| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Бегинка Рафаила знала этот маленький ритуал. "Все для Господа", — прошептала она. "Все для Господа", — ответил монах и достал две стеклянные трубки толщиной с палец, которые он носил в кармане своей черной робы. Оба открыли восковые колпачки на флаконах и поднесли трубки к губам. Золотисто-желтая вязкая масса сразу же проявила свой насыщенный сладкий вкус, вкус победы над Семенем Кошмара, который был предназначен одновременно для очищения и предостережения.
Небрежным движением флаконы вернулись в мантию монаха. "Давай", — прошептал мужчина и открыл решетку с помощью ключа, который, вместе с бесчисленным множеством других ключей различных размеров и форм, был прикреплен к его внушительному поясу. Двери со скрипом открылись, и через несколько шагов едва освещенной тьме в поле зрения Селесты появилась еще одна фигура в черном.
— Добро пожаловать, сорор [лат. "сестра" — прим. переводчика]. Мы рады снова получить известие от наших братьев и сестер Рафаилитов.
Селеста вызвала легкую улыбку на своем лице и поклонилась второму монаху. Крепкий слуга Гавриила удовлетворенно кивнул и жестом велел ей следовать за ним.
Клетка высотой в человеческий рост, от которой исходило едкое зловоние, почти заполняла собой неярко освещенную камеру, в которую ее перенесли. Мясистая масса, колыхавшаяся за решеткой, дышала. В слишком узком контейнере неподвижно хранилось что-то большое. Селеста была втайне благодарна за то, что ей не приходилось ясно видеть это отвратительное существо в тусклом свете комнаты. С гневным ревом густая зеленоватая слюна хлынула из клетки на пол перед ногами Селесты.
— Мы более чем рады видеть то, что вы нам принесли, сорор.
Маленькие уши второго монаха заметно вспыхнули от возбуждения, когда он властным движением руки приказал своему помощнику взяться за рычаг сбоку клетки, а сам отступил далеко позади самой Селесты. Бегинка Рафаила встала перед клеткой и кивнула изможденному священнослужителю, что она готова.
С визжащим скрипом, который почти напоминал крики существа, небольшая часть прутьев отодвинулась, оставив отверстие шириной в несколько сантиметров. Тут же черная поверхность, покрытая слизистым слоем, протиснулась между прутьями.
Селеста подавила тошноту, когда подошла к вонючему существу. Она почувствовала на себе взгляды двух монахов, когда с мрачной решимостью потянулась к керамическому сосуду размером с кулак в кармане. Надев на руки две большие перчатки, которые ей выдал один из двух монахов, она ослабила восковую пробку и открыла контейнер. Затем она на мгновение закрыла глаза, чтобы успокоить дыхание, и приготовилась к тому, что будет дальше. Селеста позволила прозрачной вязкой субстанции стечь по ее защищенным рукам. Она тут же стиснула зубы и прижала обе ладони к твердой поверхности панциря твари Семени Кошмара.
Пронзительный крик боли заставил комнату задрожать, когда существо почувствовало, как кислота на руках бегинки проникает сквозь блестящий черный хитин внутрь его мягкого насекомоподобного тела. С визгом оно прижалось телом к решетке, его борьба со стенами клетки сотрясала всю камеру. Существо закричало, и Селеста присоединилась к этому крику. Капли пота выступили у нее на лбу, когда ее руки все глубже и глубже погружались в тело существа, выбирая путь, проложенный для них кислотой. Тварь Семени Кошмара начала гротескно подергиваться, в то время как руки Селесты уже были по локоть в ее плоти. Из последних сил бегинка Рафаила вырвала их из тела существа и со слезами на глазах упала на колени перед клеткой.
Металлический треск настенного рычага возвестил о новом движении прутьев, и отверстие в клетке неумолимо закрылось. Сердитый рев существа превратился в длинное пронзительное хныканье, которое, как и движения самого существа Семени Кошмара, становилось все слабее и слабее.
Сквозь пелену боли бегинка Рафаила увидела, как два монаха бросились на помощь, но не осмелился прикоснуться к ней. Дрожа, она потянулась к бутылке с водой, которую они принесли, и начала смывать черную кровь Семени Кошмара с дымящихся перчаток. Голосом, задыхающимся от слез, она сказала Гавриилитам:
— Она причиняет им больше вреда, чем любая другая кислота, которую мы когда-либо разрабатывали. Она прогрызает их броню, как будто ее и нет. Мы хотим в ближайшее время сосредоточиться на разработке этого вещества. Мы верим, что сможем сделать так, что оно будет убивать только порождений ада и щадить людей.
Монахи с ужасом смотрели на руки Селесты, которые вылезли из-под разрушенных перчаток. Из-под защитного слоя виднелась болезненная плоть, покрытая покрасневшими волдырями. На всех ее пальцах теперь появились будто бы кровоточащие порезы.
— Эта кислота и так уже вредит нам гораздо меньше, чем им. Просто пока она слабо различает кожу и хитин.
Башня
Здесь, за тяжелыми воротами из блестящей стали, был едва слышен шум людей, стук молотков и пил. Здесь никому не разрешалось его беспокоить. Это был его мир. Многие сотни людей, которые по его воле создали то, что для их ограниченного разума навсегда останется непостижимым, не могли нарушить священное спокойствие, царившее здесь. Его спокойствие. В его башне.
Это было именно то спокойствие, которого хотел Синвелл. Он не всегда носил это имя. Раньше он был кем-то другим. Тем, кто обладал высокой должностью, был одет в дорогие одежды и регалии епископа и правил городом целебных источников из здания, полного чудес прошлого.
Серо-черное одеяние Синвелла длиной до пола скользило по белокаменным ступеням, поднимавшимся все выше и выше. Он нежно провел костлявыми пальцами по безупречно белым стенам башни. Его башни.
Остекленевший взгляд старика скользнул через одно из узких заостренных окон по хаосу города за окном. Пьедесталы проповедников четко выделялись из толпы, которая раскачивалась у их ног, волоча за собой камни, деревянные и металлические балки. Вскоре будет завершено подключение к другим башням. В тот день, когда он, его братья и сестры должны были получить жизнь вечную.
Синвелл поднимался все выше и выше, пока его шаги не достигли верхнего этажа башни. Здесь тоже все было белым, ослепительно белым и чистым, как вечность. В бледном свете, падавшем через окна круглой комнаты, блестели переключатели, ручки и рычаги огромной техники, которая почти полностью заполнила стены комнаты. Синвелл подошел к блестящему стальному столу и провел пальцами по холодному материалу. Он сам создал это устройство, своими руками проложил все провода и вкрутил каждый винт. Это было идеально, безупречно. Как и все в его башне.
Его собственное лицо, изрезанное глубокими морщинами, смотрело на него с отражающей поверхности. Однажды другие будут стоять там и управлять башней, не зная, как работают замки и орудия. Для них это было бы чудом. Чудо, которое он, Синвелл, создал — и он будет наблюдать за ними.
Синвелл сам был чудом.
Медленно, почти в трепете, он отнял руки от своего произведения искусства и повернулся. Его босые ноги почти не издавали ни звука на грубом каменном полу, когда он шагал к цилиндрической стеклянной камере, которая возвышалась в центре комнаты. Стекло исказило форму Синвелла, сделав его похожим на бесформенную тень. Бесформенная тень — вот кем он был перед этим залом. В конце концов, старик смотрел на свою могилу.
Синнвелл будто бы обнял комнату, прижался к ней, как к холодной хозяйке. Стекло было теплым для тонкой, как бумага, бледной кожи его щеки. Краем глаза он увидел, как сверкают иглы, которые пронзят его тело, если кто-нибудь потянет за правый рычаг. Он надеялся, что это сделает она. Голос Гавриила, которая в первую очередь сделала все это возможным для него. На ее глазах он замерзнет изнутри, а жидкий пластик обернет его тело и сохранит его навеки. На ее глазах его душа войдет в башню, в его новое тело, которое ему было разрешено создать для себя, и она даст башне свое имя. Синвелл...
Его тело дрожало от возбуждения, когда он упал на колени перед камерой. В день триумфа он умрет вместе со всеми другими, братьями и сестрами в других башнях, и все же они будут жить ... жить до тех пор, пока белые башни возвышаются над Нюрнбергом.
Караван
Пот струился из-под широкой соломенной шляпы, покрывавшей лысину Ману. Кожаные ремни наполовину заполненного ящика с саженцами, который он нес на спине, глубоко врезались в его плечи. Из-за сильной влажности рисовое поле вокруг будто закипало. Облака тумана окутали долину, и силуэт деревни, которая пряталась дальше на мягком склоне, казался иллюзией. Темные фигуры других фермеров, которые, как и он, сажали молодые рисовые саженцы в илистую землю, были похожи на миражи из другого мира.
Его лицо исказилось от боли, Ману выпрямился и потянулся со стоном, на который его спина ответила громким хрустом. Стоная, он осторожно потер обеими руками свои выступающие поясничные позвонки. Земли Рафаила может и были более плодородными, и может быть, и богаче, чем земли других архангелов, но работа крестьян здесь была не менее тяжелой.
Ману прищурился, глядя на долину. За пределами мутной коричневой воды, доходившей ему и другим фермерам, выращивающих рис, выше колен, что-то шевелилось. Очертания огромного фургона, запряженного шестью буйволами, постепенно отделялись от густого тумана. На козлах он мог различить бронированную фигуру храмовника Гавриила, который неприличными взмахами палки гнал животных по улице. За первым фургоном появился второй. Ману знал, что фургоны едут в Грацианополь и что за ним последуют еще многие. Мускулистый рисодел снял соломенную шляпу. Он знал, что его работа на какое-то время закончилась.
Ману крикнул остальным и указал на долину. Все поставили свои ящики и побежали в деревню. От напряжения сердце Ману забилось быстрее, а его измученные легкие горели, как огонь. Он должен как можно быстрее сообщить об этом другим. Фермер вспомнил первый раз, когда караван проезжал через их деревню. Храмовники из Нюрнберга загоняли людей в их дома и запирали там всех, кто сам не захотел оставаться внутри. Ману подумал о своей жене и маленьком сыне. Если они вовремя вернутся домой, с ними ничего не случится.
Вернувшись к себе, Ману быстро вытащил сына из сарая и отвел в скромную хижину, в которой он жил со своей небольшой семьей. Его жена услышала крики полевых рабочих издалека. Она уже присела к стене под окном, выходившим на деревенскую улицу. Ману с облегчением опустился рядом с ней. Он приложил указательный палец ко рту и умоляюще посмотрел на сына. Лучше не замечать присутствия храмовников. До сих пор сохранение спокойствия всегда помогало. Фермер уже слышал крики и шум храмовников Гавриила, которые вошли на деревенские улицы. Но все жители села уже знали о них, и поэтому снаружи никого не было видно.
Стук копыт буйвола по мягкой земле неуклонно приближался. Вскоре тень от первой повозки заглушила бледный свет, падавший через маленькое окно в хижине Ману. Фырканье водяного буйвола и хруст осей под тяжелым грузом, который тащили фургоны, нарушили напряженную тишину. Ману видел стальные контейнеры, в которых находились разгрузочные тачки. Тяжелые цепи и почерневшие железные скобы скрепляли металлические сосуды высотой с человека. Ману вздрогнул и вскинул предплечья, когда услышал скрежет когтей о металл, исходящий из одного из фургонов, и нечеловеческий визг, и щелчки, которые были приглушены, но отчетливо слышны через толстые стенки контейнеров.
Вся деревня, казалось, затаила дыхание, пока последний из фургонов не проехал по деревенской улице.
И только когда караван с его неестественным грузом оказался далеко, жизнь в деревне возобновилась, а крестьяне вернулись к своим делам.
Послание
Теплая еда и вино, которые подал им хозяин, согрели живот Сурдена, когда он откинулся на скрипучий стул и на короткое время закрыл глаза. С циновок из рисовой соломы, которые должны были служить ночным ложем на чердаке, он услышал мучительный стон Морица. Послушник сдирал с ног свои тяжелые походные ботинки, и волдыри, появившиеся под ними, не делали процедуру более приятной. Уже прошло несколько месяцев его обучения, и теперь лишь паломничество в Нюрнберг, которое они начали несколько недель назад, отделяло Морица от его рукоположения в монахи ордена Гавриилитов.
Сурден приоткрыл глаза и посмотрел на свои больные ноги. Для него боль почти не ощущалась, несмотря на глубокую тревогу, которую он чувствовал. Хозяин знал об опасной местности, в которой поселился, и заверил Сурдена, что для него нет ничего важнее, чем защита его гостей. Тем не менее, монах заставил этого человека поклясться, прежде чем позволить ему спрятать себя в этой комнате. Сурден мог представить, что произойдет, если самый опасный и популярный еретик в регионе узнает о двух монахах из ордена Гавриила, которые останавливались в "его" районе. Он боролся с ощущением липкости, от которого у него свело живот при этой мысли, и прислушивался к стону старых балок над ними. Подходил к концу еще один день его паломничества в Нюрнберг. Еще один день, когда их не заметил рыскавший повсюду зверь, которого называли Ансбахером. До сих пор они были в безопасности от мстительного убийцы, который когда-то был Родериком фон Ансбахом.
— Магистр Сурден?
Он полностью открыл глаза и посмотрел на своего ученика, который теперь сидел, скрестив ноги, рядом с его походными ботинками.
— Магистр, вы тоже это слышите?
Глаза Морица искрились напряжением, когда он указал рукой в сторону пивного зала, который находился под его комнатой.
Сурден нахмурился и прислушался. Мальчик был прав — кто-то поднимался по лестнице. Он услышал хриплый голос домовладельца, говорящего с кем-то шепотом — и скрип тяжелых ботинок по лестнице.
— Да, герр, говорю вам, там для вас сидят две толстые птички... по дороге в Нюрнберг, да, да ... просто позвольте мне показать вам. Я просто надеюсь, что это развеет ваши сомнения, герр...
Стул Сурдена с грохотом ударился об пол. Внезапно паника вернулась. "Мориц, быстро ..." Монах поспешил к окну, ища выход или укрытие. Пока Мориц следовал за ним поспешными шагами, Сурден мельком увидел улицу перед гостиницей. Три фонаря горели на седлах привязанных перед входом лошадей. Допотопное оружие, прикрепленное к спинам животных, дало ему представление о том, во что они вляпались, прежде чем открылась низкая дверь на чердак.
Сурден развернулся и прижал Морица к задней стене зала. Он встал перед мальчиком, защищая его, и поднял кинжал, но вид высокой фигуры, только что вошедшей в комнату, заставил его замереть посреди движения. Сияние свечей разбивалось о голубоватый металл доспехов, там, где они не были прикрыты тяжелым темным плащом, покрывавшим широкие плечи новоприбывшего. Рядом с ним в комнату вошел хозяин дома вместе с двумя другими фигурами, наставившими тупые металлические концы своего запрещенного оружия на двух Гавриилитов.
Монах почувствовал, как у него ослабли колени. Его охватило головокружение, но внезапно резкое движение вернуло его к реальности. Он схватил черную мантию послушника Морица и удержал мальчика. Оружие еретиков и холодный взор их предводителя были прикованы к разъяренному мальчику, чьи беспомощные крики гнева эхом разносились по маленькой комнате.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
