А эта мнёт всё круче. Дёргает туда-сюда. Ну и... пролилось. Я думал — отпустит, наконец-то, все это моё многострадальное. А Фатима набрала у меня в штанах этой слизи и давай мне по лицу размазывать. Ладно, чистый белок — идеальный компонент для большинства косметических масок. Но её-то чего с этого прёт так?
Потом дошло: для неё это потрясение основ.
Богохульство, святотатство и наглядное выражение величия настоящей женской свободы. Она нарушает фундаментальный гаремный принцип — мужское семя есть высшая драгоценность. Дороже женской жизни. За разбазаривание — смерть. А тут она... и ей ничего за это не будет. Мечта всех феминисток всех времён и народов — стать мужиком и отомстить. Но чтобы за это ничего не было.
А ещё она думает, что таким образом она меня унижает. А в моем лице — всех мужчин мира, которые с ней невежливы были. То есть, в её понятии — вообще всех.
Тут возле телеги ноги появились. И голос Перемога:
— Ты... эта... вылазь-ка.
Фатима как на мне винтом развернулась, как саблю из ножен выхватила — и из-под телеги. Дальше я только ноги и видел. И слышал.
— Ах! — Это Фатима оплеуху получила, сразу как вылезла.
— Эй... — это Перемог ей руку крутанул, и сабля вывалилась.
— Ой! — Это он её за грудь ущипнул, она же на ночь повязку из-под рубахи с груди сняла.
— Эта... тут чего? А ну покажь.
— А-а-а!
— Вот и я думаю — сиськи. Вислые, плохенькие. Но покрутить можно.
— Нет, нет! — А это он её за промежность ухватил.
— И я думаю — нет тут ничего. А шебуршишь... будто есть. Спать мешаешь. Ляжешь вон там. Малька не трожь более.
Фатима убралась, меня никто не удосужился ни развязать, ни одежду поправить.
Всё-таки есть она — настоящая мужская солидарность. Мы ж с Перемогом сегодня вечером одни кусты поливали. Как там, в Библии, сказано: "истреблю всякого мочащегося к стене". Поскольку кто "к стене" — люди. А остальные... А эта... с-сучка...
"Не по чину берёшь". Правильнее — "не по члену".
Хорошо бы этого Перемога перевербовать. Или хотя бы просто столкнуть их лбами. Чтобы поубивали друг друга. Ага. Я же без них даже коней в телегу не запрягу: не умею. А пешочком по Руси... с двумя свежими трупарями...
Твою дивизию, да как же мне из этого сословно-полового дерьма с семейно-боярскими тайнами...! Пусть — не выбраться. Но хоть бы не захлебнуться до смерти.
На следующий день Фатима была... не скажу "шёлковая", но тихая и сильно не допекала. Даже привязывать меня не стала. Мы ехали, то на восток, то на север, то в любом из промежуточных направлений.
Я как-то очухался, начал окружающий мир замечать. Думать начал. О хорошем. О радостном.
О золоте. О своём. Мы ведь мои украшения танцевальные с собой тащим. Типа: княжна персиянская этим золотишком прислужниц соблазнила на побег. Там по весу килограмма четыре. Часть, конечно, так, новодел, барахло византийское. Но немало старого, вроде как скифского, золота из курганов.
В курганах клали подарки для богов, а им всякую медяшку золочённую толкать не будешь — боги, однако. Им и на зуб проверять не надо. Но на византийских цацках, хоть и золотишко слабенькое, но камушки разные есть. То на то и выходит.
А пересчитывать золото в серебро нужно по курсу 1:12. Это я давно помню. Ещё до Магомета византийцы на этом персов обули. Сначала было 1:10. У персов серебряный стандарт, у греков — золотой. А потом то-сё, инфляция — стагнация... Потихоньку сползло на новый курс. И у персов осталось из денежного обращения только одна шахиншахская крепость. Битком набитая всякими драг— и полудраг... Тут пришли халифы арабские и всё забрали. Не храните все яйца в одной корзине. А уж все деньги в одной крепости...
Получается, у меня эквивалент примерно полста кило серебра.
На Руси тоже серебряный стандарт. Одно кило — это почти 20 гривен кунами.
Тут ещё одна заморочка. Есть гривна весовая. Можно вешать, например, то же самое серебро. А есть гривна кунская. Тоже вроде серебро, тоже по весу, но... кунами. Такими серебряными брусочками. И кунская гривна в четыре раза легче.
Получается, что это и вправду... ну очень много. Можно город купить. Не Киев, конечно. Но какой-нибудь там Козельск или Дорогобуж. Вместе с уделом. Только для такой сделки надо князем быть. Это они могут покупать-выкупать уделы, города. А другой сунется — отберут серебришко вместе с головой.
Такой "святорусский" княжеский опцион. Средневековый вариант Черкизовского в общенациональном масштабе — только для своих.
А чего ж тогда Степанида плакалась? На бедность свою, на рода обнищание и захудание? Она-то — не просто так, она-то боярыня киевская. Город — не город, но половину кое-какого княжества откупить она сможет.
А того, Ванечка, что довлеет тебе твой двадцать первый век. Причём в обывательско-потребительском менталитете. Это когда денежки — способ жить сыто и ничего не делать. Предел мечтаний — круглый счёт в банке и вилла у тёплого моря. Или ты не нагляделся на кучу таких, кто в начале девяностых рванул-хватанул и бегом в Испанию, на пляжу полежать? Дескать, а чего, у меня там долька, пайка, акции... Капает и капает. А потом вдруг — а ты кто такой? А вас в реестре акционеров нет. Опаньки. А за виллу надо платить, а на пляжу лежать — платить, а навык "платить" ещё есть, а навыки хоть рвать, хоть работать — уже нет. За ненадобностью у тёплого моря.
Это, Ванечка, путь не делателя — потребителя. Если наглый и глупый — бандита или прихватизатора. Хватанул — и на персональную пенсию. А Степанида — делатель. Игрок. Азартный, рисковый. Ей своя собственная песочница не нужна, ей в общей верховодить надо. В главной песочнице на Руси — в Киеве.
"Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме".
Для Цезаря — как ему угодно. А для Степаниды мечта — вторым в Киеве. Но чтобы первым — крутить. Как в те месяцы, когда Мономах ей кивал. И головой, и головкой. А для этого надо род поднять. Дом, семью, свою "козу ностру".
"Все куплю — сказало злато.
Все возьму — сказал булат".
Неправда. Покупают — люди. Бывает — и на золото. Берут — тоже люди. Бывает — с помощью булата. Но... люди. У людей, для людей. Всякий грабёж дело исключительно гуманистическое: у людей и для людей. Кубышка, хоть и с золотом — не сила. Сила — люди. Их надо в дом собрать, научить, проверить. Это самый главный, единственный прибыльный, по-настоящему, актив. Прямо по Марксу: единственной источник прибавочной стоимости.
Вот приподнимется Хотеней на Гордеевой дочке, прирастёт людьми да связями. Вот тогда и придёт время Степаниде выходить из золота в другие... дериваты. А пока — скрыню в схрон. С попутной зачисткой причастных.
Мда... А Степанида-то не только гегемон, но и гений. Ощущая себя "живым трупом", только что без "номерочка на ноге", могу уже абстрагироваться и воздать должное. Гадине этой. Профи высочайшей квалификации. Мастер интриги.
Степанида надумала поднять Укоротичей. Для этого нужно подвести внучка, Хотенея, к княжескому престолу. В этой большой игре вся история с "княжной персиянской" — важный, но не единственный эпизод.
Старуха не стала заморачиваться ни подвигами воинскими, не мудростями государственными, а повела внучка прямым путём — родственными связями. Через постель дочки ближнего княжеского боярина. Но не просто так, а с "оттенками". Одним из которых является "золото княжны персиянской".
Родовое золото надлежит показать. Засветить публично, в большом собрании, на свадьбе. Чтобы все поняли: "Укоротичи — не нищеброды какие, не транжиры — серьёзные люди". Показать скифское, "старое" золото. Так, чтобы сведущие люди между собой поинтересовались:
— А не таким ли золотишком Мономах отцу своему в долг давал?
Самый крупный займ этой эпохи: 300 гривен = 60 кг золота. И дать убедительный, заранее подготовленный ответ:
— Да. И отцу своему занимал, и верных слуг награждал. Укоротичи и Мономаху, и сыну его, и внуку — верой и правдой... И нынешнему Князю...
Надо это золото — потерять. Тогда есть очевидное основание для выпрашивания у Князя дополнительных милостей. Иначе: у вас и так есть.
Но потеря не должна связываться с неудачливостью. "Удача" — главная характеристика человека на "Святой Руси". Не богатство, родовитость, мудрость, благочестие... Удача — только от бога, "божье благоволение". Неудачные инвестиции, пожар, недород, бунт, татьба... все обычные способы потерять золото — не пригодны.
И Степанида нашла, придумала "чистенький", оригинальный способ. "Сумасшедшая любовь". Тут не шарахаться от неудачника будут, а сочувствовать да завидовать:
— Силён, видать, мужик, ежели девка так влюбилась, что и головы своей не пожалела.
А само золото надо убрать далеко. У внука появляется жена, у жены — слуги и служанки, будут совать нос во все места... Если спрятать золото в Киеве или в пригородной... не дай бог.
Надо спрятать золото в Черниговской деревеньке. Но там же деревня, а не Форт Нокс. Слать туда крупный конвой — засветить золотишко. И в Киеве и в Чернигове. А потом нужно будет там держать гарнизон...
Либо — "не светить". Тогда груз должен прийти туда тайно, без охраны.
Лучшая гарантия сохранности — неизвестность. И Степанида исполняет обычную "шпионскую" уловку: смена курьера. Первый — знает, что везёт. Его убивают, второй везёт просто передачку, не зная о содержимом. Единственная условие: второй курьер должен быть исполнителен и не любопытен. Перемог Ряска Степаниде известен. Что не любопытен — я уже вижу.
По психологии участников: они враждебны друг другу, они уже сцепились между собой. Сговор, обмен информацией затруднён.
Боярыня Степанида придумала весьма корректную интригу. Многоходовую, многовариантную.
Только для меня вариантов нет — болото. Я даже не могу всей этой ну совершенно выдающейся суммой подкупить нашего возчика. Потому что, узнав о золоте, он с ещё большим удовольствием меня утопит. Чтоб не болтал. И не болтался под ногами.
Так что, я очень богатый кандидат в покойники. Поразмыслил о том, кем приятнее быть: богатым покойником или бедным. Чувствую что богатым, но хочется — бедным. Не так обидно.
При таких финансовых показателях... Жалеть себя можно бесконечно. Себя жалеть — не нажалишься. Делать нечего — ждём смерти. А что на этот счёт гласит русская народная? А она, мудрость, раскудрить её, возглашает:
"От нечего делать и таракан на полати полезет".
Я не таракан, но хоть куда, а лезть очень хочется. Лишь бы не в болото.
Так что заработал у меня третий основной инстинкт — любопытство. Этот не такой базовый, как два предыдущих. Про любопытных микробов я не слыхал. А вот чуть сложнее организм... "Любопытство сгубило кошку". А скольких моих соотечественниц... Да и соотечественников... Да собственно и весь "Союз нерушимый..."... Мы ж его исключительно из любопытства. Типа: "а не будет ли всем лучшее?". Всем — точно нет.
Любопытство моё... Меня оно спасло, а вот спутников моих... Как ту кошку — совершенно летальный исход. Даже — летательный.
Дело было так.
Шёл уже третий день нашего путешествия. Перемог с Фатимой подрёмывали на передке. Я мучился от безделья и любовался природой. Смертник-пейзажист.
Там, в самом деле, очень красивые места. Дорога идёт по гребню длинного высокого холма. Лесная дорога. Чистая, сухая. Кроны лиственных деревьев над головой, пятна солнечного света впереди колышутся. Такой умиротворяющий радостно-зелёный туннель. Даже виден свет в конце. Не жарко, ветерок лёгкий. Смотри и радуйся.
Радуюсь. Типа: меня не здесь убивать будут — не болото. Вдоль дороги кустарник стеной. И что-то мне померещилось, звук какой-то. Ну, я и вскочил на ноги, встал на телеге и глянул — а чтой-то там за кустами шебуршится?
И поверх кустарника увидел голову человека. А он — меня. Нормальный парень. Молодой, скуластый, с усиками. Шапка войлочная как у меня. Только белая. Интересно было видеть, как у него глаза округляются, губы шевелятся без звука, и он на меня рукой показывает. Но от удивления ничего сказать или сделать не может. Фатима моё движение уловила — оглянулась. Я ей показываю: чудик тут какой-то за кустами. Она тоже на ноги вскочила.
И тут тот мужик, из-за кустов, как заорёт: "торки!".
Перемог сразу головой вскинулся, Фатиму за штанину дёрнул:
— Чего там?
Фатима к нему повернулась и спокойно так:
— А... половцы какие-то. Мало ли их ныне по Руси бродит. Кто — по службе, кто — на торг...
И тут она начала заваливаться. Я автоматом её за руку тянущуюся ухватил. Она на мешки в телеге упала, и я увидел. У неё из груди, под правой ключицей палка торчит. Деревянная, белая, с пёрышками.
Тут Перемог по коням вдарил. Сразу по обоим. Как кони кричат — я от кобылки слышал, когда в Киев с Юлькой шли. Но два мерина... в два голоса... Только и успел руку Фатимы под ремни сунуть, и сам за них уцепиться.
Наши мешки к телеге ремнями прикручены чтоб не слетели. А что не привязано — всё сразу на дорогу посыпалось. И шапка Фатимы чёрная войлочная, и моя, и что-то ещё из барахла. Оглянулся — сзади на дороге двое верховых, и ещё кто-то через кусты ломится.
Тут Перемог ещё раз коней — плетью и сам... завыл.
Говорят, породистый конь разгоняется до 85 километров в час. Ну, не знаю какая у Перемога порода была... У меня только зубы от ухабов...
В миг пролетели этот туннель лиственный, спуск пошёл, потом леса по сторонам уже нет, слева от края дороги яр глубокий, заросший. Впереди, где яр кончается — болотина с камышом. А ещё дальше — поперечная дорога, на ней три возка стоят и десятка три народу вокруг. Кто пешие, кто конные. Кто суетится, кто лежит.
Тут у нас правый конёк как-то нехорошо игогокнул и сбил сотоварища своего влево, в яр. Естественно, с телегой и со мною на ней. И мы полетели...
* * *
Разница между оптимистом и пессимистом при выпадении из самолёта:
— (пессимист) Мы падаем.
— (оптимист) Мы летим.
А я реалист:
— Как бы приземлится.
* * *
Приземлился. На берёзе.
Приберёзился. Больно.
Телега кувырком дальше пошла. До самого дна. Наверху половцы чего-то погомонили. Но вниз не полезли: их, видать, картинка впереди тоже заинтересовала.
А я с берёзы... снова приземлился. Продышался-проморгался. И пошёл посмотреть... как там мои... убивальники поживают.
Душераздирающее зрелище. Это я про коней.
Перемога приложило по дороге пока летел. Лбом об дерево. Череп лопнул, мозги по кустам разлетелись.
Фатима, как была за ремень зацеплена, так и осталась. Под ребром телеги. Похоже, перебит позвоночник, множественные переломы тазобедренного... А вот почему у неё на каждом выдохе изо рта кровь — не знаю. То ли ещё и ребра поломаны и в лёгкие вошли, то ли палка та — стрела половецкая, туда же добрался.
* * *
"Скопытюсь ль я, дрючком пропертый,
Иль мимо прошпындыхает ён?".
Опера — "Евгений Онегин", ария — Ленского, язык — белорусский.
Как сказал Шелленберг, разглядывая подвал своего управления, замусоренный трупиками его адъютантов:
