угол, орудию требовалось стоять ровно по фронту танка, а танку — ровно без наклонов и поворотов. Но — орудия — то есть самоходки — как правило изначально расставлялись из расчета стрельбы с флангов по бортам наступавших танков, и даже если танк вдруг начинал двигаться точно на орудие, то все-равно присутствовали какие-то повороты и наклоны корпуса и башни — полигонных условий нам никто предоставлять не собирался. А стрельба с флангов означает стрельбу на дистанциях в полкилометра и менее — когда наступающая волна будет проходить более-менее мимо — не будешь же стрелять по танкам на противоположном фланге — до них в начале атаки может быть и три километра — даже если их наблюдению не мешают холмы и леса, то на таких дистанциях рассеивание уже довольно велико, и стрелять особого смысла нет. Да и в борт поразить немецкие танки стало труднее — с появлением у них много новой техники немцы начали применять нашу же тактику — массировать танковые атаки с поддержкой самоходками, да ставить строй с вогнутым центром, чтобы когда он приблизится к нашим окопам на полкилометра, оба края танкового строя уже подходили бы к нашей обороне (ну или один — если другой край не защищен холмами либо перелесками от обстрела с другой стороны) — в такой ситуации, пока подбираешься во фланг одному танку, к твоему флангу в это же время подбирается другой танк. Да, холмы-перелески пока сглаживали проблему — отстреляться на ближней дистанции — хоть в борт, хоть в лоб — и драпу, иначе подберется уже немецкая пехота. Но все время бегать — тоже не выход — нужна возможность бить немца в лоб с дальних дистанций, пока они сами могут ставить только гаубичный огонь на подавление, а не стрелять прямой наводкой.

Причем сам немец нам в этом тоже особо помочь пока не мог — у старых немецких зениток калибра 88 миллиметров пробиваемость была все той же — то есть такие стволы, хотя и приходили к нам от немцев регулярно, в некоторые дни аж по десятку-полтора штук, но уже не давали нам каких-то преимуществ — ну, кроме того что этот ствол теперь будет стрелять по немцам, а не по нам, а у новых — с длинными стволами и снарядами со вдвое увеличенным количеством пороха — на километре заявлялось 160 миллиметров пробития, а на двух с половиной километрах — 100 миллиметров, подкалиберным же с километра он пробивал 200 миллиметров, а с двух — 150. Но это — по немецким данным, то есть для высшего командования, чтобы получить награды и бабло, и для солдат, чтобы по прежнему были уверены в превосходстве немецкой техники и не парились по пустякам (а не смог подбить русский танк — сам виноват — тебе дана лучшая техника и, если выживешь — не спорь). То есть эти цифры надо проверять и еще раз проверять. Но несколько захваченных нами пушек пока дали неоднозначные результаты — когда-то пробивали, когда-то — нет — мы еще набирали статистику. Хотя косвенные признаки — резкое увеличение случаев повреждения а то и подбития нашей бронетехники — да, говорили о как минимум вдвое возросшей бронепробиваемости немецких орудий.

Так что, когда мы получим от фрицев достаточно таких стволов, проблема с недостаточной пробиваемостью наших орудий может и пойдет на спад. Но немецкая армия — слишком уж ненадежный поставщик вооружений — сегодня — густо, завтра — пусто, поэтому делать расчет только на них — это неверно, нужен все-таки собственный источник стволов, то есть импортозамещение, точнее — трофеезамещение. Но, как я отметил выше, наши существующие стволы мало того что уже прилично поизносились, но к тому же они уже не давали того преимущества что было раньше, да и кумулятивами танки брались только после того, как осколочными снарядами раздолбаем их противокумулятивные решетки и экраны — дело долгое и кропотливое. По идее, нужен бы калибр орудий побольше, вот только достаточно длинных стволов более высоких калибров у нас не было — как я отмечал ранее, собственное производство артиллерийских стволов мы пока налаживали, и единицы выпуска в сутки вопроса не решали. Так что проблема борьбы с новой немецкой техникой пока частично решалась высокой маневренностью и проходимостью нашей техники, а основную ставку в дальнейшем мы делали на новые боеприпасы.

И работы над ними мы начали еще весной сорок второго. Первым делом, мы начали осваивать обычные подкалиберные снаряды — пока еще стабилизированные вращением, то есть для нарезных стволов. Нам было от чего отталкиваться — в это время было уже много конструкций таких снарядов — и советских, и немецких. Но все они были с неотделяющимся поддоном — то есть к цели летел снаряд обычного калибра, но не целой болванкой, а составной из сравнительно тонкого но твердого подкалиберного сердечника и отстоящей от него оболочки. За счет пустот между внешним корпусом и сердечником вес такого снаряда был меньше, поэтому он разгонялся в стволе до более высокой скорости, при ударе о броню внешний обтекаемый корпус просто сминался, а уже только сердечник и начинал пробивать себе дорогу сквозь металл — и за счет более высокой скорости, более высокой твердости и меньшего поперечного сечения делал он это более успешно чем обычные бронебойные снаряды. Правда, это если он не рикошетил и если до цели было не слишком далеко — так как снаряд был более легким, то и скорость он терял быстрее. Были и снаряды катушечной формы — то есть обтекаемая передняя часть с кольцами, которые удерживали снаряд в стволе, затем — проточка боковин, чтобы облегчить сам снаряд и вместе с тем сохранить прочность оболочки, чтобы она могла выдержать нагрузки внутри ствола, и в задней части — снова выступ с кольцами, которым снаряд удерживался и разгонялся в канале ствола — так вот если вся эта конструкция вылетала из ствола, то своими выступами-впадинами она начинала гораздо сильнее тормозить о воздух, соответственно, еще быстрее теряла скорость. Зато по сравнению с оболочечным снарядом была проще в изготовлении.

Эти недостатки я и предложил устранить, сделав отделяемые поддоны. То есть снаряд разгоняется в стволе пороховыми газами, которые давят на обхватывающие снаряд диски и раскручивают его, а после выхода из ствола диски под напором воздуха отделяются и снаряд — то есть один сердечник — летит дальше в одиночестве — и так как его сопротивление теперь гораздо ниже, то и летит он и гораздо дальше, и дольше сохраняет скорость.

Ну вроде бы красота, только снаряд нифига не летел. Точнее — летел, но кувырком и по заранее неопределенной траектории. Не мог, гадина, как следует раскрутиться в нарезах и соответственно не получал стабилизации. Все из-за того, что у нас не получалось совместить надежное крепление поддонов внутри канала ствола — чтобы они могли раскрутить и сердечник — с таким же надежным отделением поддонов при вылете. То есть у нас получалась либо раскрутка, либо отделение — но не все вместе. А я-то, когда видел как здешние подкалиберные снаряды тащат на себе всю оболочку до самой цели — еще считал местных инженеров недалекими людьми. И в очередной раз сел в лужу. Да, оказывается, не просто так они оставляли все на месте — по другому просто не получалось, и деваться было некуда, так как требования военных были четкими — нарезы и только нарезы — даже не-к-ночи-будь-помянуты динамореактивные пушки Курчевского — и те были с нарезами — ну да его и его покровителя и грохнули в том числе за них, да и мне поначалу доставалось за "мой" СПГ-82 — с одной стороны за курчевщину и тухачевщину, а другой — за отсутствие нарезов, на что я всегда отвечал "В минометах тоже нарезы хотите ?", и в свою очередь подумывал, что уже даже в это время военным без серьезного технического образования выше определенного уровня подниматься по должностям просто нельзя — и Тухачевский был в этом отличным примером и жупелом — чуть что — и можно было прожектеров и ретроградов пугать тухачевщиной — он подходил под оба определения. Но я-то — не местный военный, я мог выставить и другие требования к оружию. Тем более что у нас тогда уже скопилось несколько десятков стволов со стершимися нарезами — вот на них мы и стали отлаживать гладкоствольные схемы.

Со стабилизацией я особо не заморачивался — оперение уже было известно на минах, поэтому и для снарядов оно не вызывало вопросов. Впрочем, гладкоствольные системы — минометы — также были тут известны — в общем, после некоторых недоуменных скорее не вопросов, а просто хмыканий, дело пошло. Да, пришлось повозиться со способами крепления оперения, материалами и креплением поддонов, навеской пороха — за четырнадцать месяцев мы отстреляли наверное под десять тысяч снарядов прежде чем признали схему "пригодной для начала более широкого испытания в войсках". Понятное дело, что на испытаниях стреляли хотя и стальными снарядами, но без особой обработки — по сути отрубали от лома очередной кусок, стачивали наконечник под обтекаемую форму — и пуляли. Потом кто-то внес рацпредложение — зачем портить ломы если можно просто брать стальные обрезки — и дело пошло еще быстрее, а то дворники уже начинали ругаться и даже гонять испытателей от своих сараев — хорошо дело было летом, и к зиме запас ломов на производственно-испытательном полигоне был восстановлен.

И уже к зиме же 1942/43 были получены первые обнадеживающие результаты — поддоны отделялись в 80% выстрелов, из них снаряды летели в сторону цели в 70% случаев, из них в щит размером два на два метра на дистанции в километр попадали в 50% долетевших, из них гарантированное пробитие — 80% осколков за броней — давали 80%, еще 10% — меньше 80% осколков, и 10% попавших уже в бронецель рикошетили либо не пробивали — то есть цель на дистанции в километр могла быть поражена в 25% выстрелов. Ну, неплохо, неплохо. Не фонтан, конечно, но уже что-то — по крайней мере, у танкистов начинал вырисовываться новый вполне рабочий инструмент, который, в отличие от старых, давал надежды на дальнейшее повышение эффективности — ведь уже такая низкая вероятность была выше вероятности других средств на таких дистанциях. И дальше уже шли выяснения почему все-таки еще сминается оперение, перекашиваются в канале ствола поддоны, или почему они не отделяются после вылета из ствола, хотя должны, а оперение — наоборот, хотя не должно, какой угол закрутки выставить у оперения чтобы своим вращением снаряд как-то компенсировал некоторую косорылость своей формы и масс — работы хватало, даже несмотря на то, что раньше все это уже проделывали, но то было для малоскоростных и малонагруженных выстрелом снарядов — для РПГ и РС. Хватало работы и по подбору материала, степени затупления передней площадки наконечника — чтобы он своими гранями на передней поверхности вгрызался в броню и не соскальзывал с нее, а наоборот поворачивался в сторону более прямого угла, но также — чтобы не слишком сильно, а то уже слишком большие вращательные усилия могли поломать снаряд, когда тот внедрится в броню достаточно глубоко. Да и крепление аэродинамического обтекателя тоже требовалось отработать.

Это при том, что и сами испытания новых снарядов были делом непростым. Поначалу-то стреляли все более увеличивавшимися навесками пороха — шли постепенно, мелкими хотя и частыми шажками, прибавляя к дульной скорости по 30-50 метров в секунду каждые два-три дня, чтобы не слишком различались условия по сравнению с прошедшим этапом, то есть чтобы сохранить преемственность разработок. А когда появились первые наработки уже по сердечникам из бронебойной, а не конструкционной стали, решили испытать их на настоящей технике, благо что трофейщики подогнали почти непокоцанный Тигр. Так его поставили на горушке — "чтобы было лучше видно" — и — бац! бац! бац! — отстрелялись, правда без видимого эффекта — и пошли смотреть. И было на что. Из трех снарядов в Тигр попал один — зато навылет через башню — внутри все покоцано осколками — экипажу точно была бы хана — но самого снаряда не было видно. Так и не нашли. Первый прошедший мимо снаряд также не нашли. А второй из тех которым промазали нашли аж за 30 километров от полигона, да и то только потому что он попал в какой-то сарайчик и хорошо что никого не пришиб, хотя и напугал. Да, из-за сравнительно большой массы и малого сечения снаряды могли усвистать за десятки километров, поэтому дальше испытания проводили только по траекториям стрельбы сверху-вниз.

Да и по их мощности еще стоило подумать — нужно ли нам сквозное пробитие Тигра навылет или достаточно только чтобы проникнуть внутрь и там все как следует разворотить ? Но с появлением у немцев новых самоходок с толстым и наклонным бронированием вопрос отпал сам собой — этих и так-то не все снаряды брали — бывали и рикошеты — так пусть хоть повысим вероятность пробития, раз вероятность попадания снизилась — да, по сравнению со снарядами, стабилизированными быстрым вращением, точность у этих — хотя тоже вращающихся, но гораздо медленнее, лишь для компенсации неточностей в изготовлении — так вот у них точность снизилась процентов на двадцать, но уж если попал — пробитие было гарантированным на 90%. А это тоже немало — танкисты аж светились — еще бы — снова возвращались славные деньки их всемогущества — ведь новым снарядам, в отличие от кумулятивных, всякие экраны и решетки на немецких танках не были помехой от слова "вообще" — как ранее броня была не помехой кумулятиву. Тем более что к лету вероятность долета до цели была повышена с 56% до 82% — это не попадания в цель, а что именно долетит на нужную дистанцию, нормально отделив поддон и не потеряв оперение. Попасть в цель — это отдельная песня.

Которую, впрочем, наши снаряды насвистывали также все более уверенно, тем более что падение точности несколько компенсировалось увеличившейся настильностью траектории. Так, если из старой — то есть нарезной — танковой пушки Ф-34 бронебойный снаряд вылетал со скоростью 650 метров секунду, то новый оперенный подкалиберный из почти такого же орудия (расточенного до 80 миллиметров), давал на выходе уже 1000 метров в секунду — и за счет собственной легкости, и за счет гладкости стенок — порох не расходовал свою энергию чтобы преодолеть нарезы — только толкал снаряд. Это было даже выше нового катушечного подкалиберного, что был принят для Т-34 летом 1943 года — у него скорость была 950 метров в секунду, но вот стрелять им можно было всего на полкилометра — слишком уж легкий — всего три килограмма вместо шести, и вместе с тем с гораздо худшими аэродинамическими характеристиками чем даже старый бронебойный. Наши же стрелы при диаметре сердечника всего 30 миллиметров были длинными — 60 сантиметров, и хотя даже легче катушечного — всего два килограмма с оперением, но аэродинамическая форма была просто космической. Поэтому снаряды и на двух километрах — если попадут — могли подбить даже Тигр, даже в лоб, хотя новые самоходки могли и не взяться — на таких дистанциях они были добычей уже следующего класса орудий — калибра 92 миллиметра, которые были получены из стволов 85-88— там скорость выхода стрелы из ствола была уже 1100 метров в секунду — чуть побольше чем у подкалиберной катушки нового 85-миллиметрового орудия на Т-43, но она могла работать всего до 800 метров, хотя там еще и продолжались испытания и улучшения. Причем у наших снарядов калибра 80 миллиметров (экс-75-76,2) даже тысяча метров в секунду была не пределом — мы поставили такое ограничение для рабочих снарядов только из-за оперения — на более высоких скоростях оно отваливалось уже слишком часто — так, на 1100 метрах в секунду оно отваливалось в половине случаев, на 1200 — уже в 80%. Но я рассчитывал, что уже к зиме 1943/44 года мы получим скорости в 1100 — ведь на более высоких калибрах уже и такая скорость работала, но там оперение крепилось на большей площади снаряда.

Пока мы эти снаряды придерживали, копили, чтобы не засветить раньше времени, и затем применить их — внезапно, массово и потому сокрушительно — как показывала практика, через две-три недели после появления у нас очередной новинки немцы уже могли собрать статистику о том что "что-то не так" и затаиться, уйти в глухую оборону — то есть прекратить какую-либо активную деятельность, пока не выяснят хотя бы причины — "что вообще происходит", и потом еще где-то месяц-два у них уходило на поиск мер противодействия. Так что минимум на месяц форы можно было рассчитывать, но ударить надо было массово именно для того, чтобы выбить у фрица как можно больше бронетехники — пока они ее всю не попрячут в укрытиях и не начнут действовать ею только из засад — лови их тогда потом. А поначалу, пока они еще будут смело водить ее в атаки — вот тогда-то ее и надо набить как можно больше, чтобы продлить эффект от новинки.

Причем, как я отметил выше, у нас было много неликвида не только в калибре 85-88, но и в калибре 75-76,2 миллиметров — советского и немецкого. Поэтому расточка этих стволов под гладкостволы вдруг также дала нам много вполне приличных и вместе с тем гораздо более легких орудий — уже ушедшие казалось бы в прошлое артсистемы получали вторую жизнь.

Правда, с ними тоже все было непросто. Взять ту же длину отката. В танковой Ф-34, что устанавливалась на Т-34, длина отката была 32-37 сантиметров — вполне подходяще для установки в тесные танковые башни. А в довоенной буксируемой дивизионке Ф-22 от 1936 года — уже 60-100 сантиметров — такое ставить только в самоходки, что мы и делали. Это различие неудивительно — в танк ставили пушку с длиной ствола 40 калибров (а пушки Л-11 на первых сериях Т-34 — так вообще 30 калибров), а буксируемое орудие было уже со стволом длиной 51 калибр — увеличение пробиваемости на дальних дистанциях влекло увеличение отдачи и соответственно требовало других откатных систем.

Впрочем, увеличение-то пробиваемости было небольшим — начальная скорость снаряда была выше всего на 40 метров в секунду — прибавка составила менее 10%, при увеличении длины ствола аж на 20%. Соответственно, добавились сколько-то миллиметров к пробиваемости — и на этом все — желание военных интендантов стрелять "громадными" запасами старых снарядов еще царских времен сгубило весь потенциал орудия. Совместно с настолько же генитальным желанием военных теоретиков иметь универсальное орудие — пушка могла задирать ствол аж на 75 градусов, чтобы стрелять и настильно, и как гаубица, и как зенитка — по самолетам. Грустный опыт их царских собратьев по разуму ничему не научил — тогда тоже хотели универсальности, поэтому делали ставку на "универсальный" снаряд — шрапнель. Видимо, требование стрельбы очередями не успели выдвинуть только ввиду расстрела самих теоретиков.

Немцы-то из этих доставшихся им орудий делали конфетку — растачивали камору, увеличивали размер гильзы, вес метательного заряда — теперь можно было пихать пороха аж в 2,4 раза больше, ставили дульный тормоз — и на том же стволе получали скорости вылета снаряда не 680, а уже 740 метров в секунду, причем на снаряде с увеличенной на килограмм массой — в итоге на полутора-двух километрах пушка уверенно брала 60 сантиметров брони практически под любым углом — а это уже не только Т-34, но и КВ. К тому же немцы переделали все механизмы наводки — перенесли рукоятки наведения на одну сторону, так что теперь ее мог наводить один человек, снизили максимальный угол подъема ствола до 18 градусов, заодно снизив и массу орудия, и его высоту чуть ли не в два раза, и высоту линии огня — фиг разглядишь — недаром советские бойцы прозвали пушку "гадюкой" — она могла ужалить из совсем неожиданных мест и очень больно. Хорошо хоть немцам досталось в 1941 не более трехсот таких стволов — много отошло с РККА из Белоруссии и Западной Украины (АИ), да и нам их досталось несколько десятков, и, установленные на самоходные шасси от танков, они неплохо поработали в качестве пожарных команд при купировании немецких наступлений.

(в РИ немцы захватили 1000 таких орудий, причем первые два года расход снарядов из них был даже больше чем расход снарядов из немецкого орудия Пак-40 — то есть немцы за счет советской артиллерии как бы удвоили выпуск своих противотанковых орудий. По факту же получалось, что первые полтора-два года войны вся нормальная противотанковая артиллерия немцев состояла из трофейных стволов — 1000 советских и 3000 французских калибрами в 75-76,2 миллиметра; да и на начало войны самым массовым средством ПТО вермахта летом 1941 была Пак-36 калибра 37 миллиметров — "дверная колотушка", малопригодная (если только очень повезет) для борьбы с новыми танками Т-34 и КВ (хотя и подходящая для борьбы с наиболее массовыми танками РККА — Т-26 и БТ), собственных более мощных орудий Пак-38 калибра 50 миллиметров была всего тысяча, а дальше шли трофеи — плюс три сотни австрийских калибра 47 миллиметров, тысяча чешских того же калибра, ну и три тысячи 75-миллиметровых "французов" — от разгрома уже летом 1941 года немцев спасали трофеи)

ГЛАВА 26.

Дальнейшая разработка — Ф-22УСВ от 1939 года — при 42 калибрах имела откат до 80 сантиметров — его можно было регулировать, выбирая между уменьшением скорострельности и уменьшением отката и соответственно увеличением отдачи на опору — но механизм был капризный и ломался. Дивизионка ЗИС-3 — та также имела ствол 40 калибров и откат до 80 сантиметров — тоже не совсем танковые показатели. И откат — ладно бы — так все эти орудия имели с точки зрения бронетехники существенный недостаток — их противооткатные устройства были спереди, то есть подвержены повреждениям от осколков, пуль, снарядов — неудивительно, что на Т-34 их приходилось защищать бронированным кожухом, который мало того что был тяжелым а потому снижал маневренность поворотов орудия и башни, а заодно, забирая на себя часть веса, снижал возможности по защите и вместе с тем добавлял нагрузку и на подъемные механизмы самого орудия, и на башенные, внося дисбаланс в распределение масс, так он и нормально-то все-равно не защищал — наши техники упарились постоянно ремонтировать противооткатные устройства, пробитые осколками и даже пулями из противотанковых ружей, да и танкисты, оставшись во время боя без пушки, проявляли повышенное недовольство — ладно хоть не грозились сдать технику обратно производителю по гарантии. Немецкие танки, впрочем, имели те же проблемы, разве что откатные устройства у них располагались по бокам от орудия — это снижало потребности в высоте, но добавляло ширины.

Зато немецкие конструкторы смогли упрятать ПОУ — противооткатные устройства — за маску орудия, тем самым избавившись хотя бы от кожуха. Впрочем, советским конструкторам это также удавалось. Так, уже с октября 1941 на КВ-1 ставили пушку ЗИС-5 — сделанную пусть и на основе Ф-34 от Т-34, но уже с упрятанными за маску орудия ПОУ. Ее же ставили на Т-43 (РИ-аналог — Т-44 но с более легким орудием), летом 1943 в бой пошли новые танки — КВ-85 и САУ-85 с пушкой Д-5Т калибра 85 миллиметров, эту же пушку уже начинали ставить и на Т-43 — и у нее ПОУ тоже были упрятаны за броню. Правда, их пришлось установить над стволом, что увеличило высоту бронемашин, но это все-равно был прогресс — упрятать такой калибр полностью за броню. Ведь у самой массовой немецкой пушки — KwK-40 калибра 75миллиметров и длиной ствола 43, а затем и 48 калибров, ПОУ также располагались над стволом, что делало немецкие танки еще более высокими — снизу — карданный вал через весь танк от двигателя в корме к трансмиссии в носу, сверху — противооткатные системы пушки, а между ними — экипаж и орудие — немцам просто некуда было деваться, выше них были только американцы, которые танки проектировать пока не умели потому что не требовалось и вдруг стало поздно.

Впрочем, сейчас в Ленинграде, Москве и на Урале разрабатывали еще какие-то варианты орудий калибра 85 миллиметров на базе все той же зенитки 52-К, так как пушка Д-5Т хотя и позволяла бороться с новой немецкой бронетехникой уже на вполне приемлемых дистанциях, а не лоб-в-лоб, либо, в лучшем случае — лоб-в-борт, но она имела слишком много мелких деталей с малыми допусками, а потому массового изготовления пока достичь не удавалось. Да и наши системы ПОУ для нарезных стволов — они да, были компактнее, но также сложнее в производстве — все-таки удержать возросшие давления — непросто.

Но у всех танков — что немецких, что советских — была еще одна проблема, косвенно связанная с малыми размерами башен и габаритами противооткатных устройств. Окно. Дырень. Прореха. Прикрытая тонкой заслонкой. Ну, может и не совсем тонкой — но 30-50 миллиметров — по нынешним временам это было уже несерьезно. Речь идет об орудийной маске, которая навешивалась на ствол и прикрывала огромный проем, в котором и устанавливалось орудие. И проблема в рамках существовавших конструкций танков была нерешаемой.

Орудие — это ведь не только ствол, но и те самые противооткатные системы, и цапфы для крепления к башне — и все эти механизмы требовалось размещать в плоскости, перпендикулярной стволу — то есть все это уширяло габариты орудия. И если ПОУ можно было вынести наверх, из-за чего увеличивалась высота башни, то цапфы требовалось разместить по горизонтали и никак иначе — надо ведь обеспечить вертикальную наводку. А длина башни ограничена — спереди уже нос, сзади двигатель со своими жалюзи, внутри орудие должно не только откатиться, но и выбросить гильзу, заряжающий должен развернуться со снарядом и воткнуть его в казенник, а где-то еще надо разместить боекомплект, рацию — для всего этого нужно место. Поэтому нигде цапфы не разместить кроме как в стенке самой башни. То есть в передней проекции башни требуется сделать прореху шириной минимум полметра, установить там гнезда для цапф, в них — орудие, и затем эту прореху прикрыть броней, причем, чтобы эта броня не мешала наводке орудия, она должна двигаться вместе с ним — то есть ее надо вешать на ствол. Но так как в этом случае она воздействует на орудие при движении танка, да к тому же орудие надо наводить и по вертикали, то чтобы маска не раздолбала крепления, а наводчик смог провернуть рукоятку наводки — маску и приходилось делать тоньше чем лобовую броню. Поэтому в замечательные характеристики "башня — 90 миллиметров лобовой брони" добавлялась бочка дегтя "толщина маски — 40 миллиметров". То есть эти "90 миллиметров" были только по краям от орудия, а все что по центру было "40 миллиметров". Куда отлично залетали снаряды любой ориентации — что бронебойные калиберные, что бронебойные подкалиберные. Могли даже фугасные пробить, если калибр не из самых малых и удачно попадут. Немцы, правда, ставили на свои новые танки Тигр и Пантера маски толщиной 90-200 и 100 миллиметров соответственно, но эти маски были из литой стали, а не из проката, то есть заведомо слабее, а на старых и самых массовых четверках маска так и застыла в районе 50 миллиметров — собственно, и на новых танках относительный предел в 100 миллиметров был достигнут только путем снижения маневренности орудия и необходимости утяжелять его крепления и механизмы наводки, чтобы их не раздолбало висящей на стволе стальной плитой.

Но я-то по современным мне танкам помнил, что на них не было ничего подобного — орудие как бы высовывалось из сравнительно узкой прорехи в башне — и все, никаких орудийных масок на Т-72 или Т-90 я не помнил. Поэтому, как только еще в 1942 году наши конструктора начали проектировать новые танки, я в это дело влез и начальственным самодурством удлинил нос башни, сделав его заостренным — помимо увеличения снарядостойкости в передней проекции это дало достаточно места для размещения цапф орудия уже не в передней стенке башни, а за ней, то есть цапфы были спрятаны сразу за башенной броней, соответственно, через броню проходил только сравнительно тонкий ствол. По некоторому размышлению, на него все-таки решили навесить блок из брони, чтобы не оставлять спереди совсем уж пустое пространство — я-то не помнил чтобы такой блок был на современных мне танках, но может просто забыл или не знал, а деталь казалась логичной.

Конечно, такому произволу способствовал другой мой произвол, когда и саму башню мы стали размещать в задней половине корпуса, передвинув двигатель вперед, поэтому спереди было достаточно места для удлиненной башни — верх двигательного отсека все-равно требовалось защищать от осколков, поэтому воздухозаборники и выхлоп были разведены вдоль бортов, между листами бортовой брони и в надгусеничных коробах, где они выходили на верхнюю часть корпуса — по этой причине немецкая пехота наши танки не любила особо — не было смысла закидывать гранаты на жалюзи чтобы осколками и ударной волной повредить механизмы двигателя за отсутствием самих жалюзей — трудные танки были еще труднее. Не любили немцы наши танки и за другое — ведь в выходящие на верхнюю поверхность отверстия можно ставить шнорхели для забора воздуха и выпуска выхлопа, затем — укладывай герметизирующие накладки из прорезиненного брезента — и можно ехать по дну реки на глубинах до пяти метров со скоростью до пяти километров в час, а если закрепить шнорхели растяжками — то и до десяти.

Что мы не раз и проделывали, а обучение мехводов пользоваться аквалангами вошло в стандартный курс их обучения — остальной-то экипаж при форсировании рек и озер передвигался отдельно, на лодках, а вот мехводам деваться некуда — аппаратура дистанционного вождения была еще в стадии экспериментов, так что я не хотел подвергать людей беспредельному риску — и каждый месяц таким образом мы спасали минимум три жизни — несмотря на то, что танки и самоходки под водой и застревали, и глохли, и начинали течь, но танкисты все-равно очень ценили это оборудование, так как быстро перебраться через реки было полезным навыком, соответственно, они не собирались отказываться от новой возможности вывести свои колонны в совсем уже неожиданном для фрицев месте. Мы даже распустили слух, что теперь у нас могут плавать не только легкая бронетехника, но и тяжелые танки, и фрицы даже некоторое время вели какие-то работы по изучению тематики, пока к ним не просочилась информация что русские их опять надули. И это несмотря на то, что у самих немцев также было подобное оборудование, вот только их танки и по земле-то были гораздо менее проходимы, что уж говорить о подводном вождении. А наши остряки-самоучки шутили, что к подводным лодкам и подводным танкам надо добавить подводные самолеты. Вот только для меня это были не шутки.

Так что, цепляя одно за другое, наши танки и раньше позволяли многое, недоступное в других армиях. То же было и с противооткатными устройствами — даже когда все орудия были только нарезными, мы провели немало работ по уменьшению габаритов ПОУ. Ведь за счет широкого использования самоходок нам не требовалось гнать вал по артиллерии — ее потери были гораздо меньше чем для буксируемых пушек. Поэтому мы могли себе позволить тратить больше станочного времени на выделку более компактных, а потому сильнее нагруженных ПОУ, и ограничениями в дальнейшем повышении компактности служили системы уплотнения — повысишь давление — и начинают пропускать. Впрочем, та же самая проблема у нас была и с гидравлическими приводами, и ее мы решали в комплексе.

Но мы сделали ход конем — для танковых пушек добавили торсионы, которые крепились к внутренним стенкам башен и брали на себя часть отдачи — так и смогли уменьшить размер противооткатных устройств. Да, установка пушки стала еще менее простой задачей — ее надо было не только запихнуть, но и подсоединить торсионы к погону башни. Да и экипажу добавлялось проблем — им надо было следить за креплениями, симметричностью закрутки торсионов. Но тут, думаю, танкисты были не в обиде — с новыми компактными противооткатными устройствами орудие высовывало наружу только ствол, да и внутри его ширина была совсем небольшая, поэтому чтобы просунуть ствол наружу в лобовой броне башни требовалась прорезь всего пятнадцать сантиметров шириной — это не старые полметра. Соответственно, мало того что теперь толстая лобовая броня прикрывала больше передней проекции от летящих в танкистов снарядов, так и маска на орудии значительно уменьшилась, вплоть до того что стала практически заподлицо с передней броней. Уменьшилась в размерах, но зато увеличилась по толщине — защита стала гораздо лучше, и при этом наводить орудие также стало проще.

Так что уже с осени 1942 года на наших танках изначально отсутствовала большая маска, да и ПОУ отлично размещались за броней. А с гладкоствольными пушками проявился еще один приятный побочный эффект. Так как теперь снаряду не требовалось продираться через нарезы, то время действия пороховых газов на орудие снизилось, соответственно, существенно снизилась и отдача — даже обычные калиберные снаряды, когда мы поставили на них оперение, стали вылетать из нового гладкоствольного орудия (расточенного, напомню, из старого Ф-34), со скоростью не 640, а уже 820 метров в секунду — раньше эта разница в скоростях и уходила в отдачу. Так что внезапно наши старые орудия, "потеряв" нарезы, практически встали по бронепробиваемости в следующий класс орудий калибров 85-88 миллиметров, пусть и нарезных — и это на старых, калиберных снарядах. Уменьшение отдачи, соответственно, позволило еще уменьшить и размеры противооткатных устройств орудий при сохранении потребных классов точности обработки на старом уровне.

Но уже можно было убрать торсионы. И так как еще ранее были убраны бронекожух, защищавший ПОУ, бронемаска, то можно было уменьшить и размеры казенной части — советские конструкторы сделали ее более массивной чтобы она уравновешивала кожух и маску, так что общий вес качающихся частей танковой пушки Ф-34 подступал к 1200 килограммам — а это вес буксируемого орудия ЗИС-3 в боевом положении, то есть практически того же ствола, только на легком лафете от ЗИС-2 — вот до чего доводят более толстая маска и кожух для ПОУ. Мы также, избавившись только от этих элементов, сбросили почти двести килограммов, еще двести "потеряли" на облегченном казеннике и затворе, ну а раз масса ствола с казенной частью стала гораздо меньше — можно облегчить и люльку — еще минус полторы сотни, ну и полсотни мы сэкономили на более легких и компактных ПОУ — в итоге масса качающейся части нашей пушки на базе ствола от пушки Ф-34 стала всего 600 килограммов — практически в два раза меньше чем у прародителя.

Но такие небольшие массы, да со сдвинутыми для уравновешивания цапфами ... даже я, привыкший к таким кадрам по телевизору, был поражен, когда увидел как танк со стабилизированным в вертикальной плоскости орудием лихо выкатил на полигон и, практически не снижая скорости, прошуровал через него, попутно вращая башней и расстреливая цели осколочными снарядами, благо внутри стояла система подачи снарядов уже не только с увеличенными, но и со сдвоенными кассетами — то есть танк мог отстрелять почти что сам — и чуть ли не очередью ! — уже не три, а десять снарядов, после чего заряжающему требовалось переложить из укладок в кассеты новые снаряды, ну и по ходу дела доставать гильзы из гильзоприемного механизма и возвращать их в укладку, иногда закупоривая оставшиеся пороховые газы вручную — автоматика еще не всегда могла правильно подхватить гильзу и воткнуть в нее пыж, так что вонь от сгоревшего пороха еще оставалась проблемой.

Да, раньше на части наших танков уже работала система стабилизации выстрела от Т-26, когда был стабилизирован только прицел, а выстрел происходил когда ствол встанет в одну плоскость с прицелом, но сейчас, когда сам ствол всегда находился в нужной плоскости, оперативность стрельбы существенно повышалась. Правда, таких машин у нас было всего три десятка, да и детские болезни у новых механизмов были еще не все выловлены, но начало было очень неплохим. Жаль только, что более мощные орудия в танках пока не удавалось автоматически уравновесить — не хватало места для установки в башне более мощных электродвигателей, а другие системы — с более компактными в плане удельной отдачи киловатт-на-килограмм пневмо— или гидроприводом — пока были недостаточно надежны и отзывчивы. Впрочем, в самоходках места уже хватало, и, хотя они не могли вращать орудием во все стороны, но и плюс-минус тридцать градусов от оси корпуса тоже было неплохо. Наша новая бронетехника готовила немцам сюрприз, и не один.

И не только танки и противотанковые самоходки с гладкоствольными орудиями калибра 92 миллиметра, автоматами заряжания также из вертикальных кассет, но емкостью уже на 15 выстрелов — все-таки в самоходке больше места. В дополнение к ним шли новые артиллерийские самоходки с гаубицами калибра 105-107, 122 и 152-155 миллиметра — в зависимости от наличия стволов — что могли стрелять настильно и поддерживать атаки своим быстрым огнем, подавляя любую возникшую цель или просто заставляя замереть подозрительный участок немецкой обороны. Бронированные тральщики также были уже знакомой немцам техникой, и на новой платформе эти машины лишь снова прибавили в весе — низкие, высотой чуть больше полутора метров, с сильно скошенными лобовым и бортовыми листами — под 60 градусов, толщина броневых листов в 70 сантиметров, причем лобовой был двойным, и это помимо дополнительных блоков, которые можно было навешивать поверх брони для выхода на особо опасные участки — подстрелить такую из орудия стало еще сложнее. Причем экипаж увеличился на одного человека — теперь их стало трое, чтобы можно было одновременно и разрушать заграждения и отстреливаться от подбирающейся немецкой пехоты, для чего к пулемету добавили еще автоматический гранатомет, и все это разместили в чуть увеличившейся бронированной башенке — невысокой, двадцать сантиметров — только чтобы разместить в ее переднем скосе вооружение, которым можно было управлять рукоятками из-под башни — с помощью электромоторчиков, если поворот на большой угол, и затем точная ручная донаводка на цель. Это вооружение было вспомогательным, в основном для самообороны в критических ситуациях. Их главным оружием были траки, крюки, плуги, отвалы и взрывчатые рукава, так как и задачей машины было разрушить минно-инженерные заграждения, которыми немцы прикрывали свои позиции.

А вот дальше шли совсем новые новинки. Например — тяжелые бронетранспортеры для доставки штурмовой пехоты под неподавленным противотанковым огнем — остальная пехота как и ранее подтягивалась на более легких БМП или бронетранспортерах с противоосколочным бронированием, а то и вовсе на вездеходах. Были у нас и машины, из которых пехоте даже не надо было вылезать — боевые машины огневой поддержки танков. Такого сейчас не было ни в одной армии мира, так что неудивительно, что многие наши военные также сомневались в их необходимости. Да, в этом плане присутствовала некоторая неопределенность, но тут уж только и оставалось что послать их в бой и посмотреть как все пойдет. Причем это была не единственная неопределенность, и я-то как раз был уверен что они нормально выступят — все-таки противоснарядная броня и куча подвижного легкого вооружения для охраны танков от гранатометчиков и зачистки окопов — это должно сработать.

Поэтому более существенной неопределенностью я считал проблемы с названием. Так-то оно сокращалось как БМОПТ. Похоже на "бегемот", как ее и стали называть, когда рядом находились дамы либо надо было напечатать в газете. Но почему появилось и второе название — "ёптамёт" — это я никак не мог понять. Может, из-за снарядов, которыми пуляли некоторые из этих машин — в принципе, когда я сам впервые увидел их работу — еще на полигоне — я тоже выразился примерно так же, так что не удивлюсь, что и другие бойцы и командиры, видя что выпускали данные механизмы, выразили свой восторг тем же словом, ну а скорость с какой выходили эти снаряды, наводила на прямые аналогии с пулеметом — вот и вышло "как всегда".

Со снарядами, кстати, и была еще одна неопределенность — какое оружие будет для них наиболее подходящим. Ну, куча пулеметов под пистолетный патрон в башенках — точнее даже в толстоватых крышках над каждым из пяти членов экипажа — в этом сходились все — вымести ближайшие окрестности никому еще не помешало, благо такие конструкции — поначалу в виде эксперимента — мы устанавливали в танках чуть ли не с осени сорок второго, и там они показали себя более чем хорошо. Отсутствие большой и тяжелой башни — тоже все были согласны. Башню можно и поменьше. Но что туда ставить ? Один вариант был понятен — ствол калибром 23 миллиметра от зенитки. Из него можно стрелять далеко, много и часто — будет подходяще чтобы засыпать подозрительные места — где можно установить противотанковую пушку. Еще вариант — АГС, чтобы ехать и поливать окрестности, но в итоге его просто впихнули в пару к зенитному стволу, так как габариты башни позволяли, да и конструкция была уже отработана на части БМП, которые также шли с зенитным, а не с минометным орудием — зенитка — для дальних дистанций, АГС — для ближних. На часть машин поставили было автоматический гранатомет уже калибра 60 миллиметров — чтобы он так же заливал окрестности своими осколками, но этот вариант по результатам испытаний не пошел — 40-миллиметровые снарядики АГСа заливали пространства осколками даже лучше, так как таких снарядов можно было выпускать гораздо чаще и они могли попасть в любую ложбинку поля боя, тогда как снаряды 60 миллиметров были уже гораздо тяжелее, там стояла не ленточная система боепитания, как в АГС, а уже нормальная взрослая подающая система автоматического перезаряжания, поэтому стрельба велась гораздо менее часто, и, с другой стороны, мины калибра 60 миллиметров хотя и были мощнее 40-миллиметровых снарядиков, но их мощности было недостаточно чтобы достаточно разрушать укрепления. В общем — 60 миллиметров — это хорошо только для обороны, когда стрельба ведется по открытым целям, по окопам же — не катит. То же и с калибром 82 миллиметра.

Но был и еще один вариант — минометное орудие калибром 120 миллиметров. При весе всего 16 килограммов его фугасная мина несла почти 4 килограмма взрывчатки — это больше чем осколочно-фугасные снаряды гаубицы М-30 калибром 122 миллиметра, которые весили под 22 килограмма. Правда, то была мина с корпусом из стали, в мине же из сталистого чугуна взрывчатки помещалось всего 1,58 килограмма — дешевый и более технологичный материал был все-таки хрупковат, поэтому чтобы мина не разрушилась от выстрела, ее стенки требовалось делать потолще. Стальные стенки, наоборот, могли быть потоньше — потому и взрывчатки туда помещалось больше, причем заметно. Вроде бы все ясно.

И вот тут наши конструктора задумались — а как вообще будут применяться эти мины в атаке ? Ведь эти машины предназначались для непосредственного подавления целей, то есть стрельба должна вестись более-менее прямой наводкой, то есть на дистанцию видимости, которая в бою редко превышает триста метров — ну пусть пятьсот — в остальных случаях стрельба ведется просто на подавление подозрительных участков, разве что когда вражина лоханется и выдаст свое местоположение — почешет левую пятку либо откроет огонь раньше времени. И, раз огонь ведется на такие небольшие дистанции, то и сила выстрела может быть не особо большой. Ну ладно — все-таки стрельба должна вестись не совсем уж навесом, хотелось бы получить не слишком крутую траекторию, чтобы повысить точность — но все-равно — толщину стенок можно подуменьшить — ведь корпусу мины не потребуется выдерживать силу от самого мощного выстрела. Дык ведь и корпус можно удлинить — чего ей там лететь-то ? чай не пять-семь километров, а с учетом кривого маршрута — и все десять-пятнадцать, то есть сначала вверх, затем вниз ... нашей же мине лететь в атаке на цель надо гораздо меньше, и потребные пятьсот метров может пролететь любое ведро. Вот ведро и сделаем. Только узкое — по типу бидона, скорее даже термоса, но корпус — как у бидона, тонюсенький — все-таки мине минометной пушки не требуется вылетать вверх — она выбрасывается из почти горизонтального ствола, поэтому и заряд можно сделать еще меньше, а сам корпус просто сворачивать из металла — пусть не из жести, но пара миллиметров — и хватит — и затем сваривать — и никакого литья, никакой обточки на станках — мечта любого технолога .

В итоге корпус мины удлинился почти в два раза, но за счет более тонких стенок, отказа от излишней обтекаемости с ее потерей внутренних объемов и от усиленного хвостовика (напомню — стрелять полным зарядом уже не требовалось) — общий вес мины остался в тех же пределах, а вот взрывчатки там теперь было в два раза больше. А это уже фугасность, присущая орудиям следующего уровня — гаубицам МЛ-20 калибра 152 миллиметра. То есть один такой выстрел делал во вражеской обороне воронку диаметром 3,5 и глубиной 1,2 метра. В общем, жахало это прилично, так что народное название получило не зря. Ведь каждый такой взрыв — это минус дзот или пулеметное гнездо — даже если упадет за пару-тройку метров от цели. Мы, конечно же, применили наши новые типы боеприпасов — кумулятивно-фугасные, что так отлично себя зарекомендовали во время киевских боев — кумулятивная часть в переднем отсеке снаряда пробивала шпур в преграде, туда же вдувал свою ударную волну небольшой передний заряд направленного взрыва — то есть эффективность использования взрывчатки была повышена в плане фугасности минимум в два раза даже по сравнению с гаубичными снарядами калибра 152 миллиметра, ну а остальная часть взрывалась обычным способом, так что хватало и открыто стоящим целям типа "не человек" (то есть "фашист") — на дистанции 7-8 метров порвет его внутренности, до 15 метров — будут обеспечены всякие переломы и травмы с госпитализацией, до 25 метров — контузии — сплошная красота. Да и в окопах — указанные цифры можно делить на полтора-два, край — на три — и получим дистанции для тех же эффектов.

Так что, одна такая машина может десятком выстрелов перетереть в пыль двести метров окопов и спокойно пелехать к следующему рубежу немецкой обороны — вряд ли кто-то, кому повезло попасть в промежутки между падениями снарядов, захочет продолжать какую-либо осмысленную деятельность. Так что пять старушек — рупь ... ой то есть пять таких машин — километр немецкой обороны стерт и взломан.

Из этого десятка выстрелов на рубеж мы и исходили, когда отказывались от заряжающего — поставили у орудия автомат заряжания — не как в послевоенном Т-62, с вращающейся каруселью — нет, гораздо проще — два вертикальных стеллажа с рядами в пять мин, откуда пневматикой поднимался очередной выстрел, запихивался подавателем в казенник и закрывался там автоматическим затвором — все как в нашем новом танке. Так что пушкой орудовал один только наводчик — командир следил исключительно за полем боя, а наводчик и выполнял наводку, и следил за расходованием выстрелов, переключая механику подачи выстрелов с израсходовавшегося ряда на еще полный, ну а когда снаряды в аппарате заканчивались — тогда уж командир совместно с наводчиком устанавливали в него следующую порцию из стационарных укладок внутри корпуса — все то, что в новых танках и самоходках делал заряжающий — там его решили оставить так как танк работал по более подвижным целям, а не "от рубежа к рубежу", как предполагалось в случае ептаметов ... ой то есть БМОПТ. Поэтому еще два стрелка вели только стрельбу из стабилизированных пистолетных пулеметов, но постоянно, и при необходимости к ним могли присоединиться и наводчик, и командир, и даже мехвод — и тогда "бегемот" превращался в пятиголового Змея Горыныча, плещущего в окружающее пространство хлыстами пуль. К которому хрен еще подберешься — если для пулеметов Т-34 непоражаемое пространство составляло 23 метра для спаренного и 13 метров для лобового, то у нас на бегемотах — всего два метра — это даже меньше чем на наших же танках, где было пять метров.

И все это — при противоснарядном бронировании. Причем за счет отсутствия тяжелой башни на корпус можно было навесить дополнительные блоки защиты и при этом не потерять подвижности, сравнимой с БМП — разве что не плавает. И выбор блоков был неплохой — помимо противокумулятивных решеток и обычных стальных плит, которые устанавливались чуть под углом к борту и давали отличную защиту на ракурсах уже до шестидесяти градусов, мы испытывали и новый вид защиты — в стальную трубу со стенками толщиной сантиметр заливался все тот же бетон — и ряды этих труб навешивались ровным рядком с небольшими промежутками в пять сантиметров по бокам машины. Сама полуметровая труба весила всего двенадцать килограммов, бетонная заливка — пять, поэтому тридцать таких столбиков с каждого борта прибавляли всего тонну на круг, ну чуть побольше, если учитывать крепежные детали. Но с учетом убранной башни машина получалась все-равно гораздо легче танка, зато защита бортов вырастала чуть ли не в два раза — тут и сталь столбиков, причем разнесенная, и бетон, и высокая вероятность смены направления полета снаряда если он задевает сначала один столбик, затем соседний — то есть его кувыркание при подходе к борту — а проскользнуть в промежутки между столбиками смогут только снаряды очень небольших калибров, ну может подкалиберные от крупных — но тогда снаряду надо быть очень везучим, то есть лететь точно перпендикулярно борту и аккурат между столбиками. Эт'вряд ли. Пробные обстрелы показывали практически абсолютную защиту до ракурсов в 80 градусов — то есть почти что идеал. Да, танк становился похож на забор, поэтому наиболее приличные из военнослужащих называли все это штакетником — "навесь-ка мне штакетника".

Так что машина получалась малоубиваемой, но с большим количеством пулеметных стволов и очень мощным вооружением для работы по укреплениям, причем оно могло вращаться вместе с небольшой — длиной метр, шириной полметра и высотой тридцать сантиметров — башенкой, находившейся над командиром и наводчиком, которые вращались вместе с этой конструкцией. То есть у нас получалась уже не просто машина для огневой поддержки танков, а агрегат а-ля "штурмовое орудие", оно же "гаубичный танк ближнего действия" оно же "надежное укрытие для пулеметчиков" — и все это еще и ездило, причем быстро и много где.

С учетом и так сравнительно высокой бронированности я рассчитывал что мы вообще сможем обойтись без тяжелых танков — в мое-то время они сошли со сцены, поэтому и тут нет смысла заморачиваться. Ну а если уж потребуется атаковать в лоб оборону с насыщенной ПТО — для этого мы и делали навесную защиту. Ведь основное время, пока танк выполняет марши или идет в уже пробитый прорыв — тяжелая броня особо и не нужна, поэтому придумывать отдельную технику для ее постоянного ношения — тоже смысла нет. Ну а когда идти в лобовую — тогда уж и можно навесить дополнительной защиты. Да, скорость от этого снизится, но на поле боя она и так не особо высока — спуратнешь — сразу оторвешься от своей пехоты и станешь законной добычей пехоты противника. Так что — медленно но верно, вызывая огонь на себя, стреляя в ответ по вскрывшимся огневым позициям или просто по подозрительным местам, ну и молясь, чтобы дополнительная защита спасла и уберегла.

ГЛАВА 27.

Фриц флегматично наблюдал, как низкая бронированная машина русских медленно но верно доламывала заграждения, что с таким трудом были выстроены саперами за предыдущие месяцы. Несколько попыток ее остановить закончились печально. Еще когда машина только приближалась к первой линии минных полей, по ней попытались стрелять две самоходки, что до того прятались в овражке. Но русские как будто этого и ждали — первая самоходка, только выйдя на позицию, была сразу же подбита слитным залпом и трех точек русской обороны — два куста и холмик вдруг ожили, выдали по два выстрела и тут же уехали за обратные скаты высот. Русские что — строили эти холмы сразу с техникой ? Ведь они тут были всегда ! Фриц сам их наблюдал неоднократно. Авиация, естественно, ничего не нашла — пробные обстрелы подозрительных мест закончились падением одного самолета, остальные поспешили выйти из огневого мешка, что им приготовили русские зенитчики. Понятное дело, что русские умеют закапываться не хуже немцев — и раз у нас есть укрытые с воздуха капониры для техники, то такие же укрытия есть и у русских. Вторая самоходка действовала более смело. Выйдя из укрытия и прикрываясь с левого борта своим подбитым собратом, она сделала три выстрела и тут же ушла с позиции. Русские молчали — видимо, сразу раскрыли свои тайные огневые точки и теперь у них ничего не было наготове.

А Фриц, несмотря на все настоятельные приказы ротного, не собирался их выискивать — он только недавно кое как смыл с лица кровь от головы своего очередного напарника, но на кителе так и продолжали красоваться кровавые ошметки, которые щедро разбросала крупнокалиберная пуля русского снайпера. Поэтому Фриц пользовался только перископической трубкой, а мощный бинокль — да, поставил поближе, но лишь для вида — тут главное было отследить, когда ротный снова будет проходить мимо, и сделать вид что вот только-только в него смотрел и сейчас как раз убирает чтобы не засветить точку наблюдения. Вот. Снова идет ... быстрее, быстрее ...

Но теперь ротный шел совсем по другому вопросу — Фрицу предстояло подорвать русскую машину, которая перемалывала их инженерные заграждения. Самоходка-то ничего с ней сделать так и не смогла — снаряды либо отскакивали рикошетом от брони с большим наклоном, либо вообще летели мимо — у русских все-таки нашлись еще огневые точки, с которых были выполнены два выстрела, так что теперь наши самоходчики вообще не рисковали надолго высовываться из-за скатов холмов, а выезжали, делали выстрел практически навскидку — и снова в укрытие. Конечно, так они никуда не попадут — только отчитаются перед начальством — и все. Хорошо хоть русских штурмовиков отогнали зенитчики, поэтому самоходка могла действовать более-менее свободно. В общем, снова все делать пехоте. И зачем нам столько бронетехники, если она ни на что не способна ?

Предыдущая группа, что была выслана на уничтожение бронемашины, сама была уничтожена, причем бронемашиной. К тому времени она уже пробилась через минное поле — большими колесными траками, что она катила перед собой, машина повзрывала первые противопехтные мины, а затем выкинула вперед из кормового отсека какой-то шнур, и тот, пролетев метров пятьдесят, взорвался по всей длине, так что сдетонировали и остальные мины. Но машине этого показалось мало, и она, приподняв противоминные траки, опустила передние плуги и прошла ими метров двадцать — это, конечно, было медленнее, но надежнее — Фриц сам видел, как из земли выворачивались оставшиеся целыми мины — пара штук, но они могли бы быть полезными в обороне. Сейчас их не было. А машина подъехала к первому ряду бетонных надолбов и начала крошить их чем-то из-под брюха — тах ... тах ... тах ... — и верхняя часть надолба раскололась, а русская машина, чуть раздвинув в стороны траки и плуги, подобралась к самому надолбу, уже полуразрушенному, и, вытянув вперед из-под брюха стальную ферму с мощным зубом, подцепила железную арматуру и пошла назад, заодно выдирая заграждения. Блин, да у них там что спереди — русский мультинож ?!?

Фриц прикупил себе один такой, потом еще и еще — у окрестных крестьян таких ножей было много. Что, конечно, странно и даже подозрительно. Причем, если поначалу они были с советской символикой, то сейчас шли с более нейтральной отделкой. И, самое главное, крестьяне брали за них только червонцы или рейхсмарки — ни рубли, ни оккупационные марки — ни в какую — только настоящие деньги. Что, вообще-то, запрещено, но весь Вермахт так делал — уж больно много у местных крестьян оказалось интересных вещей, приспособлений и продуктов. Фриц прикидывал, откуда у них все это, включая и такие ножи, причем в таких количествах — в его роте такие ножи были уже у половины, и в соседних ротах, Фриц не сомневался, было то же самое. И почему крестьяне берут только реальные деньги ... Фриц решил, что дальше думать не будет, а то получалось, что он своими марками — и немалыми ! — поддерживал Советы, против которых он, вообще-то воевал. Впрочем, он уже почти год как старался не забивать голову подобными вопросами — как раз после того как он попал к русским в плен и его быстренько обменяли на дюжину евреев из Львовского гетто — ну, не только его — вместе с ним вернулись еще с десяток человек, но все это выглядело странным — до того он только слышал слухи, а тут вдруг сам стал участником. Так что было ясно, что дело темное, поэтому ему только и оставалось что подумать о послевоенной жизни — под чьей бы властью она ни продолжалась. Лишь бы продолжалась лично для него. Поэтому и марки не стоило жалеть — вещи надежнее.

И марки были немалые, потому что и сами ножи стоили приличных денег — от 30 до 100 рейхсмарок — а последнее уже приближалось к месячному базовому жалованью если не учитывать боевые и прочие доплаты. Но Фриц все-равно прикупил их не один — и себе, и всей родне занедорого, друзьям, знакомым — уже подороже, а на перепродаже совсем малознакомым людям удавалось выручить совсем уж прилично. Многие делали так же — ножи оказались очень полезной штукой — с множеством приспособлений, и, в отличие от швейцарских, в русском ноже были еще и плоскогубцы с кусачками, которые выворачивались наружу когда развернешь рукоятки ножа, да и сама конструкция была и поухватистей и поуниверсальней — практически готовый инструмент и для сапожника, и для работ по дереву, и для слесарных дел — помимо кусачек и плоскогубцев там были ножовка, пробойники, напильничек, и починить часы или прочую мелкую механику — отверточек также хватало (впрочем, Фриц прикупил у местных и отдельный отверточный набор со сменными насадками под разные виды и размеры винтов — как раз дяде Николасу в его мастерскую), даже разрезать стекло и развести огонь вытаскивавшимся кресалом — этим ножом можно было делать казалось бы все. Да уж, вот вам и лапотники, как их называли до войны — нож имел много приспособлений, и по коже-дереву хорошо если треть из них, а остальное-то — по металлу. Раз русские смогли сделать такой нож, то и в свою машину могли запихать черт знает что, и этим черт знает чем они сейчас и разрушали заграждения.

Видимо, самоходчики думали так же, потому что они начали прицельно стрелять именно по передней части машины. Той удалось расправиться еще с одним надолбом, прежде чем удачное попадание перекособочило все конструкции и механизмы, что были навешены спереди. Ага, не такая уж она и неуязвимая ! Посмотрим, что ты будешь делать сейчас, когда осталась без рук. Похоже, машине было пофиг. Она все так же двинулась вперед, выбросила еще один взрывающийся шнур, заодно сделав прореху во втором заграждении из кольев с колючей проволокой, прошла вперед, встала и застыла. А сзади уже быстренько подходила вторая машина русских, которая и продолжила разбивать надолбы. Понятно — русские делали проход для танков. И место-то самое неудобное — оно было как бы на широком и тупом ребре, которое шло вдоль склона. То есть в обе стороны от него, если смотреть со стороны русских, было открытое пространство — соответственно, фланговый огонь был невозможен — негде спрятать орудия и даже самоходки. Недаром наши самоходчики стреляли практически в лоб или в правый бок, но с острого угла.

Вот ротный и пришел за Фрицем. Точнее — теперь за Фрицем — до того ротный пришел за Гансом — тода тому выпало по жребию идти от их отделения, и Фриц видел как Ганс погиб — гадская русская самоходка расстреляла его из своей мелкой и верткой башенки с пулеметом, когда Ганс только высунулся с гранатометом — он даже выстрелить не успел. А остальная группа вскоре исчезла в фугасе, прилетевшем с русских позиций — видимо, самоходки просто вызвали огонь на себя — ну не совсем на себя — три взрыва упали метрах в двадцати-пятидесяти слева от них — но самоходкам от этого видимо ни горячо ни холодно, а пехотная группа отправилась в Валгаллу. И вот теперь настала очередь Фрица отправиться пировать в Зал Героев.

Впрочем, пока Фриц был настроен не так возвышенно — недаром он уже три месяца вызывался ходить в наблюдатели — это ведь не только доплаты за повышенный риск, дополнительные дни к отпуску и усиленный паек, в том числе с танковым шоколадом, который был все-таки полегче таблеток — Фриц пытался слезть уже не один раз, и сейчас была очредная попытка, для чего и нужен был шоколад — Фриц рассчитывал поначалу хотя бы снизить дозу. И — помимо всех этих ништяков, Фриц неплохо изучил прилегающую местность — каждый ее закуток, ямку, углубленьице — как они выглядят в разное время суток, в разное время года — он даже был награжден дополнительным двухнедельным отпуском, когда смог разглядеть русских диверсантов, что пытались подобраться к их позициям по одной из таких промоин, что тянулись вдоль склонов холма. Правда, потом оказалось что это они не подбирались, а уже отходили — дежурный пулеметный расчет соседней роты был вырезан, а одного пулеметчика не нашли. Но к тому моменту Фриц уже ехал в поезде домой — он решил не тянуть с награждением и взял его тут же, и вот не прогадал — после вырезанного пулеметного расчета вряд ли вообще кому дали бы хоть что-то — не послали бы в атаку — и то ладно.

Так что Фриц был, наверное, самым подготовленным к предстоящей операции. Конечно — разменяв за три месяца шесть напарников, он отделывался лишь запачканной формой и душевными потрясениями — голова напарника разлеталась всегда неожиданно, и Фриц никак не мог к этому привыкнуть, хотя и понимал, что это неизбежно — ведь если ты видишь русские позиции, то и с русских позиций видят тебя — и никакие тепловые ловушки и щиты тут не помогут — у ротного русские снайпера раздолбали три перископа, ну и вместе с ними — пару самих ротных — этот был уже третий у Фрица ... или это комвзвода третий, а ротный пятый ... с этими русскими снайперами легко сбиться со счета ... так вот — эти снайпера раздолбали три перископа, которые по идее не излучали тепло. Ан нет — русские снайпера все-таки разглядели и поломали технику. Между прочим дорогостоящую, а потому редкую. Не то что у Фрица — полуметровая трубка толщиной сантиметр, с хиленькими — всего двукратными — линзами и малым полем зрения — такое только и применять на ближних дистанциях. Зато уже с пяти метров хрен ее разглядишь. Собственно, из-за этой палки Фриц пока и оставался жив — все его напарники, те кто из молодых — а других в последнее время практически и не было — стремились заполучить оптику помощнее — чтобы получше разглядеть что там творится у русских. Фриц был не настолько любопытен, ему хватало ближних окрестностей и подступов — на чем он и специализировался. Потому и был жив — пусть доплаты за риск меньше чем у наблюдателей переднего края противника, зато надежнее и безопаснее. К тому же он и так знал, что творится у русских — у русских творились снайперы. Этого знания Фрицу более чем хватало.

Поэтому, придержав излишне горячих товарищей своей группы, он настоял чтобы минометчики закрыли поле дымовой завесой. И только когда дымовуха растеклась по склонам холма — только тогда группа потекла по промоине, что присмотрел Фриц.

Продуманный план — залог успеха. Двое отвлекающих ушли вбок, где из воронки от гаубичного снаряда начали бросать в бронемашины наступательные гранаты — чтобы создать много шума но не зацепить никого из своих. Бронемашины пытались огрызаться, но в дымовухе-то — разве что разглядишь ? Правда, случайной очередью все-таки срезало одного из подносчиков зарядов, поэтому он упал в трех метрах от передней бронемашины, где его и разметало взрывом его же заряда на задержке. Пару со вторым подрывным зарядом прижали в яме за надолбом — тоже не выбраться. "Опять все делать самому" — подумал Фриц — и пополз вперед, пока до передней бронемашины не осталось три метра и он не был закрыт от второй машины, которая садила издали по округе первой, мешая к ней подобраться. Там, в мертвом пространстве, Фриц действовал уже свободнее — забросил на крышу русским сначала гранату — чтобы как следует громыхнуло, затем — дымовую шашку, затем — ампулу с зажигательной смесью — бронемашина зачадила на славу, так что издалека вполне можно было бы посчитать что ее уничтожение — дело ближайшего времени. Вблизи Фриц разглядел, почему она до сих пор не уехала — развороченное попаданиями самоходки навесное оборудование на носу частично попало в гусеницу и каток и заклинило их. И так как это тоже можно было вписать себе в копилку, то Фриц запихнул в каток последнюю гранату, сорвал чеку и метнулся обратно в промоину, по которой полз сюда — он был налегке, без тяжелых подрывных зарядов, поэтому свою миссию считал честно законченной и, переждав взрыв гранаты, пополз обратно на позиции, заодно собирая бойцов своей группы по ямам и рытвинам, где их прижал огонь русских машин и откуда они не могли выбраться самостоятельно — да, тут надо знать все рытвинки чтобы по ним смело шуровать.

Вернувшись, Фриц лихо отчитался сначала перед ротным, а затем и перед батальонным, и так выходило, что Фриц оказался победителем двух бронированных русских машин. Причем чуть ли не в одиночку. И по факту так и было — нанести им хоть какой-то видимый урон смог только он — это видели наблюдатели — ведь именно после его действий вторая бронемашина подцепила первую и потащила к себе в ад.

Ну а Фрица ждал законный отпуск — теперь на месяц. Уже вечером он садился в поезд до родного Бонна и помешать ему увидеть родителей могли бы разве что русские танки в Кракове — но откуда в Кракове русские танки ... ?

КОНЕЦ Книга 4, часть 2.

Комментарии: 2, последний от 16/11/2020.

© Copyright Суханов Сергей Владимирович (SVSuhanov@inbox.ru)

Размещен: 16/11/2020, изменен: 18/11/2020. 650k. Статистика.

Роман: Фантастика

Популярное на LitNet.com Н.Любимка "Долг феникса. Академия Хилт"(Любовное фэнтези) В.Чернованова "Попала, или Жена для тирана — 2"(Любовное фэнтези) А.Завадская "Рейд на Селену"(Киберпанк) М.Атаманов "Искажающие реальность-2"(ЛитРПГ) И.Головань "Десять тысяч стилей. Книга третья"(Уся (Wuxia)) Л.Лэй "Над Синим Небом"(Научная фантастика) В.Кретов "Легенда 5, Война богов"(ЛитРПГ) А.Кутищев "Мультикласс "Турнир""(ЛитРПГ) Т.Май "Светлая для тёмного"(Любовное фэнтези) С.Эл "Телохранитель для убийцы"(Боевик)

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:

И.Мартин "Твой последний шазам" С.Лыжина "Последние дни Константинополя.Ромеи и турки" С.Бакшеев "Предвидящая"

Как попасть в этoт список

Сайт — "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"