— Что и говорить, весьма странно, — пробормотал старик. — Неладное тут стряслось.
Поежившись, будто от холода, он пошарил опасливым взглядом по лесной темени и заключил:
— Давайте-ка возвращаться.
Уговаривать мечников не пришлось. Даже Освальду теперь чудилось нечто необъяснимое и опасное в Горелом лесу. Браско же и вовсе был суеверен побольше иного крестьянина. Летом на привале он, бывало, бродил по полю, пытаясь найти клевер с четырьмя лепестками, а если находил — так непременно съедал его на удачу, за что терпел насмешки от соратников. На шее он всегда носил бирюзовый камешек на шнурке, якобы защищающий от дурного глаза, а когда один раз в таверне во время веселой попойки кто-то из вояк в шутку сорвал с него эту безделушку, Браско даже в драку полез, возвращая свой оберег. Теперь же ему чудился огромный медведь, затаившийся в темной чаще и ждущий случая, дабы покарать людей, проезжающих без позволения через его, здешнего хозяина, лес. Встречи с обычным животным мечник бы не побоялся, но предстать перед зверем, несущим справедливое возмездие, ему не хотелось. Вслух он, конечно, ничего подобного не сказал, но тайком приложился рукой к бирюзовой висюльке, вытащив её из-за ворота, а затем спрятав обратно.
На дороге их с нетерпением ждали остальные путники. В душе у Гайтуса зрело раздражение из-за вынужденной задержки, но и ему не чуждо было любопытство. Когда мечники и лекарь вернулись к отряду, он с напускной небрежностью осведомился, не ясно ли, кем был человек, найденный ими в лесу.
— Не узнали, Ваша Светлость, — ответил ему Освальд. — Бумаг при нём не нашлось, печатей тоже. На одежде никаких знаков не вышито. По всему, вроде не простолюдин, но и за знатного я бы его не принял.
— Что же, он и без поклажи путешествовал?
— Наверное, у него лошадь была, да испугалась медведя и убежала со всем добром. На нём даже плаща нет.
— Ну что ж, — произнес лорд, — больше нам незачем терять здесь время. Надеюсь, ваша совесть успокоена окончательно — пора уже покинуть этот лес.
Освальд склонил голову в коротком поклоне и спешно вернулся в седло, ожидая, пока Браско, подсадивший Лекена, не займет место в строе. Цепочка всадников снова двинулась вперед, освещая путь факелами и оставляя позади окруженную темнотой могилу. На покрывавшие её еловые ветки время от времени бесшумно и как будто нежно осыпался снег со стоящих рядом деревьев.
* * *
Вечер уже наступил и решил одарить путников морозом покрепче. Облака на небе поредели, за ними угадывалась луна, ночь обещала быть холодной.
Лошади и ездоки устали, хотели тепла и отдыха. От трапезы тоже никто бы не отказался, но она ждала путников лишь за пределами Горелого леса. Гайтус в своих расчетах отвел на эту часть пути два дня, и они почти истекли. Уже на следующее утро отряд собирался продолжить путешествие по малолюдной сельской дороге, идущей через поля и перелески в направлении столицы. Земля там была ненаезженной, но ровной, и всадники вполне могли добраться до Брадоса не к последнему, третьему дню празднеств, а ко второму, чтобы наверняка обеспечить успех Его Величества. Заслуги самого Гайтуса в таком случае сделались бы еще более заметными.
Они проехали не так уж и много, когда лес внезапно закончился, и перед ними предстало заснеженное поле. Где-то в середине должна была пролегать та самая дорога, однако от края леса её видно не было.
Освальд обернулся и поймал взгляд лорда, тот ответил кивком.
— Ночуем здесь! — громко огласил мечник.
Браско и Грут сноровисто спешились и принялись расчищать место для стоянки двумя лопатками, прихваченными с собой в поход. Лекен и Тесса в это время держали лошадей, лорд Гайтус — факелы, а Ламберта Освальд поманил с собой в сторону двух сосенок, растущих на самой окраине.
— Можешь повалить? — спросил он.
Ламберт задрал голову и оценил высоту деревьев, потом приблизился к одному и постучал кулаком по стволу.
— Думаю, получится, но только выверну с корнем.
— Хотя бы так, — согласился мечник. — А то рубить долго.
Маг отошел по косой линии назад, увязая в снегу, и заботливо оттащил Освальда за собой. Затем снял рукавицы, потер ладони друг о друга и подышал на них, чтобы немного согреть. Это не слишком помогло ему, но на сей раз от задубевших пальцев особенной гибкости не требовалось. Притоптав снежный покров вокруг, Ламберт убедился, что стоит надежно, примерился и сделал резкий выпад в сторону дерева, вынеся вперед сжатую в кулак правую руку, будто отрабатывал удар на древесном противнике. Сосна содрогнулась, а на четвертом выпаде оглушительно затрещала и рухнула на растущий рядом молодняк. Вторую сосенку маг уложил таким же образом.
Освальд обрубил топориком ветки и корни и вместе с кнэфом и Браско перенес бревна на стоянку, где их сложили в зимний костер. Он должен был отдавать тепло всю ночь, не требуя хвороста. Обтесанные сучья приспособили в устройстве навесов из лапника.
Пищу приготовили на другом костре, поменьше. Браско сварил кашу из ячменной крупы и нарезал в неё вяленого мяса. Весь хлеб и сыр они уже съели, и лишь круп оставалось достаточно. Мяса им еще хватало на утро, но затем неплохо было бы пополнить припасы.
Лошади бродили вокруг лагеря, разгребали снег мордами и копытами, добывая из-под него прошлогоднюю траву. Морозы их не пугали, и круглый год они питались подножным кормом. Табун таких лошадей по приказу предыдущего короля пригнали из степных земель, что к востоку от королевства, и пользовались ими в походах, где нужны были выносливые кони.
Пока варилась, а затем остужалась каша, Тесса и Ламберт набрали снега в котелки и поставили их у огня, чтобы после напоить рысаков. Лекен присел к костру рядом с мастерами, погреться. Освальд примостился там же, и только Грут и Гайтус держались обособленно по разные стороны другого, большого костра, где тлели бревна. Лорд всегда предпочитал уединение обществу простолюдинов, а кнэф как будто ко всем относился с недоверием. Разговаривал он редко, нехотя разжимая зубы, и особого дружелюбия не выказывал, хотя работу свою выполнял исправно.
Небо уже значительно расчистилось от серого полога, и ничто теперь не затмевало яркую луну. Рассыпавшиеся по темному своду звезды подмигивали с небес всем, кто смотрел на них, и говорили что-то редким людям, умеющим читать созвездия. Тесса подняла голову и устремила взгляд туда, где скоро должна была появиться Эрнэ — самая крупная из звезд, возвещавшая об изломе зимы и о скорой перемене к теплу.
— Лекен, расскажите нам про Эрне, — внезапно попросила девушка, хотя неплохо помнила легенду. Ей захотелось услышать что-нибудь ободряющее.
— Да вы и так наверняка все знаете, — засмеялся лекарь. — Каждому сызмала знакома эта история.
— Вправду, Лекен, — неожиданно вмешался Освальд, — я бы тоже охотно послушал байку, пока каша доходит.
— Какая же эта байка, — погрозил ему старик. — Звезда ведь появляется, а за ней и весна приходит. Не на пустом месте легенда появилась.
Немного покряхтев и положив рукавицы на колени для просушки, он начал рассказывать:
— Много-много веков назад, когда верховный бог Вейран только вступал в свою силу и первый раз сотворил зиму на земле, выпустил он табун своих прекрасных снежных скакунов размять ноги и порезвиться на воле. Кони разбежались во все концы, тряся гривами и вызывая снегопады, мчась быстрее ветра и неся вьюги. Люди закрылись в своих хижинах и думали, что не переживут ту зиму. Когда их дома занесло чуть не до крыш, а детей кормить стало больше нечем, бог наконец-то услышал их молитвы и принялся созывать лошадей, чтобы запереть их до следующей зимы. Но те и не думали возвращаться, радуясь свободе. Только одна кобылица пришла к Вейрану. Она была его любимой и самой красивой лошадью в табуне. Она низко склонила голову, коснулась земли своим дыханием, и в том месте появился ослепительный камень, сверкающий ярче тысячи звезд. Вейран вставил его в оправу своего посоха и поманил им лошадей — повинуясь неведомой силе, они вернулись все до единой. Тогда и зима стала подходить к концу. С той поры каждый год верховный бог достает свой посох, чтобы созвать снежный табун, а люди видят на небе камень в его навершии — яркую звезду, названную по имени той кобылицы, которая дала её миру. И появление Эрне знаменует собой излом зимы и грядущее тепло.
Лекарь замолчал, окончив рассказ, и его задумчивый взгляд остановился на углях, тлеющих в костре.
— Красивая легенда, — сказал Ламберт. Он слушал внимательно, подперев щеку рукой, а глаза его светились любопытством. — Но откуда тогда взялись другие звезды? Это тоже волшебные камни, хоть и не такие яркие?
— Что тебе и сказать-то, не знаю, — растерялся Лекен. — Храмовник из Брадоса как-то уверял меня, что тех, кто лучше других служил Вейрану при жизни, после кончины верховный бог превращает в звезды, чтобы люди помнили о них и следовали их примеру. А один гадатель сказал мне, что звезды — это божественные знаки, по которым избранные могут прочитать судьбу мира, и ни для чего более они не служат.
— А как же падающие звезды? — не отставал Ламберт. В своем стремлении к знаниям он бывал весьма дотошным.
Старик открыл рот, собираясь ответить что-то, но Браско опередил его:
— Каша давно готова! Потом меня честить будете, что застудил!
Сам он зачерпнул ячменное варево ковшом и отнес лорду Гайтусу.
Голодные желудки на какое-то время заставили путников позабыть про звезды, богов и зимние сказки, так что разговоры поутихли, уступив место скромной трапезе. Котелок с кашей сняли с костра, затушив пламя, и поставили под одним из навесов, чтобы всем было теплее и удобнее доставать ложками, рассевшись по кругу.
Грут перешел на общее место, а Гайтус остался на своем и ел в одиночестве. В самом начале путешествия мечники опасались, что их простой стряпней он будет брезговать, но лорд оказался на удивление неприхотлив. В отряде никто не ведал, что он воспитывался не в роскоши, а в простоте и строгости: его отец приказал командиру своего гарнизона учить сына военным искусствам и дисциплине наравне с гвардейцами. Гайтусу исполнилось двадцать четыре года, когда он стал полноправным владетелем родового замка и начал вести образ жизни, более подобающий знатному землевладельцу. Однако с тех пор он все так же был воздержан в пище, сам запрягал коня, смазывал свой меч, объезжал владения, хотя другие лорды частенько посылали слуг делать это.
При дворе Гайтус считался нелюдимым человеком. Большую часть времени он проводил в своих землях и мало с кем общался. Друзей он себе не завел, семьи у него не было. Его дни протекали в чтении книг, составлении смет, управлении землями — иными словами, в упражнении ума. Простолюдинов Гайтус не любил за то, что они, казалось, не думали ни о чем, кроме своих наделов, скотины и народных гульбищ. Когда он в юности учился среди отцовских ратников, те сторонились его. Затем он стал знатным господином и тем более возвысился над крестьянами и стражниками. Когда бы до него ни доходили разговоры селян, они либо жаловались на налоги, либо радовались урожаю и приросту скота. Говорить ему с ними было не о чем, и он только отдавал приказы. Лорда в его владениях не любили, и он знал об этом, считая такую неблагодарность порождением невежества.
На людях Гайтус по обыкновению сохранял каменное выражение лица, чтобы кто-то из крестьян не вздумал к нему обратиться, но на деле его задевали угрюмые или боязливые взгляды. Как-то раз он увидел, как одна деревенская женщина загоняет своих детей в хижину, чтобы они не попались на глаза проезжающему мимо лорду. 'Дура', — подумал тогда Гайтус, и на душе у него остался неприятный осадок. Но этот случай оказался не самым худшим. Однажды лорд услышал, как на его счет травят байки замковые ратники, развлекая себя на посту. Тогда он понял, что про него, по всей вероятности, рассказывают нелепые сплетни и пьянчужки в тавернах, и нищие на улицах, и деревенские мужланы, и в душе его проснулась горькая злость. Теперь, возможно, даже Вейран не смог бы уверить Гайтуса в том, что простолюдины не безнадежны.
Королева-мать, однако, разглядела в нелюбезном лорде человека, на которого можно положиться, и от имени короля повелела выполнить важнейшее поручение. Отказывать их величествам было не принято и попросту опасно, что вынудило Гайтуса ответить согласием. А чуть погодя он даже подумал, что это ему на руку: неплохо было бы заткнуть за пояс неучей из дворцовой свиты, позволяющих себе насмешки по поводу его привычек. К тому же, выезжая из столицы во главе отряда, он вспомнил, что когда-то давно мечтал овеять свое имя славой.
Покончив с трапезой и отпив глоток вина из фляги, Гайтус посмотрел на черный бархатный мешок, лежащий рядом с ним и скрывающий от любопытных глаз нечто невероятно ценное, и подумал, что ждать признания осталось недолго.
* * *
Когда содержимое котелка было съедено без остатка, а сам он — отчищен водой и снегом, путники разошлись по своим лежакам. На землю уже опустилась морозная ночь. Луну окружал бледный ореол, и она походила на начищенную печать, какие знать обычно носила на шейных цепочках. Вокруг стоянки спокойно бродили лошади, выдыхая пар. Под навесами накопилось тепло от тлеющих бревен, и спать на лапнике, укрывшись плащом, было ничуть не холодно.
На страже остался Грут, затем его полагалось сменить Освальду. Кнэф сидел у костра с угрюмым лицом, на которое падала тень от капюшона, и коротал время, о чем-то раздумывая. Мысль о найденном в лесу теле, однако, не посетила его ни разу, в отличие от его соратников.
Ламберт, к примеру, жалел, что не подошел ближе и не осмотрел труп человека, которого задрал медведь. Ему казалось нелишним узнать, как выглядят подобные раны, и вдобавок он мог заметить важные мелочи, упущенные мечниками и лекарем. Из-за того, что маг редко покидал столицу, его опыт путешествий был скуден, и теперь он хотел исправить этот недостаток.
Тесса, напротив, пребывала в растерянности. Они с Ламбертом многие годы обучались на мастеров вместе, часто стояли в паре в тренировочных боях и разделяли мечты о приключениях, хотя друг, скорее, казался Тессе домоседом. Сама же она верила, что создана для опасных походов и сражений, однако в большом мире за крепкими стенами Брадоса всё оказалось не так, как она ожидала. В отряде пользы от неё пока было даже меньше, чем от Лекена, чье целительство, к счастью, до сих пор не понадобилось. Человек, найденный в лесу, заставил Тессу понять, что в любой момент она может столкнуться со смертельной опасностью, и неизвестно, сможет ли защитить себя, как её этому учили.
Освальд засыпал неожиданно долго, хоть и привык за долгую службу к подобным ночевкам. Его терзала мысль о том, что найденного в лесу опознать не удалось. Неизвестно, кем он был, откуда родом. Мечник хотел бы разыскать его родных и сообщить им о его печальной участи. Сам он был одинок и оттого ценил кровные узы еще сильнее. Он с грустью думал, что лесная могила навсегда заберет путника в безвестность, ведь у духов нет имен и семей.
