Как бы то ни было, но Айвен точно знал две вещи. Первое: из Боргарда ему самому не выбраться. Второе: сидеть в тесной камере с каким-нибудь убийцей или безумцем следующие полгода ему не хочется. А поэтому он предпринял последнюю попытку избежать тюремного заключения и воспользовался своим правом на вестника свободы.
...Каждый преступник после подписания обвинительного приговора имел право тут же отправить письмо в любое место страны. Особый королевский указ предписывал тюремному начальнику во что бы то ни стало доставить письмо по назначению в течение двадцати четырех часов и не более. Любые расходы на доставку "вестников свободы" брала на себя королевская казна, и заключенному гарантировали сохранность послания и его непременную доставку адресату. И было совершенно не важно, посылалось ли письмо с конным гонцом, голубиною почтой или с помощью магии. Писались такие письма на специальной бумаге с помощью артефакта-дальнописца, тут же тайно отправлявшего копию текста прямиком в Тайную Канцелярию, но за изменение, перехват или подделку "вестника свободы" полагалась суровая кара вне зависимости от имевшихся на то причин и личности злоумышленника.
Айвен отписал своего "вестника" Хорту. Как и положено, в распоряжении воровской Гильдии всегда было несколько лучших языкарей, которые как раз и занимались тем, что вызволяли из тюрьмы угодивших туда воров. Конечно, хлопотали они не за каждого неудачника или неумеху, а только за видных специалистов, имеющих большой вес в Гильдии. Правда, Айвен не был ни видным вором, ни членом Гильдии, но зато их атаман исправно платил ворам десятину с каждого налета, получая за это доступ к услугам гильдейских скупщиков и языкарей, а заодно и какую-никакую защиту своих людей от других мастеров дубины и топора, хозяйничающих на близлежащих трактах. Если все пойдет, как положено, то не пройдет и двух дней, как он снова окажется на свободе — почти всегда так оно и случалось. Каждый из членов шайки хотя бы раз оказывался в Боргарде: за драку, за кражу, за непотребный вид или даже просто за плохое настроение некстати подвернувшегося стражника. Вот тогда-то гильдийская десятина и давала о себе знать, позволяя вытащить бедолагу из холодной ямы, если Хорт считал, что ему там не место. О том, что атаман может решить попридержать своевольного "пузыря" какое-то время на казенных харчах и подальше от жаркого солнца, юноша предпочитал не думать...
Одевая в отправной комнате тюремную робу, Айвен насвистывал незатейливую мелодию из какой-то фривольной песенки. Разумеется, приподнятое настроение преступника, отправляющегося в холодную на добрых полгода не укрылось от стражи:
— Эй, Барт, ты погляди-ка, какой веселый. Небось, первый раз у нас гостит, хе-хе. Песенки поет. Слышишь, музыкант, тебя как звать-то?
— А зови ты меня вольным ветром, пес казенный, — отозвался юноша. — День-два, и я снова буду там, где поют птицы, а ты как и прежде будешь слушать лишь скрип решеток да проклятья узников.
— Ишь ты! Без пяти минут в кандалах, а ведет себя словно начальник Боргарда, — удивился второй стражник, — На дворянчика вроде не похож. Может, он блаженный или ученый какой...
— А в чем разница-то? — рассмеялся его приятель. — Так как твое имя, вольный ветер?
— Да ты в бумагах глянь, если читать умеешь, конечно.
— Мне по чину читать не положено! Ишь, развелось тут умников... В какого вора не плюнь, так каждый на двух языках говорит, на трех читает, да на четырех пишет.
— Ай... Ве... Н. — по слогам прочитал второй стражник, взяв со стола бумаги.
— Айвен? Слушай, а ты не тот ли самый Айвен, а? Который по первому сроку нашего Редика аж три раза обворовал? Просил воды напиться и каждый раз у него для верности по два ключа со связки снимал, чтобы уж точно не ошибиться. Шесть штук спер!
— Да вот только своего ключа так и не вытащил? Как же, помню — такое не забудешь. Вот уж точно, вор, каких мало... — со смехом подхватил второй охранник.
— А нечего ему было шляться, где не положено! Кто ж знал, что он случайно забрел? Тоже мне, святой Аннис выискался, заключенным напиться подносит... Чего он мне воду таскал, если вообще должен был на другом этаже быть? — вспыхнул юноша.
— Трудно вытащить из связки ключ от своей камеры, особенно если там его нет, — философски заметил умеющий читать стражник и снова рассмеялся.
— Это оно верно, — согласился второй. — Жалко, что ему быстро разъяснили, что бежать отсюда не удастся даже с верным ключом. А то мы бы еще повеселились.
— Ему-то может и разъяснили, а вот подруге его... Слыхал эту историю? Как к нему девка бегала, такая чернявая и глазастая.
Зубовный скрежет, который при этих словах издал Айвен, показал, что Инош не зря считается лучшим зубодером. Вор прекрасно помнил этот эпизод.
— И принесла эта девка нашему вольному ветру очень интересную торбу со снедью. Видать, совсем плохая она повариха была, потому что медовуху настаивала на ржавой пилке. Я даже сначала подумал, что надо бы глаза у казарменного лекаря проверить, а потом смотрю — так оно и есть, плавает в бутыли самая настоящая пилка. Хоть и ржавая, но острая. Такой и решетку перепилить можно, ежели умеючи ...
— Инициативные нынче девки пошли. Да и кто ж знал, что эта простушка возьмет бутылку из чистого стекла?! — больше Айвен сдерживаться уже не мог, — Вымя отрастила на две ладони, а ума так и не нажила к двадцати годам!
— Это да, ухватиться там было за что, и с заду, и с переду, — мечтательно причмокнул рассказчик.
— Ты лучше хватайся за нашего мальца покрепче, да смотри, чтобы он вольного ветру от страху не пустил, — оборвал его второй стражник и взял цепь от кандалов, сковывавших ноги юноши. — Ну, Айвен, ты у нас в гостях не впервой, так что куда идти знаешь. И в ближайшие полгода ты будешь зваться у нас не иначе, как тюремным сквозняком...
Осторожно протиснувшись в неплотно прикрытую дверь, пес огляделся и принюхался. Трактиров, подобных этому, он за свои годы странствий повидал немало и прекрасно знал, чего здесь можно ожидать. Помимо вполне ожидаемых запахов множества незнакомцев и всевозможной пищи, он уловил и кое-что смутно узнавамое. Впрочем, собственное бурчащее брюхо было куда как важнее непонятного странного запаха, и поэтому пес осторожно, вдоль стены, начал пробираться в сторону кухни.
Он продолжал принюхиваться, стараясь выделять не только запахи, но и их хозяев. Как показывал его немалый опыт, люди, сулящие неприятности, пахли весьма схоже вне зависимости от того, где и в какой ситуации они встречались — табаком, кислым дешевым вином или кровью. Кстати, и добрые люди тоже зачастую имели немало общих друг с другом ароматов, и чаще всего это был запах молока, теплого хлеба или жаркого пламени. Увы, если первые в этой таверне были в достатке и даже излишке, то пахнущих приятно людей псу обнаружить не удалось.
Один из двоих сидящих в тени за самым дальним столиком, вдруг ткнул своего лысого товарища в бок:
— Эй, Бритва, ну-ка глянь вон туда.
— Ну и что? Фарг опять нажрался и сейчас начнет приставать к девкам. Ну, получит по лбу кувшином, так ему не впервой...
— Да ты не туда, ты левее смотри! Возле вон той лавки.
— Кабрров мрель! Атаман, да это же та самая шавка!
— Хе, узнал?
— Да я эту мрелеву морду из тысячи таких же плешивых морд узнаю. Ну счас я его...
— Эй, эй, погоди, у меня тут одна мыслишка созрела... — Хорт нагнулся к цирюльнику и что-то зашептал ему на ухо. Бритва молча слушал его, и с каждой фразой улыбка на его лице становилась шире.
Наконец, двое закончили шептаться. Все это время пес неподвижно просидел под лавкой в ожидании момента, когда кто-нибудь уронит на пол хотя бы кусочек съестного.
Хорт подошел ко второму вышибале "Угрюмого булочника", который о чем-то беседовал с разносчицей, и, изобразив на лице возмущение, хлопнул его по плечу:
— Эй, я не понял, это что у тебя здесь творится? Стоило мне только отойти с приятелем парой слов перекинуться, как у тебя уже всякое зверье по трактиру шастает?
— Где? — удивленно обернулся тот.
— Да вон он сидит, кобель блохастый. В общем так, я разбираться не стану, чья это псина, но или ты сейчас же выкидываешь его, или я вышвырну отсюда тебя. Понял?
— Считай что его здесь уже нет, Хорт.
Вышибала поднялся со своего места и направился к собаке. В то же самое время Бритва подошел к группе подозрительных личностей, сидевших за одним из столов. Конечно, в этом заведении таковым был каждый посетитель, но в исключительной подозрительности именно этой троицы не засомневался бы даже единственный действительно слепой попрошайка с площади Пяти Храмов. О чем-то быстро переговорив, сначала лысый грабитель, а потом и его собеседники выложили на стол несколько монет и уставились на разворачивающуюся посреди трактира сцену.
Громила как раз подошел к псу и грозно уставился на него. В ответ животное лишь вопросительно склонило голову и отчаянно завиляло хвостом, выпрашивая что-нибудь вкусное, или не очень вкусное, но питательное. К огорчению пса, ни кормить, ни терпеть его присутствия здесь не желали. Огромная ручища потянулась к шее собаки, намереваясь ухватиться за ошейник.
Хорт широко улыбнулся.
Бритва едва смог сохранить невозмутимый вид и не рассмеяться.
Три его новых собеседника напротив, снисходительно улыбались.
Рука сомкнулась на узкой полоске выделанной кожи с тисненым гербом, и приподняла собаку.
Пес жалобно скулил, но не сопротивлялся, когда вышибала вышвыривал его из таверны. Улыбки мигом сдуло с лиц Хорта и Бритвы.
— Мрелев пес! Да как же это... Да я же... — только и смог произнести лысый наблюдая, как один из подозрительной троицы сгребает его деньги со стола, — Ну, шавка облезлая, сейчас мы с тобой потолкуем...
Позабыв про свои вещи, цирюльник кинулся к выходу. Хорт попытался было его остановить, но лишь махнул рукой и вернулся доедать остывающий завтрак. Даже брань за окном не отвлекла его от аппетитного омлета. Кричал Бритва:
— А ну иди сюда, мрель блохастый! Ты что это мне там устроил в трактире, а, шапка с хвостом? Я же своими глазами видел... Да что видел — я на своей шкуре все почу...
Голос вдруг оборвался. Раздался хорошо знакомый треск, а потом в стену трактиру бухнуло что-то большое и мягкое. И в спертом воздухе трактира, наполненном всевозможными и не совсем возможными ароматами, запахло отбушевавшей грозою.
Глава 4. Воины Тьмы.
"Здес сидел Гари Кьюзак па прозвещу Храмой.
Года 2424-27, 2427-28, 2431-35, 2436"
Надпись, выцарапанная на кирпичной
стене в камере 48 тюрьмы Брогард...
Спуск в подземелье Лабиринта на подъемнике отозвался в желудке Айвена маленькой бурей из сегодняшнего обеда и пары яблок — поужинать ему так и не довелось. Считалось, что этот эффект вызывает паутина заклинаний, плотно окутывающих катакомбы тюрьмы. Якобы сторожевая магия изучает каждого пришельца, и если тот оказывается узником, то его аура вплетается в сети сторожевых заклятий, настраивая против него тысячи ловушек и множество ужасных созданий, стерегущих преступников. И лишь когда он официально получит статус свободного человека или взойдет на эшафот, Боргард выпустит преступника из своих цепких лап. А однажды юноше даже довелось слышать версию о том, что подземелья тюрьмы находятся вовсе не в этом времени, и совсем в другом мире...
Разумеется, он во всю эту чушь не верил, но приятнее от этого ощущения не становились. Побледнев, Айвен вцепился руками в перила и старался думать о чем-нибудь хорошем, приятном. Например, о вкусе спелых дынь, которые он просто обожал. Нет! Не о еде, только не о еде! Лучше уж думать о женщинах. От женщин желудок не выворачивает наизнанку. Хотя, они тоже разные бывают — некоторые действительно, без пары стаканов крепкого вина выглядят довольно жутковато... Но только не она. "Госпожа Урс" — так назвал ее стражник. Прекрасная, как мечта, рыночная торговка и дочь начальника городской стражи... Проклятая зазнавшаяся гордячка, из-за которой он оказался в этой тюрьме!
Тысяча волосатых каббров, ну неужели больше нет никаких по-настоящему светлых воспоминаний, не связанных с едой, выпивкой и его нынешним положением, на которые можно отвлечься? Что он любит? Деньги? Сотня серебряных монет штрафа за какое-то жалкое яблоко и кольцо наверняка с поддельным сапфиром! Не то... Поцелуй матери? Умерла, пытаясь родить его на свет... Улыбка отца? Этого старого пьянчуги, который своего малолетнего сына трижды ухитрялся продавать в услужение таким же никчемным неудачникам? Да в его улыбке дырок больше, чем зубов! Гррр! Думай, голова, бутылку красного куплю... Ласковое солнце? Угу, без малого семь часов на пузе, на самом солнцепеке провалялись — вся спина пузырями пошла! Радостный смех? Ага, вон те два стражника так и вовсе за животы схватились глядя на то, как он мучается. Все хихоньки да хаханьки им, кабрровым детям. Что б вас пчелы перекусали, да в такие места, чтобы ваши жены глядя на все это в полумраке не знали, радоваться им или грустить!
Живо нарисовав в воображении картину пчелиной расправы над стражниками, Айвен повеселел, и живот действительно отпустило. А едва пропала дурнота, как снова проснулся внутренний голос:
"Эй, художник-пчеловод-любитель, тебя хоть в какую камеру сажают? С кем вместе на койке прохлаждаться будешь?"
Юноша зябко поежился. "Прохлаждаться" ему предстояло в самом прямом смысле. Камеры в катакомбах Боргарда не зря называли холодными ямами — в них действительно было довольно прохладно. Какой там побег? Все мысли были заняты придумыванием способов согреться. Приходилось или много двигаться, чтобы размять скованные холодом конечности, или наоборот поменьше шевелиться и тщательнее кутаться, чтобы беречь драгоценное тепло. Тут и никакой Гексакулум против магов не нужен — итак зуб на зуб с трудом попадает, куда уж тут заклинания читать? А это ведь дело такое — на один звук да на полтона ошибешься, и таких чудес натворить можно, что и сам рад не будешь. Впрочем, доводилось ему как-то вместе с магом прохлаждаться в одной яме. Так тот ходил в одних штанах да шапочке, и от него только что пар не шел, хотя никакой волшбы чародей не творил, и амулетов быть у него с собой не могло — все вещи отбирала стража и выдавала снова только при освобождении заключенного. Хотя, от магов всего можно было ожидать — на то они и маги.
Все от того же Гаррета Многорукого Айвен слыхал, что в столичном Торнгарде совсем наоборот, довольно таки жарко и даже душно. Там у заключенных мысли от жары путаются, осужденные становятся донельзя вялыми и ленивыми. И если в Боргарде преступники "прохлаждались", то в Торнгарде они "парились".
"Эй, яблококрад, я к тебе обращаюсь, или ты уже своих не узнаешь?"
— Когда это ты успел своим стать, а? Я вообще тебя второй раз в жизни слышу! — возмутился Айвен.
Стражники переглянулись. Весь спуск занимал каких-то десять минут, и половину пути они уже преодолели, но проводить оставшиеся пять минут наедине с сумасшедшим им вовсе не хотелось.
