| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Он дал его мне, когда я был примерно в твоем возрасте. Я поднял перо, когда тот обронил его. Когда он заметил, то повернулся и сказал, что я могу оставить его себе, потому что это принесет мне удачу. Это был сам Михаил, понимаешь? Он этого не сказал, но я знаю это.
Последние несколько предложений старик сказал больше себе, чем мальчику. Он сделал несколько неуверенных шагов к своему внуку, а потом его взгляд стал направлен куда-то вдаль, как если бы он смотрел сквозь стены их жилища в какую-то точку где-то далеко.
Волна боли захлестнула мальчика и заставила его тихонько застонать, когда он тщетно пытался вырваться из затруднительного положения. Мальчик инстинктивно держал свободную руку перед лицом в качестве защиты, а когда его дед медленно наклонился, то протянул ее навстречу ему. Но произошло отнюдь не то, что он ожидал.
Почти с любовью старик поднял остатки пера и стал держать их обеими руками, покачивал взад и вперед, вращая и рассматривая, будто бы прикидывая, можно ли их еще спасти. Затем он повернулся на каблуках и нетвердыми шагами направился к двери.
Мальчик перестал рыдать. Только жалкое хныканье вырвались из его горла. Он услышал, как открылась дверь комнаты, а шаги деда стали медленно, но верно затихать, затем открылась еще одна дверь, и дуновение ветра проникло в теплую комнату. А потом все стихло.
Интрига
— Вермонте!
Молодой монах в цветах Михаилитов пробежал по широким коридорам монастыря, как будто Искуситель гнался за ним лично. Стук его шагов эхом отражался от бесплодных стен, как шум моря в ненастное утро.
— Вермонте! — снова крикнул коренастый мужчина. С прерывистым дыханием он ворвался в безлюдную прихожую небольшого помещения в западном крыле просторного монастырского комплекса. Когда молодой человек в развевающейся рясе пересек маленькую келью, свечи погасли, оставив комнату без окон в полной темноте. Он поспешно толкнул дверь в дальнем конце помещения.
— Вермонте, ты здесь?
Комната за дверью также была скудно обставлена и производила впечатление пустынной. Было не так много места, чтобы спрятаться. Тем не менее после недолгого молчания в одном из углов комнаты послышалось слабое "Да".
Монах вошел в комнату, чтобы взглянуть на обладателя голоса. Позади кровати, на которой явно никто не спал ночью, на полу скрючился молодой монах, уставший, но с двумя яркими глазами, смотрящий на новоприбывшего.
— Понтифик Максимус хочет видеть тебя в Рома Аэтерна ..., — выдохнул совершенно запыхавшийся юноша, — ... он послал гонца ... — продолжил он, задыхаясь.
— О чем ты говоришь, Армандо? Почему Понтифик Максимус хочет меня видеть?
Человек на полу сел, его лицо было полно смущения.
— Кенай предложил тебя, — ответил Армандо, глубоко вздохнув, и после этих слов увидел медленное осознание на отчаявшемся лице своего собеседника.
— Это не может быть правдой, Армандо. Как Кенай дошел до этого, и как Петр Второй может поверить этому, почему я...?
— Это не имеет значения, Вермонте, — сказал коренастый монах, перебив своего товарища. — Важно лишь то, что папа хочет тебя видеть. От него уже прибыл посланник, он ждет ответа, и, похоже, не примет "Нет".
Вермонте полностью встал, тяжело опираясь на деревянную ножку своей кровати. Он выглядел так, будто за последние несколько секунд его кости превратились в свинец, а сухожилия и мышцы — в желатин. Когда он, наконец, поднялся, то на короткое время посмотрел Армандо прямо в голубые глаза. Затем повернулся и начал поправлять кровать как обычно.
— Что ты там делаешь? — выпалил Армандо, смущенный и немного удивленный.
— Я не вернусь, мой друг, — ответил Вермонте дрожащим голосом, не глядя на монаха.
— Как так...? Я имею в виду, с чего ты это взял? — запнулся Армандо.
— Армандо, — ответил Вермонте более твердым, почти поучительным голосом, как если бы он разговаривал с ребенком, — мой брат, мой друг. Есть только две причины, по которым меня могут вызвать в Рома Аэтерна. Первая — почему-то мне хотят предложить должность в этом городе. Второй, и гораздо более печальный вариант — меня просто хотят схватить там и казнить. В данном конкретном случае, к моему большому сожалению, я считаю второе куда более вероятным. Ты понял, Армандо? Ты понимаешь, почему я не вернусь и почему я застилаю свою кровать так, чтобы другой брат мог занять мою келью?
Ноздри коренастого монаха задрожали, как ноздри жеребца, ощущающего опасность. Затем он тихо ответил:
— Вермонте, почему ты думаешь, что тебя казнят? Я знаю тебя больше двадцати лет. Мальчишками мы вместе играли в зале, шалили, нарушали то или иное правило распорядка, но ни один из наших проступков не заслуживает такого наказания.
— Это политика, Армандо. Мой отец был новатором, сторонником революционной мысли. Его последователи, прежде всего Роланд фон Барвальд, за последние пятнадцать лет испытали на себе всю враждебность ангельской церкви из-за своих необычных идей, что позволили бы порвать с застарелыми традициями. Кенай — традиционалист. А набожные не любят, когда им плюют в суп...
Монах замолчал на полуслове и с жалостью посмотрел на брата.
На лице Армандо появилось полное непонимание. Его нижняя губа была приподнята, а глубокая складка расколола лоб пополам. Когда он понял, как это, должно быть, выглядело со стороны, его лицо разгладилось, и он пожал плечами, чтобы снова принять образ спокойного монаха.
— Но дела и мнение твоего отца не имеют к тебе никакого отношения, — заявил он наполовину вопросительно, наполовину убежденный в своих словах.
— Нет, это не так. По крайней мере, в глазах Кеная и тех, кто разделяет его убеждения. Неважно, что я сам думаю и делаю. Имеет значение только то, что обо мне думают другие. А теперь, — Вермонте поднял сумку, которую он наполнял своими вещами все время, пока они разговаривали, на плечо — отведи меня к посыльному. Я уверен, что он будет нетерпеливым, и я хочу, чтобы моя поездка в Аэтерна была как можно более приятной.
* * *
Когда два монаха прибыли во двор монастыря, их ожидал всадник в одеянии храмовника Михаила. Он спешился и стал ухаживать за своей лошадью, которая, очевидно, проделала долгий и трудный путь, о чем свидетельствовал пот на блестящей шкуре животного. Мужчина повернулся, когда братья остановились перед ним. Вермонте заметил, что это был не обычный храмовник. Даже если бы этот элитный воин ордена попытался скрыть свое звание, его властное поведение и благородный профиль явно выдавали, что он был не из простой арматуры. Возраст и качество доспехов дополняли картину, и когда он начал говорить, подозрения Вермонте подтвердились, поскольку посланник не только в совершенстве владел латынью, но и подчеркивал свои слова так, как это мог делать только член одной из древних благородных семей Рома Аэтерна, находившихся в милости у церкви.
— Вы фра Вермонте Бриндизи?
— Да, я, — честно ответил монах и спросил себя, почему они послали такого благородного храмовника из Аэтерна, чтобы забрать в тюрьму обреченного человека.
— Достопочтенная консистория и ее глава, Понтифик Максимус Петр Второй, желают видеть вас в Рома Аэтерна, фра Бриндизи. Следуйте за мной.
Вермонте кивнул и снова спросил себя о реальной процедуре конвоирования. Ни кандалов, ни ударов, ни унижений? Зачем ему в поездку еще и дали лошадь? Разве он не должен был пройти путь к покаянию пешком?
— Давайте, нам нужно спешить. Церемония должна состояться в этом месяце.
* * *
Когда этим вечером двое непохожих мужчин уезжали прочь, Армандо долго стоял и смотрел им вслед, пока его брат все время поворачивался к нему. И на лице Вермонте он увидел выражение медленного осознания произошедшего. Они не хотели его убивать, они хотели возвысить его, чтобы сын пошел против идей отца.
К содержанию
Гавриилиты
Небесный огонь
Дневной свет падал на покрытую высокой травой равнину тусклыми и бледными лучами. Поседевший от борьбы с низко висящими облаками, скрывавшими лик солнца за своими мрачными телами, свет приобретал цвет всего, к чему он прикасался своей слабой неясной сущностью. Журчание темной воды брода окутывало небольшую армию храмовников, которая стояла неподвижно и безмолвно под ветром и шумным дождем, готовясь пересечь реку у подножия холма и нести смерть и разорение в рядах врагов творения. Ярко раскрашенные знамена, которые в другое время вызывающе и гордо провозглашали славу Ангельской церкви и ее последователей, сейчас тяжело свисали со своих шестов. На порывистом ветру, который дул от холмов на северо-восток, они слегка дергались, как извивающаяся рыба, которая медленно погибала, пойманная в сети.
Здесь было около тысячи человек, как конных, так и пеших. Они стояли плечом к плечу, глядя на север, вдоль пологого склона, где уже могли различить темную массу основных сил, которая врезались в войска врага, выползшего из моря на севере, чтобы сеять страх и ужас в землях Гавриила. Передвижения на поле боя были похожи на некую потустороннюю волну, колыхавшуюся то тут, то там. Но оттуда на бесцветный холм не доносилось ни звука. Здесь говорили только ветер и шум дождя. В холодное небо подымалась белая дымка, появлявшаяся от теплого дыхания людей.
Все больше и больше взглядов устремлялись вверх по холму от рядов ожидающих храмовников, туда, где между темными доспехами ангельских воинов поднималась единственная сияющая белая фигура. Она была не менее высока, чем стоявшая рядом арматура. Дождевая вода мелкими ручьями стекала с огромных белых крыльев, нависавших над головой небесного существа. Сияющие голубые глаза под толстыми темными линиями бровей смотрели вниз с холма на борьбу, которая угрожала поколебать границы земли Гавриила, но в них не было ни сомнения, ни страха. Юношеские черты Михаилита источали уверенность и веру. Веру, тронувшую сердце каждого, кто видел лицо ангела.
Серповидные когти гигантских существ Семени Кошмара устрашающе взметнулись над головами людей, которые бросились на врага. Насколько мог видеть глаз, равнина между холмами на севере и темной рекой на юге была черной от тел сражавшихся, и чем дольше длилась битва, тем меньше взлетало штандартов с символами ангелитов к серому небу. На левом фланге упало гордое знамя Вартбурга, дальше, справа, призрачная масса темных когтей и серпов пожирала приглушенные цвета храмовников Эрфурта. Силы Ангельской церкви таяли под натиском с севера, а дополнительные люди все еще стояли на сером холме над рекой, словно ожидая чуда.
Сквозь шум реки и дождя до ушей храмовников, собравшихся на бледном холме, донесся еще один звук. Он шел с гор на юге, что были позади них, и многие оборачивались, чтобы посмотреть, что несет ветер. Из-за каменистых пиков предгорий на холм донесся звук множества гигантских крыльев, с бешеной силой работавших в воздухе. На мгновение показалось, что мир затаил дыхание.
Затем ангелы вылетели из-за гор с головокружительной скоростью. Их иссини-черные одежды развевались на резком ветру, и белый цвет их крыльев, казалось, еще ярче сиял на их фоне. Яркие рыжие волосы их предводительницы развивались будто пламя на мече, символе архангела Гавриила. Ее руки, забинтованные чем-то черным, были скрещены на груди. Знамена храмовников ожили от ветра, созданного взмахам крыльев, и их цвета снова начали вызывающе развеваться над серой землей. Крылатые воины Господа целеустремленно направлялись к армии Семени Кошмара. Их тени упали, как знамение рока, на развращенный выводок Повелителя Мух.
Белый ангел на холме раскрыл свои крылья величественным жестом и скрестил руки как и ангелы смерти, летевшие над ним. Взгляд Михаилита был восторженным, когда он смотрел вдаль, и на его лице была блаженная улыбка.
Михаилит раскрыл ладони и развел руки, и темное облако ангелов смерти сделало то же самое. Что-то вырвалось из объятий каждого летающего воина. Что-то маленькое и почти невидное с расстояния начало падать на вздымающееся призрачное море тварей Семени Кошмара.
На короткое время воцарилась тишина. Затем в мрачном небе вспыхнули яркие вспышки света, за которыми последовал ужасный гром, который прокатился по полю битвы, когда разрушительные потоки пламени прорвались сквозь ряды испуганных порождений Повелителя Мух. Земля задрожала, и воздух над равниной наполнился неестественными предсмертными криками тварей Семени Кошмара. Ошметки покрытых хитином тел полетели во все стороны, и даже твари, что сперва не попали по удар, теперь гибли в обжигающем жаре распространявшегося пламени. Свет небесного огня, обрушившегося на врагов творения, залил поле битвы мерцающим красно-оранжевым цветом. Затем стены огня потухли, но повсюду можно было видеть горящие участки посреди вражеской армии. И трава, и демоны полыхали. Выводок Повелителя мух, казалось, удалялся сразу в нескольких направлениях. Нападение Гавриилитов полностью разбило его ряды.
С серой возвышенности раздался грозный боевой клич. Храмовники приветствовали ангелов. Сотни мечей вышли из ножен и были подняты в воздух, где они соединились вместе с хастами, копьями и развивавшимися знаменами, образуя железный лес, сияющие вершины которого тянулись к небу, наполненному Божьими воинами. Пронзительный звук рога раздался с равнины, и в то же время оранжево-красный свет огня пронесся по небу. Ангелы смерти зажгли свои мечи, прижали крылья к телам и падали, как гигантские хищные птицы, с неба на свою добычу, а их обетные ленты развивались за ними как некие хвосты.
Войска пошли вниз с холма. Темные воды брода пенились и кипели у их ног, и знамена храмовников гордо развевались на ветру во время натиска. Защитники стали нападающими. Ситуация изменилась. Между мстительным огнем ангелов смерти и верными клинками храмовников порождения Семени Кошмара пролили свою слизистую кровь в земле Гавриила.
Кислота
Селеста все больше ощущала запах самого здешнего воздуха в коридорах. Смесь затхлости, пыли и земли, усиливавшаяся с каждым шагом вниз, проникала через нос и рот, где тонким слоем ложилась на язык и будто хрустела на зубах, как крошечные песчинки. Светящиеся стеклянные столбы, похожие на лучи солнца, освещали путь Селесты и туннель из черного камня. Звук их шагов (ее и проводника-Гавриилита) был единственным, что нарушало полную тишину мрачного склепа. Свет и символы Ангельской церкви, вырезанные на стене на каждом перекрестке, напомнили бегинке Рафаилитов, что она находится в самых недрах гавриилитского Химмеля, а не блуждает в каком-то ужасном лабиринте, даже если это место, где она сейчас оказалась, многим могло бы показаться их худшим кошмаром.
Изможденный монах Гавриилитов, указывавший ей дорогу, остановился перед закрытым проходом и повернулся к Селесте своим бледным лицом, заросшим неровной щетиной. За оправой из тонкой проволоки и стекла, которая составляла очки священнослужителя, ледяные голубые глаза выжидающе смотрели на нее. Из темноты за решеткой раздался пронзительный сердитый визг, исходивший будто бы откуда-то издали. Такой звук не могло издать ни одно человеческое горло.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
