'Красная чайка', следуя за юркой лоцманской фелукой, под всеми парусами вошла в канал. Стало совсем холодно, запахло гнилью и сыростью. Сотни чаек и черных бакланов с хриплыми криками кружили над головой Эсмона. Огромные сложенные из циклопических каменных блоков, усыпанные огнями сотен факелов башни казематов нависли прямо над каналом, превращая фарватер в каменный тоннель. Они, как огромные каменные кулаки, завершали мощные дугообразные руки-молы, защищающие гавань Зараскарда от волн и врагов. Эсмон знал, что все рабы, попадавшие в этот город, прошли через Казематы. Здесь, в этих гигантских квадратных башнях, таится источник могущества и богатства рабовладельческой республики.
Эсмон невольно коснулся висевшего у него на груди под рубахой медальона Аштархата. Правитель вручил ему этот медальон как знак своей особой милости. Нет, не станут они сажать его в эти башни! Он слишком многое сделал для республики. Он еще нужен Зараскарду. Да и не захотят Вечные портить отношения с Эраем — это не в их интересах.
Запах сырости и затхлости стал крепче, резко потянуло падалью. Эсмон посмотрел на воду в канале — она стала мутной и зеленой, как гной, среди шапок грязной пены плавала дохлая рыба. Трупы умерших в казематах рабов обычно выбрасывали из башен в эту воду, и дно канала завалено кучами человеческих костей. Покупая припасы для команды в Зараскарде, Эсмон никогда не брал рыбу и огромных омаров, которых на рынках Зараскарда продавали до смешного дешево — он прекрасно знал, чем они питаются...
Этот город — он весь построен руками рабов, на их костях и крови. И этот гигантский пирамидальный маяк с громадными резными панно на стенах, и многоэтажные дворцы Верхнего города, и причудливые храмы из порфира и розового мрамора, окруженные великолепными статуями крылатых богов и гениев. И длинные стены, окружающие гавань, и роскошные сады, освещенные по ночам золотистыми фонариками, и ярко раскрашенные галеры и торговые суда под алыми и зелеными парусами. Золотые и серебряные монеты отчеканены из руды, добытой рабами на государственных рудниках. Зараскард живет за счет рабов, и все тут создано их руками. Их тысячи и тысячи, даже последний оборванец в трущобах Нижнего города имеет собственного раба или рабыню. Граждане рабовладельческой республики слишком изнежены, чтобы работать сами. У них даже воины ходят с накрашенными глазами и губами, обвешанные золотыми украшениями как шлюхи в Эрае. Рабы все делают за них. Рабы-лекари лечат, рабы-учителя учат, рабы-повара готовят им пищу, рабы-евнухи и рабыни-проститутки удовлетворяют их похоть. Рабы даже умирают за них — по законам Зараскарда преступник, осужденный на смерть, может отправить вместо себя под топор палача своего раба, и еще заплатить в казну штраф. Без рабов Зараскард — ничто. А он может предложить им новых рабов. Кто же будет резать курицу, которая еще может нести яйца?
Сигналы медных труб резанули уши, заглушая крики чаек и плеск воды. Эсмон вздохнул — на него опять упали лучи солнца. 'Красная чайка' вошла в акваторию порта.
— Займите мое место, — велел он штурману Канаэлю. — Я пойду, переоденусь.
В каюте он достал из шкафа кувшин с вином и сделал несколько жадных глотков. Потом скинул камзол из тонкой кожи и насквозь пропотевшую рубаху — страх перед будущим выходил из него все последние часы ледяным потом. Надо быть спокойным, говорил себе Эсмон, облачаясь в свежую, пахнущую лавандой одежду. Надо успокоиться. Все совсем не так плохо. Он сумеет доказать Кругу, что в случившемся нет его вины.
Что живой капитан Эсмон будет Зараскарду гораздо полезнее мертвого капитана Эсмона.
* * *
Появление слуги отвлекло Аштархата от грустных мыслей.
Нуки вошел, низко согнув спину. Он стал совсем седой, внезапно подумал Аштархат. Почти такой же седой, как я сам. Единственный из старых слуг, который остался со мной — остальные уже умерли. Они вместе уже почти сорок лет, и не было в Зараскарде человека, которому глава Круга Вечных доверял больше. И этот человек уже глубокий старик. Он скоро умрет, и последняя связь с прошлым прервется...
— Господин, прибыл эраец, которого ты нанимал, — сказал Нуки. — Я велел ему ждать в нижнем зале.
— А вот это важная новость! — Аштархат поднялся с топчана. — Пригласи его в зал для собеседований. Я хочу говорить с ним.
— Как прикажешь, господин.
Капитан Эсмон, долговязый, костлявый и тощий, нервно расхаживал по дорогим коврам, устилавшим пол зала. Когда Аштархат вошел, эраец тут же опустился на одно колено и склонил голову.
— Встань, капитан, — велел правитель, подкрепляя слова жестом. — Судя по выражению твоего лица, ты прибыл с дурными вестями.
— Простите, государь, но вы правы. — Эсмон проглотил застрявший в горле комок. — Я не привез вам филактерию.
— Ты не нашел ее?
— Люди, которых я послал в Грейские руины, нашли сосуд, но внезапно появился какой-то человек. Он убил трех моих матросов и забрал филактерию.
— Вот как? И кто был этот неизвестный герой?
— Я этого не знаю, государь.
— Вы не остановили его? Не отняли сосуд?
— Мы не успели, государь. Негодяй успел сбежать, прихватив в качестве пленников детей нашего бывшего капитана. Мы обыскали весь берег, но даже следов их не нашли.
— Очень плохая новость. Я доверился тебе, Эсмон, а ты подвел меня.
— Мой лорд, еще раз молю о снисхождении. Я даже не мог подумать, что кто-то...
— Ты должен был предвидеть такую возможность.
— Я ваш раб, государь. Молю о милосердии.
— Раб, — Аштархат провел ладонью по выкрашенной синей краской бороде. — Рабов у меня много. А вот толковых слуг и хороших исполнителей меньше, чем хотелось. Я рассчитывал на тебя, Эсмон. Ты всегда казался мне разумным и надежным... эльфом.
— Государь, дайте мне шанс. Клянусь, я найду беглецов и сосуд, о котором вы говорили.
— Нет, Эсмон. Такие вещи забирают не для того, чтобы потом отдать. Ты огорчил меня. И Круг Вечных будет недоволен.
— Государь, — Эсмон почувствовал животный панический страх, — я готов служить вам верой и правдой дальше. Я буду привозить столько рабов, сколько вы пожелаете. Я ваш слуга до самой смерти.
— До смерти? — Аштархат усмехнулся. — Да знаешь ли ты, эльф, что такое смерть? Смерть — не конец, а только начало. Тот сосуд, что ты упустил — известно ли тебе, что в нем? И почему я так рассчитывал на успешное окончание нашего предприятия?
— Государь, я...
— Хватит оправданий. Они бессмысленны и бесполезны. Ты хороший капитан, Эсмон, но ты ничего не знаешь о тайных силах, которые управляют нашей жизнью. Очень скоро ты сильно пожалеешь о том, что проиграл. И ты, и весь твой народ.
— Государь, я не понимаю вас.
— И верно, ты ведь не знаешь ничего. Это мое упущение — я не посвятил тебя в курс дела, мой друг. Думаю, тебе стоит кое-что показать и рассказать. Но сначала я приглашаю тебя выпить со мной по бокалу вина.
* * *
Они шли по длинным коридорам Вечного дворца, освещенным голубоватыми газовыми факелами, и Аштархат рассказывал. Негромко, спокойно, голосом, лишенным всяких эмоций.
— Я прожил четыре жизни, мой друг — говорил он. — Первая жизнь не сулила ничего хорошего. Мне, единственному сыну бедного кожевенника Борашена из Гелетарана предстояло стать наследником отца и так же от зари до зари, до самой смерти, дубить в чане с человеческой мочой вонючие кожи и выделывать их в темной мастерской, дыша тяжелыми испарениями. Но у меня открылся дар, который удивлял всех. Уже в шесть лет я обладал потрясающей памятью. Запоминал расположение и количество предметов в любом помещении, и после безошибочно называл вещи, которые убирали или перемещали с места на место. Однажды в мастерскую отцу зашел странствующий жрец бога Ахоса, чтобы купить кожаные ремешки для своих сандалий. Пока отец нарезал ремешки, жрец решил шутки ради поучить маленького сына кожевенника грамоте — и я за какие-то четверть часа выучил все буквы алфавита.
— В твоем сыне сидит демон, — сказал ошеломленный жрец Борашену, отказался забрать ремешки и выбежал из мастерской.
На следующий день в доме Борашена появились облаченные в красное жрецы Опира, бога мудрости и созидания. Они долго говорили со мной, а потом заявили отцу, что забирают меня в храм. Борашен не смел спорить со жрецами. Святые мужи заплатили ему за меня двадцать серебряных монет и увели навсегда из дома. Так закончилась первая жизнь и началась вторая — жизнь жреца.
Жизнь, в которой появилась Ванчуте.
Одиннадцать лет меня обучали самым разным наукам, и везде я был лучшим. Мне легко давались самые сложные науки. Я одинаково быстро запоминал комментарии к священным текстам и длинные мантры, безошибочно вычерчивал перьями и мелками инженерные чертежи и причудливые знаки древнего вертикального письма, которым писались Запретные книги. Поэтому, когда закончился срок обучения, и я получил мантию младшего жреца, врагов у меня было гораздо больше чем друзей. Мне не могли простить способностей и таланта, завидовали и называли плебеем и выскочкой. Я был достоин руководить общиной, школой или строительством храма или канала — мне будто в насмешку доверяли только самые незначительные поручения. Однажды весной, в День Богов, меня послали собирать пожертвования для храма.
День был теплый, солнечный, светлый. Я стоял на обочине улице, ведущей к рынку, у подножия статуи Опира со своим ящиком для пожертвований и призывал проходящих мимо людей жертвовать на новый храм Опира. Но прохожих не интересовал бог мудрости — им больше по душе были увеселения на рыночной площади, бесплатное угощение от имени царя и состязания силачей и уличных певцов. К вечеру в моем ящике лежало лишь несколько медяков. И вот тогда ко мне подошла Ванчуте.
Она была не одна — ее сопровождали два хлыща из числа ее поклонников, знатные юноши, изысканно одетые и обвешанные золотыми украшениями. А Ванчуте — она показалась мне прекрасной. Я никогда не видел такой женщины. В каждой линии ее лица и тела, в каждой складке ее одежд была красота, которая мне, проведшему годы в стенах храма, вдали от соблазнов мира, показалась божественной.
Куртизанка заметила мое смущение и засмеялась.
— Что опускаешь взгляд, святой отец? — спросила она игриво. — Или моя красота тебе не по душе? Или ты предпочитаешь пропыленную унылую мудрость чистым радостям плоти? Ну же, скажи!
— Мне нечего сказать тебе, женщина, — ответил я.
— Женщина! — Ванчуте засмеялась звонко и заразительно. — Он назвал меня женщиной! Прямо тебе старец. А ведь самому нет и восемнадцати, верно?
— Это неважно, сколько мне лет, — ответил я. — Уходи, не искушай меня.
— Мне не по душе мудрость, иссушающая душу, — сказала Ванчуте. — Я — тело. Красивое, ухоженное, здоровое, жаждущее прикосновений и ласк. Я жизнь, жрец. А от пустой мудрости веет холодом смерти. Любовь и мудрость всегда враги.
— Не говори о том, чего не знаешь.
— Я знаю, о чем говорю. И сознайся себе, жрец, что вся твоя мудрость не способна убить то тайное желание, которое ты почувствовал, глядя на меня.
— Во имя Опира, уходи!
— Конечно, — тут Ванчуте спросила у одного из своих поклонников золотую монету и бросила ее в ящик. — Если хочешь поговорить о мудрости, юный жрец, приходи в мой дом на Церемониальной улице. Я докажу тебе, что твоя мудрость не устоит перед моими чарами. Только прихвати с собой пару золотых!
Встреча с Ванчуте что-то изменила во мне. Если ты, эльф, когда-нибудь был безумно влюблен в женщину, ты поймешь меня. Прежние радости потеряли свою привлекательность, работа в храме и занятия стали казаться бесполезной тратой времени. Я стал мрачен и молчалив. В своих снах я часто видел Ванчуте — стройную, гибкую, с пышной гривой завитых в мелкие колечки рыжеватых волос, падающих ей на талию, с сияющими карими глазами. Я просыпался и чувствовал себя одиноким и несчастным. Правильно сказала мне куртизанка: 'Любовь и мудрость всегда враги'.
Однажды в городе ко мне подошел невзрачный человек в лохмотьях, попросил благословения, а потом сказал:
— Мне нужна твоя помощь, святой отец. Сможешь перевести для меня эти письмена? Я заплачу тебе за труды.
Я глянул в клочок папируса, который показал ему оборванец, и обомлел. Это был написанный древними иератическими письменами фрагмент из 'Книги мертвых', священного свитка, который всегда клали в захоронения первых царей Гелетарана.
— Где ты это взял? — спросил я.
— Неважно. Так сделаешь, или нет?
Я согласился. Мы встретились на следующий день в таверне у храма Опира, и оборванец, забрав перевод, дал мне целых двадцать золотых монет — огромные, неслыханные деньги для меня. Прежде я никогда не видел столько золота.
— Бери, — сказал он, видя мои смущение и растерянность. — Эти деньги ты честно заработал. Я найду тебя, если понадобишься.
Я взял деньги, но не отдал их в храм, как должен был бы сделать. Я пошел на Церемониальную улицу, в дом, окруженный резными столбиками с горящими день и ночь красными фонариками. В Дом Ванчуте.
Для меня начались ночи, полные райского блаженства, и дни адских мук. Данные мной обеты запрещали общение с женщинами, тем более с продажными. Но мне было все равно. Ванчуте стала смыслом моей жизни, а наказание за нарушение обетов меня не пугало. Дождавшись темноты, я выбирался из храма через задний двор, и на рассвете возвращался обратно. Так продолжалось неделю. А потом я пришел в дом Ванчуте и увидел, что в постели куртизанки уже лежит другой мужчина.
— Ты сказал мне, что у тебя есть двадцать золотых, — сказала мне Ванчуте, — и ты получил за эти деньги все, что желал. Когда у тебя снова появятся деньги, приходи, и я буду рада тебе. А сейчас рабы проводят тебя.... милый.
Я ушел из дома куртизанки, охваченный ревностью и тоской. В меня будто демоны вселились. А у калитки храма меня встретили стражники и старший жрец, который положил мне руку на плечо и сказал:
— Ты нарушил наши заповеди, несчастный. Иди за мной.
Я покорился. Меня кто-то выследил, доложил старшим жрецам о моем проступке, но мне было все равно. Наставники обители не дождались от меня ни покаяния, ни просьб о пощаде. Меня бросили в глухой каменный колодец в подземелье храма, в котором мне предстояло умереть от голода и жажды. Однако на второй день за мной пришли старшие жрецы.
— Ты бы сгнил в этой яме заживо, потому что преступил наши законы и заповеди, оставленные нам самим Опиром, — заявил мне Первый наставник. — Но кому-то небезразлична твоя судьба. За тебя внесен большой выкуп, так что убирайся прочь.
У ворот храма меня уже ждал тот самый невзрачный тип, что заплатил двадцать золотых за перевод текста из 'Книги мертвых'.
— Пойдем за мной, святой отец, — сказал он насмешливо. — Есть большой человек, который желает поговорить с тобой.
'Большого человека' звали Инткас, и он был главой гелетаранских расхитителей расположенных в Мертвых подземельях гробниц — сообщества, окруженного самой мрачной славой и самыми зловещими слухами.
Мертвыми подземельями называли огромную запутанную сеть подземных галерей и туннелей, расположенную в двух милях к востоку от города. Здесь с древнейших времен погребали сначала царей и вельмож, а потом и людей попроще. Освященный веками погребальный обычай заключался в сожжении тела усопшего вместе с наиболее любимыми им вещами и заупокойными дарами, после чего прах с недогоревшими останками предметов, бывших на покойнике, запечатывался в особые глиняные урны и помещался в катакомбы Мертвых подземелий. Но вечного покоя не получалось — очень скоро в катакомбы приходили грабители, чтобы извлечь из урн уцелевшие в огне драгоценные камни или золотой и серебряный расплав, в который превратились украшения и монеты. Грабителей не останавливали ни ловушки, ни заклинания и проклятия, вырезанные на урнах. Попадались расхитители редко, а наказывали их еще реже — у сообщества везде были свои люди, и денег на подкуп стражников и судей оно не жалело. Да и зачем было властям наказывать гробокопателей, если золото и серебро из погребений разными окольными путями попадало на государственный монетный двор, а половина украшений в ювелирных лавках была изготовлена из 'мертвого золота'? Живые забирали у мертвых то, чем их когда-то почтили, и это считалось почти нормальным. Дом главы сообщества, в который меня привел странный оборванец, по размерам мог соперничать с дворцом правителя, а по роскоши превосходил его. Инткас принял меня в своей купальне, где плескался в огромном бассейне с подогретой и смешанной с благовониями водой в компании дюжины юных красавиц.
