Казаки негромко переговаривались, терпеливо ожидая, когда Алексей Михайлович подойдет к ним. Когда Покровский подошел поближе, они разом замолчали, а обладатель грязного халата резко повернул свою голову и вперил в полковника пронзительный взгляд.
Покровский чуть смутился, но выдержал взгляд рыжеватого блондина, обладателя длинных усов и густой бородки. И еще что успел заметить полковник, это погоны генерал-майора русской армии, пришитые прямо на грязный халат. Перед ним был потомок древних крестоносцев, освободителей "Гроба Господнего", чей фамильный герб украшал девиз: "Его звезда не знает заката", Роман Федорович Унгерн, собственной персоной.
— Капитан Васильчиков? — спросил Унгерн — и тут же, не дожидаясь ответа прибывшего гостя, презрительно бросил — штабной? — вложив в это слово все презрение фронтовика к тыловым деятелям.
— Ошибаетесь, господин Унгерн, "железная дивизия" Антон Ивановича, Юго-запад — с достоинством проговорил Покровский, поставив на землю чемодан с саквояжем, и решительным движением одернул китель.
— Да? — с явным недоверием, спросил барон — а какое училище?
— Александровское — гордо объявил Покровский. Он действительно закончил его и был готов постоять за честь "альма-матер".
— А, александрон, а вот я павлон — с явным превосходством произнес Унгерн, намекая на свое учение в Павловском военном училище, всем выпускники которого шли в гвардию.
— Ну-с, господин капитан поехали — и барон указал на маленькую монгольскую лошадь стоявшую с пустым седлом.
Покровский сразу ощутил подвох в словах и движении Унгерна, и не торопясь, приблизился к животному. Внешне она была вполне миролюбивого вида, но характер лошадки моментально изменился, едва Алексей сел в седло. Громко заржав, она встала на дыбы и попыталась сбросить седока, и тому потребовалось продемонстрировать все свое умение верховой езды, полученное в училище и на фронте.
Не сумев избавиться от всадника, лошадь рванула стрелой и понесла полковника прочь от станции, не разбирая дороги. Вслед удаляющемуся офицеру несся свист и улюлюканье казаков конвоя Унгерна. Алексей не считал, как долго шел его поединок со строптивым животным, все слилось в одну огромную минуту, но вскоре конь смирился с присутствием седока и остановился.
Покровский немедленно воспользовался этим моментом и соскочил на землю, что бы проверить одну мысль, которая терзала его с самого начала. Придерживая рукой повод, он быстро ощупал края седла, и его предположение сразу подтвердилось, в седло был, воткнут небольшой гвоздь, чье острие впивающегося в кожу животного всякий раз, когда кто-либо садился на коня.
Это был старый прием, гадкий по своей сути, но довольно часто встречаемый среди кавалеристов, которые либо желают проверить умение новичка, либо хотят сбить спесь с зазнавшегося чужака. Судя по глубине царапин на шкуре животного, Покровского просто испытывали на мастерство, которое он с честью выдержал. Выяснив причину строптивости коня, Алексей быстро устранил железную занозу и, вскочив в седло, неторопливо поскакал в сторону барона, уже двигавшегося в его сторону.
Унгер ничем не выказал свое удивление или восхищение действиями Покровского, он только кивнул головой, как бы приглашая офицера следовать за ним. Чемодан и саквояж прибывшего везли казаки конвоя, лукаво кося в сторону Алексея Михайловича.
Так, не разговаривая друг с другом, они и прибыли в лагерь Унгерна, который представлял собой огромный кочевой лагерь, почти целиком, состоявший из монгольских юрт.
Миновав караульный пост, эскорт барона направился прямиком к центру лагеря. Юрта Унгерна, по своему виду отличалась от остальных юрт только присутствием возле нее белого знамени с изображением летящего кречета. Таким согласно легендам было знамя Чингисхана, инкарнацией которого объявлял себя барон.
— Знакомьтесь, начальник моего штаба полковник Резухин — представил Унгерн Покровскому появившегося из дверей юрты пожилого военного, так же без погон, как и все офицеры азиатской дивизии барона.
— А это наше последнее офицерское пополнение, капитан Васильчиков, александрон. Прошу любить и жаловать — сказав это, Унгерн соскочил с коня, бросив повод подскочившему казаку — господин капитан вы поступаете в полное распоряжение моего начштаба, а жить будите с поручиком Масловым. Свободны.
Отдав распоряжение, барон кивнул головой офицерам и скрылся в юрте, возле которой стояли два караульных казака.
Офицерский состав дивизии Унгерна был разношерстым, так новый начальник Покровского полковник Резухин не принимал участие в войне, а все это время провел в Средней Азии, в Ташкенте, где находился в свите генерала Куропаткина и отметился энергичным подавлении местного восстания 1916 года.
На всех низших чинов дивизии он смотрел, подобно истинному английскому офицеру на индийских сипаев. Совсем иным было отношение поручиков Маслова и Скакальского, которые в простых солдатах видели в первую очередь своих боевых товарищей, а не подчиненных, что хорошо просматривалось в их поведении к ним.
Сам Покровский старался занять промежуточную позицию, как фронтовик он прекрасно знал, что доверительное отношение к подчиненным это ключ к будущему успеху, но не спешил это демонстрировать, желая осмотреться.
Прошло два дня с момента появления Покровского и в лагерь барона прибыло монгольское пополнение, давно обещанное местными князьями, союзниками Унгерна. Состояло, правда, оно всего из двухсот клинков, но для барона и это было хорошим подарком, поскольку вмести с ними, общая численность его войска стало ровняться почти, что двум тысячам человек.
Заранее предупрежденный о прибытии подкрепления, барон встретил монголов у въезда в лагерь, сидя на белом коне, который по поверьям монголов был конем бога войны. Рядом с ним развевалось белое знамя с кречетом и завязанное по краю девятью узлами хвостиками.
— Все как у Чингисхана — с явно заметным скепсисом прокомментировал коня и знамя находившийся рядом с Покровским полковник Резухин — обожает наш барон потрясать воображения местных туземцев. Сейчас начнется.
И действительно началось. Монгольские всадники выстраивались десятками и в порядке живой очереди подъезжали к Унгерну для принесения личной клятвы на клинке. Дружно взмывали вверх обнаженные сабли степняков, которые затем всадники зажимали ладонью и, держа над холкой коня, громко и четко произносили на родном языке клятву верности своему новому повелителю.
Барон самым внимательным образом вслушивался в слова присяги, и как только воины замолкали, он поднимал правую ладонь и громко говорил по-монгольски: — Вместе и до конца — после чего десятка делала поворот налево и освобождала место новым новобранцам.
Когда все прибывшие всадники принесли клятву верности, громко затрещали церемониальные барабаны и из белой юрты, установленной неподалеку, вышли трое посланцев Богдо-Гэгэна. Старший монах, нес что-то в руках тщательно завернутое в желтую материю, держа таинственный предмет двумя руками. Он остановился перед бароном и почтительно склонил голову. Стоявший справа от него монах, проворно сдернул ткань и все присутствующие, в один голос ахнули. В руках монаха находился стальной меч, рукоять которого была обильно украшена различными самоцветами.
— Великий Богдо-Гэгэн, живой бог монголов, шлет тебе Белый воин своё благословение на свершения славных дел по освобождению нашей страны от ненавистных китайцев. В знак твоей избранности для этого великого дела, он приказал передать в твои руки древнюю реликвию монголов, меч Чингисхана. Владей им Белый воин, и да сбудутся древние предсказания.
Унгерн тронул коня и, подъехав к монахам, одной рукой поднял верх тяжелый меч, который заиграл всеми цветами радуги под лучами осеннего солнца.
— Да будет так! — воскликнул всадник, и многоголосное эхо повторило его слова. — Да будет так! — повторил барон, и вся дивизия дружно отозвалась ему.
— Да будет так! — прокричал Унгерн в третий раз, и в третий раз воины ответили ему.
— Хорошая постановка — снисходительно прокомментировал Резухин — сдается мне, что писал её господин Калиновский. Явно чувствуется его поэтическая рука.
Покровский благоразумно промолчал. Он с интересом наблюдал, как буддийские монахи с двух сторон подхватили под уздцы коня Унгерна и торжественно повели его вдоль монгольских всадников приветствовавшие своего предводителя громкими криками и потрясанием обнаженных сабель. Действие действительно отдавало изрядной долей средневекового ритуала, но было видно, что сам барон и многие воины его дивизии воспринимают всё происходящее в серьез.
Закончив объезд своих новых рекрутов, Унгерн положил меч поперек седла и поднял вверх руку, призывая воинов замолчать.
— Передайте Богдо-Гэгэну мою самую признательность за столь бесценный подарок. Скажите, что Белый воин обязательно прибудет к нему и освободит его из рук богомерзких китайцев. Скоро, очень скоро Монголия станет свободной, и её древняя слава вновь засияет в прежней красе.
— Интересно, помнят ли они эту былую славу или только узнали от просвещенных китайцев? — сардонически хмыкнул Резухин — необъяснимо, но факт, монголы узнали о деяниях Чингиза от китайцев. Мне это господин Калиновский поведал и как не странно я этому верю, хоть ты меня режь.
— Уж много есть чудес на свете, что и не снились нашим мудрецам — ответил Покровский сроками Шекспира, которому стало неудобно быть безмолвным слушателем реплик Резухина.
Тот явно обрадовался возможности развить наметившийся разговор, но в это время к стоявшим в стороне офицерам приблизился Унгерн.
— Господин Васильчиков, не желаете вы стать трехсотенным? — неожиданно спросил барон, остановив своего коня рядом с Покровским.
— В каком смысле господин генерал?
— В самом, что ни на есть прямом смысле, возглавив командование вновь прибывших воинов. В каждой сотне монголов есть свой сотник, ну а вы естественно будете трехсотенным. Ну, как господин капитан или штабная работа вам больше по душе?
— Как прикажите Роман Федорович.
— Я не приказываю, я спрашиваю — произнес Унгерн и в его глазах мелькнул хитрый огонек. Покровский моментально понял, что барон его вновь проверяет, ставя перед выбором места службы. По плану генерала Щукина предполагалось, что мнимый капитан будет помощником начштаба, но Покровский сразу понял, что ничего хорошего он у Резухина не высидит, и принял смелое решение.
— С удовольствием господин генерал — ответил Покровский.
— Тогда знакомьтесь — барон махнул рукой и к нему подлетел молодой монгол в полувоенном френче с кожаной кепкой на голове — это сотник Чойболсан, он понимает по-русски и будет вашим помощником и переводчиком в одном лице.
— Вот твой новый начальник сотник, капитан Васильчиков, но можешь называть его просто, господин капитан — представил Унгерн Покровского монголу, и тот сразу отдал рукой честь — прошу любить и жаловать.
Покровский так же отдал честь своему новому подчиненному, который изо всех сил старался быть невозмутимым, но по глазам было видно, что сотник доволен, признанием русского офицера его равным себе.
На следующий день после прибытия монгольских всадников, Унгерн отдал приказ сворачивать лагерь и двигаться к Хайлару. Это приказание вызвало большое удивление среди воинов дивизии. Никто не мог понять, чем он был вызван, поскольку Хайлар находился несколько в ином направлении, чем Урга, главной цели похода направлении. Все ломали головы и пытались расспросить барона, но тот только холодно переспрашивал ясень ли приказ, после, чего вести расспросы желающих не находилось.
Хайлар встретил приближение баронского воинства перезвоном колоколов местных церквей и огромной шумной толпой высыпавшей навстречу конникам азиатской дивизии Унгерна. Впереди всех двигался закрытый паланкин, который несли четыре китайца. Данное транспортное средство имело светло желтый цвет, что согласно прежним имперским градациям, означало его принадлежность к императорскому дому.
Пройдя некоторое расстояние, носильщики остановились, повинуясь приказу и поставив паланкин на землю, застыли каменными статуями. Покровский с интересом наблюдал за действиями китайцев, но еще больше его поразило поведение Унгерна, который развернул своего коня и, сделав знак конвою следовать за собой, поскакал в направлении паланкина.
Полковник отлично видел, как занавес песочного цвета раскрылся, и из него выскользнула молодая китаянка, одетая в национальное платье. Унгерн, не слезая с лошади, поцеловал ей руку, а затем махнул рукой и казаки конвоя, приветствовали китаянку громким криком. Барон вновь махнул рукой, китаянка скрылась в паланкине и носильщики, проворно развернув его, понесли своего седока обратно в город.
Вскоре все разъяснилось. Китаянка, ехавшая в императорском паланкине действительно занимала его по праву, так как являлась двоюродной сестрой последнего китайского императора Пу И, свергнутого генералами и находившегося под домашним арестом в Пекине. Прошествовав через весь Хайлар, барон вместе с циньской принцессой оказались возле местной церкви, где наконец-то была раскрыта главная интрига дня. Унгерн решил сочетаться браком с беглой принцессой и получил на это согласие её родственников.
Ранее китаянка приняла крещение в Харбине, где получила русское имя Елена Владимировна, в честь иконы владимирской богоматери находившейся в Никольском соборе. Теперь же, в сопровождении маленькой свиты и своей родни принцесса прибыла в Хайлар, для сочетания брачными узами с бароном, что бы вместе с ним участвовать в походе на Ургу. Шаг довольно рискованный, но родственники Елены Владимировны, соглашаясь на столь необычный брак твердо, ставили на барона Унгерна, видимо веря, что его звезда не знает заката.
Во время венчания одному из родственников принцессы стало плохо, или от избытка чувств, или просто подвел живот, но он покинул эту церемонию. Данный случай сыграл свою роль в судьбе Покровского. Когда молодожены покинули церковь и стали садиться на лошадей, вдруг возникла досадная заминка. Китайцы, которых было четверо вместе с принцессой, не хотели ехать, что-то, энергично доказывая Унгеру, который в знак понимания кивал головой. Барон цепким взглядом окинул площадь и, выхватив из общей толпы высокую фигуру Покровского, громко крикнул:
— Господин капитан не желаете присоединиться к нам?
— Почту за честь — произнес тот и быстро подъехал к молодоженам, после чего свадебный кортеж двинулся в сторону лагеря дивизии, который уже был разбит по приказу Унгерна.
Как выяснилось потом, пропавший родственник принцессы нарушил самую чтимую из всех примет у китайцев, уменьшив число эскорта с девяти до восьми. Цифра девять у них была особо почитаема, поскольку сулила успех всем задуманным планам и мероприятиям. Поэтому и так нужен был девятый участник свадебного кортежа, которым по случайности и стал Покровский.
Венчание Унгерна с китайской принцессой вызвало большой отклик не только в Хайларе и Харбине, но и в Дальнем. О ней майор Мацуоки доложил шефу японской разведки в Манчжурии полковнику Доихаре, как о очень важном событии. Доихара входил в ограниченное число лиц привлеченных к составлению секретного меморандума о дальнейших планах японской политики, для недавно вошедшего на хризантемовый трон императора Хирохито.
