Зверь лютый. Книга 2. Буратино

Зверь лютый

Книга 2. Буратино

Часть 5. "Две беды: дураки и дуры..."

Глава 23

Дорога. В России — название места, по которому собираются проехать. Сколько мне пришлось помотаться по разным дорогам... В той ещё — моей России. Даже смерть свою я там нашёл. У поворота на Кащенку. И здесь...

Дорога — это что-то "откуда-то" — "куда-то". В моем конкретно случае: от смерти к смерти.

Позади остался город, где есть четверо очень серьёзных людей, которые очень хотят моей смерти. По разным поводам, но, в основном, медленной и мучительной. Включая моего единственного господина, мою единственную любовь.

Впереди маячило неизвестное болото, в котором меня упокоят. Моя верная служанка. Первая, кто назвала меня "господин". Стоило ли столько терпеть, мучиться, переживать и страдать...

"И этот сошёл где-то под Таганрогом

Среди бесконечных степей".

Я трясся на задке телеги, на востоке всё выше поднималось солнце. Я устал, очень устал от всего этого. От этого мира, от этих... предков. От боли, от страха, от непонимания... От всего, что зовётся "Святая Русь". Впереди была скорая смерть. Оставалось только её дождаться. Несколько дней и всё это кончится. Лишь бы не очень больно.

"Люди просят у бога лёгкой жизни, а надо просить лёгкой смерти".

И ещё говорят: "Когда человек планирует — бог смеётся".

В то утро господь хохотал. Над всеми в этой местности.

В нескольких сотнях вёрст к востоку в степи стояла юрта, в юрте сидел человек и думал. За всех нас.

В первой же фразе сразу две ошибки.

Никогда не называй половецкого хана — "человек". В становище много разных людей. Есть колодники, есть челядь, есть служанки — чаги. Есть пастухи. Есть просто мужчины и просто женщины. Это — люди. Есть "большие люди" — разные подханки: главы семей-кошей, главы родов-куреней. Но хан — один. Он не человек — он хан. Особенно — прирождённый хан. Из царского рода Элдори. Хан Боняк, сын Боняка, внук великого Боняка — Серого Волка.

И вторая ошибка: никогда степняк не поставит юрту в степи. Так может сказать только тот, кто всю жизнь провёл на асфальте. Или видел степь только из окна поезда. А вот если ездить по ней на коне или идти по ней ножками... Хотя где увидишь степняка, который идёт по степи ногами? Только рабы и женщины.

Легче найти место, где дом поставить, чем место для юрты в бескрайней степи. Потому что сначала нужно найти край в этой бескрайности. Юрта, становища, кочевья всегда ставятся там, где сама степь, поле — кончается.

Там должна быть вода рядом. И не просто вода: она должна быть проточной, иначе и люди, и скот начнут болеть. К ней должны быть удобные подходы, никаких обрывов. Иначе истомлённые за день жарой отары, стада, косяки подавят друг друга, спускаясь к водопою.

"Вот и прыгнул конь буланый

С этой кручи окаянной".

Нужен лес, чтобы собрать валежник для костров, нужно закрытое место, чтобы удобно обороняться от врага и отгонять дикого зверя. Но должны быть широкие проходы, чтобы скот удобно выгонять на пастбища. Нужны загоны, чтобы разделить табуны. Иначе жеребцы передерутся и покалечат друг друга. Нужно, нужно, нужно...

Землееду легче. Он может выкопать колодец. Да и много ли надо воды для пары коров и лошадей? А у каждого кыпчака даже не в становище, только в дальнем походе коней — 10-12.

Землеед может нарубить леса и сложить запас дров. Он может построить огороду и сделать в ней ворота. И главное: он может вырастить и собрать хлеб. Спрятать его в яму и есть это полгода. Может быть, поэтому все эти землеройки смотрят вниз, не поднимая голов. Ищут — куда хлеб спрятали. Или — куда будут прятать. Что грузины, что русские, что греки.

Только степняки смотрят прямо. Вдаль, в небо. В лицо Хан Тенгри — "Господину высокому синему небу". Кыпчаки любят Тенгри — создателя всего сущего. Тенгри видит всё и всех. Он любит свой народ. И даёт ему и пастбища, и воду, и скот.

Но не хлеб. Без хлеба человек не может жить. Значит, его надо взять. Или купить. Или взять то, на что можно купить. Хабар, полон. Иначе народ ослабеет. И придут другие. Или свои, или чужие.

Землееды так и говорят: "Возлюби ближнего своего". А то придёт дальний. И возлюбит вас обоих. Сильно и больно.

Они сами и придут. Землееды. И снова придётся бежать. Как бежал хан Шарук с сыном Атраком к грузинскому царю Давиду-строителю. Как бежал его другой сын — Сырчан — за Волгу. Как бежал отец, Боняк Бонякович, на Кубань, уводя, спасая народ. Хорошо, что ещё дед вырезал Тмутаракань. Иначе бы русские ударили народу в спину.

И было бы как в священной книге греков: увидел землеед Каин, что не нравятся их богу его дары, а нравятся дары скотовода Авеля. И убил брата. Из зависти.

Все эти землеройки завидуют степнякам. Даже их пророк говорил: "будьте как птицы небесные... не сеют, не пашут, но каждый день напитаемы бывают". Как мы — кыпчаки.

Но чтобы быть как "птицы небесные" — надо воевать. Брать хлеб, брать хабар, брать полон. И тогда народ сохранится и умножится. Русские бабы хорошо рожают. Здоровые кыпчаки вылезают из русских баб. Здоровые кыпчаки вырастают на русском хлебе. Надо пойти и взять. Русь может жить без Степи, а вот Степь без Руси — не может. Поэтому, как говорил их пророк: "Надо делиться". Но не хотят они. А если не хотят — мы попросим. Харалужной саблей и волосяным арканом. Попросим поделиться хлебом и скотом, бабами и мужиками. Всякими блестящими штучками, которые сами же русские и будет выкупать потом. Хлебом и бабами.

Но...

Дед Боняк был великим воином. Вместе со своим другом Тугорканом они истребили народ печенегов.

Тогда ханов-друзей позвали греки. Но после битвы греки, повторявшие "бог есть любовь", вырезали тридцать тысяч пленных женщин и детей. И дед ушёл подальше от такой любви. Ушёл и успел: русичи под Киевом убивали кыпчаков. Два хана, два друга, даже не сняв с коней торбы с греческим хабаром, пошли в бой. Наказали клятвопреступников. Вбили, втоптали землеедов в землю. До сих пор про Тугоркана на Руси сказки рассказывают. В сказках у него уже и три головы — Тугоркан везде поспевал. Везде врагов грыз. Змеем зовут, Тугарином.

И деда помнят. Как он колдовал и выл по-волчьи — спрашивал у Серого Брата о победе.

Серый Брат сказал правду — в том бою дед победил. И войны выигрывал без счета. А вот саму Степь кыпчаки проиграли. Мономах оказался хитрее.

Было тогда у кыпчаков в степи 12 орд. Тысяч по сорок человеческих голов в каждой. Мономах брал это все. Читеевичей таскал за собой по всей Руси. С Аепой роднился. Аепа даже не хан рождённый. Так, куренной. Сколько таких в каждой орде. Но как на русских подарках поднялся. Стал настоящим ханам указывать. И тем, кто из кыпчакского царского рода Токс, и тем, кто из огузского рода Элдори.

Когда-то давно, ещё на Алтае, уйгуры позвали к себе на праздник 3000 лучших людей из народа Сиыр. "Сиыр" значит "корова". И всех перебили. А "не-лучшие" ушли и назвались "телёнок". По-тюркски — гуз.

Стали гузы и кыпчаки кочевать вместе. Поэтому и тамга народа — два ножа. Поэтому два царских рода в одном народе. Был народ "жёлтых людей" самым сильным в степи. Торки, печенеги, берендеи, хазары... все бежали от кыпчакского лебедя. А народы вокруг Степи дрожали и давали. Давали дань, полон, хабар... Хлеб.

Мономах всех перехитрил. На Руси резались князья. Звали к себе кыпчаков из разных родов. Потом князья мирились — родственники, Рюриковичи. А орды продолжали резаться в степи. И там, и там русские бабы рожали одинаково быстро. Воинов для господ своих. Но в теплом бревенчатом доме выживает больше младенцев, чем в юрте или в кочёвке зимой.

Взяли числом, задавили. По десять тысяч своих оставляли землееды на поле боя. И снова набирали пахарей, которые из оружия, кроме топора, ничего в руках держать не умеют. Бездоспешный мужик, необученный, да когда строй рассыпался... в степи перед стрелой... перед конным с саблей... как голый. Но этих "голых" снова и снова собирались толпы. А славных воинов в юртах становилось всё меньше.

Побили русские половцев, выгнали из ближней степи. Хана Шарука аж за Дербент, за Железные ворота. А потом сами же назад позвали. Сын Мономаха Юрий. Русские его Долгоруким зовут. Верно называют. Даже сюда, в Степь, его руки дотягиваются. Приходилось и самому Боняку под его рукой ходить. Плохо сходили. Два старших сыны, два Боняковича остались там.

Дед сам решал: куда идти, когда идти. Собирал в своей юрте друзей и соседей и... "ждите гостей, русские". Теперь так нельзя. Вон, несколько лет назад две орды за Днепром сходили. На Русь. Хороший полон взяли. Большой, здоровый. Русский князь Изя Волынский догнал. Полон отбил, храбрецов порубил.

Боняк усмехнулся в бороду. Он тогда тоже не растерялся. Хоть и собрал всего четыре сотни, но успел. Перебрался через Днепр и прошёлся по становищам ослабевшей орды. Их воины легли под русскими мечами. Что ж не подобрать что осталось? Два больших коша вырезали подчистую. Мужчин — грекам, женщин — на кошму, скот — в стадо. Хабар... хабаром пришлось делиться. И развернуться не дали — другие соседи тоже подошли. Им тоже надо.

Турпеи тогда сильно испугались — ушли под Русь сразу, десять лет прошло. А каепичи дёргались, пытались подняться. Не дали. Говорят, в этом году и они клятву принесли киевскому князю. Откочевали на Рось. Твердеет русское порубежье.

Теперь надо ходить на Русь только с русским князем. Хоть с каким. Чтоб показал дороги. Чтоб провёл через порубежье. Чтобы ему открыли ворота. А уж потом... Кыпчак всегда своё возьмёт. Либо князь даст обещанное, либо сам. Либо — и то, и другое.

Вот и сидит хан Боняк Бонякович в своей юрте у устья заросшей лесом балки, в 20 шагах от ручейка. Думает и ждёт.

Думать — самое ханское занятие. Одно их трёх. Два других: делать наследников и наказывать виновных. А ждать... основной труд всякого кочевника. Ждём окота и приплода, оттепели и снега, восхода или заката, похода или набега.

Ждём гостя.

Под полог над входом всунулась мордашка сына.

— Ата, роса сошла, в юрте душно. Поднять полог?

— Да сынок, подыми.

Сын. Алу. Девять лет назад случился страшный бой у речки Малый Рутец. Боняк тогда шёл с Долгоруким. Сеча шла дикая. Такая, что и главного противника — князя Изю Волынского — ранили. Люди озверели настолько, что уже после боя Изю чуть не зарубил один из собственных воинов — не узнал своего господина в лицо.

А ему, Боняку, удалось-таки раскрутить свой отряд, найти между врагами щель и выкатить туда конную карусель. Потом была бешеная скачка на юг. По дороге его нукеры поймали двух девчонок-сестёр. И привели хану. В утешение за поражение, за потерю двух сыновей, в благодарность за собственное спасение. Тогда Боняк приказал связать девчонок спина к спине. Разложил у костра на чьей-то бурке, с которой только что сняли умершего от ран второго сына...

Они обе были девственницы. Их кровь пачкала бурку и смешивалась с кровью его уже умершего сына. Вокруг горели костры, стонали и умирали его люди. Кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то рычал, отходя от рубки. А на Боняка напал стояк. Он никак не мог кончить, не мог расслабиться, не мог подумать, не мог отвечать на вопросы — что дальше, куда идти... Не было в этом ничего от наслаждения, услады, забавы... Только злость на себя, на всё вокруг, на этих сопливок под ним, на друзей и соратников вокруг... Он переворачивал девок, снова и снова входил в очередную дырку... И никак не мог кончить.

Ему давали кумыс, жареную конину... Он, не вынимая, пил, ел и снова мял и рвал белое мясо под собой. И наметившиеся груди старшей из сестёр, и прыщики младшей. Всовывал руку между ними и хватал обоих за ягодицы, за бока, драл за косы, просто щипал за спины... Они сначала визжали, потом затихли. А он долбил и долбил. Снова и снова.

Вспоминая, как в бою, рядом с его кыпчаками, черниговцы русского князя Изяслава Давидовича поднимали на копья старшего брата своего князя, тогдашнего князя черниговского Владимира Давидовича. И Изя Черниговский смеялся, глядя как одни черниговцы убивают других, как корячится поднятый копьями над седлом его старший брат.

Два часа... Два часа Боняк не мог излить семя. Потом что-то ослабло внутри, в душе. Под ним тогда была младшая из сестёр. Её он оставил. Старшую отдал людям. К утру она умерла. А младшая умерла через девять месяцев. Родами.

Какое-то смешное у неё было имя. Не вспомнить. Она, кажется, молилась перед смертью. Последнее её слово было "аллилуйя". Для рабынь, которые принимали роды, это слишком сложно. Сократили до "Алу".

Дети наложниц входят в семью хана. Но не сыновьями. Челядинцами. Сыновья — это рождённые жёнами, не рабынями. По становищу бегает десяток мальчишек от разных подстилок. Челядь. А вот Алу как-то лёг на сердце. Может, из-за серо-зелёных глаз — как у его матери. Тогда, после боя, глядя именно в такие глаза, он почувствовал, что аркан смертного страха, зажавший душу — распускается.

Но называть мальчишку — "сынок" только с глазу на глаз. Иначе... В орде есть три законных сына. От разных жён. У каждого — своя родня, свои люди. Если услышат — Алу и трёх дней не проживёт. Умный мальчик: "ата" — отец — только вот так. Пока никто не слышит.

— Хан, гости едут.

Всё верно, сынок. Нукер уже спешился у юрты. Его не видно, но слышно.

— Позови старшего. И принеси красного вина.

Надо проявить уважение к гостю. Князь не пьёт кумыс — только красное греческое вино. Специально тащили из орды бурдюк.

— Здравствуй, хан Боня.

— И ты будь здрав, князь Изя.

Мда, постарел князь. Да и как иначе. Из милого Чернигова выгнали. Отдали злому врагу.

Пока вокруг Киева дрались два главных мастодонта — Изя Волынский и Гоша Ростовский, дядя с племянником, рядом, вокруг Чернигова шли свои игры. Кроме "Мономашичей" есть ведь и ещё Рюриковичи. Двоюродные братья — Ольговичи и Давидовичи. Время от времени они и в Киев залезают. На самом главном русском столе посидеть. Потом их оттуда кто посерьёзней — пинает. Они шлёпаются то в Чернигов, то в Новгород-Северский. И меж собой грызутся. Потом — обратно.

Вот этот Изя бывал и Великим Князем Киевским. Но не долго. Пришёл Долгорукий и кышнул. Потом Долгорукого траванули. И Изя тут как тут — снова на киевском столе. Как утка с яблоками.

Потом пришёл Ростик из Смоленска и волынцы подошли. Полтора года назад под Киевом потрогали эту "утку с высокого стола". На зуб попробовали. Кышнули. А ещё есть галичане. И это самое интересное. Галичане за ним чуть ли не за Оку лазили. И не достали.

Великие вымерли. И Гоша Ростовский, и Изя Волынский. А этот остался.

— О чем задумался хан? Вели рабёнышу твоему вина налить. Да пусть сперва попробует.