Змеиное варенье

Я стиснул в руках вилку и зло посмотрел на толстяка. Вчера у меня получилось запугать его, дав понять, что покойника никто не видел, кроме него, что это лишь плод его больного воображения. Но поведение Лидии в этой версии оставалось слабым звеном, и если он даст себе труд задуматься, то... Надо было срочно переключить его внимание на что-то другое.

— Хорошо, что вы напомнили, — я отодвинул стул, вставая, и угрожающе навис над этим жирным червяком. — О каком таком долге вы вчера говорили? Вы что-то задолжали Гук Чину?

Господин Дрозд даже с лица спал, побледнел и вжал голову в плечи.

— Я... я не помню... Я все понял, я сам... с госпожой Хризштайн... не извольте беспокоиться...

— До этого вы утверждали, что Гук Чин много проиграл. А вчера лепетали, что видели мертвого, и что он пришел за долгом. Как это расценивать?

— Я не в себе был... что вы... я же так... со страху... что покойник мстить пришел... что проиграл...

— Я думаю, мне стоит сообщить о вас в церковную больницу, — задумчиво пробормотал я. — Ваше душевное здоровье внушает серьезные опасения... Покойников видите... Вон даже госпожа Хризштайн это заметила, а она молчать не будет...

Толстяк упал на колени и попытался облобызать мне руки.

— Не извольте гневаться, господин инквизитор... Я все устрою... В накладе не останетесь... Ни вы, ни она... Прошу вас...

Я брезгливо оттолкнул его от себя и напомнил:

— Списки, господин Дрозд. И для вас будет лучше, если вы никого в них не забудете.

До сего дня мне не доводилось бывать в Посольском квартале. Гаяшимское посольство занимало значительную территорию и было скрыто от любопытных взглядов высокой каменной огорожей. Большую часть земли занимал ухоженный парк с несколькими искусственными прудами и ажурными мостиками, соединяющими их в единое целое. Весной здесь, должно быть, было прекрасно, но и сейчас поникшие заснеженные ветви деревьев придавали странное очарование этому месту.

Молчаливый слуга почтительным жестом предложил следовать за ним и повел меня к одному из павильонов — вытянутых одноэтажных домов, настолько хрупких на излете изящных линий, что они казались игрушечными. Маш-ун Уль Джен оказался высоким сухопарым гаяшимцем с непроницаемым лицом. Мы обменялись почтительными, ничего незначащими любезностями, за которыми мне было предложено угощение в виде ароматного чая и засахаренных фруктов. Памятуя слова Лидии, я решительно отказался, сославшись на строгий пост, чтобы не обидеть маш-уна. Церковник вежливо улыбнулся, но настаивать не стал, невозмутимо прихлебывая горячий чай. Я смело ринулся в атаку:

— Достопочтимый маш-ун, предлагаю сразу перейти к делу. Поскольку трагическая смерть Гук Чина является не первой в череде ей подобных, в которых несомненно присутствует колдовское влияние, то дознание будет проводиться под руководством Святого Престола южного обряда. Однако любая помощь и участие с вашей стороны будут приняты с благодарностью.

Маш-ун спокойно улыбался, лишь немного ссутулился и продолжал смотреть на меня. Его невозмутимость несколько обескуражила меня, но я упрямо продолжил:

— А щекотливый момент с богопротивными пристрастиями погибшего...

Спокойствие гаяшимца дало трещину, он поперхнулся чаем и нервно поставил фарфоровую чашку на столик.

— Достопочтимый инквизитор, уверяю вас, это досадная ошибка, которая положила начало ужасному недоразумению между нашими странами. Мужественность благородного Гук Чина, достойного сына великого отца, гаш-и-мана Сы Чина, не подлежит сомнению. И я в смиренной просьбе склоняю голову перед вами в знак доверия к вашей благоразумности.

Речь маш-уна была гладкой, словно шелк, она укутывала так, что к концу фразы успевал забыть ее начало. Я встряхнул головой, отгоняя словесный туман.

— Достопочтимый маш-ун, обещаю, что сделаю все от меня зависящее, чтобы эти сведения не вышли за пределы этого места. Однако, со всем уважением к вашему сану, для проведения дознания мне необходимо установить, с кем встречался Гук Чин, поскольку возможно, что его любовник...

— Вы ошибаетесь...

— Довольно пустых слов. Мне известно, что Гук Чин посещал "Храм наслаждений", где мог встречаться с любовником.

— Благородный Гук Чин был молод и полон мужской силы, и я не вижу в этом ничего дурного, — покровительственно улыбнулся мне Уль Джен. — Святой Престол восточного обряда более терпим в вопросах плотских наслаждений, ибо излишняя застенчивость для мужчины часто становится помехой на пути к совершенству. Уверяю вас, Гук Чин не был мужеложцем.

— Вы будете оспаривать очевидные доказательства, обнаруженные во время вскрытия?

— Достопочтимый инквизитор, мы провели собственное внутреннее расследование, во время которого выяснилось, что Гук Чин действительно получил травму в юном возрасте...

— Обождите, вы имеете в виду, что его кто-то... снасильничал?

Лицо маш-уна на мгновение стало злым и неприятным, но в следующую секунду разгладилось и вновь сделалось невозмутимым.

— Никто бы не посмел совершить такое. Это был ужасный несчастный случай.

— Да нет, постойте... Как это возможно? — я осекся под мрачным взглядом церковника. — Ладно, пусть будет несчастный случай. В любом случае я бы хотел увидеть господина посла и лично задать ему несколько вопросов.

— Конечно, только вам придется немного подождать. Гаш-и-ман Сы Чин занят государственными делами, но он непременно вас примет. Желаете отдохнуть в Шелковых покоях в его ожидании?

Я нахмурился, понятия не имея, что за Шелковые покои, и отрицательно покачал головой.

— Что ж, похвально... Тогда не откажите составить мне компанию в медитативной молитве.

Маш-ун неторопливо встал и пошел, нисколько не сомневаясь, что я последую за ним. Впрочем, отказаться под убедительным предлогом я уже не мог, поэтому двинулся за ним. Мы пошли по ажурным переходам, не укрытых от сильных порывов ветра и крупных лепестков снега в лицо. Глядя на деловито снующих полураздетых рабов и невольниц с закрытыми от постороннего лицами, но с обнаженными плечами и прочими прелестями, я невольно ежился и плотнее запахивал на себе мантию, терзаемый дурными предчувствиями.

Павильон, в который меня привел маш-ун, ослеплял своей изящной роскошью. Стены были выложены искусной мозаикой в светло-зеленых и золотых тонах, а восточная сторона, по обыкновению, представляла собой сплошное окно, щедро наполняющее комнату светом и воздухом. В центре комнаты был круглый бассейн, от которого поднимался теплый пар, насыщенным молитвенными благовониями. Он смешивался с пьянящими ароматами редких цветов в фарфоровых вазах и подхватывался золотыми курильницами. На кипарисовом столике, инкрустированном нефритом, стояла скромная на первый взгляд, но чудовищно дорогая закуска из свежих зимних фруктов и прозрачное вино в хрупких бокалах. Я перевел недоуменный взгляд на своего спутника, но он даже не соизволил что-либо пояснить. Маш-ун ступил вперед и небрежным жестом скинул с себя шелковую мантию, которую тут же подхватил вынырнувший из теней слуга.

— Омовение в горячем источнике перед молитвой способствует очищению не только тела, но и духа, — обронил Уль Джен, обнажаясь до исподнего и скрываясь в исходящей паром воде. — Присоединяйтесь, достопочтимый Тиффано.

— Я предпочитаю воздержаться, — пробормотал я, судорожно раздумывая, что делать. Раздеваться и оказываться в столь уязвимом положении мне совершенно не хотелось.

— Вы отказываетесь разделить обряд молитвенного очищения? — в голосе маш-уна появилась ленивая угроза, он расслабленно прикрыл глаза, погрузившись по горло в горячую воду. Глупо, но мне стало интересно, что он будет делать, если ненароком замочит накрахмаленную шелковую шапочку нежно-лилового цвета, отличительный знак его высокого сана, который скрывал его длинные волосы.

— Молитва — это смирение тела и духа, а не умащение их неуместной роскошью... — неосторожно вырвалось у меня. Разительный контраст с холодом снаружи и удушливым теплом этой комнаты вызвал испарину, я оттер лоб и повернулся уйти.

— Вы пытаетесь оскорбить меня, отвергая обычаи моей страны? Вы осознаете, как это может быть расценено послом?

Я застыл, понимая, что попался. Уход означал разрыв дипломатических отношений с гаяшимцами, но оставаться было опасно... Молодой южанин-невольник почтительно склонился передо мной, готовый принять мою мантию. Я невидящим взглядом уставился на его блестящие темные волосы и худые бледные плечи, пытаясь понять, в чем же подвох. Курильницы? Я втянул воздух, пытливо прислушиваясь к ощущениям. Обычные молитвенные благовония, сладковатой примеси опиума нет. Фрукты и вино? Я не собираюсь их пробовать. Вода? Но церковник первым вошел в купальню, он дышал тем же воздухом, что и я, поэтому дальше стоять столбом было уже опасно. Я неохотно разделся и последовал за маш-уном в горячую воду. Какое-то время молчание успокаивало мой слух, но потом церковник заговорил, не открывая глаз.

— Единый безмерно щедр в своей милости к нам. Горячие ключи, обнаруженные при постройке посольства, позволяют наслаждаться теплом в любое время года. Взгляните на восток, достопочтимый Тиффано. Там, за стеклом, сад и деревья, укрытые снегом, там зима, а здесь вечное лето. Разве это не заслуживает восхищения и вдумчивого размышления в молитве?

— Я безмерно уважаю ваши обычаи, однако...

— Верно, наши обычаи различаются, однако все мы — дети Единого и произрастаем от его питающей веры, как ветви могучего древа. И нет в том беды, что мы, его восточные цветы, тянемся к восходящему солнцу, через красоту и услаждение духа и тела пытаясь познать бесконечность божественного замысла...

Мне вдруг стало безмерно стыдно за свои подозрения собрата по вере в нечистых помыслах, поэтому я честно ответил:

— Это ваше право, достопочтимый маш-ун, поэтому милостиво прошу вас помнить, что лучи восходящего солнца могут быть губительны для нас, его южных плодов, иссушенных на бесконечном пути познания через усмирение плоти.

Церковник негромко рассмеялся и ленивым жестом подозвал слугу, чтобы тот подал ему запотевший бокал.

— Вы мне искренне нравитесь, достопочтимый Тиффано, но я слышу в вашем голосе сомнения. И мне горько, что вы видите во мне погибель... Простите, вино не буду вам предлагать, поскольку вы все равно откажетесь.

Я только сейчас позволил себе расслабить мышцы, чувствуя, как вода смывает тревоги и успокаивает растревоженные раны. Не хотелось думать о холоде и ветре снаружи, как и о той грязи, в которой мне приходилось копаться, но увы...

— Мне бы хотелось понять, зачем вы тратите мое время на обряд очищения, безусловно важный, но не тогда, когда на счету каждая секунда. По горячим следам найти колдуна всегда больше шансов...

— Созерцательные раздумья должны предшествовать действиям, особенно когда на счету не секунды, а целые жизни.

Я решился на мальчишескую выходку и задержал дыхание, с головой погрузившись в горячую воду и скрываясь от пытливого взора собеседника. Когда я вынырнул через несколько секунд, то маш-ун продолжал все также спокойно разглядывать меня.

— Вам нравится, достопочтимый Тиффано? Оглянитесь еще раз, чтобы оценить роскошь и красоту этого места. Оно может стать и вашим тоже. Ветер перемен может склонить ветви древа Единого как на юг, так и на восток. Вы молоды, но не глупы, наивны, но чистосердечны, а еще я слышал, что вы отмечены благодатью Единого прозревать будущее.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался я, чувствуя, как ленивая нега и отрешенность медитации опустошают сознание.

Вместо ответа церковник поднялся по ступенькам купальни, милостиво принимая поданную ему шелковую опояску, и прошествовал к низкой плетеной лежанке. Поджарое смуглое тело с едва заметными старыми шрамами выдавало хорошую физическую форму владельца, несмотря на возраст.

— Святой Престол восточного обряда ценит отмеченных благодатью Единого. Если вы примете нашу сторону, то вам больше не придется скрывать свои устремления, — гаяшимец довольно вздохнул, вытягиваясь на ложе и подавая знак слуге. — Присоединяйтесь, достопочтимый Тиффано.

— Вы пытаетесь меня переманить?

— Присоединяйтесь, — удовлетворенно выдохнул церковник под умелыми руками раба, который растирал спину хозяина и умащивал ее маслом. — Массаж после горячего омовения улучшает кровообращение и способствует восстановлению душевных сил. Уверяю вас, на встрече с послом они вам потребуются...

Я горестно вздохнул, покидая парные объятия купальни, и вытягиваясь на соседней с маш-уном лежанке. Второй слуга, юный худощавый южанин, чуть поколебался, но с моего разрешения капнул аргановое масло на ноющие мышцы спины и принялся нерешительно втирать его.

— У нас общая цель, и разве так важно, в какую сторону света мы смотрим в своей вере в Единого? — пробормотал я, закрывая глаза. Голос церковника доносился как будто издалека, сквозь мягкий шелк дремы. Меня всего лишь пытаются перекупить, укутывая роскошью и благовониями, поэтому не стоило отказываться слишком резко. — Но я подумаю над вашими словами, созерцая их красоту...

— Подумайте, достопочтимый Тиффано, подумайте. Возможно, перед встречей с послом вы соблаговолите принять наш скромный подарок? Будучи осведомленным о вашей учености и удивительной тяге к знаниям, я осмелюсь предложить вам рукописный трактат о "Красоте божьей" ученого мыслителя Кор Шина...

— Тот самый, что поведал миру секрет изготовления фарфора? — удивился я, приоткрывая глаза. — Невероятно, ведь все его работы после этого были уничтожены...

— В библиотеке гаяшимского хана хранится даже то, что следовало бы давно сжечь... Я почту за честь лично преподнести вам "Красоту божью".

Церковник поднялся и накинул шелковую мантию, церемонно откланявшись перед уходом. Тревога шевельнулась в животе, как дуновение ветра колышет лепестки цветов перед грозой, и тут же все стихло, погруженное в медлительные движения слуги, растирающего мне спину. Я просто взгляну на трактат, перелистаю его потемневшие от времени страницы с драгоценной мудростью веков, пробегу взглядом несколько строчек, а потом откажусь... Да, именно так... Слуга почтительным шепотом спросил:

— Господин желает продолжить массаж?

Я прикрыл глаза и согласно кивнул.

— Минуту, господин, я немного подогрею масло.

Негромко звякнула чашка для масла, и легкий сквозняк коснулся тела. Теплое масло пахло одуряющим терпким ароматом и чуть щекотало спину, растекаясь по ней ручейками. Я решительно не хотел никуда уходить, даже открывать глаза было невероятно лень. Уверенные руки слуги принялись разминать мышцы плеч, верхней части спины и поясницы, причем так умело, что мне казалось, что я плавлюсь и растворяюсь в океане блаженства. Чувствовать, как эти ловкие пальцы ласково обращаются с ноющей раной от арбалетного болта, прощупывают каждое напряженное сухожилие, каждую усталую мышцу, было невероятной роскошью.

Когда руки невольника добрались до шеи, бережно растирая каждый позвонок и размягчая каменные сухожилия, я не сдержал довольного стона. Следом тонкие пальцы принялись массировать мне голову, зарываясь в волосы и двигаясь концентрическими кругами, отчего по телу вновь пробежала волна наслаждения. Горячий шепот, смешанный с легким ароматом лаванды, опалил мне щеку: