Несколько напряжённо получается, поскольку я не могу к твоим обгорелым бёдрам прикоснуться. Зато внутри у тебя — контакт весьма полный.
Женщины бывают трёх типов: преимущественно клиторные, преимущественно вагинальные и преимущественно смешанные. Как у тебя капюшонистый персонаж живёт-дышит — я ночью понял. Теперь-то мне до него не добраться. Но... ты же так старалась держать коленки сомкнутыми. Сбылась твоя мечта. Держи. Но с моим коронованным внутри. А коленки согни. Ещё. В полуприсяд. Так и замри. Теперь я сам.
Какая женщина! Руки над головой связаны, спиной не опереться, колени полусогнуты. Ни крепежа, ни стопоров, ни фиксаторов. Как их, всё-таки, супружеская жизнь тренирует-воспитывает: поза настолько неудобна, утомительна, а никаких попыток... Как мужик положил-поставил... Но двигается вполне гармонически. Со мной.
А вот и твой момент, девочка. Стон сквозь выдох, выдох со стоном. Вдох со стоном и всхлипом... Голову не разбей. Ох как хорошо... ох как тебя... ох как тебе хорошо со мной... Прелесть. А теперь я тебя быстренько догоню. И ещё разок. И сильно.
Но-но. Распрямляться не нужно. А вот повязку с глаз я у тебя сдёрну. Глаза... ещё туман, но обретают ясность.
— Нет. Нет. Не надо.
Люблю смотреть в глаза женщины. В том момент, когда я кончаю. Когда спазмы любовной судороги раз за разом выплёскивают внутрь неё очередную порцию моего... биоматериала. И оба чувствуют каждый толчок. Внутри себя, внутри друг друга.
— Надо. Госпожа велела. Рабу своему. Наполнить лоно её семенем. И я исполнил приказ. Полностью.
Вот теперь всё. Остались детали. Отвязать ей руки, подвести к постели, уложить и накрыть. Самому вытереться, её промокнуть, снять с неё и одеть на себя бандану, вытащить и убрать половецкий кинжал. Лежит носом в подушку, успокаивается. Притомилась красавица. Сейчас, пожалуй, заснёт.
— Ваня, почему у тебя оба уха проколоты? Тебя наказывали так, или ты наложником был?
Факенный шит!
"Ни секунды покоя...
Что же это такое?".
Это женщина, Ванька. Которую ты к себе подпустил. Раньше она меня без банданы на свету не видела.
Вот что такое настоящая женщина: всего второй раз в жизни испытала оргазм, да ещё в такой неудобной позе, а всё что касается украшений — уже ловит. Дырочки под серёжки разглядела, пока я ей повязку с глаз на минуточку снял.
* * *
Мужчины на "Святой Руси" всегда носили серьги. Кто в левом ухе, кто в правом. Древний князь Святослав ходил "аки пардус", бил и хазар, и греков, и носил серебряную серьгу. В левом ухе.
Казаки запорожские часто использовали это украшение. У донских казаков это было обязательным элементом военной формы. Правда, не для всех. Только для единственных сыновей в семье.
Построит есаул казачков и ходит вдоль строя — выбирает самых лихих в поиск послать. Или ещё на какое дело опасное. А которые с серьгами — обоз сторожить. Потому что род казацкий прерываться не должен.
Пока хоть какая возможность есть — серьгоносцев берегли.
* * *
Оба сразу... Наложник — понятно. Если играешь роль женщины — часто используешь женские атрибуты. Одежда, украшения... Даже манерность и интонации капризной девчонки.
Но она про наказания спросила. Я о таком только от своих учительниц-мучительниц слышал. Когда в дополнение или взамен ошейнику рабу или рабыне пробивают оба уха, вставляют кольца, и за эти кольца привязывают. Для фиксации не только общего положения, но и направления смотрения.
Ошейник раба, всё-таки, оставляет много свободы. Иногда его модифицируют. Римляне, например, одевали рабам на шеи тележные колеса. В частности, при сортировке зерна. Чтобы вечно голодное "орудие говорящее" не смогло закинуть горсть сырого зерна в свою "орудийную" пасть, нанося, тем самым, ущерб хозяйской урожайности.
Значится так. Не можешь ответить на заданный вопрос — отвечай на тот, на который знаешь ответ. Старая студенческая метода.
* * *
Был в одном ВУЗе старенький профессор, который всегда спрашивал на экзамене только про кишечнополостных червей. И все студенты учили только этот раздел. Вдруг однажды профессор спрашивает очередного студиозуса:
— А расскажите, ммм, молодой человек, про слонов.
— Слон... Это... Это вот... Животное такое. С червеобразным отростком вместо носа. А черви бывают....
И дальше — по зазубренному.
* * *
Исполняем.
— Марьяша, ты знаешь что такое "пирсинг"?
— Не...
— Так вот приходилось мне бывать в краях, где явление это весьма распространено...
И полилось.
Ещё в юности одним из моих прозвищ было "профессор". Задолго до того, как я реально пришёл в универ учить детей. За знания и за умение их излагать. В яркой, запоминающейся, доступной слушателю форме. Что по жизни сохранилось и приумножилось.
Марьяша слушала, раскрыв рот.
— По шесть в одно ухо? Да как же они помещаются?... Как в язык? А кушать-то как? И вообще, рот не открыть — засмеют... Как это в сосок? А дитё как же?
Эх, девочка, когда прокалывают соски — дитё не предполагается. Не предки они. Никому.
— Ой! Не надо там трогать. Как это — туда? Так больно же... А муж? И есть дураки, которым нравится? Ой, разврат. Непотребство-то какое. Господи, неужто есть такое место на земле, где сором-то такой творится? Совсем не по-людски. Да ещё в лавках делают? Да хоть как зовётся-то такой... вертеп?
А "вертеп", девочка, называется Россия. И живут там потомки твои. Которые кое-чего, кое-где, у них там, порою... Прокалывают и прокалываются.
— А давай, Марьяша, мы и тебе губки проколем? Вот эти. Вставим по колечку, сверху замочек повесим. Я пришёл, отпер, воспользовался. Потом замочек назад, запер и... твёрдо уверен: кроме меня никто. Ключик-то только один — у меня на шее.
Я думал просто пошутить, она испугалась всерьёз. Пришлось успокаивать. Постепенно перешли к обсуждению как оно здесь "по-людски". Опыта у Марьяши было... муж раз в полгода. Но что-то где-то слышала. Обобщённый женский опыт данной социальной группы. Картинка получалась удручающая.
* * *
Ещё раз напомню: по "Святой Руси" в части сексуальной практики действует очень фрагментированная мозаика разных исторически сложившихся систем. Так что, сколько-нибудь достоверно — только о среде смоленских служилых людей. Это несколько особый социум.
Дело в том, что и Ростик — Ростислав Мстиславич, просидевший князем в Смоленске тридцать лет, и нынешний князь Смоленский — его сын Роман, правители несколько... специфические.
В Новгороде князя и в сам-то город пускали только по большим праздникам — сидит у себя в Городке и ладно. А уж лезть к "супругам под одеяло" — враз укажут порог. В Киеве светские власти тоже в эти дела не лезли: там княжий стол как пьяная кобыла — не взбрыкнет, так завалится. Тут уж не до нравственности с благочестием — голову бы сохранить.
А вот в Смоленске у местных с князьями — сплошная любовь. С мощным церковно-идеологическим элементом. Так что, хоть княжеская власть — светская, но когда попы позовут — то и князь "под одеяло" полезет. А местные не вступятся.
И получалось сплошное "низя".
На свету — нельзя.
То, что мы с Марьяшей только что делали — стыд, срам и похоть торжествующая. Хорошо, что я ей глаза завязал. А она ещё и под повязкой зажмурилась. И что связал руки. Потому что если бы она могла сопротивляться... Даже негасимую лампадку перед иконой — и ту гасят.
"Лик святой смотрит сурово. На сие греховное и мерзкое действо".
Голыми — нельзя.
Только в одежде. Благо рубахи здесь носят все и у всех длинные. Даже в бане: в парилке парятся вместе голыми, это нормально. Но в парилке любиться нельзя, поскольку для здоровья вредно, а в предбаннике — сначала вытереться и одеться.
Не только снять рубаху, но и задрать высоко, выше пупка нельзя — грех, похоть диавольская. Муж видит грудь жены только в момент кормления ею ребёнка. И то — молодые бабы всегда прикрываются. В постели — супружеской! — нельзя. Всё, что выше поясницы — табу.
Поза одна — классика миссионерская. То, что мы только что были стоя — "гореть в гиене огненной до скончания веков".
В собранном виде любовные забавы законных супругов выглядит так. Жена, умывшись и причесавшись, укладывается в постель. Греть. Отсыревшие простыни. Причёсывание состоит в переплетении дневных кос посвободнее. Ночнушка плотная полотняная до лодыжек. Лямочки и открытые плечи и руки — признак развращённости и сексуальной озабоченности. У серьёзных, как здесь говорят — "благочестивых" или "богобоязненных" жён, руки в постели закрыты полностью. Часто — включая ладони. Рукавами. На голове — платочек. Не косынка типа "работницы", а полностью закрывающая уши и шею "крестьянка".
Приходит муж. Послюнявив пальцы, гасит лампадку, пару раз стукается в темноте о мебель, тихо ругаясь. Добравшись до кровати, снимает штаны, откидывает с жены одеяло, задирает ей подол. Как я сказал, пупок — уже уровень разврата. Потом задирает подол себе. Поскольку, в рубахах оба. Свой подол мужья часто зажимают зубами. Тогда все его слова ласковые — "му" да "ну".
Раздвигает ей ноги. Жена лежит молча и безо всякого движения. Устраивается между ляжек своей благоверной и венчанной на всю жизнь до гроба. Пару раз их трогает, мнёт ладонью живот, пару-тройку раз дёргает за сиськи. Через полотно. Сунуть руку под ткань на кожу...
"Да что я ему, кобелю, сучка гулящая? Дам по рукам, что б не воображал".
Муж елозит и входит.
Вот единственный момент, когда можно работать рукой, но только одной — если попасть не может, то может направить. Хотя уже и это тема для обидных шуток. Жена во всех этих прелюдиях никакого участия не принимает — ни в моторике, ни в акустике.
Попал — лёг. Плашмя. Навалился. Пять-семь пудов на грудной клетке... Дыши носом. Хороший совет, но здесь у всех мужчин, кроме молодых парней, бороды. Кушается этим каждый день, а моется — раз в неделю. Если попадёт в нос и начнёшь чихать — запросто можно тут же получить по уху — мешаешь, с ритма сбиваешь. Потом муж начинает двигать задом.
Вместо типовых 64 фрикций, Храбрит ограничивался третью или четвертью. Потом удовлетворённо хрюкал. Поднявшись, обтирался подолом жениной рубахи. Похлопывал поощрительно по бедру или куда попадёт. И отваливался на её правое плечо. Через десять-двадцать секунд оттуда доносился храп.
Так — десять лет супружеской жизни. К счастью — не часто. Храбрит по полгода был то в Смоленске, то в Киеве.
Почти идеальный муж: "Слепо-глухо-немой капитан дальнего плавания".
Вот так выглядит "Песня песней" в нашем, исконно-домотканом исполнении.
Понятно, это — обобщённый образ. Как средняя температура по больнице. Но ведь именно эта "средняя температура" и объявлена нормой, она-то и насаждается. И довольно активно обеими властями. А остальныe... считаются "больными".
"Будем лечить, или пусть поживут?".
Я предполагал, что предкам было несладко. Но такая вот мечта патриота...
То, что четыре дня назад она сняла перед мужем ночнушку и покачала грудью — был давно обдуманный и трепетно репетируемый шаг. Маленькая лично-семейная революция. А потом посыпалось столько...
Марьяша перестала понимать "где край". И полностью доверилась мне. Просто потому, что я был единственный персонаж мужского пола, кто был рядом.
Глава 31
Полтора дня покоя и безопасности после всего, что было. Две ночи под крышей, в постели. Отъелся, отоспался, мягкая красивая женщина под боком. Никто не рвётся меня бить-убивать.
Я как-то расслабился, благостно как-то.
А этот мир — как зелёненький лужок с замаскированным минным полем. Так и манит — пойди-погуляй, травку пощипай. Но на каждом шаге — можешь в клочья...
Нас разбудили рано — чего-то мрачный невыспавшийся Ивашко заявился с ещё одним парнем. Звать — Степко, лет восемнадцать-двадцать, широкоплечий, кудрявый, что по здешним меркам — эталон красоты. Со своим возом. В два воза пойдём — это хорошо. Как в две машины в дальнюю дорогу.
Пока мы с Марьяшкой быстренько собирались-перекусывали, Ивашко конька нашего в нашу телегу запряг. А то от моей запряжки... Конь-то — ничего, но возницы явно свихнутся.
Двинулись ещё затемно. Вроде всё путём, но... Первый звоночек ещё за завтраком прозвенел. Я тогда перед всеми Ивашке две куны выложил. Аванс, как договаривались. А Степко этот их со стола к себе смел.
— В долг пойдёт. А то пропьёшь.
Ивашко дёрнулся, но смолчал. А мне-то что? Их дела, долги туземцев меня не касаются.
Второй намёк был, когда через брод переезжали. У них воз явно перегружен.
Отец Степко, десятник недавний — местный староста, явно пожадничал: нужно или меньше грузить и ещё воз гнать, или хоть коня в пристяжку дать. В пристяжку пришлось ставить моего коника. Они на броде сели, мы за ними встали. Воды... ну им-то по колено. А мне штаны снимать.
Пока возились, Марьяше на телеге сидеть надоело, подол подобрала и пошла на тот берег. Степко этот так на её коленки белые загляделся — толкать пришлось. Потом снова моего конька запрягать. Мы с Ивашко по речке — туда-сюда, буруны подымаем, а этот пижон на берегу с Марьяшей лясы точит. Собрались трогаться, тут он и говорит:
— Воз-то мой тяжёлый сильно, а ваш полупустой. Сяду-ка я к вам, а Ивашка и один с вожжами управится.
Ну не нравится мне этот парень.
— Ивашко-то тяжелее тебя. Вот он пусть к нам и пересядет. Мы вперёд пойдём, а ты не отставай.
Сели и поехали. Мы с Ивашкой на передке, Марьяша — на задке телеги.
Что видит водитель автомобиля? — Правильно, лобовое стекло. Дальше — дорога, встречные-поперечные-продольные.
А что видит "водитель кобылы"? Или в моем случае — "водитель жеребчика"? — Именно. Лошадиную задницу. С болтающимися конскими причиндалами. Седоку в возке или в санях всё это ещё может быть заслонено спиной и задницей возницы. Частично.
И вот так — всегда.
* * *
Чехов в "Острове Сахалин" пишет, что тамошним чиновникам в начале аж двадцатого века выдавали проездные от Дуэ на Сахалине до села Холмогоры Архангельской губернии. Тринадцать тысяч вёрст. В основном — вот с таким видом для постоянного и ежедневного любования.
Как-то мы этот факт не учитываем. Почти все великие люди постоянно ездили. И основной элемент пейзажей перед ними — лошадиный анус.
Вот едет какой-нибудь отец-основатель. Размышляет о судьбах мира и человечества. А перед ним постоянно такой... анально-натуральный имидж. Или задница кучера, или задница лошади.
И так не только великие. Каждый мужчина хоть в дороге, хоть при всяких работах, и полевых тоже, постоянно разглядывает эту часть конского тела. Чаще и дольше, чем все святые иконы с крестами и куполами, чем свою жену и детей.
Хоть на Руси, хоть где. Вот приглашает какой-никакой благородный лорд девушку покататься. Едут они себе в ландо, граф девушку улещивает, "клинья подбивает", намекает так изысканно-куртуазно на душевно-возвышенное. А у той перед глазами всё конское хозяйство... туда-сюда, туда-сюда.
