Сын его вылез откуда-то. Лоб здоровый. Детишки какие-то за юбку мамкину прячутся. Марьяшу сразу в баню потащили. Порезы промывать. Старые и новые. А я куда бы лечь-поспать ищу. Вчерашняя ночь без сна прошла, и вообще, как-то мне порубленные на той усадьбе... живости не добавили.
— Вон сенник — там и ложись.
Я мешки подхватил. Дед их как-то задержал рукой. Ни слова не говорю, просто глянул на него с вопросом.
— Так... я... эта... помочь хотел. Донести. Тяжело ж.
— Спасибо, сам. Постирушку бы.
— Дык... Ложись там — невестку пришлю забрать.
Сенник большой, хорошо сделанный. А сена мало — что с прошлого года осталось. Начал барахло перебирать — пришла молодка. Всё через плечо моё заглядывает. Не люблю.
Сгребла сено к стене: как-то странно — в тёмный угол у стены с воротами. Я как-то привык подальше от входа. Да и грести не надо было бы. Ряднину на сено бросила, другую — сверху. Тут-то больше овчиной накрываются. Кису ногой зацепила будто случайно. Звяк послушала.
Стоп, Ванюха. У тебя ещё и паранойя начинается? Нормальные люди, тихие селяне-хуторяне. Православные, семейные. Что-то тебе всё мнится да мерещится. И не спится почему-то. Прошёлся по сараю. Сходить что ли, Марьяшу проведать? Тут из-за стены сквозь щель в углу, голос деда:
— Ну чё?
— Дык, постлала как ты велел, свекор-батюшка, лёг он. Вот платье всякое стирать сунул. Может, подождём покуда баба очухается — хай она сама тряпки эти...
— Иди-иди. Это её? Вроде и вправду боярыня. Тогда, глядишь, втрое цену возьмём. И тебе на платочек новый хватит. Иди, и чтоб чистое всё было. А бабу... Ей не до того будет.
— Ох и кобели вы с сыночком. Ой!
— То-то, сиськи-то подбери. У этой-то побольше твоих будут. Помнём-покрутим. Побалуемся с сыночком в очередь. Да и то сказать: когда-то ещё случай выпадет на боярыне покататься. На седьмице купец сверху придёт — ему обоих и сдадим. А остальное — в деревне приказчику. Ты смотри, пойдёшь за коровой — болтать не вздумай. А и то — лучше пусть матка сходит. Хлопчик-то спит, поди?
— Дык, он, вроде, сразу улёгся. Только... крученный он какой-то.
— И чё? Накину сетку на сонного, и пусть хоть как крутится. Я так и матерых мужиков брал. А после — в погреб. Без еды, без воды, без света божьего... в три дня шёлковым станет.
Хлопок, видимо, ладони по заднице молодки. Её очередное ойканье, и удаляющиеся шаги к пруду на другой стороне хутора. Его шаги вдоль стены к воротам сарая...
Я... меня... снова в подземелье, снова без еды, воды, света... Снова "шёлковым"... Я повтора Савушки не... не хочу, не переживу, не вынесу, не могу... Не буду!
Хозяин дошёл до ворот, осторожно приоткрыл створку, заглянул внутрь, в сторону моего ложа.
Меня трясло. Я стоял у косяка ворот, с другой стороны от моей постели, какая-то палка попала под руку. У косяка стояли прислонённые две косы. Я автоматически подхватил меньшую. Хозяин, не отрывая взгляда от лежанки, тихохонько вошёл внутрь, растопыривая небольшую рыбацкую сеть на руках, двинулся в ту сторону. А я, затаив дыхание, на цыпочках за ним.
В углу было темновато. Ему пришлось наклониться, выглядывая положение тела предполагаемой жертвы. И тогда я бесшумно вскинул косу над головой, резко выдохнул и вогнал эту ублюдочную косу в его натянувшуюся на спине рубаху. Сверху вниз, изо всех сил, прямо рядом с левой лопаткой.
Удар получился сильным — крестьянина бросило лицом вниз прямо на мою постель. Коса ушла в тело на всю длину, до самого обуха. Мужик дёрнул ногой. Раз, другой — и затих. Через пару секунд в полной тишине я услышал бульканье: из его рта на мою постель потекла кровь.
Выдернуть косу за конец древка не получилось. Пришлось перехватить у самого обуха, у самой спины. Рывком вытащить. Тело осело, из разреза на спине пошла кровь, пятно стремительно расползалось по рубахе.
Накинул на спину крестьянина ряднину, подобрал с пола клок сена, отошёл к стене и стал протирать косу. Автоматически. Никаких мыслей. Только ошеломление. От услышанного, от сделанного.
Не знаю, сколько я так простоял, механически повторяя одно и то же движение. В какой-то момент рядом уловилось движение. Передо мной стояла внучка хозяина. Девчонка лет шести-семи, чуть младше той, что я видел на той стороне реки, на иве. Как она вошла внутрь? Она что-то меня спрашивала.
— А дедушка спать лёг?
Я кивнул.
— А тебя на лодии увезут?
Я снова кивнул, не задумываясь и не понимая.
— А ты будешь драться, когда тебя гречникам отдадут?
Я снова кивнул.
— Не, не надо. А то они будут тебя кнутом бить, больно.
Добрая девочка. Спасибо за совет. Значит, гречники. Купцы греческие. Или наши, кто ведёт торговлю с греческими городами. Рабы составляют треть русского экспорта в Византию. Ещё Ярослав Мудрый этим хвастался. Дескать, во множестве продаём рабов русских, и товар сей весьма хорош.
И мы с Марьяшей должны быть в их числе.
Пока я медленно переваривал это, девочка подошла к телу своего деда и заглянула под ряднину. И отскочила, прижав руки ко рту. Медленно отступила на пару шагов. У меня в голове меланхолически возникла мысль, чисто констатирующая: "Сейчас заорёт и бросится бежать". Она метнулась мимо меня к выходу, набирая воздух для крика.
Не успела: я инстинктивно крутанулся на месте, выбрасывая горизонтально по кругу косу на уровне пояса, чтобы остановить её. Коса носкам вошла в доску стенки сарая.
Уровень моего пояса для девочки оказался уровнем её горла. С разбегу она врезалась в наточенное лезвие, дёрнулась в сторону и отскочила, зажимая разрезанную шею ладонями. Пару секунд смотрела на меня широко распахнутыми глазами. Потом из-под её пальцев потекли струйки крови, она отняла ладони и стала их рассматривать, снова подняла на меня глаза, попыталась вздохнуть. Кровь хлынула маленьким фонтанчиком, девчушку повело назад, и она осела вдоль стенки на землю.
Секунд пять мы смотрели друг другу в глаза. Затем они у неё закрылись. Кровь полилась свободно, без ритмических выплесков.
Всё.
Нет, не всё. На хуторе здоровый молодой мужик, который зашибёт меня одной левой. За убийство своего отца и дочки. Оторвёт голову и в кусты забросит. Как у мальчишки на том берегу. И не будет у меня ни креста, ни костра, ни полумиллиона спасённых детей. А ещё здесь две бабы, которые или сами со мной справятся, или поднимут крик. И тогда такой же точно конец.
Или убей их, или сдохни. Вместе со своим долгом перед этими ублюдками. Которые торгуют друг другом как скотом, которые продают в рабство и насилуют беженцев. Которые твои предки. У которых дохнет полмиллиона их детей. Которых ты собрался спасти. Одну из которых ты только что убил. Зарезал. Косой. Как настоящая смерть.
Носок косы глубоко ушёл в доску стенки. Подёргал — не вылазит. Посмотрел на свои вещи — там две сабли. С саблей гулять по хутору... Как-то стилистически неправильно. У косяка — вторая коса.
Сквозь полуприкрытые створки ворот видна баня. Из неё вышли двое: хозяйка с сыном. Вынесли какое-то корыто, вылили воду в лопухи. Сын чего-то сказал и пошёл назад внутрь, хозяйка рассмеялась и куда-то за угол ушла. Ага, вон она снова появилась и в сараюшку какую-то зашла. Там у них летняя кухня. Наверное, обед готовить. На всю семью. Не знает ещё, что муж с внучкой обедать не будут.
Я подхватил вторую косу и спокойно так потопал к летней кухне. Не пригибаясь, не прячась. Целеноправленно. Перед дверью остановился, и тут она вышла, в руках какой-то таз деревянный. Свиньям, что ли, запаривала?
Я косу в правой руке держал. Вертикально, комлём вниз, остриём вперёд. Так и ударил. Как маятником качнул. Под таз этот у груди. Она таз не выпустила, попятилась, за порожек запнулась и внутрь упала. И косу за собой потянула. В себе. Лезвие от живота под ребра ушло. Я на древко опёрся, перепрыгнул через порог, через неё, за голову. И косу за собой потащил. Тут она её насквозь и пробила. Носок косы у ключицы вылез. Крестьянка только разок и выгнулась. И осела.
Потом, правда, косу назад вынимать тяжеловато было: по костям скрежещет, не провернуть.
Даже обтереть не успел — за стеной шаги.
Сразу за дверь. Дверь-то открытая. Кто-то ойкнул, остановился перед проёмом с той стороны — хозяйку увидел. И — внутрь быстро. Возле хозяйки на колени. Молодка.
У меня коса высоко поднята была — я и ударил. Попал не в голову — в спину возле плеча. Она вскрикнула. Тут я косу вперёд, от себя толкнул. Молодка вперёд упала, на живот свой. А коса выскочила. Тогда я снова, сверху вниз, в спину под левую лопатку, как её свекра-батюшку. Попал, затихла.
Плохо работаешь, Ваня. Два удара. Живое существо нужно убивать одним ударом. Не умножай мучений в этом мире. Чётче надо.
Сижу на полу возле баб, задрал одной подол — косу вытираю. Вдруг топоток и детский крик:
— Мамка, мамка! Там батя на тётю залез и толкает. Как тебя.
И сходу влетает через порог. На кровище поскользнулся и прямо головой мне к ногам. Я как держал в левой косу за обух, так только приподнял и опустил. Носком косы вниз. Как штамповочный пресс ходит.
Попал прямо в темечко. Кости черепа у детей мягкие — коса даже не скрипнула. А мальчик — не дёрнулся.
Так держать, Ваня. Одним ударом. Без ненужных мучений.
Что он про своего батю кричал? Что тот мою Марьяшу толкает? Пойдём-ка поглядим-ка. Каков он, этот... плунжер.
У меня хватило ума не лезть с косой в баню. Потолки низкие — не размахнуться. Присел снаружи. Изнутри слышны характерные звуки. Ритмические. Сынка хозяйского вздохи да охи. А вот Марьяшу не слышно. Может, и неживая. Хотя... Они же нас на продажу взяли. Потом сынок хозяйский с Марьяши слез, пошёл из бани выходить. Дверные проёмы низкие — он так согнутым на улицу и сунулся.
Я, снова из-за двери, через дверь сверху, косой ударил. Попал хорошо: в ямочку подзатылочную. А этот бугай... только на четвереньки упал, с косы снялся, стоит-моргает.
Пришлось дверь оббегать и уже с другой стороны снизу бить под левую руку. Снова попал, снова не убил.
Только когда я поднапрягся изо всех сил, да его на косе приподнял, и назад внутрь в предбанник опрокинул — только тогда ножками сучить стал. Пришлось ждать пока успокоится. Потом за ноги переваливать его с порога: весь проход занял своей тушей.
В парилке на полке Марьяша лежит. Голая, бритенькая, оттрахнутая, но, вообще-то, целая и отмытая. Вроде без сознания. Я сперва кинулся её поднимать, потом дошло — пора начинать думать. Как из этого "приюта бедных странников" выбираться.
А думалка не думает, молотилка не молотит. "Зубы звенят".
* * *
У меня такое бывало. Три раза в той ещё жизни я падал в обмороки. Один раз — устал сильно, другой — после четырёх дней без сна, третий — от болевого шока. Каждый раз такое же ощущение появляется — будто в дёснах и в зубах звенеть начинает. Говорят, что-то там с давлением.
* * *
Поплескал на себя водой из бочки. А вода-то тёплая. Скинул штаны половецкие, взял для помывки чего они тут используют. Помылся.
Круто. У меня тут полный двор покойников, я их, как смерть с картинки, косой накосил. Отработал трудовую смену и занялся чистоту наводить. Напоследок шайку холодной воды на себя опрокинул. Потом вторую — специально на голову. Полегчало несколько. Но не вполне.
От моих брызг Марьяша зашевелилась. Глазками водит, подняться пытается. А жара-то нет. Похоже, её не только снаружи, но и изнутри промыли. Слабенькая совсем.
— Ваня, Иване. Где я?
И снова выключилась.
Где мы — я представляю. Чего делать-то теперь?
Одно из самых мощных средств приведения собственной молотилки в норму — "full key" — полный перебор вариантов с пошаговой детализацией. Если мозги эту технологию тянут — они сами себя вытянут. И на место встанут.
Ждать/убегать.
Чего ждать-то? Жить здесь собрался? Значит — убегать.
Хорошее дело — двоичное дерево. Только два исхода в каждом узле. Да/Нет. Влево/Вправо. Никаких: "да наверное нет".
Убегать по воде/по земле. Лодки я здесь не видел. Но раз живут у реки — должна быть. Марьяшу — в лодку и "греби, сынок, греби".
Только по левому и по правому берегу — болота. Где сухо — слева кыпчаки, справа... вполне можно на таких же... хуторян-людоловов. Впереди Днепр. За Днепром — Киевщина. С Укоротичами. А я мальчишечка приметненький. Не у каждого подростка плешь во всю голову, цепка железная на шее ошейником, шкурка с искрой. А уж обрезание короной королевской... И вверх по Десне — уйти быстро не удастся, мне просто не выгрести, силёнок маловато.
Значит, уходить по земле. Телегу я во дворе видел, конёк в конюшне стоит, дорога сухая из хутора есть. Куда дорога? В деревню? Хозяин что-то говорил насчёт барахла, которое в деревню... отдать? Продать? И корова. Во дворе нет. Хозяин говорил невестке: "пойдёшь за коровой — не болтай". Значит — не одна на лужке пасётся. В стаде ходит. Деревенском. Значит там пастух, а то и — подпасок. Стадо с пастбища пригонят — хозяйка должна выйти, забрать свою кормилицу. Не придёт хозяйка — пастух пошлёт подпаска корову на двор отвести. Этого тоже убивать? Потому что, если кто вот эту картину деревенским опишет — они прибегут и...
Гречники — наилучший выход будет. Наименее болезненный. А вернее всего — забьют до смерти.
В порядке наказания за деяние.
В части подготовки к разделу бесхозного имущества.
От общепринятой здесь ксенофобии, наконец.
Значит, крайний срок — перед закатом. На закате коров назад загоняют. За вымя дёргать. Вечерняя дойка называется.
Тогда пошли собираться. Тут за дверью, в предбаннике что-то зашуршало и стукнуло.
Мда... Когда отдышался и рискнул выглянуть, стало смешно: из сынка хозяйского много крови вытекло. Пол гнилой, видно, под лагу натекло — она и просела. И полпола в предбаннике. А мужик ничего, лежит себе. Только челюсть отвалилась на грудь. И струйка слюны. Не эстетично.
Ну и ладно: "мертвые срама не имут". Они вообще ничего не "имут". Право собственности на всё — только у живых. У этих — только царствие небесное. "Блаженные нищие духом. Ибо войдут они в царство небесное". Иисус сказал, "Нагорная проповедь". Как раз про тебя, сынок хозяйский. Доброго пути.
И начались мои сборы. Телега во дворе стоит, потолкал туда-сюда — скрипит. Пошёл искать солидол.
Ага. На "Святой Руси" — солидол.
Нашёл. Какое-то растительное масло. В сенном сарае мешки сыскались. Хозяин и внучка — все на местах. Заглянул в поварню. Щи уже дошли. Но есть... три трупа и куча мух. Набрал съестного — в мешок. Снял с верёвок высохшее наше с Марьяшой тряпьё. Потом начал методически мародерничать.
"Мёртвые... не имут". А нам — в пользу.
Хороший хутор. Богатый. Был. В доме полы и потолки дощатые. Три печки поставлены: в доме полная русская печь, в бане — каменка, в летней кухне плита добрая сложена. А вот железа почти нет. Кроме пары кос, пары серпов и пары топоров.
Топор в любом деле — подмога. Их в мешок. А остальное... Оставил. Особенно — косы. Серебра почти нет, зато нашёл горсть медной монеты. Странно — никогда не слышал, чтобы в "Святой Руси" медная монета ходила. Тряпье кое-какое прибрал, ножи, из утвари кое-что — нам ещё путь дальний держать. В дороге-то пить-есть надо.
