Рунная птица Джейр

РУННАЯ ПТИЦА ДЖЕЙР

А.Астахов

'... Не пеняй на Судьбу — она мудрее, чем тебе кажется'

И сказал древний пророк: встают и гибнут царства, и люди проживают свой век, не ведая грядущего. Приходит час конца эпохи, Finem Millenim, и погибнет мир, если не придет Спаситель и не оживит рунную птицу Джейр. Услышав пение птицы из легенды, мир не погибнет. Но кто он, таинственный посланник высших сил? И удастся ли ему самому спастись от темных всадников, которые приходят в этот мир из царства демонов, чтобы убить Спасителя и ввергнуть мир в бесконечную пляску смерти? Близка последняя битва уходящей эпохи, и Судьба уже выбрала ее героев — охотников за нежитью из почти уничтоженного инквизицией древнего языческого ордена. Герцогского бастарда, одержимого духом по имени Мгла. Бывшего королевского лучника и девочку, чудом спасшуюся от наемных убийц. Наступит или нет новый день — теперь зависит только от них.

Пролог

В скриптории было холодно. Очень холодно.

Брат Джакино отложил перо и подышал на руки, чтобы согреть их. Ноги совсем замерзли, начала ныть спина, последние полчаса он постоянно чихал. Так и до серьезной простуды недалеко. Зима в Кастельмонте и в окрестных землях выдалась в этом году небывало лютая, о подобной зиме даже старые хроники не сообщают. В кельях стены по утрам покрывает иней. Монастырский эконом все время ворчит, что дров не хватает даже для кухни. Окрестные крестьяне, которые раньше с радостью отдавали святым отцам древесный уголь задаром, теперь просят шесть грошей за бушель. Чтобы отопить монастырь, послушники с утра до вечера в свирепый мороз рубят на дворе промерзшие поленья. Какое счастье, что переписчики освобождены от такой тяжелой работы! Если бы еще приор соизволил скрипторий толком отапливать...

Сегодня у Джакино была особая работа. Свиток пергамента в плотном тубусе ему вручил сам аббат Кланен и велел немедленно разобраться с ним. Джакино был удивлен и заинтригован — извлеченный из тубуса свиток с двух сторон был испещрен бейанскими рунами самого архаичного начертания. Такими рунами писали в Первую эпоху, еще до Агалады. Ему очень хотелось спросить, что это за текст и откуда он, но устав братства запрещал задавать вопросы начальству, и брат Джакино лишь поклонился и направился в скрипторий, чтобы немедленно начать работу...

Согрев пальцы, брат Джакино сделал глоток воды из кружки (горячее вино или хотя бы ромашковый чай с медом были бы сейчас куда как лучше!) и посмотрел на стопку исписанных безукоризненным почерком листов, лежавшую перед ним на конторке.

Поправив в лампе фитиль, чтобы свет был ярче, брат Джакино разложил листы по порядку и начал перечитывать то, что написал сегодня ночью. Нынче ему работалось особенно легко и быстро. С того момента, как колокол на башне собора Святой Крови пробил полночь, брат Джакино успел перевести большую часть странного пергамента.

Читал он быстро. Губы его беззвучно проговаривали текст, в подслеповатых глазах был азартный блеск. Брат Джакино наслаждался каждым словом своего перевода.

'Дайте мне Слово, и буду говорить, как облеченный даром от Высшего, — так начинался странный текст, — ибо нет из вас тех, кому дан Дар, и некому предупредить беспечных о грядущем. А мне Высший в милости своей послал видение великое, от которого сердце мое трепетало в груди и дух стонал мой в великом изнеможений, пораженный видением.

Я, Арагзан, сын Бейды из Харании, недостойный сын отца моего, избран орудием твоим, Лучезарный, и молвлю слово Твое стаду сему заблудшему.

Моими устами говорит Он, чье Имя священно и неназываемо, чей Образ непостижим, чья Правда бесконечна...'

Брат Джакино сделал паузу и задумался. Ему пришла в голову странная мысль — за долгие годы он так и не отыскал в богатейшей библиотеке обители ни одного другого текста, уцелевшего со времен Бейанского Двуцарствия. Хранители архивов говорили ему, что все они погибли во время войн или были уничтожены ревностными последователями Единого Творца, как языческие артефакты. Откуда же тогда взялся этот пергамент, повествующий о временах до принятия Слова? Откуда скопирован этот текст? Брат Джакино был искушенным переписчиком и заметил, что руны на пергаменте были выписаны с величайшей аккуратностью, но некоторые из них выглядели недописанными, будто поврежденными. Что это — копия текста со старинной стелы или из неведомой усыпальницы времен Бейи? Джакино представления не имел, как этот пергамент попал к аббату Кланену. Аббат вручил ему пергамент после обеда. А около полудня в обитель прибыл гонец. Джакино видел у ворот обители коня под седлом — его держал под уздцы один из послушников, и конь выглядел так, будто на нем проскакали полмира. Возможно, именно хозяин этого коня и привез загадочный пергамент. На чепраке, потемневшем от конского пота, Джакино разглядел золотой вензель графов Бальярдо. Знатного дома, который по слухам имел тесные связи со всемогущими Серыми братьями, сторожевыми псами церкви...

'Говорит Он моими устами — скоро придет время запустения, и первый станет последним, и земля устрашится, увидев казни Мои, посылаемые за грехи ваши.

В милости Моей сжалюсь над вами, и Гнев мой сменю на милость мою, на месте разрушенных городов утвержу новые камни жизни, дабы жили там вы и потомство ваше до срока

Дюжина дюжин лет минует со времени казней, и новые народы населят вашу землю и дадут новую поросль на ней, как дает поросль трава на пожарище, как растет лес на пепелище...'

Хм, подумал брат Джакино, а у этого Арагзана был неплохой слог. В убедительности ему не откажешь. Только сомнительно теперь, что это подлинная запись Бейанской эпохи. Уж слишком все точно сходится. До года. Все верно, в 445 году Первой эпохи Бейя была захвачена армиями мератского царя Алашира Львиноокого, но в 589 году Первой эпохи, или в 1-ый год Лучезарного бейанцы после шестилетней войны изгнали завоевателей. Полководец Нугейн Дари провозгласил себя императором и основал новую династию — так возникла Агалада, Вечное царство. Вместо бейанского пантеона Двадцати четырех был утвержден культ Единого Творца, и началась Вторая эпоха. Во всяком случае так гласит 'Великая и истинная история Вестриаля и его провинций', а уж такому серьезному труду было бы глупо не доверять...

'Вложил Господь свое слово в мои уста, и говорю я вам — могущество ваше будет как красота трупа нарумяненного и умащенного благовониями снаружи, но внутри скрывающего тлен и червей. Ибо цари ваши пойдут путями неправыми, мерзость язычества источит души ваши, и народ ваш будет жить в страданиях, видя неправедность властей и беспощадность ложных богов.

Придет час, и рукой Господа царство сие сокрушится в прах и пепел, и возрыдают сильные над пепелищем могущества своего, и рухнут нечестивые капища под молотами праведников...'

Нет, воистину, этот текст — подделка. Или же Арагзан был великим пророком, величайшим из всех. Все было именно так: пришло время, когда цари Агалады отказались от культа Единого Творца, который Нугейн Дари и его наследники вводили повсеместно, и начали поклоняться множеству богов. Жрецы этих богов, могущественные, коварные и ненавидящие собратьев, служивших другим богам пантеона, сделали царей своими марионетками и ввергли Агаладу в бесконечные междоусобные войны, из-за чего Вечное царство развалилось, как источенная червями хижина. Немногие источники, сохранившиеся с тех времен, сообщали о жутких событиях, о нашествии в конце Второй эпохи восставших мертвецов, которые пожирали живых и разносили чуму. Так или иначе, Агалада погибла, от нее осталось несколько крошечных государств на юге и юго-западе, которые чудом устояли в кровавом хаосе конца эпохи. На обезлюдевшие после десятилетий войн, мора и голода земли пришли выходцы с севера и востока, вестры и вендаланы, создавшие великую империю Вестриаль и утвердившие в этих краях навсегда, казалось, забытую религию в единого Бога-Творца...

'Говорит Господь: тысячу лет будет стоять несокрушимая крепость Моя, и никакая скверна не проникнет в нее, ибо дух и мечи последователей Моих охранят ее от всякого зла, доколе не откроется Бездна, и не осквернятся алтари мертвой плотью. Извратится вера, тот, кто поклялся служить мне, отвратится от меня, и заменится великая правда великой ложью. Как ночной вор прокрадутся во дворцы ваше безумие и смерть, и демоны завладеют душами вашими. И скажут вам служители Зла, показывая на белое: 'Это черное', и солгут, говоря: 'Это белое', указав на черное, и будете вы верить тому, что они говорят вам, и всякий, кто усомнится, будет предан смерти. Не правды желают они, но власти, не Моим именем хотят править, но в гордыне своей забыли обо мне, и служат злу, худшему из всех.

Горе вам, горе всем, рожденным и вскормленным в это время, ибо не будет вам спасения от ярости Бездны и слуг ее, подобных теням ночным, подстерегающим вас на путях ваших! И кто побежит в поле, погибнет там, и кто побежит в горы, не найдет там спасения. И дам вам знамения и знаки, говорящие, что близится конец мира сего, и вострепещут сердца ваши. Недуги и бледный голод войдут в ваши дома, заставляя вспомнить о том, что никто из вас не вечен...'

Прочитав эти строки, Джакино хмыкнул. О какой такой бездне, о какой великой лжи говорит пророк? Неясно. Хотя многое он точно предугадал, что воистину удивительно. Верно то, что Вестриаль существует уже больше тысячи лет, и всю свою историю империя успешно боролась с внешними врагами, отражала нападения диких племен и присоединяла новые земли. Впрочем, не всегда Творец благоволил империи. Шестьдесят лет назад Вестриаль был в таком упадке, что всем казалось — вечному царству пришел конец. Династия Валентиев, правившая страной почти пять веков, пресеклась внезапно, и целых тридцать лет императорский трон занимали разные ничтожества — вплоть до самозванцев, выдававших себя за никогда не существовавших сыновей последнего императора Кесаря Валентия. Все эти мимолетные царьки призывали себе на помощь ватаги наемников с юга и востока, которые беспощадно грабили и тиранили простых землепашцев, грабя их и разоряя целые поветы. После полосы войн и династического кризиса единая империя распалась, и тогдашним правителям стоило немалого труда объединить страну. В ту пору междоусобицы и нашествия извне были обычным делом. Дошло до того, что варвары с запада дважды захватывали столицу империи Азуранд и разоряли ее. Из десяти провинции только четыре остались под властью императора. Но Вестриаль возродился и стал сильнее прежнего. Императора поддерживала церковь, и ее поддержка сыграла свою роль. В детстве брат Джакино обожал слушать рассказы деда, который участвовал в Двадцатилетней войне и вдохновленных церковью Объединительных походах, положивших конец расколу страны. После того, как дед нынешнего императора Артона, блаженной памяти император Веларий Второй Великий, наголову разбил во время кровавой Двадцатилетней войны вторгшихся в восточный Вестриаль кочевников-арафанов и взял в плен их верховного кагана, Кревелог и Равнины окончательно вернулись в состав империи, и Вестриаль вновь стал единым. Веларий правил империей именно так, как это делали великие короли древности — сурово и милосердно. Укрепил армию, и, опираясь на ее мечи, прижал великих герцогов, некоторые из которых в годы смуты вообразили себя чуть ли не ровней самому императору. Принял новые законы, распустил наемничьи ватаги, которых развелось множество в годы войн и раскола, пересмотрел налоги, провел денежную реформу. Все чужеземцы, все эти разноплеменные выходцы из бывших имперских провинций, наводнившие города Вестриаля в лихие времена междоусобиц, теперь облагались особым налогом за право проживать в Вестриале и исповедовать свои религии, и в казну сразу потекли золотые потоки. Вестриаль вновь стал сильным и единым, как до смуты.

Император Атариан, сын Велария, был хорошим правителем, — не хуже своего отца, — но ему не повезло. На десятый год его правления началась новая война с кочевниками на востоке, а еще через год на Вестриаль обрушился страшный невиданный мор. Говорили, что эту язву навели на имперские земли колдуны-язычники, и Джакино верил этому, как верили многие другие люди. Кровавая лихорадка, сопровождаемая жуткими видениями, бредом и изнуряющим поносом, прокатилась по империи, унося жизни крестьян и купцов, монахов и дворян. Джакино помнил, как шесть лет назад он, тогда еще совсем молодой человек, был одним из пяти счастливчиков, выживших в их деревне — остальные восемьсот сорок жителей деревни Кормас умерли в страшных мучениях, в том числе и все родные Джакино. Именно тогда и нашли его святые отцы, и чудом выживший Джакино стал послушником, а потом монахом. Мор 983 года выкосил чуть ли не половину населения империи, и еще множество народа умерло потом от голода. Не об этих ли бедствиях говорит Арагзан в своем пророчестве?

Как бы то ни было, империя действительно пережила тяжелые испытания. И не все их вынесли. В год мора император Атариан, тяжело переживавший обрушившееся на его страну бедствие, перенес удар и через два года скончался, оставив престол своему шестнадцатилетнему сыну Артону.

Да, молодой император, благослови его Создатель, достоин самых лестных слов. Встав на престол шестнадцатилетним юношей, он показал себя мудрым не по годам правителем. Артон рассудителен и осторожен, а главное — он действительно стремится к тому, чтобы проклятое наследие темных времен в империи исчезло окончательно. Серые Братья в правление Артона особенно рьяно взялись за полное искоренение в имперских землях ведовства и колдовства — этого зла, с которым боролись и прежние императоры, но без особого успеха. Был принят новый Закон о колдовстве, который приравнивал недонесение о случаях колдовства, мантики и чернокнижия и укрывательство колдунов и ведьм к самому колдовству. Брат Джакино знал, что за четыре года правления императора Артона только в двух крупнейших провинциях империи, Вендаланде и Вестрии, были изобличены и казнены почти две тысячи ведьм и чернокнижников. Сотни мародеров, разбойников и грабителей, которых немало развелось в стране после великого мора и голода, брошены в тюрьмы и нашли свою смерть на плахе. В городах стало намного спокойнее, а ведь еще пять лет назад даже в столице гулять по улицам после заката было небезопасно. Города и деревни ожили, урожаи все последние годы были отличными, торговля и ремесла процветают, и народ просто боготворит императора. Да, в дальних провинциях еще неспокойно, еще рыщут по стране банды мародеров и разбойников, еще не все ведьмы и адепты языческих богов отправлены на костры, но перемены к лучшему видны повсеместно. Даже в монастырях почувствовали это благополучие, потому что крестьяне, еще недавно сами нищие и голодные, теперь охотно снабжают монахов любыми припасами и не заламывают за них безбожную цену. Вот только зима в этом году выдалась очень уж холодная...

'Бойтесь последнего знамения конца времен, великой зимы, которую Я пошлю на землю, ибо в ней холод смерти, и кровожадные тени, укрывшиеся в зимних сумерках — вестники ее.

Бойтесь звезды бледной, ибо на лучах ее — предвестие испытаний, каких еще не знали вы.

И придет ночной ужас на землю вашу, в дома ваши и души ваши, и будете искать спасения, но не найдете его, пока не обратитесь ко Мне

И устрашатся все, услышав о Всадниках, скачущих в ночи, потому что придут они собрать свою жатву. И не смогут укрыться от Всадников сих за стенами городов своих и за дверьми домов своих, потому что Всадники эти — суть грехи ваши, облеченные плотью, ложью и безумием вашим порожденные.

Возрыдайте, Вестрия и Вендаланд, ибо не будет вам мира!

Возрыдайте, земля Хагрист и земля Йор, ибо Всадники опустошат вас!

Возрыдайте, Кревелог и Кастельмонте, ибо застонете в муках под тяжестью черных копыт!

Возрыдайте, Равнины и Лоулас, ибо Всадники сокрушат вас!

Возрыдайте, Алмана и Сардис, ибо Всадники принесут вам погибель!

И когда вопли ваши дойдут до Меня, отвечу вам: 'Вините себя, гордыню вашу, чернокнижие ваше и мерзость вашу, потому что пришло время заплатить за нечестие свое высокой ценой. Не Мной, но вами пробуждено Зло, от которого страдает ваша земля — так почему взываете ко мне, а не к сердцам вашим, в которых нет больше ни света, ни любви, ни веры?

Или ждете, что пошлю вам Спасителя, который защитит вас и спасет от Всадников и ночных теней?

Или не видели вы прежде лжи и скверны, вползшей в дома и храмы ваши, подобно гаду ядовитому? Или были вы слепы и глухи, а теперь прозрели и стали слышать?

Вот слово Мое к вам, устрашенные и раскаивающиеся злочестия своего — молите о Спасителе, который встанет за вас на великую битву, молите денно и нощно. Молите о том, кто явится вам и мертвое вернет во прах, а живое сохранит. Молите о том, кто, подобно мечу, рассечет небо на золотых крыльях и вернет вам надежду.

Я же предвижу приход Спасителя и молюсь о нем, чтобы не наступил конец времен, и не поглотила Бездна день грядущий. Я, Арагзан, изрек сие, и сам Господь говорил устами моими...'

Брат Джакино дочитал перевод и хмыкнул. Отложил пергамент, протер воспаленные глаза пальцами и тряхнул головой. Теперь, когда весь текст сложился в единое целое, у него больше нет сомнений, что это не подлинное бейанское пророчество, а какая-то сектантская подделка. Не мог пророк, живший три тысячи лет назад, так точно угадать названия всех десяти имперских провинций. И еще, текст явно незакончен. В конце листа несколько строк состоят из фрагментов рун, и сложить их во что-то читаемое невозможно. Видимо, исходная надпись была повреждена. Целый вечер и большая часть ночи потрачены впустую. И это он обязательно скажет Кланену.

— Брат Джакино! — Молодой послушник Харрод влетел в скрипторий без стука и с прытью, неподобающей служителю церкви. — Брат Джакино!

— Ты отрываешь меня от работы, — недовольно сказал переписчик и тяжело посмотрел на юношу.

— Простите, брат Джакино. Там... там...

— Ну что?

— Не знаю. Я был на колокольне и...

— Ну что?

— Я вас прошу, брат Джакино, идемте со мной!

Джакино, недовольно ворча, накинул овчинный плащ, и они вышли из скриптория на монастырский двор. Мороз сразу пробрал до костей. Ночное небо было наполнено звездами, а воздух был тихим и звонким, как стекло. Яркая комета, появившаяся в небе несколько ночей назад, пересекала западную часть небосвода сияющей дугой.

— Слышите? — прошептал Харрод, дрожа то ли от холода, то ли от страха.

Джакино прислушался. Мороз обжигал лицо и руки, ледяными пальцами гладил тело под плащом и суконной рясой, не давая сосредоточиться, но переписчик услышал то, о чем говорил Харрод — и волосы его под капюшоном плаща встали дыбом.

Звук шел из-под заснеженных плит, покрывавших монастырский двор. Далекий, глухой, тяжелый, угрожающий.

Звук, в котором нетрудно было узнать топот подкованных копыт.

— Что это? — прошептал Харрод.

— Где-то неподалеку проходит обоз или отряд конницы, — ответил Джакино. — И ради этого ты вытащил меня на мороз?

— Я... я испугался, — признался мальчик. — Мне показалось с колокольни, что я не только услышал, но и увидел что-то. Я видел...

— Иди спать, — велел переписчик и пошел к себе.

* * *

Настоятель не спал. Он прочел перевод Джакино, а потом отпер ларец на своем столе и сложил туда оба пергамента — с оригинальным текстом и с переводом.

— Прекрасная работа, сын мой, — похвалил он. — Я доволен вами. Давайте отпразднуем ваш успех.

— Я думаю, святой отец, что...

— Что же?

— Что этот текст — простите, конечно, что осмеливаюсь говорить такое, — что этот текст не бейанский.

— Почему? — Кланен с интересом посмотрел на монаха.

— Мне так кажется. Предсказания, которые содержатся в тексте, уж очень детализированы. Воистину, если бы это писалось в бейанскую эпоху, прорицатель мог бы считаться величайшим пророком всех времен!

— Всадники! — Аббат усмехнулся презрительно. — Какая чушь! Однако ты прав, сын мой. Теперь любой увидит, как безумны эти, с позволения сказать, пророчества. Этот пергамент Серые братья нашли у одного из арестованных колдунов. Ужасную, нелепую ересь распространяют враги веры. Мы снабдим твой перевод комментариями и разошлем по всем обителям, дабы все узнали о лживости еретиков.

— Истинно так, святой отец, — брат Джакино подумал было, что надо рассказать настоятелю о странном шуме, который они с Харродом слышали на дворе, но решил все же, что не стоит говорить о таких вещах ночью. Пусть лучше Кланен узнает об этом утром и от послушника. — Вы позволите мне уйти?

— Не раньше, чем мы с тобой выпьем по глотку доброго вина, сын мой.

С этими словами Кланен похлопал переписчика по плечу, достал из шкафчика у кровати бутылку в оплетке и налил густого красного вина в две чаши. Одну взял сам, вторую подал переписчику. Брат Джакино был удивлен и обрадован. Удивлен, потому что устав категорически запрещал монахам пить вино где-нибудь помимо общей трапезной. Обрадован, потому что после долгого сидения в нетопленном скриптории и объятий морозной ночи стакан вина был как нельзя кстати.

— Ты незаменимый человек, сын мой, — сказал Кланен. — Твое знание языков и искусство каллиграфии вызывает восхищение. Я доложу о тебе в Капитул. Твои дела должны быть вознаграждены.

— Вы очень добры, отец настоятель.

— Во славу Божью! — сказал Кланен и выпил вино. Брат Джакино отпил глоток — вкус вина был восхитительным. Ему очень хотелось растянуть удовольствие, но он боялся, что аббат упрекнет его в чревоугодии, и переписчик в два глотка допил чашу.

— А теперь иди, отдохни, — велел настоятель, взяв у него чашу. — И пусть Господь позаботится о тебе.

Брат Джакино поцеловал пастырское кольцо на руке настоятеля и отправился к себе. Лицо у него горело — то ли от пребывания на морозе, то ли от вина, то ли от радости. На лестнице у него внезапно закружилась голова. Джакино остановился, пытаясь побороть накатившую дурноту, но не удержался на ногах и упал на пол. Он даже не успел понять, что с ним случилось.

Аббат видел, как умер переписчик. Когда агония закончилась, и жизнь оставила брата Джакино, Кланен вернулся к себе, достал из шкафа кожаные перчатки, расшитые странными знаками, осторожно взял со стола чашу, в которой был яд для Джакино, и бросил в камин.

— Во славу Божью! — произнес он, протянул руку и огненным заклинанием превратил злополучную чашу в кучку пепла.

* * *

Самая трудная часть пути была пройдена, и гонец был этому очень рад.

Город древних он увидел еще засветло — да его и невозможно было не увидеть, путешествуя по древней дороге, когда-то проложенной через Равнины, эти бескрайние пустынные степи, высушенные за лето солнцем так, что на них не осталось никаких признаков жизни. Тут в глаза бросаются даже корявые кусты колючки, торчащие из снега. Городом это сооружение называли по привычке: на самом деле никто не знал, что это такое. Гонец подъехал к сооружению и огляделся. Неведомые строители расположили крестом на равном расстоянии друг от друга огромные ворота из необработанного серого камня, такие высокие, что сидя в седле нельзя было дотянуться до верхнего перекрытия рукой. На пересечении образованного воротами воображаемого креста возвышалась груда камней в человеческий рост. Конечно, никакой это не город, явно что-то другое. Но гонец обрадовался так, будто и впрямь добрался до настоящего города. Теперь не было никаких сомнений, что все эти дни он ехал в верном направлении, и очень скоро доберется до берега Мица, а там уже начнутся безопасные края, где можно будет наконец-то забыть о своих страхах, получить обещанную награду, а главное — всласть выспаться.

Гонец был немолод. Он прослужил в почтовой службе империи семнадцать лет, выполнял самые разные поручения и благополучно доставил десятки важнейших депеш в самые разные уголки мира. Благодаря таким людям, как он, разбросанные по дальним рубежам имперские форты и поселения никогда не теряли связи друг с другом. Ему приходилось доставлять самые разные письма и посылки. Но порядок отправки гонца был всегда один и тот же — герольда вызывали в канцелярию, и там он получал запечатанный пакет, деньги и подписанный главным почтмейстером приказ, в котором позже адресат обязан был сделать пометку о доставке пакета.

На этот раз все было по-другому. Гонца вызвали не в канцелярию, а к самому Хаберту, лорду-инквизитору цитадели Серых Братьев в Орлигуре, главном городе Равнин. Хаберт вручил ему сверток, туго перевязанный кожаным ремешком и два непромокаемых мешочка. Сверток надлежало доставить трибуну Теодорику в крепость Роскард, расположенную северо-западнее Равнин, на самой границе с Кастельмонте и Йором.

— Пакет должен быть в Роскарде не позже, чем через девять дней, — сказал Хаберт при этом. — Если ты опоздаешь хоть на час, будь уверен, что головы тебе не сносить.

— Девять дней? — Гонец был поражен: от Орлигура до Роскарда даже одвуконь ехать не меньше двух недель. — Мессир, я не ослышался?

— Нет, не ослышался. Это приказ. Тебе придется не спать по ночам. Загляни в мешки, которые я тебе дал.

Гонец подчинился — в мешочках был серый тонкий пахучий порошок, похожий на молотый перец.

— Содержимое каждого мешочка следует растворить в кварте вина, — продолжал Хаберт, — и пить постоянно. Это зелье полностью прогонит сон, и ты сможешь ехать день и ночь без ущерба для себя. Да, возьми эту грамоту. Там указано, что Теодорик должен выплатить тебе пятьдесят стрейсов за доставку пакета, но только в том случае, если ты успеешь в срок. День и час доставки Теодорик впишет в лист сам. Сменные лошади ждут тебя в Канне, Ролдере и в форте Илистер. Отправляйся немедленно.

— Мессир, я..., — гонец запнулся, он осознал, что в этот раз ему платят так, как не платили еще никому из имперских герольдов.

— Возьми у моего кастеляна деньги на лошадей и дорогу, — продолжал Хаберт, не глядя на гонца. — Помни, ты жизнью отвечаешь за доставку этого пакета. Ступай.

Гонец покинул Хаберта со смешанными чувствами. Сама дорога по пустынным зимним степям его не пугала. Все герольды хорошо вооружены и обучены некоторым очень полезным боевым и исцеляющим заклинаниям. Почтовые лошади имперской службы всегда были достаточно быстроногими и выносливыми, чтобы унести седока от любого противника, будь то дикий зверь, нежить или шайка изгоев из какого-нибудь варварского клана. Последних на Равнинах стало поменьше после победоносных походов Велария Второго, но вероятность нежданной встречи оставалась. Немного смутило гонца то, что брат Хаберт велел ехать по ночам — именно в ночное время разные чудные твари вылезают из своих тайных логовищ, коих немало еще в этих землях осталось с языческих времен, и рыщут по земле в поисках добычи. После войн на Равнинах осталось лежать немало непогребенных мертвецов, которые до сих пор никак не упокоятся в мире. В Орлигуре гонец не раз слышал рассказы очевидцев о бродячих мертвецах, о целых отрядах нежити, которые проносятся по степи на конях-скелетах в вое ветра, и о более опасной нечисти, чем эти неупокоенные души — о вампирах. Впрочем, в степях вероятность натолкнуться на опасного хищника или бродячую нежить меньше, чем где-нибудь в северных землях: в голой степи для чудищ просто нет достаточной поживы и укрытий, но риск все равно оставался. Что ж, к опасности ему было не привыкать: имперские герольды всегда рискуют, даже когда их путь лежит через имперские земли. А вот награда, обещанная братом Хабертом, была неслыханной. Пятьдесят золотых монет — это огромные деньги, этих денег хватит, чтобы до конца жизни ни в чем не нуждаться. Но с другой стороны, в такой щедрости было что-то пугающее. Что-то случилось в мире, и свидетельство тому в свертке, который ему предстоит доставить в Роскард.

Порошки брата Хаберта и в самом деле оказались чудодейственным средством — они придавали силы и невероятную бодрость. Кроме того, он совершенно не чувствовал холода. Благодаря их действию гонец за первые двое суток пути проделал почти триста миль, продолжая путь и днем, и ночью. Менял лошадей и ехал дальше. Но, покинув форт Илистер и проехав еще с сотню миль в сторону восточной границы, гонец стал чувствовать, что силы начинают его покидать. Мышцы начали деревенеть и затекать, появился озноб, тошнота и головокружение не проходили ни на минуту, глаза воспалились, и дневной свет резал их, будто острый нож. Лишь с наступлением темноты гонец чувствовал некоторое облегчение — и ехал дальше, торопясь быстрее покончить с этой мучительной пыткой. Днем, когда угрозы не было, он иногда засыпал ненадолго в седле, но такой сон не давал ему желанного отдыха и больше походил на болезненное забытье, в котором его посещали кошмары. Ему мерещились ужасные кровавые картины, полные отвратительных чудовищ, слышались мерзкие нечеловеческие голоса, и гонец, вздрагивая, приходил в себя, и гадал потом, пригрезился ли ему весь этот ужас, или видения приходили к нему наяву.

Но, слава Всемогущему, мучиться ему осталось недолго. Завтра он вручит проклятый сверток кому надо, получит свои пятьдесят золотых, снимет комнату в лучшей таверне, и будет отсыпаться в тепле и безопасности. От этой мысли гонец повеселел и шутливо хлопнул ладонью обомшелый серый камень древних ворот, точно приветствовал старого доброго друга, с которым не виделся много лет. Даже донимавшая все последние дни ноющая боль в спине сразу прошла, мысли прояснились, и на душе стало спокойно и хорошо.

Над головой гонца сияли яркие звезды — множество звезд. Хвостатая звезда, появившаяся на небе неделю назад, висела над самым горизонтом, напоминая полупрозрачный белесый мазок, оставленный гигантским пальцем на угольной поверхности неба. Гонец вспомнил, как перед его отъездом из Орлигура в одной из таверн тощий менестрель с пропитой рожей рассказывал о худых знамениях, которые предвещают большую беду. Может, это и в самом деле худое предзнаменование, но гонцу было все равно. Он всего лишь герольд, и он выполняет свою работу. Главное сейчас — доставить сверток кому следует и после лечь в постель, и даже наступление конца света не заставит его вылезти из-под одеяла...

Гонец сориентировался по звездам и поехал на север, но отъехал от ворот всего на сотню локтей. Что-то с шелестом вылетело из ночной темноты и коротко и больно ударило его под левую лопатку. Гонец вскрикнул, звезды над его головой завертелись в сумасшедшем хороводе, и миг спустя он понял, что лежит на земле. Чалый конь, освободившись от наездника, с ржанием рванулся во мрак, разбрасывая копытами снег. 'Что со мной?' — подумал гонец, с удивлением осознав, что двигаться уже не может. Секундный ужас прошел, изболевшееся натруженное тело наконец-то перестало напоминать о себе. Все кончилось даже раньше, чем он ожидал.

Десяток воинов, одетые в короткие полушубки, кожу и одинаковые панцири из кольчужной сетки, вышли из-за дальних ворот и направились к лежащему в пыли телу гонца. Один из них держал в руках арбалет.

— Ждите здесь, — скомандовал арбалетчик своим спутникам. — Рене, за мной.

Тот, кого звали Рене, поклонился, взял у товарища факел, и дальше они пошли вдвоем. Отыскав лежавшее в снегу тело убитого, арбалетчик аккуратно, чтобы не испачкать руки в крови, вытащил из его спины убивший гонца болт. Это была необычная стрела — целиком выкованная из метеоритного железа и покрытая письменами на неведомом языке. Обтерев стрелу и вложив ее обратно в колчан, стрелок обыскал сумку гонца. Сверток был на месте. Арбалетчик разрезал тонкий кожаный ремешок и развернул сверток. Внутри были запечатанное письмо, и маленькая бутылочка из темного стекла в оплетке из тончайших золотых нитей, обернутая в старый пергамент, покрытый странными знаками.

— Хвала Господу, все на месте, — сказал арбалетчик. — Дело сделано.

— И что теперь?

— Ничего. Завтра брат Айтер со своими людьми отвезет ее в столицу, отцам-инквизиторам. Мы свою работу выполнили.

— Так ли надо было его убивать? — спросил человек с фонарем.

— У нас не было выбора. Освети-ка его лицо.

— Проклятье! — Человек с фонарем сделал жест, отгоняющий злых духов. — Что это такое, во имя Божье?

— Оставь факел и принеси мой седельный мешок. И никому не говори, о том, что видел.

Оставшись один, арбалетчик сломал печать на письме и в свете факела прочитал единственную строчку, написанную рукой инквизитора Хаберта:

'Ты знаешь, что с этим делать'

Теодорик смял письмо, поджег его от пламени факела и держал, пока разгоревшийся огонь не обжег ему пальцы. Письмо почти догорело, когда вернулся Рене с тяжелым мешком. Теодорик развязал мешок — в нем была серая крупная соль.

— Во славу Божью! — сказал Теодорик и высыпал соль на труп убитого гонца. Тело тут же вспыхнуло ярким оранжевым гудящим пламенем, повалил густой жирный дым. Когда пламя погасло, от трупа гонца остались только обугленные кости, облепленные хлопьями серого пепла.

— Трубы небесные! — Оруженосец Теодорика глядел на останки, выпучив глаза. — Это... это...

— Именно то, о чем ты подумал.

— Клянусь огнем и молнией! Это ужаснее, чем я себе представлял. Как это могло с ним случиться?

— Ночные степи полны ужасных тварей, которые подкрадываются незаметно и заражают несчастных путников темным проклятием. Я почувствовал, что он заражен — тому меня учили святые отцы-инквизиторы. Однако он исполнил свой долг, — Теодорик осенил тлеющие останки благословляющим знаком. — Я помолюсь о его душе. А теперь идем. Чем быстрее мы доберемся до крепости, тем лучше для нас.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НЕТ, И НЕ БУДЕТ ВАМ МИРА

Глава 1.

Распухшее красное зимнее солнце почти скрылось за верхушками сосен. Мороз крепчал, и Ярре в отчаянии подумал, что сегодня ему вновь придется возвращаться домой ни с чем.

Это был пятнадцатый день его охоты за белым оленем, и за все эти дни Ярре ни разу даже не увидел волшебного зверя. Только надеялся на то, что ему повезет, и белый олень все же придет к водопою, как его собратья. Но олень не приходил, и Ярре возвращался домой замерзший и злой, чтобы с рассветом вновь отправиться в лес в надежде на чудо.

Он действовал очень осторожно. Лук и охотничий нож были спрятаны в дупле на окраине леса, и никто не видел, как Ярре их забирал оттуда. Охота в баронском лесу каралась смертью — это Ярре помнил твердо. Но желание добыть оленя было велико, очень велико. Просто потому, что до недавних пор у Ярре не было в жизни никакого смысла — и вдруг он появился.

Три года назад Ярре Кристерсона забрали в королевскую армию. Барон Фрезон, которому принадлежала деревня, где жил юноша, рассудил справедливо: Ярре был идеальным рекрутом. После смерти родителей парень жил один, был крепок и здоров, хоть и ростом не вышел, оттого и звали его все в деревне Ольмё Ярре Маленьким. Барон исполнил свой долг перед императором, а Ярре стал королевским лучником. Сложись судьба по-другому, остался бы он им до глубокой старости и заработал бы себе королевскую пенсию, но стычка с бандитами на границе Равнин все изменила. Ярре участвовал в этой стычке, убил двух бандитов и получил стрелу в грудь. После трех недель лечения в госпитале рана от стрелы зажила, но кашель не проходил. Еще через две недели Ярре потерял сознание во время утренней пробежки. Полковой лекарь быстро догадался, в чем причина.

— У тебя чахотка, парень, — сказал он Ярре после осмотра. — Служба императору и империи для тебя закончена. Завтра отправишься домой, в родной Йор.

— Значит, я...

— У тебя есть год, — с жестокой прямотой сказал врач. — Может быть, два, если будешь хорошо питаться. А может, Всемогущий совершит для тебя чудо, и ты исцелишься. Но пока рассчитывай на год. Проживи его так, чтобы потом мог умереть с легким сердцем.

Ярре добирался домой целый месяц. Он вернулся в родную деревню с пятью серебряными монетами королевской премии в кармане и с отчаянием в сердце. Один серебряный он пропил с друзьями в деревенской корчме, празднуя свое возвращение, а потом понял, что никому тут не нужен. О своей беде он никому не рассказал, но все в деревне и так быстро поняли, что случилось с Ярре Маленьким — приступы кашля становились все чаще и изнурительнее. Однажды утром Ярре увидел в мокроте кровь.

— Лекарство? — сказал ему аптекарь Изак. — От чахотки есть много действенных снадобий, но все они дорогие. Барсучий или собачий жир может помочь на некоторое время. Плати, и я приготовлю тебе пару микстур.

Ярре платил. Микстуры Изака ему не помогли, он чувствовал себя все хуже. Сильная слабость мучила его все больше, ночной кашель усиливался. Из-за отдышки он не мог толком ни дров нарубить, ни воды натаскать. Хозяйство его приходило в полное запустение, дом ветшал, денег не оставалось даже не еду. Проклятый лекарь оказался прав — Ярре уже и сам понимал, что до весны вряд ли доживет.

И тут он узнал о беде, случившейся с Йорен, дочерью бондаря Гилда.

Когда-то Ярре был влюблен в нее, и Йорен принимала его ухаживания, но родители девушки были против — кому нужен зять без гроша за душой? Незадолго до призыва Ярре на службу Йорен выдали замуж за мельника Тимаса. И вот однажды утром Ярре узнал от соседей, что муж вернул Йорен родителям.

— Порченая она стала, — сказали Ярре старухи, торгующие на рынке рыбой и сушеной зеленью. — Осенью родила мертвого мальчика, и оттого умом повредилась, а может, гнилую порчу на нее навели. Никого не узнает, сидит целыми днями и бормочет что-то под нос. Кому такая жена нужна? Вот Тимас и вернул ее родителям.

Отец Йорен был совсем не рад, когда увидел парня в воротах своего дома.

— Чего тебе? — буркнул он.

— Я хочу видеть Йорен, — сказал молодой человек.

— А тебе зачем?

— Хочу помочь ей.

— Чем ты ей поможешь? — Гилд посмотрел на юношу, и Ярре увидел в его глазах смертельную тоску. — Ты и сам не жилец, мальчик. Подумай о себе. Нет у меня больше дочери. Да и сама Йорен на тень стала похожа. Оболочка пустая без души. Кожа да кости, волосы все вылезли — эх, а какие у моей доченьки косы были, иииии! — Тут Гилд закрыл лицо руками и тяжело вздохнул, прогоняя рыдания. — Уходи. Ничем ты нам не поможешь.

— Помогу, — упрямо сказал Ярре и вышел со двора.

Наутро он отправился в Йорхолм. Ему повезло — по дороге встретил обоз, и торговцы за два медяка подвезли его до самых ворот города и даже угостили хорошим яблочным самогоном, чтобы в пути было теплее и веселее. В городе Ярре обошел несколько аптек, и только в одной из них услышал то, что хотел услышать.

— Это не порча, — сказал ему старый аптекарь-вендалан. — У твоей подруги сильное нервное потрясение. Она потеряла ребенка, и в ней угасла искра жизни. Эту искру можно зажечь вновь. Я могу приготовить лекарство, но для этого нужен редкий и дорогой ингредиент.

— Какой же? — Сердце Ярре забилось от волнения и надежды.

— Желчь белого оленя. Причем олень должен быть снежно-белый, без единого черного волоса в шерсти, и желательно убитый в зимнюю стужу.

— Я добуду оленя, мэтр.

— Добудешь? Вряд ли тебе это по силам. Я вижу, что и ты тяжко болен.

— Это неважно. Сколько будет стоить ваша работа?

— Если добудешь желчь, я приготовлю для тебя снадобье бесплатно. А если заплатишь мне золотой стрейс, я приготовлю микстуру и для тебя. Я даже без слуховой трубки слышу хрип в твоих легких.

— Мне не нужно лекарство.

— Смирение перед своей судьбой — великая вещь, — ответил аптекарь, качая головой. — Тебе осталось три месяца, мальчик. Если только твоя любовь не придаст тебе сил бороться.

Ярре вернулся в деревню с надеждой в сердце. Наступившие сильные холода не остановили его — он готовился к охоте. За неделю смастерил простой лук, вроде тех длинных луков, какой был у него в армии. Конечно, лук был скверный, но другой взять было негде. От отца Ярре остался хороший охотничий нож и железный топор: нож юноша оставил, а топор выменял у кузнеца на пять наконечников для стрел. Стрелы тоже делал сам. Вскоре все было готово. Мысль добыть белого оленя так захватила юношу, что болезнь на время будто оставила его. Он стал лучше есть, крепче спать, и сил будто прибавилось. А уж о наказании за браконьерство он думал меньше всего. Какая разница в его положении, как и где умирать?

Пятнадцать дней он на рассвете уходил в лес и возвращался домой затемно, осторожно, как вор, пробираясь дворами к дому, чтобы никто не увидел. Пятнадцать дней он жил надеждой помочь Йорен победить болезнь. Сделать последний и самый главный поступок в своей недолгой жизни. Но пока судьба была против него. Он видел у водопоя за эти дни десятки оленей, но ни один из них не был волшебным белым зверем его мечты...

Ярре вздрогнул, открыл глаза, посмотрел в просвет между соснами на берег ручья, куда звери приходили на водопой. Сегодня он видел двух оленей, приходивших напиться, — красивого рогача и его подругу, — но олени были самые обыкновенные. День подходит к концу, мороз крепчает. Ноги у Ярре совсем замерзли.

Юноша стянул с руки варежку, достал из-за пазухи фляжку с самогоном и сделал большой глоток. Крепкая сивуха огнем упала в желудок, растеклась по жилам живительным теплом. Откашлявшись в кулак, Ярре надел варежку и взялся за лук. Берег ручья был пуст. Скоро совсем стемнеет, оставаться дальше в засаде бессмысленно. Пора возвращаться домой и отогреваться у очага. Еще один день прошел впустую.

— Боги моих предков, помогите мне! — прошептал Ярре, растирая обожженное морозом лицо. — Пошлите мне оленя, помогите Йорен! Если вам нужна ее жизнь, заберите лучше мою.

Последняя фраза вдруг показалась Ярре бессмысленной, и он усмехнулся. К чему просить богов забрать его жизнь взамен жизни любимой — они и так ее заберут очень скоро. Может быть, даже скорее, чем он думает — за эти дни он сильно простудился, и кашель, и без того выматывающий до предела, стал еще злее. Каждое утро он харкает кровью. Еще немного, и у него не хватит сил, чтобы встать утром с постели и выйти из дома...

Будто ветер прошел над верхушками сосен, и в вечернем лесу вдруг стало необыкновенно тихо. В этой тишине Ярре услышал хруст замерзших веток. А миг спустя он не поверил своим глазам — на тропе, ведущей к водопою, появился олень.

Белый, как снег, по которому он ступал.

Ярре вцепился зубами в воротник полушубка, чтобы не закашляться и не спугнуть зверя. Осторожно поднял лук. Олень спокойно шел по тропе к ручью, гордо держа голову, увенчанную великолепными рогами. До зверя было шагов пятьдесят, с такого расстояния при удачном попадании стрела убьет оленя наповал.

Ярре был в армии хорошим лучником. Он попадал пятью стрелами подряд в малый круг мишени со ста шагов. Был еще один парень из Лоуласа, который стрелял лучше, но Ярре командиры всегда хвалили.

Боги, только бы не промазать!

Олень подошел к ручью и опустил голову. Ярре задержал дыхание, натянул тетиву. Из последних сил натянул. И выстрелил.

Олень вскрикнул, упал на передние колени, попытался встать — и опрокинулся на бок, ломая тонкий лед у берега.

— Ааааааа! — завопил Ярре, выскочил из своего укрытия, отбросил лук и побежал к оленю, проваливаясь в глубокий снег. Дыхание у него перехватило, приступ кашля заставил остановиться. Он кашлял долго: рот наполнился медным привкусом крови. Ярре стер ее с губ и заковылял к оленю. Теперь он сознавал, что его добыча, такая желанная, мертва и никуда не убежит.

Зверь был великолепен. Ярре, шепча благодарности всем богам, осмотрел его — шерсть оленя была ослепительно-белой. Не иначе древние боги Теор и Минайя послали ему этого зверя. Или это богиня-охотница Хадрив сжалилась над ним?

Ярре достал нож. Все, что ему нужно — это кусок шкуры с мехом, чтобы аптекарь не усомнился в его честности, и желчный пузырь. Для желчи он припас глиняный горшочек. Конечно, оставлять волкам столько великолепного мяса и сала очень жалко, но тащить оленя в деревню — верный путь на баронскую виселицу.

А может, стоит попробовать? Зато он хоть раз за последние месяцы досыта поест. Да и не обязательно все тащить. Припрятать тушу в лесу и отрезать понемногу...

Ярре работал быстро. Распорол оленю брюхо, задохнулся от зловонного пара, вышедшего из оленьей утробы, вновь закашлялся. Сплюнул кровь на снег, отдышался — и начал работать. Осторожно извлек пузырь и положил его в горшочек.

Сердце Ярре пело от радости. Йорен выздоровеет, обязательно выздоровеет. Она вновь станет веселой и прекрасной, какой была три года назад. Она будет счастлива. И, может быть, однажды принесет букет полевых цветов на его могилу...

— Эй, ты!

Ярре обернулся. На пригорке под соснами, неподалеку от места его засады, стояли пять всадников. Ярре сразу узнал их командира и помертвел — это был Ульфада, лесничий барона.

— Вот значицца как, — спокойно сказал Ульфада. — А как же законы? Или вам, проклятым смердам, законы не писаны?

Ярре не ответил. Он понял, что бежать некуда. За его спиной был ручей, лед на котором из-за быстрого течения очень тонок — он неминуемо провалится и утонет. А впереди люди барона, от которых не убежишь. Ульфада таки выследил его. Не иначе, кто-то на него донес. Догадался, куда Ярре уходит каждое утро, и донес.

— Пойман на месте преступления, — сказал лесничий. — И подумать только, полудохлый доходяга убил такого красавца! Правда, от белых оленей толку никакого, они бесплодны, но все же... Откуда у тебя взялись силы натянуть лук, смерд? Или ты колдун?

— Я... я был голоден, — сказал Ярре: он ни за что бы не сказал Ульфаде об истинной причине своей охоты. — Я умираю, и мне нужно мясо.

— Значит, будешь благодарить барона, — ответил лесничий. — Он не даст умереть тебе от голода и твоей болезни. Закончишь свою говеную жизнь на виселице, быстро и приятно, другим ворам в назидание. Брось нож и иди за нами. Вздумаешь бежать — нагоним, и легко ты у нас не умрешь, уж поверь.

— Хорошо, — сказал Ярре, отбросил окровавленный нож, вытер руки снегом и, глубоко вздохнув, бросился на лед.

— Стоять! — заорал Ульфада, хватаясь за боевой топор у луки седла. — Стой, мерзавец!

Ярре бежал по льду, чувствуя, что по нему вот-вот начнут стрелять. Первая стрела пролетела над головой, вторая чиркнула по руке, разорвав полушубок, обжигая болью. Ярре вскрикнул. Он начал петлять как заяц, придерживая раненую руку. Еще две стрелы пролетели совсем рядом с ним, и тут лед под его ногами лопнул, открывая для Ярре водную могилу.

Ледяная вода остановила сердце, залила распахнутый для крика рот. Полушубок тянул на дно, как камень — извиваясь червем, Ярре сбросил его. Течение понесло его под лед, он заработал руками, пытаясь всплыть, и ударился головой о лед. Между льдом и водой была тонкая воздушная подушка — Ярре с хрипом втянул в себя драгоценный воздух, распластавшись подо льдом, начал колотить руками в ледяную корку, отчаянно пытаясь ее проломить. Но течение неумолимо уносило его, утягивало в глубину. Ярре пытался уцепиться за лед, но пальцы скользили, воздуха больше не было. В последние мгновения, охваченный слепым ужасом юноша увидел сквозь прозрачный лед суровые золотистые глаза, смотрящие на него. А миг спустя водоворот подхватил его и уволок в бесконечный мрак и безмолвие.

* * *

Он всегда считал, что человек после смерти ничего не чувствует. А он ощущает сильную боль в руке. И еще тепло. Ему тепло как в материнской утробе. После зимнего холода, после ледяной воды ручья ему впервые по-настоящему стало тепло. И это странно.

— А, ты пришел в себя! — Опять эти пронзительные, необыкновенные глаза, будто выточенные из самого лучшего кревелогского янтаря смотрят на него. Потом Ярре удается рассмотреть и обладателя удивительных глаз. Старик, с белоснежными длинными волосами, заплетенными в две косы.

Тяжелая широкая ладонь легла Ярре на лоб.

— Жар спал, — сказал старик. — Ты поправляешься быстрее, чем я ожидал.

— Поправляюсь? — прошептал Ярре. — Я мертв!

— Разве мертвые могут разговаривать? — усмехнулся старик.

— Ты...спас меня? — Тут Ярре понял, что лежит не в гробу и не в могиле, а на широкой кровати, до подбородка накрытый одеялом из звериных шкур, в бревенчатой хижине, где горят светильники, каменный очаг, и где пахнет вареной олениной и свежевыделанными кожами. — Почему?

— Потому что я так захотел. Как твое имя, мальчик?

— Ярре Кристерсон из Ольмё. И я не мальчик.

— Все, кому меньше пятидесяти лет, кажутся мне мальчиками. Так что не обижайся. Зачем ты убил оленя?

— Мне нужна была его желчь.

— Да? Оказывается, тайны древних целителей еще не позабыты в вашем мире. Это хорошо. Но твоя болезнь не лечится желчью белого оленя.

— Я не для себя ее добывал. Для девушки. Ее зовут Йорен, она...

— Помолчи, — старик коснулся пальцами губ Ярре. — Я понял тебя. Ты хотел помочь страдающей женщине, хотя сам был на волосок от смерти. Это похвально.

— Был?

— Я ведь тоже умею неплохо врачевать, сынок.

— Что? — Ярре не поверил своим ушам. — Ты хочешь сказать...

— Твои легкие были сильно разрушены чахоткой. Но я думаю, что ты скоро будешь совсем здоров.

— Боги! — Ярре всхлипнул. — Кто ты, отец?

— Я Бьеран.

— Бьеран-Медведь? — Ярре вздрогнул. В детстве мама часто рассказывала ему сказки, и Ярре больше всего любил слушать истории про таинственного Бьерана, Духа Леса. — Сам Бьеран?

— Ты удивлен? Не стоит удивляться. Духи не всегда выглядят так, как их себе представляют люди.

— Мне нечего сказать тебе, господин.

— Тогда давай поедим немного. — Бьеран вооружился большой ложкой, снял крышку с котла над очагом и наполнил миску жирным коричневым оленьим супом. — Надеюсь, тебе понравится мое варево.

— И все же — почему ты спас меня?

— Почему? — Старик поставил миску на стол, сел рядом с Ярре. — Потому что увидел твою душу. Ты забыл о своей боли ради чужой. На это способны очень немногие люди. Ты искренне хотел помочь. Ты хороший человек, и этим все сказано.

— Так просто, — прошептал Ярре, польщенный словами старика. — Но ведь желчь, я так и не отдал ее аптекарю!

— Не волнуйся. Йорен получит лекарство и выздоровеет, я обещаю тебе. Но в деревне тебе больше показываться нельзя.

— Почему?

— Потому что для всех ты умер. Ульфада рассказал барону, что ты утонул в ручье. Представляешь, кем тебя будут считать, если увидят?

— Все верно, — Ярре попробовал пошевелиться и вновь почувствовал боль в руке. — Рука болит.

— Стрела разорвала мускул и повредила кость. Несколько недель тебе придется обходиться одной рукой. Но все заживет, я обещаю.

— Ты очень добр ко мне, господин.

— По-твоему, лесной дух и оборотень не может быть добрым? — Старик усмехнулся, взял в руки миску. — Попробуй сесть, чтобы я смог тебя покормить. А потом мы поговорим о моей доброте и о том, как ты сможешь меня за нее отблагодарить...

* * *

Когда-то это, наверное, был древний форт. Или храм давно забытого божества. Или дворец правителя неведомого народа, некогда населявшего побережье. Или... А так ли важно, что именно представляли из себя эти руины в те времена, когда тут была жизнь? Сейчас от их прежнего величия не осталось ничего, лишь груды бурого камня, обломки бетона, заросшие лишайниками и остатки стен и арок, над которыми разросся целый лес. Снизу, с побережья, руины можно было разглядеть среди густой листвы только в подзорную трубу Лореля.

На холм они с Эрин поднялись еще до того, как взошло солнце. Лорель и трое гребцов остались внизу, и Браска это немного удивило — ведь капитан Эсмон велел морякам сопровождать их во время похода в руины. Впрочем, Браска это обстоятельство не особенно огорчило: мало приятного иметь такого мрачного и занудного спутника, как Лорель.

Вход в подземные помещения — именно о них говорил Браску капитан, — удалось найти быстро. В душных и темных галереях сразу появилось чувство опасности. Яркий свет магической трости быстро прогнал этот страх, и Браск, никогда прежде не видевший ничего подобного, поймал себя на мысли, что эти заброшенные подземелья способны вызвать в душе не только страх, но и восхищение и почтение. Кто бы ни строил эти чертоги — люди, эльфы, титаны или демоны, — чувство прекрасного жило в их крови. Возникающие в круге света трости каменные статуи чудовищ и людей вдоль стен, причудливые рельефы, орнаменты на карнизах, арки и колонны — все это было для Браска новым, незнакомым и впечатляющим.

Эрин было не до красоты.

— Браск, почему мы стоим? — шепнула она. С того момента, как они вошли в эти руины, девушка говорила только шепотом.

— Я смотрю, — ответил Браск. — Как, наверное, красиво тут было когда-то!

— Красиво? У меня от этих подземелий мурашки по коже.

— Не стоит бояться, Эрин. Тут никого нет. Даже пауков и мокриц. Один камень.

— Мне не нравится это место. Давай побыстрее найдем эту штуку и уйдем.

— Трусишка! — Браск ласково привлек сестру к себе. — Эти руины безжизненны. Тут нам ничего не грозит. Если даже и была здесь какая-то нежить, она давно покинула эти места. Тут ей просто нечем поживиться.

Браск говорил уверенно, так, как и следовало говорить старшему, и тревожный огонек в глазах Эрин погас. Девушка виновато улыбнулась и погладила Браска по плечу.

— Ты такой храбрый, — сказала она. — С тобой я ничего не боюсь. Но только... Я хочу побыстрее вернуться на корабль. Там я чувствую себя спокойнее.

— Но мы же не можем вернуться к капитану Эсмону с пустыми руками! — возразил Браск. — Он надеется на нас.

— Почему он поручил это дело тебе? Лорель бы лучше справился!

— Хочешь сказать, что я не могу выполнить даже такой пустяковый приказ? — Браск почувствовал, что начинает злиться на сестру. — Хорошего же ты обо мне мнения!

— Ты не понял! Я имела в виду совсем другое. Этот Эсмон... я знаю, что он нас не любит.

— А с чего это ему нас любить? И причем тут поручение?

— Может, послав нас сюда, он хочет избавиться от нас.

— Какая же ты дуреха, Эрин! — засмеялся Браск. — У Эсмона сейчас каждый матрос при работе, и ему действительно нужна наша помощь. Только поэтому он отправил на поиски меня. Ты же не хочешь, чтобы он косился на нас, ворчал и называл нас бесполезными дармоедами?

— И ты этим очень гордишься?

— Конечно. Капитан поручил мне важное дело, разве это не повод для гордости? Да и сам Лорель сопровождает меня.

— Нас, — поправила Эрин.

— Меня, — упрямо повторил Браск. — Но ведь тебя не заставишь сидеть на корабле.

— Я не могла отпустить тебя одного.

— Ну, разумеется. В этом тоже виноват Эсмон?

— Папа бы не позволил тебе идти в одиночку. По крайней мере, дал бы тебе охраннника.

Браск помедлил с ответом. Он едва не сказал, что сам бы никогда не оставил Эрин одну на корабле. Его младшая сестра, еще недавно угловатая девочка-подросток с длинными как у журавля ногами и дурацкими косичками, как-то внезапно и неожиданно превратилась в настоящую красавицу. Браск уже много раз замечал, какими глазами посматривают на Эрин матросы, да и сам капитан Эсмон. Аура их покойного отца пока еще витает на корабле, и к детям прежнего капитана Терданаля экипаж все еще относится с должным почтением, но кто его знает, чего ждать завтра? Лучше не искушать богов...

— Вообще-то, милая сестрица, я уже взрослый мальчик и могу сам за себя постоять, — Браск выразительно похлопал по рукояти широкого морского тесака, висевшего у него на поясе. — А главное, у меня есть могучий и бесстрашный телохранитель по имени Эрин.

— Какой же ты... вредный!

— О да, я такой! И давай не будем говорить об отце. Сейчас не место и не время.

Эрин вздохнула. Браск быстро сбежал по широкой каменной лестнице вниз, встал между высокими колоннами в несколько обхватов, которые попарно уходили вглубь огромного зала, в таинственный и пугающий мрак. Колонны сверху донизу были покрыты затейливой резьбой: неведомые строители, некогда построившие этот чертог, были искуснейшими резчиками по камню. Браск стянул с руки перчатку, коснулся холодного камня пальцами.

— Никогда не видел таких письмен и рисунков, — сказал он, разглядывая резьбу. — Знаешь, Эрин, мне почему-то кажется, что это место построили предки нашего народа. Вот эти узоры — клянусь, я видел их в Эрайском соборе!

— Нас ждут, — напомнила девушка.

— Я знаю. Твоя правда, не будем терять времени.

Эрин права, подумал Браск, проходя мимо колонн. Боцман Лорель с тремя матросами ждет их на берегу, и вряд ли такое ожидание можно назвать приятным. Когда они на рассвете пристали к берегу, начался холодный дождь, а укрыться там негде.

— Браск, а что это за филактерия, которую мы ищем? — спросила Эрин.

— Эсмон говорил, что она похожа на маленькую бутылочку из цветного стекла, закрытую пробкой. Может быть, в золотой или серебряной оплетке. Такие бутылочки иногда встречаются в древних развалинах.

— И зачем она ему? Она дорого стоит?

— Нет. Эсмон сказал, что в закупоренной филактерии обязательно будет одно волшебное вещество, которое еще долгие годы будет питать двигатель нашего корабля.

— И ты этому веришь?

— Верю. Ты ведь не знаешь устройство корабельного двигателя, а я знаю. Там действительно используется сильная магия. Эсмон сказал, что жидкость из древних филактерий куда лучше, чем силовой бальзам. Одной бутылочки может хватить на несколько лет плавания.

— Папа никогда не говорил об этом.

— Мы просто никогда его не спрашивали.

— А если мы найдем бутылочку, что тогда?

— Не знаю. Стоит ли говорить об этом, Эрин? Капитан дал мне задание, и я должен его выполнить.

— Раньше он не давал тебе таких странных... Ой!

На куче земли между колоннами лежал истлевший человеческий череп. Его глазницы были обращены прямо на юных сидов. Браск в первое мгновение тоже испугался, но потом, взяв себя в руки, шагнул к черепу и ткнул его световой тростью. Череп с костяным стуком скатился на пол. Браск заглянул за колонну — там лежал весь скелет, заросший пылью и паутиной.

— Это всего лишь древние иссхошие останки, — сказал Браск. — Какой-то арадо давным-давно забрел в эти развалины и умер здесь. Идем дальше?

— Что-то мне страшно, Браск.

— Пустяки.

Проход между колоннами вел к полукруглому порталу и далее то ли к алтарю неведомого древнего бога, то ли какому-то мемориалу. На помосте через равное расстояние возвышались расположенные дугой высокие, в два человеческих роста, прямоугольные плиты из полированного черного камня, испещренные вытравленными на них письменами.

Это что, алтарь? — Браск повел световой тростью, освещая стелы с письменами. — Постой, постой...Во имя всех предков, это же написано на нашем языке, только руны человеческие!

— В самом деле...

— 'Я, Маро, агаладец, мудрый, великий, непобедимый, одолел орды Мрака ценой великой жертвы и великого страдания, — читал вслух Браск надписи на стелах, — и говорю всякому, кто стремится пройти мой путь и стать равным мне — одумайся и содрогнись, узнав о цене, которую придется заплатить. Нет числа жизням невинных, которые принес я на алтарь, чтобы стать равным богам, дарующим жизнь. Муки и кровь сопровождали каждый миг моей жизни, и тысячи тысяч свидетелей перед судом богов покажут на меня пальцами и скажут: 'Он отнял наши жизни в безумии своем!'. Я принял мой удел, ибо велика была цель моя, но говорю тебе — не иди моим путем. Не увидишь ты покоя в конце этого пути, и смерть станет для тебя началом страдания. Да не коснется твоя рука сего камня, да не пробудит твоя неуемная алчность великую боль мою, что сокрыта под ним!' Эрин, что это значит?

— Это значит, что не стоит тут ничего трогать, — убежденно сказала девушка. — Пойдем отсюда, нет тут ничего.

— Погоди. Такие надписи всегда есть в старых гробницах. Их писали специально, чтобы отпугнуть искателей сокровищ.

— И все равно, мне это не нравится.

— Мы не можем вернуться к Эсмону с пустыми руками. Надо поискать то, что он просил.

— Прямо надо! — Эрин презрительно фыркнула. — Тут нет никакой филактерии. Вообще, с чего он взял, что тут...

— Эрин, гляди-ка! — Браск присел и провел рукой по гладкому камню. — Видишь, это вроде как надгробная плита. Интересно, что под ней?

— Ты собираешься поднять эту плиту, братец? Да она весит фунтов триста, если не больше.

— А что значат эти знаки? — Браск как зачарованный рассматривал странные иероглифы на плите. — Тоже письмена? Как жаль, что я не умею их читать!

— Вот и славно. Еще один повод побыстрее уйти отсюда.

— Глупая ты, Эрин, — обиженно сказал Браск. — Может быть, это могила какого-нибудь великого полководца или короля древности, и под этим камнем полным-полно сокровищ. Мы бы купили на них свой собственный корабль и послали бы...Ух!

Браск и сам не понял, как это получилось — скорее всего, ощупывая плиту, он нечаянно задел какой-то тайный переключатель, или сработала неведомая древняя магия, наложенная на странное захоронение. Но только плита со скрежетом перевернулась на девяносто градусов, открыв неглубокую квадратную яму, выложенную темным кирпичом. Браск вскрикнул от неожиданности и радости — в яме, в единственной нише ромбической гранитной плиты, поблескивала в свете трости маленькая, в ладонь величиной стеклянная бутылочка, оплетенная золотой сеткой.

— Есть! — Молодой эльф схватил бутылочку и показал сестре. — Мы нашли ее!

— И сразу потеряли, — раздался спокойный мужской голос.

Неизвестный стоял в десятке шагов от помоста и спокойно наблюдал за молодыми людьми, испуганными его неожиданным и необъяснимым появлением. Несмотря на испуг и смятение, Браск понял, что это не призрак — неизвестный отбрасывал тень. Человек, не сид. Уже пожилой, рослый, подтянутый, сухопарый и по виду воин: старая клепаная куртка из толстой вываренной кожи без рукавов, высокие верховые сапоги с пряжками, на плечах башлык из кольчужной сетки, над правым плечом торчит рукоять большого меча.

— Ты кто такой? — крикнул Браск, обнажив тесак. — Что тебе надо?

— Мне? Я пришел посмотреть на парочку юных идиотов, которых кто-то использовал. — Человек сделал шаг вперед. — Вы хоть знаете, что натворили?

— Убирайся к демонам! Это наша добыча, — Браск старался говорить твердым голосом, но у него это плохо получалось. — Ты ничего не получишь.

— Знаешь, мальчик, я мог бы сейчас без труда убить вас обоих и заполучить эту склянку. Но я не хочу вам зла. Тем более что вам можно только посочувствовать.

— Если ты сделаешь еще шаг, я разобью сосуд!

— И немедленно умрешь, — спокойно ответил человек. — То, что заключено в этой филактерии, убьет тебя и твою девчонку в мгновение ока. Если хоть одна капля попадет на вас, вы покойники. Давай не будем горячиться. Просто отдай мне филактерию. И еще я хотел бы знать, кто и почему заставил тебя искать эту проклятую штуку.

— Это не твое дело, арадо.

— Ошибаешься, остроухий. Я как бы тоже разыскиваю... подобные вещи, — человек сделал еще шаг в сторону Браска и Эрин. — Я заприметил вас еще утром, когда вы только высадились на берегу, вошли в эти развалины, а потом тихонько пошел следом. Думал, вы обычные кладоискатели. Оказалось, нет.

— Ты следил за нами?

— Да, и мог бы убить вас сто раз, если бы захотел. Повторяю, мне не нужны ваши жизни. Но филактерию придется отдать.

— Понятно, — Браск злобно ухмыльнулся. — Ты просто грабитель.

— Я не грабитель. Скорее тот, кто мешает грабителям и безумцам, которые сами не знают, что ищут. — Человек протянул руку в перчатке ладонью вверх. — Давай ее сюда, и можете ступать с миром.

— Эта вещь мне нужна, — сказал Браск. — Я должен...

— Браск, он убьет нас! — Эрин следила за незнакомцем из-за спины брата расширенными от ужаса глазами. — Отдай ему этот флакон!

— Эрин, успокойся! — Браск вздохнул глубоко, собрался с мыслями. — Ты не понимаешь, человек. Нас капитан послал найти эту вещь. Она нам нужна, без нее наш корабль не сможет противостоять штормам и бурям.

— Так это ваш капитан послал искать вас... артефакт?

— Да, капитан. Какое это имеет значение? Это приказ, и я должен его выполнить.

— Боюсь, мальчик, что твои дела плохи. Ты даже не представляешь себе, насколько. Но хватит разговоров. Предупреждаю тебя, что эта вещь не принесет тебе ничего, кроме большущих неприятностей.

— Это мое дело, арадо.

— Ты не изменишь решения?

— Нет, — решительно ответил Браск, хоть и обдало его холодом с головы до ног.

— Ну, раз так, ступайте, — неожиданно сказал человек. — Только не говорите потом, что я вас не предупреждал.

Браск не поверил своим ушам.

— Ты нас отпускаешь? — спросил он удивленно.

— Знаешь, малый, я большой грешник. Я прикончил за свою жизнь кучу народу, но кровь детей не проливал никогда. И не собираюсь. — Человек повернулся на каблуках и направился к выходу из зала. Юные сиды напряженно следили за ним, ожидая какого-нибудь подвоха, но человек вошел в темный проем входа и исчез с глаз. Впрочем, Браск еще долго не мог поверить, что все закончилось.

— Как ты думаешь, он ушел? — спросила Эрин, видя растерянность брата.

— Не знаю... Духи моря, вот влипли, так влипли! Был бы тут Лорель...

— Надо уходить, Браск. Вдруг этот страшный арадо вернется?

— Верно, сестренка. — Браск спохватился, убрал тесак в ножны, а злополучную филактерию положил в поясную сумку. — Идем.

* * *

Человек, так напугавший их в подземелье, исчез бесследно. Браск никак не мог отделаться от мысли, что это был не живой человек, а все-таки призрак, обитающий в этих руинах. Но сейчас ему было не до странного чужака, едва не отнявшего у них добычу. Надо было быстрее вернуться на корабль, только там они с Эрин будут в безопасности.

Лорель и матросы были на берегу. Завидев Браска и Эрин, боцман сделал своим людям знак оставаться у шлюпки, а сам пошел молодым людям навстречу.

— Какие новости? — крикнул он.

— Нашли! — Браск вытащил филактерию из сумки и показал Лорелю. Он почувствовал невероятное облегчение от мысли, что они с Эрин наконец-то добрались до своих, и теперь им ничто не угрожает. — Вот она.

— Отлично, парень. Эсмон будет доволен. — Лорель широко улыбнулся, показав мелкие желтоватые зубы, и протянул руку. — Давай сюда.

— Держи, — Браск отдал бутылочку боцману. — Знаешь, Лорель, там в развалинах был какой-то арадо с оружием. Он хотел отнять у нас находку, представляешь? Но мы ему не дались, и он ушел несолоно хлебавши.

— Плевать на проклятых сухопутных свиней, — Лорель осклабился еще шире. — Пошли.

Они спустились по берегу к полосе прибоя. Матросы уже стояли у шлюпки, готовые в любой момент столкнуть ее в воду. И тут Лорель внезапно остановился.

— Тьфу ты! — выпалил он и обернулся к Браску. — Главное-то я забыл!

— Что такое? — спросил Браск.

— Поговорить с тобой напоследок.

— Напоследок? — не понял Браск.

— Да, сынок, — Лорель упер руки в бока, встал между юношей и шлюпкой и громко крикнул: — Белер, Далиран, девчонку в шлюпку!

Эрин растерянно посмотрела на брата: миг спустя здоровенный верзила Белер схватил ее за руку и потащил к шлюпке. Браск, услышав пронзительный крик сестры и еще не понимая, что происходит, собрался прикрикнуть на Белера, чтобы не распускал руки и отпустил Эрин, но тут Лорель сильным ударом в лицо сбил юношу с ног. Браск упал на спину, и ножища Лореля в тяжелом матросском сапоге наступила ему на грудь, вжав в прибрежный песок.

— Лежи смирно, щенок, и слушай, что я буду говорить, — сказал Лорель, продолжая улыбаться. — Когда-то твой треклятый папаша — пусть его на дне моря крабы сожрут и высрут! — приказал высечь меня линем ни за что, ни про что. Я это запомнил и сегодня возвращаю старый должок. Так вот, капитан приказал оставить тебя на берегу после того, как ты найдешь вещицу. Давно я ждал этой минутки, очень давно. Вообще-то, Эсмон велел тебя прирезать, но я не злодей какой-нибудь, — тут Лорель усмехнулся. — Скоро ночь, так что местные твари сами с тобой разберутся.

— Лорель, — с трудом прохрипел Браск: сапог боцмана так давил на грудь, что, казалось, ребра вот-вот треснут, — ты... что творишь?

— Сестрицу твою мы с собой прихватим, за нее в Зараскарде неплохие денежки дадут, — сообщил Лорель. — Да и путешествие она нам того... скрасит. Сегодня ночью я на ней...

Браск не дал боцману договорить — поняв, наконец, что происходит, взвыл волком, схватил Лореля руками за ногу, стоящую у него на груди, и рванул. Боцман не удержал равновесия и упал. Вскочив на ноги, юноша бросился к лодке, возле которой Белер и Далиран пытались связать Эрин. Он еще успел замахнуться тесаком на Белера, но толчок в спину повалил его на песок.

Браск увидел боцмана — лицо Лореля было белым от ярости, глаза горели бешенством. Лорель ударом кортика выбил у Браска тесак, занес оружие, чтобы ударить юношу в шею, но вдруг дернулся, закачался, глаза у него округлились, будто Лорель увидел что-то, несказанно его удивившее. А потом у него изо рта хлынула алая кровь, и боцман мешком повалился на песок под ноги Браску.

Белер, выкручивающий Эрин руку, погиб вторым — метательный нож попал ему точно между глаз. Далирану точно такой же нож вонзился в горло, и моряк упал рядом с Браском, забрызгав его кровью. Третий из бывших с боцманом моряков, Таласкир, с ужасом следил за человеком, который вышел из кустарника, росшего вдоль берега, и теперь направлялся к шлюпке, держа в правой руке большой прямой меч. Браск сразу узнал этого человека. Это был тот самый арадо, которого они встретили в руинах.

— Браск! — Эрин бросилась к брату, прижалась к нему, глотая слезы. — Браск!

— Сиди спокойно, — сказал человек Таласкиру, который так ослаб от страха, что даже не мог встать с банки. После этого человек подошел к распростертому на песке Лорелю, открыл его сумку и достал филактерию. Положив филактерию в свой кошель, человек выдернул метательный нож из затылка боцмана и вытер лезвие об рубаху убитого.

— Вы в порядке? — спросил он, подойдя к Браску и Эрин, которые, прижавшись друг к другу, сидели на песке. — Не ранены? Это хорошо.

— Господин, — Таласкир вылез из шлюпки и упал на колени, протягивая руки к убийце, — пощадите! Я... я ничего не...

— Убирайся, — сказал человек: его гораздо больше интересовали его ножи, нежели Таласкир.

Сиду не нужно было повторять этот приказ: Таласкир немедленно столкнул лодку на воду, схватился за весла и поплыл к кораблю, черневшему в полумиле от берега на фоне закатного неба. Человек даже не глядел в его сторону. Он вложил меч в ременную петлю за спиной, а ножи в карманы, нашитые на голенища сапог, и повернулся к молодым сидам, еще не пришедшим в себя от всего увиденного и пережитого.

— Пока вы лазали в развалинах, я подслушал их разговоры, — сказал человек, показав пальцем на трупы. — И понял, что ваши дела плохи. Ваш капитан редкий подонок. Чем вы ему насолили?

— Я... я не знаю, — Браск с помощью сестры поднялся на ноги: голова у него кружилась, во рту стоял медный привкус крови. — Я даже представить себе не мог такого.

— Откуда он узнал про филактерию?

— Не знаю, господин.

— Про такие вещи знают только очень посвященные люди, — заметил человек. — Ну, да ладно, не будем об этом.

— Эсмон говорил, что магия из этой бутылочки позволяет двигателю нашего корабля работать, — сказал Браск. — Но папа никогда нам об этом не говорил.

— Папа?

— Наш отец был капитаном судна, — произнес Браск.

— Был?

— Да. Он умер несколько месяцев назад.

— То есть, он был владельцем корабля, а вы его дети?

— Да, господин.

— Теперь мне все ясно, кроме одного — откуда ваш капитан узнал о филактерии. Но это потом. А сейчас надо побыстрее уходить отсюда. Скоро стемнеет, запах пролитой крови привлечет тварей со всей округи. Они разорвут нас в клочья. Надо найти безопасное место для ночлега. Идти сможете?

— Да, — Браск начал успокаиваться: его еще била дрожь, но разбитый нос и грудь болели уже меньше. — Меня зовут Браск, господин. Мою сестру зовут Эрин. А как имя нашего спасителя?

— Зови меня Варнак, — человек кивнул юноше. — Иди, умойся. У тебя все лицо в крови. Не хочу, чтобы ночные твари учуяли тебя раньше, чем я смогу им помешать до нас добраться.

* * *

Валежник в костре пылал ярко и жарко, время от времени выстреливая фонтанами искр в ночное небо. Варнак сидел у костра, набросив на плечи старый шерстяной плащ, и смотрел на огонь. Ему всегда нравилось смотреть на огонь — пляшущее пламя успокаивало, придавало уверенности. А спокойствия Варнаку сейчас очень не хватало.

Самого страшного пока не случилось. Два идиота, которые сегодня заставили его поволноваться, мирно спят на кошме, укрывшись одеялом — два еле-еле вышедших из сопливого возраста ребенка, которые едва не погибли сегодня из-за козней негодяя. Сосуд с эликсиром Маро лежит в его сумке, обернутый в пергамент с начертанными на нем охранительными рунами — детишки забыли забрать этот пергамент из тайника, за что тоже могли поплатиться жизнью. Теперь надо, не теряя ни минуты времени, спешить в Оплот и передать филактерию Батею. Только тогда можно будет перевести дух и сказать, что опасность миновала.

Со стороны берега послышался громкий высокий вой, на который отозвались еще несколько голосов с разных сторон. Варнак вздохнул. Пока бояться нечего — круг из освященных камней надежно защитит их до утра, а три трупа на берегу отвлекут вечно голодных упырей от них надолго. До утра еще далеко, луна только-только поднялась над деревьями. Сбросив с плеч плащ, Варнак встал на ноги и прошел по линии защитного круга, еще раз убеждаясь в том, что все сделал правильно. Нанесенные на камни магическим углем охранительные руны слабо мерцали в лунном свете. В другой раз Варнак лег бы спать, уверенный в своей безопасности, но на этот раз такой уверенности у него не было. Слишком мощной темной аурой обладает бутылочка, лежащая в его сумке.

Закончив осмотр, он вернулся к огню и посмотрел на спящую парочку. Конечно, эти подростки не любят людей, как и все их родичи. Варнак спас их, но девушка весь вечер старалась не попадаться ему на глаза, а ее брат уходил от любых попыток поговорить. Эрайцы есть эрайцы. В последний раз Варнак встречался с уроженцами Эрая много лет назад в рыбацкой деревне на западе Лоуласа. Их корабль тогда сел на мель, и сиды снизошли до разговора с жителями деревни — им нужна была помощь. Вели они себя с людьми надменно и очень недружелюбно, но обе стороны в итоге остались довольны — за работу остроухие тогда заплатили им отборным жемчугом и отличной рыбьей костью, а рыбаки снабдили их необходимым для ремонта деревом и помогли починить корабль. А любовь... Иногда можно обойтись и без нее. Не те сейчас времена, чтобы раскрывать душу каждому встречному-поперечному. Впервые Варнак пожалел, что не взял с собой Кайлани. Ей, возможно, удалось бы найти с молодыми эрайцами общий язык, как-никак она на четверть сидка. Ладно, в Кревелоге видно будет.

Убедившись, что молодые сиды крепко спят, Варнак вернулся к костру, развязал свой дорожный мешок и вытащил из него неправильной формы полупрозрачный кристалл, похожий на кусок необработанного кварца величиной с крупное яблоко. Положив кристалл на землю перед собой, Варнак накрыл его ладонью левой руки, так, чтобы вытатуированная на ладони невидимой краской руна соприкасалась с кристаллом, и начал шептать заклинание Духовного Зрения. Кристалл сразу начал нагреваться, наполнился розовато-пурпурным свечением, и Варнак ощутил движение Духа — сначала будто дуновение холода, а затем жар, подобный прикосновению раскаленного воздуха из топки.

— Варнак? — Языки пламени перед его глазами сложились в огненную фигуру, черные внимательные глаза заглянули в сознание Варнака. — Ты давно не говорил со мной. Я уже начал волноваться.

— У меня не было новостей, наставник Батей. Теперь они появились.

— Ты выполнил задание?

— Да, я нашел эликсир Маро. Он действительно был спрятан в Грейских руинах. На пробке руна 'Сат', это девятый флакон из тех, что создал Маро.

— Значит, мы не ошиблись. Хорошая работа, Варнак.

— Чему радоваться? За эти годы мы нашли только шесть филактерий из двадцати четырех.

— Четыре филактерии были использованы еще в времена Агалады. Еще шесть добыли мы. И эти шесть сосудов уже никогда не попадут в лапы Тьмы. Осталось четырнадцать, и мы их разыщем. Так что еще раз — благодарю тебя.

— Все не так просто, наставник. В святилище были эрайские сиды. Они сумели вскрыть тайник раньше меня.

— Эрайцы?

— Да, наставник. Мне удалось забрать у них сосуд, но я так и не смог узнать, откуда им стало известно про тайник Маро.

— Ты говорил с ними?

— Да. Их отправил за сосудом капитан корабля, на котором они приплыли в Грей. Детишки нашли филактерию, но, как я понял, капитан еще и приказал посланным с ними матросам расправиться с ними и забрать находку.

— И ты вмешался?

— Да. Трех негодяев пришлось прикончить. Непонятная история.

— Странно, что в Эрае заинтересовались ихором. В этом есть какая-то тайна. И откуда их капитан мог узнать о тайнике?

— Для меня это тоже загадка.

— Кроме нас только Серые братья и Аштархат могут знать о Грейской филактерии. Больше некому. Если только о них каким-то образом не узнали эрайские маги.

— Или эрайские вампиры. Я думаю по душам поговорить с этими подростками, наставник. Надо узнать, куда заходил их корабль в последнее время.

— Так эти сиды до сих пор с тобой?

— Так получилось. Это совсем еще дети. Не бросать же мне их на растерзание тварям на этом берегу. Тем паче что собственные сородичи едва не расправились с ними.

— Ты становишься чересчур сентиментальным, Варнак.

— Я старею, наставник Батей. Мне уже почти пятьдесят. В этом возрасте начинаешь думать о душе, особенно рядом с Кайлани.

— И что ты собираешься с ними делать?

— Доставлю их в Патар или Кревелог, а там пусть устраиваются, как хотят. В Кревелоге к чужеземцам относятся не в пример лучше, чем в Зараскарде, Грее или в исконно имперских землях, к тому же Кайлани сможет быстрее найти с ними общий язык.

— Из твоих слов я заключаю, что Кайлани не с тобой.

— Мы договорились, что она будет ждать меня в Златограде, и оттуда мы вместе отправимся в Оплот. Я не стал брать ее с собой на побережье.

— Ясно, — голос наставника зазвенел металлом. — Ты опять нарушаешь правила, Варнак.

— Кайлани надо многому научиться. Она еще очень молода и...

— И ты влюблен в нее, верно?

— Она для меня слишком молода, — уклончиво ответил Варнак.

— Это не ответ.

— Я подумал, что справлюсь один.

— И ты вообразил, что тебе давно право нарушать обязательные для всех правила. И не подумал, что Кайлани тоже их нарушила.

— Прошу, наставник, не наказывайте ее. Это целиком моя вина.

— Ты играешь с огнем, Варнак. Я недоволен тобой.

— Я понимаю.

— Нет, ты ничего не понимаешь. Пока ты путешествовал в Грей, сбылись худшие из предсказаний. Великая зима обрушилась на империю. И с ней пришли Всадники.

— Всадники? — Варнак ощутил прикосновение холода. — Ты уверен, наставник Батей?

— Уверен. Зерре и Шаста сообщили нам с Сигран. Их видели в Кастельмонте.

— Это плохой знак. Очень плохой. Это значит, что наши враги все же получили эликсир.

— У нас мало времени. Всадников пока только трое, их время не пришло. Но когда станет известно имя истинного Спасителя, мы неминуемо столкнемся со всеми шестью Всадниками.

— Я готов.

— Ты храбрый воин, Варнак, но храбрости и искусства боя на мечах недостаточно, чтобы сразиться с Всадниками.

— Тем не менее, я их не боюсь.

— Ты хорошо поработал, — сказал голос после недолгой паузы. — Встретимся в Оплоте, тогда и поговорим. Милость Митары с тобой, сынок.

— Милость Митары с тобой, наставник Батей.

Медитация закончилась, Духов камень погас и вновь стал тусклым и темным. Варнак вздрогнул — холодный ночной ветер проник под одежду, коснулся разгоряченной кожи. В этом ветре было нечто такое, отчего рунные татуировки по всему телу начали зудеть, будто заживающие раны. Варнак почувствовал присутствие тварей, но это были обычные ночные тени — всего лишь жалкие, озлобленные неупокоенные души, некогда нашедшие смерть на этом берегу или в водах океана неподалеку. Ничего опасного, им не преодолеть охранный круг.

По телу разлилась тяжелая усталость. Варнак убрал кристалл обратно в мешок, сделал несколько глотков из фляги — крепкий настоянный на травах самогон обжег горло и огнем пролился в желудок, согревая и успокаивая. Когда озноб прошел, Варнак подбросил в костер еще валежника и сел поудобнее, держа меч на коленях. Вой со стороны берега стал громче и яростнее, послышались звуки похожие на рычание. Однако охранительные руны на камнях круга продолжали светиться слабым голубоватым светом, не изменив его на зловещий красный — темные твари даже не пытались приближаться к месту стоянки, видимо, чувствуя силу рун. Пылавший в костре валежник стрелял, выбрасывая искры, которые взлетали в ночь, и, казалось, становились звездами, усыпавшими ночное небо. И только одна звезда на этом мирном небе казалась чужой.

Хвостатая звезда из легенды о Спасителе и рунной птице Джейр. Вестница грядущих потрясений.

* * *

— Он убьет нас, — сказала Эрин. — Ты веришь ему?

— Не верю. Он арадо, а им нельзя верить. Они все лжецы и лицемеры.

— Он убьет нас, да? — не унималась Эрин.

— Не надо думать о плохом.

Варнак между тем наполнил мех в ручье и вернулся к костру.

— В Грейских лесах вода особенная, — сказал он. — Сказывают, где-то здесь течет родник с живой водой. Попьешь из него, и все недуги исцелятся, как по волшебству.

— Ты сам в это веришь?

— Не верю, но вода и впрямь чудесная. Попробуй.

Вода была свежая, очень холодная и удивительно вкусная — Браск не мог припомнить, когда он в последний раз пил такую чудесную воду. На корабле пресная вода всегда отдавала бочкой, а иногда тухла и цвела, но приходилось пить и такую. А эта вода просто восхитительна.

— Хорошая вода, — сказал Браск, возвращая мех Варнаку. — Твоя правда.

— Собирайтесь в путь. — Варнак взвалил мех на плечо и пошел к лошади, стоявшей у догорающего костра. Браск, постояв несколько мгновений, последовал за ним.

— Почему ты нас спас? — задал он вопрос, который не давал ему покоя со вчерашнего дня.

— Потому что жалко вас стало. Достаточная причина?

— Ты ведь готов был убить нас из-за этой бутылки.

— Не убил же. И потом, не я один хотел вас убить. Ваш собственный капитан то же самое задумал.

— Он за это еще ответит, — сказал Браск. — Я ему отомщу за предательство.

— Видать, крепко он вас не любит, если на такое гиблое дело послал.

— Почему гиблое?

— Потому что филактерия, которую вы нашли — штука особенная. Нехорошая штука.

— Чего же в ней такого особенного?

— Хочешь знать? — Варнак, подумав немного, сел на землю у костра, знаком предложил сидам сесть напротив. — Потому что связана она с самой мерзкой магией, какая только может быть. С магией смерти. Бутылочек таких по миру немного осталось, и каждая из них великую опасность представляет. Я вот на Грейское побережье приехал только ради этой филактерии. И был очень удивлен, когда в проклятом подземелье вас увидел.

— Капитан Эсмон сказал, что вещество в филактерии поможет нашему кораблю еще долгие годы не зависеть от ветров и течений, — сказал Браск, опуская глаза.

— Насчет корабля не знаю. Может, есть такая магия, которая помогает Черный нектар использовать как-нибудь по-другому. Хотя сомневаюсь. Такое зло никак не может приносить пользу.

— Черный нектар? Что это значит?

— Сначала ответь мне на вопрос, почему ваш капитан так вас подставил.

— Я не знаю. Честное слово, не знаю. Он всегда был добр к нам... почти всегда. В последнее время он, правда, часто бранил меня, но не чаще, чем других матросов на корабле. Говорил, что поблажек мне не будет, что я должен забыть про то, что мой отец был капитаном.

— Так ты сын прежнего капитана корабля?

— Да. Наш с Эрин отец был капитаном и владельцем 'Красной Чайки'.

— Был?

— Отец умер несколько месяцев назад.

— Теперь понимаю. — Варнак усмехнулся. — Ты у нового капитана был как бельмо на глазу. Если твой отец владел кораблем, то ты получаешься наследник, верно? А сестра у тебя девушка красивая, может, он на нее глаз положил.

— Да, наверное, ты прав. Но он заплатит за это.

— Может быть. Но давай вернемся к бутылке. Нектар действительно нужен для того, чтобы ваши корабли могли плавать без парусов и весел?

— Точно не могу сказать. Отец рассказывал мне об устройстве движущей машины и говорил, что ее механизмы приводит в движение особая магия. Но про Черный нектар он никогда не говорил.

— Понятно. А раньше вы разыскивали такие филактерии?

— Не знаю. Капитан Эсмон в первый раз сказал мне про Грейский некрополь только после стоянки в Зараскарде.

— Вы туда заходили?

— Да. Наши капитаны заходят в Зараскард... иногда, — Браск почувствовал, что у него горят уши.

— Конечно, привозят туда рабов на продажу, так?

— Ты не смеешь нас осуждать, арадо.

— Я и не осуждаю. Каждый зарабатывает, как умеет. Люди тоже друг дружкой торгуют, как скотом. Чего же я буду ваш народ осуждать?

— Ты нас с сестрой тоже продашь?

— Я не работорговец. Хотя, чего греха таить, покупатели на вас нашлись бы. Но у меня другие планы. Я хочу разобраться. Хочу понять, кому понадобился флакон, который вы искали. И, кажется, я понял, для кого ваш капитан искал филактерию.

— Ты думаешь, капитан нас обманул?

— Возможно. Видишь ли, парень, я родом из Кревелога. Есть такая страна на севере. Так вот бытует у моего народа одна древняя легенда. Мол, в прежние времена шла между людьми великая война. И так жестоко люди убивали друг друга, столько в той войне крови было пролито, что пропитала эта кровь собой всю землю и даже в подземный мир мертвых просочилась, и духи мертвых ее попробовали. И так она им по вкусу пришлась, что с той поры мертвые потеряли покой и жаждали получить человеческую кровь любыми способами. Так жаждали, что научились преодолевать Врата смерти и возвращаться в мир под разными обличьями, чтобы жажду свою утолять. С той поры и идет в мире непрерывная борьба между Жизнью и Нежизнью, и от победы в этой войне будет зависеть будущее всего мира. Коли победит Нежизнь, так все живое погибнет, и станет наш мир вотчиной мертвецов и разной нечисти из Темного мира.

— Я что-то похожее слышал. Отец мне рассказывал. Жуткая история. Только непонятно, причем тут эти бутылочки.

— Все дело в том, что воевать с темными тварями очень непросто, сынок. Нет у них никаких человеческих слабостей. Боли они не чувствуют, страха, понятное дело, тоже, в еде и отдыхе не нуждаются. Убить такое вот отродье очень трудно, так чтоб наверняка. На части разрубить, или сжечь, прочие способы не годятся. Обычному человеку с такой тварью совладать почти невозможно. Древние боги моей земли тогда помогли людям — научили их особой магии и боевым приемам, которые были эффективны против существ из Тьмы. А еще они учили людей целительству. Так появились охотники Митары, могущественный орден, сражавшийся с Нежизнью. Однако не все люди верили в истинных богов, и некоторые пошли другим путем — неправильным и очень опасным. Древние маги решили использовать для борьбы с тварями искусственные существа из железа и камня, огромных каменных великанов и огнедышащих драконов, выкованных из золота, бронзы и пекельной стали. Чтобы вдохнуть жизнь в свои боевые машины, они пытались создать великий эликсир оживления, живую воду, способную делать мертвое живым. Лишь одному-единственному агаладскому магу это удалось. Его звали Маро.

— Маро? — оживился Браск. — Это имя было высечено на плите возле тайника.

— Верно. Тайник в Грейских руинах — один из тех, что оставил Маро.

— Если этот самый нектар истинный эликсир жизни, почему он так опасен?

— Потому что это страшный яд для живых и неиссякаемый источник жизненной энергии для мертвых.

— И что было потом?

— Много всего было. Целые империи гибли и возрождались заново.

— А нектар? Эти филактерии с тех времен сохранились, что ли?

— Сохранились, как видишь. Только радости от того никому нет. Если попадет этот эликсир к кому не следует, такое начнется, что древние легенды о мертвецах доброй сказкой покажутся. Довольно об этом, надо в путь собираться. Ты чего мнешься?

— Я... — Браск посмотрел на сестру. — Я хочу поблагодарить тебя. Вчера как-то не вышло, так я сегодня... Спасибо тебе.

— Благодарить потом будете, когда до имперских земель доберемся. Второй лошади у меня нет, поэтому в седле вы вдвоем поедете. Ездили когда-нибудь на лошади?

— Мы сиды, — ответил Браск. — У нас не принято ездить верхом.

— Значит, не ездили. Ничего, научитесь.

— А ты сам?

— А я пешком пойду, — тут Варнак неожиданно и совсем по-дружески подмигнул молодому сиду. — Мне не привыкать.

Глава 2.

Капитан Адальберт Ризенхорст наклонился в седле к шее своего коня, ласково похлопал Крафта и, выпрямившись, осмотрел собравшихся на майдане крестьян. Остановился взглядом на старосте, застывшего в позе самой глубокой покорности — голова втянута в плечи, лицо опущено, спина согнулась так, что кажется, будто у почтенного старика вырос горб, старческие руки, похожие на птичьи лапы, нервно теребят дрянную овчинную шапчонку. Хорошая поза, правильная. Ризенхорст обожал такие мгновения, чувство, что за твоей спиной сила, а перед тобой страх и покорность. Он любил, когда люди знают свое место. И, правильно это самое место определив, делают то, что им велят. А раз так, говорить со старостой можно по-доброму. Не придется марать клинки кровью этих мужепесов.

— А хорошая у вас деревенька, старик, — сказал капитан с самым дружелюбным выражением лица. За семь лет службы в Кревелоге алманец Ризенхорст неплохо выучил местный язык и любил вставлять в свою речь разные просторечные словечки. — Смотрю, дома крепкие, скотины у вас во дворах полно, а уж что морды у мужиков, что жопы у девок такие раскормленные, что просто зависть берет. Может, вам какой-нито добрый чародей ворожит, а, старик?

— Нет, господин, нет у нас волшебников, — тихо сказал староста, не поднимая глаз на Ризенхорста. — Сами все, тяжким трудом имение наше добываем, пытаемся прокормиться...

— А, понятно! — Ризенхорст упер руку в бок, ладонью другой провел по усам. — И у вас это хорошо получается — прокормиться то есть. Пора подумать, как других прокормить, верно?

— Да мы завсегда, господин, подати плотим, оброк не задерживаем...

— И про то знаю, дед. Но вот такое дело у меня к вам, пахари рукодельные — катаетесь вы тут в масле и в пиве, как у самой Богини-Матери под юбкой, а мои люди оголодали, отощали, вашему доброму герцогу Маларду, земля ему пухом, служа верой и правдой. Кровь за вас, сиволапых, проливали, чтобы вы могли достаток свой наживать в тишине и покое, а ничего, окромя ран и лишений, не получили? Справедливо это? Нет, старик, несправедливо. Так что придется вам уважить защитников своих геройских, то бишь нас. Как ты думаешь?

Староста не ответил, только еще сильней втянул голову в плечи. Он не знал, что говорить. Впервые за все годы его староства на него обрушилась такая напасть. Пока был жив добрый герцог Малард, имперские наемники, вся эта кровожадная сволочь, что состояла на службе у герцога во время последних войн с восточными кочевниками, в их краях даже не появлялась. Но война давно закончилась, герцог безвременно умер, совет знати озабочен одним — выборами нового герцога, и наемники оказались не у дел. Кое-кто вернулся обратно в Вестриаль, искать новых контрактов, крови и золота, а иные разбрелись ватагами по Кревелогу и стремятся взять свое здесь, пользуясь междуцарствием и неразберихой. В маноры лордов не суются, потому как у землевладельцев свои отряды имеются, а коронные крестьяне беззащитны — чего бы не обобрать? В их повете уже в трех деревнях побывали, пошарпали да понасильничали, а теперь и до их села дошла очередь. Верная эта примета — появление на небе проклятой звезды с хвостом, ой какая верная...

Ризенхорст подождал ответа, не дождался, заговорил, сменив тон с шутливого на властный.

— Значит так, староста, слушай меня внимательно: через час ты поставишь мне все это, — капитан вытащил из поясного кошеля список и бросил к ногам старосты. — Грамоте обучен, или зачитать тебе?

Староста потянулся за свитком, и в этот момент звонко щелкнула тетива арбалета. Список, будто птица, выпорхнул прямо из-под руки старика, поднятый в воздух метко пущенным болтом. Наемники дружно загоготали. Лицо старосты, и без того бледное, стало серым.

— Не пугай его, Винс, — сказал капитан солдату, пустившему стрелу. — Не видишь что ли, хороший дедуня, справный. Он все нам представит, так ведь?

Кто-то из крестьян подхватил со снега пробитый стрелой список, с поклоном подал старосте. Пальцы у старосты дрожали, когда он разворачивал список, а когда уж начал читать, так и внутренности у него оледенели. Наемники не мелочились. Требовали провианта на две недели, фуража, да еще пятьдесят грошей серебром. Столько денег со всего повета за год не собирают.

— Господин, — заговорил староста, и ему казалось, что его собственный голос будто идет откуда-то со стороны, — сжалься! Дадим мы еды и сена для твоего отряда, как пожелаешь, но денег таких у нас отродясь не было! Да коли всю нашу деревню продать совокупно с бабами и детьми, столько серебра не набрать!

— Да неужели? — Ризенхорст состроил жалостливую гримасу. — Значит, ошибся я, выходит? Бедненькая у вас деревенька, так? Знаешь, а я ведь могу ее еще беднее сделать. Вот прикажу сейчас своим людям дома ваши поджечь — что тогда скажешь?

Староста молчал. Он испытывал сильнейшее желание упасть перед этим бандитом на колени и молить о милосердии для деревни, но нажитая с годами мудрость говорила, что ничего эти мольбы не изменят. Только унизится лишний раз перед чужеземными собаками. Негоже ему, бывшему солдату королевской армии, доблестно воевавшему когда-то под Яснобором и Крушиной, ползать на брюхе перед этим отродьем. Люди на него смотрят, соседи его, родственники, все село. Ждут от него помощи, а не униженной мольбы.

— Ну, что молчишь? — спросил Ризенхорст, нехорошо улыбаясь.

— Думаю, — староста впервые за весь разговор поднял голову и посмотрел прямо в глаза капитану наемников. — Не знаю, что и сказать тебе, господин хороший. Ждешь ты от меня ответа, так вот мой ответ: еды тебе и твоим людям дадим. А денег у нас нет. Что хочешь с нами делай, но нет у нас серебра.

— Это твое последнее слово?

— Последнее, — староста все же решился и опустился в снег на колено: не на оба, по-холопски, а на одно, как подобает воину. — Коли легче тебе от этого станет, прошу тебя по-человечески, господин — не губи понапрасну. Лучше иной раз приедешь к нам, как дорогого гостя встретим, напоим-накормим досыта. А пожжешь нам все, кровь нашу прольешь, сам Всемогущий и Богиня-Матерь, за бедняков и сирот заступница благая, в справедливости своей безмерной накажет тебя за содеянное зло, за то, что мирных тружеников ты без вины по миру пустил. Мы...

— Ха-ха-ха-ха-ха! — загоготал Ризенхорст, и его люди подобострастно подхватили глумливый хохот своего командира. — Я сейчас заплачу от умиления! Слышите, ребята, нас будут встречать в этом свинарнике хлебом-солью, как званых гостей! Королевский прием, клянусь чревом и косами Богини-Матери! Нальют нам хамской похлебки, а тутошние девки добровольно подставят вам свои немытые волосатые прелести, как дорогим гостям, ха-ха-ха-ха! Ох, пошутил, дедуля, давно я таких славных шуток не слыхал. Приветите, говоришь? А мы не из тех, кого привечать надо, старик. Мы сами берем, что хотим, и ты сейчас в этом убедишься, будь я проклят!

— Эй, а ты в этом уверен?

Ризенхорст вздрогнул. Вмиг стало тихо так, что эту тишину нарушали лишь фырканье коней и далекий шум ветряной мельницы на окраине села. Вся площадь обернулась на голос. Посередине улицы, ведущей на майдан со стороны тракта, стоял рослый вороной конь в кольчужной попоне а на нем — вооруженный всадник в красном, отороченном собольим мехом плаще. Под плащом у всадника Ризенхорст разглядел отличную вороненую кольчугу со стальными чеканными пластинками на груди и рыцарский наборный пояс. На голове всадника был стальной бацинет без забрала с черно-красным бурлетом и черным наметом, скрывавшим лицо всадника так, что между краем шлема и тканью были видны только глаза. А еще неведомый воин, так некстати для капитана Ризенхорста вмешавшийся в разговор, держал поперек седла обнаженный меч-бастард и был готов, похоже, пустить его в ход в любую секунду

— Это что за скоморох? — шепнул капитану сержант Гиллер.

— Демоны его знают, — Ризенхорст преодолел первое замешательство, вызванное появлением чужака, и теперь испытывал досаду и раздражение. Подобные сюрпризы он ненавидел.

— Ты кто такой? — крикнул Ризенхорст, стараясь придать своему голосу как можно более презрительное звучание.

— Это неважно, — ответил чужак, не двигаясь с места. — Просто ехал мимо.

— Ах, так? — Ризенхорст принял решение: конь и снаряжение этого самозваного заступника за холопов стоят кучу денег, и все это добро само идет им в руки. — А ты знаешь, что я очень не люблю полоумных идиотов, которые суют нос не в свое дело?

— Представь себе, я их тоже не люблю, — ответил странный всадник. — А еще я не люблю жадных ублюдков, которые грабят бедняков.

— Ах, простите, добрый господин лорд! — Ризенхорст криво улыбнулся. — А не много ли ты на себя берешь? Я ведь не подарю тебе легкую смерть, рыцарь. Ты будешь умирать долго и весело.

— Зато ты умрешь легко и быстро, — ответил всадник и пустил коня прямо на Ризенхорста.

Капитан наемников успел вытащить меч, но не успел отразить удар. Лезвие бастарда ударило как раз в зазор между латным воротом и краем шлема наемника. Икая и захлебываясь кровью, капитан Ризенхорст рухнул из седла на землю.

Опешившие от такой наглости наемники остолбенели и дали красному воину еще одно мгновение. Этого краткого мига было достаточно, чтобы всадник свалил точным ударом сержанта Гиллера. А потом вся орава, опомнившись и взвыв от ярости, бросилась на всадника, безжалостно топча копытами коней еще вздрагивающие тела своего командира и его заместителя. Всадник что-то кинул через голову коня навстречу приближавшимся врагам. Раздался взрыв, кони наемников, испуганные яркой вспышкой и грохотом, шарахнулись в стороны, два или три головореза при этом не удержались в седлах и грянулись в снег. Майдан заволокло облако непроглядно густого белого дыма, и в этом дыму началась беспощадная резня. Всадник носился в дымном облаке, будто демон смерти, и каждый его удар достигал цели. Меньше чем через полминуты после начала схватки все пятнадцать наемников из отряда капитана Ризенхорста валялись на истоптанном снегу, орошая его кровью из страшных ран, оставленных острым, как адские ножи бастардом воина на вороном коне.

Постепенно дым рассеивался, и староста, единственный, кто остался на своем месте после начала схватки, — прочие сельчане разбежались кто куда, охваченные ужасом, — увидел зрелище, которое сразу напомнило ему поле боя под Яснобором. По деревенскому майдану были разбросаны жестоко изрубленные тела наемников и бродили потерявшие всадников кони. А загадочный воин, появившийся так вовремя для деревни, уже спешился и расхаживал между трупами, будто хотел убедиться, что хорошо сделал свою работу, и все враги мертвы. он подошел к старосте, держа в одной руке залитый кровью меч, а в другой хорошей работы стальной чекан на длинной окованной серебром рукояти.

— Ты староста? — спросил он.

Старик молча кивнул и отвел взгляд: в яростных карих глазах неизвестного воина, блестевших над краем скрывавшего лицо шарфа-намета, было нечто пугающее.

— Почему ты не убежал? — поинтересовался воин, убирая оружие.

— Ноги отказали, — признался староста. — Я испугался.

— Позови людей. До темноты надо похоронить все это, — велел воин, показав рукой на разбросанные трупы. — Не то волки набегут со всей округи, а то и похуже кто.

— Да, милсдарь рыцарь, — тут староста, наконец-то, осознал, что же произошло, и на него нахлынул такой поток чувств, что староста бухнулся на колени перед красным воином, схватил его руку и попытался поцеловать ее, но воин, что-то гневно выкрикнув, вырвал руку и отпрянул от старика. — Матерь пресвятая, да мы за тебя, милсдарь... мы за тебя всем миром...

— Ты лучше скажи, как мне лучше до Златограда добраться. И встань, не люблю так беседовать.

— До столицы-то? — Староста, кряхтя, поднялся с колен. — А это тебе, милсдарь, на закат надо все время ехать. Два дня пути по тракту. А коли заночевать и отдохнуть хочешь — милости просим! Рады тебе, как сыну родному будем.

— Некогда мне отдыхать. Спасибо, что подсказал, — всадник свистнул коротко, подзывая коня. — И о том, что случилось, не болтай, если большой беды не хочешь. Счастливо оставаться.

— Милсдарь... ты бы хоть взял чего на дорогу. Мы от чистого сердца, за честь почтем. Мяса, вина, хлебушка...

— Ничего мне не надо, — ответил воин с какой-то странной печалью в голосе. — Прощай, старик.

Он легко вскочил в седло и пронесся по улице, исчезая с глаз. Староста смотрел ему вслед. Он и не заметил, как рядом с ним появились люди, осмелившиеся вернуться на майдан, чтобы посмотреть, чем закончилась схватка.

— Матерь милосердная, страх-то какой! — Кум старосты, рябой Живей, стоял выпучив глаза и смотрел на мертвецов в лужах застывающей на морозе крови. — Чего будет-то теперь!

— Ничего не будет, — старосты вытер слезящиеся глаза. — Мужиков собирайте, быстро, запрягайте подводы, свозите хворост и дрова в овраг за мельницей. Разбойников этих, собак бесхвостых, закопать надобно.

— Боже всевышний, всесильный! Демон это был, как пить дать, демон. Один десяток посек.

— Воин это был, каких мало, — ответил староста. — Истинный воин. Давно я таких не встречал и видно уже не встречу в этой жизни. Эй, чего встали, рты разинув? Пошли, работа ждет. А потом праздновать будем. Есть за кого сегодня чару поднять.

* * *

Над Златоградом висели тяжелые темные тучи, и шел снег. Утренний крепкий мороз слегка утих, но порывы ветра пробирали до костей даже тепло одетых. У въезда в город, на изрытом сотнями колес и копыт тракте, выстроились вереницы телег и фур, забитых людьми, укрывшимися от холода и снега под тентами. Всадник в красном плаще проехал мимо каравана прямо к воротам между двумя высокими круглыми башнями, опоясанными зубчатыми балконами. В глубокой арке ворот собралась большая толпа, терпеливо ожидавшая, когда стражники снизойдут до них и позволят им пройти в город.

— Стоять! — гаркнул старший из стражников, заметив воина, проезжающего сквозь расступающуюся перед ним толпу. — Именем императора!

— Ты начальник стражи? — спросил воин, так и убрав с лица закрывавшего его шарфа.

— Я и есть, коли интересно, — стражник с любопытством посмотрел на необычного гостя. — Кто будешь?

— Просто человек.

— А я вот буду сержант Клоссен, — стражник принял важную позу, выставил правую ногу вперед, взялся за рукоять длинного меча. — Ты, никак, в город собрался попасть?

— Именно так, любезный сержант.

— Тогда посмотри вокруг себя, — сержант показал на толпу. — Все эти люди тоже хотят в город. Да только наш город не лукошко бездонное, всех не втолкаешь.

— Понимаю, — всадник показал сверкнувшую в полутьме под аркой серебряную монету. — Я могу заплатить за въезд.

— Это само собой. Тут все платят: крестьяне по грошу с головы, купцы и мастеровые по пять грошей, а уж с чужеземцев берем по двенадцать грошей, или один серебряный имперталь. За коня и рухлядь платишь отдельно.

— Ну, раз так, открывай ворота. Я могу заплатить.

— Погоди, господин хороший, не так быстро. Тебе, как чужаку в наших краях, не верноподданному нашему, надобно разрешительную грамоту выписать, а на это время требуется.

— И сколько времени на это нужно? — с легким раздражением в голосе спросил всадник.

— А это как капитан Форджак рассудит.

— Хорошо, я все понял.

— А коли понял, сходи с коня, — приказал сержант. — В Златоград верхом позволено только знатным особам въезжать.

— Да, порядки у вас, — усмехнулся всадник. — Ну, а как если я знатная особа?

— Конь у тебя добрее не бывает, да и одежка с оружием справные, — согласился Клоссен, — но кто тебя знает, может ты разбойник какой? Больно чисто на нашем языке говоришь. На лбу у тебя титул не написан, так что спешивайся.

Всадник издал короткий звук, похожий на презрительный смешок, и легко соскочил с коня. Клоссен тут же протянул руку.

— Деньги давай, — велел он.

Рыцарь бросил ему серебряную монету, которую Клоссен ловко поймал одной рукой.

— Как тебя зовут, воин? — осведомился он.

— Хендрик фон Эшер из Глаббенберга.

— Так ты с севера будешь? Из Хагриста? А чего в Златоград приехал?

— По делам. Деньги ты получил. Теперь я могу проехать?

— Теперь можешь.

Рыцарь кивнул и под неодобрительными и завистливыми взглядами набившейся под арку и окоченевшей от вечернего мороза неплатежеспособной бедноты прошел за ворота, в немощеный, грязный, задымленный и замусоренный двор. Клоссен провел его в кордегардию.

Капитан Форджак, постный старик в черно-желтом осином дублете с гербом города, распекал одного из стражников.

— Из Глаббенберга? — спросил он, когда Хендрик представился. — Далеко. И дорога наверняка нелегкой была.

— Скорее утомительной. В двух днях пути от города пришлось повоевать.

— На тебя напали?

— Не на меня. Шайка мародеров пыталась обобрать крестьян. Я решил, что это неправильно.

— Забияка, значит? — Форджак даже не улыбнулся. — Понимаю тебя, воин. Нынче тяжкие времена у нас наступили. Как пресветлый герцог наш почил, так распустились все, от баронов до холопьев. Командиры ватаг, что раньше в коронном войске служили, теперь сами с усами, Совету служить не хотят. Разбрелись по стране, беззаконие творят, лютуют, аки псы бешеные, управы на них нет. Забыл про нас государь-император Артон, храни его Бог, совсем забыл. Давно в наших краях такого безобразия не было...Большая шайка была?

— С десяток сабель.

— И ты с ними драться начал? — Форджак с удивлением и уважением посмотрел на Хендрика. — Отважен, ничего не скажешь.

— Правда была на моей стороне, а остальное неважно.

— Что ж, честь тебе и слава, Хендрик из Глаббенберга. Только запомни хорошенько, что в городе у нас законы суровые. За применение оружия даже знатную особу не пощадят.

— Я не знатная особа.

— Однако, — Форджак как бы мимоходом выглянул в маленькое окошко во двор, — у тебя отличный конь и оружие. Прежде чем я выпишу тебе разрешение на въезд в Златоград, я хочу знать, кого впускаю.

— Можете не беспокоиться, капитан, я не доставлю вам проблем.

— Все так говорят, — капитан сел на лавку, знаком предложил Хендрику сесть. — Я уже немолодой человек, юноша, и навидался разных людей. И я уверен, что ты совсем не тот, за кого себя пытаешься выдать. Итак, кто ты? Дворянин? Наемник? Тайный посол?

— Скорее, искатель правды. Вам от этого легче?

— Уже что-то. Зачем приехал в Златоград?

— Я здесь проездом. Слышал от случайного попутчика, что в Златограде хорошие гостиницы, отличное пиво и красивые шлюхи. Отдохну пару дней и поеду дальше.

— Верно, пиво у нас отличное, — Форджак улыбнулся краями губ. — Насчет шлюх не знаю, давно к ним не ходил, но во времена моей юности они были одна другой краше и срамных болезней не разносили. Что же до гостиниц, то вряд ли ты найдешь приличную комнату. Видишь ли, Хендрик из Глаббенберга, в городе сейчас множество приезжих.

— Это связано со смертью вашего герцога?

— Верно. Завтра сороковой день с его кончины пойдет.

— А наследника нет?

— Видно, что ты наших законов не знаешь, сударь. Коли был бы прямой наследник, так и мороки не было бы. Но почил наш добрый герцог Малард, наследников не оставив. И ладно бы только мужеска пола, но и дочек даже нет — были две, да умерли еще в детстве.

— И кто же будет новым герцогом Кревелога, если так?

— А это кого выборщики предпочтут. Так-то два у нас претендента — Рорек, сын старого князя Свирского, родного брата Маларда, и князь Иган, племянник покойной герцогини Малении. Оба непрямые наследники, как говорится. Так что выбирать нового герцога по нашим законам и обычаям древним будет теперь Ассамблея выборщиков, и бароны со всего Кревелога уже несколько недель собираются в город, а с каждым дружинники и челяди полно, так что в гостиницах уже давно яблоку упасть негде. Впрочем, если у тебя есть деньги, могу подсказать, куда идти. Мой родственник Нелиб содержит корчму 'У розового куста' — это недалеко отсюда, как раз за мостом через реку. Скажешь, что от меня, и он что-нибудь придумает.

— Весьма признателен вам за дельный совет, капитан.

— Благодарность — хорошее качество. Но платежеспособность лучше. Чужеземцу будет трудно в Златограде, если он не может заплатить.

— Понимаю, — Хендрик положил на стол новенький золотой стрейс. — Скромное пожертвование, на нужды городской стражи.

Форджак сверкнул глазами.

— Мы поняли друг друга, — сказал он, быстро заполнил лист пергамента, поставил печать, свернул лист в свиток и подал Хендрику. — Желаю хорошо провести время в Златограде.

Хендрик взял пропуск, отвесил капитану легкий поклон и вышел из кордегардии. Снег и мороз стали сильнее, и двор все больше затягивало дымом от костров. Взяв коня за повод, Хендрик повел его к выходу в город. Стражники с любопытством следили за ним, но заговаривать не пытались.

Покинув двор кордегардии, Хендрик вскочил в седло и пустил коня шагом — торопиться ему было некуда, а снег, казалось, не особо его беспокоил. Так он доехал до конца улицы, а там увидел реку и мост, о котором говорил капитан.

Хендрик остановился и шумно вздохнул. Ничего тут за шесть лет не изменилось. Справа от него во мраке угадывались увенчанные длинными шпилями башни Градца, а слева шумели под дождевыми каплями старые платаны Охотного парка, где когда-то...

Интересно, Эльгита хоть раз вспоминала его за все эти годы? Ведь она даже не подозревает, что с ним случилось на самом деле.

У въезда на мост слепой нищий с собакой-поводырем просил милостыню. Услышав приближение Хендрика, нищий тут же затянул Лазаря:

— Господин, добрый господин, подайте несчастному калеке....а, чтоб тебя!

Последние слова нищего относились к тощей и грязной собаке, которая, завидев Хендрика, вдруг сжалась в ком, прижала уши и начала испуганно выть, заглушая причитания своего слепого хозяина. Хендрик поравнялся с нищим: собака завыла еще громче, и нищий, осерчав, начал хлестать ее поводком.

— Глупая тварь, замолчи же наконец! — приговаривал он. — Чего развылась, как над покойником?

— Она знает, что делает, — сказал Хендрик и вложил в грязную ладонь слепца серебряную монету. — Помолись за меня, убогий.

— Целый имперталь! — Нищий аж задохнулся от радости. — Да благословит тебя Создатель, добрый господин! Назови свое имя, чтобы я знал за кого Матери молиться.

— Мгла, — ответил Хендрик после некоторого колебания.

— Какое странное имя! — произнес нищий. — Ты, господин, верно шутишь?

— Нет, не шучу, — у Хендрика вдруг появилось непреодолимое желание выговориться. — Как еще могут звать человека, который прожил вдалеке от родины шесть лет, приехал в родной город, прикрываясь чужим гербом и чужим именем и, — тут Хендрик вздохнул, — больше всего на свете желает отомстить? Твоя собака увидела мою душу, и потому испугалась. Прощай, старик.

— Я чувствую, тебе плохо, — внезапно сказал нищий. — Но, верно, есть кто-нибудь, кто может помочь тебе?

— Я не знаю, есть ли такой человек. По совести сказать, лишь двух людей из моего прошлого я хотел бы увидеть. Скажи мне, отец, а не знаешь ли ты женщину по имени Эльгита Баск? Ее отец был оружейником в Старом Городе, и у него была лавка в доме с зеленой крышей напротив главного рынка.

— Нет, не знаю, — нищий покачал головой. — А второй человек?

— Его зовут Кассиус Абдарко.

— О, об этом господине я слышал! Монсиньор Абдарко много лет служил советником-магиусом нашему прежнему государю, а с прошлого года возглавил Капитул Серых братьев в Златограде.

— Так он глава Серых братьев?

— Истинно так, господин.

— Возьми еще монету, отец.

— Ну, и что скажешь? — сказал Мгла, когда они отъехали от нищего. — Возьмем штурмом цитадель Серых?

— Должен быть способ встретиться с ним, Мгла. Я должен знать, что со мной случилось. Я должен получить ответы.

— Никогда тебе этого не говорил, Эндре, а сейчас скажу. Я не позволю тебе идти на верную смерть. Не забудь, что ты должен выполнить то, чего требуют от тебя пророчества. Надо действовать хитростью, а не силой.

— Боишься, что Абдарко сможет освободить меня от твоего присутствия?

— Он не сможет.

— А вдруг?

— Нас соединили древние пророчества, Эндре. Я добровольно стал частью тебя, чтобы они исполнились.

— И никто не спросил меня, желал я этого или нет.

— Ты не властен над своей жизнью.

— Еще как властен! А вот ты боишься умереть, дух.

— Надо найти способ встретиться с Абдарко и узнать правду. Но только не в Капитуле. И ты зря приехал сюда, Эндре. За шесть лет в этом городе не все забыли лицо Эндре Детцена. И вспомни, что Серые Братья умеют распознавать невидимые сущности. Если они догадаются, кто ты, смерть неизбежна.

— Там, в лесу, Тавершем не смог тебя увидеть.

— Потому что все его мысли были о ведьме. Он слишком жаждал ее крови, ненависть ослепила его.

— Я не боюсь смерти. И потом, ты сам себе противоречишь. Если я должен исполнить какие-то пророчества, я не могу умереть, верно?

— А я боюсь. Мне страшно оттого, что ты все время ищешь смерти. Ты в одиночку бросаешься на отряд, и я вижу твои тайные мысли. Ты желаешь покоя. Я угадал, Эндре?

— Чего ты хочешь от меня, дух?

— Я хочу, чтобы ты слушал меня. Поверь, вместе мы сможешь разобраться во всем. Я не спас тебя однажды, и теперь я хочу помочь тебе. Так мы едем или нет?

Выругавшись, Хендрик поехал по мосту в сторону ратуши. Он не видел, как нищий, с которым он только что разговаривал, испуганно выбросил монеты в реку и, вскочив на ноги, заковылял прочь от моста. Хендрик не мог знать, что у слух у слепых куда лучше, чем у зрячих, и нищий слышал, как он разговаривал сам с собой.

И теперь спешил рассказать всем, что этим вечером встретил в городе одержимого колдуна.

Примерно в это же самое время в Западные ворота Златограда въехал купеческий караван, державший путь из Сардиса — шестнадцать повозок, груженных отменным сардисским хмелем, беконом, копчеными колбасами, железными чушками и бочонками с темным пивом. Хозяин каравана, известный в Златограде купец Момрей заплатил страже пошлину, и караван, прогрохотав по мостовым города колесами, докатил до лучшей городской гостиницы 'У розового куста', где Момрей решил передохнуть перед ярмаркой, которая должна была открыться утром наступающей субботы. Отдых для почтенного купца включал в себя три обязательных пункта — хорошо протопленная баня с веселыми девочками, хороший стол с выпивкой и изысканными закусками, и хорошая постель, опять же с веселыми девочками. Персонал гостиницы, любивший и уважавший Момрея за его щедрость, занялся обеспечением указанных пунктов программы, но на это требовалось время, и потому купец, отпустив на отдых караванщиков, охрану и челядь, зашел в главную трапезную, чтобы в ожидании бани пропустить пару кружек пива.

В этот вечер в трапезной было не так многолюдно, как хотелось бы хозяину, и причин на то было три. Во-первых, население столицы в массе своей было весьма богобоязненным, а пятница была постным днем. Во-вторых, означенное население было не слишком богато, а цены в лучшей гостинице города кусались. В-третьих, в этот вечер на большой арене Златограда начались игры атлетов и бойцов, и большинство городских бездельников предпочли пьянству за свои деньги зрелища за государственный счет. Так что Момрей, не любивший толкотню и суету, мог бы радоваться, да только пить в одиночку он не любил. Поэтому, оглядев зал, он увидел только одного кандидата в совместное распитие — того самого рыцаря, что приехал в Златоград в одно время с ним самим и который назвался Хендриком фон Эшером из Глаббенберга.

Рыцарь сидел за дальним столом и потягивал пиво из большой кружки, заедая его солеными орешками. Момрей подошел к нему и, отвесив самый учтивый и церемонный поклон, произнес:

— Доброго здоровья тебе, любезный сударь, и да пребудет с тобой милость Всевышнего!

Рыцарь благосклонно кивнул. В те благословенные времена пропасть между простолюдинами и дворянством еще не достигла непреодолимых размеров, и потому люди благородные не чурались общаться с плебеями, особенно, если кошелек плебеев был больше их собственного.

— Я Момрей Гунемич, купец первой гильдии и поставщик самого герцога Кревелогского, — отрекомендовался купец. — А какое имя носит почтенный господин рыцарь?

— Хендрик фон Эшер, — ответил рыцарь.

— Погоди, не из тех ли ты фон Эшеров, которым принадлежит Пойма?

— Нет, это мои родичи. Я сам из Глаббенберга. Бывал?

— Приходилось, как же, приходилось! Красивые места и товар у вас отменный. Кожи превосходные, конская сбруя, воск и оловянная посуда. А я возил в Глаббенберг вина и сукно.

Рыцарь жестом предложил Момрею сесть. Купец тут же подозвал подавальщика и распорядился насчет угощения на двоих:

— Темного пива четыре кварты, — велел он. — Раков к ним подай, чтобы покрупнее, дюжин пять, гусландского окорока на косточке, купат жареных и соленого сыру, только не того, что желтый, а того, что белый и со слезой. И хлеба ржаного с тмином. А то, — заметил купец, обращаясь к фон Эшеру, — может, господин рыцарь чего покрепче пива изволит?

— Не стоит. Пиво так пиво.

— Ступай же! — велел купец и посмотрел на собеседника. — А позволю себе спросить любезного господина рыцаря, какими судьбами он в наши края пожаловал? По делу, или так, проездом?

— По делу, — рыцарь будто колебался, стоит ли ему откровенничать с незнакомым человеком, потом все же решился. — А ты?

— Да вот, на торжище приехал со своим товаром. Наша судьба купеческая какова? Купил там, продал тут, считай барыши. Так и живем.

— А знаешь кого в Граде?

— Конечно. Почитай все купцы тутошние — мои компаньоны и партнеры.

— Слышал о человеке по имени Кассиус Абдарко?

— Имя знакомое, — купец и впрямь когда-то слышал это имя, да только не мог вспомнить когда, где и при каких обстоятельствах. — А что, знакомец он твой?

— Он маг, — ответил рыцарь. — Чародей. Могущественный чародей. Он у герцога Маларда магом-советником был.

— Ну, коли чародей, тогда не знаком. Ныне магики да чародеи все Серым братьям служат, а с Серыми братьями просто так не поякшаешься, истинно говорю. Был бы купец, сразу сказал бы, где искать, — тут Момрей почувствовал любопытство. — А на кой тебе кудесник этот?

— Говорить я с ним хочу о проклятии, — ответил рыцарь со вздохом. — Затем я и приехал.

— Боги и святители! — воскликнул Момрей. — Кого прокляли-то?

— Меня, — ответил рыцарь и припал к кружке.

В этот момент слуги подали заказанные Момреем пиво и закуску. Купец немедленно и суетливо начал наполнять свою и рыцареву тарелку едой и собственноручно налил фон Эшеру полную кружку.

— Твое здоровье! — сказал рыцарь и сделал большой глоток.

— Ах, что за раки! — охнул Момрей, выгрызая рачье мясо из клешни. — Так позволь тебя спросить, милостивый государь рыцарь — что же за проклятие на тебе?

— Да простое проклятие, — ответил фон Эшер. — Одержимый я. Демон во мне живет.

— Кххх-пххх! — Момрей едва не подавился куском сыра. — Д-демон?

— Ага, — просто сказал фон Эшер и сверкнул глазами. — Самый настоящий. А может, ангел. Только настоящего имени я его не знаю, поэтому зову его просто Мгла.

— Боги и святители! Как же тебя, сударь, угораздило?

— Кабы знать!

— Так ты, вельможный, расскажи! — Любопытство Момрея было сильнее испуга. — Пей, кушай, да рассказывай.

— А что, можно! — Рыцарь тряхнул шевелюрой и внимательно посмотрел на сотрапезника. — Никому не рассказывал, а тебе расскажу. Случайному знакомому легче выговориться, а в себе носить... надоело. Все это началось год назад. Как-то зимой ехал я в Глаббенберг из Полисова и попал в метель. Чтобы не лишиться коня и самому насмерть не простудиться, заехал я на постоялый двор в Немчинове, а там...

* * *

— Эй, кабатчик, мать твою разодрать! Шевели жопой, неси печенку! Не то мы тебя самого на вертел наколем и изжарим, паскуду!

Пожилой толстенький корчмарь только примирительно улыбался, но в глазах его был страх. О Кишкодерах в округе говорили много и часто. Уже полгода шайка пришлых алманских бандитов терроризировала окрестности Немчинова, грабя купцов и зажиточных крестьян, а вот теперь они пожаловали в его заведение. Шесть крепких разбойного вида мужиков в коже и кольчугах и с ними две срамные девки, одетые по-мужски, в клепаную кожу и бархат, и при оружии. Явились с закатом, выгнали всех местных из корчмы, сдвинули вместе несколько столов, уставили их бутылками и блюдами, зажгли все найденные в корчме свечи и мазницы, забили на подворье лучшего поросенка, отобрали у корчмаря ключи от погреба, а дочек... Одна сейчас в зале, стоит подле их главаря, бледная, лица на ней нет. А вторую уже четвертый раз за вечер потащили наверх, в ночлежные комнаты...

— Печенку тащи! — рыкнул бандит, появившийся перед корчмарем будто из-под земли, приставил к горлу старика длинный кинжал. — Не то...

— Да, господин, — пролепетал корчмарь. — Сейчас, господин.

Одна из девок шваркнула пустой кружкой об пол, затянула песню на своем тарабарском языке, прочие подхватили. Хор пьяных жестоких голосов заставил корчмаря покрыться ледяным потом. Ухватив с таганца огромную сковороду с шипящими в жире кусками свиной печени, старик собрался было нести ее к столу, и тут...

Дверь корчмы распахнулась, впустив внутрь холодный зимний воздух и клубы снега. Мужчина в длинном плаще на мгновение замер в нерешительности на пороге, потом все же вошел.

— Мир вам, люди добрые! — сказал он.

Пение прекратилось. А потом рыжая лахудра, затянувшая песню, пьяно заржала и воскликнула:

— Э, еще мальчик! Хочу этого мальчика!

— Не вовремя вы, милостивый государь, ой не вовремя! — шепнул корчмарь, проходя мимо гостя к столу.

— Ты кто такой? — спросил главарь ватаги, чернобородый верзила в соболиной шапке с пером.

— Хендрик фон Эшер из Глаббенберга, — ответил незнакомец, как бы невзначай распахнув плащ. Наемники переглянулись: под плащом у гостя оказался отличный кольчужный доспех, усиленный чеканными пластинами, а на наборном рыцарском поясе висели длинный прямой меч и клевец с серебряными накладками на черене. Такое снаряжение стоило целое состояние.

— Рыцарь? — Главарь поднял бровь. — Надоть, рыцарь пожаловал!

— Хочу рыцаря! — взвизгнула рыжая, сползла с колен осоловевшего от сивухи наемника и развязно, раскачивая затянутой в кожаные лосины задницей, подошла к гостю. Заглянула в глаза, провела жирными от поросятины пальцами по щеке, потом по бедру, понюхала волосы рыцаря и снова заржала. — Пахнет чистыми простынками, хорошим вином и золотом! Поделишься золотыми, сладкий?

— Увы, у меня нет золота, дамзель, — спокойно ответил гость.

— Эй, Никас! — крикнул один из наемников, толкнув осоловевшего приятеля в плечо. — Сейчас этот малый будет причащать нашу Кристину самым правильным причастием, а ты будешь смотреть!

Наемники пьяно захохотали. На лице гостя улыбки не было. Главарь ватаги тоже не смеялся.

— Я погляжу, весело тут у вас, — сказал фон Эшер.

В этот момент на лестнице показался шестой наемник. Правой рукой он на ходу затягивал шнурки на штанах, левой толкал перед собой растрепанную дочку корчмаря. Девушка двигалась будто зомби.

— Мы всегда так веселимся, — сказал главарь, сбросив ноги в ботфортах со стула. — Мы не знаем страха. Мы не боимся ни боли, ни смерти, ни королей, ни магов. И не любим тех, кто нам мешает. Мы — Кишкодеры, лучшая ватага в Алмане и прочих землях! И ты нас совсем некстати побеспокоил. Придется тебе заплатить за беспокойство, воин. Скажем, десять золотых.

— Я же сказал, у меня нет денег, — ответил фон Эшер.

— А кто про деньги говорит? Доспех сымай, меч свой гони. Они получше монеток будут.

— Ну, это вряд ли, — фон Эшер спокойно скинул плащ с плеч, вытянул правой рукой меч из ножен и одновременно левой выхватил из перевязи клевец. — Просто так не отдам. Придется платить, почтеннейшие. Или разойтись миром, что я вам настоятельно советую сделать.

Тут уж главарь начал хохотать. Во весь голос, запрокидывая голову и широко распялив рот и показывая свету свои черные зубы. А потом вдруг замолчал, сверкнул глазами и сказал:

— Дух из него вон!

— Бей!!!!

Они метнулись на врага быстро и дружно — так, как всегда нападали Кишкодеры. Все вместе на одного, на ходу обнажая клинки и злобно вопя. Но на этот раз жертва не испугалась. Не упала на колени, не стала умолять о пощаде. В дымном полумраке корчмы искристо сверкнула сталь — и ближайший наемник отлетел к стене, хрипя и зажимая пальцами рассеченное горло. Увернувшись сразу от четырех клинков, фон Эшер молниеносно вбил пробойник клевца прямо в лоб рыжеволосой стерве, с хрустом выдернул оружие, ударом ноги сбил набегавшего врага на пол и достал его колющим ударом, одновременно отбив клевцом нацеленный ему в голову клинок. Вторая девка в ужасе завопила, отшатнулась от рыцаря. Фон Эшер ударил ей головкой клевца прямо по зубам, оборвав вопль, развернулся на каблуках, и наемница повалилась на пол, опрокидывая табуреты. Кровь из ее разрубленной шеи окатила корчмаря, заставив того сложиться в приступе рвоты. Четвертый наемник почти достал врага острием своего кацбалгера, но пробить кованый лучшим кузнецом в Глаббенберге кольчатый панцирь было совсем непросто, а второго удара Кишкодер нанести не успел: меч фон Эшера, обрушившись на его голову, развалил ее пополам, забрызгав мозгом и кровью каминную полку. Пятого фон Эшер свалил ударом эфеса в лицо, сломав кости, а шестой, получив удар клевцом над ключицей, умер, даже не успев понять, что с ним случилось. Расчистив пространство, рыцарь оказался лицом к лицу с главарем и последним из Кишкодеров, который не придумал лучшего способа защититься, чем закрыться дочерью трактирщика.

И главарь, вскинув арбалет, выстрелил в фон Эшера.

Если бы бывший сержант императорской армии и дезертир Перрен Миско мог бы осмыслить события той кровавой ночи, он наверняка бы долго удивлялся двум странным вещам. Во-первых его выстрел почему-то не убил жертву наповал. Самострел у сержанта Миско был заказной, работы мастера Шейнса: кованый стальной болт в фунт весом, пущенный из него, пробивал за сто шагов златоградскую гвардейскую кирасу на ура — не раз и не два выходила оказия в этом убедиться. А кольчуга проклятого рыцаря, положившего в полминуты всю его ватагу, выдержала, враг всего лишь остановился и упал на колени. Взревев от радости, Миско отшвырнул самострел, выхватил из-за пояса широкий тесак, которым прикончил не одну сотню божьих созданий, и рванулся к рыцарю, чтобы добить — и тут внезапно почувствовал резкую боль в животе. Посмотрев вниз, Миско с изумлением обнаружил, что меч фон Эшера чуть ли не до половины вонзился в его тело. И тут пришло время для Миско удивиться второй странной вещи — оказывается, существует такая боль, терпеть которую он не в состоянии

— Вот и все, — сказал рыцарь и повернул меч в ране, а потом ногой сбросил с клинка дергающегося и вопящего от боли главаря Кишкодеров, будто кусок мяса с вертела.

Последний бандит, бледный и обливающийся потом, прижимал к себе девчонку, приставив кинжал к ее горлу. Фон Эшер шагнул к нему и открыл было рот, чтобы приказать отпустить девушку, но тут раздался громкий хряск, изо рта наемника хлынула кровь, и он мешком повалился на пол. Фон Эшер увидел корчмаря — старик держал в руках окровавленный секач.

Фон Эшер хотел поблагодарить старика, но тут почувствовал, что больше не может стоять на ногах. Огоньки свечей померкли, пол ушел из-под ног, наступила тишина. И крики корчмаря 'Убили! Все-таки убили, паскуды!' фон Эшер слышать он уже не мог. Он вообще ничего не мог слышать. Потому что умер.

* * *

— Ты принял решение?

— Да. Я позволил судьбе решить все до срока, не спас, не защитил. Дайте мне шанс все исправить. Или накажите меня.

— Зачем тебя наказывать? Ты не виноват. Тот, кто над нами, решил все за нас.

— И все же мне жаль его. Я бы хотел помочь ему.

— Ты сделал выбор, брат. Пророчества указывают на этого человека, он не должен был умереть, однако умер. Всевышний решил, что этот человек станет Рожденным Дважды, чтобы выполнить свое предназначение. Для Него судьбы мира превыше всего. Мы хотели знать твое мнение и рады, что ты сострадаешь этому смертному и хочешь разделить его судьбу до конца. Но запомни, что сказали тебе Высшие. Войдя в человеческое тело, ты станешь его рабом. Ты не сможешь изменять свою форму и проходить через врата миров. Ты вынужден будешь оставаться в мире, куда отправляешься, разделить с этим человеком все испытания, которые ему предстоят. Ты, дитя эфира, узнаешь, что такое оковы плоти. Когда тело погибнет, ты освободишься.

— Я понимаю. Я принял волю Высших. Я готов.

— Тогда ступай. И пусть новый мир станет для тебя родным, брат. Прощай...

— Живой! Боги всеблагие, силы небесные, жив!

Фон Эшер с трудом разлепил веки. Узнал корчмаря из Немчинова — глаза старика сияли счастьем. Услышал какие-то бубнящие неразборчивые голоса. А потом в его сознание вошло новое чувство.

Чувство, что он изменился. Не умер, но стал другим. В первый миг это испугало его. Но потом он услышал голос, который говорил с ним. Нечто поведало ему, как они стали одним целым. Всю историю Изгнания и Спасения. И фон Эшер понял, что теперь им суждено быть вместе. Делить одно тело и одно проклятие.

Понял, но не смирился с этим.

* * *

— Вот так оно все и случилось, уважаемый, — сказал рыцарь и замолчал. Некоторое время они сидели молча, сжимая в руках кружки. Рыцарь думал о чем-то своем, Момрей же был слишком взволнован рассказом и пытался найти нужные слова, но так и не нашел.

— И что теперь-то? — только и смог спросить он.

— Не знаю, — рыцарь простодушно улыбнулся. — Я ведь как мыслю: раз вселился в меня этот дух, значит там, на небесах, так решили. Я тогда в корчме должен был погибнуть — но не погиб. Тот болт, что в меня главарь банды пустил, ведь даже панцирь мой не пробил, только кровоподтек потом на ребрах остался. Просто я не мог умереть.

— Это почему?

— Дело так обстоит, что я вроде как умер задолго до этого случая, — с самым серьезным видом сказал рыцарь.

Момрей почувствовал неприятный холодок в животе.

— А ты демона этого... видал? — шепнул он.

— Нет, не видал. Тела у него нет. Только голос, который во мне живет. Но я представляю, каков он. Что-то вроде тени моей. Порой кажется, что и лицами мы с ним схожи, как братья родные, — рыцарь поднял свою кружку. — Давай выпьем, что ли!

У Момрея мелькнула мысль, что Хендрик фон Эшер вовсе не одержимый, а просто сумасшедший. Вспомнил, как в пору его детства жил у них в городке дурачок Ерепей, которым всем говорил, что он не мальчик, а самый настоящий оборотень. Ну, бегал по ночам голый, лаял, выл на луну, однажды мальчишки ему смеха ради кусок падали дали, а он сожрал — ну, так не оборотень же был, а только дурак.

— Догадываюсь я, о чем ты думаешь, — внезапно сказал фон Эшер, будто прочитав мысли купца. — Я и сам по первой так подумал, что никакого духа нет, и это безумие мое со мной разговаривает. Испугался я очень. А потом, недели через две после той резни в Немчинове, случилась у меня еще одна встреча. Вот тогда-то глаза у меня и открылись....

* * *

Ветер из-за деревьев нежданно принес запах дыма и жареного мяса. Приятный, долгожданный запах для человека, который весь этот зимний морозный день провел в седле, проехал верст сорок , если не более того, и больше всего мечтает о крове, миске горячего супа и нескольких часах сна в теплой постели.

Ему пришлось ехать в окружную, прежде перед взором открылась большая заснеженная поляна, а на ней — с десяток повозок с холщовыми тентами, составленных в ряд. За повозками стояли стреноженные лошади, и несколько подростков обоего пола чистили их щетками и скребницами. В середине поляны, у большого костра, собралось десять человек мужчин — они грелись и следили за кабаньей тушей, пристроенной над огнем. Появление фон Эшера не испугало их, но и особого радушия на их лицах рыцарь тоже не заметил.

Навстречу рыцарю двинулись два человека — высокий, худой мужчина лет двадцати пяти-тридцати в длинной, не по сезону легкой одежде из серого сукна, и второй, постарше, коренастый и широкоплечий, одетый в овчинный полушубок. За спиной коренастого висел круглый щит, на поясе кожаный колчан с болтами, а в руках он держал большой рычажный самострел. Взгляды у обоих были колючие, изучающие.

— Привет вам! — сказал фон Эшер и поклонился. — Я путник, еду в монастырь святого Гордея в Лощице. Запах от вашего костра почуял.

— Вы рыцарь? — спросил тощий.

— Рыцарь. Мое имя Хендрик фон Эшер. Я сын барона Реберна фон Эшера.

— Славная фамилия. Я брат Мозес Тавершем, эмиссар Серых братьев в вашем графстве. А это Митко, командир моей охраны.

Серые братья. Сторожевые псы веры, как они себя иногда называют. Фон Эшер много слышал о них, видел их в Глаббенберге, но еще ни разу ему не приходилось беседовать с ними, и в этом не было ничего удивительного. Устав этого монашеского ордена строго запрещал Братьям разговаривать с мирянами без особой нужды. Якобы общение с людьми из мира могло осквернить их святость. Лишь для дворян и приходских священников делалось исключение, да и то не всегда. Говорили, что Серые братья живут в строжайшей аскезе и покидают свои закрытые для всех обители только с одной целью — чтобы найти и покарать врагов веры. Ничем другим это братство и не занималось. В своем рвении они беспощадны и неутомимы, а еще они отлично разбираются в магии и умеют распознавать тайную нечисть. Простонародье боялось их едва ли не больше, чем разбойников и наемников, которых еще немало осталось в герцогских землях после многих лет междоусобий и войн с кочевниками. Фон Эшер ощутил, как по его спине пробежал неприятный холодок.

— Святой отец, — сказал он и поклонился.

— Милости просим к нашему костру, — сказал инквизитор и жестом пригласил фон Эшера следовать за собой.

— Будь осторожен, — прозвучал в сознании фон Эшера голос Мглы.

Рыцарь подошел к костру — воины охраны расступились, освободив ему место. Инквизитор встал справа от него, протягивая тонкие тощие, похожие на птичьи лапы руки к огню. Было видно, что ему очень холодно.

— Неблагоразумно путешествовать по здешним местам в одиночку, сын мой, — сказал он. — Земли Прилесья кишат зловредными существами и опасными людьми.

— Ваша правда, святой отец. Не так давно я и сам пережил стычку с разбойниками и остался жив. Вот потому и собрался в монастырь, чтобы поблагодарить святого за спасение.

— Похвально, — одобрил Серый брат. — Мы как раз едем в Лощицу. Можете составить нам компанию.

— Благодарю, святой отец.

— Мы бы добрались до Лощицы еще засветло, — сказал инквизитор, кривя губы в усмешке, — но, верно, дьявольская сила, которую мы собираемся посрамить, еще не утратила куража. На тракте намело столько снега, что проехать прямой дорогой с нашими повозками никак нельзя. Пришлось ехать в обход.

— Это все мерзкая колдовка наворожила, чтоб ей! — выпалил Митко.

— Колдовка? — не понял фон Эшер.

— Ведьма, которую мы везем в Лощицу, дабы она предстала перед праведным судом, — пояснил инквизитор.

Фон Эшер невольно перевел взгляд на повозки.

-Ведьма в одной из них, — сказал брат Мозес. — Мы держим ее в цепях из упавшего с неба железа, чтобы она не могла поразить нас своей магией. Впрочем, не скажу, что нам было трудно ее разоблачить и арестовать.

— Никогда не встречал ведьм, — сказал фон Эшер.

— И в этом ваше счастье, сударь. Эти твари чрезвычайно опасны. Еще несколько десятилетий назад ведьмы были сплошь безобразными старухами, один вид которых говорил об их дьявольской сущности. Ныне же среди них немало юных женщин и даже девочек. Часто темная сила наделяет их редкостной красотой, но пусть не обманет вас их ангельский облик. Их прелесть, свежесть и красота — всего лишь красота нарядного гроба, скрывающего в себе мерзкий зачумленный труп. Сила молодого тела и вечное влечение плоти, свойственное этим тварям, делает мощь их черного колдовства еще сильнее.

Фон Эшер вздрогнул — не от слов брата Тавершема, а от того выражения лица, с которым инквизитор сказал их. Это было лицо злобного маньяка, ненавидящего женщин, а красивых и молодых женщин — вдвойне.

— Прошу прощения, святой отец, но я очень плохо разбираюсь в подобных вещах, — сказал фон Эшер.

— Все верно, сын мой. Вам, людям мира, не дано распознать скверну, разлагающую ваш мир подобно проказе неизлечимой. Лишь мы способны это сделать. Однако не беспокойтесь — проклятую ведьму ждет суд и примерное наказание.

— Сукин сын, — с отвращением сказал Мгла.

Между тем мясо поспело, и воины, довольно ворча и перебрасываясь шутками, сняли кабана с огня и, уложив на плоский обрезок дерева как на блюдо, начали разделывать тушу на порции. Фон Эшеру тоже вручили хороший кусок на ребрах. Оголодавшие за морозный день мужчины ели мясо с жадностью, обжигаясь, шумно дуя на куски и облизывая жирные пальцы. Фон Эшер ел кабанятину и посматривал на инквизитора. Брат Тавершем даже не прикоснулся к мясу. Губы его шевелились, и рыцарь показалось, что Серый брат молится. Прогоняет соблазн чревоугодия?

Наевшись, охранники разбрелись по повозкам. У костра остались фон Эшер, инквизитор, командир Митко и один из охранников, который, по приказу Серого брата, принес из повозки небольшой холщовый мешок. Брат Тавершем доставал из мешка пригоршни какого-то серого порошка и рассыпал его, окружая стоянку чем-то вроде охранного волшебного круга. Впрочем, фон Эшеру это было неинтересно. Он так устал, что хотел только одного — найти себе место, чтобы поспать.

— Вы можете отдохнуть в моей повозке, — предложил инквизитор. — Я все равно буду бодрствовать до утра.

— Вы не ляжете спать, святой отец?

— Когда имеешь дело с ведьмами, можно ожидать чего угодно. Наступает ночь, время нечисти.

Только нечисти мне не хватало, подумал фон Эшер, забираясь в повозку и заворачиваясь в набросанные в кузове одеяла из шкур. Компаньонов по ночлегу у него не было — видимо, брат Тавершем имел особую повозку. Сытость и тепло навалились тяжело и дружно, повисли на веках пудовыми гирями. Так сладко стало, аж плакать захотелось. И только потом где-то то в уголках памяти промелькнуло — а коня-то не расседлал....

Она вошла в его сон неслышно и грациозно, как кошка. Тяжелые золотистые волосы, завивающиеся в естественные кудри — зарыться бы в эти волосы лицом и вдыхать их медвяный запах до самой смерти! — огромные серые глаза, в которых он увидел смертельную тоску затравленного свирепыми охотниками маленького и беспомощного зверька. Теплая рука коснулась его пальцев.

— Спишь? — нараспев сказал тихий мелодичный голос.

— Силы преблагие, ты кто? — шепнул он, глядя в эти искрящиеся, полные ночи зрачки.

— Я Марина. А тебя я знаю.

— Откуда?

— Видела тебя в своих снах. Видела, что с тобой сталось. Все знаю о тебе, даже то, что ты сам забыл.

— Ты — ведьма?

— Ведьма? — лицо заколыхалось, как отражение в воде, зазвучал тихий печальный смех. — Ты слушал больного святошу? Это он сказал, что я ведьма?

— Почему больного?

— Радость в жизни в нем умерла. Его тело высохло, как изглоданная раком, отгнившая ветка, потому что он долгие годы по-изуверски усмирял свою плоть, обессиливал ее постами, гнал от себя мысли о любви, радости, счастье. Черная магия и жажда вечной жизни любой ценой погубили его душу. Теперь он может только ненавидеть. Он никогда не изольет своего семени в женскую утробу, никогда не услышит смех и плач своего ребенка, не вдохнет его сладкий запах. Не взглянет в глаза той, которая всегда готова его простить. Он убил любовь и умрет сам, и его темная злая душа умрет вместе с ним.

— Почему они схватили тебя?

— Я исцеляла. Я получила этот дар от древних духов этой земли, от берегинь. Я умела лечить моровые лихорадки отварами и наговором. Я брала на руки малых детишек, которых мучили отдышка и кошмары, и их щечки розовели на глазах, а дыхание становилось ровным и глубоким. По ночам, раздевшись донага, я ходила по летним лугам и собирала травы, которые исцеляли воспаление мозга, черные язвы, чахотку и безумие, лечили опойц и чесоточных, возвращали паралитикам возможность говорить и двигаться. Я возвращала мужчинам утраченную мужскую силу, а женщинам возможность испытывать радость любви и давать потомство. Конечно, они очень скоро узнали об этом. Они схватили меня, секли плетьми, перебили мне колени, потом заковали мои руки в заговоренные оковы. Они везут меня в Лощицу, чтобы там люди с навсегда погасшими сердцами решили мою судьбу. Я знаю, что меня ждет. Тело мое сгорит на огне, а пепел мой развеет ветер. Но разве это так важно?

— Если ты скована, как ты смогла прийти сюда?

— Я сон, я хожу, где хочу, — тут Марина звонко рассмеялась и так глянула на рыцаря, что дыхание у него перехватило, как у человека, упавшего в ледяную воду.

— Тебе что-то нужно от меня, Марина?

— Я вижу твои страдания. Я не могу избавить тебя от твоего недуга, но могу помочь тебе найти путь, который приведет тебя к исцелению.

— Недуга? Но я не болен!

— Разве? — В ее глазах появилась жалость. — Бедный, бедный Эндре!

— Почему ты зовешь меня Эндре? Мое имя — Хендрик фон Эшер.

— Так зовет тебя тот, кто заменил тебе отца. Тот, чье родовое имя ты носишь. Но ты не его сын. Шесть лет назад барон Реберн фон Эшер случайно узнал, какая ужасная беда постигла тебя. Он забрал тебя из лазарета и, бесчувственного, истерзанного болезнью, почти потерявшего рассудок, тайно доставил в свое поместье. А потом для тебя была придумана новая жизнь и новая судьба. Барон рассказал всем, что после долгих лет странствий его сын наконец-то вернулся из дальнего похода домой. Он показал тебя людям и принародно назвал тебя сыном. Кто бы осмелился не поверить честному старику? Ты лежал на постели, и барон обнял тебя и поцеловал на глазах своих вассалов и вручил тебе перстень наследника, а ты — что ты испытывал в те мгновения, скажи мне, рыцарь?

— Я? — фон Эшер почувствовал волнение от нахлынувших воспоминаний. — Что я почувствовал? Я пытался вспомнить.

— Все верно. Ты пытался вспоминать. Хочешь, я скажу тебе, что было с тобой?

* * *

Боль. Страшная боль и жар. Губы как обгоревшие на огне ломти мяса, слипаются вместе, и нет сил открыть рот. Жар раскалил кожу, которую не способен охладить даже ледяной пот, текущий ручьем.

Кто-то стонет слева от него. Горько и протяжно. Мужчина. А справа стонет женщина. Он слышит ее плач, и ему кажется, что кто-то оплакивает его самого.

— Божечки, божечки, мочи больше нет терпеееееть! Нет моооченьки....

Вокруг него — тьма и смерть. В пропитанной смрадом сизой дымной пелене качаются какие-то фигуры — они то удаляются, то приближаются, склоняются над страдальцами, корчащимися на грязном загаженном полу, что-то шепчут, вытирают тряпицами смертный пот, — и ему хочется позвать их, но нет сил. Жар сжигает его, как разгоревшееся внутри адское пламя.

Глухой рвущий кашель, потом снова стон. И снова боль. Невыносимая, жгучая, лишающая разума — словно кто-то медленно, сладострастно погружает в кишки раскаленный зазубренный нож и вращает его там влево-вправо, влево-вправо....

— Ааааааааааааааааа!

— Тихо, тихо! — На него падает тень, говорит с ним мужским голосом. — Ты весь горишь, это хорошо! Горячка — это просто здорово. Это значит, твое тело сражается за жизнь. Борись, мальчик, борись!

— Аааааааааа, бооооольнооооо!

— Воды дайте, воды, — хрипит кто-то рядом.

— Борись, мальчик, борись, — повторяет мужской голос. — Я не дам тебе умереть. Только не сдавайся...

* * *

— Вспомнил?

— Это было.... Нет, не помню, ничего не помню! Только страшная боль и страх смерти. Даже не знаю, что это было.

— Зато я знаю, что это было с тобой. Твоя боль и твое страдание шрамами вырезаны на твоем сердце, Эндре.

— Ты скажешь, что со мной было?

— Тебя убили. Ты мешал им. Но ты выжил. Ты не мог умереть, потому что судьба уже выбрала для тебя путь. Ты — Рожденный Дважды.

— Какой путь? О чем ты говоришь, Марина?

— О пути клинка, который не знает жалости. О пути клинка, который решит судьбу империи и целого мира.

— Почему, зачем ты говоришь со мной загадками?

— Потому что я твой сон. Скоро, скоро я стану горсточкой праха и дуновением ветра. Не получат они ни тела моего, ни души моей, страданием моим не насладятся! А тебе скажу так, Эндре — не бойся того, что сталось с тобой, ибо ты обрел нового друга. Он подобен тебе — его сбросили в ад с высот, в которых он беззаботно парил, наслаждаясь счастьем. Но его судьба, как и твоя, была предрешена заранее. Он должен был стать ангелом-хранителем, и это свершилось.

— Демон! Так ты знаешь?

— Я чувствую в тебе душу, растоптанную и исстрадавшуюся так же, как и ты. Он мучим сознанием, что когда-то не уберег тебя, и потому выбрал твою судьбу. Но она даст тебе силу довести свою месть до конца...

— Прошу, скажи мне — откуда ты все это знаешь?

— Я сон, а сны знают все.

— Марина? Марина!

— Нет больше Марины. Прощай.

* * *

Рыцарь проснулся с неприятным чувством. Голоса, которые доносились снаружи, звучали раздраженно и злобно, хоть и негромко.

Он выбрался из-под меховых одеял, вылез из повозки — и встал безмолвно, глядя на сцену у соседней повозки. Охрана, служки, сам инквизитор, все они стояли полукругом у тела молодой женщины в лохмотьях, лежащей на снегу, запятнанном кровью. Это была она, девушка из его сна. Ведьма по имени Марина.

— Что... что случилось? — спросил фон Эшер, подойдя к мрачному как ночь брату Тавешему.

— Ушла, стерва, — процедил инквизитор сквозь зубы. — Ушла, проклятая!

— Чего, сам не видишь, вашбродь? — сказал ему коренастый Митко. — Караульный, что ведьму в повозке стерег, заснул, чума его забери! А эта змеища смогла цепи свои разомкнуть и зубами запястья себе перегрызла, проклятая! Кровью истекла, пока спали все. И пресвятой отец не слышал ничего, вот несчастье-то! Прямиком к дьяволу отправилась, ему на радость, нам на посрамление!

Фон Эшер перевел взгляд на инквизитора. Тот молчал и лишь скользил взглядом по распростертому на снегу телу. Быстро скользил, хищно, точно не мог поверить, что обманула его добыча, упорхнула из мертвых силков, оставив ему только это хрупкое, иссеченное плетьми безжизненное тело с посиневшими ногтями на маленьких босых ножках и упругой грудью, вызывающе выпавшей из разодранного платья. И такая адская бездна была в этом взгляде, что фон Эшер содрогнулся.

— Я поеду, — сказал он, поклонился и пошел к своему коню, который всю ночь так и простоял под седлом.

* * *

— Д-а-а, страшная история! — Момрей сделал жест, отвращающий злых духов. — Стало быть, еще одной проклятой душой стало больше. Бродит теперь по долам и лесам эта колдовка, крови человечьей жаждет. Бррррр!

— Может, и бродит, — задумчиво сказал рыцарь. — А может, и нет. Только благодаря девочке этой вспомнил я кое-что. Память ко мне возвращаться стала. И знаю я теперь, что мне искать и где. Глядишь, и стану вновь самим собой.

— Что же ты вспомнил, сударь рыцарь?

— Не могу сказать того наверняка, — тут фон Эшер пристально посмотрел на собеседника. — А тебе зачем то знать? Меньше знаешь, дольше проживешь.

— И то верно! — согласился купец. — По сердцу пришлась мне твоя история, сударь рыцарь. Коли надо тебе денег или свести с кем....

— Благодарю, пока в том нужды нет. Мне мага найти надо.

— От проклятия избавляться будешь?

— Именно так. Только кажется мне теперь, что проклят я был задолго до того, как Мгла во мне поселился. А что и как со мной случилось, это мне предстоит узнать. Затем и приехал сюда, любезный.

— Помогай тебе боги! — закивал Момрей и поднял кружку. — Твое здоровье, добрый сударь рыцарь!

— Пойду я, — сказал фон Эшер и встал. — Благодарю тебя за ужин и за то, что выслушал.

— Тебе спасибо, что с убогим хлеб-соль разделил, не погнушался, — Момрей вскочил, начал кланяться, метя пол своим бобровым колпаком.

Поднявшись наверх, Момрей долго не мог успокоиться. Все ходил по комнате размашистыми шагами, прислушивался к тому, как надсадно и взволнованно стучит сердце. А потом пришел Жика, служка гостиничный, и сообщил, что баня для господина купца готова, и девочки ждут, когда придет их ненаглядный Момречка...

— Слышь, — внезапно сказал купец, — а ну принеси-ка мне бумаги лист, быстро!

Перо и чернильницу купец всегда носил с собой в особом пенале. Когда Жика принес бумагу, Момрей дал ему серебряный имперталь, затворил за слугой дверь на засов. Встал у конторки и, развернув лист, задумался. Долго думал, как лучше написать. А потом обмакнул перо в чернила и написал левой рукой, чтобы, не приведи боги, почерк его не узнали:

'Стало известно мне, верному слуге церкви, что в город сей прибыл человек, называющий себя Хендрик фон Эшер. От означенного господина узнал я в доверительном разговоре, что он не простой рыцарь, а одержимый. По его словам, живет в нем демон, который помогает ему, и которого он за alter ego свое искренне полагает. Ищет он в городе мага по имени Кассиус Абдарко, о чем сам же мне и признался. Найти поименованного рыцаря можно будет в гостинице 'У розового куста' в Златограде.'

Закончив донос, купец посыпал его песком, убедился, что написал все верно, а потом свернул в трубочку и положил в свой кошель. Завтра утром, отоспавшись после бани и прочих удовольствий, он пошлет своего приказчика с этим письмом на Монастырское подворье, чтобы попало оно в нужные руки. И тогда никто не скажет, что он, Момрей Гунемич с этим одержимым заодно. Что он не соблюл имперский Закон о колдовстве.

И что он, Момрей Гунемич, плохой слуга короны и святой церкви.

* * *

Корчму 'У розового куста' Хендрик фон Эшер покинул около полуночи. За мостом он свернул на улицу Блаженных праведников, потом миновал Медный квартал и оказался у скотного рынка. Пройдя рынок насквозь, Хендрик оказался у ворот постоялого двора, в котором обычно останавливались те, кто въезжал в Златоград через северные Имперские ворота.

Народу в зале было много: купцы, зажиточные крестьяне, торговцы скотом, снимавшие тут комнаты, а еще несколько горожан, которых в корчму загнали мороз на улице и желание выпить. У человека утонченного вонь в корчме могла бы вызвать рвоту — густой непередаваемый смрад, смесь запахов кислого пива, тухлой рыбы, мокрой одежды, мочи и пота, не выветривался отсюда годами. Хендрик, сопровождаемый напряженными взглядами, подошел к тучному верзиле в меховой куртке, разливавшему пиво группе крестьян.

— Мне нужен хозяин, — сказал он.

— Дык я и есть хозяин, вашбродь рыцарь, — ответил верзила, почтительно кланяясь.

— Погоди, а Зарук где?

— Дык помер он два года тому от оспы, вашбродь рыцарь. А корчму эту я купил у его вдовы. По закону, по согласию купил.

— Знаешь, где мне Ханну найти?

— Ой, не знаю, вашбродь рыцарь. С той поры не видал я ее в городе. Может, уехала куда?

— А кто из работников остался, кто при Заруке в корчме работал?

— Никого, вашбродь. Повар Вран в тот год вместе с хозяином своим помер, а сын его в солдаты подался. Где он теперь, не ведаю.

— Ясно, — вздохнул Хендрик. — Хочу вот что спросить. Тут частенько бывал один человек. Астролог, Рин Модовски. Знаешь, как его найти?

— Прощеньица просим, вашбродь рыцарь, даже не слыхал о таком. Подать вам чего-нибудь? Говядина есть, огурчики соленые, щука. Хлеб свежевыпеченный. Или меда гретого вам принести?

— Нет, не надо. Я просто посижу, погреюсь.

— Коли что нужно будет, кликните.

Хендрик кивнул и повернулся в зал, заставив многих немедленно уткнуться взглядами в свои кружки, сделав вид, что их больше всего на свете интересует их содержимое. Но это были простолюдины, и Хендрик понял их. Нечего вести себя как тупой бретер, который за любой косой взгляд готов разделать виновного на куски.

Да, постоялый двор потерял прежнюю ухоженность. Рыжий Зарук, помнится, гордился своим заведением, а теперь...

А дело-то вовсе не в постоялом дворе. Весь Златоград стал другим. Что-то в нем переменилось. Прежний Златоград остался только в снах, которые еще иногда видятся ему — цветущие яблоневые сады над Бурлянкой, вечерние улицы, освещенные фонарями, комната на втором этаже этого постоялого двора— когда-то они с Эльгитой провели здесь не одну счастливую ночь. Зачем он пришел сюда? Пытается вернуться в то время, когда был искренне и безмерно счастлив? Испытать давно забытые чувства снова? Глупо. Нет больше Златограда его юности. Златоград изменился. И он сам стал... другим.

Гул голосов в корчме внезапно смолк, и Хендрик, очнувшись, поднял лицо. Невольно посмотрел туда, куда глядели все посетители корчмы, и увидел молодую женщину, только что вошедшую в зал.

Незнакомка сбросила с головы суконный шаперон, быстро прошла мимо столов к лестнице, ведущей на второй этаж, поднялась по ней и исчезла в дверях. Хендрик успел ее рассмотреть, насколько позволял тусклый свет в корчме. Молодая, темноволосая, очень хороша собой. В лице есть что-то необычное, какая-то почти кукольная идеальность черт, которую редко встретишь у кревелогских девушек. Одета по-мужски, но это в Кревелоге, где женщины сплошь и рядом промышляют охотой и служат курьерами и лесничими, не редкость: это в империи считается дурным тоном, если девушки носят мужскую одежду. А еще незнакомка была вооружена, причем для этих мест не совсем обычным образом: Хендрик заметил у нее на поясе два парных сидских обоюдоострых скитума в черных кожаных ножнах.

— Кто это? — спросил он корчмаря, который все время вертелся рядом и пытался обратить на себя внимание.

— Вашбродь? — Корчмарь тут же принял самую подобострастную позу.

— Девушка, которая только что вошла — кто она?

— Виноват, вашбродь, но сам ничего о ней не знаю. Только живет она у меня уже три недели, заплатила вперед. Вроде бы ждет кого, — тут корчмарь осклабился. — Глянулась она вам?

— Интересная девушка. В какой комнате она остановилась?

— А первая комната от входа слева. На ночь всегда запирается на засов, видать, боится, что женихи потревожат.

— Та самая комната, — прошептал Хендрик. Опять что-то нахлынуло, сладко кольнуло в груди — и отпустило. — У тебя вино хорошее есть? Неразбавленное, выдержанное?

— Есть имперский винкасль малехо, вашбродь. Для себя держу в погребе.

— Сколько?

— Девять грошей пинта, но для вас...

— Хорошо, пусть будет девять грошей. Подай бутылку в комнату немедля. Прибавь фруктов хороших, если есть. И скажи, что я хотел бы с ней поговорить. Вот тебе еще два имперталя.

— Сей момент, вашбродь.

Корчмарь унесся волчком в дальний угол зала, к двери на кухню. Хендрик ощутил странное удовлетворение, даже вроде как на сердце у него потеплело. Он даже не ожидал, что еще может испытывать подобные чувства. А если незнакомка согласилась бы поговорить с ним — просто поговорить, — было бы и вовсе замечательно. Хоть какое-то спасение от одиночества, которое все время сопровождает его.

Он не ожидал, что корчмарь вернется так быстро.

— Отнес, вашбродь, — с жаром сообщил трактирщик, потирая руки.

— И что?

— Сударыня приняли ваш подарок и поблагодарили.

— И все?

— И еще сказали: 'Коли хочет поговорить, я не против'. Ой, вашбродь, видать, дока вы по части баб, Богиней-Матерью забожусь!

— Был дока. Сдачу за вино оставь себе, — ответил Хендрик и направился к лестнице.

* * *

Дверь была открыта. Девушка стояла у окна, спиной к нему. На дощатом столе, освещенном сальной свечой, стоял жестяной поднос, а на нем керамический кувшинчик, блюдо с зелеными яблоками, мелким виноградом и почему-то очищенной морковью, и глиняная пузатая кружка — видимо, более благородных бокалов под вино у трактирщика не нашлось. Кожаную утепленную куртку, сшитую из множества со вкусом подобранных красных и черных лоскутков, и пояс с кинжалами, девушка сняла. Стояла у камина в рубашке из тонкого полотна, штанах из темного тонкого нубука и высоких сапогах, которые в Кревелоге называли драгунскими. Стройная, изящная, тоненькая, как молодая береза. У камина на табурете лежали капюшон и полотенце.

— Неплохое вино, — девушка обернулась к гостю лицом, — но воды трактирщик все равно туда плеснул.

— Было бы смешно считать, что каналья упустит свою выгоду.

— Предупреждаю, если ты думаешь, что за стакан вина я позволю тебе попользоваться моим телом этой ночью, то очень сильно ошибаешься.

— Я рыцарь, сударыня. И все, чего я хотел, так это развлечь вас интересной беседой.

— В самом деле? — В больших серых глазах девушки вспыхнули веселые искорки. — Так скромен и так мало желаешь от жизни?

— Я приехал в этот город, посидел в одной гостинице, поболтал там с купцом о разных пустяках. Потом зашел в эту таверну и увидел вас. Мне показалось, что в такой скучный и холодный вечер хорошим людям стоило бы пообщаться немного. Впрочем, если вы желаете, я уйду.

— Однако странно, — девушка чуть заметно улыбнулась. — У тебя, сударь, такие великолепные оружие и броня, а ты остановился на ночлег в этом клоповнике. Это тоже скромность?

— С этой гостиницей у меня связаны кое-какие романтические воспоминания.

— Понимаю. И ты решил добавить в свои записки о романтических приключениях в златоградских тавернах новую главу?

— Я просто хотел поговорить.

— Извини, — девушка шагнула к Хендрику, протянула руку. — Ты просто не похож на тутошних жителей.

— Однако замечу, что и вы не похожи на местных женщин. У вас удивительные глаза.

— Это что, попытка воспеть мою красоту?

— Увы, я не менестрель. Всего лишь говорю, что есть.

— Моя бабушка была эарийкой.

— В самом деле? — Хендрик был удивлен и в то же время понял, откуда эти необыкновенная грация, тонкие черты лица и великолепное телосложение девушки, и почему она носит на поясе сидские кинжалы. — Не ожидал. Никогда не слышал о смешанных браках сидов и людей.

— Не было никакого брака. Но это слишком долгая и грустная история, и я не хотела бы рассказывать ее малознакомому человеку.

— Ваша воля. Я бы тоже не стал откровенничать на такую тему при первом знакомстве.

— Ага, понимаю, — глаза девушки заискрились. — Ты переодетый принц крови, а может, и наследник герцогского престола. Ты пал жертвой интриг и скрываешься от наемных убийц.

— Вроде того. А вы, наверное, аэссан, или я ошибаюсь? — Хендрик шагнул к собеседнице и добавил, понизив голос: — Parelle menn a braellen trueth.

— Увы, я не знаю эарийского языка, — ответила девушка с улыбкой, ясно говорившей, что она на самом деле этот язык прекрасно знает, — Но слово aessan я поняла. Можешь успокоиться: заказа на твою голову я не получала.

— Моя голова ничего не стоит, и за нее никто не заплатит.

— Опять скромничаешь?

— Нет, говорю правду. Давно минули те счастливые времена, когда кто-то желал мне смерти.

-Ты говоришь так, будто тебе восемьдесят лет.

— Иногда мне кажется, что так оно и есть.

— На улице темнеет, — сказала девушка, грея стакан с вином в ладонях. — Вот и еще один день закончился.

— Вы кого-то ждете?

— Моего друга. Он уехал в Грей и обещал вернуться к концу прошлой недели, но что-то задерживается в дороге.

— Грей довольно далеко отсюда, — Хендрик внезапно для себя почувствовал что-то похожее на ревность. — Однако я понял вас. Я ухожу.

— Мы еще встретимся, — неожиданно сказала девушка. — И спасибо за вино и фрукты.

Глава 3

Гулко и многообещающе ударил большой гонг.

Танцовщица на помосте подняла лицо, глянув в мрак за кругом фонарей темными, густо подведенными зеленью глазами. Развела в стороны руки с пылающими факелами, будто огненные крылья, и начала медленно и плавно вставать. Выпрямившись во весь рост, застыла в соблазнительной позе — спина красиво выгнута, голова запрокинута назад, соски крепких конических грудей дерзко торчат вперед, правая нога согнута в колене, — а потом, изгибаясь в ритм ударов кротала и цимбал, на цыпочках пошла по сцене, звеня украшениями. Каждая линия ее великолепного, блестящего от масла и притираний тела, казалось, излучала свет и вожделение. Кротал забил быстрее, гнусаво завыла тростниковая флейта: танцовщица закрутила бедрами, продолжая держать факелы в крестом раскинутых руках, а потом завертелась волчком, и ее будто окутали огненные змеи. Ритм танца достиг бешеной частоты, как сердцебиение наблюдавших за ним мужчин, а потом оборвался — и танцовщица упала на широко разведенные колени, запрокинувшись назад всем телом, и оба факела, ярко полыхнув напоследок, погасли. Мужчины заревели от восторга.

— Роскошно! — кричал пьяный, потный и счастливый барон Мирош, не сводя взгляда с точеной фигурки на помосте. — Роскошно! Еще!

— Со-ня! Со-ня! Со-ня! — хором скандировали приближенные князя, и на помост к ногам танцовщицы полетели золотые и серебряные монеты. Полупьяные девицы в расшнурованных корсажах визжали от восторга.

Иган тоже кинул несколько монет. Он был рад, что танцовщица Соня увидела его: во всяком случае, она, вставая с колен, остановила на нем взгляд, и юноше показалось, что она улыбнулась. Появившаяся на помосте служанка накинула на плечи Сони шелковый плащ, и танцовщица легко, как птица, упорхнула в темноту за деревянными раскрашенными кулисами.

— Она прреллестна! — заплетающимся языком выговорил Мирош. — Пре...лестна!

— О да! — согласился Иган и сделал глоток из своей кружки. На помосте уже появился какой-то парень с дрессированной обезьяной, но Игану он был неинтересен. В 'Лучистую звезду' он приходил исключительно ради Сони.

— Ваше величество!

Голос телохранителя Кимона совсем некстати прервал приятные воспоминания Игана.

— Он приехал, — сообщил телохранитель. — С ним десять человек свиты, больше никого.

— Провалиться ему в дерьмо и не выплыть вовеки! Иду.

— Мне пойти с тобой, государь? — осведомился Мирош, глядя на Игана глазами, полными пьяной преданности.

— Нет. Веселитесь без меня, я скоро вернусь.

Гость ждал в особой комнате, которую в этом уголке роскоши и распущенности называли 'покоем для дружеских бесед'. Иган мог не бояться, что их здесь подслушают: каждую пядь комнаты его охрана проверяла много раз. Стол в центре комнаты был заранее сервирован на две персоны: холодные закуски, сыры, фрукты, рыба и любимое белое вино Игана — имперский сухой брассек восьмилетней выдержки. Хозяин борделя поставил на стол все лучшее, что было в его кладовой и винном погребе.

Рорек, князь Трогорский, приехал со своими ближайшими сподвижниками. Иган знал их всех в лицо — в большинстве своем это были бароны с севера. Когда Иган вошел в двери, Рорек учтиво склонил голову, остальные поклонились в пояс. Иган шагнул к гостю, протянул руку.

Иган и Рорек хоть и были двоюродными братьями, но внешнего сходства не было никакого. Иган статью пошел в свою тетку, великую герцогиню Малению — стройный, высокий, изящный, с черными смоляными кудрями до плеч и тонким бледным лицом. Рорек же наследовал неуклюжесть и полноту дома Малардов, а седеющая борода делала его почти что стариком.

— Рад видеть тебя, дорогой брат, — сказал Иган с самой радушной улыбкой. — Добро пожаловать.

— И я рад тебя видеть, — Рорек, поколебавшись мгновение, раскрыл объятия, и два брата обнялись.

— Как поживают сестрица-княгиня и мои племянники? — осведомился Иган.

— Благодарю, у них все хорошо. Ставек уже управляется с длинным мечом не хуже меня, а верхом ездит — не налюбуешься.

— Очень мило, — Иган улыбнулся. — А моя милая племянница?

— Янка становится настоящей красавицей, как и ее мать в юности. Еще год или два, и надо искать ей достойного жениха.

— Завидую тебе, дорогой брат. Когда-нибудь и у меня будет такая славная семья. Жаль, что мы встречаемся с тобой нечасто, — произнес Иган. — Уверен, нам есть о чем поговорить. Сколько мы с тобой не виделись? Два года, три, больше?

— Почти четыре.

— Ты игнорировал все мои приглашения ко двору. Твой медвежий угол тебе милее столицы. Чем ты там занимаешься, брат? Ловишь леших в пуще? Или заставляешь своих крестьян ходить на двух ногах, а не на четвереньках?

— Ты же знаешь, я не люблю столицу. Ее соблазны и пороки мне чужды. И великий мор вынудил меня выбрать более безопасное жилище для моей семьи. Видишь, ты принимаешь меня не во дворце а в этом месте. Наверное, ты любишь этот притон и задаешь себе вопрос — тут так красиво, а не превратить все наше королевство в подобный бордель? — ответил Рорек.

— А что, это хорошая мысль! — Иган игриво щелкнул пальцами. — Представь себе только, дорогой брат, как же изменится в лучшую сторону жизнь. Песни, танцы, красивые ухоженные женщины, любовь каждый день. Все счастливы и все полной ложкой черпают из котла удовольствий. Разве это плохо?

— Не время думать о радости, когда нас ждут суровые испытания, — возразил Рорек.

— О каких испытаниях ты говоришь, брат?

— В герцогстве происходит немало беззаконий и бедствий. Со всем этим нелегко будет покончить.

— Ну да, ну да. Может, ты все-таки выпьешь со мной бокал вина?

— Конечно.

Иган смаковал вино и, прищурив глаз, смотрел на брата. Его забавляло мрачное выражение лица Рорека, будто кузен пил не отличное вино, а уксус пополам с желчью. Такие же постные рожи были и у приближенных князя Трогорского, стоявших за спиной сюзерена. Настоящие деревенские увальни, чтоб их. Ни капли изысканности ни в одежде, ни в манерах.

— Как тебе вино? — осведомился Иган.

— Неплохое, благодарю.

— Жаль, что ты не появился немного раньше. Дамзель Соня сегодня великолепно танцевала. Но если ты желаешь...

— Нет, у меня не так много времени, — Рорек вздохнул.

— Ты хотел говорить со мной? Я готов тебя выслушать.

— Я должен откровенно поговорить с тобой, кузен. С глазу на глаз.

Иган понимающе кивнул, сделал знак своим приближенным выйти из комнаты. Те поклонились и ушли. Рорек сделал то же самое. Братья остались наедине друг с другом.

— Мы давно не виделись с тобой, брат, — сказал Иган.

— Это случилось не по моей вине.

— Да, конечно, во всем виноват я. Пусть так. Но теперь, как я понимаю, наша взаимная неприязнь станет еще сильнее?

— Я не испытываю к тебе ненависти, братец.

— Скорее равнодушие, не так ли? — быстро спросил Иган. — Жив ли я, помер — тебе все равно.

— Ты ошибаешься. Я всегда...

— Не стоит, Рорек, врать ты не умеешь. Сейчас, когда выборщики вот-вот примут решение, каждый из нас видит в другом не только брата, но еще и соперника.

— Мы получили то, что хотели. Идея выборности герцога никогда мне не нравилась.

— Закон дал нам с тобой равные возможности, брат, — сказал Иган. — Кто-то должен был стать герцогом после Маларда — или ты, или я. Ты считал, что твое старшинство дает тебе преимущество. И ты убежден, что герцогская корона уже на твоей умной голове, ведь так?

— Полагаешь, брат, выборщики готовы предпочесть твою кандидатуру моей?

— Ты же знаешь расстановку сил в совете, братец.

— По моим сведениям, почти две трети совета за меня.

— А по моим — за меня. Выборщики будут до последнего хранить интригу. Но предсказать исход выборов нетрудно. Великим герцогом стану я.

— Или я, — буркнул Рорек. — Так ли это важно?

— В самом деле. Надеюсь, если выбор решится в мою пользу, ты первым присягнешь мне на верность?

— Я вижу в тебе жажду власти, Иган.

— А разве ты ее не жаждешь, брат?

— Мне все равно.

— Не лги мне и самому себе. Власть — это прекрасно. Это сила и свобода, возможность делать все, что захочешь. Кто откажется от такого соблазна!

— На нашем пути к этой власти невинная кровь, Иган.

— О чем это ты, братец?

— Что ж, буду откровенен с тобой до конца, — Рорек помолчал. — Я приехал потому, что узнал одну вещь, которая сильно тебя удивит. Он жив.

— Кто?

— Эндре. Наш с тобой брат-бастард.

— Ты шутишь? — Игану кровь бросилась в голову, но он сумел овладеть собой и остаться внешне спокойным. — Скверная шутка, Рорек.

— Это не шутка, Иг. Недавно у меня побывал в гостях один дворянин, который хорошо знал сына барона фон Эшера. Настоящий Хендрик фон Эшер погиб при осаде Вернайского замка восемь лет назад. Это правда, это точно. Старый фон Эшер так и не смирился с этим несчастьем.

— Ну и что?

— А то, что я много раз слышал историю о якобы вернувшемся сыне барона Реберна. По странному совпадению, фон Эшер-младший вернулся домой именно в то время, когда ... кто-то приказал отравить бастарда.

— Его не отравили. Он умер от моровой чумы.

— Мы с тобой знаем правду, брат, — тихо сказал Рорек.

— Ты пришел совестить меня, дорогой мой святой братец?

— Я пришел предупредить. Дворянин, о котором я говорю, видел так называемого сына фон Эшера и клянется, что фон Эшер-младший очень похож на нашего покойного брата.

— Он мог обознаться. Шесть лет прошло.

— И все же я доверяю ему. Лично я больше не собираюсь появляться в столице. Пусть выборщики решают вопрос о престолонаследии в твою пользу. Я готов подписать добровольное отречение. Уеду в свое поместье и буду наслаждаться покоем и тишиной. Моя совесть чиста.

— То есть, ты испугался? — Иган презрительно хмыкнул. — Странно слышать от тебя такие речи. Ты боишься призрака, тени? Нет никаких доказательств, что этот несчастный выжил. Но если тебя так беспокоит то, что ты узнал от своего гостя, мы можем найти этого молодого фон Эшера и побеседовать с ним. Или...

— На такую подлость я не пойду, Иган, — ответил Рорек, побледнев. — Хватит того, что я живу с этим грузом шесть лет.

— Совесть, совесть! — Иган вздохнул, сделал глоток вина из бокала. — Ты забыл о пророчествах, Рорек. О том, что судьба предназначала незаконнорожденному сыну великого герцога Маларда. Он должен был пролить кровь своих братьев — мою и твою. Разве грех поразить змею до того, как она укусит?

— Я всего лишь подумал, что тебя следует предупредить. Честно признаюсь — мне стоило большого труда пересилить себя и написать тебе письмо с просьбой о встрече.

— Значит, ты продолжаешь меня ненавидеть, — Иган хрустнул костяшками пальцев. — Жаль, братец, жаль. Но я, скажем так, благодарен, что ты побеспокоился обо мне. Хотя не из братской заботы ты это сделал. Ты просто хочешь, чтобы я боялся, как и ты. Трясся от страха под одеялом. Это твоя месть мне, Рор. Я понял тебя.

— Я сделал то, что должен был сделать, — князь Трогорский встал из-за стола. — Благодарю за угощение, мне пора.

— И ради этого ты приехал в столицу, оставив семью и все дела? С каких пор ты стал таким трусом, Рор? Мой любимый брат испугался, ха!

— Он узнает правду и будет мстить.

— Мне, своему герцогу? Тебе, принцу крови и брату герцога?

— Его это не остановит.

— Боги, Рорек, ты смешон! — Иган похлопал брата по плечу. — Охота тебе сидеть в своей глухомани, сиди. Я же привык смотреть смерти в глаза, даже если у нее лицо моего дорогого братца. Жив он? Прекрасно — значит, проживет он недолго. Я найду способ избавиться от ублюдка. Не бойся, — с насмешкой добавил Иган, глядя на помертвевшего Рорека, — на этот раз твои руки и твоя совесть останутся девственно чистыми. Я все сделаю сам. Доведу до конца недоделанную работу. Я — будущий великий герцог, и я имею право судить и карать моих подданных. Я все могу. И если я захочу превратить весь Кревелог в веселый бордель, я именно так и сделаю. И никакой мстительный ублюдок а тем паче благодетельный как непорочная дева братец-слюнтяй, мне не помешают. Спасибо, что развлек меня поучительной беседой. Разрешаем удалиться.

* * *

Какая славная ночь. И какое счастье, что до утра еще далеко.

Иган протянул руку и поправил фитиль в лампе, горевшей на прикроватном столике. Пламя сразу вспыхнуло ярче, тени, залегшие под балдахином широкой постели, отступили, открывая взгляду князя Соню, лежавшую на животе среди скомканных кружевных простыней. Кожа девушки в свете лампы приобрела золотистый оттенок, черные волосы, разбросанные по подушкам, пахли вербеной, тамариндом, еще чем-то пряным и экзотическим. Иган провел пальцами по волосам Сони, потом коснулся ее плеча.

— Мой принц, — сонно промурлыкала танцовщица. — Мой принц.

— Твой раб, — шепнул Иган, чувствуя, что им овладевает желание. — Могу я исполнить для тебя желание?

— Хочу вина.

Иган прижался губами к ее ароматному шелковистому плечу, скинул с себя одеяло и направился к столу, на котором стояли остатки ужина. Наполнил два бокала. Обернулся и глубоко вздохнул, как человек, вошедший в ледяную воду — Соня полулежала на подушках, раскинув руки в браслетах, как крылья, прикрытая только локонами роскошных волос, и смотрела на него.

— Ты прекрасна, — только и мог сказать Иган.

— Я знаю, — ответила девушка и улыбнулась. Сердце Игана замерло от счастья.

— Я люблю тебя, — сказал он, вставая перед танцовщицей на колени. — Ты рождена быть королевой, Соня. Приказывай, повелительница.

— Приказывать? Сейчас мы выпьем вина, а потом будем целовать друг друга, и ты войдешь в меня еще раз.

— О да!

— Вино красное и густое, как кровь, — произнесла девушка, смотря сквозь бокал на свет. — И в нем живет алая искра, похожая на маленькую и беззащитную жизнь. Мне нравится. Я хочу, чтобы у твоих губ был вкус этого вина.

— Твои губы я готов целовать вечно.

— Ты поспал и отдохнул, — Соня шаловливо отбросила пустой бокал в угол комнаты, и он разбился с мелодичным звоном. — А теперь владей мной. Мне нравится, как ты это делаешь.

Так, как ты этого достойна, прошептал себе Иган, гладя бедра девушки и разводя их в стороны. Так, как велит мне любовь.

Такие мгновения хочется испытывать вечно. И вечно слышать этот страстный шепот, который обжигает сознание.

— Мой принц! Мой принц! Мой принц!

Мир исчез, разгоряченные тела утонули в хаосе соединения, чувства обострились и взорвались фонтаном счастья, сознание померкло. Прошла секунда — или вечность. Возвращающаяся реальность глянула на Игана огромными расширенными глазами Сони, и он услышал ее срывающийся шепот:

— Лед брошен в огонь, мой принц. Твое семя остудило мою утробу. Но очень скоро тебе придется остудить мой огонь снова...

— Иган! Князь Иган!

Дрожа, как лихорадке, князь открыл глаза. В полутьме за пологом балдахина двигались темные фигуры. Одна из них откинула полог, обдала князя запахом сафьяна и мятных пастилок.

— Борзак? — Иган не сразу понял, что его разбудили, и сделал это начальник его личной гвардии. — Что за...

— Прости, князь, но у меня важная новость. Очень важная.

— Будь ты проклят! Где Соня?

— Сейчас не время думать о бабах, — Борзак всем телом навис над князем. — Только что мне сообщили, что бастард в городе.

— Бастард? О чем ты?

— О твоем давно исчезнувшем двоюродном братце Эндре. О том, кого мы считали покойником.

— Что?! — Иган, наконец-то, стряхнул остатки сна. — Этого не может быть. Он умер шесть лет назад.

— Может. Я получил рапорт стражи.

— Ты уверен, что это именно он?

— Его опознали. За шесть лет он не слишком изменился.

— Ты спятил, Борзак! Он не посмел бы появиться в Златограде.

— Однако он тут, и это надо использовать в наших интересах.

— Так, — Иган шумно вздохнул. — Значит, братец все же был прав. Опять какие-то секретные игры за моей спиной?

— Все, что я делаю, я делаю для блага моей новой родины, любезный князь. Ты так и будешь лежать без штанов?

— Мне снился чудесный сон, а ты все испортил. Но я не гневаюсь на тебя. Ты принес прекрасную новость. Я, кажется, знаю, как испортить настроение моему кузену Рореку.

— Тогда вставай, и начнем охоту, — начальник гвардии подхватил лежавшие у ложа штаны Игана и бросил их князю. — Приказ об аресте я уже подготовил. Надо соблюсти формальности, верно?

— Ты и впрямь собрался его арестовать? Или...

— Или, — ответил Борзак с нехорошей усмешкой. — Но ведь сиятельный князь не против?

— Нет, — ответил Иган, глядя на скомканную постель и вспоминая свой сон. — Сиятельный князь не против.

* * *

Переулок был темный и смрадный. Воняло мочой, кислым пивом, тухлой рыбой и заскорузлыми тряпками — непередаваемый запах нищеты и беспросветности. Верхние этажи ветхих деревянных домов нависали над переулком, и казалось, достаточно ветру подуть чуть сильнее, чтобы они обрушились на головы прохожих. С карнизов свисали какие-то грязные, застывшие на морозе тряпки. Хендрик шел мимо наваленных у домов куч отбросов и чувствовал взгляды настороженных глаз из окон — обитатели трущоб не могли понять, что понадобилось господину с мечом и в хорошей одежде в этой дыре, и это их пугало.

Нужный Хендрику дом находился в самом конце переулка. Покосившийся, грязный, дряхлый и безобразный, как нищий больной старик. Хендрик подошел к рассохшейся двери и толкнул ее. Дверь открылась, и рыцарь вошел в длинные темные сени с дощатыми стенами.

Темнота впереди сгустилась, обрела очертания человеческой фигуры.

— Чего надо? — Тощая, одетая в отрепья женщина неопределенного возраста, с испитым одутловатым лицом, встала у него на пути.

— Я ищу Рина Модовски, — сказал Хендрик.

— Дааааа? — протянула женщина. — И на кой тебе эта грязная свинья?

— Раз ищу, значит, нужен.

— А может, ты меня искал? — игриво спросила женщина. Шагнула вперед, подбоченилась, уперев кулак в бок. — С таким важным барином я бы прогулялась.

Хендрик ничего не ответил.

— Что, плоха для тебя? — Женщина улыбнулась беззубым ртом.

— Слишком хороша. Рин здесь живет?

— Ну, здесь. Наверху он. Позвать, что ли?

— Не надо, сам поднимусь, — Хендрик бросил женщине серебряную монету. — Иди, погуляй где-нибудь.

— Имперталь? — Женщина схватила монету и тут же засунула в рот. — Да ты и впрямь славный парень.

— Давай, топай отсюда, — поторопил Хендрик.

Он поднялся на второй этаж дома по скрипучей лестнице, осторожно отвел рукой ветхое, усыпанное крупными блохами одеяло, закрывающее дверной проем. В комнате был могильный холод. Мужчина, лежавший на широкой кровати, мало напоминал прежнего Рина Модовски. Трудно было поверить, что придворный астролог мог так опуститься. Но это был именно Рин.

— Вечер добрый, Рин, — сказал Хендрик, шагнув к кровати и убирая намет с лица.

Хозяин заворочался, наполнив и без того смрадную комнату вонью мочи и сивушного перегара.

— Что за... — промычал он и вдруг осекся. В тусклом свете масляной коптилки, горевшей на табурете в изголовье кровати, Хендрик хорошо разглядел, как помертвело лицо Рина.

— Вы?! — воскликнул он.

— Ты меня узнал, это хорошо, — сказал Хендрик — Не ты один записал меня в мертвецы. Но я жив, как видишь. И я вернулся.

— Нет, я не.... Это мне кажется! — человек, опомнившись от первого шока, изумленно разглядывал Хендрика. — Как изменился, но глаза все те же! Пресветлые боги, да разве...

— Мертвецы иногда возвращаются, Рин. Я сам видел тех, кто восстал из могил. Но я не упырь и не призрак. Хотя иногда мне кажется, что я уже пережил свою смерть тогда, шесть лет назад.

— Как ты... как вы меня нашли?

— Думал, что ты по-прежнему выпиваешь в корчме у Зарука, но ошибся. Потом искал тебя в Нижнем городе. Хозяин твоей бывшей лавки подсказал, где искать. Поначалу не хотел говорить, но два золотых развязали ему язык.

Рин молчал. Лицо его помертвело, тревожный огонек в глазах разгорался все больше и больше.

— Скверное у тебя настоящее, старик, — сказал Хендрик. — Не ожидал, что ты так опустишься.

— Думали, я на золоте и серебре ем и сплю? — Рин, казалось, начал приходить в себя. — Нет уж, ваша светлость. Погубили вы меня. Без вины пострадал я за вас, муками великими расплатился.

— Говоришь, страдал без вины?

— А вы как думали? — Рин нервно комкал в пальцах край одеяла. — Не моя в том вина, что вы тогда.... Под святой присягой готов подтвердить.

— Ни к чему мне твои присяги, Рин. И оправдания твои ни к чему. Не за тем я сюда пришел.

— А зачем тогда?

— Хочу знать, кто велел тебе это сделать.

— Сделать? Не я вас травил, ваша светлость. Несправедливо меня обвинили, без всяких доказательств. Без вины бросили в тюрьму, пытали, — Рин показал Хендрику правую руку: на ней не хватало двух пальцев, а на прочих не было ногтей. — Я отсидел пять с половиной лет в крепостной башне и каждый день ждал, что за мной придут, чтобы передать палачу. Не знаю, почему они меня, в конце концов, отпустили. Наверное, ваш батюшка, мир праху его, перед кончиной все же вспомнил, что я однажды спас его от смерти, и сжалился надо мной. Мне оставили жизнь, но лишили права заниматься моим делом. Отняли дом и лавку. Вот и я живу здесь, в этой...

— И заливаешь обиду на весь мир водкой?

— Поучать меня вздумали? — Рин злобно сверкнул глазами. — Не стоит, ваша светлость. Нет больше прежнего Рина. Как и прежнего Эндре.

— Понимаю, — Хендрик помолчал, пытаясь овладеть собой. — Но если это сделал не ты, тогда кто?

— Я не знаю, клянусь.

— Кто мог приготовить яд, как не магистр алхимии?

— Поверьте мне, это был не я. Самый умелый алхимик не сможет сварить этого адского снадобья, куда уж мне!

— Выходит, ты знаешь, что это за яд?

— Его называют Черным нектаром. Это страшное зелье, ваша светлость. Оно способно делать мертвое живым и живое мертвым.

— То есть, я превратился в нежить, в вампира — ты это хочешь сказать?

— Вы лучше меня можете ответить на этот вопрос, господин, — пролепетал Рин.

— Но это невозможно, — сказал Хендрик с нервной улыбкой, — я жив, понимаешь, жив! Я могу чувствовать боль, зной, холод, я не боюсь солнца, я не испытываю жажду крови, не превратился в чудовище; у меня нет когтей и клыков, и я не могу оборачиваться в волка или в летучую мышь. Я остался прежним, Рин, только...

— Что, ваша светлость?

— Я недавно приобрел вечного спутника, от которого не могу избавиться.

— О чем вы, ваша светлость?

— Неважно. Об этом поговорим позже. Ты, наверное, хочешь знать, как так получилось, что я выжил. Все благодаря гробовщикам. Это было в скудельнице, куда свозили трупы умерших от мора. И меня туда тоже отвезли. Подобрали на улице, куда меня вынесли убийцы, и отвезли. Хотели закопать в общей могиле. Мор был бы блестящим оправданием для любого злодейства. Подумаешь, еще одна смерть, еще один труп на улице! Но гробовщики увидели, что я еще жив. Я не мог говорить, почти ничего не видел, но я помню, как они удивленно переговаривались, таща меня обратно в телегу. А потом был врач из больницы для бедняков, той, что у часовни Всех Скорбящих. Он лечил меня, даже не зная, что со мной случилось. Думал, у меня моровая кишечная язва, как и у прочих его пациентов. Возился со мной, Рин. Я лежал на полу, на соломенной циновке, пропитанной моими испражнениями и гноем из покрывших меня бубонов, метался в жару и бредил, а он все равно пытался меня спасти. Но я выжил не потому, что он лечил меня. Просто однажды ночью я услышал голос, звучавший в моей голове. И голос этот сказал: 'Они думают, что ты умер. Но ты вернешься, я клянусь тебе. Ты войдешь в их дома и взглянешь в их полные ужаса глаза. И ты будешь не один. Верь мне, Эндре! Верь мне!' Вот что сказал мне голос. Сначала я подумал, что это продолжение бреда, который меня терзал. Но потом я почувствовал, что измучившая меня боль в кишках начинает стихать. Меня положили в повозку и куда-то повезли. Только после я начал осознавать, что к прежней жизни возврата не будет.

— Понимаю, — Рин робко протянул руку, будто хотел коснуться плеча Хендрика. — Вы сказали, что приобрели спутника. Кто он?

— Я не знаю. Это дух, который поселился во мне. Я назвал его Мгла, и он принял это имя. Вот и скажи мне, кто я на самом деле — Эндре, сын великого герцога Маларда Кревелогского и Марты Детцен, или Мгла?

— Этот дух чего-то требует от вас?

— Иногда, — усмехнулся Хендрик. — Он открылся мне в деревенской гостинице, где наемники издевались над корчмарем и его дочками. Я испытал удовольствие, восстанавливая справедливость. Вероятно, ему это понравилось.

— Вы перебили наемников?

— Да. С тех пор я знаю, что Мгла живет во мне, но мне кажется, что впервые этот дух приходил ко мне в те часы, когда я корчился от боли на загаженных циновках в лазарете Всех Скорбящих. Это ведь безумие, Рин?

— Вы можете мне рассказать что-нибудь еще о вашем...эээ... спутнике?

— Он оживает в моем сознании в минуты волнения, страха или душевных переживаний. Иногда он разговаривает со мной просто так, иногда я просто чувствую его присутствие; у меня возникает ощущение, что он стоит за моей спиной и ждет, когда я обернусь и заговорю с ним.

— Он никогда не заговаривает с вами первым?

— Очень редко.

— У него есть облик? Вы можете его описать?

— Нет. Я потому и назвал его Мглой, что он не имеет обличья. Он просто тень, но он вполне материален.

— Вы хотите избавиться от него, господин?

— Я хочу стать самим собой, Рин, — Хендрик глубоко вздохнул, губы у него задрожали. — Я хочу вернуться в те времена, когда я был принцем Эндре.

— Он знал, кого ему выбирать.

— Почему ты так решил?

— Смею ли я, господин?

— Говори! Выкладывай!

— Сейчас, я только немного полечусь, с вашего позволения.

Хендрик молча наблюдал, как бывший астролог короля Маларда вытащил из-под кровати захватанную бутылку с какой-то желтоватой мутной жидкостью, с хрипом выдохнул воздух, и жадно, горячечно, стуча зубами о горлышко, сделал несколько глотков из бутылки. Закашлялся, пустив в сторону гостя волну сивушной вони, зажал рот краем одеяла, будто боялся, что его вырвет.

— Я был астрологом, ваша светлость, — начал он, отдышавшись, — Я составлял ваш гороскоп. Там было сказано...

— Что? Что именно?

— Что вы прольете кровь своих братьев, ваша светлость.

— Не хочешь ли ты сказать, что это отец приказал убить меня?

— Нет! Нет! Его светлость герцог Малард любил вас, хоть вы и были бастардом.

— Но своих сыновей он любил больше, верно?

— Милорд, поверьте мне, ваш отец не мог бы отдать такого чудовищного приказа! Он не стал бы убивать собственного сына.

— Кто еще знал о гороскопе, Рин?

— Никто. Только я и ваш отец.

— И мои братья, не так ли?

Рин хотел ответить, но не смог — и молча кивнул.

— Значит, вот оно в чем, мое проклятие, — прошептал Хендрик. — Но почему этот демон выбрал именно меня? И как мне избавиться от него?

— Разделить вас можно лишь одним способом — убить одного из вас. Но смерть Мглы неизбежно приведет к вашей гибели, господин, и наоборот.

— Вот видишь, — меланхолически сказал молчавший до сих пор Мгла. — Я же говорил тебе.

— Значит, навсегда, — прошептал Хендрик. — Что ж, другого ответа я не ждал. Наверное, я напрасно пришел сюда.

— Нет, вы правильно сделали, мой принц! — с пьяным воодушевлением выпалил Рин. — Вы же убедились, что я невиновен, да? Я же невиновен, вы же это увидели.

— Я увидел, — сказал Хендрик и, помолчав, добавил: — Мгла нет.

Лязгнул выхваченный из ножен бастард, описал короткую дугу, и обезглавленное тело Рина повалилось на пол. Голова с остановившимися удивленными глазами откатилась в угол. Хендрик переступил через быстро растекающуюся по грязному полу кровь и вышел в коридор.

— Вот еще одна жертва, — сказал он, вкладывая клинок в ножны. — Все больше крови, все меньше смысла во всем.

— Он лгал, — прозвучал в его сознании знакомый голос. — Это он подмешал яд в твою пищу в тот вечер. Больше некому.

— С чего ты решил?

— Он все знает о яде, которым ты был отравлен. Задай себе вопрос — откуда?

— Теперь я не узнаю, кто за этим стоит.

— Он не сказал бы тебе этого в любом случае. Ищи другую нить. Но она приведет тебя к Кассиусу Абдарко, я в этом не сомневаюсь.

— Я не должен был убивать. Они найдут труп Модовски и сразу поймут, кто и за что его убил.

— Посмотрим, — отозвался Мгла.

Хендрик покачал головой и поспешно направился к входной двери.

* * *

Братья Цырики были в таверне. Все четверо. Старший, Прича Цырик, сидел у горящего очага с кружкой в руке и тупо смотрел на огонь, его братья Мариан, Тума и Колыч сидели за столом и наворачивали чечевичную похлебку и свиные ребрышки, запивая их темным пивом. Борзак окинул взглядом зал таверны, убедился, что посторонних тут нет, и направился к Цырику-старшему.

— Все готово, — сказал он. — Пора начать работать.

— Хотелось бы на денежки взглянуть, вашбродь, — сказал Цырик-старший.

Борзак презрительно улыбнулся и, выпростав руку из-под длинного плаща, бросил к ногам головореза кошелек. Цырик поднял кошелек, прикинул вес, раскрыл и высыпал его содержимое на ладонь.

— Сто имперталей, как договаривались, — сказал Борзак. — И вот еще что: когда прикончите парня, бросьте рядом с телом вот это, — Начальник гвардии короля Игана подал Цырику-старшему свернутый в трубку лист пергамента с печатью.

— Посланьице? — Цырик показал в широкой улыбке длинные и желтые как у мерина зубы. — Приговор никак?

— Не твое дело. И помни: все должно выглядеть как обычное нападение уличных грабителей.

— Не учи ученого, вашбродь. Прича Цырик свое дело знает, еще тебя научит.

— Вот и научи. Хватит жрать, а то гляди, уйдет он.

— Не уйдет, — уверенно сказал бандит. — Мои хлопцы нашли его, теперича за ним следят, коли надо, всю ночь будут за ним хвостом ходить. А нам перед веселыми танцами подкрепиться надобно.

— Хорошо. Утром я жду от тебя хороших известий. И помни, если упустите ублюдка, вам не жить. Всех четверых на плаху отправлю.

Цырик-старший только криво улыбнулся. Мариан, услышав последние слова Борзака, хмуро посмотрел на него. Прочие и вовсе никак не отреагировали: они так усердно поглощали печеные ребрышки, что только зубы на костях скрипели.

— Быдло проклятое! — прошептал Борзак и вышел из таверны. Здесь его ждали два охранника, вооруженных арбалетами.

— Вошь тонконогая! — сказал Цырик-старший, едва начальник королевской гвардии вышел из таверны. — Вот по чей глотке мой кинжал тоскует. Однако пора нам, браточки. Поднимайтесь, собирайтесь, пойдем работу нашу делать, покуда не рассвело.

— Мою долю давай, — сказал один из братьев

— Это успеется. Денежки потом поделим, по совести. И помните, сукины дети, коли проболтаетесь остальным, сколько Борзак нам на самом деле заплатил, я вашу долю на всех поделю. Так что языком не болтать.

Братья, наконец, обглодали все мясо с ребрышек и дружно смыли его дальше в утробу огромными глотками пива. Потом все четверо вышли из корчмы в морозную ночь, пряча под овчинными плащами самострелы и мех с водкой для остальных членов шайки. И для себя, любимых, разумеется.

* * *

Переулок был пуст. Но чувство близкой опасности захватило Хендрика, едва он вышел из дома.

— Трое за углом справа от нас, еще двое за углом, — сказал Мгла. — Еще четверо в доме напротив.

— Понял, — ответил Хендрик и вытянул из ножен меч.

Движение в окнах противоположного дома он не увидел, а почувствовал, сразу прянул назад, за открытую дверь ближнего дома — и вовремя. Арбалетные болты с глухим стуком ударили в дверь, пробив ее насквозь.

— Убивай! — заорало сразу несколько голосов, и в переулке заметались черные тени.

— Идиоты, — засмеялся Мгла.

Брошенная Хендриком бомба осветила весь переулок. Ослепленные этой вспышкой убийцы умерли быстро и бесславно, как и полагается умирать уличным бандитам, выбравшим себе жертву не по зубам. К резкой вони пороховой гари в переулке быстро начал примешиваться сладковатый запах крови.

— Еще трое, — заметил Мгла.

Хендрик метнулся навстречу черным силуэтам, появившимся из темноты между домами. Увернулся от моргенштерна, опускавшегося ему на голову, ответил точно и молниеносно — бандит выронил моргенштерн, хрипя, осел в лужу, украсив грязную стену кровавым выплеском. Мигом позже меч Хендрика с хрустом врубился в череп второго бандита: выдернув клинок, рыцарь обрушил его на третьего, и тот завопил от боли. Хендрик оборвал этот вопль новым ударом.

— Сзади! — взвизгнул Мгла, но было уже поздно. Арбалетная стрела ударила Хендрика в спину, левую сторону тела обожгла страшная боль. Еще три фигуры, вопя и сквернословя, бросились к нему с разных сторон, размахивая кинжалами и чеканами.

Цырик-старший (это он стрелял из самострела) был уверен, что его выстрел оказался для клиента смертельным. Но вот когда головорез вместе с братьями подбежал к ошеломленному рыцарю, чтобы добить его и закончить работу, парень повернулся, глянул разбойнику прямо в лицо, и у Цырика сразу отказали ноги.

Он увидел глаза неизвестного. Они горели в темноте красным пламенем.

Эти огненные глаза Цырик уже никак не мог объяснить. Да и не успел даже поискать объяснение, лишь испугался искренне и в последний раз в жизни. Удар меча рассек ему горло от уха до уха, и лучший наемный убийца Златограда отправился в ад с твердым убеждением, что убил его демон, а не человек. Мариан, которого кровь старшего брата окатила горячим дождем, неловко взмахнул чеканом, но демон опередил его — и распорол живот колющим выпадом. Колыч Цырик отправился за братьями, получив удар по шее, который почти отделил его голову от тела. Последний из братьев-убийц, Тума, с воплями ужаса бросился наутек. Хендрик не стал его догонять, просто размахнулся и кинул клевец вслед убегающему. Острый стальной клюв, ударив в затылок, пробил шею насквозь, вышиб зубы и на ладонь вышел изо рта.

Придерживая левую руку, парализованную ударом болта, Хендрик доковылял до вздрагивающего тела и, охнув от боли, выдернул из убитого клевец.

— Надо уходить, — сказал Мгла. — Я чувствую, это был не последний.

— Я не могу сражаться, — ответил Хендрик.

— Пустяки, всего лишь ушиб. Могло быть и хуже. Давай вверх по улице, пока стража не набежала.

Хендрик огляделся. Переулок по-прежнему был пуст, лишь где-то неподалеку заходились яростным лаем собаки, почувствовавшие наполнивший предутренний воздух запах пролитой крови. Вышедшая из-за туч луна освещала трупы, черными кучами разбросанные на грязном снегу. Нависшие над переулком дома казались испуганными свидетелями яростной скоротечной схватки, закрывшими окна-глаза ладонями ставен. Но это не значит, что их обитатели не смогут описать страже человека, убившего на их глазах менее чем за полминуты девять человек.

Его план провалился. Он хотел узнать у Модовски правду — и убил его. Кассиус Абдарко пока для него недосягаем. И потому надо бежать из города. Чем быстрее, тем лучше.

— Проклятье! — сказал Мгла.

Улица впереди озарилась золотистой вспышкой, и между домами заискрилась призрачная сеть кармической ловушки. Вторая вспышка будто обожгла ему спину — новая ловушка отрезала ему путь к отступлению.

— А вот и еще один принц крови! — сказал насмешливый голос с едва заметным акцентом. Закутанная в темный плащ фигура вышла из-за угла и встала неподвижно в самом центре ловушки, перегородившей улицу. — Добро пожаловать домой, принц Эндре! Или мне называть тебя просто Хендрик фон Эшер?

— Кто ты такой? — Хендрик впервые за много лет почувствовал настоящий страх.

— Я Лениус Борзак, личный телохранитель князя Игана и великий заклинатель Серого Братства. Быстро нам удалось тебя найти, не так ли?

— Что тебе от меня нужно?

— О, у меня очень много вопросов! Но прежде позволь предупредить тебя — я тут не один. Мои люди окружили этот квартал, и тебе не уйти.

— Я не совершал никаких преступлений.

— Ошибаешься. Ты приехал в этот город, и это уже преступление. На что ты надеялся, Эндре? Что годы так изменили твое лицо, что капитан Форджак, люди которого охраняли городские ворота в день твоего приезда, не узнает тебя? Что нас обманут твой глаббенбергский акцент и щит с чужим гербом? Ты убил Рина Модовски и мирных обывателей, но это так, мелочи, милые пустяки, о которых и говорить не стоит, хотя и за них тебе грозит виселица.

— А что же не пустяки?

— Ты выжил, хотя должен был умереть шесть лет назад — и это твое первое преступление. Ты одержим демоном — и это второе преступление. Ты приехал мстить — и это третье преступление. Налицо попытка убить законного государя и узурпировать власть при помощи демонских сил...

— Насчет мирных обывателей. Это ты их подослал?

— Ты убил их — прочее неважно. Они сыграли свою роль, так что не стоит о них говорить.

— У меня тоже много вопросов, инквизитор, — Эндре попятился, потому что страшная золотистая сетка подбиралась к нему все ближе и ближе. — Я хочу знать, что со мной случилось.

— Представления не имею. Наверное, ты умер и стал упырем.

— Нет. Правду знает один человек — Кассиус Абдарко. Я хочу говорить с ним.

— Полагаешь, монсиньор Абдарко станет тратить время на такого червя, как ты? Что истинный Серый брат станет говорить с нежитью?

— Это вы отравили меня шесть лет назад!

— Я тебя не травил. Само слово 'отравление' применительно к тебе звучит неверно. Если тебе станет от этого легче, могу сообщить, что те, кто превратил тебя в ходячую обитель злого духа, уже ответили за совершенный ими поступок. Остался только ты, мертвый бастард.

— Я не мертвец. Я живой человек.

— Однако ты боишься кармической ловушки, верно? То есть, не ты, а тварь, которая поселилась в твоем теле. Что ж, она правильно боится. Твой демон не поможет тебе справиться со мной.

— А если я попробую? — Хендрик вытянул из ножен меч. — Если я мертвец, как ты говоришь, мне нечего бояться смерти.

— Я думал, ты умнее, — ответил Борзак и широко раскинул руки, будто хотел обнять Хендрика. — Никто не говорит о твоей смерти. А вот дух, живущий в тебе, может помешать планам братства. Во славу Божью!

Призрачная сеть взметнулась в воздух и опутала Хендрика, сбив с ног в уличную грязь. Световая паутина стянула руки и ноги, невидимые магические щупальца вошли в тело, срастаясь с нервами и рождая чудовищную, непередаваемую боль. В меркнущем сознании возник и оборвался вопль Мглы. Магическая энергия ловушки наполнила кости, выворачивая их из суставов, раздодрала внутренности, превратила в крутой кипяток кровь в сосудах, уничтожая тело, чтобы окончательно запутать в чародейской сети поселившийся в нем дух.

Борзак и сам ощутил эту великую очищающую боль. Он наслаждался тем, как бьется в корчах Хендрик фон Эшер, с упоением бичевал его волнами лучистой энергии. Страдание Хендрика так захватило его, что болезненный удар в спину и внезапно возникшую сильную слабость он воспринял как побочный эффект творимого им экзорцизма. А потом вдруг он понял, что лежит ничком на земле, в грязном снегу, пахнущем мочой и смертью.

Он попытался встать, но тут сознание его разлетелось тысячами алых осколков по всей улице. Кармическая ловушка полыхнула огнем и исчезла. Хендрик, освободившись из страшной световой паутины, судорожно хватал ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание.

Черная фигура легко спрыгнула с крыши двухэтажного дома, склонилась над трупом Борзака, выдернула из его разбитой головы стальную арбалетную стрелу и приблизилась к Хендрику.

— Живой? — спросила тень женским голосом. — Встать сможешь?

Хендрик замотал головой, приподнялся на локте — и вновь опрокинулся в грязь. Ног своих он не чувствовал, красная пелена в глазах мешала рассмотреть спасительницу.

— Жестоко он тебя, — сказала женщина. — Вот значит что такое экзорцизм.

— Помоги мне... встать.

— Ну вот, — с удовлетворением в голосе сказала незнакомка, когда Хендрик поднялся и встал, опершись рукой на стену. — Кажется, ты в порядке. Я не опоздала.

— Меня будто... раскаленным железом резали.

— Я убила мага. И его спутников тоже. Вообще-то, сначала я хотела убить тебя. Но я подслушала ваш разговор и поняла, что происходит.

— Я... тебя не понимаю.

— И не надо. Мы все обсудим потом. А сейчас надо убираться отсюда, пока стража или Серые братья не появились. Ты так орал, что они скоро будут здесь.

— Проклятье! — Хендрик в изумлении понял, что знает свою спасительницу. — Это же ты, девушка из таверны, с которой я вчера разговаривал!

— Кайлани де Обри. Очухался?

— Ноги будто не мои, — Хендрик попытался улыбнуться. — Меня все хотят убить, даже ты.

— И на то есть причины. Но обо всем позже поговорим. Идем, нам надо торопиться!

— Мне надо забрать моего коня.

— Спятил? На постоялом дворе тебя наверняка ждут. Есть только один безопасный путь, через городскую канализацию.

— Почему ты спасла меня?

— Я все объясню, но не сейчас, — девушка ловко и сноровисто взвела тетиву арбалета рычагом, вложила стрелу в канавку. — Ты нарушил все мои планы, поэтому делай, что говорю. Быстро!

* * *

Иган слушал своего человека молча, положив ладони рук на стол и полузакрыв глаза. Он ни разу не перебил рассказчика.

— Все-таки он ушел, — сказал князь, когда Рескул закончил. — Ушел, будь он проклят. И ему помогли. Кто ему помог?

— Никто этого не знает, твоя милость, — ответил Рескул. — Лорд Борзак был убит стрелой в затылок. И его люди тоже были убиты из арбалета. А тех, кого Борзак нанял для разговора с вашим братом, изрубили мечом.

— Значит, наш сиятельный братец был не один. В Златограде орудует целая шайка, ты это хочешь сказать?

— Я разберусь с этим, твоя милость.

— Уж разберись, — Иган сверкнул глазами из-под приспущенных век. — Но мне все это не нравится, Рескул. Мне вообще не нравится мысль о том, что мои враги все еще ходят по земле.

— Я найду Эндре, твоя милость. Позволите удалиться?

— Постой, — Иган встал, сделал несколько шагов по кабинету. — Я все думаю о том, куда мог сбежать ублюдок. В городе, насколько я знаю, ему негде укрыться.

— Полиция и городская стража подняты по тревоге, мой принц. Серые Братья прочесывают город. Любой чужак у нас под подозрением. Все ворота заперты, если принц Эндре в городе, ему никуда не скрыться. Рано или поздно мы его найдем.

— А если он уже сбежал? Давай подумаем, что мог сделать принц Эндре после того, как расправился с Борзаком, — Иган почесал кончиком пальца нос, тяжело посмотрел на телохранителя. — До меня ему не добраться, это он понимает. Никто не проникнет в Градец — даже герой, способный в одиночку изрубить девять человек и расправиться с магами-охотниками из Серого Братства. Слишком сильная охрана, слишком большой риск. А вот к нашему любимому брату Рореку пробраться легче, ты не находишь?

— Твоя милость считает, что бастард мог отправиться к князю Трогорскому?

— Так ли это сложно угадать, любезный друг Рескул? — Иган развел руками. — Пошевели мозгами: что бы ты сделал на его месте? Если нельзя убить одного брата, надо найти способ убить другого. Лесная усадьба Рорека почти не охраняется, там полтора десятка челяди и несколько керлов, которых легко застать врасплох. Что они для бастарда и его подручных, если они смогли справиться с Серыми Братьями?

— Но для чего ему убивать лорда Рорека?

— Месть, мой друг. Сладкая, кровавая, долгожданная. Месть, которую он лелеял шесть лет.

— Полагаете, его не остановят то, что поместье вместе с вашим кузеном будут его жена и двое несовершеннолетних детей?

— Они все умрут, Рескул, — ответил Иган с хищной улыбкой. — Сердце бастарда жаждет крови. Он как бешеный пес, сорвавшийся с цепи, понимаешь?

— Конечно, твоя милость.

— Мне будет очень горько узнать о том, что пролилась священная кровь моего дома. Но ведь она неминуемо прольется. Этого демона ничто не остановит.

— Я сегодня же отправлюсь на север. Сколько людей мне взять с собой?

— Десять, полагаю, будет достаточно. Возьми наемников из новеньких, заплати им задаток, а потом, когда все закончится... Ты знаешь, что тебе делать, мой друг. Помни, что у тебя двое суток. Выборщики должны получить известие о трагедии в Лесной усадьбе еще до начала Большого совета.

Рескул только поклонился. За двенадцать лет службы принцу Игану он научился правильно понимать все желания своего господина и исполнять их в лучшем виде. Именно так, как пожелал Иган Свирский.

— Помощь прибудет слишком поздно, — с нехорошим блеском в глазах продолжал князь Свирский. — Мы не сможем помешать Эндре убить моего кузена и его семью. Появление этого призрака — просто дар Божий. А потом, когда я стану великим герцогом, мы найдем его, Рескул. И попробуем доказать всему миру, что люди иногда умирают дважды. Думаю, у нас все получится. Разрешаем удалиться...

Глава 4

Они шли весь остаток ночи.

Пробирались по душным туннелям златоградской клоаки, перегороженной ржавыми железными решетками, полной зловонных испарений и кишащей крысами и здоровенными мокрицами. Но девушка вела себя очень уверенно. С ловкостью заправского вора отпирала отмычками древние закостеневшие от ржавчины замки на решетках и не вопила при виде крысы, выскакивающей из-за угла прямо под ноги. Время от времени Кайлани запускала руку в сумку на поясе и посыпала землю слабо искрящимся в свете факела порошком. Эндре понял — так она сбивала со следа возможную погоню.

Он несколько раз пытался заговорить с ней, объясниться, но девушка ему не отвечала, лишь велела следовать за ней и не болтать. Ее сосредоточенное милое личико, озабоченно сдвинутые бровки и решительная суетливость в конце концов начали забавлять рыцаря.

— Очень мила, — сказал ему Мгла. — Боевая девчонка. И еще, она магичка, я это чувствую. Присмотрись, Эндре, она была бы тебе хорошей парой.

Наконец, петляния по вонючим туннелям закончились. Кайлани привела рыцаря к последней решетке, перекрывавший выход к реке. Эндре с наслаждением вдохнул морозный утренний воздух и подумал, что теперь, пожалуй, можно поговорить о том, что не давало ему покоя всю дорогу.

Девушка тем временем сбежала по откосу вниз, к реке. Встала у кромки льда, набрала в пригоршни снега и начала отчищать от канализационной грязи свою одежду из тонкого отлично выделанного нубука.

— Теперь объяснишь, в чем дело? — спросил Эндре, подойдя к ней.

— Дело в том, что мы выбрались из города и пока в безопасности, — ответила девушка, не глядя на бастарда.

— Это я уже понял. Кто ты такая и почему спасла меня?

— Этого я тебе толком не смогу объяснить.

— Вот как? — Эндре был удивлен. — Ты убила Серых Братьев и вытащила меня из кармической ловушки, и не можешь объяснить причину своего поведения? Или я тебе так понравился, что ты решила ради меня нарушить закон?

— Ты знаешь ответ не хуже меня.

— Ты говорила, что хотела убить меня.

— Именно так, — Кайлани все же подняла свои удивительные лиловые глаза на Эндре. — Я поняла, кто ты такой еще там, в корчме. Но ты вел себя так странно, что я только решила последить за тобой. Будь у меня приказ Наставника тебя ликвидировать, ты бы не ушел.

— В чем же я перед тобой провинился?

— Ты нежить. От тебя исходит эманация Черного нектара.

— Нежить? — Эндре усмехнулся. Спокойно, ни говоря ни слова, снял перчатки, задрал левый рукав кольчуги и дублета, вытащил из-за пояса кинжал и полоснул себя по предплечью. Из ранки потекла кровь, капая на снег. — Разве у вампиров может течь кровь, Кайлани? Разве они чувствуют боль?

— Ты очень мало знаешь о тварях из темноты, — с вызовом сказала девушка, продолжая очищать от грязи свои сапоги. — Впрочем, ты еще и собственную природу не познал, как следует.

— Так помоги мне ее познать.

— Я не смогу тебе всего рассказать в подробностях, как надо. Тебе нужно встретиться с Варнаком.

— Варнаком? Кто он?

— Тот, кто решит твою судьбу, — Кайлани, наконец, закончила с одеждой. — Пошли.

— Куда мы идем?

— Ты идешь со мной. И не вздумай дурить, рыцарь, я этого не люблю.

— Понятно, — Эндре вздохнул и уселся на поваленную сосну, торчавшую из снега. — Никуда я с тобой не пойду, лапочка, пока ты мне всего не объяснишь.

— Не пойдешь? — Девушка схватилась за арбалет. Самому обученному стрелку требуется время, чтобы зарядить рычажный арбалет — Кайлани зарядила его за пару мгновений. А потом она вскинула оружие и тихо сказала: — Не зли меня.

— Иди к черту, — сказал Эндре. — И перестань изображать из себя крутую арбалетчицу. Никуда я не пойду, я сказал. Или ты все объяснишь мне сейчас и здесь, или можешь убить меня. Только непонятно, на хрена меня перед этим стоило спасать. Могла бы оставить меня корчиться в кармической ловушке этого ублюдка.

— Считаю до пяти, — сказала Кайлани, не опуская оружие. — Раз, два...

— Ты даже не спросила как меня зовут. Или убивать человека, не зная его имени, легче?

— Что из того, что я буду знать твое имя?

— Я же твое знаю.

— Ладно, кто ты такой?

— Принц Эндре Детцен, сын великого герцога Маларда и мещанки Марты Детцен из Губерова.

— Значит, я не ошиблась, приняв тебя за принца крови. Маг называл тебя Эндре. Но настоящий Эндре умер шесть лет назад.

— Ты же сама сказала мне, что я нежить. Значит, я восстал из мертвых.

— Я слышала, как пленивший тебя маг называл еще и другое имя.

— Верно, я назвался Хендриком фон Эшером из Глаббенберга. А ты бы что сделала на моем месте? Назваться в Златограде настоящим именем, да еще в канун выборов герцога — это все равно, что выйти на стрельбище для лучников и нарисовать на лбу мишень.

— Зачем ты приехал в Златоград?

— Так сложились обстоятельства. Пять лет я считал себя Хендриком фон Эшером и ничего не помнил о своей прошлой жизни. Спокойно жил в Глаббенберге. Ухаживал за старым отцом, вел хозяйство, охотился, устраивал дружеские пиры, упражнялся с оружием, а по праздникам танцевал с хорошенькими крестьянками у костров. И все было отлично. Никто не называл меня нежитью и вампиром. Но потом со мной случились кое-какие вещи, и я вспомнил, кто я на самом деле. Я приехал в Златоград, чтобы отыскать начало истории, а если повезет — еще и человека, который может мне многое объяснить. Оказывается, что этот человек стал моим злейшим врагом. А может быть, всегда был им.

— Кассиус Абдарко?

— Да. Я попал в ловушку. В Златограде меня уже ждали и совсем не те, кого бы я хотел встретить.

— Ты убил астролога.

— Убил. Но это был секундный порыв. Я не хотел его убивать.

— Ты говорил, что кто-то может тебе помочь.

— Да, — Эндре помолчал: ему очень не хотелось рассказывать этой сердитой девице о Мгле, но, похоже, выбора у него нет. — Видишь ли, шесть лет назад я действительно умер. Меня опоили ядом, который называется Черный нектар.

— Это я знаю. Дальше.

— Но со мной случилось что-то странное. Когда я умирал, в мое тело вошел дух. Я называю его Мгла.

— Демон, ты хочешь сказать?

— Я не знаю, кто он. Скажу только, что он никогда не требует от меня совершать зло. Он всегда помогает мне. Например, предупреждает об опасности. Или дает хорошие умные советы.

— Ты просто сумасшедший.

— Вот это я и хотел узнать. Я думал встретиться с Кассиусом Абдарко, которого знал еще в той, прошлой жизни. Рассчитывал взять его за шиворот покрепче и... Но все пошло совсем не так, как я планировал.

— Значит, ты одержимый? Я с самого начала почувствовала, что с тобой что-то не так.

— Теперь ты все знаешь. Я представился. А теперь жду твоего рассказа. И побыстрее, становится холодно.

— Ты странный. Мертвец, чувствующий холод — ха! — Кайлани все же опустила арбалет. — Ладно, черт с тобой. Я Охотница Митары. Слышал когда-нибудь об Охотниках Митары?

— Приходилось. Вы истребляете нечисть, верно?

— Ага.

— Так вы поклоняетесь языческой богине?

— Ты ничего о нас не знаешь! — Кайлани сердито сверкнула глазами. — Митара — одно из воплощений Богини-Матери, заступницы за весь человеческий род. В этом своем воплощении Богиня-Мать сражается с Нежизнью, и мы ее слуги.

— Я не силен в вопросах веры, — ответил Эндре. — Однако мне известно, что Митара и ее сестра Хадрив до сих пор почитаются в земле Йор и в Хагристе, и хоть Серые Братья пытаются искоренить этот поклонение, но народ крепко держится за старые суеверия. Ты что, оттуда родом?

— Нет, мой отец вестриец, а мать полукровка — я же говорила тебе, что моя бабушка была сидкой из Эари. А какое это имеет значение?

— Да никакого. Просто спросил.

— Сейчас не обо мне речь, а о тебе.

— Итак, ты Охотница. Тебя послали убить меня?

— Нет, я оказалась в Златограде случайно. Мой напарник Варнак отправился на юг, на Грейское побережье, а мне велел ждать его в Златограде. И тут появился ты. Поговорив с тобой, я почувствовала от тебя эманацию смерти и решила убить тебя, — Кайлани сказала это таким тоном, словно: 'Я решила пригласить тебя на чашку чая', — но сначала хотела убедиться, что ты действительно вампир. Я стала следить за тобой. А потом поняла, что за тобой охотятся Серые Братья, и мне стало интересно.

— Так интересно, что ты вышибла мозги из заклинателя Братства и его людей, чтобы меня спасти?

— Верно. Но я об этом не жалею. Серые Братья наши враги.

— Конечно. Ведь в их глазах вы язычники, почитатели Митары и слуги Темного.

— Ты ничего не знаешь. На самом деле это Серые Братья давно уже служат Тьме и творят великое зло.

— Кто бы сомневался?

— Оставь свою дурацкую иронию и послушай, что я скажу. Черный нектар, которым тебя отравили, мог быть только у Серых Братьев. Они знают о нем и ищут по всему миру оставшиеся от волшебника Маро образцы эликсира. Может быть, даже сами научились его приготавливать.

— Откуда ты это знаешь?

— Так говорили Наставники. Серые братья совсем не те, за кого они себя выдают. Их чернокнижие противно богам. Если хочешь знать больше, тебе следует спросить у них.

— И зачем церкви это нужно? На кой дьявол им создавать вампиров и травить таких, как я?

— На этот вопрос я не смогу тебе ответить. Спроси Наставников.

— Хорошо, вот теперь я кое-что начинаю понимать, — Эндре встал с поваленного дерева, стряхнул с плаща снег. — Уже совсем рассвело. Мы на этом пустынном берегу заметны за полмили. Что будем делать дальше, Кайлани?

— Я же сказала, ты пойдешь со мной.

— И куда мы пойдем?

— Я пошлю весточку Варнаку, и он будет ждать нас. Ты поговоришь с ним. Пусть он решит твою судьбу, рыцарь Эндре.

— Хорошо, ты меня убедила. Однако я, хоть и мертвец, но проголодался. И поспать бы не мешало хотя бы часика три-четыре. Так что давай поищем, где бы нам отдохнуть и поесть. А потом будем решать мою судьбу, если тебе так этого хочется.

* * *

Ярре чувствовал себя совершенно счастливым. Таким счастливым, что плакать хотелось. Тело его становилось крепким и сильным, смертельная болезнь забылась, как дурной сон. Проснувшись поутру, он становился на колени на медвежью шкуру у очага и молился древним богам, пославшим ему исцеление. А потом Ярре шел работать — колол дрова во дворе, убирал навоз за коровами Бьерана, таскал воду из колодца, — и наслаждался силой здорового тела, той живой силой, которая, казалось, навсегда оставила его в печальной памяти дни болезни. Когда же Дух Леса сказал ему, что и Йорен пошла на поправку и скоро будет совсем здорова, Ярре не смог удержать захвативших его чувств и расплакался.

— Господин, — говорил он сквозь всхлипывания, — я даже не знаю, как мне теперь отблагодарить вас! Вы столько... столько для меня сделали!

— Мне не нужна твоя благодарность, — ответил Бьеран, потрепав парня за плечо. — Но этой земле ты нужен, мальчик. Я думаю, пришло нам время поговорить о деле.

Бьеран привел юношу в дом, велел сесть за стол. Открыл длинный ларь в углу и извлек из него аккуратный сверток в сажень длиной. Ярре ахнул, когда старик развернул тонкую промасленную оленью шкуру — внутри был великолепный длинный лук из красного вендаланского кедра, мечта любого лучника. Здесь же был колчан из твердой кожи, полный отличных стрел.

— Вот, смотри, — Бьеран взял лук в одну руку, а тетиву, свернутую кольцом, в другую. — Это Бьоркост, Березовая Ветвь, древний лук, некогда принадлежавший великому охотнику Мартису, первому из слуг Митары. Сам Торун, бог-оружейник, смастерил этот лук из древесины священного кедра Деорада, росшего в лесах Вартхейма, Обители Светлых. Я хранил его много лет в надежде, что однажды смогу передать его в достойные руки. Но люди измельчали, были слишком одержимы собственными страстями и ничтожными желаниями, и я не находил того, кто был готов забыть о своем горе и помогать другим. Хвала богам, я встретил тебя. Этот лук твой. Натяни его.

Ярре, не веря своему счастью, взял лук, с трепетом ощутил гладкость ламинированного дерева. Лук был очень тугой, но Ярре без особого труда натянул тетиву, попробовал ее пальцами. Тетива издала низкий вибрирующий звук. Бьеран одобрительно кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Бьоркост обладает собственной душой, и он принял тебя, как хозяина. Владей им на страх Темным.

— Это очень ценный дар, господин. Достоин ли я?

— Будущее покажет. Если ты изменишь себе и начнешь ходить кривыми путями, ты потеряешь доверие Бьоркоста и погибнешь, а лук вернется обратно в этот ларь. Но я надеюсь, что не ошибся в тебе. Возьми стрелы, и давай выйдем из дома.

Ярре взял колчан со стрелами, оперенными соколиным пером и последовал за стариком.

— Видишь вон ту березу на краю поляны? — спросил Бьеран, показав на тонкое молодое деревце в тридцати шагах от хижины. — Пусти в нее пять стрел подряд и сделай это быстро. Хочу посмотреть, как ты стреляешь.

Ярре повесил колчан за спину, встал в стойку, вскинул лук и быстро послал стрелы в цель, наслаждаясь тем, как легко дается ему каждый выстрел. Все стрелы попали в ствол березы. Бьеран одобрительно хмыкнул. Проваливаясь в снег, он подошел к дереву, выдернул стрелы и провел ладонью по стволу березы. Пробоины от стрел в древесине немедленно затянулись.

— Да, я не ошибся в тебе, — сказал он, вернувшись к Ярре и подавая ему стрелы. — Ты хороший лучник. Твое искусство пригодится в грядущем сражении.

— Сражение? Какое сражение?

— Оно будет скоро, Ярре Кристерсон. Последняя битва с Темными.

— Вы говорите загадками, господин.

— Прежде, чем объяснить тебе суть происходящего, хочу спросить тебя, парень — знаешь ли ты, что такое страх?

— Мне трудно сказать 'да' и трудно сказать 'нет', — подумав, ответил Ярре. — Мне было страшно, когда мы сражались с бандитами в Приграничье. Когда мне сказали, что жить мне осталось не больше года, я почувствовал, что ноги у меня отказали, и я не могу сделать даже шаг. И мне было страшно, когда течение утаскивало меня под лед, и я не мог дышать, потому что вода залила мне легкие. Наверное, я знаю, что такое страх.

— Тогда поставлю вопрос по-другому: готов ли ты посмотреть в глазницы самой гибельной, самой непроглядной Тьмы и при этом не испугаться, не отступить?

— Я... я не знаю, — Ярре опустил пылающее лицо. — Мне хочется сказать 'Да', но я боюсь, что вы, господин, примете меня за хвастуна.

— И это верно. Хотел бы я побольше узнать тебя, но, увы, надо спешить. Близок конец времен.

— Мы все погибнем?

— Сотни лет люди ищут способ обрести вечную жизнь, — сказал Бьеран. — Они всегда пытались уподобиться богам, и это было их проклятием. Но сейчас мера преступлений людей переполнила чашу нашего терпения. Черная тень пала на мир.

— Господин, неужели все так безнадежно?

— Когда-то, в древние времена, люди совершили великую ошибку. В своей гордыне и желании сравняться с бессмертными богами они пожелали жить вечно. Искали волшебный эликсир жизни, дарующий бессмертие. Живую воду Вартхейма. Однако некроманты добились только одного — их страшное искусство оживления породило вампиров и прочую нежить. Началось противостояние Жизни и Нежизни, которое продолжается по сей день. Именно тогда Митара призвала первых Охотников, которые поклялись защищать мир от Нежизни. Но это было только начало. Во времена Агалады великий чародей Маро смог создать настоящее зелье оживления, но оно не стало живой водой. Оно оживляло плоть и убивало душу. Для живого человека Черный нектар Маро был смертельным ядом, для нежити — источником вечной жизни.

— Господин, но зачем надо было создавать такое зелье?

— Маро верил в древнюю легенду о рунной птице Джейр.

— Никогда о ней не слышал.

— Эта легенда давно забыта в мире, и ее помнят лишь немногие посвященные в тайные знания. Когда-то легенда о птице Джейр была даже в священных книгах культа Единого Бога, но потом глупые люди сочли ее пережитком древнего язычества, и всякое упоминание о волшебной птице было запрещено.

— Расскажите мне о птице Джейр, господин.

— Наш мир изменчив, Ярре. Новый день не похож на старый, и все имеет свое начало и свой конец. Люди рождаются и умирают, возникают и гибнут царства, даже горы, которые нам кажутся вечными, в конце концов, превращаются в плоскую равнину. Но боги, создавшие этот мир, были восхищены его красотой и переменчивостью и не хотели его окончательной гибели. Тогда они взяли чистейшее золото из сердца горы и дуновение ветра из грозового воздуха, самую плодородную землю и самый горячий огонь, соединили их вместе, и из этой смеси выковали на Наковальне миров маленькую певчую птицу, украшенную рунами пяти стихий — Огня, Воды, Земли, Воздуха и Духа жизни. И сказали боги, что если мир окажется на грани погибели, и надежды больше не останется, то придет Спаситель и оживит птицу Джейр. И если мир услышит пение Джейр, летящей по небу, то он не погибнет.

— Красивая легенда, — сказал Ярре. — Но причем тут волшебник Маро?

— В те темные века шла постоянная война между людьми и порождениями Нежизни. Маро оживил при помощи своего эликсира механических воинов из стали и камня, создал огнедышащих железных драконов, которые могли на равных сражаться с демонами из Темноты. Благодаря эликсиру Маро люди одержали победу над Нежизнью. И Маро возомнил себя самим Спасителем. Он не подумал о последствиях, о том, что его зелье может попасть в нечестивые руки. До конца жизни Маро искал место, где спрятана рунная птица, но не нашел. Тогда перед самой смертью он уничтожил рецепт Черного нектара, а оставшиеся у него сосуды с эликсиром спрятал в разных местах. Он надеялся, что его ученики окажутся достойны его, продолжат его дело, найдут птицу и оживят ее. Он не верил, что власть оживить птицу Джейр дана лишь Спасителю, которым он никогда не был.

— И что же было дальше?

— По преданию Маро имел двадцать четыре ученика, и каждому из них он оставил описание тайника, где спрятал запечатанную филактерию с Черным нектаром. Веками некроманты искали эти сосуды по всему миру, а Охотники Митары пытались помешать им. Эта тайная война продолжалась веками и продолжается до сих пор.

— И что же, нашлись эти сосуды?

— Некоторые нашлись, но дело не в этом. Я чувствую, что равновесие в мире сдвинулось в сторону Тьмы. Я чувствую запах приближающейся бури. Сегодня ночью я проснулся, потому что услышал топот железных коней. Ты видел хвостатую звезду на небе — она явилась нам неспроста. Подходит время, когда Спаситель должен явить себя и пробудить птицу, иначе мир погибнет.

— И где же искать Спасителя, господин?

— Этого я не знаю. И никто не знает. Он сам проявит себя. Но когда это случится, рядом со Спасителем должны быть отважные люди, которые защитят его от слуг Тьмы. Ты мог бы стать одним из них, Ярре Кристерсон.

— Это великая честь для меня, господин. Но...

— Знаю, ты скажешь, что недостоин. Но я считаю по-другому. Пришло твое время, мальчик. Новая жизнь дана тебе для того, чтобы ты мог послужить мне и всем людям.

— Я готов, господин.

— Вижу и ценю твою решимость. Сегодня же ты отправишься в Оплот — это древняя, укрытая в горах крепость недалеко от границы Йора и Кревелога. Туда непросто добраться, но ты справишься. Я дам тебе хорошего провожатого, так что заблудиться ты не сможешь, — Бьеран внезапно громко свистнул. Заснеженные кусты на краю поляны закачались, осыпая снег на землю, и Ярре увидел большого волка со светло-серой, почти белой шерстью и голубыми глазами. Волк подошел к Ярре, обнюхал его и лег на снег у правой ноги юноши.

— Вельфгрид покажет тебе дорогу, — сказал Дух Леса, потрепав волка по загривку. — Остальное ты узнаешь от наставников, которых встретишь в Оплоте.

— Господин, — Ярре опустился на колени перед Бьераном. — Мои родители умерли, и некому благословить меня перед дорогой. Я прошу благословения у вас, не сочтите за дерзость.

— И я охотно даю его, — Бьеран коснулся ладонью волос Ярре. — А сейчас иди в дом. Перед дорогой надо плотно поесть и собрать для тебя припасы. И ничего не забыть. Успех битвы, в которую мы вступаем сегодня, может зависеть от самой незначительной мелочи...

* * *

Женщина снова начала кричать — на этот раз еще громче и обреченнее.

Янка вытянула шею, чтобы получше разглядеть происходившее в избе, но пленка бычьего пузыря была слишком мутной — она видела только движущиеся внутри тени. Ей очень хотелось войти в избу, да только бабки не позволят ей посмотреть на роды. Сразу вытолкают вон, не посмотрят, что она дочь князя Трогорского. При таинстве рождения не должно быть посторонних.

Еще недавно Янка всерьез думала, что однажды ребенок сам собой поселится у нее в животе, и будет расти там девять месяцев. Что беременная женщина — что-то вроде забавного набора кукол, который смастерил старый плотник Йова, где маленькая кукла вставляется в большую, та, в свою очередь, в еще большую, и так далее. Потом из перешептываний своих служанок она узнала, что все не так просто. Что мужчины что-то делают с женщинами наедине, и от этого получаются дети. Янка потребовала от служанок рассказать ей, что они знают, но девушки только краснели и просили княжну позволения не говорить об этом. Потом мама велела ей не приставать к сенным девушкам с глупыми вопросами, иначе ее выпорят. Янка совсем не хотела, чтобы ее пороли тонким кожаным ремешком, поэтому прекратила допытываться, что же именно надо сделать для того, чтобы получился ребенок.

С тех пор прошел год, и кое-какие тайны будущей женской жизни она узнала. А теперь оказывается, что рожать маленького — это очень больно. Бедняжка кричит так, будто ее ножами режут. Неужели все так плохо? Янка много раз видела, как рожают животные — ее кошка Белка, овцы в хлеву. Животные не кричали, и малыши у них рождались быстро. А тут просто страшно становится. Неужто и она, когда придет ее срок обзавестись маленьким, будет так ужасно кричать?

Женщина снова завопила — протяжно, душераздирающе. Янка почувствовала, как ее волосы под лисьей шапкой зашевелились, будто живые.

— Вот ты где!

Она вскрикнула и обернулась. Ставек стоял в паре шагов от нее, уперев руки в бока. В темноте она не видела его лица, но понимала, что Ставек очень рассержен.

— Ее все обыскались, а она тут шастает! — выпалил Ставек и схватил сестру за рукав. — Тебе кто разрешал идти в посад? Ну, задаст тебе отец! Ты знаешь, что уже время ужина?

— Ставек, я...

— Чего я? Овца ты бестолковая! Быстро, пошли. Нашла себе развлечение.

Ставек потянул ее за собой, и Янка подчинилась. Спорить с братом бесполезно, он на три года старше ее и считает себя взрослым мужчиной. С тех пор, как отец подарил ему на шестнадцатилетие короткий вестрийский меч, Ставек ни на миг с ним не расстается, даже спит с ним в обнимку. Так что отговорки и оправдания ничего не дадут, надо идти. Дождавшись, когда брат отвернется, Янка показала ему в спину язык и двинулась за братом по узкой улице, ведущей к воротам замка князя Трогорского.

— Ставек, а что у нас сегодня на ужин? — спросила она.

— Не знаю, — буркнул брат.

— Знаешь, я совсем не хочу есть.

— А я хочу. Целого быка бы сейчас съел. И меда бочку выпил бы.

— Меду! — фыркнула Янка. — Так тебе папа и позволит мед пить. Мал ты еще для меда.

— Давай, шевели булками! — прикрикнул Ставек. — Возись тут с тобой...

— Ладно, ладно, не злись.

Они почти дошли до ворот, когда за спиной послышался стук копыт. Янка обернулась и увидела, что к замку через посад едут всадники.

— Это еще кто? — удивился Ставек.

Между тем всадники остановились. Янка сосчитала их — всего одиннадцать, и в лунном свете видно, как под плащами и короткими полушубками поблескивают доспехи. Это не воины отца — кто же они? Один из них помахал подросткам рукой.

— Вы кто такие? — крикнул Ставек, встав между всадниками и сестрой.

— Люди Божьи, — ответил всадник, подъезжая ближе. — А ты кто таков, малец?

— Говори почтительно, странник, — ответил Ставек, спесиво поджав губы. — Я Ставр Трогорский, сын и наследник великого князя Рорека. А это моя сестра Янина, княжна Трогорская. Так что прояви почтительность и помни, что ты находишься в землях, принадлежащих моему отцу.

— Вот как? — Всадник издал странный звук и неожиданно для подростков вытянул из ножен длинный меч. — Какая чудесная встреча! Теперь хоть не придется искать вас по схронам. Привет вам от любящего дядюшки, детки!

Ставек ничего не понял, и Янка не поняла. А всадник нагнулся в седле и нанес точный, безукоризненно рассчитанный удар прямо в грудь мальчика. Ставек вскрикнул и отшатнулся, теряя равновесие.

— Янка, беги! — только и успел крикнуть он, прежде чем меч убийцы опустился ему на голову.

Янка закричала так же страшно, как бедная женщина, рожавшая в доме неподалеку, потому что кровь Ставека брызнула на нее дождем. Убийца вновь занес окровавленный меч, но девочка, опомнившись, метнулась в сторону и побежала к домам, путаясь в полах длинной лисьей шубы. Выругавшись, всадник гикнул яростно и пустил коня в галоп, только Янка уже успела перебраться через плетень и метнулась в узкий переулок между домами посада.

— Тернин, Штар, взять ее! — скомандовал убийца двум из своих людей. — Остальные за мной.

Девять всадников влетели в ворота усадьбы под звуки тревожного набата, который слишком поздно пробуждал о приходе смерти в дом Трогорских.

* * *

Все кончилось даже быстрее, чем планировал Рескул.

Челядь им не помешала — с воплями ужаса разбежалась, едва они ворвались во двор. Керлы, отдыхавшие в стражном приделе, даже не успели ничего понять. Без доспехов, вооруженные чем попало, они не могли оказать серьезного сопротивления и полегли в считанные минуты. Лишь стража в княжеских покоях дралась отчаянно, но стражников было всего пять человек, а люди Рескула были мастерами своего дела — для рейда на Лесную усадьбу он отобрал самых умелых убийц из всех, что служили Игану и Серым Братьям.

В трапезной было тепло и пахло жареной бараниной и медом, хотя к этим запахам уже примешивался запах гари со двора от подожженных наемниками Рескула надворных построек. Княгиня Трогорская ничком лежала на полу, и вокруг ее головы ковер быстро пропитывался кровью. Рядом лежали тела служанки и дворецкого. Сам князь был еще жив — он сидел в своем кресле, пришпиленный арбалетным болтом к спинке, хрипел в агонии и ворочал полными ужаса глазами. Рескул вложил меч в ножны, обнажил кинжал и подошел к князю.

— За... что? — прохрипел князь, выплевывая кровь на бороду.

— Во славу Божью! — ответил Рескул и всадил кинжал князю под подбородок. Выдернул оружие, обтер клинок об одежду Рорека и повернулся к своим людям. — Мы закончили. Уходим.

— Господин, тут, наверное, полно ценностей, — нерешительно сказал один из головорезов. — Золотишко, рухлядь, дорогое оружие. Может...

— Я сказал — уходим! — рявкнул Рескул. Задержался у пылающего огромного камина, взял совок для золы, набрал из пламени раскаленных углей и швырнул их на драпировку, закрывающую окно. Ткань сразу вспыхнула, и пламя побежало по ней вверх к потолку. Грохоча латными сапогами, Рескул и его люди сбежали по лестнице вниз, и вышли во двор, где бродили их лошади.

Со стороны ворот показались два всадника. Рескул схватился за меч, но в свете разгорающегося пожара узнал своих людей, посланных за маленькой княжной.

— Догнали? — крикнул он.

— Нет, господин! — Старший из наемников, Тернин, соскочил с коня и подбежал к Рескулу. — До самой околицы за ней гнались, а она, сучка благородная, в лес ушла.

— Упустили, значит? — Рескул выхватил меч. Хрустнул рассеченный сталью череп, и Тернин без звука рухнул на снег. Второй наемник, увидев это, повернул коня и погнал к воротам, но Рескул, быстро отбросив меч, вырвал из рук стоявшего рядом наемника арбалет, прицелился и послал меткую стрелу вдогонку. Потом повернулся к своим людям.

— Едем, — сказал он. — Надо догнать сикуху.

— Господин, — сказал один из убийц, — ночью в лесу ей не выжить...

— Я сказал — по коням! — взревел Рескул, швырнул арбалет хозяину и вскочил на своего жеребца. Через несколько мгновений вся свора уже неслась по затянутым дымом от разгорающегося пожара улицам в сторону леса.

* * *

Холодно. Мама, как холодно! И страшно...

Янка поморгала глазами, пытаясь отогнать гибельный сон. Ног своих она не чувствовала — может быть потому, что ей никогда прежде не приходилось столько бежать. Ей казалось, что она бежала всю ночь. Неслась, не разбирая дороги, только бы спастись от страшных теней, несущихся за ней по пятам, а в ушах у нее не смолкал предсмертный крик Ставека: 'Янка, беги!'. И она бежала, пока совершенно не лишилась сил и не упала в снег.

Вокруг был лес — зимний, ледяной и пустынный. Страшный лес из ее ночных кошмаров, лес, из которого приходили привидения и лешие, ужасные страшилища со светящимися глазами и острыми когтями на лапах. Здесь, в самой чаще леса жила в костяной избе злая ведьма, про которую ей рассказывала кормилица. Но теперь этот лес пугал ее меньше чем то, что осталось за ее спиной. И что, может быть, все еще преследует ее...

— Ставек! — Лицо девочки сморщилось, губы задергались, слезы хлынули на обожженные морозом щеки. — Стааавееек! Маааамааааа!

Страх выходил слезами, и вскоре Янка почувствовала, что ей стало немного легче. Ломота в ногах улеглась, и тело стало болеть меньше. Даже теплее как-то сделалось. Ей вновь ужасно захотелось спать. Но спать нельзя. Сон — это смерть. Надо уходить дальше в лес и искать людей. Надо добраться до людей, иначе эти страшные всадники ее догонят и убьют. Надо идти.

Янка поднялась на ноги, сделала несколько шагов и почувствовала, что вот-вот упадет. Тяжелая шуба давила ей на плечи, а ноги — они отказывались идти, они будто кричали ей: 'Мы устали! Нам больно!' Стиснув зубы, девочка добрела до большой сосны, встала, опершись на ствол и попыталась думать о хорошем.

Лес вокруг был все так же тих и пуст, и Янка стала понемногу привыкать к его дикому ледяному великолепию. Огромные деревья вокруг нее не обернулись чудовищами, и от тишины просто звенело в ушах. Янка шагнула вперед и замерла — снег громко скрипел под ее сапожками. Ей показалось, что этот скрип громом прокатился по лесу.

— Мать-Богиня пресветлая, за все чистые души заступница, путь нам указующая, хвори наши исцеляющая, страхи наши прогоняющая! — зашептала Янка, вытерев мокрые от слез щеки варежкой и шагая по глубокому снегу. — Спаси и помоги мне, вызволи меня из тенет зла, охрани меня от всякого ворога, защити меня, не отдай меня на растерзание силам ночи, огради от грехов и дел неправедных. Помилуй меня, помилуй меня, помилуй меня!

Ей очень хотелось добавить 'Помилуй Ставека, помилуй папу, помилуй маму', но она не знала можно ли вставлять в святую молитву что-то еще, поэтому сдержалась. Повторяя литанию раз за разом, Янка шла вперед и — вот чудеса! — она почувствовала себя гораздо увереннее. Ноги окрепли, дыхание выровнялось, мороз больше не жег лицо, не слезились глаза. Она будто почувствовала рядом с собой присутствие светлой и всемогущей силы, которая обязательно поможет ей, спасет от этих страшных людей и покажет ей дорогу из леса. Янка вздохнула и снова начала литанию. Потом обернулась, чтобы посмотреть, сколько же шагов она прошла от того места, где надежда покинула ее. Цепочка следов тянулась далеко вглубь леса, она ушла очень далеко, пока читала литанию.

Следы. Она оставила следы. От самой деревни.

— Мама! — прошептала Янка, мертвея. — Мамочкаааа!

Вдали, с той стороны, откуда она вошла в лес, за деревьями уже мелькали огни факелов и доносились стук копыт и храпение лошадей.

* * *

Вельфгрид почуял неладное.

Они вышли к краю леса, и тут волк насторожился и зарычал. А потом, к удивлению Ярре, запрыгал вокруг него совсем по-собачьи, рыча и скаля ослепительно-белые клыки.

— Ты что, парень? — не понял Ярре.

Вельфгрид сжался в ком, потом вдруг завыл так громко и тоскливо, что у Ярре волосы под шапкой встали дыбом, и прыжками понесся в лес. Ярре кинулся за ним, проклиная бестолковую тварь, заставляющую его утопать в сугробах и рисковать получить вывих, споткнувшись о какой-нибудь скрытый под снегом пень. Однако сердце у Ярре тревожно забилось — за четыре дня пути Вельфгрид ни разу не вел себя так странно.

Спина волка мелькала между деревьями, и Ярре уже начал отставать, но тут услышал пронзительные детские крики и ржание лошадей — совсем близко. Задыхаясь, он взбежал по склону оврага вверх и увидел большую поляну и всадников с факелами, заключивших в круг маленькую фигурку, которая с жалобными криками металась от одного всадника к другому.

Ярре слышал, как ребенок закричал 'Мама!', и никаких объяснений происходящему ему не понадобилось. Скинув лук с плеча, он наложил стрелу и послал ее во всадника, ближе всех находившегося к ребенку. Всадник выронил факел и рухнул в снег. В это время конь другого всадника с диким ржанием осел крупом в сугроб — Вельфгирд, выскочив из кустарника, вцепился зубами в заднюю ногу жеребца, перегрызая сухожилия.

Рескул как раз готовился нанести удар мечом и покончить с Рорековским отродьем, когда его конь рухнул под ним, сбрасывая наземь. Не понимая, что происходит, Рескул вскочил на ноги, но тут к нему метнулась какая-то тень, и лучший наемный убийца князя Игана увидел прямо перед собой огромного белого волка с пылающими глазами, который кинулся на него, ударил в грудь могучими лапами и сбил с ног. Рескул не успел закричать — Вельфгрид вцепился ему клыками в горло, и Рескул захлебнулся собственной кровью.

Ярре между тем посылал стрелу за стрелой в мечущихся по поляне всадников, и каждая из них находила жертву. Разбойники гибли, даже не сообразив, откуда в них летят смертоносные стрелы. Лишь двое последних увидели стрелка. Они бросились прямо к нему, с двух сторон, яростно вопя и размахивая мечами. Первому Ярре попал прямо в распяленный рот, оборвав крик, и разбойник вылетел из седла. Второй подскакал совсем близко: Ярре выстрелил в упор, но попал не в грудь всадника, а в голову коня. Жеребец встал на дыбы и повалился набок, придавив хозяина. Разбойник, вопя и сквернословя, пытался выбраться из-под убитой лошади, но подоспевший Вельфгрид не дал ему этого сделать.

Ярре опустил лук. Сердце у него бешено стучало. Вельфгрид тем временем уже сидел рядом с ребенком, высунув длинный язык. Ярре схватил один из горевших на снегу факелов, подбежал ближе.

— Ой, девчонка! — вырвалось у него.

Они с Вельфгридом спасли девочку лет тринадцати. Девочка была в очень добротной и дорогой шубе из черной лисы и хороших сапожках. Спасаясь от разбойников, она потеряла шапку, и длинные светлые волосы рассыпались по воротнику шубы. Лицо у девочки было тонкое, красивое — и белое, как у замерзшего покойника. Губы ее шевелились, а в остановившихся широко распахнутых глазах был смертельный ужас.

— Ма...ма...ма...маааа...мммм...ма, — услышал Ярре.

— Жива, цела? — Ярре схватил девчонку за плечи, сильно тряхнул. — Слышишь меня?

Вельфгрид угрожающе зарычал. Ярре отпустил девчонку и растерянно посмотрел по сторонам. Все ясно, у девчонки шок с перепугу. Надо согреть ее, разжечь костер.

Валежника на поляне было много, а догорающие факелы разбойников сильно упростили дело. Скоро костер пылал жарко и весело, а Ярре все наваливал в него дрова.

— Холодно, — сказала вдруг девушка.

На этот раз Ярре не стал обращать внимание на рычание Вельфгрида. Защитничек, тоже мне. Распустил завязки на мешке, достал из его недр свои запасные суконные портянки и крынку с гусиным жиром, которую положил в мешок предусмотрительный Бьеран. Стянул с девушки меховые сапожки: ступни у нее были ледяными и совсем побелели. Выругавшись втихомолку, Ярре начал растирать ноги девчонки сначала снегом, а потом жиром. Растирание помогло — девчонка начала морщиться от боли, кровообращение восстановилось.

— Больно! — застонала она.

— Терпи, красавица, — пропыхтел Ярре, продолжая разминать маленькие ножки девушки. — Зато теперь не останешься калекой, это я тебе точно говорю.

Закончив растирание, Ярре замотал раскрасневшиеся ноги своими запасными портянками и закрепил портянки ремешками, чтобы не раскрылись. Поставил сапожки ближе к огню. Достал из мешка флягу с самогоном, глотнул сам и приложил горлышко к губам девчонки.

— Выпей, — велел он.

Девчонка покорно глотнула сивуху, сморщилась, закашлялась, залилась слезами. Потом ее начало трясти — от тепла и алкоголя шок начал проходить. Ярре прижал ее к себе, а Вельфгрид прижался к Янке с другого бока.

— Ты кто? — спросил Ярре. — И кто были эти люди?

— Они Ставека убили, — мертвым голосом сказала Янка, и на глазах ее вновь заблестели слезы. — Зарубили его.

— Кто такой Ставек?

— Мой брат.

— А ты убежала?

Она кивнула. Несколько минут они сидели молча.

— Ты сама откуда? — не выдержал Ярре.

— Теперь ниоткуда.

— То есть как? У тебя есть дом, родители?

— Теперь нет. Я знаю, папу с мамой тоже убили. — Янка глазами показала на разбросанные по поляне тела. — Они убили.

— За что?

— Не знаю.

— А родственники у тебя есть?

— Дядя в Златограде.

— Я отведу тебя в Златоград, хочешь?

— Не надо. Они меня все равно найдут.

— Эти люди мертвы.

— Придут другие, я знаю.

— А кто твой дядя?

— Он племянник великого герцога.

— Силы преисподней! — изумился Ярре. — Так он защитит тебя от убийц, если он такой большой человек!

— Не защитит. Это он послал этих людей. Один из них сказал 'Привет вам от любящего дядюшки', а потом убил Ставека.

— Значит, ты герцогиня, так?

— Нет, княжна.

— Здорово. А я вот Ярре. Ярре Кристерсон из Ольмё. А это Вельфгрид. Ты его не бойся, он вобщем хороший парень.

— А я и не боюсь, — Янка положила руку на спину волка. — И тебя не боюсь.

— Вот и славно. Сейчас состряпаем что-нибудь пожрать. Ты, наверное голодная, да и я от волнения проголодался.

— Спасибо тебе, Ярре, — сказала Янка таким тоном, что у парня дрогнуло сердце. — Ты меня спас, а я...

— Я тебя и дальше не брошу. Нам от этих разбойников в наследство несколько коней досталось. Сядем на них и поедем. Ты верхом ездишь?

— Конечно, я же княжна.

— Вот и ладушки. Доберемся до деревни, а там...

— Ты куда идешь?

— Я-то? В Оплот. Пес его знает, где этот Оплот находится, меня туда Вельфгрид ведет.

— Вельфгрид? — Янка погладила волка. — Он что, волшебный? Знает все дороги?

— Ну, вроде того. — Ярре полез в мешок. — У меня тут колбаса есть. Будешь жареную колбасу?

— Я спать хочу, — сказала Янка. — Очень хочу.

— Понял. — Ярре быстро занялся делом. Снял с убитых коней седла, чепраки и потники, сложил эти потники вместе, покрыл чепраком, и получилось что-то вроде походной постели. — Холодновато тут спать, но вижу, что тащить тебя куда-то сейчас не получится. Вельфгрид тебя погреет, а я пока лапника нарежу, шалаш сделаю.

Янка благодарно улыбнулась. Ярре подхватил ее на руки — боги, да какая же она легкая, даже в этой тяжелой шубе! — положил на постель из потников и накрыл своим меховым одеялом. Волк тут же устроился в ногах у девушки. Посмотрев на эту идиллию, Ярре усмехнулся и, запахнув полушубок, пошел собирать свои стрелы и резать сосновые лапы для шалаша. Придется этой ночью бодрствовать, ну да ладно — не впервой. Мороз вроде немного спал, а если усилится, так у него самогон есть, и костер горит отлично. Топлива на поляне много, на ночь хватит.

А главное — сегодня он спас человека. Княжну.

По такому случаю можно прекрасно провести время с флягой в руке и звездным небом над головой. И еще раз поблагодарить богов за оказанную ему милость.

За вторую жизнь, которая пока складывается куда интереснее, чем первая.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. FINEM MILLENIUM

Глава 1

У брата Мереша Набаро осталось только одно желание — умереть побыстрее, чтобы больше не чувствовать этот холод. Он с самого начала знал, что не вернется обратно в обитель, что ему сегодня предстоит умереть. Но мороз, видно, решил его напоследок как следует помучить.

Долгие годы аскезы приучили Мереша с равной стойкостью терпеть и холод, и жару, голод и боль. Но этой ночью было слишком холодно даже для закаленного многолетними лишениями Серого Брата. Морозный ветер хлестал по телу, как снабженный железными кошками бич. Еще немного — и он просто замерзнет на этой пустынной дороге.

Когда Мереш говорил в исповедальне Ривского замка с трибуном Энгелем, то видел в глазах трибуна свой приговор. Как ни странно, мысль о смерти совсем не пугала брата Мереша. Серые братья не боятся смерти — согласно древним текстам Агалады смерть начало, а не конец. Посвященный в тайны некромантии знает, что ждет каждого за порогом Нежизни, и знание лишает страха. Но смерть бывает разная. Если ему предстоит закончить жизнь на зимней дороге, под порывами пронизывающего до костей ветра, несущего раздирающую кожу ледяную пыль — это одно. Мереша пугало то неведомое, с чем придется столкнуться на этой дороге. И только Всемогущему известно, что приуготовил для него ночной ужас...

Вдали, в глубине леса завыли волки. Брат Мереш вздрогнул, начал шептать молитву. Ветер налетел с новой силой, будто хотел сорвать с инквизитора меховой плащ и покончить с ним побыстрее. У Мереша возникла отчаянная мысль — сбросить плащ, подставить тело этому леденящему ветру, чтобы все закончилось побыстрее. Он уже потянулся закоченевшими пальцами к горлу, чтобы распустить завязки плаща, но тут вспомнил о филактерии, лежавшей в торбе на груди.

Нет, так рисковать нельзя. Надо вручить посылку тем, кто за ней придет. Трибун Энгель приказал ему передать филактерию из рук в руки, и приказ следует выполнить в точности. Серое Братство не прощает тех, кто нарушил его волю — ни живых, ни мертвых...

Чтобы отогнать мысли о холоде, брат Мереш попробовал медитировать. Он начал внушать себе, что сейчас лето, что яркое солнце согревает его тело. Вначале ему стало тепло. Разомкнув смерзшиеся веки, брат Мереш вдруг с удивлением обнаружил, что перед ним уже не утопающая в сугробах дорога из Рива на север, в Кревелог, а самый настоящий летний тракт, по обе стороны от которого простираются до зеленеющего леса усыпанные цветами луга.

На дороге, далеко впереди, показалась приближающаяся фигура. Когда она стала различима, брат Мереш поспешно опустил взгляд — это была красивая и совершенно нагая женщина. Она подошла к нему, потрепала по шее его коня и посмотрела на монаха ярко-голубыми, как летнее небо, глазами.

— Привет, монашек, — сказала она игриво. — Не желаешь порезвиться на травке?

— Убирайся, демон, — ответил Мереш, стараясь не смотреть на привидение. — Я знаю, ты всего лишь морок, который хочет совратить меня.

— Мне жалко тебя, — сказала женщина. — Ты болен. Ты не умеешь видеть красоту. Смерть уже пустила корни в твоей душе. Ты страдаешь от холода зимы, но то, что на самом деле убивает тебя — так это холод, который заморозил твою душу и остудил сердце. Ты живой мертвец, Мереш Набаро, и сам того не понимаешь.

— Уходи! — проскрипел монах.

— Ладно. Меня легко прогнать — я всего лишь твой последний сон. Очень скоро за тобой придут те, кому принадлежит твоя душа и души таких несчастных, как ты. Прощай, бедный монах.

Она повернулась и пошла по дороге, бесстыже покачивая ягодицами и смеясь. От этого зрелища мысли Мереша перепутались, и медитация закончилась. Очнувшись, Мереш вновь ощутил ужасный холод — он мучил его даже сильнее, чем прежде.

Стуча зубами, брат Мереш осмотрелся по сторонам — мир вокруг него был миром смерти. Ветер мел поземкой по заснеженным полям, дальний лес казался под полной луной призрачным. Мереш вновь закрыл глаза, пытаясь вновь вызвать в памяти видения жаркого лета, но тут его конь, смирно стоявший все это время, вдруг захрапел, испуганно заржал и рванулся с места так, что закоченевший инквизитор мешком вывалился из седла прямо в сугроб.

Когда он поднялся на ноги, конь был далеко. Даже если бы замерзшие ноги слушались Мереша Набаро, он бы не смог догнать жеребца. Он глядел в ту сторону, куда уносился испуганный конь и думал о том, что остался на дороге совсем один — даже этого глупого животного не будет рядом, когда он испустит дух. А потом на него упала тень, и Мереш обернулся.

Всадники. Он не слышал их приближения, и потому испугался еще больше. Три всадника. Свет луны не отражался на их доспехах, их плащи, трепетавшие под ледяным ветром, казались сгустками мрака. Золотые короны на их шлемах в лунном свете казались свинцовыми. Двое остановили коней, третий не спеша, подъехал к брату Мерешу и протянул руку в шипованной латной перчатке.

— Сосуд, — сказал он глухо. — Ты привез его?

Брат Мереш уже не мог говорить — только кивнул и непослушными руками снял с шеи торбу с филактерией. Всадник взял ее и вздохнул.

— Хорошо, — сказал он, и звук его голоса вконец оледенил и без того замерзшее сердце инквизитора. — Жизнь это хорошо.

Брат Мереш кивнул. Он хотел сказать, что жизнь — единственная ценность в этом мире, но уже не мог говорить. Всадник больше не глянул на него. Он развернул коня, и вся троица медленно поехала к лесу. Очень скоро они растаяли в клубах летящего снега, как призраки.

Брат Мереш упал на колени в сугроб, прижимая обмороженные ладони к груди. Приближающаяся смерть повисла неподъемным грузом на веках, ослепила, наполнила глаза замерзающими на ветру слезами. А потом внезапно ветер стих, и стало очень тихо — и тепло. И Мереш почувствовал, что ему стало необыкновенно спокойно и хорошо. Так хорошо, что захотелось плакать.

— Глупый монашек! — Голая красавица из знойного лета была уже тут как тут и протягивала ему руку. — Ты и дальше собираешься торчать на этой дороге? Пойдем!

— Ку..да? — прошептал брат Мереш.

— Ко мне. В постель, которую я для тебя застелила. Ты ведь хорошо послужил мне, монашек, так что получи свою награду.

Глаза бесстыжей девки превратились в голубые звезды, лицо с нее сползло, как кожа с линяющей змеи, открыв череп, облепленный гниющей черной плотью. А потом ее рука вошла в грудь инквизитора и вцепилась в его сердце, и без того остановившееся от ужаса.

В Ривской цитадели задремавший за столом старший трибун Энгель вздрогнул и судорожно распахнул глаза. Ему показалось, что во сне он услышал тяжелый топот копыт и ржание демонских коней.

— Во славу Божью! — прошептал он и осенил себя охранительным знаком.

Филактерия, полученная от роскардских братьев и привезенная в Рив под охраной, нашла того, кому предназначалась. А прочее не имело никакого значения.

* * *

Наставницу Сигран разбудили нежные прикосновения и не менее нежный голос:

— С добрым утром, жизнь моя.

Сигран открыла глаза у увидела над собой улыбающееся лицо Батея. А еще она увидела, что их спальню заполняет необыкновенно чистый утренний свет. Такой свет можно увидеть только в детстве, ясным погожим утром, проснувшись после удивительного сна с полетами над весенней землей.

— Уже утро? — прошептала она, хотя прекрасно понимала, что это так. Но ей хотелось, чтобы Батей улыбнулся.

— И мороз, — сказал он. — С днем рождения, любимая.

— Ага. Поцелуй меня.

Они провели в постели еще больше часа, лаская друг друга, наслаждаясь близостью, светлым утром и теплом. Потом Батей начал одеваться.

— Ты куда? — спросила Сигран, приподнявшись на локте.

— Завтрак готовить. Не возражаешь?

— Я могу сама...

— Нет-нет! Я хочу все сделать сам, чтобы ты любила меня сегодня еще больше.

— Боги, как мило! — Сигран сделала благословляющий жест. — Да пребудет с тобой Митара! Только прошу, любимый, не сожги яичницу.

Некоторое время Сигран лежала с закрытыми глазами, наслаждаясь теплом и ощущениями в теле. А потом, как обычно, прочла благодарственную молитву Митаре за еще один день, который ей предстоит прожить. Благодарила за себя и за мужа.

Закончив молитву, Сигран сбросила с себя одеяло и сразу ощутила прикосновение холода. Набросив меховой плащ, наставница подошла к окну — слюда была покрыта морозными узорами, даже из проконопаченных щелей между бревнами сруба тянуло холодком. Угли в камине превратились в белый слоистый пепел. Сигран зевнула и подошла к зеркалу.

Сегодня ее восемьдесят шестой день рождения, но из зеркала на Сигран смотрела белокурая женщина, на вид чуть старше сорока лет, с ясными глазами разного цвета — правый светло-карий, левый зеленовато-голубой, — ровной белоснежной улыбкой и свежей кожей, тронутой у носа россыпью веснушек. Наставники стареют вдвое медленнее обычных людей — таков великий дар Митары тем, кто при рождении был отмечен ее благословением.

Сигран взяла со столика гребень и начала расчесывать волосы. Делала она это всегда долго и тщательно, а потом так же тщательно заплетала расчесанные волосы в косу. Батей частенько говорил ей, что с этой косой она похожа на юную девушку, ту самую Сигран, с которой он впервые познакомился шестьдесят пять лет назад.

Сигран усмехнулась. Батей тогда был совсем другим. Стройным, поджарым, как волк, порывистым и неусидчивым. У него не было бороды, волосы были темные и густые, а руки без мозолей, мягкие, как у ребенка. Боги, как давно все это было! Иногда кажется, что все это было не с ней.

Покончив с волосами. Сигран достала из сундука серое шитое серебром платье из тончайшей покупной шерсти и ожерелье с крупными агатами — сегодня есть повод сменить льняную тунику и старенькую меховую душегрейку на что-нибудь понаряднее. А потом открыла флакон с духами, и в спальне запахло тимьяном, сандаловым деревом и корицей. Батею всегда нравился этот запах.

Они прожили вдвоем шестьдесят четыре года — целую жизнь. Когда-то их свел вместе завет Митары — сотни лет отмеченные благословением богини соединяли свои судьбы, чтобы, став супружеской парой, возглавить общины охотников. Таковы древние заповеди и такова воля великой богини, которой ненавистна убивающая душу и тело аскеза, насилие над плотью и духом, неизбежно приводящее в объятия Нежизни. Так было у Зерре и Шасты, они вместе уже семьдесят два года. Кенинг и Алера прожили почти семьдесят. Они с Батеем самая молодая пара среди Наставников. И самая красивая — так говорит Батей то ли в шутку, то ли всерьез.

— А разве не так? — говорил он. — Посмотри на себя и на меня. И посмотри на остальных. У Зерре нос скоро срастется с подбородком, у Шасты кривые ноги, Кенинг очень умен, но плешив — бедная Алера, всю жизнь прожить с лысым! А я ведь невероятно красив, да и ты ничего.

Сигран смеялась, называла Батея болтуном — и гордилась им. Он у нее действительно необыкновенный, второго такого мужчины нет во всех мирах. Митара даровала ей чудесного мужа. Храброго, мудрого, заботливого, нежного и любящего.

Сигран улыбнулась. Батей не захотел, чтобы она пошла с ним вниз. Может, случится чудо, и их навестят Зерре с Шастой. Или Кенинг и Алера. Но скорее всего, они будут вдвоем, и это лучше всего.

Хотя нет — Сигран предпочла бы, чтобы сегодня в Оплоте присутствовали все члены их маленькой общины. Батей, она сама, и Варнак с Кайлани. Старший сын и младшая дочка, самые любимые из всех ее детей. Те, кто еще остались с ними.

Сигран хорошо помнила тот далекий день, когда она стала служительницей Митары. Ей было шесть лет. Однажды ночью к ним в дом пришли две женщины, лица которых скрывали покрывала, и забрали ее — так просто. Ей позволили проститься с родителями и взять с собой любимую куклу. Потом ее привели к старому замшелому каирну в глубине леса, и с ней говорил высокий старик с суровыми серыми глазами.

— Какая красивая девочка! — сказал ей старик, и глаза его потеплели. — И как же тебя зовут?

— Сигран Эльмисон, — ответила она, испуганная его ростом, густой бородой и громким голосом.

— Ты боишься меня? Не бойся. Ты славная девочка, и тут никто тебя не обидит.

— Я хочу к маме, — сказала она.

— Можно я буду говорить с тобой, как с взрослой? — спросил старик.

— Я и есть взрослая. Мне уже шесть лет, — Сигран показала на пальцах, сколько ей лет.

— Целых шесть? Действительно, ты прямо невеста. Так вот, Сигран Эльмисон, я не могу отпустить тебя домой.

— Почему?

— Потому что тебя ищут очень злые и очень страшные люди. Они хотят схватить тебя и отдать страшилищам. А мы хотим тебя защитить. Отныне мы твоя семья.

— У меня есть мама и папа, — ответила она. — Я хочу к ним.

— Мама и папа не смогут тебя защитить от злых людей, дитя. А мы можем. Давай так с тобой договоримся — ты побудешь пока у меня в гостях, а потом, если тебе не понравится, я разрешу тебе вернуться домой. Хорошо?

Сигран согласилась. Она думала, что это игра, и ей было интересно. Она осталась со стариком и двумя женщинами. Тогда она еще не знала, что Серые Братья и солдаты ярла Бирне из Йорхейма схватили ее родителей и сожгли дом на второй день после ее ухода.

Она стала Целительницей. Одна из женщин, забравших ее из дома, обучала ее. Сначала они просто ходили по лесу и собирали разные травы, корешки и листья, потом ей разрешили смотреть, как готовят разные зелья. Десять лет она прожила в лесной глуши, обучаясь травничеству и искусству исцелять болезни и черную порчу. А потом в тайном лагере волхвов, где скрывалась Сигран, появился юноша по имени Батей...

Через одиннадцать лет после их с Батеем свадьбы они перебрались в Кревелог, на родину мужа. Такова была воля Митары — волхвов в Кревелоге совсем не осталось, Серые Братья свирепствовали тут в годы смуты особенно яростно. Батей и Сигран вернули на эту землю силу и благословение Древних богов. А потом в Оплоте стали появляться те, кого они назвали своими детьми.

Еще десять лет назад детей было восемь, но путь Митары жесток — война с Нежизнью, которая не прекращалась все эти годы, забрала шестерых из них. Гиф и Радур, два брата-близнеца с севера Кревелога, погибли в гробнице под древним вендаланским курганом. Они уничтожили обитавшего в гробнице лича, но не разглядели скрытой ловушки. Ленс, Барри и Трайк погибли в застенках инквизиции. Последней была Марина, любимая ученица Сигран. Она лечила больных в деревнях близ Лощицы, и Серые Братья схватили ее. Донос написал местный мельник, у которого Марина за три дня до этого исцелила от тяжелейшего тифа единственную дочь.

Шестеро ее любимых детей ушли на светлые луга Вартхейма и ждут свою нареченную мать Сигран там, чтобы приветствовать у сияющих небесных ворот в день, когда придет ее черед покинуть этот мир. Случалось, что Сигран беседовала с ними в своих снах и потому знала, что души ее детей пребывают в мире и покое. Остались двое — самый старший и самая юная в их семье.

У каждого из тех, кто становился их с Батеем ребенком, была своя история. Всех их приводила в Оплот воля Митары и судьба, с которой не поспоришь. Но Варнак был первым из них. Это случилось на двадцать четвертый год их совместной с Батеем жизни. Собственных детей у них не было и быть не могло — отмеченные Митарой не могут иметь детей, такова расплата за долголетие и затяжную молодость. Сигран вспомнила день, когда в Оплоте появился Варнак. Худой заморенный, покрытый болячками семилетний мальчик, которого Батей по указанию самой Митары, явившейся ему, нашел где-то на задворках Златограда, в сиротском приюте для бедняков. Сигран однажды вошла в воспоминания мальчика и увидела там великую боль и ужас. Ей удалось быстро понять, в чем дело: Варнак родился мертвым. Во время родов пуповина обмоталась вокруг шеи младенца, и сердце Варнака остановилось. Повитухам удалось вернуть мальчика к жизни, однако боль и страх смерти остались навсегда. В свои первые дни в Оплоте Варнак только ел и спал — и ни с кем не разговаривал. Прошла неделя, и случилось то, чего Сигран никак не ожидала: Варнак вошел к ней в лабораторию, взял ее за подол туники и сказал 'Мама'. Она тогда заплакала. Может быть, потому, что была лишена возможности, как и все наставницы Митары, иметь собственных детей, или же просто поняла, что маленький сирота из Златограда отныне и в полной мере стал ее сыном. Первым в ее жизни ребенком, сказавшим ей 'Мама'. И Варнак почувствовал это. Принял ее так же, как она приняла его в свое сердце. Устав общины обязывал всех охотников обращаться к старшим не иначе как 'наставник' или 'наставница'. Но Варнак даже сейчас, когда волосы его стали седыми, в разговорах с глазу на глаз, будто оговорившись, называет ее 'мама', и Сигран всякий раз хочется плакать от счастья, когда он это делает.

А Кайлани была последней из восьмерых. Она появилась в Оплоте чуть меньше года назад. Бродяжку, сбежавшую из дома от отчима-насильника, привела к ним сама Митара — девушка удивительным образом нашла дорогу через Охранительный Лес, и священная чаща пропустила ее. Такого ни разу не бывало за всю историю Оплота. Даже Батей был удивлен, хотя его трудно было чем-то удивить. А ее тогда сильно беспокоил Варнак. Он всегда был серьезен и молчалив, а после гибели Марины и вовсе стал мрачен и все чаще заговаривал о смерти. Но с появлением Кайлани Варнак изменился — и это тоже было чудо, сотворенное Митарой.

Сигран еще раз коснулась волос и шеи горлышком флакона, смоченным духами, открыла резной кости шкатулку на туалетном столике и достала любимые серьги — янтарь в светлом золоте. Не спеша, вдела их в уши и еще раз посмотрела на себя в зеркало. Сейчас Батей увидит ее нарядной и скажет, как она хорошо выглядит. И не заметит этих не разглаживающихся никакими эликсирами морщинок в углах глаз, припухших век, затерявшейся в золотистых локонах седины. Или сделает вид, что не замечает.

И для нее это будет лучшим подарком.

* * *

Батей сидел в трапезной и чистил лук.

— Боги, как ты прекрасна! — восхитился он, замерев с луковицей в одной руке и с ножом в другой. — Пожалуй, надо прятать тебе от Зерре, а то старик влюбится в тебя и совершенно лишится рассудка. Он и так все время ворчит, что Шаста для него слишком стара.

— Ты все шутишь, — Сигран поцеловала мужа. — Зачем ты начистил столько луку?

— Собираюсь испечь для тебя глосгэмский пирог с луком, лесными грибами и зайчатиной. — Батей отложил нож и привлек к себе жену. — Большой, как этой стол, и ароматный, как твоя кожа. И еще к обеду будут форель и сырные рулеты.

Сигран улыбнулась. Батей прекрасно готовил, но в обычные дни стряпней занималась она. И только по праздникам муж радовал ее своим кулинарным искусством.

— Мы ждем гостей? — спросила она.

— А если даже и нет? У нас есть славный повод посидеть за обильным столом, и этого мне достаточно.

— Жаль, что собратья не навестят нас, — сказала Сигран. — Я бы хотела видеть всех. Мы давно не сидели все вместе за одним столом.

— Не пойми меня неправильно, любимая, но время нынче настало тяжкое. В имперских землях инквизиторы злобствуют, как с цепи сорвались, да и у нас неспокойно. Зерре и Шаста сейчас заняты Всадниками. Это серьезный повод пропустить дружескую попойку.

— Батей, ты никогда не рассказывал мне о Всадниках. Кто они?

— Нежить. Гнусная нечисть.

— Это я понимаю. А еще?

— Никто не знает, кто они и откуда приходят в наш мир, — вздохнул Батей. — Но только их приход всегда связан с появлением Спасителя. Так бывает всегда в конце миллениума. Приходит Спаситель, и вместе с ним появляются Всадники. Они как свет и тьма — неразлучны.

— Они опасны?

— Согласно легендам, это самые могущественные Темные. Воплощенные демоны, или что-то вроде. — Батей помолчал. — Когда я был маленький, мой наставник Борко рассказывал мне старинную народную сказку о Всадниках.

— Расскажи мне ее, — с чарующей улыбкой попросила Сигран.

— Дорогая, это всего лишь народные сказания. Нигде я не встречал им подтверждения..

— А я хочу послушать! Ты же знаешь, я люблю сказки.

— Ладно. Говорят, что когда в наш мир пришел первый Спаситель — а это случилось две тысячи лет назад, во времена, когда погибла великая Бейя, — на земле было шесть больших царств. Перед рождением Спасителя, в точности как сейчас, на небе появилась сияющая комета, голова которой была обращена к месту, где должен был родиться младенец. Три царя были людьми набожными и праведными, потому получили откровение об этом и решили посетить новорожденного. Они нашли младенца, почтили его дарами и отправились домой, рассказывая всем радостную новость о появлении Изгоняющего Смерть. А еще они говорили, что в мир пришел истинный царь, который в наступающую эпоху будет править всеми народами, и царство его простоит тысячу лет. Когда об этом узнали остальные три царя, они были очень недовольны — им была невыносима мысль о том, что кто-то может быть могущественнее их. Они встретились и сговорились найти убежище Спасителя и убить его.

— И что же было потом?

— Они убили множество детей, но ни один из них не был тем, кого они искали. За свои преступления цари-детоубийцы были прокляты и после своей смерти превратились во Всадников, не знающих покоя в небытии. И с того времени они всегда приходят в мир перед концом времен, чтобы найти Спасителя, которого они когда-то упустили, и убить его. — Тут Батей улыбнулся. — Но если этот мир существует до сих пор, значит, Всадники всякий раз терпели поражение. Почему в этот раз должно быть иначе?

— Ты говоришь, что Всадников было три. Но в наших пророчествах говорится о шести демонах. Кто же еще трое?

— Именно это и хотят узнать Зерре и Шаста.

— И все же я тревожусь за наших детей, Батей, — Сигран села на лавку. — От них нет вестей уже неделю.

— Варнак нашел филактерию. Он, наверное, уже в Златограде. Встретится там с Кайлани, и скоро они будут здесь.

— Они путешествовали порознь?

— Варнак опять нарушил правила. Он бережет Кайлани.

— Знаешь, у меня нет сил сердиться на него. Я вижу, что он влюблен в эту девочку, но сам себе боится признаться в своих чувствах.

— И это тоже. Но главное в другом — Варнак считает, что за проведенный с нами год Кайлани немногому научилась и не готова к серьезным заданиям. А я так не считаю. Да, Кайлани очень молода, но у нее врожденный дар мага и все задатки хорошего охотника. И потом, правила никому не позволено нарушать. Охотники не должны действовать в одиночку. Слишком велик риск. Вспомни, что случилось с Рауфом — он тоже нарушал правила и поплатился за это жизнью, не остановив Аштархата. Исключение делается только для Целителей.

— Ты, конечно же, расскажешь о его поведении нашим собратьям?

— Я обязан.

— А если я попрошу ничего не рассказывать им? Ради моих именин?

— Сигран, и ты туда же! — вздохнул Батей. — Вы прямо как дети малые со своей любовью!

— Варнаку ничто не угрожает, Батей?

— Не тревожься, Сигран. Наш сын сможет постоять за себя. Он убил не один десяток тварей и убьет еще сотни.

— Я бы очень хотела видеть Варнака и Кайлани вместе.

— Митара дала им силу воинов, но не наставников. Они никогда не возглавят общину.

— Мне довольно того, что они просто будут счастливы вместе.

— Дай им свое благословение, и пусть плодятся и размножаются, — сказал насмешливо Батей. — Я лишь хочу, чтобы они побыстрее добрались до Оплота.

— А потом?

— Потом будем ждать новостей от собратьев из Кастельмонте и Вестрии.

— Ты очень спокоен, Батей.

— Тебе это не нравится?

— Наоборот. Я знаю, что мой муж — самый отважный и мудрый мужчина на свете. Но мне почему-то кажется, что ты мне не рассказываешь всей правды.

— Это только кажется. Мы слишком долго прожили вместе, жизнь моя, чтобы у нас друг от друга были тайны. Скоро все встанет на свои места. Зерре и Шаста нападут на след этих отродий и сразу сообщат нам. Это будет славная охота.

— И опасная, верно?

— Конечно, — Батей бросил очищенную луковицу в ведро с водой и пристально посмотрел на жену. — А разве мы не жили на краю пропасти все эти годы?

— Да, ты прав. Но пришел конец тысячелетия, и пророчества должны сбыться.

— Они сбудутся, с нами или без нас. И мы пока можем повлиять на происходящее. Всадники еще не обрели полную силу, а это значит, что у нас есть время подготовиться к битве.

— Батей, если эти Всадники связаны с пророчествами, смогут ли наши дети... сможем ли мы победить их?

— Я понимаю, милая, что ты хочешь сказать. Тебя тревожит будущее наших детей. Но власть над жизнью и смертью в руках богов, и мы идем по пути, который для нас определен, — тут Батей подсел к жене, обнял ее и заглянул в глаза. — Почему ты говоришь о таких грустных вещах?

— Мне страшно, любимый. Конец времен — в этих словах есть какая-то обреченность. Вдруг мы не справимся?

— Тогда нам придется держать ответ перед Митарой и нашими предшественниками, и это, по совести сказать, волнует меня гораздо больше паршивых Всадников. Они всего лишь гнусная нежить, и если мы найдем Спасителя раньше их и защитим от этих тварей, они исчезнут с лица земли, как ночной кошмар. И мир будет жить дальше. День и ночь будут по-прежнему сменять друг друга, люди — пахать землю и рожать детей, а охотники Митары уничтожать все, что мешает добрым людям нормально жить и трудиться.

— А Серые братья?

— Они будут посрамлены и навсегда утратят силу. Так было во времена Основания империи, когда вожди вестров, действуя рука об руку с последователями Митары, уничтожили проклятых чернокнижников Черного Сонма Агалады, так будет и теперь. Верь, и все будет хорошо. Митара не оставит нас, мы посрамим зло, каким бы могущественным оно не было.

Сигран хотела ответить мужу, но тут раздался высокий вибрирующий звук — сигнал, который издавал заряженный магией Духов Камень. Это означало, что собратья хотят говорить с ними.

* * *

Они с Батеем поднялись в горницу. Камень светился изнутри, и Сигран могла ощущать тепло невидимых магических потоков, струящихся от камня.

Батей заклинанием свел эти потоки воедино, и перед камнем возникли две полупрозрачные фигуры. Это были Зерре и Шаста. Зерре как всегда был серьезен и насуплен, а Шаста улыбалась.

— С днем рождения, сестра, — сказал Зерре. — Да благословит тебя Митара!

— С днем рождения, — добавила Шаста.

— Спасибо, но я думала, вы приедете в Оплот сами, — ответила Сигран. — Мы так давно не виделись, а вы...

— Сестра, прости нас, — произнес Зерре. — Мы хотели. Но о праздниках придется пока забыть.

— У вас есть новости о Всадниках?

— Нет. Они ушли из Кастельмонте. Будьте готовы, вероятно, они отправились в Кревелог.

— Мы готовы.

— Это не самая плохая новость, Батей. Теперь мы уверены, что Серые Братья смогли прочитать пророчества Арагзана. Нанятые домом Бальярдо маги сумели отыскать полный текст пророчества на стеле в одной из агаладских гробниц. Они знают правду.

— Какую правду?

— Правду о Спасителе, — вступила в разговор Шаста. — О том, что прихода Спасителя можно не допустить.

— Что?! — Батей не поверил своим ушам. — Но ведь дважды...

— Погоди, послушай нас. Кажется, мы сумели разгадать планы наших врагов. Серые Братья нашли способ обойти пророчество о Спасителе. Они знают, что поражение Всадников означает их конец. Наступит новая эпоха, и придет новая вера. Так было после царства Бейе, когда пришел Нугейн Дари, назвавший себя пророком истинного бога: так случилось, когда вестры и вендаланы, придя с севера, уничтожили языческие храмы Агалады. Серые Братья знают это. Приход нового Спасителя — это начало новой веры, это новый цикл бытия. И Серые Братья вступили в сговор с Всадниками.

— Разве такое возможно?

— Увы, да, — ответил Зерре. — Если владеешь некромантией, это несложно. Цена такого сговора — вечная жизнь и вечная власть.

— Зерре, я не понимаю, — сказала Сигран, насупив брови. — Серые Братья наши враги. Они преследуют нас сотни лет, и все эти века мы ведем с ними борьбу не на жизнь, а на смерть. Они служат Нежизни, погрязли в некромантии, но они при всем при том живые люди. Конец света, если он наступит, станет погибелью для всех живых. Они не могут этого не понимать.

— Они это понимают. Но кто сказал тебе, что они готовы умереть? Ты забыл, что наши враги ищут уже многие десятилетия.

— Эликсир Маро? — Тут Батей понял, что Зерре прав — от первого слова до последнего, — и ему стало страшно. — Но эликсира слишком мало! Они сами погибнут. Им не хватит эликсира даже на членов Капитула.

— Нет. Их план хитрее. Что толку сохранить себе жизнь, а потом оказаться в мире, населенным одними мертвецами! Они нашли способ, как обойти пророчества. Они знают, как воспользоваться Финем Миллениум, как их иерархи называют грядущие потрясения, в своих целях. Опять же эликсир, брат мой. Что мешает Серым Братьям добраться до места, где спрятана до поры птица и оживить ее при помощи Черного нектара? И придет новый Спаситель — ненастоящий, всего лишь прислужник Серых Братьев.

— Ложный Царь?

— Именно так, Батей.

— А Всадники?

— Они убьют настоящего Спасителя и вернутся в Бездну. Всадники всего лишь нежить, они несвободны в своих действиях — исполнив пророчество, они уйдут навсегда. Спаситель будет убит, но птица Джейр оживет и споет свою песню. Цикл будет окончательно закончен. Конец света не наступит, но Спаситель не придет в мир. С его смертью закончится трехтысячелетнее противостояние Жизни и Нежизни, и Серые Братья будут править миром вечно. Ничто не будет угрожать их власти. А мы... Ты понимаешь, что станется с нами всеми.

— Как страшно! — прошептала Сигран. — И мы ничего не можем сделать?

— К счастью, можем. Пока можем. Иначе я бы не сообщал все это вам в твой день рождения, сестра. Сейчас Всадников только трое, и пока их не станет шестеро, Капитул Серых не начнет исполнение задуманного плана. Помнишь, Батей, мы говорили с тобой об Аштархате — наверняка Серые братья все это время не прекращали с ним тайных контактов.

— То есть, ты считаешь, что за Всадниками стоят Серые братья?

— Они пытаются использовать древнее противостояние в своих интересах. Чтобы пророчества исполнились, три темных короля должны найти своих собратьев — трех воинов царской крови, умерших и воскрешенных магией, которые станут их соратниками и оруженосцами. Шесть царств было в год прихода первого Спасителя, шесть королей должны бросить ему вызов, чтобы мир лишился спасения. Возможно, маги Серых братьев все эти годы пытались облегчить им эту задачу. Как бы то ни было, Всадникам предстоит собраться вместе для последней охоты. Это займет какое-то время, и мы сможем приготовиться.

— Что нужно сделать, Зерре? — сказал Батей. Он сразу изменился, помрачнел, глаза его сверкали. — Я готов согласиться с любым решением.

— Мы уже предупредили Кенинга и Алеру, и они соберут наших собратьев в Алмане, Сардисе и Лоуласе, — ответила Шаста. — Мы сделаем то же самое в наших землях. Соединив наши усилия, мы сможем до поры защитить святилище птицы Джейр мощным магическим щитом, который не пропустит туда наших врагов. А вам предстоит найти ответ для Всадников. Они ищут трех мертвых воинов, и вы ищите своих воителей, чтобы уравновесить Силу.

— Ты говоришь о Варнаке и Кайлани?

— О Варнаке. Он не просто охотник — он возрожденный. Сигран знает, о чем я говорю.

— Варнак родился мертвым, все верно, — сказала Сигран, чувствуя дуновение холода в спину. — Это значит...

— Это значит, что Варнаку предстоит стать одним из тех, кто остановит Всадников. Только тот, кто однажды умер и вернулся к жизни снова, может сражаться с Всадниками на равных. Это символ — только Жизнь победившая способна противостоять Неупокоенным. На наше счастье, наш друг Бьеран нашел второго воина. Это юноша из Йора. Бьеран отправил его к вам, и скоро этот воин будет в Оплоте.

— Отлично, — Батей почувствовал некоторое облегчение. — А кто третий?

— Думаю, очень скоро мы узнаем его имя, так же, как и имя Спасителя.

— Что же нам теперь делать, Зерре?

— Найти Спасителя и при помощи воителей, на которых указывают пророчества, защитить святилище птицы от Темных. Варнак и Кайлани с вами?

— Они еще не вернулись, но думаю, очень скоро будут здесь.

— Как только вы будете готовы, сообщите нам. Мы будем ждать. Милость Митары с вами, дорогие наши! Берегите себя.

Сияющие фигуры начали тускнеть, и в несколько мгновений растаяли в воздухе. Батей обнял жену. Он видел, что Сигран испугана.

— Мы ведь знали, что это неизбежно случится, любимая, — шепнул он. — И как прекрасно, что это мы, а не кто-нибудь другой, остановим отродье из легенд. Не каждому выпадает счастье жить на рубеже эпох и решать судьбы мира.

— Я бы предпочла другую судьбу, — Сигран уткнулась лицом в плечо мужа и тяжело вздохнула. — Не люблю я свой день рождения, Батей. И никогда не любила.

— Для меня это главный в жизни праздник. Пойдем, выпьем вина. Я хочу наконец-то поднять за тебя кубок.

* * *

Глосгэмский пирог был восхитителен. И форель, сваренная в белом вине, и сырные рулеты с тмином и травами. И старое цветочное вино, которое они пили за столом, сегодня казалось особенно вкусным и пьянящим — может быть, потому, что пили они его из одного кубка. После обеда они взялись за руки и поднялись в спальню, где пробыли до самого вечера, доставляя друг другу радость. А когда Батей заснул сладким сном счастливого мужчины, убежденного, что боги дали ему самую прекрасную и любящую жену, Сигран оделась и осторожно, чтобы не разбудить мужа, отправилась в алхимическую лабораторию.

Первым делом она зажгла толстые свечи в медных шандалах. Одну из свечей поставила на стол, среди алхимических инструментов и лабораторных склянок. Перед свечой установила глиняную миску и наполнила ее водой из кувшина. Свет свечи падал так, что Сигран могла видеть в этой воде свое отражение. Протянув руку, наставница взяла с полки берестяную коробку, в которой лежали кусочки желтоватой прозрачной смолы, похожей на живицу. Сигран положила один из комочков в рот и начала жевать. Рот наполнился горечью, в ушах зазвенело. Очень скоро Сигран отчетливо услышала далекий звук рога и тяжелый топот скачущих во весь опор коней.

С замирающим сердцем она глянула в воду — и увидела черное бездонное небо в ярких звездах. И комету, которая кривым клинком пересекала эту звездную россыпь. Ослепительно-белая вначале, комета быстро меняла свой цвет — сначала на розовый, потом на красноватый, и так далее, пока ее хвост не налился кровавым пурпуром. А после комета исчезла в клубах черного дыма, и сквозь дымную пелену, застилавшую взор, Сигран увидела маленькую фигурку, бредущую сквозь свирепую пургу, освещенную лишь зловещим сиянием кровавой кометы, оставляющую за собой цепочку следов, которую тут же заметал снег. Зимняя ночь была полна призраков: черных безмолвных фигур — они, шатаясь и стеная, брели по заметенным пургой дорогам, — и белесых бесформенных теней, которые мелькали в клубах снега и с горькими воплями исчезали прочь. Сигран чувствовала мертвый холод этих теней, их ужас, их отчаяние, осознание постигшей их безвременной страшной смерти, и понимала, что видит новый мир, в котором не осталось ничего живого. Мир льда и смерти, в котором затерялась крошечная беззащитная фигурка, несущая в себе последнюю искру жизни.

За гигантскими сугробами показались квадратные каменные башни, несущие на себе печать невообразимой древности. Их зубцы раскрошились, как гнилые зубы, их ворота истлели, их каменную кладку источили время и бури. Они слепыми глазницами бойниц смотрели на терзаемую ледяным ветром фигурку, которая шла к ним сквозь вьюгу, проваливаясь в снег. Над башнями полыхало северное сияние — призрачный занавес, разделяющий мир живых и царство мертвых. Древняя цитадель, построенная в начале времен самим богами, скрытая в недоступных горах, в вечном тумане, полном колдовства — Предопределение и последняя буря Финем Миллениум развеяли магический туман, и путь к воротам был свободен. И сквозь завывания бури Сигран вновь услышала топот коней, от которого задрожали даже древние башни цитадели.

Фигурка вошла в провал ворот, миновала бесформенные руины, торчащие из снега, а потом исчезла в черной дыре, открывшейся в заледенелых стенах. Душа Сигран последовала за ней — и оказалась в лабиринте узких коридоров и тоннелей, в которые уже сотни лет никто не входил, населенных древними шорохами, освещенных бледным свечением истлевших костей, разбросанных на земле. Двигаясь за одинокой фигуркой, Сигран оказалась в последнем зале, у полуразрушенной стены с проступившими на ней невидимыми письменами, доступными лишь духовному зрению посвященных. Теперь она смогла прочесть последние строки из пророчества Арагзана:

'В час, когда вернутся ушедшие и займут дома ваши и города ваши, вспомните слова Мои. Трое придут к трем, те, в чьих жилах течет королевская кровь, кто погиб и был пробужден ото сна. Их поступь ужаснет вас, их сила наполнит вас страхом. Ибо они Всадники, и не будет от них спасения. Вижу — грядет муж, могущественный и исполненный праведного гнева, оживляющий и прогоняющий смерть от лица моего. Но истинна ли сила его, от Господа ли она? Или же вновь примете белое за черное, а черное за белое, прах горький за хлеб, а воду за кровь? Лишь молитва откроет ваши глаза, потому молитесь о Спасителе дни и ночи ваши. И если дойдет мольба ваша до Господа, исполнит Он Слово свое, и увидите вы истинного Спасителя, не царя в силах, и не мага в знании, и не купца в золоте. Правда его победит ложь, а любовь его победит смерть. Услышит весь мир в вое смертной бури пение, полное скорби и любви, и узнает, что трижды отступила смерть, посрамленная в зените силы своей, и навеки для вас пришло время жизни. И душа моя в покое моем возрадуется, и подивлюсь я непостижимости воли Создателя, решающего судьбы мира сего. Наступит время тишины, и боль уйдет, и Всадники исчезнут в ночи, дабы не вернуться никогда, и не будет более ужаса в глазах ваших, ибо вопреки ожиданиям увидите свет утра, который не чаяли увидеть. И возблагодарю я Господа за милость Его и скажу: 'Возблагодарите Его и вы, маловеры, цари сильные и гордые, мужи славы, ибо не вы, а малая душа избавила вас от смерти, выполнив Его волю!'

Сигран успела дочитать эти строки до конца, когда в чертог ворвались клубы снега, и бешеное ржание боевых коней оглушило ее. Она видела, как судорожно дернулась маленькая фигурка у подножия стены Пророчества, как упала на колени и закрыла руками голову. Черные тени упали на нее, а снег у ее ног закипел от крови. А потом глаза Тьмы увидели ее, и невидимый меч ударил в грудь Сигран.

Наставница с криком отшатнулась от чаши. Схватилась за грудь. Боль была невыносимой, у нее перехватило дыхание, глаза ослепила черная пелена. Падая в бездну, раскрывшуюся, чтобы принять ее, Сигран услышала голоса. Мужской и женский. Они звали ее, и Сигран узнала их.

— Мама, ты где? — спрашивал ее женский голос. — Где ты? Мама, мне плохо!

— Мама, а я знал, что ты все-таки придешь, — сказал мужской.

Падение во мрак завершилось ударом и беспамятством. Когда Сигран очнулась, она поняла, что лежит в своей лаборатории, на полу у алхимического стола. Она с трудом поднялась на ноги и увидела, что вода в миске замерзла, превратившись в темный неровный лед. Стол вокруг миски блестел от осевшего на него инея.

— Умерли! — прошептала Сигран, и глаза ее наполнились слезами. — Все умерли! Нет! Не хочу! Нет!

Она так и не увидела в своем видении, что же случилось со Спасителем. И не смогла разглядеть его лица.

Глава 2

Иган чувствовал нетерпение. Ему казалось, что слуги, помогавшие ему облачиться в парадные одежды, делают все невыносимо медленно. Князь мог видеть в зеркале лица людей из своей свиты, стоявших за его спиной — Бог ты мой, что за каменные рожи! О чем они думают? О том, что их господин, который станет сегодня великим герцогом Кревелога, может отказаться от услуг некоторых из них?

— Ваша светлость, — шепнул ему камердинер Болак, — соблаговолите поднять волосы, чтобы я мог надеть на вас цепь!

Иган с усмешкой запустил руку в свои завитые кудри, но тут же перестал улыбаться: на шее виднелась царапина, покрытая подсохшей коркой. Как раз там, где проходит яремная вена. Князь ощутил неприятный холодок в животе. Цирюльник. Брил его сегодня утром и случайно порезал — случайно ли? Не решился нажать на бритву чуть сильнее?

— Болак, — сказал князь, — моего брадобрея взять под домашний арест. После церемонии я поговорю с ним.

— Слушаюсь, ваша светлость. — Болак гибкими нервными пальцами поправил массивную герцогскую цепь на груди Игана, отступил на шаг и с видом художника, наложившего последний мазок на картину, провозгласил. — Туалет его светлости окончен!

Иган оглядел себя в зеркале. Так и должен выглядеть великий герцог — великолепно. Черный бархат, шитый серебром и украшенный алмазами (все-таки траур по несчастному погибшему братцу, ха-ха!) ему очень к лицу. Креповая повязка на рукаве камзола, конечно, немного не вписывается в ансамбль, но приличия надо соблюдать. Пусть выборщики видят, что принц Иган скорбит. Хотя — какое это теперь имеет значение?

Иган еще раз коснулся пальцами царапины на шее. Она отозвалась слабой болью. Цирюльник был неосторожен — или...?

Плевать, не стоит обращать внимания на такие мелочи, когда впереди один из лучших дней его жизни. День, в который его назовут великим герцогом. Отличное продолжение восхитительной ночи, проведенной в объятиях Сони...

Улыбнувшись, Иган развернулся на каблуках. Придворные немедленно склонились в низких поклонах.

— Идемте, господа, — самым милостивым тоном сказал принц. — Наши добрые подданные ждут нас.

Зал Совета, ярко освещенный утренним солнцем, был полон. Семьдесят пять выборщиков со всего Кревелога уже ждали его, рассевшись на лавках. А еще Серые братья во главе с Абдарко, клирики и шестьдесят человек депутатов от горожан, купцов и пахарей — по одному от каждого города и повета.

— Его высочество принц Иган, князь Свирский, граф Борович и Ренич! — провозгласил маршал совета и ударил посохом в пол.

Иган прошествовал к креслу в центре зала. Наступившая в зале гробовая тишина показалась ему хорошим знаком. И еще подумал князь, что не испытывает к этим людям ничего, кроме презрения. Выбрались из своих медвежьих углов, где спали в одном зале с курами и свиньями, трескали мерзкие соленые грибы и вонючую чесночную похлебку, да мылись от бани до бани, а теперь вот по дурацкому древнему праву приехали в Златоград герцога выбирать. Милостиво позволить ему, Игану, воссесть на трон, который и так ему принадлежит по справедливости. Еще вчера многие из них голосовали бы против него. Воистину, покойный Рорек в своих смазных сапогах и с вечной косматой бородой был бы костью от кости этого сброда. Но теперь Рорека больше нет, и этим мужланам придется смириться с тем, что новый герцог будет совсем непохож на них самих.

Ему навстречу двинулись сразу двое — седоволосый бородач в крытой атласом куньей шубе поверх дорогих доспехов и совсем еще молодой человек с черными усиками, стриженный под горшок, в кафтане из серебристой парчи. Иган знал обоих — старого Банаша, графа Крешинского, и юного Лаща из Поймы. Банаш был сторонником Игана, а вот Лащ был из тех, кто поддержал бы Рорека...

— Позволь принести от имени всего собрания самые наши искренние соболезнования, князь, — сказал Банаш. — Горько нам было услышать о гибели князя Трогорского и всей его фамилии. И все мы едины в пожелании своем — чтобы ты нашел и покарал подлых убийц, совершивших это черное дело!

— Смерть убийцам! — крикнул кто-то в зале, и собрание зашумело. Иган ожидал, когда стихнет шум.

— Благодарю вас, ваши милости, за соболезнования, — сказал он тихим голосом, но потом заговорил громче. — Благодарю за то, что не оставляете меня одного с моим великим горем, сочувствуете мне и поддерживаете. Пока неизвестно мне, кто совершил это черное злодейство, но кровь моя стынет, когда я думаю, что вместе с несчастным моим кузеном были убиты и его безвинные дети. Только последний лиходей без чести и совести мог совершить такое, и я клянусь, что сполна отомщу за это преступление. Именем Всемогущего клянусь в том перед вами, господа!

— Князь позволит мне говорить? — Со своего места встал хлыщеватый, одетый по последней имперской моде барон Трувес, один из богатейших златоградских магнатов и родственник семьи Боровичей. — Прошел по Златограду слух, что видели в городе не кого-нибудь, а самого принца Эндре, незаконнорожденного сына его светлости Маларда — да упокоится он в мире! Будто воскрес он из мертвых, и в Златограде объявился. Что можешь по сему поводу сказать?

— А что говорить? — Иган выпрямился, сверкнул глазами. — В другой раз я бы потребовал у тебя сатисфакции, любезный родич, за то, что порочишь ты своими речами память дяди моего, герцога Маларда, намекаешь на то, что был дядя покойный супруге своей и моей тетке Малении Боровичевой неверен, и от конкьюбата с простолюдинкой бастарда нажил. Но теперь бессмысленно отрицать это. Да, был у меня кузен-бастард. Шесть лет тому назад Эндре умер от моровой болезни, от которой в тот год в Златограде многие в муках ушли на тот свет. Можно найти много свидетелей, которые подтвердят, что видели Эндре мертвым. И вот я узнаю, что за несколько дней до смерти моего бедного брата Рорека будто бы видели бастарда Эндре — или вампира Эндре, — в городе. А остальное вам монсеньор Абдарко поведает, ибо он лучше меня расскажет о том, что случилось.

Глава Серых Братьев поднялся со своего места. Высокий, широкоплечий, сухопарый, будто из железного дерева выточенный. Скинул с головы капюшон серого орденского плаща, сверкнул глазами из-под кустистых бровей, обводя взглядом притихших выборщиков.

— Вот, смотрите, добрые миряне, — сказал он, показав зажатый в руке пергаментный свиток. — Этот донос написал добрый слуга нашей церкви, который разговаривал с человеком, назвавшим себя Хендриком фон Эшером из Глаббенберга. Прочитав этот донос, мы поняли, что Хендрик фон Эшер и есть бастард Эндре, умерший шесть лет тому назад и уже нежитью вернувшийся в наш город, чтобы творить зло. Вняв доносу, Капитул немедленно отрядил группу боевых магов, чтобы разыскать и уничтожить вампира, но демонские силы оказались сильнее, чем мы думали. В схватке с ними погибли и обрели мученический венец заклинатель Братства Лениус Борзак и четверо его людей. Но их смерть не оказалась напрасной: на месте схватки с упырем был найден другой свиток, — тут Кассиус Абдарко извлек тот самый пергамент, который Борзак передал братьям Цырикам и велел бросить у трупа Эндре. — Зло, наполнявшее этот свиток, было так велико, что мне пришлось сотворить над ним обряд экзорцизма прежде чем нести его сюда, в эти чистые стены. Здесь написано: 'Я вернулся из могилы, и я буду убивать. Всякий, кто заставил меня умереть, умрет сам. Я начну с моих преступных братьев, а потом и весь Златоград познает мой гнев. Рожденный хвостатой звездой, я выпью жизнь из ваших тел и заставлю вас молить о смерти'. На печати оттиск с надписью: 'Эндре Немертвый'.

Кассиус Абдарко, размахнувшись, бросил свиток под ноги Банашу, и граф Крешинский отшатнулся от него, как от змеи. Иган же, напротив, наклонился и поднял свиток. Губы его искривила недобрая усмешка.

— Воющий волк, — сказал он. — Герб фон Эшеров из Глаббенберга. Если это они стоят за воскрешением моего кузена-упыря, они заплатят за это.

— Вот вам и ответ, миряне, кто мог желать смерти князю Рореку и его семье, — добавил Абдарко. — Это он убил семью князя Рорека, как перед тем убил убогого в этом городе, обезглавив его. Бешеный пес сорвался с цепи, и надо найти его и уничтожить.

Собрание, устрашенное речами инквизитора, затихло совершенно, и в этой тишине послышался спокойный голос барона Трувеса.

— Однако странно, что все это открывается только сейчас, — сказал барон. — Шесть лет об Эндре не было ни слуху, ни духу — и вдруг он появился в Златограде в самый канун выборов великого герцога. Рассчитывал, что мы, добрые слуги нашей церкви и нашего императора, изберем вампира новым герцогом в обход существующих кандидатур? Что-то не верится.

— Никому не известно, что на уме у демона, — ответил Абдарко. — Или барон Трузес сомневается в моих словах?

— Упаси Всевышний! — Трузес замахал руками. — Но уж больно бессмысленно ведет себя этот ваш вампир. Нагло пробирается в город, убивает направо и налево, а потом отправляется к князю Рореку и устраивает в его поместье резню. Какая бы жажда мести, какая бы гордыня не ослепляла этого демона, он не может не понимать, что не быть ему нашим герцогом вовеки! В чем же тогда смысл, святой отец?

— Ты, барон, плохо знаешь мир Темных и то, какие законы действуют в нем, — с нескрываемым презрением в голосе ответил Абдарко. — Посему сядь на место и помолчи. Не для того мы собрались тут, чтобы вести праздные разговоры. По следу вампира уже идут мои самые лучшие охотники, и очень скоро они найдут Эндре. Мы отомстим за невинную кровь князя Рорека и его семьи.

— Мы отомстим, — добавил Иган, выделив слово 'мы'. — Клянусь!

— Да, — подтвердил Абдарко и сел на свое место. Иган обвел собрание внимательным взглядом.

— Теперь, когда мой кузен и его сын мертвы, — сказал он, — я остаюсь единственным претендентом на престол великого герцога. Если кто хочет оспорить мое право на герцогскую корону, пусть выскажется. Мы выслушаем его с величайшим вниманием.

— Истинно говорит князь, — подал голос граф Банаш. — Когда мы собирались в Златограде, чтобы по древнему священному закону созвать вече выборщиков и назвать нового герцога, мы не думали, что все так повернется. Ныне же у нас есть лишь один наследник крови Маларда — князь Иган. Посему мой голос принадлежит ему! — Сказав это, Банаш бросил свой жезл выборщика к ногам князя.

— И мой! — добавил барон Лащ.

— И мой! — крикнул еще один голос, и дальше выборщики, повыскакивав с мест, закричали дружно: — Герцог Иган! Да здравствует герцог Иган! Иган вовеки! Иган! Иган!

Князь Свирский милостиво склонил голову, на его губах появилась торжествующая улыбка. Он смотрел на кучу жезлов у своих ног, которая росла на глазах. И заметил, что даже те выборщики, которые безусловно поддержали бы его покойного кузена, выкрикивали его имя с не меньшим жаром, чем остальные. Да и куда им деваться? Рорек мертв, а у Кревелога должен быть законный повелитель...

— Ваша светлость, — граф Банаш подошел к Игану и низко склонился перед ним, — собрание просит тебя ответить: принимаешь ли ты его волю?

Это был ритуальный, ничего не значащий вопрос. Его всегда задавали новому герцогу выборщики, и ответ мог быть только один. Иган жестом велел старому графу выпрямиться и сказал:

— Кто я такой, чтобы идти против воли лучших мужей этого герцогства? Как смею я нарушать освященный веками обычай? Понимаю, что если бы не трагическая гибель моего несчастного кузена, не видать мне герцогской короны, ибо Рорек был лучше меня, мудрее меня, чище меня. Но удел, предназначенный ему, народ Кревелога доверил мне. Что ж, я принимаю вашу волю. Пусть подадут мне Писание, чтобы я мог принести клятву!

Два священника надомной церкви Градца немедленно подошли к новоизбранному герцогу. Один держал в руках золотую герцогскую корону Кревелога, украшенную жемчугом, гранатами и бирюзой, второй — пергаментный свиток, перехваченный алой атласной лентой. Иган опустился на одно колено, коснулся пальцами свитка в руках священника.

— Клянусь Владыке нашему, всемогущему Господу, что с небес видит и читает в моем сердце, святой и милосердной церкви, нашему императору Артону, да хранит его Благая сила, и моему доброму народу, что буду править уделом моим по чести и совести, милосердно и справедливо, по законам империи и обычаю предков наших, так, как правили до меня предшественники мои, и пусть помогут мне в том высшие силы!

— Да будет так, — сказал Кассиус Абдарко, шагнул к князю, взял у священника корону и возложил ее на голову Игана.

— Да будет! — вздохнуло собрание в один голос.

— Герольды! — зычно провозгласил граф Банаш. — Сообщите народу, что у Кревелога есть новый герцог!

— Встаньте, ваша светлость, и займите ваш престол! — предложил Лащ.

Иган прошел мимо приветствующих его выборщиков и сел на герцогский трон.

— 'Вот и все, Рорек, — подумал он, глядя на окружавших его дворян, склонившихся перед ним. — Ты всегда боялся замарать свои руки и потому проиграл. У меня есть все, к чему я стремился. Корона герцога, власть, сила и...И у меня есть Соня. Совсем неплохо, Рорек. Совсем неплохо'.

Подсохшая царапина на шее внезапно начала зудеть. Иган потянулся к ней пальцами, почесал — и почувствовал, что сорвал с ранки корку. На подушечках пальцев осталась свежая кровь.

— Что-то не так, ваша светлость? — Выросший как из-под земли Болак смотрел на герцога встревоженными глазами.

— Чепуха. Дай мне платок.

Кассиус Абдарко смотрел на герцога и едва заметно улыбался.

* * *

Пурга над северными равнинами стихла к ночи. Небо отчистилось от туч, и снега заискрились под полной луной.

На пепелище Лесной усадьбы будто роилось множество зеленых светляков — это десятки волков прибежали сюда, чтобы попировать на обгоревших останках людей и домашней скотины. Падали было много, и потому волки не грызлись между собой: всем хватит. Самая большая стая собралась на холме, там, где еще несколько дней назад стояла усадьба князей Трогорских.

Однако насытиться волкам не удалось: звери почувствовали опасность. Инстинкт заставил их разбежаться прежде, чем на дороге, ведущей к усадьбе, показались три всадника, темные и молчаливые, как ночь, которая породила их. Их вороненые пластинчатые доспехи жирно поблескивали в свете луны, точно смазанные дегтем, в золотых коронах, надетых на шлемы, вспыхивали алмазные искорки. Порывы ветра развевали тяжелые плащи, подбитые дорогим мехом. Кони всадников, могучие и рослые, шли неторопливым шагом, легко вытаскивая ноги из плотного снега. Проехав мимо сгоревших, все еще чадящих гарью домов посада, троица начала подниматься вверх, к пожарищу, оставшемуся от усадьбы.

Въехав в ворота, всадники остановились. Некоторое время они стояли в молчании, потом один из них соскочил с седла, передав поводья соседу справа. Неторопливым шагом направился к руинам княжеского терема. Усыпанный пеплом снег скрипел под его коваными стальными сапогами.

Темный воин остановился у самого пепелища. Постоял недолго, будто созерцал страшное дело рук людских. А потом выпростал из-под плаща левую руку, в которой был зажат хрустальный флакон, и вытащил из флакона пробку.

Содержимое флакона немедленно превратилось в темный, отсвечивающий пурпуром тяжелый пар и, вырвавшись из горлышка, поползло по снегу в сторону огромной груды оставшихся от терема обгорелых развалин. Здесь туманная змея распалась на сотни щупалец, и они в мгновение ока просочились в щели между обугленными бревнами. От прикосновения этих щупалец недогоревшие бревна затлели, выбрасывая в ночь синие искры. В воздухе запахло серой и смертью. В пару мгновений пурпурный пар рассеялся, и сразу вслед за этим раздался тяжелый, смертный стон, и шел он из-под руин.

— С возвращением, брат, — сказал воин, открывший флакон. — Мы рады тебе.

Из груды головешек и обломков раздались могучие удары, и некоторое время спустя воин увидел того, кого пробудила его магия. Черная, изглоданная огнем фигура выбралась из-под обломков и замерла, глядя на воина пустыми, выеденными пламенем глазницами.

— Трое придут к трем, — сказал воин, протягивая руку восставшему мертвецу, — те, в чьих жилах течет королевская кровь, кто погиб и был пробужден ото сна. Ты первый, кто призван. Будь четвертым из шести.

Сгоревшая плоть мертвеца менялась на глазах. Месиво из обугленных мышц и перемешанной с пеплом сукровицы, быстро покрывала новая чистая кожа — восставший приобретал прижизненный образ. Завились на голове буйные седеющие кудри, окладистая борода скрыла подбородок. А потом князь Рорек Трогорский смог, наконец, открыть глаза и увидеть темного воина.

— Кто ты? — прохрипел он.

— Я первый из Трех, — ответил темный. — Мы пришли за тобой, князь. Знаки последних времен указывают на тебя. Ты заклятая душа, и ты служишь нам, трем Бессмертным. Запомни это, князь.

— Зачем снова... испытывать эту боль?

— Боль это жизнь. Радуйся, что ты жив, князь. Твой конь и твое оружие ждут тебя, — сказал темный. — Нам пора. Время битвы приближается.

Князь Рорек покорно кивнул и прижал ладонь к сердцу, которое не билось. Но князь этого даже не заметил.

Прежде чем спуститься с холма, где еще недавно стояла усадьба князя Трогорского, всадники, которых теперь стало четыре, остановились, и один из темных поднес к губам витой рог из черной кости, окованной золотом. Долгий протяжный сигнал наполнил ночной воздух — и был услышан.

* * *

День был солнечный, но на капитана Эсмона Дортрая упала тень, будто туча наползла на солнце, и сразу стало холодно. Капитан поежился, поднял глаза. 'Красная Чайка' вошла в канал, проходящий между башнями Рабских Казематов. Это они закрыли от Эсмона солнце.

Эсмон бывал в гавани Зараскарда не раз и не два, но еще никогда у него не было такого дурного предчувствия. И кто его знает, может быть уже сегодня он и его люди окажутся в одной из этих страшных башен? Эсмон и сам не мог объяснить, почему после всего случившегося в Грее, он решил вернуться и предстать перед Аштархатом. Наверное, испугался последствий. Бегать от Аштархата всю оставшуюся жизнь не получится — у владык Зараскарда кругом глаза и уши. Рано или поздно нанятый Кругом ассасин вырежет у него сердце. И еще, Эсмон хорошо помнил поговорку, которую часто повторяли местные работорговцы; 'Все рабы мира рано или поздно проходят через Зараскард'. Так оно и есть. Торговать рабами — значит иметь дело с Зараскардом. Без вариантов. Капитан Эсмон бросать свое прибыльное дело не собирался.

Правда, в этот раз его трюмы пусты. И шкатулка в его каюте тоже пуста. Дело, которое могло принести ему тысячу золотых и небывалые для чужеземца торговые привилегии в Зараскарде, провалено. Эсмон был в ярости, когда на корабль вернулся Таласкир и рассказал о случившемся. Капитан немедленно отправился с двадцатью вооруженными моряками на берег, но беглецы успели уйти. Сумерки заставили их вернуться на корабль. Всю ночь Эсмон пил у себя в каюте, а утром вышел к команде и сказал:

— Кто-то из вас думает, что я слабак. Но я докажу, что умею проигрывать один кон и выигрывать всю игру. Господин Эспай, — обратился капитан к рослому моряку с окладистой бородой и пшеничными волосами, заплетенными в косички, — вы назначаетесь боцманом вместо бедняги Лореля.

— Да, капитан, — ответил верзила. — Благодарю, капитан.

— Слушайте мой приказ, господин Эспай. Матросу Таласкиру дать двадцать ударов линем за бегство с места сражения. Всем остальным сниматься с якоря — мы идем в Зараскард.

Таласкир вопил, когда его пороли. Это было, конечно, несправедливо, но Эсмону было необходимо сорвать зло хоть на ком-нибудь. А еще он поклялся, что однажды найдет проклятых молокососов, и тогда старый пес Терданаль перевернется на том свете в гробу, узнав, как капитан Эсмон поступил с его отродьем.

'Красная чайка', следуя за юркой лоцманской фелукой, под всеми парусами вошла в канал. Стало совсем холодно, запахло гнилью и сыростью. Сотни чаек и черных бакланов с хриплыми криками кружили над головой Эсмона. Огромные сложенные из циклопических каменных блоков, усыпанные огнями сотен факелов башни казематов нависли прямо над каналом, превращая фарватер в каменный тоннель. Они, как огромные каменные кулаки, завершали мощные дугообразные руки-молы, защищающие гавань Зараскарда от волн и врагов. Эсмон знал, что все рабы, попадавшие в этот город, прошли через Казематы. Здесь, в этих гигантских квадратных башнях, таится источник могущества и богатства рабовладельческой республики.

Эсмон невольно коснулся висевшего у него на груди под рубахой медальона Аштархата. Правитель вручил ему этот медальон как знак своей особой милости. Нет, не станут они сажать его в эти башни! Он слишком многое сделал для республики. Он еще нужен Зараскарду. Да и не захотят Вечные портить отношения с Эраем — это не в их интересах.

Запах сырости и затхлости стал крепче, резко потянуло падалью. Эсмон посмотрел на воду в канале — она стала мутной и зеленой, как гной, среди шапок грязной пены плавала дохлая рыба. Трупы умерших в казематах рабов обычно выбрасывали из башен в эту воду, и дно канала завалено кучами человеческих костей. Покупая припасы для команды в Зараскарде, Эсмон никогда не брал рыбу и огромных омаров, которых на рынках Зараскарда продавали до смешного дешево — он прекрасно знал, чем они питаются...

Этот город — он весь построен руками рабов, на их костях и крови. И этот гигантский пирамидальный маяк с громадными резными панно на стенах, и многоэтажные дворцы Верхнего города, и причудливые храмы из порфира и розового мрамора, окруженные великолепными статуями крылатых богов и гениев. И длинные стены, окружающие гавань, и роскошные сады, освещенные по ночам золотистыми фонариками, и ярко раскрашенные галеры и торговые суда под алыми и зелеными парусами. Золотые и серебряные монеты отчеканены из руды, добытой рабами на государственных рудниках. Зараскард живет за счет рабов, и все тут создано их руками. Их тысячи и тысячи, даже последний оборванец в трущобах Нижнего города имеет собственного раба или рабыню. Граждане рабовладельческой республики слишком изнежены, чтобы работать сами. У них даже воины ходят с накрашенными глазами и губами, обвешанные золотыми украшениями как шлюхи в Эрае. Рабы все делают за них. Рабы-лекари лечат, рабы-учителя учат, рабы-повара готовят им пищу, рабы-евнухи и рабыни-проститутки удовлетворяют их похоть. Рабы даже умирают за них — по законам Зараскарда преступник, осужденный на смерть, может отправить вместо себя под топор палача своего раба, и еще заплатить в казну штраф. Без рабов Зараскард — ничто. А он может предложить им новых рабов. Кто же будет резать курицу, которая еще может нести яйца?

Сигналы медных труб резанули уши, заглушая крики чаек и плеск воды. Эсмон вздохнул — на него опять упали лучи солнца. 'Красная чайка' вошла в акваторию порта.

— Займите мое место, — велел он штурману Канаэлю. — Я пойду, переоденусь.

В каюте он достал из шкафа кувшин с вином и сделал несколько жадных глотков. Потом скинул камзол из тонкой кожи и насквозь пропотевшую рубаху — страх перед будущим выходил из него все последние часы ледяным потом. Надо быть спокойным, говорил себе Эсмон, облачаясь в свежую, пахнущую лавандой одежду. Надо успокоиться. Все совсем не так плохо. Он сумеет доказать Кругу, что в случившемся нет его вины.

Что живой капитан Эсмон будет Зараскарду гораздо полезнее мертвого капитана Эсмона.

* * *

Появление слуги отвлекло Аштархата от грустных мыслей.

Нуки вошел, низко согнув спину. Он стал совсем седой, внезапно подумал Аштархат. Почти такой же седой, как я сам. Единственный из старых слуг, который остался со мной — остальные уже умерли. Они вместе уже почти сорок лет, и не было в Зараскарде человека, которому глава Круга Вечных доверял больше. И этот человек уже глубокий старик. Он скоро умрет, и последняя связь с прошлым прервется...

— Господин, прибыл эраец, которого ты нанимал, — сказал Нуки. — Я велел ему ждать в нижнем зале.

— А вот это важная новость! — Аштархат поднялся с топчана. — Пригласи его в зал для собеседований. Я хочу говорить с ним.

— Как прикажешь, господин.

Капитан Эсмон, долговязый, костлявый и тощий, нервно расхаживал по дорогим коврам, устилавшим пол зала. Когда Аштархат вошел, эраец тут же опустился на одно колено и склонил голову.

— Встань, капитан, — велел правитель, подкрепляя слова жестом. — Судя по выражению твоего лица, ты прибыл с дурными вестями.

— Простите, государь, но вы правы. — Эсмон проглотил застрявший в горле комок. — Я не привез вам филактерию.

— Ты не нашел ее?

— Люди, которых я послал в Грейские руины, нашли сосуд, но внезапно появился какой-то человек. Он убил трех моих матросов и забрал филактерию.

— Вот как? И кто был этот неизвестный герой?

— Я этого не знаю, государь.

— Вы не остановили его? Не отняли сосуд?

— Мы не успели, государь. Негодяй успел сбежать, прихватив в качестве пленников детей нашего бывшего капитана. Мы обыскали весь берег, но даже следов их не нашли.

— Очень плохая новость. Я доверился тебе, Эсмон, а ты подвел меня.

— Мой лорд, еще раз молю о снисхождении. Я даже не мог подумать, что кто-то...

— Ты должен был предвидеть такую возможность.

— Я ваш раб, государь. Молю о милосердии.

— Раб, — Аштархат провел ладонью по выкрашенной синей краской бороде. — Рабов у меня много. А вот толковых слуг и хороших исполнителей меньше, чем хотелось. Я рассчитывал на тебя, Эсмон. Ты всегда казался мне разумным и надежным... эльфом.

— Государь, дайте мне шанс. Клянусь, я найду беглецов и сосуд, о котором вы говорили.

— Нет, Эсмон. Такие вещи забирают не для того, чтобы потом отдать. Ты огорчил меня. И Круг Вечных будет недоволен.

— Государь, — Эсмон почувствовал животный панический страх, — я готов служить вам верой и правдой дальше. Я буду привозить столько рабов, сколько вы пожелаете. Я ваш слуга до самой смерти.

— До смерти? — Аштархат усмехнулся. — Да знаешь ли ты, эльф, что такое смерть? Смерть — не конец, а только начало. Тот сосуд, что ты упустил — известно ли тебе, что в нем? И почему я так рассчитывал на успешное окончание нашего предприятия?

— Государь, я...

— Хватит оправданий. Они бессмысленны и бесполезны. Ты хороший капитан, Эсмон, но ты ничего не знаешь о тайных силах, которые управляют нашей жизнью. Очень скоро ты сильно пожалеешь о том, что проиграл. И ты, и весь твой народ.

— Государь, я не понимаю вас.

— И верно, ты ведь не знаешь ничего. Это мое упущение — я не посвятил тебя в курс дела, мой друг. Думаю, тебе стоит кое-что показать и рассказать. Но сначала я приглашаю тебя выпить со мной по бокалу вина.

* * *

Они шли по длинным коридорам Вечного дворца, освещенным голубоватыми газовыми факелами, и Аштархат рассказывал. Негромко, спокойно, голосом, лишенным всяких эмоций.

— Я прожил четыре жизни, мой друг — говорил он. — Первая жизнь не сулила ничего хорошего. Мне, единственному сыну бедного кожевенника Борашена из Гелетарана предстояло стать наследником отца и так же от зари до зари, до самой смерти, дубить в чане с человеческой мочой вонючие кожи и выделывать их в темной мастерской, дыша тяжелыми испарениями. Но у меня открылся дар, который удивлял всех. Уже в шесть лет я обладал потрясающей памятью. Запоминал расположение и количество предметов в любом помещении, и после безошибочно называл вещи, которые убирали или перемещали с места на место. Однажды в мастерскую отцу зашел странствующий жрец бога Ахоса, чтобы купить кожаные ремешки для своих сандалий. Пока отец нарезал ремешки, жрец решил шутки ради поучить маленького сына кожевенника грамоте — и я за какие-то четверть часа выучил все буквы алфавита.

— В твоем сыне сидит демон, — сказал ошеломленный жрец Борашену, отказался забрать ремешки и выбежал из мастерской.

На следующий день в доме Борашена появились облаченные в красное жрецы Опира, бога мудрости и созидания. Они долго говорили со мной, а потом заявили отцу, что забирают меня в храм. Борашен не смел спорить со жрецами. Святые мужи заплатили ему за меня двадцать серебряных монет и увели навсегда из дома. Так закончилась первая жизнь и началась вторая — жизнь жреца.

Жизнь, в которой появилась Ванчуте.

Одиннадцать лет меня обучали самым разным наукам, и везде я был лучшим. Мне легко давались самые сложные науки. Я одинаково быстро запоминал комментарии к священным текстам и длинные мантры, безошибочно вычерчивал перьями и мелками инженерные чертежи и причудливые знаки древнего вертикального письма, которым писались Запретные книги. Поэтому, когда закончился срок обучения, и я получил мантию младшего жреца, врагов у меня было гораздо больше чем друзей. Мне не могли простить способностей и таланта, завидовали и называли плебеем и выскочкой. Я был достоин руководить общиной, школой или строительством храма или канала — мне будто в насмешку доверяли только самые незначительные поручения. Однажды весной, в День Богов, меня послали собирать пожертвования для храма.

День был теплый, солнечный, светлый. Я стоял на обочине улице, ведущей к рынку, у подножия статуи Опира со своим ящиком для пожертвований и призывал проходящих мимо людей жертвовать на новый храм Опира. Но прохожих не интересовал бог мудрости — им больше по душе были увеселения на рыночной площади, бесплатное угощение от имени царя и состязания силачей и уличных певцов. К вечеру в моем ящике лежало лишь несколько медяков. И вот тогда ко мне подошла Ванчуте.

Она была не одна — ее сопровождали два хлыща из числа ее поклонников, знатные юноши, изысканно одетые и обвешанные золотыми украшениями. А Ванчуте — она показалась мне прекрасной. Я никогда не видел такой женщины. В каждой линии ее лица и тела, в каждой складке ее одежд была красота, которая мне, проведшему годы в стенах храма, вдали от соблазнов мира, показалась божественной.

Куртизанка заметила мое смущение и засмеялась.

— Что опускаешь взгляд, святой отец? — спросила она игриво. — Или моя красота тебе не по душе? Или ты предпочитаешь пропыленную унылую мудрость чистым радостям плоти? Ну же, скажи!

— Мне нечего сказать тебе, женщина, — ответил я.

— Женщина! — Ванчуте засмеялась звонко и заразительно. — Он назвал меня женщиной! Прямо тебе старец. А ведь самому нет и восемнадцати, верно?

— Это неважно, сколько мне лет, — ответил я. — Уходи, не искушай меня.

— Мне не по душе мудрость, иссушающая душу, — сказала Ванчуте. — Я — тело. Красивое, ухоженное, здоровое, жаждущее прикосновений и ласк. Я жизнь, жрец. А от пустой мудрости веет холодом смерти. Любовь и мудрость всегда враги.

— Не говори о том, чего не знаешь.

— Я знаю, о чем говорю. И сознайся себе, жрец, что вся твоя мудрость не способна убить то тайное желание, которое ты почувствовал, глядя на меня.

— Во имя Опира, уходи!

— Конечно, — тут Ванчуте спросила у одного из своих поклонников золотую монету и бросила ее в ящик. — Если хочешь поговорить о мудрости, юный жрец, приходи в мой дом на Церемониальной улице. Я докажу тебе, что твоя мудрость не устоит перед моими чарами. Только прихвати с собой пару золотых!

Встреча с Ванчуте что-то изменила во мне. Если ты, эльф, когда-нибудь был безумно влюблен в женщину, ты поймешь меня. Прежние радости потеряли свою привлекательность, работа в храме и занятия стали казаться бесполезной тратой времени. Я стал мрачен и молчалив. В своих снах я часто видел Ванчуте — стройную, гибкую, с пышной гривой завитых в мелкие колечки рыжеватых волос, падающих ей на талию, с сияющими карими глазами. Я просыпался и чувствовал себя одиноким и несчастным. Правильно сказала мне куртизанка: 'Любовь и мудрость всегда враги'.

Однажды в городе ко мне подошел невзрачный человек в лохмотьях, попросил благословения, а потом сказал:

— Мне нужна твоя помощь, святой отец. Сможешь перевести для меня эти письмена? Я заплачу тебе за труды.

Я глянул в клочок папируса, который показал ему оборванец, и обомлел. Это был написанный древними иератическими письменами фрагмент из 'Книги мертвых', священного свитка, который всегда клали в захоронения первых царей Гелетарана.

— Где ты это взял? — спросил я.

— Неважно. Так сделаешь, или нет?

Я согласился. Мы встретились на следующий день в таверне у храма Опира, и оборванец, забрав перевод, дал мне целых двадцать золотых монет — огромные, неслыханные деньги для меня. Прежде я никогда не видел столько золота.

— Бери, — сказал он, видя мои смущение и растерянность. — Эти деньги ты честно заработал. Я найду тебя, если понадобишься.

Я взял деньги, но не отдал их в храм, как должен был бы сделать. Я пошел на Церемониальную улицу, в дом, окруженный резными столбиками с горящими день и ночь красными фонариками. В Дом Ванчуте.

Для меня начались ночи, полные райского блаженства, и дни адских мук. Данные мной обеты запрещали общение с женщинами, тем более с продажными. Но мне было все равно. Ванчуте стала смыслом моей жизни, а наказание за нарушение обетов меня не пугало. Дождавшись темноты, я выбирался из храма через задний двор, и на рассвете возвращался обратно. Так продолжалось неделю. А потом я пришел в дом Ванчуте и увидел, что в постели куртизанки уже лежит другой мужчина.

— Ты сказал мне, что у тебя есть двадцать золотых, — сказала мне Ванчуте, — и ты получил за эти деньги все, что желал. Когда у тебя снова появятся деньги, приходи, и я буду рада тебе. А сейчас рабы проводят тебя.... милый.

Я ушел из дома куртизанки, охваченный ревностью и тоской. В меня будто демоны вселились. А у калитки храма меня встретили стражники и старший жрец, который положил мне руку на плечо и сказал:

— Ты нарушил наши заповеди, несчастный. Иди за мной.

Я покорился. Меня кто-то выследил, доложил старшим жрецам о моем проступке, но мне было все равно. Наставники обители не дождались от меня ни покаяния, ни просьб о пощаде. Меня бросили в глухой каменный колодец в подземелье храма, в котором мне предстояло умереть от голода и жажды. Однако на второй день за мной пришли старшие жрецы.

— Ты бы сгнил в этой яме заживо, потому что преступил наши законы и заповеди, оставленные нам самим Опиром, — заявил мне Первый наставник. — Но кому-то небезразлична твоя судьба. За тебя внесен большой выкуп, так что убирайся прочь.

У ворот храма меня уже ждал тот самый невзрачный тип, что заплатил двадцать золотых за перевод текста из 'Книги мертвых'.

— Пойдем за мной, святой отец, — сказал он насмешливо. — Есть большой человек, который желает поговорить с тобой.

'Большого человека' звали Инткас, и он был главой гелетаранских расхитителей расположенных в Мертвых подземельях гробниц — сообщества, окруженного самой мрачной славой и самыми зловещими слухами.

Мертвыми подземельями называли огромную запутанную сеть подземных галерей и туннелей, расположенную в двух милях к востоку от города. Здесь с древнейших времен погребали сначала царей и вельмож, а потом и людей попроще. Освященный веками погребальный обычай заключался в сожжении тела усопшего вместе с наиболее любимыми им вещами и заупокойными дарами, после чего прах с недогоревшими останками предметов, бывших на покойнике, запечатывался в особые глиняные урны и помещался в катакомбы Мертвых подземелий. Но вечного покоя не получалось — очень скоро в катакомбы приходили грабители, чтобы извлечь из урн уцелевшие в огне драгоценные камни или золотой и серебряный расплав, в который превратились украшения и монеты. Грабителей не останавливали ни ловушки, ни заклинания и проклятия, вырезанные на урнах. Попадались расхитители редко, а наказывали их еще реже — у сообщества везде были свои люди, и денег на подкуп стражников и судей оно не жалело. Да и зачем было властям наказывать гробокопателей, если золото и серебро из погребений разными окольными путями попадало на государственный монетный двор, а половина украшений в ювелирных лавках была изготовлена из 'мертвого золота'? Живые забирали у мертвых то, чем их когда-то почтили, и это считалось почти нормальным. Дом главы сообщества, в который меня привел странный оборванец, по размерам мог соперничать с дворцом правителя, а по роскоши превосходил его. Инткас принял меня в своей купальне, где плескался в огромном бассейне с подогретой и смешанной с благовониями водой в компании дюжины юных красавиц.

— Вот и наш мудрый знаток древних письмен! — воскликнул он, когда я вошел в купальню. — Желание заполучить твою мудрость в свое распоряжение стоило мне дорого, мальчик. В сто золотых монет, которые я заплатил Наставникам за тебя. Понимаешь, что это значит?

Я промолчал. Мне нечего было сказать.

— Молчишь? — Инткас выбрался из бассейна. — Хорошо, значит, ты понимаешь, что теперь ты моя собственность. Ты мой раб, Аштархат. Сто золотых — это большие деньги в Гелетаране. Ты дорого стоишь. И тебе придется доказать, что я не потратил эти деньги впустую.

— Чего ты хочешь? — спросил я.

— Ты будешь работать на меня. Делать то, что я скажу.

— А если я не сумею?

— Тогда я убью тебя. Или продам работорговцам, чтобы вернуть хотя бы часть уплаченных за тебя храму денег. Но я думаю, ты умный парень, и не станешь меня злить.

Гробокопатели сообщества работали группами по четыре человека. Я был определен к Иззаю — тому самому типу, что принес рукопись для перевода. Иззай был главой группы, а еще в нее входили два брата-близнеца Рум и Румил — огромные, волосатые, вечно воняющие потом детины, которые делали черную работу. Первые вылазки в Мертвые подземелья не принесли хорошей добычи, зато Иззай, вполне довольный поведением нового компаньона, поделился со мной своими планами.

— Опустошать урны с прахом — занятие для зеленых салаг, — сказал он. — Нам предстоит более серьезное дело. Недавно к хозяину пришел какой-то чужеземный умник и рассказал, что в дальней части Мертвых подземелий есть тайный ход, ведущий в целый подземный город, который в Начальную эпоху устроили древние цари Гелетарана. Там могут быть настоящие сокровища. А ради сокровищ стоит рискнуть, как думаешь?

— А что я с этого буду иметь? — спросил я.

— Ты сможешь пожить еще немного и получить достаточно денег, чтобы вкусно есть и пить, менять девок каждый день. Или сможешь много-много раз по ночам навещать эту шлюху Ванчуте.

— Не смей так о ней говорить! — разозлился я. Иззай рассмеялся.

— Глупец! — вздохнул он. — Разве ты еще не понял, что Ванчуте стала хорошей наживкой, на которую мы поймали большую умную рыбу по имени Аштархат? Разобрать древние письмена Начальной эпохи способны только хорошо обученные жрецы, и нам нужен был такой человек. Понимаешь, о чем я?

— И вы подставили меня?

— Не подставили, а завербовали. Не корчи из себя невесту на выданье. Многие жрецы мечтают работать на нас, но нам нужны самые лучшие. Думаешь, ты первый, к кому я обращался? Ни один из жрецов в Гелетаране не смог прочесть папирус, а ты сумел это сделать. Такие люди должны служить нам, а не жалким богам, в которых только чернь верит.

— Откуда ты знаешь, что я прочел его верно, а прочие сделали это неправильно?

— Скоро узнаешь.

Иззай показал мне еще несколько обрывков папируса. Все они содержали обычные для Начальной эпохи предупреждения о том, что нельзя беспокоить покой мертвых, и все в таком духе. А потом началась подготовка к походу. В восьмой день месяца Рыбы Иззай повел нашу группу в Мертвые подземелья.

Я шел в этот поход со смутными мыслями. У меня появилась мысль о побеге. Если удастся избавиться от своих спутников в подземном лабиринте, да еще и найти какие-нибудь ценности, есть шанс сбежать. Любой капитан в порту Гелетарана согласится за вознаграждение взять меня на корабль. Мир велик, Инткас и его сброд не всесильны. Вот только Ванчуте... Да, она меня предала, но проведенные с ней ночи я забыть не мог. Я слишком любил ее, эльф.

Мысли о побеге исчезли у меня, едва мы спустились в туннель, о котором говорил Иззай. Внизу, в большом зале времен Начальной эпохи нас ждал человек, закутанный в пропыленную красную мантию.

— Я Аширис, — сказал он неприятным скрипучим голосом и сверкнул из-под капюшона глазами. — А ты тот самый молодой жрец, который прочел мой папирус? Хорошо. Мне понадобится твоя помощь.

Именно Аширис, а не Иззай, повел нас дальше в глубь древнего некрополя. Сколько времени мы бродили по извилистым прорубленным в камне проходам, галереям с толстыми грубо обтесанными колоннами и заупокойным залам, я не знал — счет времени был потерян. Наконец, странный проводник привел нашу компанию в просторную крипту, стены которой покрывала вязь иератических письмен Начальной эпохи.

— Вот, Аштархат, — сказал Аширис, обращаясь ко мне, — в этом зале я нашел обрывок папируса, который ты перевел. Я знал его содержание и был рад, что ты смог прочесть папирус правильно. А теперь порадуй меня, прочти эти письмена и расскажи, о чем они.

Я начал читать. Рум и Румил освещали стену факелами, а я читал. Древние иероглифы Начальной эпохи были вырезаны на стеле очень искусно и сохранились в первозданном виде, так что прочесть их было нетрудно. В подземелье было очень жарко, и пот стекал по моему лбу. Я стирал его и читал дальше. Я и сам был захвачен историей, изложенной на каменных стенах крипты. Историей о начавшейся в древности великой войне живых и мертвых, о могущественном волшебнике Маро, открывшем секрет оживления, о его Черном эликсире, ихоре Оживления. О том, как незадолго до смерти Маро уничтожил рецепт зелья, а оставшиеся у него сосуды с Черным нектаром спрятал в разных местах. И о том, что один из этих сосудов покоится здесь, в этой крипте, под надгробной плитой ложной могилы, якобы принадлежащей царю по имени...

— Аширис? — Тут я почувствовал, как похолодела его утроба. — Так это твоя гробница?

— Эй, погоди-ка! — Иззай попятился от проводника, потянулся к ножу на поясе. — Это что за...

— Договорить он не успел — тот, кто называл себя Аширисом, выбросил из-под плаща правую руку и метнул искрящийся потрескивающий шар прямо в грудь гробокопателя. Удар этого шара отбросил Иззая на несколько локтей и впечатал в каменную стену. Еще два шара уложили наповал братьев Рума и Румила. В подземелье запахло грозой и горелым мясом.

— Не бойся, — сказал мне Аширис, сверкая глазами из-под капюшона. — Эти люди были мне не нужны. А ты мне по сердцу. Твоя мудрость располагает к себе, Аштархат. Мне понадобится твоя помощь.

— Кто ты такой, во имя всех богов? — вздохнул я: помню, мне было очень трудно говорить, ужас душил меня, как петля на горле.

— Мое настоящее имя тебе ничего не скажет, так что зови меня Аширис. Мне нравится это имя. Так действительно звали одного древнего царя. Маро был не только мастером алхимии, он еще обожал всяческие головоломки. Знаешь ли ты, что древние агаладские руны можно читать задом наперед?

— Да.

— Тогда прочти наоборот 'Аширис'?

— 'Сириша', — с трудом ответил я. — Имя агаладского божества вечной молодости и жизни.

— В каждом имени есть мистическая сила, друг мой. Имя древнего царя было единственной подсказкой, оставленной мне Маро. Я был одним из его учеников. Первым и последним, кто дожил до этого времени и нашел филактерию, доверенную мне. А теперь я отыскал еще одну. Я понял, где искать — и нашел. И остальные найду, чего бы мне это ни стоило.

— Маро давно умер. Ты что, вампир?

— А ты как думаешь? Мне пришлось обратиться к Темному дару, чтобы обмануть время и смерть и довести мои поиски до конца. Это не так трудно, как ты думаешь. Эликсир Маро, да еще мужество выпить его и испытать настоящее страдание — вот все, что нужно для того, чтобы ходить Темными дорогами.

— Боги, защитите меня! Чего ты от меня хочешь?

— Помощи. Только ради филактерии я прибыл в Гелетаран.

— Зачем ты убил их?

— Нам не нужны свидетели, верно? — Аширис засмеялся. — Этот человек, — и некромант показал пальцем на обугленное тело Иззая, — решил, что я просто такой же жадный мародер, как он сам. Я рассказал ему о скрытых здесь невиданных сокровищах: он поверил мне и делал то, о чем я его просил. Он не знал правды. Не понимал, что я ищу. Много лет я искал того, кто мог бы помочь мне закончить мои поиски истинного бессмертия. Ты кажешься мне достойным компаньоном.

— О чем ты говоришь?

— Об остальных сосудах. Это не просто филактерии с эликсиром — каждая из них обернута в кусок пергамента, на котором Маро начертал охранительные руны. Однако на каждом куске содержится еще и часть рецепта изготовления Черного нектара. Если я заполучу все сосуды, я смогу приготовить эликсир, и ты станешь первым из смертных, получивших вечную жизнь.

— Ты хочешь сделать меня вампиром? Нет, лучше смерть!

— Смерть? — Аширис усмехнулся. — Ты, дружок, не знаешь, что такое смерть, а я знаю. Поверь, небытия нет. Есть рабство. Мертвец — тот же раб. Он беспомощен и беззащитен, и я могу управлять им, как захочу. Если будешь служить мне, я научу тебя своему искусству.

— Я... господин, я не хочу быть вампиром!

— Болван! Мне не нужен вампир, мне нужен хороший толковый помощник и компаньон. Мой дар ограничивает мои возможности. Я не могу выносить солнечный свет, и любой маг-экзорцист тут же разоблачит меня. Ты получишь все, о чем мечтаешь — власть, силу, богатство, могущество. Но взамен ты поможешь мне искать остальные сосуды с нектаром. Еще двадцать два сосуда, которые Маро скрыл в разных местах.

— А если я откажусь, ты меня убьешь?

— Нет. Ты поклянешься мне молчать о нашем разговоре до конца своих дней, вернешься к своему хозяину-мародеру и будешь всю жизнь прислуживать ему как собака. И жалеть о недоступной тысячам тысяч таких же как ты жалких смертных возможности, которая у тебя была, но ты не использовал ее.

— Возможности?

— Цикл времен заканчивается. Через несколько десятилетий наступит конец времен, предсказанный древними пророчествами. Мир погибнет, и никто не переживет ночь, когда придут Всадники, убийцы Спасителя. Эликсир Маро — единственный способ обмануть смерть. Я обещаю тебе вечную жизнь в новом мире, которой не будет конца. Веришь ли ты, что я могу дать то, что обещаю?

— В это трудно поверить.

— Поверь — и ты не прогадаешь. Когда старый мир погибнет, мы будем жить. Вот какова цена твоей службы.

— Наверное, ты прав, — я вздохнул и стер заливающий глаза холодный пот. — Чего ты хочешь?

— Для начала возьми один из ломов и помоги мне поднять плиту, закрывающую могилу.

И я подчинился. Я очень хотел жить.

Подцепив плиту ломом, мы вдвоем сдвинули ее с места. Под плитой оказалась стеклянная, оплетенная золотыми нитями бутылочка с темным эликсиром, завернутая в ветхий пергамент, и кожаный мешок с драгоценными камнями — он обветшал от времени, рассохся, и самоцветы высыпались из него. Аширис, дрожа от радости, схватил филактерию, я же взял камни. Глядя на сверкающие в свете факела алмазы, рубины, изумруды и аметисты, я понял, что с этого момента для меня наступила третья жизнь, в которой меня ждут богатство и свобода. Ты слушаешь меня, эльф?

— С величайшим вниманием, государь, — ответил капитан Эсмон.

— Хорошо. Нам еще долго идти, так что слушай дальше....На рассвете мы покинули Гелетаран на имперском корабле, направлявшемся в Алману. Первым портом, где остановился на стоянку корабль, был Зараскард — богатый торговый город на побережье, управляющийся выборными правителями из числа богатейших купцов. Здесь я и мой новый хозяин сошли на берег. Найденные в крипте самоцветные камни мы продавали через разных людей, чтобы не вызвать подозрений и ненужных вопросов.

— Ты останешься здесь, — сказал мне Аширис. — Купишь дом и станешь работать для нас обоих. От тебя не требуется многое — раз в три месяца ты будешь оставлять пятьсот серебряных монет ростовщику, которого я тебе назову. А я займусь своим делом. Когда ты мне понадобишься, я тебя найду. И помни — если ты расскажешь кому-нибудь обо мне, ты не упокоишься даже в могиле.

Вложенные в самое прибыльное дело в Зараскарде — в торговлю рабами, — деньги давали хорошую прибыль. Очень скоро я стал богачом. Я купил себе роскошный дом на Священном холме, завел охрану из вендаланских наемников. Пришло время радоваться жизни, но радость во мне умерла. Со мной рядом не было Ванчуте. Мысли об Аширисе преследовали меня и днем, и ночью. И я впервые узнал, что такое настоящий страх.

Я делал то, что мне приказали — исправно передавал деньги невзрачному человечку, содержащему меняльную лавку в порту, и даже начал забывать об Аширисе. Но однажды, вернувшись под утро из борделей Верхнего города, я застал некроманта в своей спальне.

— Ты неплохо показал себя, друг мой, — сказал вампир. — Пришло время преподать тебе несколько уроков, чтобы ты мог заработать для нас еще больше денег.

Аширис научил меня говорить с мертвыми. Поначалу это умение вызывало у меня ужас, но потом я привык. Мне даже начали нравиться эти странные беседы. Я открыл для себя загадочный и непостижимый мир, который был отделен от мира живых границей, и преодолеть ее могла лишь могучая магия. Я узнал, что сознание человека не умирает с его смертью и многое помнит. Например, где этот человек при жизни припрятал ценности. Или кто ему был должен большую сумму и не вернул, пока тот был жив. Я становился наследником этих забытых ценностей, и нанятые мной доверенные люди делали так, что сокровища мертвецов оказывались в моих сундуках. А спустя несколько лун Аширис вновь появился в моем доме.

— Мало золота, — сказал вампир. — Мне нужно больше.

— Я передал тебе уже больше тысячи талантов, — ответил я. — На эти деньги можно купить половину Зараскарда. Зачем тебе столько денег?

— Рабы, мой друг. Я покупаю рабов. Они помогут мне раскрыть секрет Маро. Я знаю, как мой учитель приготовил свой эликсир. Все дело в том, как правильно использовать чужую смерть. В момент смерти, когда душа расстается с телом, происходит выброс кармической энергии. Чем мучительнее смерть, чем она внезапнее и страшнее, тем больше энергии будет выброшено. Этой энергией питаются демоны Темного мира, она дает им силу, поэтому им так желанна смерть людей. Но еще ее можно собрать, если ты посвящен в самые высшие тайны некромантии. Некогда Маро изготовил чертежи огромной железной мельницы, в которой живьем перемалывали сразу десяток рабов. Их страдание, боль, ужас, оседали черными каплями яда на паутине кармической ловушки, натянутой над мельницей. Из этого яда, чистой эссенции смерти Маро и создал Черный нектар. Ибо жизнь можно купить только ценой смерти. Страдание — вот ключ ко всему. Боль и ужас жертв Маро были так велики, что могли сделать живой даже мертвую плоть. Я работаю над тем, чтобы повторить его опыты. Но рабы стоят денег, как ты понимаешь. А тайна стоит еще дороже. Продолжай делать то, что делаешь, и ты не пожалеешь. Награда будет велика. И запомни — предательства я тебе не прощу... Я не утомил тебя, Эсмон?

— Для меня честь слушать вашу историю, государь.

— Странно, что я решил ее тебе рассказать. Представь, до сих пор я никому всего этого не рассказывал. Наверное, это старость...

— Продолжайте, прошу вас.

-В конце третьего года пребывания в Зараскарде я уже входил в число двенадцати богатейших граждан города. Меня избрали в Круг больших господ, где я сидел в кресле из слоновой кости и именовался Мастером причалов. На пирах в моем имении танцевали красивейшие танцовщицы Зараскарда, и лучшие поэты слагали обо мне хвалебные стихи. Мне уже принадлежала флотилия из пяти кораблей, и я намеревался строить новые. И вновь я начал забывать о том, что всего лишь слуга Темного, пока не пришел день, когда в порт прибыл корабль с рабами из Гелетарана.

Я был на заседании Круга в Священной базилике, когда узнал о прибытии корабля работорговцев. И я опоздал. В порту мне сказали, что из двухсот двадцати рабов двести были куплены прямо у причала неизвестным покупателем и посажены на другой корабль, который отплыл на запад, в сторону Акрамбара. Остальные двадцать были куплены республикой для работы в порту. Одного из них я узнал — это был Нуки-Ари, бывший послушник храма Опира. Тот самый, что до сих пор служит мне. Это он провел тебя во дворец.

— Ты?! — Нуки упал на колени, когда узнал меня в нарядном, увешанном золотыми украшениями господине. — Преблагой Опир, неужели это ты?

— Встань, Нуки. Да, это я.

— Все думали, что ты мертв. Жрецы отпели тебя по обычаю, в храме.

— Я жив, как видишь. Как получилось, что вас продали в рабство?

— Разве ты не знаешь? — Нуки сильно заикался, когда говорил, а в глазах его блестел пережитый ужас. — Ах, прости, как ты можешь это знать...Нашего города больше нет. Две луны назад на Гелетаран напали кочевники-сифлаи из Восточной пустыни. Они сожгли город, а всех жителей или убили, или продали в рабство.

— Мои родители — ты знаешь, что с ними?

— Нет, прости, — тут Нуки вновь опустился на колени. — Прости, господин!

— Встань, я сказал! Мой отец, мать, братья — они погибли? Ну же, говори!

— Большинство мужчин погибли, защищая город от кочевников, — отвечал Нуки. — А когда Гелетаран пал, началась резня. Сифлаи брали в плен только молодых мужчин и женщин. Меня они оставили в живых потому, что я неплохо знаю их язык, и через меня они разговаривали с пленниками. Остальным рубили головы и складывали в кучи на рыночной площади. Там было много трупов, Аштархат. И много крови. Очень много, — Нуки поднял на меня сверкающие глаза. — Но я знаю, что Ванчуте жива. Она была со мной на корабле.

— Ванчуте? Где она?

— Ее купили для рабовладельца в Акрамбаре.

— Ты пойдешь со мной, я покупаю тебя, — сказал я и отправился к управителю Большого невольничьего рынка. Мое сердце сжималось от ужаса.

Управитель сразу вручил мне заверенный печатью список, где значились имена всех двухсот двадцати рабов, привезенных на корабле 'Рубиновый змей' в Зараскард. Я прочел список. Шестидесятым номером в списке значился 'Борашен, искусный кожевенник, сорока двух лет от роду', а сто двадцать четвертой была записана 'Ванчуте-Азири, двадцати трех лет от роду'.

Самая моя быстроходная галера, посланная в погоню за рабовладельческим кораблем, вернулась ни с чем. В тот день я разорвал на себе одежду, обрил голову и вымазал лицо смесью пепла и крови. Я лежал крестом на полу и выл — протяжно, бессмысленно и страшно. Два дня и две ночи я был по ту сторону жизни. А потом управляющий осмелился войти ко мне и сообщить, что господина Мастера причалов желает видеть какой-то незнакомец.

Человеку, ожидавшему меня в гостиной, было лет тридцать, он был в одежде из кожи и железной сетки и походил на воина — или разбойника.

— Сочувствую твоему горю, светлейший, — сказал незнакомец. — Я знаю того, кто купил рабов из Зараскарда. Этот человек называет себя Гурам, но это не его настоящее имя. Он не появляется в городе и все дела ведет через своих приказчиков. Если ты желаешь, я мог бы за плату помочь тебе встретиться с ним и отбить твоих земляков.

Конечно, я согласился. Рауф — так звали гостя, — взял пятнадцать талантов золотом и ушел. Он вернулся на следующее утро.

— Мне удалось узнать, что Гурам прячется в старой разрушенной крепости Шир-Джуз недалеко от Акрамбара, — сообщил Рауф. — Его люди рассказали мне, что у этого шакала большая охрана, и он никогда не покидает своего логова. Но если господин захочет, я мог бы найти нужных людей — всего за пять талантов.

Путешествие до Акрамбара заняло восемь дней. Еще день мы верхом добирались до крепости, где прятался Гурам. Крепость скрывалась в засушливой долине, к ней вела старая дорога, и на этой дороге нас встретили вооруженные люди — такие же наемники, одетые в дубленую кожу бородатые акрамбарцы с копьями и несколько полуголых обвешанных амулетами из человеческой кости чернокожих, вооруженных огромными луками.

— Поворачивайте обратно! — приказал их предводитель, но я уже принял решение. Первый бой оказался успешным. Рауф и его люди перебили работорговцев и оставили их трупы на дороге на поживу стервятникам и гиенам. Они были отличными воинами, Рауф и его наемники.

В самой крепости мы застали еще несколько работорговцев и прикончили их без пощады. Их командир, огромный сардианец в черной, подбитой волчьим мехом броне, дрался умело и яростно, убив трех из двадцати моих воинов, но Рауф свалил его метко брошенным метательным ножом, а потом добил ударом меча в шею. А дальше... я навсегда запомнил, что мы увидели в подземельях проклятого места.

Ту самую железную мельницу, о которой говорил мне Аширис. Ржавую от крови сотен уничтоженных в ней мужчин, женщин и детей, с огромными циркулярными ножами, к которым прилипли куски кожи и волосы жертв. В колодце под мельницей лежали кучи переломанных, почерневших, смердящих человеческих останков. Воздух в подземелье был будто пропитан запахом смерти. В другом подвале мы нашли клетки, в которых были живые люди. Гелетаранцы. Шесть женщин и шесть детей разного возраста. Изнуренные, тощие, с глазами, полными страдания. И со свежими укусами на шеях.

— Их увели в первый же день, — сказала мне заплаканная женщина, с которой я заговорил о своем отце и Ванчуте. — Увели в подземелье под главной башней. Пришел новый господин и сам отобрал их. Мы слышали их вопли. Наверное, с ними сделали что-то страшное.

— Их надо убить, — шепнул мне Рауф. — Они заражены Темным проклятием. Убить, а трупы сжечь.

— Нет, не надо! — Женщина услышала, кинулась наемнику в ноги, и прочие рабы на коленях поползли ко мне, протягивая руки. Но я уже не думал о них. Я понял, что опоздал.

— Убей их, — велел я Рауфу и бросился вон.

Во дворе я достал из ножен кинжал и хотел перерезать себе вены на руке, но Нуки остановил меня.

— Я виноват в их смерти, — крикнул я. — Отпусти.

— Нет, не надо, господин. Твои люди убили палачей. Ты отомстил.

— Не всем.

— Надо искать главного убийцу, — сказал Рауф, вышедший во двор. Меч у него был залит кровью до рукояти. — Он здесь, я чувствую его.

— Его зовут Аширис, — ответил я. — Нам не победить его.

— Мы уничтожим тварь, — возразил Рауф. — Я охотник Митары. Слышал о нас?

— Нет.

— А мы знали о тебе, Аштархат. Жаль, слишком поздно мы поняли, что затеял твой хозяин.

— Почему ты не сказал мне этого с самого начала?

— Я хотел, чтобы ты сам увидел дело своих рук и понял, кто ты и кому служил все эти годы.

— Я не хочу жить.

— Я убью тебя, Аштархат, но не раньше, чем мы отыщем твоего хозяина.

Вампира мы нашли в одной из верхних комнат единственной уцелевшей башни крепости. Аширис спал в золотом саркофаге царей Начальной эпохи, облаченный в царские одежды, и лицо его было цветущим и безмятежным, словно ему снились чудесные сны. Рауф отсек ему голову, и черная кровь брызнула на меня.

— А теперь мой черед умереть, — предложил я и опустился на колени перед охотником. — Убей меня. Я помогал этому чудовищу. Я погубил своего отца и любимую женщину. Я не достоин жить дальше.

Рауф кивнул и занес над моей головой свой меч, но Нуки опередил охотника. Он с воплем кинулся на Рауфа и ударил его по голове тяжелым бронзовым подсвечником, а потом долго бил уже безжизненное тело, пока я, опомнившись, не остановил его.

— Ты должен жить, господин! — шептал полузадушенный Нуки, вырываясь из моих рук. — Ты спас меня. Я не могу позволить, чтобы тебя убили! Ты должен жить...

Мне хотелось убить Нуки за то, что он не дал мне умереть — но я не смог. Потом я опомнился, и мы пошли вниз. Наемники, ожидавшие во дворе, не стали выяснять, как погиб их начальник, их гораздо больше интересовало обещанное золото. Пока они сжигали трупы рабов и тела Ашириса и Рауфа, я обыскал покои вампира. Филактерию с Черным нектаром я нашел в тайнике под саркофагом Ашириса. Нашел — и забрал с собой.

— И что было потом? — шепотом спросил Эсмон.

— С того дня прошло больше сорока лет. Целых сорок лет последней, четвертой жизни Аштархата. Жизни, в которой он из преуспевающего купца и тайного прислужника Темного превратился в правителя этого города и этой земли. В которой он сам стал Темным, отведавшим эликсир Маро. Я прошел через великое страдание и великое очищение. Но мои мучения ничто по сравнению с тем, что я обрел.

— Так ты...

— Да, капитан. Я превратил Круг больших господ в Круг Вечных. Я дал им не только власть, но и вечную жизнь. Семь Вечных — семь сосудов с нектаром, которые я разыскал по всему миру за эти годы. И мой Круг будет управлять этим городом столько, сколько я сочту нужным. За сорок лет Зараскард стал еще богаче и великолепнее. Во всем мире нет города равного ему. Мой народ все эти годы живет хорошо — сытно, спокойно и мирно. И это благополучие будет вечным, потому что я сам и Круг будут править им до скончания времен. Однако никто не знает, какие же три тайны всеми почитаемый правитель Аштархат все эти годы хранил от всех.

Никто не знает, почему каждый месяц, в один и тот же день, мой управляющий приходит на Рабский рынок и покупает шесть молодых женщин и шесть детей, которым тут же, прямо на невольничьем рынке, дарует от имени своего господина свободу.

И никто не знает о том, что все эти годы я собирал все, что имело отношение к историям о легендарном волшебнике Агалады по имени Маро. Любые древние тексты, записи, легенды — и не только. И что во время этих поисков я не раз и не два сталкивался с теми, кого тоже интересует Темный дар...

— А третья тайна?

— Она тоже связана с эликсиром Маро. Сорок лет я пытаюсь заполучить его формулу.

— Значит, эликсир...

— Да, и не только. Сам по себе эликсир драгоценен, но все дело в пергаментах, которые спрятаны с каждым из сосудов. На них фрагменты рецепта, и опытный алхимик сможет воссоздать эликсир, заполучив эти тексты. Я же не хочу, чтобы кто-то другой владел им и стал равным мне, Аштархату. — Правитель Зараскарда остановился. — Отдавать такую мощь в руки другого? Никогда! Теперь понимаешь, что ты наделал, Эсмон?

— Простите, государь.

— Мы пришли. Осталось последнее, что я хочу тебе показать.

Эсмон и не заметил, как они вышли в просторный, окруженный высокими стенами двор. По периметру стены ярко горели газовые факелы. В воздухе стоял какой-то странный запах. В дальнем конце двора Эсмон увидел двустворчатые железные ворота, застывших справа и слева от них стражников с мечами за спиной, а чуть дальше — уходящую под землю каменную лестницу, ведущую в новое подземелье. Командир стражи у ворот с поклоном вручил правителю зажженный факел, и Аштархат предложил капитану следовать за ним вниз, в подвал.

Когда они вошли, Эсмон огляделся и сразу почувствовал облегчение — это не темница, и не камера пыток. Просто подземный зал, причем совершенно пустой. Под низким потолком мерцала странная световая сеть, похожая на густую паутину, сплетенную громадным пауком. Неприятно пахло тлением. В самом центре зала располагалась вмурованная в пол квадратная железная плита, покрытая письменами.

— Что это за место? — спросил капитан, проходя вперед и осматриваясь.

— Это окончание истории, которую я тебе рассказал. — Аштархат вставил факел в поставец у двери. — Когда-то я принял решение за себя и свой народ. Когда мир погибнет — а это случится очень скоро, капитан Эсмон, — мой город и мой народ будет жить. Я говорил тебе, что в филактерии страшный яд. Да, так оно и есть. Но яд порой бывает и лекарством, нужно лишь знать, как воспользоваться им. Я отведал Черный эликсир и не умер. Все, кто переживут очищающее страдание Черного нектара, возродятся к вечной жизни, и Зараскард переживет конец времен. Я позабочусь об этом. Я до конца раскрою секрет Маро, потому что мои поиски оплачены смертью моего отца и моей любимой. Цена бессмертия непомерна. Она слишком тяжела для человеческих плеч. Я всеми силами хотел уменьшить ее, но не смог. Ты мог бы приблизить мою цель, но ты потерпел поражение. Что ж, не всегда боги благосклонны к нам, эльф. Надо принимать их волю. Теперь ты знаешь все об Аштархате. И я благодарен тебе за то, что ты выслушал мою исповедь.

Эльф хотел ответить правителю Зараскарда, но не успел — Аштархат нажал тайный рычаг, скрытый в стене у входа, железная плита под ногами капитана раскрылась, как пасть, и Эсмон рухнул вниз. Его последний вопль смешался со скрежетом гигантской железной мельницы, скрытой в колодце под люком и оборвался. В колодце хрустнуло, заскрежетало, противно чавкнуло — и Аштархат остановил механизм поворотом того же рычага.

— Этот был последний, — сказал он командиру стражи, ожидавшему его во дворе. — Вы забрали всех?

— Да, господин.

— Сколько всего моряков было на этом корабле?

— Тридцать, господин.

— Корабль Эсмона отбуксировать в доки. Теперь он послужит республике. Груз продать. И вот еще что, — Аштархат провел ладонью по лицу. — Отправляйся в Казематы и отбери тридцать рабов из новеньких. Предпочтение отдавай молодым женщинам и детям. Объяви им, что Круг Вечных даровал им свободу. Дай им по десять серебряных пайсов каждому и еды на три дня. Скажи им, что они могут свободно оставаться в Зараскарде или убираться прочь. Такова моя воля.

Глава 3

С залива дул ветер, полный свежести и чистоты. Варнак с наслаждением вдохнул пахнущий солью и пряными морскими водорослями воздух. Хороший нынче день. Тепло, хоть и сыро, и даром что на календаре зима. Даже не верится, что сейчас в Кревелоге лютуют морозы, и люди мечтают о весне.

Четыре дня в дороге прошли без приключений. В деревне лесорубов Варнак продал свою лошадь за два золотых местному трактирщику, а в обмен на седло и сбрую получил провизию, плащи из овечьей шерсти для своих сидов и право провести ночь в его корчме. Они поели и выспались в тепле и безопасности, и рано утром отправились на Лигарский берег. Варнак за эти дни ни разу не общался через Духов Камень с Батеем и Сигран. В этом не было особой нужды, да и энергии в камне осталось совсем мало. Источников силы на Грейском побережье нет, и зарядить камень негде. Но с Кайлани вчера он поговорил. Девушка сама вызвала его. Она была сильно взволнована, это по голосу чувствовалось. Рассказала о каком-то странном рыцаре-вампире, которого хотела убить — и не убила, потому что рыцарь оказался как бы и не вампиром вовсе, а чуть ли не наследником престола Кревелога. Что встретила его в Златограде, проследила за ним и спасла от Серых Братьев, которые, оказывается, хотели смерти этого рыцаря. И теперь они оба ждут его в Сорочьем Приюте. Разговор с Кайлани встревожил охотника. Во-первых, вся эта история оказалась связанной с Черным нектаром Маро — неведомый рыцарь сам признался Кайлани, что шесть лет назад его отравили именно этим ядом. Как получилось, что несчастный выжил и при этом не превратился, по его словам, в нежить, Варнак представления не имел — это еще предстояло выяснить. Во-вторых, девушка сказала ему, что убила в Златограде Серых Братьев. Во-третьих, говоря с Кайлани, Варнак внезапно почувствовал что ревнует ее к этому самому рыцарю, которого его напарница будто бы спасла от Серых Братьев. Кайлани просила его ничего пока не сообщать Наставникам — боялась, что Батей прикажет убить этого самого Эндре. С чего бы это такая внезапная симпатия к вампиру?

Прав Батей — он поступил глупо, велев Кайлани ждать его в Златограде. Девчонка влипла в историю, ей может угрожать большая опасность, и в этом виноват только он...

— Смотрите, смотрите, что я нашла!

Варнак обернулся. Эрин бежала к нему со стороны полосатых скал у края бухты, придерживая руками наполненный чем-то передник. Лицо у нее разрумянилось, тяжелые каштановые с рыжиной волосы разметались по плечам, глаза горели радостным огнем.

— Там, у скал! — выпалила она, подбежав ближе, и показала Варнаку то, что лежало в переднике. — Крупные какие!

Это были устрицы. Дюжины полторы, действительно крупные по сравнению с мелкими черными ракушками, которых девушка насобирала тоже немало.

— У нас в Кардиле такие устрицы на рынке продаются дорого! — продолжала Эрин, улыбаясь. — Серебряк за полдюжины. А тут их полным-полно. Вон у тех скал целая устричная отмель.

— Отличные устрицы, — Варнак взял одну из них, вынул кинжал, раскрыл створки и отправил устрицу в рот. У нее был свежий острый вкус моря. — Жаль, уксуса у нас нет.

— В Кардиле мы едим их с лимоном и мятным соусом, — сказала Эрин, сверкая глазами. — Ой, вкуснятина какая!

'Да, милая, ты сама не представляешь, как тебе к лицу твоя радость! А ведь у меня могла бы уже быть дочка твоих лет...'

— Aeryn, — Браск возник между ними, будто из берега вырос, — neyn leamm a ner Arado asdieth, a`nuin hoch deadchiad!

Девушка вспыхнула, опустила лицо. Варнак отбросил пустые створки, тыльной стороной руки вытер с губ слизистый сок.

— Там, верно, есть еще устрицы? — спросил он.

— Да, — встрепенулась Эрин. — Их очень много. На отмели у скал.

— Так почему бы тебе не собрать еще? Скоро ужин, я бы с удовольствием съел еще штук двадцать этих чудесных слизняков.

Эрин кивнула, бросила беглый взгляд на брата и, вывалив содержимое передника на песок, припустилась обратно к скалам. Морская пена летела из-под ее раскрасневшихся от холодной воды пяток. Варнак дождался, когда она удалится подальше, повернулся к Браску.

— Не стоит так разговаривать с сестрой, — сказал он.

— Ты что, знаешь наш язык? — с вызовом спросил Сид. — Или по тону понял?

— Знаю, и понял.

— И что же я сказал?

— Хочешь, чтобы я повторил тебе твои слова на языке крысы?

— Крысы?

— Вы зовете нас 'арадо' — на вашем языке это означает 'крыса'. Или я неправ?

— А тебе-то что за дело, как мы вас зовем?

— Никакого. Тем более что и мои соплеменники зовут вас остроухими обезьянами, морскими лисами, а иногда находят прозвища обиднее. Но я бы не хотел, чтобы меня называли крысой.

— Ты не понимаешь, — Браск смущенно улыбнулся. — Это прозвище.... В нем нет ничего обидного. Просто у вас форма ушей, как...

— ... у крыс, — закончил Варнак. — И это веская причина для того, чтобы запрещать сестре говорить со мной с глазу на глаз, верно?

— Извини, господин, — Браск опустил глаза. — Я сказал, не подумав.

'Парень спесив, как павлин, и мозги у него пока что куриные, но вроде бы умеет признавать собственные ошибки. Уже хорошо. Или он просто боится меня? Наверное, второе. Ну да ладно, нечего разыгрывать из себя строгого папашу. Папашу...'

— Так-то лучше, — сказал Варнак вслух и протянул парню руку. — Но различия в форме ушей нам на время придется забыть.

— Послушай, господин, я все хочу спросить тебя. Мы пятый день едем на север — это я понял. А что дальше?

— Ничего. Здесь наш путь по суше заканчивается.

— То есть как?

— В этой бухте у меня назначена встреча с контрабандистами, которые перевезут нас через Лигарский залив. На той стороне залива начинаются имперские земли. Если боги нам улыбнутся, через неделю будем в Златограде, это столица Кревелога. А там каждый пойдет своей дорогой.

— Почему ты помог нам с сестрой? Я думал вы, люди, ненавидите сидов.

— Не могу сказать за всех людей, но мне твой народ не сделал ничего плохого. Чего ж мне вас ненавидеть?

— Когда мы плавали с отцом, он часто говорил, что Эрай — это последнее свободное место на земле. И что арадо... прости, люди стремятся захватить нас. Я всегда думал, что...

— Свободное место? — Варнак усмехнулся. — Знаешь, паренек, я не бывал в ваших краях, но думаю, что у вас все устроено так же, как у нас, круглоухих. У вас есть король и знать, и есть нищие и бедняки. Или я ошибаюсь?

— Король у нас действительно есть, и приближенные у него тоже есть, но я не понимаю...

— Вон, видишь птиц? — Варнак показал на стаю чаек над заливом. — Когда я был твоего возраста, я тоже считал, что они свободны. Но потом умные люди объяснили мне, что это не так. Птицы повинуются инстинкту, и не летят, куда захотят. Стая всегда летит определенным маршрутом, не отклоняясь от него, как выпущенная лучником стрела. И в каждой стае есть свой вожак. И у прочих тварей то же самое.

— Но ведь мы не твари, господин.

— Разве? Человек ли, сид ли — такая же тварь божья, как эти птицы. Только у птиц нет разума, а у нас есть. И этот разум противоречив. Мы жаждем свободы и одновременно понимаем, что боимся ее. И поэтому мы всегда будем ограничены в нашей свободе, но только не инстинктами, а правилами, которые придумываем сами. Или видим, когда эти правила кто-то придумывает за нас. Кто-то богатый, могущественный и знатный, называющий себя королем сидов или императором людей.

— Ты настоящий философ, господин, — улыбнулся Браск.

— Это не философия, парень. Всего лишь истина, с которой не поспоришь. У тебя на судне кто всем заправлял? Капитан, верно? Он был волен принять любое решение, даже казнить и миловать, если на то была веская причина. И были матросы, которые часто нехотя выполняли его приказы, хотя понимали, что так надо. Иначе судно потеряет ход, перевернется на волне, сядет на мель, или заплывет черте куда. И тогда всем вам будет каюк — и простому моряку, и капитану. Так и с королевствами и с империями. Я позволяю моему королю принимать за меня решения и соглашаюсь надеть на себя цепи несвободы, но взамен как бы жду, что король будет делать свою работу — думать за меня, защищать меня от врагов и разбойников и поддерживать порядок в стране, — пока я буду делать свою. А король понимает, что если поводок для народа сделать чересчур уж коротким, народ взбесится и скинет его с престола. Так и живем, — Варнак наклонился, подобрал устрицу, стряхнул с нее песок и обнажил кинжал. — Но главное, мы никогда не станем свободными, пока на наших глазах творятся несправедливость и произвол. Ты сам мне сказал, что вы возили в Зараскард рабов. Может ли быть свободным народ, который торгует людьми, словно овцами или свиньями?

— Значит, ты считаешь, что мой отец обманывал меня?

— Нет, он всего лишь хотел передать тебе те иллюзии, которые владели им самим, — Варнак положил устрицу в рот. — Так делают все родители, это их долг.

— Ты говоришь это так, будто у тебя самого дюжина детей.

'Проницательный мальчишка, черт его дери. Нашел самое больное место и надавил на него...'

— У меня нет детей, — ответил Варнак, прожевав устрицу. — Но если бы были, я бы поступил, как твой отец.

Браск кивнул. Ответ охотника ему понравился.

— Увы, мой отец мертв, — сказал он. — Я говорил тебе. Он был сильным и отважным сидом и очень любил нас с сестрой. Пока он был жив, мы могли никого не бояться.

— Как он умер?

— От раны, полученной в бою с диким корсаром.

— Заражение? Я слышал, что сиды вообще ничем не болеют.

— Яд. Проклятые изгои мажут свои клинки гнилым рыбьим жиром и смертоносной желчью кракена. Отец был ранен отравленным оружием и умирал долго и тяжело. Он взял с Эсмона клятву, что тот будет заботиться о нас и... — тут Браск безнадежно махнул рукой. — Зачем я тебе это рассказываю? Ты все равно не сможешь мне помочь.

— Помочь?

— Ты наемник, ведь так? Или наемный убийца. Я видел, как ты убил людей Эсмона. Ты сделал это быстро и легко, будто мух прихлопнул. Я бы нанял тебя, чтобы отомстить Эсмону, но у меня нет денег. Так что бессмысленно говорить об этом.

— Действительно, бессмысленно. И дело не в плате. Я не наемник и не платный убийца, хотя убивать приходится. Буду с тобой честен — я оставлю вас с сестрой в Златограде, и вам придется устраивать свою жизнь самим.

— Жаль. Но я все равно тебе благодарен. И за наше спасение, и за то, что ты терпишь нас. Можно, я буду называть тебя просто Варнак?

— Я с самого начала назвал свое имя, но ты упорно зовешь меня господином.

— Хорошо, не буду. Когда придут твои контрабандисты?

— Если я не ошибся с подсчетом дней, то сегодня в полночь.

— Ты все время говоришь о каких-то тварях, которые опасны для нас, но я их не видел. Что это за твари?

— О них лучше не говорить. Не беспокойся, я знаю, как защищаться от них. Давай соберем трофеи твоей сестрички и пойдем к костру. Да, и сестру позови, если не хочешь, чтобы я сам сделал это. Скоро стемнеет, а ночь в этих краях не прощает беспечности.

* * *

Двухмачтовый ког контрабандистов прибыл вовремя и подошел к самому берегу. Ихрам Пять Шестерок сам сошел на берег со своими людьми. Приветствовал Варнака и скользнул оценивающим взглядом по молодым сидам, которые, обнявшись, встали за спиной охотника.

— Сделал дело и прикупил рабов, старый пес? — хмыкнул он. — Хорошие цыплятки. В Кревелоге таких не купишь, а жаль. Но за груз придется доплатить, Варнак.

— Понимаю. Сколько ты хочешь?

— По стрейссу за голову, идет?

— Договорились. Можем отплывать.

— Погода нынче хорошая, — сказал Ихрам. — Если морские боги не захотят пошутить над нами, через четыре дня будешь тискать шлюх и пить мед в таверне папаши Вассьяна.

— Идите в лодку, — велел Варнак сидам.

Он поднялся по веревочному трапу последним. Едва он это сделал, люди Ихрама немедленно подняли трап и начали талевать шлюпку.

— Размести детей в каюте, — сказал Варнак капитану, — а я буду спать в кубрике с командой.

— Дело твое. Эй, проводите сидов в чертог для гостей! — крикнул контрабандист и засмеялся.

— Что-то не так, Ихрам? — спросил Варнак.

— Все прекрасно, друг мой. Поднять якорь!

— Разве мы не будем ждать до рассвета?

— Я, конечно, понимаю, что у меня на борту знаменитый охотник Варнак, но мне совсем не хочется, чтобы местная нечисть навестила мой корабль. Не люблю этот проклятый берег!

— Понятно.

Варнак успел обменяться взглядом с проходящей мимо него Эрин — в глазах девочки были вопрос и тревога. Охотник не успел ответить ей, ободрить или хотя бы подать знак — Ихрам хлопнул его по плечу.

— Пора расплатиться, старый друг, — сказал он, выразительно потерев большой и указательный пальцы.

— Конечно, — Варнак потянулся к кошелю на поясе, но контрабандист его остановил.

— Не здесь, — предложил он. — У меня в каюте.

Варнак пожал плечами, направился за контрабандистом. У входа в рубку Ихрам остановился, сделал приглашающий жест.

— После тебя, друг мой, — сказал он.

Варнак толкнул дверь, шагнул за порог — и будто весь мир обрушился ему на голову.

— Он живой, милорд заклинатель! Живой, сволочь!

— Он может говорить? — Из обморочной пелены вылыло мрачное смуглое лицо, обрамленное седеющей бородкой. — Ты можешь говорить, колдун?

Варнак вздохнул. Сердце у него дико стучало, воздуха не хватало, как при удушье, все тело наполняла боль. Бородатый схватил его пальцами за щеки, сжал, будто клещами.

— Ммммммм, — промычал Варнак.

— Притворяется? — предположил чей-то голос.

— Не думаю, — ответил бородатый. — Слышишь меня, колдун?

— Слы-шу, — с трудом ответил Варнак.

— Отлично, — железные пальцы, впившиеся в щеки, разжались. — Просто замечательно. Проклятый язычник заговорил. Тогда ты сможешь ответить на мои вопросы, колдун. И отвечай без уверток, иначе я снова накрою тебя кармической ловушкой.

— Мммммммааах...

— Дайте ему воды, — приказал бородатый.

Варнак пил жадно, потом закашлялся — вода попала в дыхательное горло. Губы у него были разбиты, и вода отдавала медью. Сильные руки подняли его, встряхнули, усадили на стул. Он был в каюте Ихрама. Смуглый человек встал перед ним, держа руки в кожаных перчатках перед собой сжатыми в кулаки. По сторонам от него стояли еще двое. Один из них держал в руках меч Варнака.

— Ты понял, кто я такой? — спросил он.

Варнак замотал головой. Говорить не было сил.

— Я Рувим Этардан, заклинатель Братства. А ты Варнак, колдун из Кревелога. Братство давно искало тебя, и вот, наконец, ты у нас в руках.

Филактерия, подумал Варнак. Ихрам завел меня в ловушку. Все пропало. Ааааах!

— Чего мычишь, колдун? — Этардан схватил Варнака за волосы, поднял голову охотника. — Посмотри мне в глаза!

— Чего... ты хочешь? — прохрипел Варнак.

— Больно? Кармическая ловушка причиняет большую боль, но истинные муки ты испытаешь, когда будешь гореть в очистительном пламени костра, колдун!

— Оставь... меня.

— Не раньше, чем ты назовешь мне имена своих сообщников. В Кревелоге тебя видели с женщиной — кто она?

Не дождешься, подумал Варнак. Кайлани я тебе не выдам, даже не мечтай...

— Кто эта женщина?

— У меня... нет женщины.

— Лжешь, колдун. В Златограде ты был с женщиной, а в Патар отправился один. Где ты ее оставил?

— Это... была шлюха, — Варнак поднял глаза на заклинателя и попытался улыбнуться. — Я спал с ней... за деньги. Иди к демонам, Серый.

— А эти сиды — кто они?

— Просто... сироты. Я купил их.

— Ложь. Я чувствую, что ты лжешь.

— Тогда вели перевернуть меня... на живот. Так тебе будет удобнее поцеловать меня в задницу.

— Упорный! — Инквизитор криво усмехнулся. — Но я знаю, как развязать тебе язык. Сейчас я прикажу привести сидов, которых ты притащил с собой, и мы будем их пытать. У меня с собой хороший палач. Ты насладишься их мучениями и, может быть, это зрелище сделает тебя сговорчивее.

Гнида, подумал Варнак. Как сказал, так и сделает. Будет пытать детей, пока не запытает до смерти.

— Не было... женщины, — ответил он.

— Понимаю, — инквизитор усмехнулся еще отвратнее. — Тебе хочется посмотреть, как будут разделывать эту сидку. Она хорошенькая, верно. Ты ведь купил ее ради греховных забав. А может, и мальчика тоже. Сидские юноши нежны и грациозны не меньше сидских женщин. Любой испытает возбуждение, наблюдая за их муками.

— Больной.... Ублюдок.

— Говори, колдун! Говори быстрее, мое терпение на исходе.

— Не было никакой женщины.

— Ладно, попробуем по-другому, — ответил Этардан. — Пытать тебя дальше не имеет смысла, можешь сдохнуть и ничего не сказать. И этих остроухих недочеловеков тебе не жаль, это ясно. У нас впереди четыре дня плавания до Патара. Посидишь пока в трюме. Мы еще побеседуем с тобой, язычник, и я, клянусь богом, заставлю тебя говорить!

Булка лежала на столе — еще теплая, ароматная, с восхитительной румяной корочкой, глазированной яичным желтком. За последние дни он съел столько таких булочек, сколько не ел за всю свою жизнь.

В приюте тощая, желтоглазая и жестокая мать Арайя била по рукам тех, кто ворует с кухни еду. Заставляла вытянуть руки и била костяным стеком по пальцам, пока не выступала кровь. А потом говорила, что бог не любит, когда человек ворует и когда ест, как животное. Человек должен есть только хлеб, честно заработанный в поте своего лица — и за столом, прочитав молитву, а не грызть ворованные сухари по углам, словно крыса. Его она тоже била два раза. Он хотел сказать ей, что не наедается тем, что дают в трапезной, но не сказал — решил, что мать Арайя слишком злая, чтобы понять его.

А эта булка лежит на столе и будто говорит: 'Возьми меня, мальчик! Возьми и съешь — ты же знаешь, никто не будет бить тебя за это по рукам!'

Он взял булку и сразу надкусил. Булка была мягкая, пахнущая сдобой, ванилью и корицей. Совсем непохожая на безвкусные, отдающие плесенью и старыми тряпками хлебцы из серой муки, что он ел в приюте. Настоящая домашняя булка. Испеченная нежными руками любящей женщины. Как все те булки, которые он съел за эти дни.

Держа булку в руке и откусывая от нее понемногу, он поднялся на второй этаж дома. Здесь было тихо. Он прошел по галерее и тут почувствовал едкий неприятный запах. Пахло из открытой двери впереди. Он подошел и заглянул внутрь.

Светловолосая женщина, та самая, что пекла для него булки, стояла у большого стола, заставленного какими-то горшочками, стекляшками, хитрыми штуками из гнутой бронзы и серебра и прочим непонятным хламом. Она что-то делала, но что именно, он не видел — женщина стояла к нему спиной. Он шагнул внутрь, и тут половица заскрипела у него под ногами.

Женщина обернулась. Руки у нее были в кожаных перчатках, и она держала щипцами закопченную чашку, из которой шел вонючий пар.

— Ты? — спросила она. — Чего тебе?

Он не знал, что сказать. Просто стоял, сжимая в руке булку. Женщина смотрела на него своими удивительными глазами — правый светло-карий, левый зеленовато-голубой, — и улыбалась. Он шагнул к ней, взял свободной рукой за платье. Ткань была мягкая, приятная на ощупь.

— Мама, — сказал он.

— Что ты сказал? — Женщина перестала улыбаться.

— Мама, — повторил он. — Мама.

Чашка упала на пол и разбилась. Женщина заплакала. Присела на корточки, схватила его, прижала к себе. Он чувствовал, как содрогается в рыданиях ее грудь. И еще чувствовал тепло. Настоящее. Такое тепло, какого не испытывал никогда в жизни.

— Сыночек мой! — прошептала женщина. — Милый мой!

— Мама, — повторил он, думая о булке. И еще о веснушках на лице женщины. У него у самого такие же. Как он раньше этого не замечал?

— Повтори еще раз, что ты сказал, — попросила женщина.

— Мама, — просто ответил он. Ему нравилось, как звучит это слово.

— Хорошо, — женщина выпустила его, вытерла слезы. Он увидел, что она улыбается. — А теперь иди, мой сладкий. Маме надо работать....

— Варнак! Во имя всех богов, Варнак!

Видение исчезло. В ноздри ударил душный спертый запах — вонь плохо выделанных кож, мочи, сырости, морской соли и гниющего дерева. И лицо над ним, освещенное масляной коптилкой — это не мама. Не Наставница Сигран.

— Браск?

— Боги, ты очнулся! — Молодой сид заулыбался, и Варнак услышал, как за спиной брата всхлипнула Эрин. — Мы уж думали...

— Я в порядке. — Варнак пошевелился и почувствовал боль в суставах и спине. Огляделся, понял, что не ошибся — их бросили в трюм кога. Идиоты!

— Господин, ты был без чувств почти сутки, — сказал Браск. — Мы никак не могли привести тебя в чувство.

— Это все кармическая ловушка, — ответил Варнак, поднявшись на ноги. Голова кружилась, и тело горело огнем, но охотник не собирался сдаваться. — Инквизиторы умеют мучить своих пленников. Сутки, говоришь? Я еще легко отделался. Что-нибудь случилось за эти сутки?

— Не знаю. Нас бросили в этот трюм вместе с тобой. Что они сделают с нами, Варнак?

— Ничего не сделают. Этот пес решил везти меня в Кревелог, чтобы передать Трибуналу. Решил прикончить меня с соблюдением всех церемоний. Большая ошибка с его стороны.

— Ты собираешься освободить нас? — Глаза Браска заблестели в полутьме.

— Конечно. Не люблю оставлять свои долги неоплаченными. — Варнак некоторое время молчал, потом посмотрел на сидов. — И мне понадобится ваша помощь. Браск, ты разбираешься в картах и прокладывании курса?

— Конечно, меня отец учил.

— Молодец, — похвалил Варнак и посмотрел на забранный решеткой люк над головой. — Готовы?

* * *

На корабль налетел порыв ветра, захлопал в парусах, заскрипел реями. Рыжий Чилтер выругался и запахнул поплотнее овчинный плащ. Мало удовольствия сидеть на палубе под таким ветром, да еще когда все спят. И душа горит, требует выпивки. Ихрам, пес проклятый, даже не разрешил ему взять с собой флягу с сивухой для согрева. Или впрямь думает, что полудохлому колдуну и двум сосункам-сидам будет легче сбежать из трюма, запертого на засов, если он пропустит стакан-другой? То-то и оно, что сам никогда не сидел в тюряге и не видел, как там охранники закладывают за воротник, пока начальство не видит.

А еще Чилтеру было не по себе от того, что на корабле остался один из этих иссушенных аскезой святош. Вся эта компания села на ког в Патаре, и все плавание Серые сидели в капитанской каюте тихо, как мыши, но одно их присутствие напрягало весь экипаж. Хвала небесам, Старший из Братьев и один из его людей еще днем сошли с корабля в Пойханде. Ихрам провожал его так, будто этот проклятый монах с кислой рожей чуть ли не сам император. Наверняка Серый заплатил ему за работу кучу монет. И поделиться с командой проклятому Ихраму даже в голову не придет. Ууууу, жлобяра! Опять будет втирать команде про необходимость ремонта этой посудины, а сам в Патаре преспокойно пропьет инквизиторские денежки в каком-нибудь кабаке со шлюхами и скоморохами.

Скорее бы добраться до Патара, а там наняться к другому капитану. Патар живет за счет контрабанды, и не все капитаны такие хитрожопые жмоты, как этот сукин сын Ихрам...

— Эй, ты!

Чилтер вздрогнул: ему показалось, что голос идет откуда-то из-под ног. Потом понял — это сидка. Она смотрела на него из-за крупной решетки люка.

— Чего тебе? — буркнул Чилтер.

— Хочу поговорить с тобой, моряк.

— Нельзя. Пошла прочь, остроухая.

— Смотри, пожалеешь потом, — сидка перешла на хрипловатый манящий шепоток. — Я ведь хотела тебе предложить кое-что стоящее.

— Что ты мне можешь предложить, лиса?

— Себя.

— А? — не понял Чилтер.

— Ваш капитан сказал, что когда мы придем в Патар, нас казнят. Я не боюсь смерти, потому что знаю, что моя душа будет жить вечно. Но вот тело...

— А что тело?

— Моряк, не глупи. Я девственница. Хочется перед смертью узнать, что такое мужские объятия.

— Ну, ты и сучка! — Чилтера будто жаром обдала. С тех пор, как он шесть месяцев назад поимел за несколько медяков старую безобразную шлюху в порту Патара и подцепил от нее дурную болезнь, женщин у него не было. А эта красотка сама себя предлагает.

— Сучка не сучка, но последнее слово за тобой, арадо.

— И как же нам это дело устроить? — Чилтер уже чувствовал, как оживает его мужское достоинство. — Хочешь, чтобы я открыл люк? Не дождешься.

— Дело твое, — Эрин всхлипнула. — Не повезло мне.

— Там у тебя два мужика в трюме, красавица, — с подозрением сказал Чилтер. — Чего бы с ними не развлечься, а?

— Один из них мой брат. Если бы ты знал наши законы, понял бы. А колдун вторые сутки не подает признаков жизни. Похоже, вы ему шею сломали, когда скидывали в трюм.

Чилтер вздохнул, огляделся. Палуба была пуста. Рулевой на корме занят своим делом и ничего не увидит — у него сейчас одна забота, удержать корабль на курсе. Ветер крепчал, и пламя в светильниках на концах рей колебалось все сильнее. Проклятый холод пробирает до костей, в такую ночь нет ничего лучше стакана водки с пряностями — или общества молоденькой красавицы, пышущей жаром. Склянки пробьют нескоро, время еще есть. Чего бояться? Колдун лежит бездыханным, а братец этой красотки — долговязый мальчуган. Пригрозить ему ножом, и всех делов...

— Колеблешься? — промурлыкала Эрин. — Какой же ты после этого мужик? Не хочешь лезть вниз, открой люк, я сама к тебе поднимусь, а потом вернусь обратно.

— А ты умеешь уговаривать, — Чилтер шумно вздохнул. — Ладно, красотка. Только скажи своему братцу, чтобы не путался под ногами, не то прирежу его, как куренка.

— Ему наплевать. Он трус.

Чилтер еще раз оглядел палубу. Никого. Осторожно, чтобы железо не лязгнуло, он сдвинул засов, приподнял крышку и протянул девчонке руку.

— Хватай, лиса, — предложил он, усмехаясь. — Обещаю, мы...

Договорить он не успел: могучая ручища схватила его за горло и сбросила в люк. Чилтер тяжело грянулся о дубовый шпангоут, а потом его схватили за голову и рванули так, что шейные позвонки моряка сломались с громким треском.

— Благослови Митара всех любвеобильных идиотов, — сказал Варнак, забирая с трупа широкий морской нож и шерстяной шарф, которым он обмотал левую руку. — Что с тобой, Эрин?

— Мне... стыдно, как я с этим говорила, как шлюха какая-то, — призналась девушка, стуча зубами, будто в ознобе. Браск понял, обнял сестру, зашептал ей на ухо что-то успокаивающее.

— Будьте тут, — велел Варнак, подпрыгнул и, уцепившись за края люка, выбрался на палубу.

Ступеньки трапа предательски скрипели под его шагами, когда он поднимался на корму, но шум моря все заглушил. Темная фигура рулевого была прямо перед ним, он стоял к Варнаку боком. Рулевой успел заметить движение справа от себя, повернулся и, как показалось Варнаку, открыл рот, чтобы крикнуть, но охотник его опередил. Ударил молниеносно, прямо под ребра, в сердце. Сбросив труп рулевого за борт, Варнак так же крадучись спустился обратно на палубу.

Кормовая надстройка была прямо перед ним. Варнак подкрался к двери и вытянул левую руку ладонью вперед. Невидимая руна на руке сразу начала греться. В каюте двое. Один слева от двери, второй прямо перед ним. Варнак попытался вспомнить расположение обстановки в каюте Ихрама. Просунув нож в щель между фрамугой и дверью, он поднял крючок, которым запиралась дверь и, толкнув дверь, ворвался в каюту.

Серый сидел за столом спиной к Варнаку и читал какой-то пергамент при свете коптилки. Охотник схватил его под подбородок и взмахом ножа рассек горло, а потом шагнул к Ихраму, который, проснувшись, непонимающе таращился на Варнака мутными от вина и ужаса глазами.

— Где Этардан? — шепнул Варнак, уперев острие ножа в кадык контрабандиста.

— Я... он сошел в Пойханде. Не убивай!

— Где мои вещи?

— Серый все забрал с собой. Варнак, пощады! Я не хотел, меня заставили....

— Значит, я опоздал. Спокойной ночи, Ихрам, — Варнак всадил нож в горло капитана и повернул лезвие в ране. Отшвырнув хрипящего Ихрама, взял с лавки доспешную куртку из акульей кожи и абордажную саблю контрабандиста, а со стойки с оружием прихватил полуторный имперский меч в ножнах. После вышел из залитой кровью каюты на палубу.

— Эй, сиды! — крикнул он в трюм. — Можно выходить. Держите руку!

Он вытянул из трюма сначала Эрин, а потом и ее брата. Они смотрели на него, как на героя легенд.

— Получилось! — пискнула Эрин и бросилась Варнаку на шею. — Ой, у тебя кровь на лице!

— Не моя, — Варнак повернулся к Браску. — Сейчас я подниму команду и скажу, что у нас новый капитан. Возьми эту саблю, и если кто вздумает спорить с тобой или хвататься за оружие, руби без колебаний. Хотя не думаю, что люди Ихрама будут сопротивляться. Без капитана они те же овцы. Все понял?

— Конечно, господин, — Браск взял саблю.

Все было проще, чем я ожидал, подумал Варнак, берясь за веревку, привязанную к языку рынды. Свободу он себе вернул. Но филактерия осталась у Этардана.

А это значит, что впервые в жизни он потерпел поражение.

Глава 4

Ночью мороз немного спал и пошел сильный снег. Снегопад к утру прекратился, но Ярре подумал, что сами боги благоволят им — теперь, если кто-то вздумает преследовать их, следов не отыщет. На рассвете, перекусив поджаренной на углях колбасой, они поехали на взятых в ночном бою лошадях дальше. Вельфгрид бежал впереди, указывая путь, а Ярре все время держался рядом с княжной, наблюдая за ней.

Янка ехала молча. Ярре несколько раз пытался заговорить с ней, но девушка не отвечала. Это не нравилось Ярре, но он стал лезть княжне в душу. В конце концов, пережитое девушкой потрясение слишком велико. Как бы он сам себя вел, если бы на его глазах убили родного брата и вырезали бы всю семью, а потом и за ним бы гнались? Уже хорошо, что девчонка умом не тронулась и не расхворалась на нет. Держится молодцом. Сильная девчонка.

И красивая.

Глядя на княжну, Ярре внезапно вспомнил про Йорен. Наверное, потому что эта девочка и Йорен чем-то похожи — у обеих тяжелые светлые волосы с золотистым блеском, большие широко расставленные глаза, только у Йорен они голубые, а у княжны — зеленовато-карие. Или просто все красивые девушки напоминают ему о первой любви? Когда-то Йорен казалась ему настоящей красавицей, самой прекрасной и желанной девушкой на свете. Как она там? Дух леса обещал ему, что Йорен получит лекарство и обязательно выздоровеет. Значит, все должно быть хорошо. Жаль, что им не суждено больше встретиться. Для всей деревни Ольме он умер. А хотелось бы хоть одним глазом глянуть, как Йорен поправляется...

— О чем ты думаешь? — внезапно спросила княжна.

— Я? — Ярре вздрогнул. — Так, о прошлом,

— Я тоже. Что-то мне опять плакать хочется.

— Так поплачь. Станет легче.

— Не буду.

Еще некоторое время они ехали в молчании за Вельфгридом, который время от времени появлялся впереди, будто приглашая ехать по его следам. Лес казался бесконечным, а мороз, который ночью немного спал, опять начал крепчать.

— Ты не замерзла? — спросил Ярре.

Княжна покачала головой. Ярре пожал плечами, взялся за флягу. Она была еще наполовину полна.

— Хочешь глотнуть? — спросил он.

— Нет, — княжна даже не посмотрела на него.

— А я выпью. Что-то меня знобит.

— Куда мы едем?

— Не знаю. За Вельфгридом.

— А потом?

— Наверное, нам надо найти людей. Какую-нибудь деревню, чтобы...

— Нам нельзя показывать в деревнях, — сказала княжна. — Меня ищут, я знаю.

— Послушай, я, конечно, понимаю, что ты пережила очень тяжелую ночь, но мне кажется, что не все так плохо. Мир не без добрых людей, кто-нибудь обязательно нам поможет.

— Ты просто хочешь избавиться от меня.

— Что ты! — Ярре смутился. — Даже в мыслях такого не было.

— Если дядя послал убийц в усадьбу, он будет искать меня везде, я знаю.

— Извини, конечно, но почему твой дядя так поступил? У меня все это в голове не укладывается. Подослать убийц к брату, убивать племянников...

— Не знаю. Папа с дядей Иганом не ладили. Папа вообще не любил о нем говорить. А несколько дней назад папа ездил в Златоград и вернулся оттуда очень мрачный. Там сейчас нового герцога выбирают. Наверное, дядя Иган решил, что, убив всех нас, он получит герцогский престол.

— Жуть какая! Кто же посадит братоубийцу на герцогский престол?

— Правда выплывает не сразу, а потом уже будет поздно.

— Верно, понимаю, — Ярре вздохнул. — Знаешь, а ты ведь так и не назвала мне своего имени. Как мне тебя величать? Или просто звать 'ваша светлость'?

— Какая я теперь светлость! Янкой зови.

— Смею ли?

— Ты мне жизнь спас. Так что зови, как хочешь. Где ты так из лука научился стрелять?

— В армии, — Ярре почувствовал гордость. — Я ведь императорским лучником был. Кое-чему там меня научили.

— Лихо ты этих наемников перестрелял. А ведь их девять человек было.

— Так мне Вельфгрид помог. Я бы без него не справился.

— Все равно удивительно. По виду ты простой крестьянин, а лук у тебя очень дорогой. Я в оружии разбираюсь, уж поверь. Такой лук целого состояния стоит. Клееный, из отличного мореного кедра, с серебряными модянами, и у модян защелки. Стрелы у тебя со стальными наконечниками и пером сокола оперены, за каждую такую стрелу оружейник меньше имперталя не попросит. И волк этот... Ты, наверное, колдун?

— Да какой я колдун! — Ярре почувствовал злость. — Скажешь тоже! Стал бы колдун тебя спасать, как же!

— И едешь ты в какой-то Оплот, хотя не знаешь дороги, — продолжала княжна, — волк тебя ведет туда. Я вот в этих краях всю жизнь прожила, а ни про какой Оплот и не слыхивала. Так кто же ты, Ярре?

— Нет, ну вот втемяшила себе в башку! — рассердился юноша. — Сказано ж тебе было, я просто Ярре. Никакой я не колдун. Хочешь, всеми богами в этом поклянусь?

— Не надо. Я тебе верю, пока.

— Пока?

— Мне все равно бежать некуда. Так что я в твоей власти. Захочешь — убьешь, захочешь — спасешь. На все воля божья.

— Не нравятся мне твои речи, девица! — нахмурился Ярре. — За кого ты меня принимаешь? За разбойника? Так ошибаешься, верно говорю. Не хочу я тебе зло причинять и не причиню, уж будь спокойна. Довезу тебя до добрых людей, а дальше своей дорогой поеду. У меня свои дела есть.

— Понимаю. Бросишь меня?

— Почему сразу 'бросишь'? Нет, не брошу, — Ярре помолчал. — Успокойся, я тебя без защиты не оставлю.

Некоторое время они ехали молча. Янка даже не смотрела на спутника, а Ярре не решался с ней заговорить. А лес казался нескончаемым.

— А если я попрошу тебя быть моим гриднем? — вдруг спросила княжна.

— Гриднем? Рыцарем то есть? — Ярре не ожидал такого поворота разговора. — Меня?

— Ну да. — Янка подняла на парня глаза. — Я хоть и не княжна больше, но своего гридня хотела бы иметь.

— Это кто сказал, что ты не княжна? Княжна по праву рождения. Любой подтвердит твои права, как боги есть подтвердит.

— Вот и я об этом подумала. Не прятаться надо от убийц, а ехать сразу в Златоград. Там у отца много друзей, они меня в лицо знают. И я бы рассказала, что случилось в нашей усадьбе — пусть дядюшка послушает, а заодно и выборщики с ним. А ты бы подтвердил мои слова.

— А знаешь, хорошая мысль, — Ярре подумал, что девчонка дело говорит, хоть и испугали его немного такие дерзкие слова. — Конечно, подтвержу. Да и кони эти с герцогским тавром.

— Давай спешимся, — неожиданно предложила Янка.

Ярре, не понимая, что она задумала, соскочил с седла, помог девушке сойти на землю.

— Дай мне свой нож, — велела княжна. — И опустись на одно колено.

Ярре подчинился. Янка, положив кинжал лезвием на правое плечо юноши, торжественно провозгласила:

— Я, Янина Трогорская, дочь и наследница князя Рорека Трогорского, госпожа Трогоры, Зимодола и Путны, благодарю тебя за спасение, Ярре Кристерссон из Ольме, и в знак милости моей назначаю тебя своим личным гриднем. Обещаю тебе покровительство и щедрую награду за твои подвиги и труды на благо моего дома, дома Трогорских, а взамен требую от тебя верности и отваги, уважения и повиновения. Готов ли ты принести присягу, Ярре Кристерссон?

— Готов, — ответил несколько ошеломленный Ярре.

— Тогда повторяй за мной слово в слово: 'Я, кого люди величают Ярре Кристерссоном из Ольме, получаю титул рыцаря из рук госпожи моей, княжны Янины Трогорской, со всеми правами и привилегиями, положенными мне по новому званию моему, и взамен клянусь госпоже моей служить ей преданно и верно, защищать ее и заботиться о ней, следовать за ней и держать ее руку, покуда сама госпожа или смерть моя не разрешат меня от сего обета. Клянусь в том перед ликом Божьим и перед людьми, как заведено предками и обычаем нашим. Аминь'.

Ярре повторил. Янина убрала кинжал.

— Встань, мой рыцарь, — сказала она, протянув ему обе руки. — И я клянусь тебе в том, что не предам тебя и не изгоню с глаз своих, не подвергну немилости из-за минутной прихоти или чужого наговора. За моим столом и в моем доме всегда будет почетное место для тебя. Жалую тебе за свое спасение, рыцарь Ярре, поместье Аврог со всеми угодьями, землями и крестьянами, в пожизненное пользование.

— Поместье? — Ярре с трудом сдерживал смех. — Достоин ли я?

— Более, чем кто-нибудь другой. — Тут Янка наклонилась и быстро коснулась губами губ Ярре. — Это в знак моей милости. А теперь едем дальше.

* * *

За высокими, в рост человека сугробами, открылся угадываемый под снегом тракт. Он рассекал чащу с запада на восток и уходил за холмы, к самому горизонту. И было очевидно, что с ночи по тракту никто не проезжал — на свежем снегу были лишь лисьи, заячьи и оленьи следы.

— Весь день мы ехали на полдень, значит, Златоград должен быть на восход от нас, — сказала Янка. — Так что мне в ту сторону.

— Мне? — не понял Ярре.

— Не хочу тебя неволить, хоть ты и присягал мне. Тебе в Оплот надо.

— Странная ты какая-то, — хмыкнул Ярре. — Неужто думаешь, я тебя брошу? ('Знает ведь, чертова девка, что не сделаю я так никогда, а все равно болтает языком!') Нет, если так повернулось, доставлю я тебя до места.

Слова юноши явно не понравились Вельфгриду — волк зарычал, оскалив клыки. Янка улыбнулась.

— А волк твой против, — сказала она. — Ругаться с ним будешь?

— И буду. Ночь скоро, а я тебя брошу? Нет уж. Тут наверняка недалеко жилье какое-нибудь есть. Уж если гонишь меня, так дай хотя бы до людей довести.

Вельфгрид перестал рычать, замахал хвостом совсем по-собачьи. Янка, наклонившись в седле, благодарно потрепала волка по загривку.

— И что бы я делала без таких защитников? — сказала она. — Куда поедем, на восход или на закат?

— Ты же сказала, в Златоград в ту сторону надо ехать, — Ярре показал на восток. — Туда и поедем.

Они проехали еще версты три или чуть больше. Дорога уже была не просто различима: снег на ней был грязный, изрытый, утоптанный и унавоженный скотом. Кругом валялись клочья сена, какие-то тряпки. Видимо, совсем недавно по ней проходило много народу, пешего и конного, да еще с повозками, судя по глубокой колее от колес в снегу. Потом Ярре увидел торчащий из сугроба дорожный указатель. Янка не ошиблась — одна из деревянных стрелок на столбе указывала на Златоград и сообщала, что до столицы Кревелога день пути одвуконь. Две другие стрелки показывали на Банов и Боденталь.

— Боденталь совсем рядом, — сказал Ярре, прочитав надписи. — До темноты доберемся.

Янка ничего не сказала, только согласно кивнула. Вельфгрид побежал вперед, принюхиваясь к следам на дороге. Ярре почувствовал прилив сил — очень скоро этот тяжелый день закончится, и этот вечер они проведут под теплой кровлей, где будут огонь очага, горячая похлебка из говядины с луком и бобами и постель, в которой можно будет всласть отоспаться после почти недели, проведенной в дороге. Деньги у него есть и на себя и на княжну, в кошельках убитых разбойников оказалось немало серебра. А там...

Он услышал встревоженное рычание Вельфгрида. Волк стоял, расставив лапы, посередине дороги и щерил клыки, глядя куда-то в чащу. Ярре скинул лук с плеча, наложил стрелу и присмотрелся в заснеженные деревья на краю дороги. Тихо. Никого. Ни единого движения. А Вельфгрид продолжал рычать.

— Ты что, волк? — спросил Ярре. — Кого почуял?

— Он испуган, — сказала Янка.

Вельфгрид зарычал еще громче, а потом надрывно и яростно залаял, поджав хвост и не спуская глаз с чего-то, что Ярре и Янка видеть не могли, а он видел. Ярре вскинул лук, но тут в морозную тишину дня вошел новый звук — отчетливый и не очень далекий удар колокола. Доказательство того, что человеческое жилье находится совсем недалеко от них.

А самое странное, что Вельфгрид сразу перестал рычать и успокоился. Но Ярре это уже не занимало. Княжна поехала впереди, а он за ней, благодаря богов за то, что его мечты провести ночь по-человечески, кажется, начинают сбываться.

* * *

Боденталь показался, едва они проехали второй поворот дороги — большая деревня, которую тракт рассекал пополам. Ярре, тем не менее, лук не убирал, а все потому, что Вельфгрид вел себя странно. Опять время от времени рычал, принюхиваясь, лаял по сторонам. Призраки ему, что ли, чудятся?

А потом Ярре понял, что волк тревожится неспроста. Деревня казалась вымершей. Добротные срубные дома, окруженные полузасыпанными снегом заборами, выглядели так, будто их бросили в спешке — у некоторых даже двери не были закрыты. На утоптанном снегу у домов были разбросаны самые разные вещи: посуда, предметы одежды, ложки, детские игрушки. И нигде ни одной живой души. Ни людей, ни животных. Волосы на голове Ярре начали шевелиться.

— Проклятье, мор у них что ли? — пробормотал он.

— А где люди? — спросила Янка, глядя по сторонам. — Никого не вижу.

— Клянусь Хадрив, мне это не нравится, — сказал Ярре, спешился и протянул поводья своего коня княжне. — Жди здесь, я пойду вперед, посмотрю. Вельфгрид, охранять!

— Я с тобой, — запротестовала княжна.

— Нет! Надо выяснить, что тут происходит. Если услышишь мой крик — давай коню шпоры и несись отсюда во все лопатки!

— Ну, уж нет! — рассердилась Янка. — И хватит мной командовать! Раскомандовался.

— Что-то тут не так. Не нравится мне все это.

Громкий близкий удар колокола заставил их вздрогнуть. Ярре поискал глазами — колокольня, высокая срубная башенка, возвышалась справа от них, в дальнем конце деревни.

— Там кто-то есть, — уверенно сказала княжна. — Кто-то ведь звонит в колокол?

— Ага, звонит. Злых духов отгоняет, — ответил Ярре и зашагал по снегу вперед, к колокольне.

Церковь, поставленная на возвышенности в самом центре села, чем-то напомнила ему те храмы, что строили у него на родине — тоже срубленная из бревен, с деревянными панно у входа, на которых были вырезаны сцены из Писания. На крыше были вороны — они не боялись Ярре. Ярре зачерпнул пригоршнью воды из священного колодца у входа, напился, провел влажной ладонью по лицу и шагнул в двери.

В церкви пахло горячим воском, миррой и еще чем-то приятным — и горели свечи. Они горели повсюду: у подножий статуй Творцов мира, у алтаря Всемогущего, в медных шандалах вдоль стен. Горящие свечи образовывали на полу церкви круг, в котором стоял на коленях человек в темной хламиде.

— 'Молится', — подумал Ярре и сделал робкий шаг к свечевому кругу. Человек лишь слегка повел головой, но позы своей не изменил.

— Слава Милосердному! — сказал Ярре.

— И мир тем, кто почитает Его, — ответил человек и посмотрел на Ярре. Он был стар, лыс, с окладистой бородой и кустистыми седыми бровями. И глаза его полны страха, подумал Ярре. — Кто ты, отрок?

— Ярре. А ты ведь местный жрец, верно?

— Истинно так. Я отец Коллум, настоятель этого храма. А вот тебе тут не место. Уходи, пока не поздно.

— Ты выгоняешь меня из церкви?

— Нет. Из деревни. У нас беда. Большая беда.

— Я вижу. Почему люди ушли отсюда?

— Потому что в Бодентале больше нет места живым.

— Я не понимаю тебя, владыка.

— Ты не кревелогич, — внезапно сказал жрец. — Северянин. Крепка ли твоя вера, сынок?

— Достаточно крепка, чтобы выслушать тебя.

— Тогда иди за мной.

Жрец повел Ярре в боковой придел, а оттуда в холодные сени, и они вышли на сельское кладбище, обнесенное оградой из природных камней, скрепленных раствором. Ярре вздрогнул — могилы были раскрыты. Почти все. Повсюду были кучи земли, обломки сгнивших гробов, клочья истлевших погребальных покровов. Тошнотворный запах разложения наполнял двор, и даже окрепший к закату ветер не мог унести его до конца .

— Они восстали, — говорил отец Коллум. — Этой ночью, в полночь. Выбрались из могил и начали бродить по Боденталю, стучась в двери и окна домов, в которых когда-то жили. Я видел их, некоторых даже смог узнать.

— Они убили живых?

— Нет, хвала Всевышнему. Но они принесли с собой великий ужас. Утром, едва рассвело, люди покинули Боденталь. Все до единого. Теперь это село мертво.

— Разве такое возможно? — Ярре поежился и не только потому, что на дворе было холодно.

— В Писании сказано: 'Черный рог Эзерхорн пробудит ушедших, и станут они владыками земли перед концом времен'. Ныне слово Писания сбывается.

— Но я не видел никаких мертвецов, когда ехал сюда!

— Свет дня загнал их в убежища. Они прячутся в пустых домах или под снегом. С закатом все повторится.

— Под снегом..., — пробормотал Ярре: он вспомнил, как Вельфгрид остервенело лаял на дороге. Волк чувствовал нежить, которую не мог видеть. — Почему же ты не ушел?

— Мое место в этом храме. Я не могу дать осквернить его. Свечи должны гореть. А ты уезжай. Уезжай, пока не стемнело. Пока они не вернулись.

— Я не успею до темноты добраться в Златоград.

Коллум хотел ответить, но тут на пороге храма появились Янка и Вельфгрид. Волку не понравился старый священник, и он зарычал.

— Так, — сказал Коллум. — Сначала восставшие из мертвых, а теперь дьявольский зверь в храме Божьем.

— Вельфгрид не тронет тебя, — заверил Ярре. — И никакой он не дьявольский. Он мне жизнь спас, и этой деве тоже.

— Ныне все смешалось в мире, как и должно быть, — Коллум вздохнул. — Теперь я понимаю. Я сразу почувствовал исходящий от тебя дух северного язычества. Но я был бы плохим слугой Бога, если не позволил бы вам искать приют и убежище в Его доме. Только еды у меня нет.

— У нас есть немного, — заявил Ярре. — Я поделюсь с тобой, если хочешь.

Старый жрец не ответил. Молча принялся менять прогоревшие свечи защитного круга, взяв запасные из ящика у алтаря. Вельфгрид успокоился и, зевнув, лег на пол. И Ярре сразу почувствовал себя в безопасности.

— Я все слышала, — шепнула ему Янка. — Это правда?

— Там за храмом кладбище, и оно все разрыто, — ответил Ярре. — Думаю, нам не стоит никуда ехать, на ночь глядя.

— Что-то мне страшно, — призналась Янка. — Как подумаю, что они будут ходить вокруг храма и выть...

— В приделе есть кровать. Если молодая госпожа устала, она может прилечь и отдохнуть немного, — неожиданно сказал отец Коллум, не поднимая на молодых людей взгляд. — Там холодно, но дров у меня нет.

— Я принесу дрова, — сказал Ярре, но Янка схватила его за рукав.

— Никуда ты не пойдешь! — заявила она.

— Почему?

— Потому что я... не хочу оставаться тут одна.

— Девочка права, — сказал жрец, продолжая возиться со свечами. — Когда придет ночь, вряд ли нам всем удастся поспать. Мы будем молиться, чтобы священные руны на окнах и дверях и этот круг защитили нас от сил преисподней. И спать не придется никому. Очень скоро во всем Кревелоге, а может, и во всей империи никто не сможет спать спокойно.

* * *

— Мертвецы? — Иган подался на троне вперед, будто плохо расслышал стоявшего перед ним начальника златоградской стражи. — Они говорят — мертвецы?

— Да, ваша светлость.

Иган развел руками и захохотал. Члены Большого совета подхватили этот смех.

— Господь всемогущий! — простонал Иган, обмахиваясь расшитой перчаткой. — Вот вам, милостивые государи, и ответ на вопрос, кем нам приходится править! Толпа суеверного тупого сброда, которая пугается звуков, издаваемых собственной задницей. И где же они видели мертвецов, полковник?

— По их словам, в их деревнях мертвецы поднялись из могил этой ночью и начали ходить по улицам, — начальник стражи помолчал. — Я, конечно, понимаю, ваша светлость, что оно все дико звучит, но вид у этих людей очень испуганный. Их очень много. За Святыми воротами столпился целый табор, умоляют пустить их в город.

— И ты полагаешь, что мы на это согласимся? Пустить толпу немытого мужичья в Златоград? С их нечесаными женами и крикливыми выродками? Да они нам вшей и кровавый понос сюда занесут!

— Однако Господь велит нам проявлять милосердие везде, где есть в том нужда, — заметил Кассиус Абдарко, вставая и опираясь ладонями в стол. — Прояви милосердие, и воспоют о тебе славную песню — так говорит Писание.

Иган почувствовал еще большее раздражение. Сегодняшний день удачным не назовешь, как ни верти. Спал он плохо — всю ночь его мучили кошмары. Снились языки пламени и кровь, которая сочилась из стен и марала его одежду. Утром, едва он проснулся, Болак доложил ему, что ночью в крепости умер цирюльник. Сам умер, скорее всего, со страху, никто его не пытал и пальцем не трогал. Стало ему плохо — и все. А после завтрака сразу Большой совет. Почему нельзя обойтись без этих идиотских советов, на которых каждый кретин пытается показать себя умным и разбирающимся в государственных делах? А теперь монсиньор Абдарко решил поиграть в народного заступника...

— А разве в Писании не сказано: 'Воин пускай держит меч, а земледелец идет за своим волом по борозде?', — сказал он не без сарказма. — Место крестьян в полях, и уж никак не в столице. Тем более сейчас, когда припасов и так немного.

— Не следует ссылаться на Писание, чтобы оправдать свою черствость, — ответил инквизитор. — Ваши подданные в беде, и долг герцога позаботиться о них.

— Истинно так, — вздохнул Иган. — Но беженцев слишком много, и нам придется их кормить, монсиньор.

— Церковь возьмет на себя заботу о них, — ответил Абдарко. Раздражение Игана стало еще больше. Инквизитор изображает из себя благодетеля сиволапых, хотя не может не понимать, что герцогу совсем не нравится идея впустить в столицу толпы грязных и голодных мужепесов. В Златограде и без того хватает всякого отребья. Тогда почему Абдарко это делает?

— Надеюсь, монсиньор знает, что делает, — небрежным тоном ответил герцог, поигрывая цепью на своей груди. — Пусть будет так, как сказано. Дозволяю пропустить беженцев в город. Известно ли, откуда пришли эти люди?

— Да, ваша светлость. Почти все они из поветов Фришка и Боденталь, и несколько семей из Банова.

— Банов, Фришка, Боденталь, — сказал Банаш. — Это же земли князя Трогорского. Странно, что все это началось после смерти князя и его семьи.

— Истинно так, твоя милость, — согласился начальник стражи. — Сами беглецы говорят, что они из Трогоры.

Иган вздрогнул. Волос и лица будто горячий ветерок коснулся. Из Трогоры. Если все, что говорят сиволапые, правда, в Трогоре мертвецы восстали из могил. Не лежится им там спокойно. Но если так, то и Рорек...

— Надо проверить эти слухи, — заметил он, повысив голос. — Пусть ваши люди этим займутся, монсиньор Абдарко.

— Что с вами? — раздался у уха герцога встревоженный шепот Болака. — Вам нехорошо?

— С чего ты взял? — шепнул в ответ Иган.

— Вы так побледнели...

— Разумеется, мои охотники отправятся в Трогору и на месте разберутся, что происходит, — ответил инквизитор. — Таков наш долг, и мы им никогда не пренебрегаем. Обстоятельства случившегося нас тревожат даже более, чем вас, светскую власть. Его светлость может быть спокоен — мы тщательно расследуем все обстоятельства этого странного дела.

— Да уж, сделайте одолжение, — Иган оглядел зал Совета, сидящих за большим овальным столом первых сановников герцогства. Боги, ну и рожи! Граф Тамич похож на старого раскормленного бульдога. У барона Сизы шея тонкая, как у черепахи. А князь Милош Борский — он-то что делает в совете? Ему восемьдесят два года, и старческое слабоумие давно превратило его мозги в навоз. Надо избавляться от таких советников. Разогнать половину Совета, посадить толковых людей, которые действительно могут принести пользу. — А сейчас я своей властью объявляю Совет оконченным. Ступайте, добрые господа. Все, кроме монсиньора Абдарко.

Сановники разошлись быстро. Инквизитор продолжал сидеть в своем кресле, немного небрежно откинувшись на спинку. Иган встал с трона, подошел ближе.

— Почему Трогора? — спросил он негромко.

— Я знаю не больше твоего, Иган. Но заметил, что тебя эта новость не порадовала.

— Клянусь божьими чарами! Чему же радоваться, Кассиус? Тому, что мертвецы разгуливают по моим землям?

— Договаривай — мой брат разгуливает, не так ли?

— Два брата. Эндре вы так и не нашли, или я не прав?

— Его ищут, — Абдарко встал и пристально посмотрел в лицо герцогу. — И найдут. Мы всегда находим того, кого ищем.

— Ла-ла-ла-ла! — Иган презрительно хмыкнул. — Кассиус, оставь свои высокопарные речи. Мы тут одни, и мне ты можешь не врать. Вы упустили Эндре. И мне почему-то кажется, что он мог отправиться в Трогору. Я знаю, что Рорек и его семья мертвы, но кто-то убил Рескула и его людей — их трупы нашли в лесу недалеко от Лесной усадьбы. Кто?

— Эндре, надо полагать.

— Моих людей убил лучник. Раны на телах от стрел и... — тут Иган снова побледнел, — и волчьих зубов.

— Один Господь знает, что случилось с ними. Но они мертвы, и будут молчать. И это значит, что у тебя одной головной болью стало меньше.

— Нет, святой отец. А знаешь, почему? Святое Серое братство, — тут Иган ткнул инквизитора пальцем в грудь, — последнее время не совсем честно играет. Вы ведь знали о том, что Эндре жив. Знали, или нет?

— Нет.

— Хорошо, пусть так. Но поставим вопрос по-другому — ведь он не просто так появился в Златограде именно в тот момент, когда решался вопрос о передаче престола?

— Понимаю, что ты хочешь сказать, — Абдарко хмыкнул. — Ты думаешь, что это мы нашли Эндре в Глаббенберге, тайно сговорились с ним и пригласили сюда, чтобы он занял престол Маларда. Чушь. Эндре умер шесть лет назад. Об этом знает весь Кревелог, и человека, называющего себя Эндре, вся знать восприняла бы или как самозванца, или как упыря. И ты полагаешь, князь Свирский, что Серое Братство поставило бы себя в смешное положение, поддержав такого кандидата в герцоги?

— Но Борзак...

— Брат Борзак мертв. И Братство будет мстить за его смерть. Так что у нас с тобой один общий враг, Иган. Успокой свое больное воображение и не пытайся судить о том, чего не знаешь.

— Ты дерзишь мне, Кассиус.

— А ты говоришь нелепости, твоя светлость, — инквизитор сжал запястье молодого герцога. -Мы знаем, что мы делаем. И мы на твоей стороне, Иган. Ты должен радоваться этому. Тот, кого поддерживает Серое Братство, преодолеет любые испытания.

— Испытания?

— Для Кревелога и всей империи настали трудные времена, Иган. Но Братство знает, что делает. У нас великая цель, и мы достигнем ее. Не стоит в нас сомневаться.

— Значит ли это, что своей цели вы будете добиваться втайне от меня?

— Это наше право, дарованное нам Богом и законами империи. Мы уважаем светскую власть, герцог, но и власть должна платить нам тем же. И доверять нам. Для пользы дела. Высшие силы не любят тех, кто недоверчив и излишне любопытен. Ты уже вспоминал сегодня слова из Писания. Так и мне позволь напомнить тебе притчу о жене купца. Помнишь ли ее?

— Смутно.

— Жил-был в одном городе богатый и преуспевающий купец. И была у него молодая жена, больше всего на свете любившая роскошь и праздность, — начал инквизитор, — и время свое она проводила с такими же богатыми и праздными женами в забавах и увеселениях, пока муж ее добывал состояние трудами своими. И вот однажды жена спросила мужа: 'Скажи мне, муж мой, откуда ты берешь столько денег, что хватает их на все — и на дом наш, и на слуг, и на вкусную пищу, и на наряды для меня?' На то отвечал купец: 'Надо ли тебе знать это, женщина? Пользуйся тем, что есть у тебя и благодари Бога за милости его'. Но женщина была любопытна и настойчива, и однажды купец, уставший от ее расспросов, сказал ей: 'Хорошо, есть у меня секрет, который открыл мне сам Бог. Всякий раз, когда прихожу я утром в свой магазин, я говорю: 'Помоги мне, Боже мой, продать сегодня товара на один золотой, и не больше!' Молитва эта чудодейственная — Бог, видя мою скромность, помогает мне, и каждый день я продаю товара не на один, а на десять золотых'. Жена запомнила слова мужа и рассказала о них своим подругам, а те передали их своим мужьям. Так все купцы в городе узнали волшебные слова успеха, и удачливый купец очень скоро обеднел, и дело его пошло прахом. — Инквизитор помолчал. — Сия притча учит нас, что любопытство большой грех. Человеку пристало пользоваться дарами Божьими и не интересоваться, откуда они.

Иган понял. В словах главы Капитула была угроза. Кассиус Абдарко намекнул ему, великому герцогу Кревелога, что Серое Братство обладает куда большей властью, чем его собственная. И задавать Братству ненужные вопросы опасно. Очень опасно.

— Я вспомнил эту притчу, — сказал он, поднеся к лицу надушенный платок. — Прекрасная, мудрая история. Но мы говорили о моем брате... или братьях.

— Князь Рорек мертв, — ответил инквизитор. — Пусть его призрак не беспокоит тебя. Что же до Эндре, мои люди найдут его. Братство не потерпит, чтобы наши враги ходили по земле — живые или мертвые, неважно. Умерший должен покоиться в своей могиле. Упокоится и принц Эндре. Даже не сомневайся.

— Я всего лишь хочу, чтобы вы держали меня в курсе событий.

— Конечно, ваша светлость. И еще хотел бы сказать тебе...

— Что именно?

— Наверное, великому герцогу Кревелога негоже далее оставаться холостым. Тебе пора найти герцогиню. Не любовницу, а герцогиню. Дамзель Соня прелестна, не спорю, но она всего лишь танцовщица, — тут инквизитор сухо улыбнулся. — Подумай над этим, ваша светлость.

— В твоих словах есть здравое зерно, Кассиус, — ответил Иган, с трудом пересиливая гнев. — На досуге я поразмышляю над ними.

— Это было бы чудесно. Мы сообщим о результатах расследования, — Абдарко поклонился и, не дожидаясь разрешения герцога покинуть зал, вышел в парадные двери.

— Болак! — в ярости крикнул Иган.

— Ваша светлость? — Камердинер вбежал в зал, подобострастно заглянул в глаза. — Что угодно вашей светлости?

— Пошли за Соней, — сказал Иган. — Я хочу ее видеть. Немедленно. И пусть накроют стол в Розовой комнате. На двоих.

* * *

Сквозь покрытые ледяными узорами слюдяные стекла угадывались утопающие в морозной дымке башни Градца. В правой башне, почти на самом верху, горел огонек. Чем больше сгущались ранние зимние сумерки, тем заметнее он становился.

— О чем ты думаешь? — Прохладная мягкая рука Сони легла ему на плечо.

— О наступающей ночи, — Иган обернулся и посмотрел на нее. Соня улыбнулась. Герцогская мантия, которую она набросила на плечи, не скрывала ее прелести. Иган наклонился и поцеловал ее. У губ девушки был вкус вина. Красного 'ре-плессада'. Иган сам предпочитал белый брассек, но и ре-плессад ему нравился. Может быть, потому что Соня любит это вино — красное и густое, как кровь. И в нем живет алая искра, похожая на маленькую и беззащитную жизнь.

— И что ты думаешь о наступающей ночи? — промурлыкала танцовщица.

— Что она будет холодной. И мы проведем ее вместе.

— Конечно, мой принц.

— Пойдем.

Он стащил с нее дурацкую мантию, опрокинул на постель, вдохнул горьковатый запах волос, навис над Соней, разведя в стороны ее податливые руки. Какое же счастье видеть эту чудесную, озорную, непристойную улыбку на ее губах! Особенно после того, как побываешь в обществе этих благородных идиотов. После того, как поговоришь с Абдарко...

— У тебя кровь на шее, — сказала Соня.

— Знаю, — Иган коснулся пальцами царапины. — Пора бы ей зажить.

— Позволь мне, — Соня медленно и сладострастно слизала капельку крови, выступившую на порезе. — Ммммм, напиток богов! Кровь герцога так пьянит. У нее пряный вкус.

— Я готов позволить тебе выпить мою кровь до капли.

— Это было бы неразумно, — Соня сверкнула глазами. — У твоей крови замечательный букет, но вкус твоего семени мне нравится больше.

Иган вздохнул, привлек девушку к себе.

— Мой принц, — прошептала она, когда Иган вошел в нее. А потом застонала и вцепилась ему в плечо зубами. Эта боль понравилась ему. Он может чувствовать боль так же, как чувствует удовольствие от близости с женщиной. Это жизнь.

Интересно, проклятый Эндре чувствует боль? Стонет ли от удовольствия, когда молодая и красивая женщина умело и нежно водит языком по его возбужденной плоти, когда он изливает свое семя в ее утробу? Или же мертвецы способны чувствовать лишь злобу и ненависть? Или ими владеют страсти, о которых живым просто неизвестно?

— Я живу, — вздохнул герцог, глядя в наполненные слезами глаза Сони.

— Мой принц! Не торопись. Вся ночь впереди...

На ее губах темнела кровь. Его кровь.

Я хочу, чтобы эта боль и это счастье никогда не кончались, подумал он. Никогда...

Соня закричала, извиваясь под ним — а потом стало тихо. На башне Градца ударил колокол. Потом еще, и еще.

— Я люблю тебя, — шепнул он. — Небесные владыки, как я тебя люблю!

— Мой принц желает говорить о любви?

— Больше чем когда-либо.

— Тогда пусть ляжет на спину и закроет глаза, — Соня положила руку ему на грудь, прижалась разгоряченным телом. — А я буду петь для него. Одну очень старую песню, которую когда-то слышала от моей мамы. О самой нежной, самой преданной, самой бесконечной любви. О любви простой танцовщицы и прекрасного принца.

Иган вздохнул, покорно закрыл глаза. Соня прижалась к нему и запела. Тихо, еле слышно. Это была песня на неведомом языке, который Иган никогда прежде не слышал. Он не понимал слов, но голос Сони и мелодия были так прекрасны, что сердце сладко заныло, и слезы потекли у него из глаз. Такого счастья, такого блаженства он не испытывал никогда.

Песня Сони была услышана.

На рыночной площади вожак стаи бродячих псов настороженно повел ушами. Едва уловимый звук, недоступный человеческому слуху, доносился со стороны герцогского замка. И этот звук был страшен. Он леденил кровь сильнее зимнего ветра, сильнее ночного мороза.

Пес оскалился и зарычал. Звук не исчезал. Он все больше терзал слух пса, и терпеть эту муку он больше не мог — начал скулить. Прочие псы тоже услышали ЭТО: сбившись вокруг вожака и позабыв о вмерзших в снег отбросах, они слушали ночь, из которой лилась жуткая песня, пока их ужас не прорвался дружным тоскливым воем, и собаки выли до тех пор, пока не стихла песня смерти, а потом подоспевшая стража разогнала собак.

И на улицах Златограда вновь стало тихо.

Глава 5

Сорочий Приют оказался просторной, добротно построенной крестьянской мызой, укрытой среди густого хвойного леса. Здесь оказалось все необходимое путнику или беглецу — маленькая баня, чистая теплая одежда, сушеное мясо, картошка и соль в погребе, дрова для очага и даже бочонок крепкого златоградского меда, настоянного на пряностях.

В тот вьюжный и морозный зимний вечер у Эндрю Детцена впервые за много лет появилось чувство, что он наконец-то после долгих скитаний вернулся к себе домой.

Может быть, все дело было в чувстве безопасности и покоя. В умиротворяющем тепле и в ощущении чистого, расслабленного после горячей бани тела. Может быть, в Сорочьем Приюте было по-настоящему уютно. Но для Эндре было важнее другое — вместе с ним была Кайлани.

Девушка переоделась, и в простом холщовом крестьянском платье с передником, с волосами, заплетенными в косу, утратила всю свою воинственность. Она выстирала одежду Эндре, и теперь его рубаха, камзол, штаны и портянки сохли рядом с очагом вместе с ее собственными вещами. Впрочем, пояс с кинжалами она так и не сняла.

Эндре не пришлось ничего делать самому — пока он мылся, Кайлани быстро растопила очаг, подвесила над ним котелок со снегом, и очень скоро в доме стало тепло и запахло мясным супом, который бурлил в котелке.

— Ты хорошая хозяйка, — заметил рыцарь, наблюдая за Кайлани. — Кому-то достанется славная жена.

Кайлани даже не посмотрела в его сторону. Казалось, содержимое котелка интересует ее больше всего на свете.

— Я видел у тебя какой-то светящийся кристалл, — сказал Эндре. — Для чего он?

— Это Духов камень. — Кайлани все же соизволила поговорить с ним. — Он помогает охотникам говорить друг с другом и с Наставниками, — она помешала суп. — Наставники возглавляют общины охотников. Они руководят нами. Их магия и опыт помогают нам бороться с нежитью. Садись за стол, пора ужинать.

Они ели молча, заедая говяжью похлебку сухарями, и Эндре подумал, что давно уже не ел такой простой и одновременно такой вкусной пищи. А потом Кайлани затеяла мыть посуду, вновь будто забыв о его существовании.

— И ты спросила их, как со мной поступить? — не выдержал Эндре.

— Нет. Я говорила с Варнаком. Он придет и решит твою судьбу.

— И ты полагаешь, я соглашусь с его решением? — Эндре усмехнулся. — А если он решит убить меня?

— Все возможно.

— Ты очаровательна, — засмеялся Эндре. — Но прошу тебя, учти, что я не позволю прирезать себя, как курицу. Умирать я не собираюсь.

— Может быть, смерть станет для тебя освобождением.

— Может быть. Однажды я уже умер и должен сказать тебе — в этом нет ничего хорошего. Не хочется переживать такое дважды.

— Ты много говоришь.

— А что мне еще делать? — Эндре пожал плечами. — Или ты хочешь предложить мне другое времяпровождение?

— Я хочу сказать, что ты много болтаешь, и мне это не нравится.

— Убивать и варить суп ты умеешь прекрасно, а вот светских бесед не любишь, так? Или ты любой компании предпочитаешь общество своего друга?

— Это неважно.

— В самом деле. А какой он, твой друг? Молодой красавец с огненным взглядом, бесстрашный истребитель нежити?

— Ты увидишь его сам. Однако я бы не советовала тебе говорить о нем с пренебрежением. Я за Варнака кому хочешь глотку перережу.

— О, не сомневаюсь! Но вот когда я слышу твои разговоры о вампирах... Неужели ты и впрямь веришь, что я вампир?

— Если бы ты знал то, что знаю я, ты бы не улыбался так мерзко.

— И чего же я не знаю?

— Вампиры существуют. Я сама убила нескольких. А Варнак — он вообще истребил их не меньше сотни.

— Ну да, конечно. Я буду сто первым. Но ты забываешь, дорогая, что у меня есть меч и клевец, и я очень неплохо умею ими управляться.

— Против Варнака тебе не устоять, — уверенно ответила Кайлани.

— Она восхитительна, — подал голос Мгла. — Просто прелесть, а не девушка. Эндре, я бы влюбился. Всегда считал, что у сидов очаровательные женщины, — сказал Мгла. — Посмотри, как грациозно она движется. У нее ножки, как у косули или у породистой лошади. А грудь... Эндре, если ты не попытаешься соблазнить ее, я первый назову тебя идиотом.

— Знаешь, Мгла считает тебя красивой, — сказал рыцарь, наблюдая за Кайлани. — Он сейчас говорит мне, что я просто обязан сказать тебе об этом.

— Ты сказал, — Кайлани поставила вымытую миску на полку. — Теперь ложись спать. Кровать в твоем распоряжении.

— А ты?

— Я не буду сегодня спать. Я не доверяю тебе.

— Спасибо за честность, — буркнул Эндре. — Тогда, с твоего позволения, я тоже буду бодрствовать. Я ведь тоже тебе не доверяю.

— Твое дело.

— Когда Варнак будет здесь?

— Не знаю. Он был в пути, у Лигарийского залива, когда я говорила с ним. Если его ничто не задержит по дороге сюда, он должен появиться очень скоро. Может быть, завтра к вечеру.

— Ты давно его знаешь?

— Достаточно давно. А тебе-то что?

— Ничего, просто спросил. Мне кажется, ты любишь его.

Кайлани не ответила. 'Любит, — подумал Эндре, — и очень сильно. Похоже, мои шансы на взаимность ничтожны.'

— Знаешь, я бы на его месте ни на миг не расставался с тобой, — сказал он. — Такую девушку нельзя оставлять без присмотра ни на миг. Наверное, твой друг не ревнив. Или же он очень уверен в тебе.

— Коль ты хочешь приударить за мной, Эндре Детцен, то стараешься напрасно, — ответила охотница. — Так что не трать свое красноречие попусту. Если ты в Златограде угостил меня вином, это не значит, что завоевал мое сердце.

— Прости, но я всего лишь пытаюсь рассуждать. Или ты хочешь, чтобы я всю ночь молчал, как идол?

— Это было бы замечательно.

— И очень невежливо. Я считаю, что обязан развлекать тебя. Это всего лишь правило хорошего тона.

— Я не нуждаюсь в развлечениях.

— Все охотницы так суровы и бесчеловечны?

— Не суди о том, чего не знаешь, рыцарь. Иначе я рассержусь по-настоящему.

— И мы будем сражаться? Знаешь, я не смогу тебя ударить. Так что драки не получится. Ты просто убьешь меня, и твой друг будет тобой недоволен.

— Если бы я хотела убить тебя, то давно убила. — Кайлани бросила тряпку в бадью с остывающей водой. — Все же лучше будет, если ты ляжешь спать.

— Мне всего лишь хочется, чтобы ты видела во мне друга, вот и все.

— Я не вижу в тебе врага, а это для тебя главное. О большем и не мечтай.

— Уже радует. Во всяком случае, я благодарен тебе за то, что ты спасла мне жизнь. Я твой должник.

— Ты мне ничего не должен. Серые Братья мои враги, и я сделала то, что должна была сделать.

— Почему вы воюете с Братством?

— Потому что они служат злу и преследуют нас повсюду. На их совести смерть моих братьев и сестер. Я буду убивать их везде, где встречу.

— Странно. Люди несведущие, подобные мне, искренне считают, что это Серое Братство как раз-таки борется с тайным злом, вроде черной магии и ведовства. Хотя... Однажды близ Лощицы я встретил инквизитора, который вез плененную ведьму в Лощицу. Признаться, ведьма мне понравилась куда больше, чем схвативший ее инквизитор.

— Когда это случилось?

— Прошлой зимой, как раз после дня Солнцестояния.

— Ведьму звали Марина? — Голос Кайлани дрогнул.

— Верно. Ты знала ее?

— Она была Целительницей из нашей общины. Ты говорил с ней?

— И да, и нет.

— Что это значит?

— Она явилась мне во сне, когда я спал. И сказала, что со мной случилось. Рассказала, что во мне живет дух. Что он поможет мне довести мою месть до конца.

— Странно, — Кайлани покачала головой. — Марина не стала бы говорить с вампиром.

— Однако она говорила со мной. Наверное, это доказывает, что я не вампир — или нет? А потом я проснулся и увидел, что она покончила с собой, пока все спали. Смогла освободиться от оков и перегрызла себе вены на руках. Инквизитор был в ярости.

— Что ж она не убежала, если раскрыла оковы?

— Говорила она мне, что пытали ее. Колени перебили. Так что не могла она от мучителей убежать.

— Ее душа теперь в Вартхейме, — Кайлани подняла на рыцаря глаза, и в них был свет. — Я знаю.

— Наверное, есть многое, чего не знаю я.

— Так лучше для тебя, Эндре Детцен.

— Почему Серые Братья преследуют вас?

— Эта война продолжается много веков. То, что делают Братья, несовместимо с учением Митары о Жизни.

— А что они делают?

— Я же сказала — творят зло. Они вообразили, что могут распространить свою власть не только на живых, но и на мертвых. Варнак рассказывал мне про серый порошок, который они называют некромантской пудрой. Если этот порошок подсыпать в пищу или в вино, человек умрет, но не будет знать, что умер. Он превратится в упыря. Инквизиторы делают таких превращенных своими слугами и даже убивают их, чтобы обмануть людей, выставить себя истинными борцами с Нежизнью. Но все, что они делают — ложь и притворство.

— А Черный нектар?

— Заполучив его, они станут господами жизни и смерти.

— В это трудно поверить, но я, пожалуй, не стану с тобой спорить. Давай лучше выпьем по чаше меда, и ты расскажешь мне про воителей Митары. Мне очень интересно узнать о вас больше.

— Меду я выпью, но о слугах Митары говорить с тобой не буду. Мы не посвящаем в наши секреты чужаков. Ты не из нашего числа.

— Ба, какая разница! Если Варнак решит меня убить, ваши секреты уйдут со мной в могилу, верно? А если мы договоримся, нам придется идти по жизни вместе. Так что твои секреты...

— Тсс! — Кайлани сверкнула глазами, вскочила с табурета и схватилась за лежавший на столе арбалет. — Ты слышал?

Эндре не слышал ничего. Несколько мгновений они вслушивались в завывания вьюги за стенами дома.

— Показалось, — сказала Кайлани и виновато улыбнулась. — Вроде бы...

Она не договорила: сильнейший удар в дверь сорвал ее с петель. В дом влетели клубы снега, задувая масляный светильник на столе. В дверном проеме показалась темная человеческая фигура — застыла на мгновение, а потом со странным звуком, похожим на ворчание, шагнула внутрь, к людям.

Кайлани не растерялась — мгновенно натянула тетиву арбалета и послала стрелу, не целясь. Болт угодил призраку в голову и пробил ее насквозь, однако существо не упало, лишь попятилось назад, скрежеща зубами. Опомнившийся Эндре схватил с лавки свое оружие, подскочил к незваному гостю и ударил мечом, подсекая ноги. Призрак грянулся набок. Вторым ударом Эндре снес ему голову, которая отлетела в угол горницы. Из обезглавленного тела не вылилось ни капли крови.

А в дверях между тем появилась вторая тварь. Некогда это был крепкий мужчина, которого боги не обидели ни ростом, ни статью. Теперь же могучие мускулы усохли и обвивали кое-где обнажившиеся кости, будто старая лоза шпалеру. Половина лица у существа сгнила, единственный глаз, мутный и наполненный черной кровью, смотрел на людей неподвижным взглядом. Застыв на мгновение на пороге, упырь пошел на людей, волоча за собой грязные изодранные погребальные пелены.

Кайлани выстрелила. Упырь покачнулся, зашипел, а потом вырвал из плеча пробивший его болт. Эндре встал между мертвецом и девушкой. Страха он не испытывал — только отвращение. Ударил клевцом, пробив твари череп, а когда мертвец схватился руками за древко клевца, махнул мечом, обрубая эти страшные костлявые кисти у запястий. Нежить заскрежетала зубами, протягивая к Эндре культи. Рыцарь ударил упыря ногой в грудь, отбрасывая назад, к входу в дом, но мертвец, сохранив равновесие, вновь двинулся на него, волоча за собой ногу. Эндре уложил его на пол тем же приемом, что и первого — секущим ударом под колено. Мертвец упал на четвереньки. Эндре вырвал из его черепа клевец, рубанул по шее, и, перескочив через обезглавленное тело, выбежал из дома наружу.

По дорожке, ведущей к мызе от ворот, ковыляли в пелене летящего снега несколько уродливых и страшных фигур. Остальные уперлись в окружавший дом плетень и напирали на него, стремясь повалить. Передний мертвец, длинный и тощий старик с космами спутанных волос, пошел прямо на Эндре, но рыцарь отпрыгнул в сторону и рубанул сзади, отсекая упырю голову. Раздутая разложением женщина появилась сбоку из вьюги, пошла на Эндре как медведь, задрав руки вверх. Кайлани попала ей прямо в висок. Упыриха остановилась лишь на мгновение, потрясла головой и двинулась дальше, сверкая в темноте глазами, пока Эндре не снес ей голову.

Кайлани поняла, что толку от арбалета немного, выругавшись, отшвырнула его прочь. Вытянула перед собой обе руки ладонями вперед. В темноте стали хорошо заметны светящиеся руны на ладонях, невидимые в обычном свете. После девушка что-то произнесла — и ближние к Эндре мертвецы опрокинулись навзничь, сбитые невидимым магическим ударом. Рыцарь, будто заправский палач, обезглавил их точными ударами, а потом услышал громкий треск. Плетень, не выдержав напора мертвецов, развалился, и нежить уже была во дворе. Кайлани развернулась к ним лицом, повторила заклинание, но на этот раз упал только один упырь, остальные лишь попятились назад для того, чтобы, вернув равновесие, вновь пойти вперед.

— Их много, — сказал Мгла. — Справимся?

— Не знаю, — пробормотал Эндре, глядя на темные фигуры, которые окружали дом со всех сторон. — Но попробуем.

Сразу несколько упырей справа и слева от него, вспыхнули, словно политая нефтью солома — Кайлани применила против мертвецов огненное заклинание. Самое жуткое было то, что упыри не издавали ни звука. Горели и падали под мечом Эндре молча. Один из них упал прямо у дома, и пламя начало лизать деревянную стену. Ветер уносил запах горящей плоти, но Эндре все равно казалось, что этот смрад наполнил весь двор.

Он свалил на снег еще трех мертвецов, и тут услышал крик Кайлани. Девушку прижали к стене дома сразу пять нежитей, один из которых продолжал гореть. Эндре раскидал их в несколько секунд. Девушка сидела на снегу, сжавшись в клубочек, и продолжала кричать.

— Тихо! — Эндре тряхнул ее за плечо, заглянул в глаза и сразу понял, что Кайлани в шоке. — Все хорошо! Это я, Эндре! Вставай и дерись! Вста...

Он не договорил — цепкая лапа схватила его сзади за ворот рубахи. Эндре рванулся, но мертвец обладал неимоверной силой. Второй рукой он вцепился Эндре в запястье, пытаясь вырвать меч. Никогда в жизни рыцарь не испытывал большего омерзения. Завопив прямо в разложившееся лицо твари, Эндре коленом ударил мертвеца в брюхо. Упырь выпустил его, но живот лопнул, изъеденные распадом внутренности вывалились из него клубком, и неописуемый смрад окутал Эндре. Отскочив, рыцарь подхватил Кайлани и потащил ее в дальний конец двора, к амбару. Темные фигуры, замерев было в растерянности, тут же двинулись следом за ними — медленно, бездушно и страшно. Отступая, Эндре уперся в стену дома и краем глаза увидел лежавшую на снегу лестницу.

Боги, вот она, единственная возможность спастись!

Выпустив Кайлани, рыцарь подхватил лестницу и приставил ее к стене.

— Лезь! — крикнул он, толкая охотницу вперед. — Лезь же!

Кайлани опомнилась, начала карабкаться по ступеням наверх, на крышу мызы. Эндре полез следом. Упыри были совсем рядом, их становилось все больше и больше. Взобравшись на кровлю, рыцарь глянул вниз — твари стояли, задрав распухшие, перемазанные землей и трупным гноем лица, и Эндре показалось, что он слышит их недовольное ворчание. Или это вьюга воет в ушах? Рыцарь быстро втащил лестницу на крышу и втихомолку выругался.

— И что теперь, — меланхоличным тоном сказал Мгла. — Мы в ловушке. Эти твари загнали нас в нее, как крыс.

— Замолчи, — ответил Эндре и повернулся к Кайлани. — Ты в порядке?

Охотница не ответила. Эндре коснулся ее руки, но девушка оттолкнула его и вновь заскулила на одной ноте. У рыцаря появилось сильнейшее желание ударить ее.

— Ты не ранена? — спросил он.

— Как бы она ума не лишилась, — заметил Мгла. — Для нее, видать, такие вещи в новинку.

Эндре не ответил. Вьюга стала еще свирепее, и он начал мерзнуть. В одной рубахе и штанах долго на таком морозе не выжить. Да и Кайлани в домашнем платье замерзнет очень быстро.

— Нам конец, — внезапно сказала девушка, наблюдая за ковыляющими по двору фигурами. — Нам не спастись.

— Ты же маг, — ответил Эндре. — Придумай что-нибудь.

— Их слишком много.

— Жги их по очереди. Они будут гореть, и нам станет теплее.

Кайлани промолчала. А потом они услышали грохот внизу, под крышей — упыри забрались в дом.

— Откуда они взялись, будь они прокляты? — пробормотал Эндре. — И сколько их! Десятка четыре, не меньше...

— У тебя есть идеи? — спросил Мгла.

— Ни одной стоящей, — ответил рыцарь.

— Дымом пахнет, — сказала Кайлани.

Эндре потянул носом — к запаху мертвечины действительно примешался запах гари.

— Проклятье, только этого не хватало! — пробормотал он, чувствуя, как темный панический ужас холодит его тело хлеще вьюжного ветра. — Эти уроды подожгли дом.

— Я же говорил, что это ловушка, — заметил Мгла.

— Мой камень остался внизу, — сказала Кайлани. — Я не могу подпитаться Силой.

— Превосходно, — Эндре, чтобы хоть как-то совладать с нахлынувшим страхом, начал чистить пучком соломы лезвие меча. — Тогда нам остается только умереть.

— Эй, не сметь! — отозвался Мгла. — Я не затем выбрал тебя, чтобы ты позволил себя прикончить каким-то там упырям. У нас еще много дел впереди!

— Постой, — Эндре встал, оглядел двор. Он внезапно опустел — почти все упыри набились в мызу, и лишь несколько страшных фигур продолжали бесцельно бродить по двору. — Я, кажется, понял, в чем дело.

— И что ты понял, позволь тебя спросить?

— Старая легенда. Мне ее кормилица в детстве рассказывала. Она говорила, что в конце времен мертвецы восстанут и будут выгонять живых из домов, чтобы завладеть ими. — Эндре посмотрел на Кайлани. — Оставайся здесь. Я осмотрюсь.

— Нет! — Охотница схватила его за руку. — Я боюсь оставаться одна!

— Я не надолго, только гляну, что и как — и обратно. — Эндре вложил меч в ножны, закрепил клевец в петле перевязи и спрыгнул с крыши в снег.

Странно, но еще оставшиеся во дворе упыри даже не обратили на него внимания. Один из них уже вооружился большим колуном, которым Эндре еще накануне колол дрова для бани и, встав у рубочной колоды, бестолково поднимал и опускал этот колун, будто дрова рубил. Еще один мертвец ходил вокруг колодца. Убедившись, что его не заметили, Эндре крадучись двинулся вдоль стены и заглянул в окно.

То, что он увидел в горнице в свете горевшего в очаге пламени, поразило его до глубины души. Мертвецы, напавшие на Сорочий Приют, расселись за столом, за которым они с Кайлани еще недавно ужинали и беседовали. Сидели чинно, будто большая крестьянская семья, собравшаяся пообедать. Те, кому не хватило места за столом, сидели вдоль стен на корточках, неподвижные и страшные. На полу дымили догорающие останки их собратьев, подожженных магией Кайлани, и кое-где деревянный пол мызы начал уже тлеть. Эндре смотрел на эту жуткую картину и понимал, что эти мертвецы вернулись домой — так им думается, если только восставшие из мертвых сколько-нибудь способны думать. Теперь они нашли приют для себя и не покинут его никогда.

— Святые праведники! — пробормотал он, вытирая пылающее лицо горстью снега. — Никогда бы не поверил, если бы сам не увидел.

Мертвец, круживший у колодца, наконец-то нашел дорогу и теперь ковылял к дверям дома. Он прошел совсем близко от рыцаря, но словно и не чувствовал его. У Эндре появилась совершенно безумная мысль. Если только он прав, то опасности для них с Кайлани больше нет никакой.

Он вошел в горницу следом за мертвецом. В ноздри ударил такой запах смерти, что Эндре едва не вырвало. Но он сумел овладеть собой. Очень осторожно, стараясь не дышать, он подошел к очагу, быстро снял с решетки одежду, свою и Кайлани, прихватил с лавки панцирь и латные перчатки, не забыл сумку охотницы и так же крадучись пошел к двери. Упыри не обращали на него никакого внимания. Всякая жизнь, казалось, оставила их.

Выйдя на двор, он тяжело вздохнул и стер ладонью ледяной пот, заливающий ему лицо.

— Впечатлен? — спросил Мгла. — Это только начало.

— Не знаю, о чем ты говоришь, но не хотел бы я еще увидеть подобное, — искренне ответил Эндре. — Но неважно. Мы живы, и самое время уходить отсюда.

— И девка с нами?

— Да. Я не могу бросить ее одну.

— Я знал, что ты хороший человек. Тогда поспешим. Мертвецы могут вспомнить, что хозяева дома еще живы...

Они стояли на холме под ветром и смотрели, как пылает Сорочий Приют.

— Интересно, хоть один из них покинул дом? — спросил Эндре, не дождался ответа и добавил: — Во всяком случае, теперь они точно упокоились навсегда.

— Спасибо тебе, — произнесла Кайлани, не глядя на него. — Если бы не ты... Прав был Варнак, я всего лишь трусиха.

— Ты молодец, — Эндре не удержался, наклонился и коснулся губами ее щеки. — Ты спасла мне жизнь в Златограде, и я этого никогда не забуду. Пойдем, тут холодно. Скоро рассветет, надо найти спокойное место, где можно отдохнуть.

— Спокойное место? Думаешь, еще остались такие?

— Думаю, да.

Кайлани улыбнулась, и они пошли по дороге на восток, к лесу.

* * *

В малом зале Императорского Совета на этот раз были лишь три человека, если не считать закованных в сталь гвардейцев, застывших у дверей как изваяния.

Первый из них, красивый светловолосый юноша лет двадцати, облаченный в простой, но изысканный костюм из синего бархата с серебряной вышивкой, сидел в кресле и, похлопывая себе охотничьим стеком по высоким сапогам с пряжками, наблюдал, как спорят два его собеседника, и этот спор доставлял ему удовольствие.

Одним из двух спорящих был имперский коннетабль Маций Роллин, герой Двадцатилетней войны, могучий седеющий мужчина с рябым, темным, будто вылепленным из глины лицом и яростными серыми глазами. Впрочем, как и большинство военных, Маций не был особо красноречив. Говорил большей частью третий присутствующий в зале — длиннолицый, черноглазый, стриженный в скобку человек лет сорока, облаченный в простую серую мантию. Он говорил тихим и равнодушным голосом, однако его глаза начинали грозно сверкать, если коннетабль фыркал или непочтительно усмехался, слушая его.

— Вы не понимаете всей серьезности происходящего, господин коннетабль, — говорил длиннолицый, — и, кажется, даже не желаете понять. Речь идет о судьбе империи. Если все то, что мне сообщают в последнее время, окажется правдой, нашу хранимую богами империю ждут ужасные испытания.

— Вы опять обо всех этих языческих культах, с которыми не можете покончить?

— Мы почти покончили с ними, — спокойно возразил инквизитор, выделив голосом слово 'почти'. — Но язычники хитры и коварны. И еще, они считают, что пришло их время.

— Ну-ну, не пугайте нас, досточтимый отец Гариан, — вступил, наконец, в разговор юноша в синем костюме. — Империя сегодня сильна как никогда. Вы же говорите о кучке еретиков, которые непонятно почему до сих пор оправляют свои языческие обряды.

— Государь, — Глава Серых Братьев Гариан поклонился человеку в кресле, — мы делали и делаем все возможное. Но еретическая зараза слишком глубоко укоренилась в стране. В центральных провинциях мы истребили еретиков, однако в дальних глухих районах скрывается еще немало врагов нашей веры. И они по-прежнему творят зло. Я не пугаю вас, и не собирался этого делать. Однако вести из Кревелога и Йора достоверны, в этом нет никаких сомнений.

— Восставшие мертвецы? Ха! — Маций состроил презрительную гримасу. — Разве не ваше дело, святой отец, бороться с врагами сверхъестественными в то время, когда имперская армия защищает нас от врагов из плоти и крови?

— Все верно. Но то, что происходит, имеет и обратную сторону медали, коннетабль. Люди, охваченные ужасом, бегут из зачумленных мест. Беженцы сеют панические слухи и создают иные осложнения. Только в Кревелоге уже три повета обезлюдели. Добавьте к этому убийство князя Трогорского, и вы поймете, что мы имеем дело с тайным и очень опасным заговором.

— Да, конечно, великая зима и все такое, — сказал юноша в синем. — Но, помнится, арафаны тоже считали, что их боги судили им завоевать Вестриаль. Чем это закончилось?

— Арафаны не поднимали мертвецов из могил, государь.

— То есть, дорогой Гариан, вы предлагаете нам начать гражданскую войну?

— Нет, государь. Я всего лишь предлагаю объединить силу веры и силу оружия. Если разместить в провинциях дополнительные силы и поручить командование ими прославленным и опытным военачальникам, — тут Гариан посмотрел на коннетабля, — Серые Братья получат дополнительную опору и помощь. И тогда мы окончательно покончим с еретической чумой.

— В Кревелоге есть свой герцог, — заметил Маций, — пусть он и наводит порядок.

— Герцог Иган молод и неопытен. Мои собратья помогают ему, но сил у них недостаточно. А ситуация в Кревелоге очень сложная. Сначала появляется некто, называющий себя восставшим из мертвых бастардом герцога Маларда, затем гибнут несколько лучших магов Капитула, а после злодейски умерщвлен брат герцога. Все это звенья одной цепи, государь.

— Хорошо, мы отправим дополнительные войска в Кревелог, — ответил император Артон. — Но все это вы могли бы сказать на большом совете, Гариан.

— Государь, есть еще одно обстоятельство, которое я не рискнул доверять даже вашим ближайшим сподвижникам.

— Вы не доверяете им?

— Речь идет о священной тайне, которая хранилась веками. Только узкий круг избранных может знать о ней.

— Что за тайна?

— Пророчество о последнем царе. Царе-Спасителе.

— Ох уж эти прорицатели! — Маций развел руками. Император легонько хлопнул своего полководца стеком по спине.

— Погодите, Маций, — сказал он. — Нам интересно послушать о царе-Спасителе. Ну же, Гариан, расскажите нам.

— В конце времен, когда силы Зла почти захватят мир и всякая надежда в человеческих сердцах иссякнет, праведный царь сумеет поразить Зло в самое сердце и объединит весь мир под своей ладонью, — сказал инквизитор. — Таким царем будете вы, государь.

— С чего вы так решили?

— Все пророчества указывают на вас. Ваше правление пришлось на Finem Millenium — конец времен. Вы сильнейший из земных владык. Вы исповедуете истинную веру, и служители этой веры готовы поддержать вас. Достаточно, чтобы понять, о ком говорят пророчества.

— Вот как? — Артон был взволнован, но старался не показать своего волнения. — И чего же требуют от меня эти ваши... пророчества?

— Нанести удар, который окончательно покончит со злом, веками терзающим наши земли.

— Говорите, Гариан.

— Ныне, когда тысячелетие подходит к концу, еретики готовятся провести свой главный обряд. Они призовут темные силы, которые позволят им властвовать над миром еще тысячу лет. Место и время проведения этого обряда изменить нельзя. Мы не знаем, когда нечестивые соберутся на великий шабаш, но вот место, где это произойдет, нам известно. И мы можем помешать им. Если их гнусные идолы будут низвергнуты рукой Спасителя, конец времен не наступит.

— То есть, я должен буду отправиться в главное капище еретиков?

— Не один, государь. Рядом с вами будем мы, ваши преданные слуги.

— Любопытно, — Артон перевел взгляд на коннетабля. — А вы что думаете, Маций?

— Это безумная затея, мой император.

— Безумная? — Инквизитор засверкал глазами. — Есть пророчество, которое высечено в тайных святилищах, которым тысяча лет: 'Вот слово Мое к вам, устрашенные и раскаивающиеся злочестия своего — молите о Спасителе, который встанет за вас на великую битву, молите денно и нощно. Молите о том, кто явится вам и мертвое вернет во прах, а живое сохранит. Молите о том, кто, подобно мечу, рассечет небо на золотых крыльях и вернет вам надежду.' Разве не о нашем государе это сказано?

— И как же мы это сделаем? — Артон был неожиданно серьезен.

— Ваша власть отдавать приказания, государь, которым мы будем подчиняться беспрекословно. Главное капище еретиков находится в горах на севере Йора. Не так давно наши агенты проникли туда и смогли найти полный текст пророчества, о котором я упоминал. Именно там будет совершен обряд Призыва Тьмы.

— Это очень опасно, — сказал Маций. — Я не...

— Государю суждено победить, — перебил инквизитор. — Со Спасителем пребудет сила Всевышнего, а ее не обороть никакому злу!

— Хорошо, Гариан, нам понятна ваша мысль, — сказал Артон. — Мы подумаем над вашими словами.

Эта фраза означала, что аудиенция окончена. Инквизитор поклонился и, глянув высокомерно на Мация Роллина, вышел из зала.

— Вы тоже свободны, коннетабль, — добавил император.

— Государь, я бы хотел...

— Предостеречь меня? Не стоит, добрый Маций. Мы еще ничего не решили. Завтра мы соберем большой совет и примем окончательное решение. Ступайте.

— Да хранит вас небо, государь.

— И вас, Маций.

Коннетабль вздохнул и покинул зал, бормоча что-то непочтительное в адрес Серых Братьев. Артон остался один. Встав у окна, он смотрел на серое зимнее небо, нависшее над заснеженным Азурандом.

— Власть над миром — это хорошо, — сказал он после долгого молчания. — В этом есть своя прелесть. Стоит попробовать.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КТО ВЕРНЕТ ВАМ НАДЕЖДУ

Глава 1

Великий заклинатель Братства Антоний Госсен шел по Гостевой галерее резиденции своего ордена и, как всегда с ним бывало в такие минуты, всем своим существом ощущал внимательные взгляды, направленные на него с портретов. Тридцать шесть портретов en pied по обе стороны галереи, создания великого художника фра Леодари, несомненно, сохранили в себе частицу жизненной силы тех, кто был на них изображен — командоров Серого братства. Фра Леодари был не только художником, но и магом — непревзойденным до сих пор. Говорят, он брал череп умершего, ставил на подставку и, глядя на череп, писал портрет. Видел лицо, которое давно истлело. Именно так он написал большинство этих портретов. Есть ли в них сходство с ушедшими, нет ли — одному Всевышнему известно. Но лица командоров на портретах как живые. И взгляды у них живые.

Брат Госсен принадлежал к священному братству, которое они когда-то возглавляли. Он был их наследником, преемником, продолжателем их дела, и они имели право судить его и выносить приговор его поступкам. Их взгляды, направленные на него из красноватого полумрака анфилады, не были равнодушными — в них был весь спектр чувств, знакомых живым.

Брат Донато Форджас, основатель ордена и его первый командор, изображенный на портрете в одеяниях агаладского мага, которым он и был до Просветления, с черепом и чашей чистой воды — символами жизни и смерти, — в руках, смотрел на Госсена сурово и осуждающе. Он будто бы говорил: 'Я всю свою жизнь предавался жесточайшей аскезе, умертвил в себе все греховные желания, а что сделал ты, брат Госсен? Чем ты заслужишь милость Господа и признание твоих предшественников?'. Зато во взгляде третьего командора Братства, вендаландца Авенира к'Асти, напротив, читались одобрение и поддержка. Может быть потому, что Антоний и Авенир были земляками — оба из Вендаланда.

Дальше шли другие портреты — четвертый командор Арсен да Ачирре, пятый командор Куно Болленхейм, шестой командор Франсис Ротард... Чем они прославили себя? Да ничем. При них Братство оставалось в тени императорской власти, и ересь, с которой оно было призвано бороться, расцвела, как сорняки на перегное. И потому в их взгляде слабость, уход в себя и вина. А вот седьмой командор, Гуг де Сардис, был не чета предшественникам. И взгляд у него другой — искусство фра Леодари смогло ухватить ту веру и ту святую ярость, что горели в давно истлевшем сердце седьмого командора Братства. Антоний подумал, что такие же глаза он может видеть каждый день — это глаза отца Эдана Гариана.

Эдан Гариан — вот кто может ходить по этой галерее каждый день без малейшего трепета. Души великих командоров, живущие в этих портретах, могут гордиться деяниями Братства, руководимого Гарианом. Уж кто-кто, а Антоний Госсен это знал.

Он дошел до конца галереи и остановился, чтобы перевести дух. Брат Госсен был тучен, ходьба вызывала у него отдышку. Теперь портреты смотрели ему в спину, но волнение уже улеглось, и чувства Контакта больше не было. Зато холод начал пробираться под теплую шерстяную мантию и водить ледяными пальцами по хребту. В Башне Командоров печи никогда не топились, даже в такие лютые морозы, как в эту зиму. Истинная аскеза не терпит никаких послаблений.

Дверь в покои командора была закрыта. Заклинатель сложил пальцы в знак Отворения Врат и произнес заклинание.

— Входи, мастер Госсен! — раздался голос из тьмы под сводами.

Дверь открылась. Госсен повернулся к послушнику, который нес за ним запертый ларец и забрал у него ношу.

— Уходи, — велел он.

Послушник преклонил колено, поцеловал край мантии заклинателя и пошел по галерее обратно. Госсен проводил его взглядом, и лишь когда послушник скрылся в глубине галереи, вошел в открывшуюся дверь.

Это было его право — приходить к командору в любое время. И его обязанность, если заклинатель получал важные известия. И хотя на дворе была глубокая ночь, Госсен не сомневался, что Гариана обрадует новость, которую он сообщит, а еще больше — то, что лежит в его ларце.

В покоях командора пахло сыростью и мышами. Сам Гариан стоял на коленях у пюпитра со свитком Устава на нем. Госсен вздрогнул, когда, шагнув к алтарю, увидел в свете масляной коптилки лицо главы ордена — оно застыло, губы подергивались, глаза казались стеклянными. Верхняя часть его тощего костлявого тела была обнажена, и на плечах и спине кровоточили свежие рубцы от семихвостой плетки, которая лежала под свитком на деревянной подставке. Изодранная в лохмотья грязная роба была пропитана кровью.

— Отец Гариан! — позвал Госсен.

— Зачем ты здесь? — глухо ответил верховный инквизитор, не поворачивая головы.

— Я пришел с новостями, отец мой.

— Твое дыхание пахнет мясом. Ты носишь теплый плащ, брат Госсен?

— Я... (О Всемогущий, вот почему эти портреты так на него смотрели!). Там, снаружи, сильный мороз, отец мой, и я...

— Я не осуждаю тебя, и вот доказательство, — Гариан шагнул к заклинателю и поцеловал его. — Ты мой брат, я не могу судить тебя.

— Вот! — Госсен сорвал с себя шерстяной плащ и бросил на пол. — Мне он не нужен.

— Надень его, брат Госсен. Устав Братства не запрещает нам носить теплую одежду и есть мясо дважды в неделю. Я упрекнул тебя, но в твоих поступках нет ничего, что нарушило бы устав ордена. Ты чист передо мной и перед братством.

— Это мороз сделал меня слабым, он так терзал меня, отец мой!

— Мороз, — сказал Гариан. — Не за окнами мороз. Он в сердце нашем. Он заморозил тот праведный гнев, ту ревность о деле Божьем, которые должны пылать днем и ночью. А мы позволили им угаснуть. Но я заставлю этот холод отступить! Я заставлю!

— У меня хорошие известия с юга, отец мой. Братья перехватили охотника, посланного язычниками в Грей за эликсиром.

— И где эликсир?

— Здесь, — Госсен открыл ларец и показал филактерию, привезенную гонцом из Пойханда.

— А нечестивец?

— Брат Этардан сообщил о его смерти.

— Еще один враг повержен, — Гариан взял ларец, достал флакон и поднес его к свету. — Последний флакон, который был нужен для нашей победы. И ты даже представить себе не можешь, Госсен, как он был необходим! Ты принес весть, которую я с трепетом в душе ждал все последние дни.

— Я счастлив это слышать, отец мой.

— Еще новости?

— Из Кревелога приходят новые известия о Восставших. Их множество. Не думает ли командор, что...

— Ты сомневаешься в могуществе Братства, Госсен?

— Я лишь боюсь, что вера может оставить людей в такое тяжелое время.

— Вера! — Гариан шумно вздохнул. — Во что веришь ты, брат Госсен?

Заклинатель не ожидал такого вопроса и потому испугался. Раньше Гариан никогда не спрашивал его о вере. Никого в Братстве об этом не спрашивали.

— Я? — ответил он после затянувшейся паузы. — Я верую в...

— Бога нашего, не так ли? В Бога вечного, нерожденного и неумирающего, всесильного и всеведающего, в его святых и пророков, в их деяния и мучения их, за веру принятые? Символ веры, Госсен. Всего лишь символ веры, который каждый из нас будет помнить даже тогда, когда забудет свое собственное имя и имена своих отца и матери. Но ты не понял мой вопрос — я спросил тебя о вере. Что есть вера, брат Госсен?

— Вера — это... это основа. Это жизнь.

— Нет, брат мой. Вспомни слова пророка Аверия: 'Я построил башню несокрушимую, имя которой Вера, в которой живет Бог.' Хорошо сказал. И верно: вера и впрямь похожа на башню, которую строим мы с тобой и те, кто разделяют наши взгляды. Непрестанно, терпеливо, кирпич за кирпичом. Мы строим ее и не задумываемся над главным — а кто в ней живет? Кто занимает верхний этаж, который мы называем Царством Божьим? Мы, строители, которые, надрываясь и обливаясь потом, день за днем, час за часом кладем камни этой башни, не видим того, кому принадлежит возводимое нами здание. Смешно, правда?

— Отец мой, я не понимаю...

— А теперь представь, брат мой Госсен — что будет, если фундамент, который мы зовем Верой, растрескается или осядет? Если башня начнет рушиться на наших глазах и превратится просто в кучу камней? Не увидим ли мы в этот момент, что башня, в которую мы вложили столько труда и сил, на самом деле пуста, и населяют ее лишь призраки, придуманные нами? — Инквизитор повернулся к Госсену и смерил его тяжелым взглядом. — Что ты будешь делать, брат мой, если не найдешь Бога в доме, который ты для него построил?

— Я... я даже не могу такое представить, отец мой.

— А я могу. Более того — я понял, что истинная вера не имеет ничего общего с теми миражами, в которые верят глупцы и трусы. Ты хорошо помнишь Свиток Чтения, брат Госсен?

— Смею думать, что да, отец мой.

— Тогда вспомни эпизод с тремя девами.

— Господне Чудо в агаладском храме? — Госсен с трудом проглотил внезапно вставший в горле противный ком. — Пророк Габий пришел в храм язычников и увидел, что там отпевают трех девушек, в одну ночь убитых неизвестным злодеем. Он увидел горе родителей, и, пожалев их, силой, полученной от Бога, оживил девушек. Увидев это чудо, горожане разрушили языческий храм и приняли истинную веру.

— Поучительная история, Госсен, — глаза Гариана мрачно сверкнули. — Но взгляни на эту филактерию. Создавший этот эликсир язычник Маро не был пророком Габией, наделенным силой свыше. Он был всего лишь алхимиком. Однако он оживлял каменные статуи и возвращал жизнь умершим. Он даже не знал о нашей вере, Госсен. Не в этом ли истина?

— Отец мой, ваши речи звучат странно. Я не могу постичь их смысла.

— Тебе, наверное, кажется, что я сошел с ума. Нет, брат мой. Я всего лишь прозрел. Я понял, что истинная вера приходит в тот час, когда ты убедишься в собственном могуществе. И тогда нет нужды день за днем строить пустую башню, тратя на это время и силы. Если Маро заставил смерть служить делу вечной жизни, почему мы не можем сделать то же самое?

— Вы говорите о рунной птице?

— Птица всего лишь символ конца одной эпохи и начала новой. Эпохи, в которой мы обретем истинную власть и могущество. Сбудется мечта брата Форджаса, и его светлый дух будет ликовать, узнав о нашей победе. Мы заставим Тьму служить нам, Госсен, но победит Свет. Мы поступим как женщина-прачка, которая трет холстину черной золой, чтобы сделать ее белоснежной.

Гариан встал с колен, поставил филактерию на стол — так, чтобы свет от коптилки освещал ее как можно ярче. Налил себе воды из кувшина, жадно выпил, налил еще. Вода проливалась на грудь, смешиваясь с кровью, которая продолжала сочиться из рубцов.

— Не сердись на меня, брат Госсен, — сказал он. — Прости меня за тот допрос, что я учинил тебе. Я знаю, что в твоем сердце живет истинная вера. Но в моем сердце тоже живет истинная вера. Какая из двух истиннее, брат мой?

— Я думал, — запинаясь, пробормотал Госсен, — что вера...

— Одна? Нет! Ты веришь в Бога, а я верю в Братство. В ту силу, которая изменит этот мир. В себя и в тебя, Госсен. Чья вера правильнее?

— Но в Свитке ничего не говорится о Братстве!

— Ты глуп. Прости меня, но ты глупец. Ты не рожден быть вождем. А я рожден. — Гариан выпил еще чашу воды: потеря крови после самобичевания вызвала у него сильную жажду. — Сегодня я говорил с императором. Он жалок. Но он принял мою волю. Я заставил императора делать то, что хочу, внушил ему свою волю. И очень скоро мир изменится так, как задумано мной. Мы покончим с еретиками, своей властью загоним Темных обратно в бездну, из которой они пришли, и не будет в мире власти, которая сравнится с нашей!

— Император принял ваш план? — быстро спросил Госсен, радуясь, что можно уйти от странного и пугающего разговора о вере. — Если император поступит так, как вы ему предлагаете, его власть и авторитет станут огромными, и мы ничего не сможем с этим поделать.

— Император хочет быть Спасителем мира, — сказал с мрачной усмешкой Гариан. — Да будет так. Маленькая бутылочка, которую ты принес мне, решит исход великого противостояния. Юный Артон думает, что сила в оружии. Нет. Сила в воле. А воля у нас. Мы доведем нашу войну до конца, брат Госсен. Император поможет нам. Он станет светочем, посланцем Божьим, оживившим птицу Джейр, а остальное сделает Братство. Мы зажмем эти земли в железный кулак и установим на ней тысячелетнее царство Света. Построим ту башню, о которой пишет Аверий. Еретики будут выкошены, как сорная трава.

— Почему мы не покончили с ними раньше?

— Потому что Свет не может существовать без Тени. Нам нужен был враг, достойный нас. Такой, которого боится глупая чернь, от которого нужно защищать. Но когда птица споет свою песню, мы закончим эту войну. А император — он уйдет. Потому что божественному Спасителю не место среди людей. Потому что нельзя безнаказанно открыть филактерию Маро. Он уйдет и останется в веках, как Спаситель, предотвративший гибель мира, а мы будем хранить память о нем и править его именем. Так будет, брат Госсен. Но пока... — Гариан взял с подставки плеть, — пока мы будем делать все для того, чтобы конец времен запомнился всем, кто его переживет. Чтобы не возникло никаких сомнений в нашем могуществе. Чтобы люди плакали от ужаса и молились на нас, видя, какое зло пришло на эту землю. Чтобы боль, страх и надежда корнями вросли в их души. Чем больший ужас они испытают, тем больше будет триумф Братства. Никто не посмеет усомниться в нашем праве на власть вечную и неделимую. Вот почему мы делаем то, что делаем. Во славу Божью, Госсен! Во славу ордена и Братства! Пусть почувствуют всю силу Тьмы для того, чтобы оценить наши жертвы!

Лицо Гариана исказилось; он взмахнул плетью, и плетеные ремни, заканчивающиеся острыми стальными когтями, впились в истерзанное тело. Госсен отшатнулся — брызги крови командора попали ему в лицо, мазнули по губам соленой медью.

— Уходи! — заорал Гариан, продолжая бичевать себя. — Уходи, не смотри!

Брат Госсен выскочил за дверь и встал, пытаясь удержаться на ослабевших ногах. Дверь захлопнулась за его спиной, но он мог слышать крики Гариана, в которых звучали страдание и наслаждение болью. С портретов в галерее на Госсена смотрели покойные командоры — с осуждением смотрели. Ты слаб, будто говорили они ему, ты слаб, ты недостойно и безнадежно слаб, ты не можешь жертвовать собой ради славы ордена, а отец Гариан может. Он наследует мир, а ты будешь служить ему и лизать его руки, как преданный пес.

Или, как пес, отведаешь плети, которая сейчас свистит и чавкает о распоротую окровавленную плоть за дверью.

И третьего не дано.

* * *

Они выехали из Боденталя на заре и проехали с полмили — а потом услышали этот вой. Ярре было подумал в панике, что это мертвецы, не упокоившись с рассветом, вышли им навстречу, но очень быстро понял, что ошибся. Только радости от этого совсем не испытал.

Их было много, наверное, не меньше трех десятков — мужчины, женщины, подростки и даже дети, едва одетые в грязные окровавленные тряпки. Они брели по снегу, проваливаясь в него, спотыкаясь и падая, едва переставляя обмороженные до черноты босые ноги, и пели нестройным хором какой-то псалом. Это было страшное пение, будто проклятые души в аду хором голосили, моля о милосердии. В руках у них были палки, обрывки железных цепей, плетки, кнуты, садовые ножи и длинные гвозди, которыми они били, резали и кололи сами себя. На снегу за ними оставался кровавый след. И еще — они не видели никого. Их глаза смотрели куда-то вдаль, и в них были боль, ужас и восторг.

— Флагелланты, — произнесла Янка.

Вельфгрид сжался в ком и тихо скулил, не отрывая взгляда от страшной процессии. А Янка побледнела так, что Ярре подумал — она сейчас упадет из седла.

— Янка, не смотри! — крикнул он. Но девушка не могла оторвать взгляда от процессии, и лицо ее стало белее снега.

Какой-то человек, грязный и окровавленный, в железных цепях, надетых крест-накрест на голое тело, вышел из процессии и подошел к ним. Вместо одного глаза у него зияла кровавая гноящаяся яма, на лбу кровоточил нацарапанный ножом или гвоздем рунический знак 'Тралль' — знак, которым во времена Агалады клеймили рабов. Он попытался схватить под уздцы коня Ярре, но конь шарахнулся от него с испуганным храпением.

— Нечестивцы! — завопил человек, шепелявя и брызгая кровавой слюной. — Разве не видите, что пришла смерть этого мира! Мертвые пришли пожрать живых. Молитесь, чтобы плоть ваша не досталась Тьме!

— Пошел прочь! — Ярре скинул с плеча Бьоркост, но безумец только захохотал и широко раскинул руки, точно приглашал обнять его.

— Стреляй, мальчик! — взвыл он. — Стреляй и причини мне еще одну рану. Ради Господа нашего, стреляй! Только не убивай сразу, сделай так, чтобы я ощутил страдание от раны. Подари мне эту радость. Пусть раны напоминают мне, что я еще жив. Боль это жизнь. Кровь это жизнь. Богу угодна наша мука, она очистит нас от скверны, которая сожрет вас заживо!

— Уходи, — преодолевая накатившую дурноту, пробормотал Ярре, но лук не опустил. — Проваливай.

— Кругом мертвые, кругом, — зачастил человек, вращая уцелевшим глазом, в котором горело безумие, — они лежат под снегом и ждут своего часа. Они выгнали нас из домов. Они везде! Везде! Вам не спастись, вам не убежать от них. Они несут смерть и чуму, ужас и великое молчание. Этот холод — он от них. Они холодные, мальчик, холодные!

— Пошел прочь! — Ярре натянул тетиву.

— Придет Спаситель и исцелит раны, которые кровоточат, но не исцелит тех, что не болят, ибо то раны Смерти! — Безумец ощерился в улыбке, показывая окровавленные десны, из которых недавно вырвали зубы. — Вас не исцелит, а я... я буду... с Ним!

— Уходи, — прошептал Ярре.

— Молитесь! — прохрипел мученик и, встав в процессию, побрел дальше. Только когда жуткая процессия скрылась за деревьями, и смолкло тоскливое пение, Ярре опустил лук.

— Безумцы, — сказал он. — Какие безумцы!

— Я... я почувствовала их боль, — сказала Янка, и на глазах ее выступили слезы. — Это не Бог, я знаю.

— Не Бог?

— Этот человек сказал, что Богу угодны их мучения. Это неправда. Я знаю, Бог добрый. Он не любит, когда люди страдают. Когда дети страдают. Бог не хочет этого.

— Янка, не плачь.

— Они говорят, что бегут от смерти, но все они уже мертвы, — девочка вытерла лицо варежкой. — А ты хотел выстрелить в него.

— Я испугался, — признался Ярре. — Не за себя — за тебя. Даже Вельфгрид испугался. Нам надо побыстрее добраться до города.

— Мы не поедем в город, — сказала Янка.

— Вот те на! — Ярре осадил коня, с недоумением посмотрел на княжну. — Это еще почему?

— Потому что везде одно и то же. — Княжна помолчала. — Мертвые уподобились живым, а живые будто умерли. Ты сказал, едешь в Оплот? Вот и поехали в этот самый Оплот.

— Так ведь я не на пироги туда еду, госпожа. Чего там будет, я и знать не знаю.

— Пусть так. Зато мы все вместе будем.

— Как скажешь, — Ярре почувствовал радость. Как бы то ни было, а княжна еще какое-то время побудет с ним. И теперь не надо заезжать в города, рисковать, что кто-нибудь заинтересуется, куда и почему он едет. — Слыхал, Вельфгрид? Показывай дорогу.

Волк зарычал и тут же, развернувшись, побежал по дороге на север, в ту сторону, откуда они приехали. Янка тут же поскакала за волком, и Ярре, пожав плечами и еще раз удивившись непредсказуемости женского ума, последовал за ней. Теперь ему хотелось больше всего побыстрее добраться до Оплота.

И еще — поскорее забыть о флагеллантах.

* * *

— Его величество, повелитель Вестрии и Вендаланда, верховный сюзерен и владыка Сардиса, Лоуласа, Йора, Хагриста, Кастельмонте и Алманы, протектор Кревелога и Равнин, хранитель веры и защитник традиций, данных нами великими предками, император Артон Первый!

Артон прошел мимо маршала, объявившего о его приходе, мимо гвардейцев в сверкающих стальных латах и с золотыми орлами на щитах, мимо склонившихся в поклонах членов большого Совета империи — прямо к престолу под балдахином из пурпурного, расшитого золотом бархата. Прошел, наслаждаясь минутой, своей значительностью, тем, как все эти люди приветствуют его. Сел на трон, подобрав длинный солдатский плащ, и милостиво кивнул собранию. С этого мгновения ему предназначалась одна роль — внимательно слушать все, что говорят члены Совета, а потом... Наверное, и в самом деле очень важно не упустить ни одной подробности будущего разговора, потому что последнее слово всегда остается за императором.

— Ваше величество! — Имперский старшина Руний Крегер вышел на ковровую дорожку между рядами столов, за которыми уже расселись прочие члены Совета. — Позвольте мне огласить вопросы, которые нам ныне надлежит обсудить на высоком Совете и принять по ним решение.

Артон кивнул. Это была еще одна формальность, которую ему следовало претерпеть. Крегер поклонился, прокашлялся в кулак и развернул свиток, который держал в руке.

— 'Достоверно известно нам, — начал он самым торжественным голосом, — что в имперских провинциях Кревелог и Йор в последние три недели происходят события странные, пугающие и способные причинить ущерб империи. Ибо по свидетельству сотен и сотен людей, среди которых немало особ, слово которых безусловно заслуживает доверия, в указанных землях участились случаи черного колдовства и богопротивного чародейства, следствием которого стало массовое оживление мертвецов. Primo, ныне доносят нам беспрестанно, что в землях Кревелога, а именно в поветах Баннов, Боденталь, Яшков, Тырн, Бозорица, Трогора, Путна и ряде других, в окрестностях самого Златограда, а также в землях Йора, на границе с Поймой и Глаббенбергом, восставшие во множестве из могил своих мертвецы изгоняют живых из домов и поселений, видом своим сеят великий ужас и панику, заставляя народ бежать из мест, пораженных оным чародейством. Число беженцев множится с каждым днем и каждым часом. По свидетельству отцов церкви, взявших на себя заботу о несчастных, лишенных злыми мертвецами имения своего, только в Златограде ныне скопилось более тридцати тысяч беженцев из означенных поветов и прочих земель, в которых появились восставшие мертвецы. Secundo, массовое оживление мертвецов повлекло за собой и другие беды, как-то; появление чумы и прочих моровых язв, разносимых бродячими трупами, голод, мародерство и грабежи. В Кревелоге появилось немало воровских шаек, кои грабят и без того обездоленное население и нападают на герцогских управляющих и солдат. Так, в Трогоре в конце прошлого месяца был злодейски убит со всей своей семьей князь Рорек Трогорский. Масштабы сего бедствия усугубляются тем, что некие злонамеренные личности, принадлежащие к запрещенным языческим сообществам, распространяют слухи о наступающем конце света, чем еще более способствуют всеобщему отчаянию, панике и хаосу.

Я, брат Эдан Гариан, и мои собратья и сотрудники, смиренные воители Божьи, глубоко тронутые страданиями несчастных и озабоченные буйством черных сил в Кревелоге и Йоре, обращаемся к его величеству императору и к Большому имперскому совету с просьбой немедля вмешаться и остановить сие бедствие. Писано в четвертый день первого месяца весны, в год 989 от принятия истинной веры.'

Артон посмотрел на брата Гариана, сидевшего не за общим столом совета, а в стороне, на деревянной лавке, вместе с ближайшими собратьями по ордену. Он не мог видеть лица инквизитора — Гариан даже в присутствии императора имел право не поднимать капюшон серого плаща. 'Он обещал мне великую власть, — подумал Артон, — но теперь собрал в этом зале всех высших сановников империи только ради того, чтобы мы покорно поддакнули его плану ввести войска в Кревелог. Интересно, что будет, если я наложу вето на эту затею?'

— Брат Гариан, — сказал Крегер, свернув свиток в трубку, — ваше прошение Совету зачитано. Вам первое слово.

Инквизитор все же скинул капюшон. Шагнул на дорожку, встал напротив императора — и внезапно опустился на колени.

— Есть светская власть и духовная, — сказал он, глядя в пол, — и какая из них выше? Кто выше — император или Бог? Я бы сказал — Бог. Есть ли в моих словах государственная измена? Кто-то скажет — есть. Ибо все мы дети империи, и у нас один властелин — император. Наш государь, что властен над нашими жизнями, и потому я отдаю ему дань покорности и подчинения. — Гариан поднял голову, глянул в глаза Артона, и молодого императора от этого взгляда подрал холод по спине. — Верит ли император, что каждый из Серых братьев служит ему так же рьяно и самоотверженно, как Господу нашему?

— Да, верю, — ответил Артон, толком не понимая, куда клонит инквизитор.

— Ваше величество не ошибается, веря нам. Мы ваши подданные, и каждый отдаст с радостью свою жизнь за империю и за императора. Но над имперским троном я вижу того, кто выше любой земной власти — нашего Господа. В Свитке Чтения сказано: 'Преклоните колени перед властью земной, но помните, что Моя власть выше, что она непреходяща и вечна, и всесильна. Моя власть справедлива и милосердна, как власть любящего отца над любимыми детьми. И не будет у вас власти другой, кроме Моей. Сравните Мою власть, и власть земную и скажите себе — которая из них справедливее, милосерднее и могущественнее?', — Гариан встал с колен. — А теперь я скажу: ныне пришло время нашему государю доказать не словом, а делом, что его власть так же могущественна, так же справедлива и милосердна, как власть небесного Владыки. Ибо пришло время выкорчевывать и жечь сорняки, а не проходить мимо них.

Мы, сторожевые псы веры, боремся со злом в наших землях многие годы. Все знают, о каком зле я говорю — о нечестивых язычниках, зовущих себя слугами Митары, слугами Торуна, слугами прочих языческих демонов, об этих колдунах, наследовавших мерзость черных культов Агалады. Тех, кто насмехается над нашей верой, кто при помощи самого мерзкого чернокнижия и волховства стремится отвратить темный народ от истинного Бога, посеять в наших землях ужас великий и хаос. Видит Бог, все это время Серое братство с честью выполняло свой долг. Мы разоблачили и предали очистительному огню сотни врагов Божьих. Но ныне недостаточно только наших усилий. Великое зло пришло в империю. И доказательства тому налицо. Вот, читайте, — Гариан достал из холщовой сумки на поясе свиток и положил на стол, — это донесение от брата Этардана, который сумел перехватить колдуна, направлявшегося в имперские земли из Грея. При колдуне был колдовской эликсир великой силы — эликсир, оживляющий мертвых. Это ли не доказательство злодейского заговора язычников против империи и веры? К счастью, преступника удалось изобличить и обезвредить, но всегда ли это удается? Нет, не всегда. Ныне вступили мы в схватку с врагом, который ждал своего часа столетия. Черные всадники скачут по нашей земле, и везде, где проходит их путь, мертвецы восстают из могил. Кревелог и Йор только начало. Скоро, очень скоро черное поветрие перекинется на прочие имперские земли, и тогда страшные вести будут приходить уже из Алманы и Хагриста, из Кастельмонте и Лоуласа, и недалек тот час, когда армии Тьмы встанут у стен Азуранда!

— О каком эликсире речь, брат Гариан? — спросил первый министр Матео Дарнис. — Прежде никто никогда не слышал о зелье, воскресающем мертвых.

— О Черном эликсире Маро, дьявольском зелье, созданном в мрачные времена Агалады. Написано в нашем прошении, что был убит князь Рорек, брат нынешнего герцога Кревелога Игана. Но кем он был убит, знаете ли вы о том? Шесть лет назад злоумышленники отравили Черным эликсиром бастарда герцога Маларда, и ныне Эндре-бастард вернулся из царства мертвых озлобленным вампиром — и мстит. Это он пролил кровь Рорека и его семьи, ибо гороскоп Эндре, составленный при рождении бастарда, однозначно говорит: 'Прольет кровь братьев своих!' Что это как не заговор злых сил против империи? Что это, как не шабаш бесовщины на наших землях?

— У вас есть доказательства всего того, что вы говорите, отец Гариан? — спросил Аренс, герцог Вестрийский.

— Конечно, — Гариан сделал знак брату Госсену, и Заклинатель положил перед членами Совета несколько свитков — отчеты Кассиуса Абдарко из Златограда и перевод пророчеств, полученных из Кастельмонте от аббата Кланена. — Если вы доверяете нашему слову, то поверите в эти свидетельства — хотя в них и очень трудно поверить.

— И что же вы предлагаете, святой отец? — осведомился Дарнис.

— Мы готовы раз и навсегда покончить со скверной. Мы жаждем битвы, которая наконец-то очистит эту землю от язычников. Орден давно к ней готов. Мы знаем, как поступить. Но не это главное. Наши враги говорят о приходе какого-то Спасителя, который остановит гибель мира. Не мы, не наш император — языческий Спаситель.

— Звучит впечатляюще, — Марий Ателла, троюродный брат императора и командующий императорской гвардией, перестал играть бриллиантовым перстнем на своем безымянном пальце и с насмешкой посмотрел на Гариана. — Но великой беды я во всем этом не вижу. Ну, придет этот самый языческий Спаситель, и что дальше? Мертвые улягутся в свои гробы, и все пойдет своим чередом.

— Имя Божье будет посрамлено, — ответил Гариан. — Язычники восторжествуют, и народ, увидев их торжество, отвернется от истинной веры и императора. Вот что случится, если не вмешаться и не остановить это безумие.

— Его преосвященство просит, чтобы мы ввели дополнительные войска в Кревелог и Йор, — подал голос Маций Роллин. — В этом есть своя логика. Пристутствие войск остановит панику и позволит прекратить начавшиеся мародерства и грабежи. Я хоть сейчас готов возглавить эти войска, и я обещаю императору, что быстро наведу порядок. Меня не пугают ни колдуны, ни черные всадники, ни покойники, разгуливающие по земле. Но отец Гариан забыл сообщить Совету самое главное. Он хочет, чтобы его величество лично возглавил поход в Йор.

— Это необходимо для окончательной победы над язычниками, — ответил Гариан. — Именно наш государь станет истинным Спасителем — тем, кто отведет зло от земель империи и навсегда прославит свое имя, как владыка, покончивший с проклятым наследием Агалады. Но это случится лишь в том случае, если народ увидит, кто ведет армию праведников на его защиту.

— Армия праведников? — хмыкнул Ателла. — Армия праведниц, конечно, приятнее глазу. Хотел бы я на это посмотреть.

— Праведников, — с фанатичным блеском в глазах повторил Гариан. — Тех, кто готов, не колеблясь, отдать жизнь за Божье дело. Кто не боится ни боли, ни страдания, ни муки, но ищет их с рвением и претерпевает с радостью. Мы, святое братство, веками служим империи, не считаясь ни с какими жертвами. Нам даны откровения, которых вы, люди мира, не знаете. В том ваше счастье, ибо великая боль в каждом слове этих откровений. Господь наш скорбит, видя наполнившее наши земли нечестие, и призывает нас сразиться и отдать жизни за торжество истины. И если кто сомневается в решимости святого братства раз и навсегда одолеть скверну, то я говорю вам, сомневающиеся — мы сразим зло. Ни смерть, ни муки не пугают нас, ибо за нами Господь, и с его помощью мы одолеем любое телесное страдание, и даже найдем в нем радость. Есть лишь одна мука, которой я не могу осилить — это боль за тех, кто ныне остался там, на землях зачумленных и каждый час молит Господа о помощи и сострадании. Говорят пророчества: ' Горе вам, горе всем, рожденным и вскормленным в это время, ибо не будет вам спасения от ярости Бездны и слуг ее, подобных теням ночным, подстерегающим вас на путях ваших! И кто побежит в поле, погибнет там, и кто побежит в горы, не найдет там спасения. И дам вам знамения и знаки, говорящие, что близится конец мира сего, и вострепещут сердца ваши'. — Гариан обвел взглядом притихших сановников и остановил горящий взгляд на императоре. — Господь дал мне взгляд, которым я вижу будущее, и оно пугает меня. Отгоняю от себя ужас и тоску, но возвращаются они, стоит мне лишь закрыть глаза. И что мне боль тела, если душа моя болит? О Спасителе все мысли мои, и нет мне покоя ни днем, ни ночью!

С этими словами Гариан сбросил плащ и рванул балахон из темной бязи, надетый на голое тело, обнажив спину и плечи, исхлестанные плетью. А потом оглядел членом Совета, и никто не мог выдержать его взгляд, опускал глаза. Даже Марий Ателла перестал улыбаться.

— Вот раны, которые я наношу себе, чтобы не забыть о своем долге, — добавил Гариан, — и они ничто в сравнении с ранами, что усыпали сердце мое! Я жду вашего решения, сильные мира сего, каким бы оно ни было.

Подбежавший послушник набросил на истерзанные, покрытые засохшей кровью плечи верховного инквизитора плащ, и Гариан вернулся к остальным собратьям. Артон понял, что пришло время говорить.

— Серые братья сказали свое слово, — произнес он, встав с трона, — и оно услышано. Нас впечатлили красноречие и искренность отца Гариана. То, что происходит в Кревелоге и Йоре, пугает нас не меньше иерархов Братства. Долг императора — защитить подданных от врага, естественного или сверхъестественного. Поэтому мы говорим совету — , если совет решит, мы готовы лично возглавить войско для блага страны и во исполнение Божьей воли.

— Ваше величество, но разве наместник императора в войске не представляет личность самого императора? — возразил Матео Дарнис. — Любой из нас будет счастлив и горд взять на себя такую почетную обязанность.

— Наш великий дед Веларий Второй сам водил войско, лорд Дарнис, — сказал император с улыбкой. — Он покрыл свое имя такой славой, что враги не раз бежали, узнав о приближении императорского войска. Почему мы не можем повторить деяния нашего славного деда?

— Веларий Второй воевал с людьми, — вставил Ателла, — а вы, государь, будете воевать с призраками.

— Воевать будем мы! — крикнул Гариан, да так громко, что многие из придворных вздрогнули, — Честь же победы достанется его величеству, ибо он возглавит поход. Тайные пророчества указывают на него, как на истинного Спасителя. Он должен быть в войске, чтобы людская молва приписала ему честь победы над злом, обрушившимся на империю.

— С чего вы взяли что наш государь и есть Спаситель, о котором вы все время нам говорите? — поморщился Ателла.

— Имеющий глаза да увидит, — ответил Гариан. — Вот он, перед вами, текст древних пророчеств, которые повествуют о событиях нашего времени. Сказано в них: 'Молите о том, кто, подобно мечу, рассечет небо на золотых крыльях и вернет вам надежду.' Разве не золотой орел в гербе дома Велариев? Разве не о его величестве это сказано?

— Отец Гариан не сказал самого главного, — Маций Роллин встал со своего места. — По его плану императору предстоит отправиться на север Йора, в какое-то древнее капище местных язычников, и уничтожить его.

— Все верно, — инквизитор кивнул. — В последний оплот сил Зла на этой земле. Император должен своей пятой растоптать змею, и тогда все будет кончено.

— 'Ты чего-то не договориваешь, — подумал Артон, глядя на инквизитора. — Чего-то очень важного для меня. Что ты задумал, Гариан? Ах, если бы я мог заглянуть в твои мысли и увидеть то, что ты так старательно прячешь за красивыми словами! Но я не могу. Я не могу покориться твоей воле, но я не хочу оставаться в стороне и допустить, чтобы кто-то поднял мой меч вместо меня...'

— Для того чтобы собрать армию в полном составе, необходимо время, — сказал Роллин. — Думаю, не меньше месяца. Кроме того, отправляться в такой мороз было бы неразумно. Одно дело терять воинов в бою, и совсем другое — умершими от холода и обмороженными.

— У нас нет времени на колебания, — возразил Гариан. — Конец времен все ближе. Или вы не видите, что эта долгая и холодная зима — одно из знамений?

— Северные районы Йора — это высокие горы, где нет хороших дорог, — заметил Дарнис. — Войсковые обозы там не пройдут, тем более в такие морозы и снега. Армия императора останется без продовольствия и фуража, или же солдатам придется нести все это на себе.

— Вы думаете об удобствах, а я думаю о судьбе этого мира, — надменно сказал Гариан. — Или цена его спасения вас так пугает, министр?

— Цена может быть непомерно высокой, — ответил Дарнис и посмотрел на молодого императора.

— Господь не допустит этого, — сказал Гариан.

— Вы слишком многого хотите от Господа, святой отец, — с иронией в голосе произнес Ателла. — Или же Господь сам оповещает вас о своих задумках?

— Я знаю его волю, — ответил инквизитор, метнув в императорского родственника мрачный взгляд, — и она не может обсуждаться, лорд Марий.

— Не будем говорить о святых вещах, — Артон сделал Ателле знак помолчать. — Нам предстоит услышать решение совета, и мы примем любое. Но мы хотим сказать, что императоры Вестриаля и Вендаланда всегда были добрыми верущими и хранителями веры. Если нам предстоит поднять меч в защиту дела Божьего, мы почтем это за честь. Вот наше слово, добрые господа.

Совет окончился за полночь, и Артон чувствовал усталость и сильную головную боль. С помощью слуги он переоделся в чистую белую льняную рубашку и мягкие сандалии, а потом велел принести себя горячего вина со специями. В спальне было тепло — камин горел весь день.

Слуга принес вино и осведомился, не нужно ли еще чего государю.

— Принеси мой меч, — приказал Артон.

— Ее величество спрашивала о вас, — сказал слуга, вернувшись с мечом.

— Скажи императрице, что я очень устал, и сегодня буду спать один. Ступай.

— Доброй ночи вам, государь.

— Доброй ночи.

Совет принял решение. Не единогласно, но принял. Роллин со Вторым Вендаланским легионом и вспомогательными войсками — всего десять тысяч клинков, — отправится в Кревелог, чтобы помочь герцогу Игану навести порядок. Так было записано в решении Совета, но все понимали, что Роллин будет наводить порядок за Игана, который ни на что не годится. Роллину будет помогать премьер Капитула братства в Кревелоге преподобный Кассиус Абдарко и его подчиненные. А вот сам император отправится в Йор. С ним будет гвардия Ателлы, Четвертый легион 'Вестриаль', алманские стрелки и сам Гариан. Верховный инквизитор возьмет себе в помощь братьев из Азуранда, Кастельмонте и Вендаланда. Видимо, этот вопрос уже решили на Большом Капитуле братства.

Встав у зеркала, Артон посмотрел на свое отражение и поднял меч острием к потолку. Меч этот когда-то принадлежал его деду Веларию Второму, с ним великий император прошел всю Двадцатилетнюю войну. Отличный меч работы древнего вендаландского мастера-оружейника Россена. Впервые за четыре года правления Артон наденет его не на торжественный развод гвардии и не на смотр войск. Меч отправится с ним на войну, какой империя еще не знала.

Артон наблюдал, как отсветы пламени, горящего в камине, играют на долах безупречно полированного клинка, и что-то похожее на страх шевельнулось в душе молодого императора. Он так и не сумел разгадать тайных мыслей Гариана. Так и не понял, почему инквизитор так настаивает на его присутствии в войске. По какой причине ему следует войти в капище язычников там, в горах Йора, ради какой такой великой цели. И если Гариан лукавит...

Император взмахнул мечом, пронзая воображаемого врага, повернул клинок в воображаемой ране и вновь отвел руку с клинком к плечу. Потом вложил меч в ножны и, допив вино из кубка, растянулся на кровати. Больше всего ему хотелось уснуть — и увидеть во сне ответы на свои вопросы, которых он так и не дождался в реальности.

Глава 2

За стенами дома была предночная стужа, но в горнице было тепло и уютно — и приятно пахло густой наваристой куриной похлебкой. Ее запах перебил даже тяжелый дух неизлечимой болезни, давно обосновавшейся в этом доме. Большой котелок уже стоял на столе, а рядом с ним — круглый хлеб на дощечке и дышащая ароматным паром вареная курица на тарелке. Берашинский староста Буйвид оглядел шестерых своих отпрысков, рассевшихся за столом по правую и левую руку от него, и не сводивших полных счастливого ожидания глаз с курицы, а потом спросил:

— Кто сегодня читает благодарственную молитву?

— Я, — отозвался семилетний Карек, самый младший из детей.

Буйвид кивнул одобрительно, посмотрел на жену. Ее глаза улыбались. Карек встал, сложил молитвенно руки и, закрыв глаза, затянул нараспев:

— Боже всемогущий, Боже милосердный, на небе сущий, хранящий нас усердно, в милости великой нашу жизнь блюдущий, славим тя за милость и за хлеб насущный!

— Хорошо, — вздохнул Буйвид. Взял вилку и начал нарезать на ломти каравай — каждому по куску. Дети хватали хлеб, но смотрели на курицу, и глаза у них блестели в полутьме избы как у мышат. Жена тем временем черпаком разливала похлебку по мискам. Один черпак, виновато глянув на мужа, вылила в маленькую деревянную миску, стоявшую рядом с ее собственной. Это была миска Лешки. Буйвид милостиво кивнул. Сегодня он был в хорошем настроении.

— На-ка вот, — сказал он, бросив в миску половину куриного крылышка.

Вообще-то курица была старая, тощая, покрытая толстой и прочной, как имперская дубленая кираса, морщинистой кожей, но Буйвид и эту старушку никогда не пустил бы под нож, если бы не одно счастливое проишествие. Сегодня утром в Берашин пришла новая толпа беженцев — откуда-то из-под Лисова. Человек тридцать на двух повозках, и пешие. Буйвид стоял в воротах и с самым важным видом лично вопрошал сбегов о том, что с ними случилось. Все одно и то же говорили — о мертвецах, которым в земле не лежится. О проклятии, что пало на Кревелог. Буйвид слушал, смотрел по сторонам, привычно уже оценивая, что у беженцев можно за доброту свою попросить, и вдруг заметил ветхую старуху в облезлом полушубке. Старуха как старуха, ничего в ней не было примечательного, но вот под мышкой бабка держала заботливо укутанную в рогожу курочку — белоснежную, славную, молоденькую несушку.

— Эй, мать, — сказал ей Буйвид, — кто будешь и откуда?

— А? — Старуха была тугоухой и вытянула из полушубка голову на тощей шее совсем как ее курица из-за пазухи. — Что?

— Не слышишь что ль? — Буйвид шагнул ближе. — Есть с тобой кто?

— Никого нет, — запричитала старуха, — одна я, сирота несчастная!

— Кура у тебя славная, — сказал Буйвид, потрепав птицу по гребешку. — Подохнет она у тебя, жалко. Давай меняться.

— Не-е, — бабка снова втянула головенку в плечи, будто ожидала, что Буйвид ударит ее. — Моя курица, не отдам!

— Зря, мать, зря. — Буйвид покачал головой. — Ныне вышел нам приказ от святых отцов из соседнего монастыря собирать для них и для императорской армии, что нынче к нам идет из-под самого Азуранда, припасы. Придется тебе куру твою за так отдать. А я тебе мену на жратву предлагаю. Хлебца печеного дам, соли и муки. Тебе, чай, старой надолго хватит. Соглашайся.

Старуха заплакала, прижала к себе курицу, будто мать ребенка. Буйвид мягко взялся за птицу обеими ладонями, потянул на себя.

— По-хорошему тебе предлагаю, мать, — сказал он голосом, в котором зазвенел лед. — Все одно отберут, или от мороза подохнет. А так в накладе не останешься. Давай, давай. У меня знаешь какой петух? Я ему твою невесту сосватаю, будут жить счастливо, сытно и долго. И тебе прибыль, и твоей птичке счастье. А то ведь сгинет ни за что, жалко.

Бабка, вслхипывая, разжала руки. Буйвид унес курицу домой, пристроил в сенях, взял из кладовки пару щепотей грязной, смешанной с землей соли и несколько пригоршней прошлогодней муки. Ссыпал все по тряпкам, добавил пол-ковриги и отнес бабке. А потом отправился домой, зашел в курятник и прирезал одну из старых кур, давно уже переставших нестись и почти доживших до конца свой недолгий куриный век.

Стук в дверь был совсем некстати. Буйвид нахмурился, когда на пороге появился Чирка, пристав общины.

— Господин староста, там чужаки пришли, — сообщил Чирка. Он почему-то показался Буйвиду испуганным.

— Ну и что? — Буйвид отвернулся. — Пришли и пришли. Пожрать дай спокойно!

— Господин староста, так они того... с оружием.

— Солдаты, что ль?

— Не могу знать. Но оружие свое без барагоза отдали.

— Сколько их?

— Трое. Мужик вроде нашенский, а вот парень с девкой странные какие-то. Требуют тебя для разговора важного.

— Требуют? — Буйвид засопел. — Чего ж в них странного?

— Вроде как иноземцы они.

— Ступай. Не видишь что ли, вечеряем мы. Апосля я с чужаками этими потолкую.

Буйвид быстро разложил кусочки курятины по мискам, и дети принялись за еду. А самому старосте есть вдруг расхотелось. Чирка его озадачил. И вроде нет ничего особенного в том, что в Берашине появились пришлые. Тут в последнее время много чужого народу обретается. Каждый день идут. Только пару дней назад Серые братья с солдатами были, искали кого-то. Спрашивали про чужих с оружием. Уж не про этих ли, о которых Чирка сказал?

— Я сейчас приду, — сказал Буйвид, положил ложку на стол, вытер ладонью висячие усы и пошел одеваться. Набросил овчинный тулуп, натянул на ноги теплые сапоги на смушках, взял своих тяжелый, окованный железом посох и вышел на двор.

На улице воздух звенел от мороза, полная луна в черном небе казалась ослепительно-белой. Снег скрипел под сапогами. Проклиная холод и пришельцев, Буйвид вышел со двора и пошел к старой лесопилке, где в огромном сарае размещали беженцев. Не по своей воле принимал их Буйвид — так распорядились святые отцы из ближайшего монастыря. Поначалу, когда только-только появились первые сбеги, все они в монастырь шли, потому, как не было в округе места безопаснее. А их оттуда в близлежащий Берашин отправили. Потом и сам аббат приехал в общину, говорил с Буйвидом, объяснял, почему так решили.

— Припасов в монастыре нет, сын мой, — сказал аббат Буйвиду. — И охрана у меня в монастыре всего пять человек, за порядком присмотреть будет некому. А твоя община зажиточная, и народ у вас храбрый.

Это верно, в Берашине народ всегда был особенный. Еще с времен прадеда нынешнего императора селились тут бывшие коронные солдаты, отправленные в запас. Пахали пожалованную им землю, валили лес, ставили пасеки, коптили зверину и варили мед. Да и сам Берашин на окрестные села похож не был. По-военному его отставные вояки обустроили. Само городище окружал крепкий частокол пятнадцати локтей высотой, со сторожевыми башенками и мощными воротами, обитыми железными листами. Крепость, словом. К тому же, мужчинам тутошним самим великим герцогом Малардом за храбрость берашинского ополчения в Двадцатилетней войне была дарована привилегия носить оружие. В каждом доме есть либо рогатина, либо меч, либо секира, либо самострел. Была в том своя необходимость — в двух конных переходах от Берашина была граница Кревелога, за которой начинались земли кочевников, а степнякам вечно не сидится спокойно в своих стойбищах, все норовят набег учинить. Буйвид сразу смекнул, почему хитрый аббат Бардан спровадил сбегов в Берашин — тут есть, кому их защищать, где защищать и чем защищать.

Чужаки стояли у ворот в окружении ополченцев с факелами и были спокойны. Буйвид вошел в круг света, молча оглядел пришельцев. Старший из троих ему не понравился — больно воинственный с виду. Одет в клепаную латную куртку с кольчужным капюшоном, лицо костлявое, глаза холодные властные — настоящий убийца. Такой не уступит и не отступит, будет стоять до конца. Такого в дом пустить, что волка в овин. За спиной чужака стояли еще двое — подростки лет шестнадцати, и что-то было в их лицах странное. Лишь миг спустя, приглядевшись, Буйвид понял, что у юнаков глаза в темноте светятся зелеными огоньками.

— Кто такие? — спросил он, пересилив страх. — Божьи люди, или воры?

— Я Варнак, охотник, — представился старший, подойдя к Буйвиду вплотную, отчего староста невольно попятился назад. — А это сиды из Эрая, Браск и Эрин.

— Сиды, значицца? — Буйвид с интересом посмотрел на молодых людей. Страх его сразу прошел. Про сидов он мало что знал, но ничего плохого о них не слышал. — Не видал. Стало быть, странники вы?

— Странники. Шли с юга и узнали о том, что мертвецы у вас встают, — в голосе Варнака прозвучала неуместная для слуха Буйвида ирония.

— А и встают, — с вызовом ответил Буйвид. — А коли не веришь, ступай за ворота. Скоронько обратно попросишси.

— Верю я. Большая беда тут у вас.

— А мы не боимся. Берашин община крепкая, все друг за друга горой. Мужики у нас не пужливые, постоять за себя могем. Нам что мертвяки, что степняки — все едино, никого не боимся.

— И славно. А то я тут по пути ужасов про ваши края наслушался.

— Сам-то чей будешь? Чей подданный?

— Из Златограда я родом. Ты вели своим людям, пусть меч мой вернут, а парню саблю. Резать мы никого не собираемся, переночуем в твоей общине и дальше пойдем.

— Ясненько, — тон старосты стал дружелюбнее. — Нет уж, мил человек, не верну я тебя снарягу твою, пока ты в общине будешь. У меня в сундуке пущай пока полежит. Мне так спокойнее будет. А вот как за ворота выйдешь, тогда все взад получишь.

— Вот значит как? Ладно, — с досадой сказал Варнак. — И где нам на постой определишь?

— А Чирка вас отведет туда, где прочие сбеги хоронятся, — ответил Буйвид. — На старую лесопилку, вот куда. Хоромов для вас у меня нет.

— Так ли нет? — Варнак показал старосте золотую монету, жирно сверкнувшую в свете факелов. — Мы ведь не обидим, заплатим, как положено. И за кров, и за кормежку.

— Чирка, — сказал Буйвид, глядя, не отрываясь на золотой имперский стрейс в пальцах Варнака, — отведи гостей к себе. И покорми чем-нито.

— Так ведь... — начал Чирка, но староста грозно глянул на него, и тот умолк. Варнак с усмешкой протянул Буйвиду золотой и пошел за Чиркой. Сиды молча двинулись за ним.

* * *

Варнак злился.

Все шло совсем не так, как ему хотелось бы. Он потерял связь с Наставниками и Кайлани — Духов Камень остался у инквизиторов. А главное, ему не удалось уговорить сидов остаться на посудине Ихрама.

Все четырехдневное плавание до Патара Браск вел себя молодцом. Варнак, большей частью проводивший время не в каюте, а на палубе, наблюдал за ним и очень скоро понял, что парню можно довериться. Юный сид оказался прекрасным капитаном и очень быстро заставил команду корабля подчиняться. Может быть, головорезы Ихрама чувствовали, что за спиной парня стоит Варнак. Но, так или иначе, плавание прошло спокойно. Варнак ни разу не почувствовал на корабле опасность. Она ждала его впереди, в имперских землях.

Вечером четвертого дня они были у имперского берега. Здесь Варнак, прихватив из сундука Ихрама мешочек с деньгами, собрался сходить — и был очень удивлен, когда Браск объявил ему о своем решении.

— А я-то думал, мы все решили, — сказал охотник. — Знаешь, ты мне не нужен.

— Не сомневаюсь, — ответил сид надменно, — но дело не в тебе. Этот корабль и эта команда совсем не то, что я хочу. Я знаю, что они подчиняются мне лишь потому, что боятся тебя. Стоит тебе сойти с корабля, и нам с Эрин перережут глотки.

— Даже так? А ты не подумал, что мы теперь в имперских землях? И Серые Братья где-то поблизости?

— Они страшны тебе, Варнак. Нам с Эрин нечего бояться.

— Зря ты так думаешь, парень. Но вижу — тебя не отговорить. Пес с вами, собирайтесь.

Вобщем, отделаться от сидов не вышло. В конце концов, думал Варнак, когда они плыли сквозь сильный снег в маленькой лодке к имперскому берегу, все идет так, как планировалось с самого начала. Он ведь еще в Грее собирался довести этих детишек до Златограда. Впрочем, сиды его мало занимали. Надо найти Кайлани. Она ждет его в Сорочьем Приюте уже неделю, надо спешить. Варнаку не хотелось, чтобы Кайлани его ждала. К тому же это опасно. Серые Братья владеют многими магическими секретами — возможно, и с Духовыми Камнями умеют обращаться. Если им удастся определить векторы Силы, которые исходили из кристалла, в Сорочий Приют могут нагрянуть незваные гости.

Все ведущие из Патара дороги были засыпаны снегом. Шел седьмой день первого месяца весны, но в Кревелоге по-прежнему господствовала зима. Древние сосновые леса, окружающие Патар, все были в инее. Беглецы остановились в Мируте, в самом Патаре показываться было опасно. За пять имперталей Варнак купил для сидов овчинные тулупы, теплые сапоги и три места в купеческом караване, отправляющемся на север. А еще ему рассказали о постигшем Кревелог новом бедствии — о нашествии восставших мертвецов.

— Разве такое возможно? — спросил охотника Браск.

— Ты все слышал своими ушами, — ответил Варнак.

Их караван вышел из Мируты утром, и к вечеру они прибыли в Дольчин, старинный город, расположенный в тридцати милях от Патара. В город Варнак идти не рискнул — заночевали в предместье, в маленькой убогой таверне, набитой народом, а утром поехали дальше. По дороге караван встретился с большой толпой беженцев с севера. И вновь Варнак услышал истории о великом ужасе, пришедшем в Кревелог.

— Они все сошли с ума, — не унимался Браск. — У нас в Эрае...

— Скоро и в Эрае услышат топот Шести коней, — оборвал его Варнак. — Не суди о том, чего не понимаешь.

— Ты что-то знаешь, Варнак. Почему ты не хочешь все нам рассказать?

— Потому что вам не положено знать всего. Помнишь, я рассказывал тебе про войну Жизни и Нежизни? Про бутылочки с ядом? Темные уже среди нас. Их кони скачут по нашей земле. Что будет дальше, одной Митаре ведомо.

— Ты знаешь, чем это закончится, Варнак?

— Подходит конец времен, мальчик. Надо ли еще что-нибудь говорить?

После встречи с беженцами Варнак решил идти не на север, по дороге на Златоград, а в сторону Лисова. Он ни на секунду не забывал об Этардане и Серых братьях. В Патаре уже наверняка знают о случившемся, и все обители инквизиторов включились в охоту за беглецами — это Варнак понимал хорошо. В окрестностях Лисова вновь были беженцы, и опять Варнак слышал о восставших мертвецах. Переночевав в одном из лагерей, устроенных беженцами в Лисовском лесу, Варнак и его спутники к исходу следующего дня добрались до Берашина. Отсюда до Сорочьего Приюта было не больше полудня пути.

Дом Чирки был обычной крестьянской избой, но тут было тепло и достаточно чисто. Оглядевшись, Варнак знаком подозвал хозяина дома и показал ему еще один золотой.

— Сможешь раздобыть что-нибудь на ужин? — спросил он.

— А? — Чирка чуть не поперхнулся от жадности, схватил монету, закивал. — Сейчас, господин, сей момент!

Ужин был по-крестьянски простой — ржаной хлеб, соленая капуста, немного холодной свинины, сухая рыба и самогон, — но Варнак был неприхотлив. Проголодавшиеся Браск и Эрин ели с удовольствием, и охотнику даже удалось уговорить девушку выпить немного сивухи для согрева.

— Ой, я опьянела! — прохихикала Эрин. — Петь хочется. И спать.

— Спать — это дело, — одобрил Варнак. — Лезьте на печку, там тепло.

— А ты? — спросил Браск.

— Я на лавке устроюсь.

Сиды уснули быстро. Варнак погасил лучину в поставце, и изба погрузилась в темноту. За окошками, затянутыми бычьим пузырем, свистел ветер — снаружи метель разыгралась не на шутку. И в звуках этого ветра Варнак услышал нечто такое, что заставило его позабыть об усталости и сне.

Убедившись, что сиды мирно и крепко спят, Варнак накинул тулуп и вышел из дома. Под обжигающим ветром дошел до избы старосты.

Дверь открыла заспанная светловолосая женщина с некрасивым, покрытым преждевременными морщинами лицом.

— Я к старосте, — сказал Варнак и вошел.

Он сразу почувствовал тяжелое зловоние — такое бывает в доме с лежачим больным, который уже давно не встает. Варнак заметил, что один из углов горницы отгорожен занавесом из грязной рогожи. Староста лежал на кровати, вытянув из-под одеяла босые шишковатые ноги с черными от грязи ногтями.

— Зачем пришел? — буркнул он.

— Хотел убедиться, что ты не собираешься прирезать нас во сне, — ответил Варнак. — Обсудить с тобой кое-что хочу.

— Утром поговорим. Ночью потребно спать.

— Кто там у тебя? — спросил Варнак, показав на огороженный угол.

— Дочка, — ответила за мужа вошедшая в горницу женщина. — Старшенькая наша, Лешка. Третий год не встает.

Варнак ничего не сказал, прошел вперед и отодвинул рукой занавес. В углу было темно, но Варнак разглядел лежавшую на топчане девочку. Страшная худоба делала ее похожей на скелет, обтянутый синюшной кожей; выпростанные из-под грязного одеяла руки покрывали язвы от укусов кишевших в постели вшей и клопов. Глаза Лешки были открыты, и Варнак понял — она ничего не видит. Она слепая.

— Что с ней? — спросил охотник.

— А тебе какое дело? — с неожиданной злобой ответил Буйвид. — Хватит таращиться-то.

— Заболела она три года тому, — ответила за мужа хозяйка, всхлипывая, — от той хворобы обезножела и видеть перестала. И не говорит совсем. Святые отцы из монастеря смотрели ее, говорят — черная это порча.

— И не помрет никак, — добавил Буйвид, яростно скребя ногтями бороду. — Корми ее, дармоедку...

— Буйвид! — Женщина с шумом втянула воздух. — Постыдился бы...

— Молчи. У меня еще шестеро сынов есть, за них думать надо. Ты чего пришел-то? — спросил Буйвид охотника. — Коли по делу, говори быстрее, коли нет ступай отсель с добром.

— Лошади мне нужны. Две, а еще лучше три.

— Ишь ты, лошади ему нужны! Нет у меня коней.

— Так ли нет? Я ведь не задаром прошу, заплачу, как положено.

— Нет у меня коней.

— Хорошо, давай по-другому поговорим, староста. Хочешь, скажу, что за мысли у тебя? Собрался ты поутру в монастырь отправляться и доложить про меня и моих сидов. Верно?

— Ишь ты, отгадчик! — Буйвид засопел. — А коли и собрался, так что? Убивать меня будешь?

— Не буду. Понимаю, что по-другому нельзя. Обязан ты Серым братьям доложить о всех чужаках, что в твоей общине появляются. Ну, так слушай, что я тебе скажу. Я охотник Митары. Слышал про нас?

— Колдун, стало быть? — в запавших глазках Буйвида загорелся страх. — Я так и понял, чтоб тебя! А ну...

— Погоди. Знаю, что ничего хорошего про нас не говорят. Но мы сейчас можем друг другу помочь, а это главное.

— Не будет у нас с тобой никаких дел, колдун!

— Ты выслушай, что я тебе скажу, а потом руками маши, — Варнак взял старосту под руку, отвел в сторону и зашептал на ухо, чтобы жена не слашала: — Чувствую я, что этой ночью в Берашин беда придет. Откуда чувство это, не спрашивай — объяснять не стану. Хочешь, чтобы дети твои жили? Тогда послушай меня, а потом доноси на меня, кому хочешь.

— Ты... это чего? — Буйвид отшатнулся от охотника. — Пужать вздумал?

Варнак не успел ответить. Земля под ногами дрогнула, будто ударили в нее изнутри, как в барабан — аж бревна в венце заскрипели, и пыль посыпалась с кровли на людей. Снаружи взвыл ветер. А потом случилось то, чего никто не ожидал. Три года лежавшая неподвижно Лешка громко вздохнула и села на своем лежаке.

— Господи! — охнула женщина, пятясь назад.

Лешка начала трястись, как в приступе падучей, протяжно мычать, будто что-то напевала — от этих звуков даже видавшего виды Варнака подрал мороз по всему телу. А потом она заговорила. Слова произносились странно, ибо говорила Лешка так, как говорят обычно глухие или паралитики, мешались с хрипом и мычанием, и голос девочки звучал, будто кто-то другой за нее говорил. А еще Варнак с ужасом понял, что этот несчастный ребенок говорит стихами.

— Вран на дубе грает, плачет, под луной черный воин скачет, копытом огненный след высекает, мечом кровавым машет, играет. Волком он по свету рыщет, крови праведной напиться ищет, летит он в ночи под черной луною, зовет, зовет меня за собою!

Жуткая литания оборвалась — Лешка захрипела, опрокинулась на подушку, на губах выступила пена. Проснувшиеся сыновья Буйвида сбились в кучу, с ужасом глядели на происходящее. Варнак опомнился первым.

— Скорей! — крикнул он, ткнув ошеломленного виденным старосту в плечо. — Прячь семью в погреб! И оружие мне верни, быстро!

Буйвил не смог ответить — он был парализован страхом. И лишь появление ворвавшегося в дом Чирки вернуло его в реальность.

— Слышьте, там... там! — Чирка задохнулся, закашлялся. — Староста, ой! Мертвяки тама, много!

Буйвид заскулил. За окнами уже колотили в било, и метались огни. Варнак схватил старосту за плечи, тряхнул со всей силой.

— Оружие давай! — проревел он.

— Ааааа! — Буйвид присел и на корточках пополз к длинному ларю у стены. Руки у него тряслись, и он бы, наверное, провозился с замком целую вечность, если бы Варнак не выхватил у него ключ и не отпер ларь сам.

— Прячьтесь! — крикнул он, хватая свой меч и саблю для Браска, сбившимся в испуганную толпу жене и детям Буйвида. А потом бросился вон, в морозную ночь, в которой несущаяся над землей метель уже отчетливо напевала грозную песню смерти.

* * *

Палисад Берашина казался несокрушимым, но Варнак понимал, что это обманчивое впечатление.

У ворот столпилось десятка два берашинских мужиков, вооруженных кто чем — иные даже в кожаных и железных панцирях и в шлемах, — но Варнак сразу понял, что, если прорвется нежить за частокол, толку от этих вояк не будет никакого. По мосткам наверху палисада метались вооруженные луками ополченцы, крича и ругаясь, метали стрелы в огромную толпу упырей, собравшуюся у ворот. Створки ворот сотрясались под нечеловечески сильными ударами, слышались треск и хруст, будто озлобленные нежити, отчаявшись проломить ворота, начали зубами и ногтями корежить прочное дерево. Варнак повернулся к Чирке, который от самого дома старосты держался за его спиной. Пристав от страха был едва жив.

— Золы сюда, быстро! — скомандовал он. — Свежей и побольше! Чтобы еще теплая была!

— Что ты собрался делать? — поинтересовался Браск.

— Не время объяснять. Если прорвутся упыри за палисад, конец нам всем. Надо их остановить.

— Со старого погоста они, — пролепетал Чирка. — Отец наш всемогущий, да сколько же их!

— Ты еще здесь? — проревел Варнак. — Давай за золой!

— Холопов жалеешь? — спросил Браск. — А ведь этот староста...

— Помолчи. Я делаю то, что должен делать. Я охотник Митары.

— Мы могли бы захватить лошадей и выбраться отсюда через задние ворота. Там нет охраны, все сейчас тут.

Варнак не ответил. Ворота вновь затрещали под напором порождений ночи, и на какое-то мгновение охотнику показалось, что они не выдержат. С башенок и с гребня частокола продолжали стрелять ополченцы, но эффект от их стрельбы был ничтожный — стрелы застревали в мертвых телах, не причиняя нежитям никакого вреда.

Жаль, что Кайлани не со мной, подумал Варнак. Вдвоем они бы смогли больше. Магическая мощь Кайлани сейчас очень бы ему пригодилась. Прав был Батей, ой как прав!

Чирка с двумя большими ведрами золы в руках уже был тут как тут и со страхом и надеждой смотрел Варнаку в глаза.

— Тута зола! — выпалил он. — Чего делать-то?

— Давай! — Варнак выхватил у крестьянина ведро с золой и побежал к воротам.

Он высыпал золу ровной полосой в паре локтей от створок, сотрясающихся под ударами извне. Прочие ополченцы поняли, что он делает, схватили второе ведро, начали высыпать золу на снег. Кто-то притащил еще углей. Вскоре полоса из золы закрывала вход в Берашин правильной подковой шириной в три шага, обращенной дугами к воротам.

— И что теперь? — проскулил Буйвид. Он уже присоединился к своим людям и стоял рядом с Варнаком.

— Теперь всем отойти. Оставьте меня одного.

— Ты... — Глаза Буйвида округлились.

— Сказано же — отойти всем. Встаньте строем шагах в двадцати за мной. Если не остановит их моя сила, тогда уж вы потрудитесь.

Новый удар сотряс ворота, раздался громкий скрежет. Ополченцы с воплями начали спрыгивать со стен. Один спрыгнул неудачно, упал в снег, завопил. Его подхватили, потащили прочь. Варнак вложил меч в ножны, встал локтях в десяти от зольной подковы, лицом к воротам. Спиной почувствовал, что молодой сид стоит рядом с ним.

— И ты уходи, — велел он.

— Не могу, — ответил Браск — Совесть не позволяет. Хочешь выставить огненную стену?

— Догадался? Хочу. Если не поможет, нас разорвут в клочья. А ты уходи, сказано тебе.

— Отец говорил мне, что бросать друзей в опасности нехорошо.

— Друзей? — Варнак хмыкнул, но внутри что-то потеплело, заставило на миг забыть о смертельной опасности. — Будь по-твоему.

Он посмотрел на черную полосу золы, попытался представить себе пламя. Жаркое, бушующее, неугасимое, пожирающее все, чего коснется. Развел руки крестом, закрыл глаза. Рунные татуировки на руках начали зудеть, по жилам рук и ног заструилось тепло.

Железные скобы засова заскрежетали под новым могучим напором, удерживающие их костыли в ладонь длиной начали со скрипом вылезать из бревен. Варнак почувствовал — темная свирепая сила все ближе. Та самая, приближение которой он уловил в звуках ночной бури. Это не упыри. Это что-то другое. Что-то, во много раз усиливающее их тупой бессмысленный напор.

Татуировки на ладонях наполнились пронизывающей вибрирующей болью. Сконцентрированная до предела энергия требовала выхода. Варнак сжал зубы — у него не будет второй попытки. Только бы не лишиться сознания!

Костыли вылетели из дерева, и засов отскочил в сторону, будто щепка. Створы ворот распахнулись под напором могучего ветра, пахнущего смертью. В клубах летящего снега двигались черные страшные фигуры — десятки фигур. И Варнак, вытянув руки перед собой, направил поток силы на рассыпанную золу.

Зола вспыхнула как порох — адским испепеляющим зеленым гудящим огнем, взметнувшимся на десяток локтей к ночному небу. Огненная стена, жар от которой опалил лицо Варнака. Пламя коснулось толпы нежитей, вспыхнули истлевшие одежды, затрещали в огне гнилая плоть и кости. Смрад горящего мяса перебил невыносимую вонь разложения. Движение мертвецов прекратилось — всех, кто оказался ближе других к стене пламени, колдовской огонь пожрал в считанные мгновения. На Варнака начал сыпаться не только снег, но и горячий пепел, но охотник не замечал этого. Ладони его пекло огнем, и сила все еще истекала в пространство, поддерживая горение пламенной стены.

Ветер стих внезапно. Метель успокоилась. И одновременно погасла стена. Все пространство за воротами превратилось в черную проплешину, окруженную усыпанным пеплом снегом, заваленную недогоревшими останками упырей.

На Варнака накатила дурнота и обморочная слабость. Голова закружилась, и охотник опустился на одно колено. А потом почувствовал на себе взгляд.

— Боги Эрая! — пробормотал за спиной охотника Браск, в его голосе был ужас. — Это еще что такое?

Варнак понял. Поднял лицо и с трудом открыл глаза. Саженях в пятидесяти за воротами, на самой границе леса, стоял всадник на вороном коне, освещенный луной. Он тоже смотрел на Варнака, и охотнику казалось, что всадник пытается запомнить того, кто сегодня помешал его мертвому воинству захватить еще одно поселение живых.

Темный недолго смотрел на Варнака. Повернул коня и медленно поехал прочь по дороге, пока не растаял в породившей его темноте. Охотник медленно приходил в себя. Вызванная перенапряжением дурнота почти прошла, стихла пульсирующая боль в голове. Варнак вжался обожженными ладонями в снег и охнул.

— Все, — пробормотал он. — Пока все.

Браск опомнился, помог охотнику встать, и они пошли к дому старосты.

* * *

Жжение в ладонях и разбитость во всем теле прошли быстро, сменились безразличием и опустошенностью. Благодарный Буйвид на радостях выставил на стол все лучшее, чтобы было в погребе, даже квартовую бутыль с сивухой не пожалел, но есть и пить Варнаку не хотелось. Только спать.

Лешка была жива. А еще она сама попросила поесть. И глаза девочки, лишенные света три года, теперь начали различать стоящих рядом людей. Варнак слышал, как заплаканная жена старосты шепчет благодарности спасителю дочери. Но это не радовало. Варнак почти физически чувствовал мрачную настороженность толпы крепко заложивших за воротник берашинцев, которая набилась во двор. Он видел страх в глазах Буйвида и понимал, что в Берашине его боятся не меньше, чем ту нежить, которая ночью пыталась захватить городок.

— Благодетель ты наш, спаситель! — всхипывал Буйвид. Сам староста уже выкушал два или три ковша крепкой сивухи и потому лопотал без умолку. — Ты... ты ж нас всех... всех нас... от верной смерти... эээх!

— Лошадей дай, — сказал Варнак устало. — Дашь?

— Дам, как же, даже не сомневайся! — Буйвид плеснул еще самогона в свой ковш, хватанул залпом, крякнул. — Для тебя вот как для брата любимого...

— Тогда не будем медлить, — Варнак встал, поправил перевязь с мечом. — Нам пора.

— Да вы это... ешьте, пейте!

— Некогда нам.

Выходя из горницы, Варнак успел еще остановить мать Лешки, которая бросилась целовать ему руки. Мягко удержал женщину, посмотрел ей в глаза с укоризной — и вышел. Браск и Эрин, уже одетые и готовые к отъезду, стояли в окружении ополченцев.

— Слава! — заорал какой-то пьяный голос. Человек десять подхватило этот крик.

— Ты стал героем, они тебя полюбили, — сказал Браск на эрайском языке, и Варнак понял.

— Это не любовь, — ответил он, — это страх.

Коней привели Чирка и еще два ополченца. Варнак хмыкнул: лошадки были так себе, самой молодой не меньше десяти лет. Типичные крестьянские коняги, да и сбруя плохонькая, но это лучше чем ничего. Во всяком случае, топать пешком до Сорочьего Приюта и дальше до Златограда теперь не придется.

Да, и вот еще одно осталось сделать...

— Запомни, — зашептал Варнак старосте на ухо, — когда пойдешь в монастырь с доносом на меня, не вздумай говорить, что твоя дочка благодаря мне исцелилась. Сразу одержимой объявят и уморят экзорцизмами. Скажи так — перепугалась, когда упыри напали на Берашин, оттого и выздоровела чудесно. А про меня скажешь, что после того, как упырей прогнали, я тебе мечом пригрозил и коней забрал, и ты, ради детей своих, смирился и лошадей отдал. И слез лей побольше — ежели Серые что заподозрят, каюк тебе и всей твоей семье. Возьми, вот деньги за лошадей.

— Понял, благодетель, понял... Молиться на тебя будем.

— На язычника-то? — Варнак усмехнулся и вскочил в седло. — Лучше ворота почините побыстрее. А то ведь они могут вернуться...

* * *

После того, как он отдал Буйвиду пять стрейссов за три лошади, в калите оставалось шесть золотых и немного серебра — все его деньги. Ссыпав монеты обратно и затянув горловину, Варнак повернулся к Браску и протянул ему кошель.

— Бери, — сказал он.

— Зачем? — не понял эльф.

— Затем, что нам пришло время расстаться. Видишь перекресток? Вам направо — это дорога в Златоград. Теперь вы точно не заблудитесь. Уже завтра будете в столице. У вас есть лошади и деньги. Счастливого пути!

— Постой, Варнак, — эльф одернул руку от мешка с деньгами, будто охотник протягивал ему вместо денег гадюку. — Выслушай меня. Я хочу, чтобы ты объяснил, почему мы должны ехать в Златоград.

— Потому что у меня нет времени и желания нянчиться с вами. Я сделал для вас все, что мог. Дальше наши пути расходятся. Возьми деньги.

— Я понимаю, — с мягким упреком ответил Браск. — Тебе наплевать, что с нами будет. Хорошо, пусть будет так.

Он взял кошелек. Варнак вздохнул, будто скинул с плеч тяжелую ношу и поехал дальше, в сторону леса. А потом услышал за спиной топот копыт.

— Чего тебе? — спросил он, не оборачиваясь.

— Нас в Златограде никто не ждет, — сказал Браск. — Мы с Эрин едем с тобой.

— Послушайте, детки, я уже говорил вам, что не веселую гулянку еду. Я охотник Митары, и мой путь — это вечная война. Я не могу тащить вас с собой в Оплот. У нас нет случайных людей. А в Златограде вы сможете договориться с теми же купцами, и они помогут вам вернуться в Эрай. — Варнак посмотрел на Эрин, которая пряталась за спиной брата: в огромных глазах эльфийки были тоска и слезы. — Ты о сестре подумай, какую судьбу ей готовишь.

— А теперь ты послушай меня, Варнак. Нам некуда идти. Мы не дети, и мы сами хотим решать свою судьбу. Ты спас нас в Грее, спас на корабле, спас этой ночью. Если боги свели нас вместе, это что-нибудь, да значит.

— Ничего это не значит, парень. Проваливайте отсюда. Сегодня морозно, нечего болтать о пустяках на таком холоде.

— Хорошо. — Браск сверкнул глазами. — До нынешней ночи я не был уверен, захочу ли и дальше следовать за тобой. Но то, что мы видели в этом городке, не нуждается в каких-то объяснениях. Мы знаем древние предания о Dwar Ardalla — Последнем Дне.

— Ну и что? Собираешься остановить это, парень?

— Конечно, нет. В одиночку этому никто не сможет противостоять. Но и мы, сиды, немного разбираемся в магии. Вот, смотри, — с этими словами Браск закатал рукав левый рукав, достал кинжал и полоснул себя по руке. Из пореза выступила темная кровь, закапала на снег. А потом Браск произнес что-то, и порез прямо на глазах Варнака исчез, остались лишь быстро бледнеющие кровяные разводы на предплечье.

— И что это значит? — спросил охотник.

— Это значит, что мы, эрайцы, понимаем знаки судьбы. Беда, которая обрушилась на земли людей, может перекинуться и на мою родину. Я хочу научиться бороться с силами, с которыми борешься ты. И я, и Эрин обучались магии у нашей матери — она была целительницей. Хорошей целительницей, Варнак. Если бы она была сейчас жива, наш отец ни за что бы не умер от яда.

— То была ваша мать, а не вы. Почему ты считаешь, что мне от вас будет какая-то польза?

— Потому что знаю это. Скажи мне, ты всегда был охотником?

— Какое это имеет значение?

— Я к тому, что наши пути предопределены не нами. Может быть, мы встретились с тобой именно по воле богов.

— Чего ты хочешь?

— Я уже сказал. Мы с Эрин хотим ехать с тобой. Мы не предадим тебя.

— Я не решаю таких вещей. У меня нет Духова Камня, и я не могу спросить о вас Наставников. — Варнак помолчал. — Надоели вы мне оба со своей преданностью.

— Помнишь, ты говорил мне на Грейском побережье, что наш с Эрин отец хотел передать мне те иллюзии, которые владели им самим? Так вот, наш отец однажды сказал мне: 'Браск, есть много пороков на свете, но худший из них — неблагодарность'. Ты помог нам, мы хотим помочь тебе. Чего же непонятного?

— Помочь... — Варнак усмехнулся. — Проклятье, чем вы можете мне помочь, детки? Вы собираетесь помогать тому, кто ничем не может помочь ни самому себе, ни этому миру.

— В одиночку мир не спасают, Варнак, — с достоинством ответил сид. — Решение за тобой. Скажешь 'нет', и мы с Эрин поймем.

Варнак посмотрел на Браска и ясно вспомнил, как они познакомились. А, может, действительно взять их в Оплот? В конце концов, если это не воля Митары свела его и этих сидов вместе, им не пройти через Зачарованный Барьер, и тогда уже вопросов никаких не будет. А если священная земля Митары позволит им ступить на нее, тогда...

В конце концов, Кайлани тоже на четверть сидка. Митаре могут служить не только люди. Митара — богиня всех, кто наделен сердцем и разумом. Да и встреча с соплеменниками, несомненно, принесет девушке радость.

— Хорошо, — решился Варнак. Он заметил, как заблестели счастьем глаза Эрин, как воодушевился Браск. Боги, почему, с какой стати эти несчастные детишки так к нему привязались? — Уговорили. Пусть Митара решит, нужны вы ей или нет.

— Спасибо, Варнак, — ответил Браск и кивнул.

Варнак пожал плечами и поехал вперед. Он слышал, как радостно и возбужденно шепчутся за его спиной юные сиды, но думал не о них, а о Сорочьем Приюте и Кайлани.

И о том, что больше всего на свете боится опоздать.

Глава 3

Он будто провалился в другую реальность.

Здесь все было так же, как и в мире, из которого он пришел, но цвета... Снег был густо-лиловый, и тени на нем казались полосами и пятнами запекшейся крови. Из снега торчали фиолетовые деревья. А небо над головой было черное, и серые зимние тучи напоминали клубы серого дыма.

Навстречу ему двигались четыре фигуры. Четыре всадника в полном вооружении. Белые и полупрозрачные в пелене летящего с неба пурпурного снега. Потом они остановились, и он смотрел на них, а они на него.

— Ты готов? — сказал один из всадников. От звука его голоса сердце замерло, и противный страх наполнил внутренности.

— К чему? — спросил он.

— Ты наш брат. Ты отведал напиток Бессмертия. Твое место рядом с нами. Собирайся.

— Кто вы?

— Ты же слышал — твои братья.

— Я знаю, кто вы, — он испытывал сильный страх, но решил не уступать этим отродьям. — Вы призраки. А я живой человек.

— Живой? — Всадник засмеялся. — Ты умер, принц. И теперь ты один из нас. Ты пятый, на кого указывает судьба. У тебя нет выбора.

— Выбор есть всегда, — сказал знакомый голос. Он обернулся и увидел себя самого. Это было неожиданно, в первую секунду ему показалось, что это он сам отразился в каком-то невидимом колдовском зеркале. Но потом он понял, что рядом с ним стоит его двойник.

— Выбор есть всегда, — повторил двойник и встал рядом с ним. — Не ссылайся на судьбу, Темный. Всегда найдется способ поспорить с ней.

— Жалкий, нахальный дух! Проклятый изгой! Ты не справился со своим предназначением, и теперь смеешь вставать на пути тех, кто заставляет этот мир рыдать от ужаса?

— Громкие слова, Темный. Я тебя не боюсь, и ты знаешь почему. Пока мы вместе, принц не подвластен твоей воле. Я могу его защитить. Если сможешь, убей меня. Но тогда ты не получишь ничего.

— Шестой воин должен занять место в отряде. Тебе не изменить этого, дух.

— Хорошо, — двойник встал между ним и всадниками, — тогда давай драться. Покажи на что ты способен, упырь. Детей убивать было просто, так попробуй теперь одолеть меня!

— Хорошо, — в голосе Темного не было ни ярости, ни гнева, только холодное мертвое равнодушие. — Чего ты добиваешься? Хочешь оспорить волю высших сил? Это тебе не удастся. Все равно предначертание сбудется. Этот человек в нашей власти. Таков удел всех трех наследников крови Маларда. Их гороскопы составляются в Трехстрочие Тьмы:

'Первый падет и восстанет в обличии Темном, второй

оседлает коня, силу тех, кто не умер познав,

третьему смерть суждена — братьев кровь его меч оросит'.

— Ты сам назвался его братом. Значит, он прольет твою кровь, Темный.

— Этому не бывать. Живому не победить меня.

— Ты сам сказал, что он умер. Забываешь собственные слова?

— Он один. А нас четверо. И скоро еще один собрат встанет рядом с нами.

— Он не один. Я с ним. И найдутся другие воины, которые одолеют вас.

— Посмотрим.

— Посмотрим. Проваливай, Темный. Нам больше не о чем разговаривать...

— С тобой — да, не о чем. А с ним... — Темный повернул голову в коронованном золотой короной шлеме, и его взгляд был подобен ледяной стреле, пронзившей сердце. — Ты слышал, Эндре. Ты идешь с нами.

— Нет! — Он попятился назад. — Ни за что! Никогда!

— Эндре! Принц Эндре!

— Кайлани? — Эндре поежился: тяжелый сон сгинул, оставив после себя ощущение пробирающего до спинного мозга озноба.

— Ты чего кричишь? — недовольно спросила девушка. — Кошмары?

— Да, — Эндре поднялся на локте, огляделся. Никогда еще пробуждение не доставляло ему такой радости. Мертвый призрачный мир с белыми призраками исчез, вокруг были каменные стены мельницы, в которой они нашли приют на ночь после дневного перехода от Сорочего Приюта.

— Надо же, — хмыкнула Кайлани, бросив в костер еще хворосту. — Кошмары ему снятся!

— Призраки. Один из них говорил со мной и звал присоединиться к его отряду.

— Это Темные, — уверенно сказала охотница. — У них есть власть входить в сны. Они где-то неподалеку, если приснились тебе.

— Поспи, я теперь точно не засну.

— Не могу, — Кайлани обхватила колени ладонями, покачала головой. — Не до сна мне.

— Ты вторые сутки не спишь.

— Я все думаю о Варнаке. Он не отвечает. Ни мне, ни Наставникам. Что-то с ним случилось.

— Вот так сразу?

— Не успокаивай меня, — охотница гневно сверкнула глазами. — Я беспокоюсь о нем. Я ему сказала, что мы его в Сорочьем Приюте ждем. Он придет туда, а там все сгорело.

— Ну и что?

— А ничего, — Кайлани сердито надула губы. — Отстань от меня.

Эндре ничего не сказал, лишь усмехнулся. Сел на охапке соломы, заменившей ему постель и, чтобы чем-то себя занять и забыть о тяжелом сне, вытянул из ножен меч и осмотрел. После давешней схватки с упырями на лезвии осталось несколько крохотных щербинок от черепов и костей мертвецов. Стянув перчатки, Эндре достал из сумки точильный камень и баночку с жиром для смазки клинка.

— Хороший у тебя меч, — сказала Кайлани, не глядя на него.

— Да, отличный. Отец подарил, — Эндре вздохнул. — Приемный отец, Реберн фон Эшер. Ты разбираешься в оружии?

— Конечно. Я же охотница Митары. Я давно заметила, что у тебя очень качественное оружие. Слишком хорошее для нежити, — тут Кайлани улыбнулась. — Такие мечи куются только в Лоуласе, и делают их всего два клана оружейников, Смолет и Маколл. Я думаю, что твои меч и чекан парные, из одного набора, и делал их мастер из дома Смолет.

— Точно, — Эндре был удивлен. — Откуда знаешь?

— Нетрудно догадаться с первого взгляда. У оружейного дома Маколлов в гравировках на голоменях клинков обязательно встречаются переплетенные змеи — древний герб королей Лоуласа. И поперечина у них прямая. А у твоего бастарда дужки гарды изогнуты вперед, у самой пятки клинка черненый косой крест, и этот же крест есть на накладках, что на древке клевца. Оружейник дома Смолетов делал, даже не сомневаюсь.

— Знаешь, я, кажется, начинаю в тебя влюбляться. А Варнак твой чем предпочитает пускать кровь?

— У него вендаландский бастард. И он им владеет так, что тебе и не снилось.

— О, охотно верю. Кстати, а почему ты со скитумами ходишь?

— Потому что я по крови сидка. И я люблю оружие моего народа.

— Не сомневаюсь, что ты ими прекрасно владеешь, — со всей серьезностью сказал Эндре. — Как и боевой магией. Ты славно поджаривала этих уродов прошлой ночью. С моим оружием выяснили, а что о кольчуге скажешь?

— Она эрайской работы, как и мои кинжалы. Сиды ковали. Это не чистая сталь, а специальный сплав, в который добавляют особые минералы — их добывают только в шахтах Эрая. Кольца мелкие, склепаны из шестигранной проволоки холодного волочения. Таких в имперских землях не делают. У кревелогских кольчуг звенья крупные и плоские, как монеты с дыркой посредине. Твоя кольчуга стоит не меньше пятидесяти стрейсов, если хочешь знать. Если захочешь ее продать, я у тебя куплю.

— Ты так богата?

— Ну, ты же уступишь мне свою кольчугу подешевле, верно?

Эндре только развел руками, а Кайлани, ошарашив его своими познаниями в оружейном деле, опять ушла в себя. Эндре точил клинок, а девушка сидела, подперев голову кулаками, и смотрела на огонь.

— Давай поговорим, — наконец предложил Эндре, смазав клинок и убрав его в ножны.

— Не хочу.

— Так и будем сидеть и таращиться друг на друга? Я вижу, что тебе надо выговориться.

— Мои мысли тебя не касаются.

— И вообще, ты могла бы быть со мной полюбезнее. Я, как-никак, жизнь тебе спас.

— Может, мне еще с тобой любовью заняться? Прямо тут, в этих развалинах?

— Ну, это было бы неплохо. Во всяком случае, нас бы не так сильно мучил холод.

— Мне не холодно.

— Знаешь, я сейчас во сне впервые увидел Мглу. Раньше я только представлял его облик. Он, оказывается, мой брат-близнец. Он защищал меня от Темного.

— Дрался с ним, что ли?

— Нет. Говорил о каких-то пророчествах и о том, что не позволит забрать меня.

— Темный хотел забрать тебя?

— Да. Он говорил, что мое место рядом с ним. А двойник сказал, что этому не бывать.

— Вот как? — Кайлани пристально посмотрела на рыцаря. — Интересно.

— Наконец-то я хоть чем-то тебя заинтересовал.

— Я не то хотела сказать. Видимо, ты очень нужен этим Всадникам. А двойник, о котором ты говоришь — он просто твой ангел-хранитель.

— Что-то он не похож на ангела.

— Он падший ангел, — сказала Кайлани. — Он должен был оберегать тебя, чтобы ты мог выполнить в этой жизни свое предназначение. Но ему не удалось предотвратить твою смерть. И он согласился стать с тобой одним целым, чтобы ты мог жить дальше. Именно поэтому ты не превратился в вампира.

— Любопытно. Почему ты раньше мне этого не сказала?

— Я думала, ты сам это знаешь. Это был не сон. Я хорошо помню старую легенду о Всадниках, которую однажды рассказывал наставник Батей. Когда они приходят в мир, то всегда ищут трех воинов, подобных себе.

— Оживших мертвецов?

— Да. Черный эликсир не просто оживляет мертвое. Он связывает тебя с Темным миром, и эту связь нельзя разорвать никакой магией.

— Но я не мертвец!

— Ты был отравлен Черным эликсиром, Эндре. Теперь, когда Всадники пришли на землю, они рано или поздно подчинят тебя своей воле, и ты станешь одним из них. — Тут Кайлани помолчала. — По правде говоря, я должна была бы убить тебя, пока ты спал, но мне почему-то жаль тебя. Может быть, Сигран сможет тебе помочь.

— Сигран?

— Мать-Наставница. Она умеет исцелять.

— Ты только что сказала, что связь с Темным нельзя разорвать магией.

— Это я так думаю. Но Сигран может рассудить по-другому.

— Ты плачешь?

— Я думаю о Варнаке. Он... он ведь тоже восстал из мертвых.

— Как? — Эндре был удивлен. — Его тоже травили тем же ядом?

— Нет. Мать Сигран рассказала мне о его детстве. Варнак родился мертвым, его задушила пуповина, обмотавшаяся вокруг шеи. Повитуха спасла его, но это был знак судьбы. Варнак не должен был жить — и выжил.

— Чепуха какая! Мало ли таких случаев бывает?

— Варнак был отмечен Митарой. Это не простое совпадение.

— И ты думаешь, что я тоже могу быть избранником Митары, так? Именно поэтому ты не перерезала мне горло во сне?

Кайлани не ответила, лишь кивнула. И Эндре внезапно ощутил сильнейшее желание обнять ее, прижать ее голову к своей груди — и утешить.

— Ты чего-то боишься? — спросил он.

— Варнак тоже может попасть под власть Темных. Может, потому он и молчит.

— А я думаю, все не так плохо. Если твой друг Варнак и впрямь такой замечательный охотник, как ты рассказываешь, он поймет, что мы с тобой живы и здоровы.

— С чего ты взял?

— Следы, милая. Сорочий Приют сгорел, но наши следы остались. Снегопада и ветра не было два дня, и Варнак сможет проследить нас от самого Сорочьего Приюта. А это значит, нам надо подождать еще немного. Мы нашли неплохое убежище. Мертвецов поблизости нет, иначе они бы уже зашли к нам на огонек. А в Оплот мы всегда успеем.

— Все верно!

Эндре вздрогнул и обернулся на голос. А миг спустя Кайлани с радостным визгом бросилась на шею высокому мужчине, стоявшему в дверях мельницы.

— Ой, Варнак! — восклицала она. — Наконец-то! Я так боялась, я...

— Все в порядке, Кайлани, — охотник поцеловал девушку, а потом мягко высвободился из ее объятий и шагнул к Эндре. Следом за ним вошли два сида, совсем еще дети.

— Меня схватили Серые, — сказал Варнак. — Ихрам, мерзавец, продал меня с потрохами. Они забрали у меня камень и филактерию. А ты, верно, и есть рыцарь-вампир, верно?

— Рыцарь — да, насчет вампира сомневаюсь, — Эндре встал напротив охотника и принял ту же позу, что и Варнак: руки заложены за поясной ремень, правая нога слегка выставлена вперед. Поза уверенного в своих силах воина, ведущего переговоры с возможным врагом. — Меня зовут Эндре Детцен.

— Я знаю, Кайлани назвала мне твое имя. И я на самом деле чувствую, что с тобой что-то не так.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю. Пока я знаю только одно — ты помог Кайлани, которая мне очень дорога. И за это я не убью тебя.

— Убьешь? Я тоже умею убивать, Варнак, — ответил Эндре. — Если хочешь, докажу.

— Я не против, — Варнак сверкнул глазами. — Но твоя смерть не принесет нам пользы. Пока не принесет. Твою судьбу решат Наставники.

— Свою судьбу я буду решать сам, воин, — Эндре почувствовал злость. — Если ты с этим не согласен — меч из ножен долой!

— Нет! — внезапно крикнула Кайлани. — Еще не хватало, чтобы вы дрались тут из-за меня.

Эндре усмехнулся. Варнак был серьезен. В его серых глазах затаились огоньки гнева, но охотник, овладев собой, не дал гневу вырваться.

— Дай мне Духов Камень, Кайлани, — сказал он. Девушка взяла сумку, достала кристалл и протянула охотнику.

— Оставайтесь тут, — велел Варнак сидам и вышел. Эндре посмотрел на Кайлани, но ее глаза были пусты.

— Кажется, ты создал любовный треугольник, братец, — раздался в сознании голос Мглы. — И я чувствую, что у тебя есть шансы на взаимность.

* * *

Артон обожал такие мгновения. Те мгновения, в которые он особенно остро чувствовал, что его воле подвластны тысячи людей.

Молодой император стоял на краю нависшего над дорогой невысокого обрыва и смотрел, как мимо него проходят войска. Первой мимо своего императора прошли союзники — шесть сотен конников, присланных хаутами, племенным союзом, который покорил когда-то его дед. Лица конных хаутов и наконечники их длинных копий были вымазаны алой краской, символизирующей кровь врагов, а медные и бронзовые колокольчики, которыми обшивались края кожаных попон их коней, звенели дружно и весело. Хауты пронеслись мимо Артона с боевыми кличами, и далее на дороге появились сотни легиона 'Вестриаль' — одного из самых прославленных в имперской армии. Проходя мимо императора, воины по знаку сотников разом ударили рукоятями мечей в свои большие овальные щиты, и гром, подобный грохоту камнепада в горах, пронесся над дорогой. Император поднял руку, приветствуя своих воинов.

— Veria valla! — древний боевой клич вестрийцев прозвучал над долиной грозно и протяжно.

— Valla vorem! — крикнул в ответ император.

Накануне вечером Артон, Марий Ателла, назначенный десницей императора в этом походе, командир легиона 'Вестриаль' Аврий Лулла и старшие офицеры обсуждали в императорском шатре последние детали начавшейся кампании. Пока конечной целью был Йорхейм — столица провинции, где Артон намеревался устроить свою ставку. Ярл Альдрик уже оповещен и ждет гостей. Письмо от ярла гонец из Йорхейма доставил как раз накануне совета — Альдрик готов предоставить все необходимое для императорской армии и со своим войском присоединиться к ней. 'Буду горд и счастлив внести свою лепту в великий поход по окончательному искоренению мерзкого язычества, — писал ярл, — и, как верный слуга его величества, готов споспешествовать ему в этом походе всеми силами и помыслами своими'. Приглашенный на совет Эдан Гариан, выслушав письмо ярла, лишь сказал:

— Все будет именно так, как мы предрекали, государь. С языческой скверной в наших землях будет покончено раз и навсегда.

План, предложенный Ателлой, был вполне логичен — император остановится в Йорхолме, во дворце ярла, при нем останется легион 'Вестриаль' и гвардия для охраны. Вспомогательные части, солдаты ярла, алманские стрелки и конница, будут охранять Серых братьев, обеспечивая их безопасность. При необходимости император со всеми силами сможет быстро выдвинуться к Вечным горам — месту, о котором все время говорил брат Гариан.

— Главное капище язычников расположено на вершине Ледяного Клыка, и ведет туда одна-единственная дорога, — сказал Гариан. — Безумные язычники ждут часа, указанного в их нечестивых свитках. И этот час все ближе. Как только весть о приходе императорской армии разнесется по всему Йору, они попытаются тайно проникнуть в него, чтобы пробудить против нас не только свои мертвые рати, но и силы адских стихий. Мы к этому готовы, пусть его величество не беспокоится. С помощью Господа мы посрамим врага. Судьба язычников решена, и поход будет недолгим.

— Ваша вера внушает уважение, отец Гариан, — отозвался Ателла, — но для нас безопасность императора превыше судеб мира, о которых вы все время нам твердите. Я буду советовать его величеству отправляться в это ваше треклятое святилище только после того, как сам буду уверен в полной безопасности похода.

— Давайте определим, что у нас сейчас немного другая задача, — заметил император. — Не забудьте про восставшую нежить и черных всадников, о которых говорит святой отец. Начать надо именно с них.

В этот момент на губах Гариана появилась странная улыбка. Артон заметил ее и почувствовал неприятный укол в сердце. 'Он что-то знает, но не хочет говорить, — подумал молодой император. — Что ж, придет время, и я заставлю тебя сказать всю правду!'

— Думаю, на границе с Кревелогом сейчас происходит то же самое, — сказал император, обращаясь к стоящим за его спиной офицерам. — Не сомневаюсь, что Маций Роллин быстро наведет порядок в этом медвежьем углу.

— Маций Роллин и наши братья из Капитула Кревелога, — поправил Гариан: он тоже находился в свите императора. — Только мечом силы Зла не победить.

Артон ничего не сказал, посмотрел на дорогу. По ней под колеблющимся лесом длинных сверкающих на зимнем солнце копий, шпонтонов, гизарм и глевий, под развевающимися на ветру черно-алыми имперскими штандартами, под значками с золотыми орлами дома Велариев шли отборные, элитные сотни легиона, составленные из ветеранов. Пятнадцать сотен закованных в сталь и вареную кожу воинов, которые по десять лет прослужили в армии. Спору нет, выглядят эти воины грозно, но при этом они ни разу не участвовали в настоящей войне — только в небольших столкновениях с кочевниками на восточных границах империи. В такой войне, какие вел, к примеру, его славный дед. А уж последние пять лет легион 'Вестриаль' и вовсе квартировал в Азуранде, самом безопасном, роскошном и развратном городе империи. И теперь этим воинам предстоит драться даже не с людьми — силами, которые, если верить главному инквизитору, обладают сверхъестественным могуществом. Нелепая задача, да и выполнимая ли?

— Я пока не видел вашего зла, Гариан, — сказал император, — и не могу судить, насколько же моя армия готова встретиться с ним в открытом бою.

— Открытого боя не будет, ваше величество, — ответил инквизитор. — Нам противостоит армия теней, которые будут прятаться от нас и при этом продолжать творить зло. Сражаться с ними будем мы, Серые братья, опираясь на силу и авторитет вашего величества. Может быть, язычники в своей гордыне попытаются задержать нас на пути в святилище еще и силой оружия и своей магии. Но они будут сокрушены, пусть государь не сомневается. А честь победы над злейшим врагом империи достанется вам.

— Не слишком ли великодушно? — хмыкнул Ателла.

— Братьям чуждо тщеславие. Мы сражаемся во славу Божью, которая превосходит земную, — заявил Гариан. — Огнем и мечом мы выжжем скверну с этой земли, и наша Богом хранимая империя будет стоять незыблемо еще тысячу лет. Этот день будет огненными письменами вписан в историю Вестриаля, как день начала окончательного освобождения наших земель от мерзости язычества!

'— Он намекает мне, что моя армия — всего лишь вспомогательная сила, — подумал император, глядя на Гариана. — Крепкий раб, которому забираешься на плечи, чтобы достать высоко висящее яблоко. И рабу при этом не достается ничего...Что ты мне еще скажешь, хитроумный отец Гариан?'

На дороге появились роты алманских стрелков с большими луками, одетых в меховую броню с капюшонами. Император приветствовал их и повернулся к свите.

— Становится холодно, — сказал он. — Этот ветер просто вымораживает мне нутро. Давайте вернемся в шатер и выпьем вина.

— Моя гвардия еще не прошла, — возразил Ателла. — Моим солдатам хотелось бы видеть, как император приветствует их!

— Император замерз, — ответил Артон. — Ления хотела отправляться со мной — какое счастье, что я настоял на своем!

— Ваше величество, вам захочется в походе женской любви, — с улыбкой заметил Лулла.

— Говорят, у ярла Альдрика красивые наложницы. Но не до любви мне сейчас. Все, чего я хочу — это кубок горячего вина.

Ателла закусил губу. Отказ Артона приветствовать подчиненную ему гвардию мог быть признаком императорской немилости. Он отвернулся и встретился взглядом с Гарианом — в глазах верховного инквизитора светилось торжество. Скрипнув зубами, Ателла запахнул теплый плащ, раздуваемый ледяным ветром, и зашагал за Артоном в шатер.

Пить горячее вино.

* * *

Эманация Духова Камня наполнила свечением весь Оплот. Стены дома вибрировали, звякала посуда на полках, алхимическое стекло на рабочем столе Сигран. Такая сила могла высвободиться только в одном случае — если все Наставники разом обратились к кристаллам для магического Контакта. И Сигран с Батеем не ошиблись: в сиянии, осветившим горницу дома в Оплоте, проявились сразу пять фигур. Впервые за много лет все семь Наставников собрались вместе на совет.

— Началось, — сказал Кенинг. — Император Артон выступил с войском в Йор. Наши друзья в Азуранде сообщили нам, что императорская армия получила приказ защищать провинцию от колдунов, поднимающих мертвецов из могил. С армией идут Серые братья. Второе войско направлено в Кревелог.

— Это война, — сказал Батей.

— Именно так, — добавил Бьеран-Медведь. — Последняя война этого века.

— План Серых братьев теперь совершенно очевиден, — продолжил Кенинг. — Они решили уничтожить нас окончательно. Теперь им больше не нужен враг в нашем лице. Спасителем из пророчеств они намереваются сделать самого Артона. Император при помощи эликсира Маро оживит птицу и неминуемо погибнет, после чего Серые братья получат то, к чему стремятся. Полную, никем не оспариваемую и ни с кем не разделенную власть.

— Варнак и Кайлани вернулись? — спросил Зерре.

— Варнак наконец-то сообщил сегодня утром, что они возвращаются, — ответила Сигран. — Хвала Митаре, они не потеряли друг друга в этом хаосе.

— Хорошая новость! — вздохнула Алера. — Хоть одна за последние дни.

— Всадники опустошают Кревелог, — сказал Батей. — Люди бегут из мест, пораженных проклятием, их дома занимают мертвецы, пробужденные Темными. Повсюду паника. Нам не остановить этого.

— Вы и не сможете этого сделать, — ответила Алера. — Очень скоро мертвецы восстанут и в остальных землях. Это прекратится лишь, когда Спаситель оживит птицу Джейр.

— Мы еще не сказали вам главного. Того, что вы должны знать. — Зерре помолчал, — Батей, Сигран, мы приняли решение. Я, Шаста, Бьеран, Кенинг и Алера сегодня же отправляемся в святилище птицы. С нами все, кого мы смогли собрать в наших землях. Немного, но каждый из охотников готов пожертвовать собой, защищая святилище. Вы же помните, что вам с Сигран предстоит сделать. Вы должны защитить Спасителя и помочь ему совершить предначертанное. Мы доверяем вам самое трудное и опасное дело.

— Где нам искать его?

— Он сам придет к вам. Это его путь, и этот путь не изменить. Не дайте Всадникам пролить его кровь. У вас есть те, кто смогут защитить его.

— Варнак и Кайлани? — спросила Сигран.

— И еще воин, которого я послал к вам, — добавил Бьеран.

— Так мало! — Сигран покачала головой. — Против Всадников, против императорской армии и Серых братьев?

— Мощь Митары и древних богов будет с нами, — уверенно сказал Кенинг. — Мы победим.

— Вы собрались сражаться со всей императорской армией? — недоверчиво спросил Батей.

— Мы делаем то, что должно, — сказал Зерре. — Мы будем до последнего дыхания защищать святилище. И не думай о цене, которую нам придется заплатить.

— Зерре, вы чего-то не договариваете, — не унимался Батей. — Скажи нам с Сигран правду!

— Что от того, если ты узнаешь о нашем решении, брат? Позволь нам распорядиться своей судьбой так, как мы этого хотим.

— Вы решили пожертвовать собой! — догадался Батей и сжал кулаки так, что хрустнули суставы пальцев. — Серые знают, что мы будем защищать святое место до последнего человека. Император не войдет в святилище, если Серые братья не докажут ему, что там безопасно. Что все защитники мертвы.

— Батей, ты осуждаешь наши действия? — в голосе Зерре прозвучала печаль.

— Вы не имеете права принять такое решение без нашего одобрения! — крикнула Сигран. — А мы не позволяем вам, слышите?

— Мы уже все решили, — ответил Зерре.

— Вы самые молодые из нас, — ответил Бьеран. — Младшие должны слушать старших.

— Мы приказываем вам, Батей и Сигран, — сказала Алера. — Это воля всех пяти старших Наставников.

— Мое видение! — прошептала Сигран. Ноги у нее ослабли, и она схватилась за плечо мужа, чтобы не упасть. Батей понял, подхватил ее за талию, прижал к себе.

— Теперь вы знаете нашу волю, — произнес Кенинг. — Прощайте, и да благословит вас Митара! Делайте то, что должны делать.

Светящиеся призраки растаяли в воздухе, Духов Камень погас, и Сигран почувствовала себя совершенно опустошенной. Будто жизнь в ней погасла вместе с кристаллом на столе в горнице.

— Милая, мы ничего не можем изменить, — прошептал Батей, обнимая и целуя жену. — Будем сильными. Сделаем так, чтобы их великая жертва не оказалась бесполезной. Мы выполним их волю.

— И останемся одни, да? — Сигран подняла полные слез глаза на мужа.

— Нас будет двое, — улыбнулся Батей. — Навсегда, до самого конца. Я люблю тебя, родная. Мы победим смерть и наползающую на нас тьму. Вот увидишь.

* * *

Весь минувший день Ярре думал над тем, что живых людей в Кревелоге будто не осталось. Дорога, по которой они ехали на север, была пустынна. Лишь следы на снегу говорили, что незадолго до них тут кто-то проезжал на повозках и шел пешком. Звериные следы перекрывали человеческие. Но Вельфгрид вел их дальше по этой мертвой дороге, и другого пути у них не было.

Волк первым почувствовал чужаков. Встал посредине дороги, расставив лапы, и зарычал. Ярре сделал княжне знак остановиться, сам поехал к волку. И в это мгновение из-за деревьев по сторонам дороги показались люди.

— Эй, малый, без глупостей! — крикнул один из них, крепыш с рыжей бородой, одетый в нагольный тулуп и вооруженный косой, торчком насаженной на длинное древко. — Лук опусти, сказано-то!

— Вы кто такие? — Ярре и не подумал выполнять приказ рыжего, держал лук наготове. Между тем неизвестные окружили их кольцом. Выглядели они как настоящие разбойники — грязные, одетые кто во что попало, но все при топорах, рогатинах и таких же самодельных глевиях, что их предводитель. И еще Ярре заметил, что у многих на шеях висят на веревках головки чеснока.

— Божьи люди, — ответил рыжий. — А вы, видать, смерти не боитесь, коли шлындаете тут.

— Тебя не спросили, — Ярре продолжал держать рыжего на прицеле. — Чего надо?

— А ничего, — рыжий шагнул вперед, но остановился, потому что Вельфгрид вновь зарычал. — Убери псину свою, не то я его на рожон насажу!

— Это не псина, это волк, — ответил Ярре. — И убивать он умеет. Только попробуйте напасть.

— Это ты откуда храбрый такой взялся? — Рыжий оперся на свою косу как на посох. — По одежде вроде смерд, а конь у тебя с герцогским тавром-то. Беглый, что ли?

— Беглый не беглый, тебя это не касается. Уйди с дороги и дай проехать.

— Проехать, говоришь? Так дорога эта платная нонче, — ответил рыжий. — Заплатишь — проедешь. Не заплатишь — не проедешь.

— Это с какого перепугу она платная?

— А я так решил, — рыжий сделал знак своим людям, и те опасливо, но дружно, начали сужать кольцо вокруг Ярре и княжны. — Видишь, чужак, нас тут много, а вас двое только — ты, да девка твоя.

— Не двое. Ты про волка забыл, — Ярре почувствовал злобу. — В последний раз говорю — дай проехать!

— Дык некуда вам ехать, детки, — с ухмылкой ответствовал рыжий. — Впереди только смерть одна. И позади смерть. Приехали-то, получается.

— Что-то мне, дядя, твои речи не нравятся.

— Слазь с коня-то, — велел рыжий, взял свою косу наперевес и двинулся на Ярре.

Хотел ли разбойник просто попугать, или же и в самом деле собирался ударить, но сделал он это напрасно: Ярре тут же спустил тетиву, и рыжий, получив стрелу в горло, навзничь опрокинулся на снег, хрипя и дергая ногами. Прочие разбойники, ошалев на миг от такой наглости, все же бросились на убийцу вожака, вопя и размахивая оружием, но Вельфгрид немедленно ворвался прямо в гущу толпы, и лязг его зубов смешался с воплями боли и ужаса. Ярре убил наповал разбойника, который попытался стащить княжну из седла, второй стрелой повалил набегавшего на него верзилу с топором. Он даже не удивился, что поле боя осталось за ними — еще два головореза умирали, булькая кровью, уцелевшие бандиты лежали в снегу, закрыв головы руками, а Вельфгрид остервенело рвал их, будто беспомощных овец.

— Волка забери! — вопило сразу несколько голосов. — Забери волка!

— Вельфгрид, назад! — крикнул Ярре, продолжая держать перепуганных и покусанных волком бандитов под выстрелом. — Ну что, помирать готовьтесь, шваль голопузая!

— Господин, смилуйся! — Один из бандитов, набравшись смелости, пополз на коленях к Ярре. — Не убивай! Вортын нам велел, вот мы и хотели вас того... пошарпать. Не со зла напали, с голодухи, истинный Бог!

— Вортын — этот что ли? — Ярре кивком показал на затихшего в окровавленном снегу рыжего разбойника.

— Ага, он самый! — ответил бандит. — Мы ведь не разбойники, крестьяне с Брызнова. Село наше мертвяки захватили, вот мы и ушли с бабами да детьми в лес.

— И разбойничать начали? — Ярре натянул тетиву. — Убить нас решили, да?

— Ярре, погоди! — Подъехавшая княжна положила руку юноше на плечо, потом повернулась к сомлевшему от страха бандиту. — Из Брызнова говоришь?

— Ага, госпожа, оттудова! — Бандит снял с головы скверную облезлую шапку. — Миран-кузнец нас увел, потому как господин наш, барон Рамсей со всей челядью да барахлом в Златоград отбыли, как только слухи про восставших упокойничков пошли. Хотели мы в Банов идти, но там та жеть беда, что и у нас приключилась. Тогда Миран, которого мы старшим сделали, всех в Лютую Падь повел.

— В Путну что ли?

— Ага, сперва туда хотели, но по дороге встретили сбегов из Путны — тама покойники восстали, как и везде. Припасы у нас кончались, потому как народу к нам прибилось богато, вот мы кошем у Лекавы и встали. Там еще большая усадьба недалече.

— Веленичей поместье, — кивнула Янка. — Знаю я это место. И там тоже мертвецы были?

— Хуже, госпожа. Те мертвяки, что нас из родных домов выгнали, хоть бы людей не трогали. А как пришли мы в Лекаву, так на третий или четвертый день мор у нас открылся.

— Чума, что ли? — не выдержал Ярре, которому надоела эта история.

— Сперва никто не знал, что за мор. Мерли люди и мерли, Миран велел нам их не в земле хоронить, чтоб не шатались апосля, а жечь. А потом у нас в лагере Серый брат появился: он из Путны шел и на наш кош натолкнулся. Как увидел больных, так сразу и сказал — вампир к нам повадился.

— Вампир? — Ярре похолодел.

— Он самый, — разбойник захныкал, вытер грязное лицо рукавом. — Верно, в Лекаве гнездо вампирское было. Велел нам преподобный уходить побыстрее. Да только проклятая нечисть колдовство свое напустила — дважды мы из Лекавы уходили и оба раза, поплутав порядком, опять приходили в проклятое место! Богом клянусь, что правду говорю.

— Верю я тебе, — сказала Янка. — И что потом было?

— Возвращались мы в Лекаву эту чертову, и тряслись по ночам. Серый брат нам велел чеснок на шее носить и костры по ночам жечь, да только не помогло оно — все равно кажное утро у кого-нибудь кровавая горячка начиналась. Тогда-то и уговорил нас Вортын из коша уходить. Вампир этот заиметый, сказал, весь народ из Лекавы ни за что не выпустит, а малым отрядом, сказал, может и проскочим. Чем, сказал, вампиров кровушкой своей кормить, лучше в разбойники идти.

— И вы ушли? — сказала Янка. — Детей своих и жен бросили — и убежали?

— Испугались мы, — тут вчерашний крестьянин уже не захныкал, разрыдался в голос. — Помрееем мы всее, как один помрееем!

— А ну, пошли вон отсюда! — крикнул Ярре, опуская лук. — Тошно глядеть на вас.

Бандиты не заставили себя упрашивать. Поднялись и поплелись по дороге прочь, прихрамывая и оставляя на снегу капли крови. Вельфгрид рычал им вслед.

— Лекава наша вотчина, — сказала Янка, не глядя на юношу. — Веленичи были папиными вассалами, верными и хорошими людьми. А Розу Веленич я хорошо помню. Мне было семь лет, когда она к нам в Трогору приезжала. Ей тогда лет одиннадцать было. Бедная, она позапрошлой весной умерла от лихорадки за две недели до свадьбы!

— Молодец, Вельфгрид, — похвалил Ярре, наклонившись в седле и трепля волка по загривку. — Показал этим мерзавцам, кто в лесу хозяин.

— Ярре, мы едем в Лекаву, — неожиданно сказала Янка.

— Что? — Ярре поначалу не понял, что говорит княжна, а потом почувствовал страх. — В Лекаву? А зачем нам туда ехать?

— Там люди без помощи, — ответила Янка. — Это моего отца подданные. Их нельзя бросать одних.

— И чем же мы им поможем? — Ярре выпрямился в седле. — Убьем вампира?

— Я не могу тебе сейчас этого объяснить. Просто чувствую, что мне надо туда. Если не хочешь, можешь не ехать со мной, отправляйся в Оплот. Я дорогу до Лекавы знаю, тут недалеко, верст десять.

— Ты что, ясновельможная, умом повредилась? — не выдержал Ярре. — Слышала, что мужик этот сказал? Вампир в Лекаве завелся, а может, не один. С трудом в это верится, но с вампирами, как легенды говорят, на одной дорожке лучше не встречаться. Не дело ты задумала, ой, не дело!

— Я же сказала тебе — можешь ехать. А мне надо в Лекаву.

— Ты же знаешь, княжна, я одну тебя не пущу, — Ярре вздохнул. — Едем, так едем. Может, и приврали эти мужики, и нет там никакого вампира.

— Правда? — Глаза Янки залучились радостью. — Ты со мной?

— Я же гридень твой, верно? — Ярре почесал мизинцем нос. — А коли гридень, так сопровождать тебя должен. Пропадешь без нас с Вельфгридом. Вообще, хотим мы того, или нет, но будем теперь все время вместе.

— Спасибо тебе, — княжна наклонилась в седле и быстро поцеловала Ярре в щеку, а потом поехала по дороге на запад. Вельфгрид побежал за ней, и Ярре ничего не оставалось, как ехать следом.

* * *

Янка хорошо знала дорогу, но даже если бы и забыла ее, найти Лекаву было несложно — столб черного дыма, поднимающийся над лесом, был приметным ориентиром. Очень скоро Ярре почувствовал запах гари и горелого волоса. В животе у юноши неприятно похолодело: Ярре догадался, откуда эта вонь.

— Трупы жгут, — сказал он упавшим голосом.

Княжна ничего не ответила. Личико у нее было сосредоточенное, губы сжаты, в глазах появилась непонятная Ярре решимость. Что-то с ней не так, подумал юноша. За последние дни княжна будто изменилась — нет больше испуганной девочки, которую он спас от убийц. Повзрослела на глазах. Может, оно и к лучшему, а может...

Мысли Ярре прервало появление вооруженных людей на дороге, и были они точь в точь похожи на разбойников, которые пытались их ограбить и убить пару часов назад — такие же грязные, заросшие, изможденные, одетые в рванину мужики, глядящие исподлобья и вооруженные кто чем. И у всех на шее висели либо головки чеснока, нанизанные на веревки, либо кроличьи лапки.

— Эй, стоять! — гаркнул старшой в это команде. — Стоять, сказано!

— Мы в Лекаву едем, — ответила княжна.

— Чего? — Старшой показал рукой, и Ярре увидел у обочины дороги высокий шест, на котором болталась черная тряпка. — Не видите знак, али слепые?

— Это Лекава? — Княжна будто не слышала слов старшого.

— Лекава, чтоб ее, — старшой подошел ближе и взял коня Янки под уздцы. — Поворачивайте обратно, дети, от беды подальше. Мор тут у нас лютый.

Словно подверждая слова крестьянина, ветер принес из-за деревьев новую волну страшного запаха, такого густого и крепкого, что Янка закашлялась, а Ярре почувствовал тошноту.

— Кто у вас старший? — спросила Янка, откашлявшись и вытерев слезы.

— Так-то Миран за старшого будет, — ответил крестьянин, — а вообще-то всем преподобный из Путны заправляет. И он велел нам никого не пускать.

— Меня вы пропустите, — с неожиданной решимостью сказала княжна. — Я имею право видеть все сама. А не пустите — пожалеете.

Крестьянин не успел ответить — Янка ударила коня пятками и пустила его прямо на загородившую дорогу толпу. Крестьяне даже не попытались ее остановить, тем более что Вельфгрид очень выразительно тявкнул на них и показал свои клыки. Ярре, проезжая мимо ополченцев, услышал, как один из них шепнул другому: 'Ведьма, что ли?' Ярре глянул на крестьянина сердито, и тот сразу отвел взгляд.

Еще недавно Лекава была маленьким процветающим городком, теперь же представляла собой печальное зрелище. Дома выглядели нетронутыми, но окна и двери были распахнуты, ограды вокруг частично разобрали на топливо для костров. Встреченные на дороге оборванцы, бросив на чужаков испуганные взгляды, тут же убегали вверх по улице, к центру городка. Смрад гари и жженой кости становился все крепче. Когда они проехали половину расстояния до возвышавшейся на холме над Лекавой церкви, на колокольне забил колокол, предупреждая о прибытии незваных чужаков.

Навстречу им попался какой-то малый — полуголый, взлохмаченный, с лицом, покрытым золотушными струпьями и вооруженный дохлой промерзшей насквозь кошкой, которую он держал за хвост.

— Пиехаллы! — взвизгнул он, приплясывая и размахивая своим трофеем. — Сабачка прифла, аф-аф-аф!

Вельфгрид зарычал на дурачка, но тот продолжал улыбаться и приплясывать. Ярре свистом подозвал волка, и дурачок побежал дальше, что-то громко крича.

Лагерь беженцев располагался как раз вокруг церкви. Его окружал импровизированный палисад из вбитых в землю кольев и рогаток на козлах. На въезде в палисад вновь были вооруженные пиками, топорами и длинными луками мужчины, и с ними — пожилой человек в серой суконной мантии и плаще с капюшоном.

— Остановитесь! — крикнул он, протянув ладонь в повелительном жесте. — Именем Божьим, или я прикажу стрелять!

— Отец Питри? — Янка наклонилась в седле, точно хотела рассмотреть серого получше и убедиться, что не ошиблась. — Отец Питри, это вы!

— Ты меня знаешь? — Человек шагнул вперед, присмотрелся к Янке и вдруг отшатнулся и всплеснул руками. — Силы Творца, быть не может! Ваше...

— Тсс! — Янка испуганно замотала головой. — Молю, святой отец, молчите.

— Ты знаешь этого монаха? — шепнул Ярре.

— Отец Питри когда-то был моим учителем, — ответила шепотом же Янка. — Он жил в нашем поместье и обучал меня грамоте и Слову Божью.

— Невозможно! — Питри подошел еще ближе, взял девочку за руку. В ввалившихся, окруженных тенями карих глазах монаха вспыхнула радость. — В Путне объявили, что вся ваша семья убита разбойниками. В Кревелоге объявлен траур.

— Я не видела, что случилось с папой и мамой. Только знаю, что их нет в живых. Чувствую. — Княжна помолчала. — А Ставека зарубили на моих глазах. Меня бы тоже убили, если бы не этот юноша. Он и его волк спасли меня от убийц.

— Это воистину великое чудо! — Питри обхватил ладонями большую лысую голову, будто боялся, что она у него лопнет. — Поверить не могу! Вы живы. Какое счастье! Но как вы здесь оказались? Вам надо ехать в Златоград, а вы...

— Я не могу ехать в Златоград — почему, объясню потом, — Янка соскочила с коня на землю. — Мы встретили крестьян по дороге. Они рассказали, что у вас происходит.

— И вы приехали сюда? Не самая лучшая мысль, ваша... госпожа. У нас тут...

— Знаю, нам уже сказали про вампира.

Брат Питри изучающе посмотрел на девочку.

— И вы добровольно поехали сюда? — спросил он.

— Я хочу помочь.

— Великий Боже, сударыня, да чем вы нам поможете? Я всегда считал себя человеком знающим и искушенным, но Господь показал мне, что все это было пустой гордыней. Я беспомощен перед этой тварью. Это настоящее проклятие. Никакие экзорцизмы и обереги не помогают. Мы отправляем на смерть зараженных людей, чтобы спасти остальных. Восемь человек за три последних дня — это женщины и дети большей частью.

— Вампир не нападает на мужчин? — не удержался Ярре.

— Женщины и дети более легкие жертвы для проклятой твари, — ответил монах. — Послушайте меня, уезжайте отсюда, пока светло. Вам здесь не место.

— Это земли моего рода, — шепнула Янка на ухо Питри и добавила уже громче: — Нам некуда идти, святой отец.

— Вы не понимаете, — вздохнул Питри. — Если слова вас не убеждают, идемте — я покажу вам кое-что.

* * *

В большой землянке было пусто, холодно, темно и смрадно. В свете фонаря Янка увидела, что к столбу, подпирающему свод землянки, прикована за руки за ноги одетая в рваное окровавленное платье девушка чуть старше ее. Бедняжка висела в оковах, уронив голову на грудь — свалявшиеся от грязи длинные, такие же светлые как у княжны волосы закрывали лицо. Рядом со столбом стояла деревянная самой грубой работы колыбелька. Янка заглянула в нее: в колыбельке лежал младенец, завернутый в грязные тряпки.

— Это Марта и ее дочка, — пояснил отец Питри. — Последние, кого искусала эта тварь.

Янка поежилась, подошла ближе к колыбельке. Младенец лежал с полузакрытыми глазами, его губы запеклись от сжигающего малютку жара, щечки были в красных пятнах . На шее ребенка были видны следы от укусов — две точки засохшей черной крови, окруженные синеватым отеком.

— Мне придется своими руками убить их, — добавил Питри, взяв со стола в углу землянки кинжал и показав его княжне. — Перерезать им горло освященным кинжалом, а тела сжечь на костре. Убить пятимесячного младенца, ваше высочество. Знаете, что испытывает человек в такие мгновения?

— Им нельзя помочь? — спросила Янка. Казалось, она вот-вот заплачет.

— Увы, это проклятие, от которого нет спасения. Вампиризм развивается по-разному, иногда от укуса до появления первых признаков болезни проходит месяц или даже больше. Здесь же, в Лекаве, налицо молниеносная febra sanguinaria — кровавая горячка. Они все равно умрут, а потом будут приходить вдвоем — мать и дитя. И я вас уверяю, что младенец станет еще более страшным вампиром, чем сама Марта.

Женщина на столбе зашевелилась, заскрежетала зубами — видимо, каждое движение причиняло ей сильную боль. А потом она подняла голову и взглянула на Янку, и княжна невольно попятилась назад. Глаза Марты светились в полутьме землянки алыми углями.

— Ааааа, пришел! — проскрипела женщина, с ненавистью глядя на монаха. — Мучить нас пришел. Мою малютку мучить. Будь ты проклят!

— Марта, ты знаешь, у меня нет выбора, — ответил Питри. — Я не могу позволить тебе превратиться в чудовище.

— В чудовище? — Марта издала хриплый клокочущий звук, будто что-то забурлило у нее в горле. — Много ты понимаешь, тупой монах! Оставь нас в покое. Отпусти нас. Ни я, ни мой ребенок не сделали тебе ничего плохого.

— Эта болезнь делает тебя опасной, Марта, — Питри подошел ближе, и в свете его фонаря Янка хорошо разглядела лицо женщины — мертвенно-бледное, с синюшными искусанными губами, с кровяными разводами на подбородке и щеках. — Я хочу помочь тебе и Алион. Я не могу спасти ваши тела, но молю Господа о спасении ваших бессмертных душ.

— Кто эта девчонка? — внезапно спросила Марта, переведя взгляд на Янку. — Почему она так на меня смотрит? Пусть она уйдет!

— Почему ты хочешь, чтобы она ушла?

— Она пугает меня. Даже больше чем ты, проклятый святоша. Я чувствую в ней зло.

— Надо же — вампир зла боится! — хмыкнул Ярре.

— Я княжна Трогорская, — сказала Янка, выдержав тяжелый взгляд прикованной женщины. — Это моя земля, и мне не все равно, что на ней происходит.

— Нет, ты не княжна! — взвизгнула Марта. — Ты не та, за кого себя выдаешь. Питри, убери ее!

— Сначала ты скажешь мне, кто сделал это, — ответила Янка, и голос ее звучал твердо. — А потом я уйду — может быть.

— Зачем тебе знать?

— Так надо. Я имею право узнать истину.

— Это... мне показалось, что я сплю... но это был не сон, — Марта говорила с усилием, по ее телу проходили волны дрожи. — Она подошла ко мне. Нарядная такая, настоящая барыня. Молодая, красивая. У нее были длинные темные волосы, убранные цветами, и зеленые глаза, яркие, как самоцветные камни. Она улыбнулась и сказала мне: 'Я так хотела выйти замуж и родить ребенка — как ты, Марта! Позволь мне взять твою крошку на руки, покачать ее'. И я... позволила, — тут лицо Марты задергалось, бешеный красный огонь в глазах погас, темная кровь выступила из-под век и двумя струйками потекла по щекам. — Я плохо поступила... не защитила мою лапочку, мое золотце, предала ее! Она целовала Алион, я видела! А потом она обняла меня, и я почувствовала холод. Страшный холод. Отпусти меня, умоляю!

— Я хочу, чтобы ты жила, Марта, — Янка коснулась пальцами руки женщины. — И чтобы твоя дочка жила. Чтобы вы были счастливы. Ты мне веришь?

— Убирайся! Мне трудно дышать...не хочу, чтобы ты стояла рядом со мной!

— Значит, это была женщина?

— Да, женщина... — Дыхание Марты стало прерывистым, глаза закатились. — Совсем молодая женщина. От... отпусти меня!

— Я спасу тебя, — сказала Янка и отошла от столба. Марта тяжело вздохнула и обямкла в своих оковах. Отец Питри вытер рукавом мантии пот со лба.

— Что... что вы сделали, ваше высочество? — промямлил он.

— Ничего, — Янка шагнула к инквизитору. — Я теперь поняла. Я знаю, что делать. До заката еще долго, отец Питри. Вы пойдете со мной, да?

— Ваше высочество, — инквизитор приложил ладонь к сердцу, — я пойду за вами, куда прикажете. Но смею ли я предупредить, что...

— Тогда мы отправляемся немедленно. В усадьбу Веленичей.

* * *

Усадьба, оставленная хозяевами совсем недавно, выглядела так, будто в ней продолжают жить люди — слюдяные окна были целыми, двери аккуратно запертыми, на площади перед фасадом разгуливали стаи голубей. Только стекла больших медных фонарей над главным входом, в прежние дни горевших круглосуточно, теперь затянули морозные узоры. Фамильный склеп Веленичей располагался в дальнем конце парка, рядом с часовней. Отец Питри первым подошел к дверям и осмотрел их.

— Печать цела, но это ничего не значит, — сказал он. — Миран, твоя очередь.

— Да, святой отец, — кузнец шагнул к двери склепа, опустил на снег мешок с инструментами и извлек из него молот и зубило. Гулкие удары железа о железо распугали ворон, обсидевших деревья вокруг усадьбы, и они тучей поднялись в воздух, зловеще каркая над головами людей.

Миран ударил еще раз, и замок двери сломался. Вход в склеп был открыт.

— Вы останетесь здесь, — велел Серый брат сопровождавшим их вооруженным мужчинам. — А мы спустимся в усыпальницу, если конечно, — тут отец Питри внимательно глянул на Янку, — госпожа не передумала.

— Нет, — Янка посмотрела на Ярре. — Ты со мной?

— Я твой гридень, — ответил юноша. Сумасбродство и отвага этой девчонки пугали и восхищали его. — Конечно, я с тобой. И Вельфгрид с нами.

— Это очень опасно, — в который раз сказал инквизитор.

— Я знаю. Мы идем?

— Да поможет нам Бог, — отец Питри принял у одного из крестьян факел, Ярре взял другой, и они вчетвером вошли в открытые двери, в темноту, пахнущую землей и тлением.

Каменная лестница из четырнадцати ступеней привела их в Зал предков — первое помещение склепа. Испокон веков все фамильные склепы в Кревелоге состояли из двух залов — поминального, посвященного предкам, и собственно усыпальницы, где покоились останки успоших. В Зале предков находился алтарь для поминальных служб, и стояли статуи похороненных в склепе людей, вырезанные из дерева или мягкого камня. В склепе Веленичей статуй было четырнадцать. Мужчины, женщины и две детские. Ярре показалось, что слепые глаза скульптур с неодобрением смотрят на незваных гостей, нарушивших их покой. И еще был пьедестал для пятнадцатой статуи, которую еще не успели установить. Табличка на пьедестале извещала, что тут должна стоять статуя любимой дочери барона Тибора Веленича Розы-Вероники, умершей на шестнадцатом году жизни в третий весенний месяц года 987-ого от тяжкой болезни и унесшей в могилу свою девственность. На пьедестале лежало несколько засохших и почерневших роз.

Янка остановилась у пъедестала и коснулась холодного камня пальцами. Ей стало тоскливо и тяжело на душе. Она вспомнила, как Роза с отцом приезжали в Лесную Усадьбу. Вспомнила ее искрящиеся зеленые глаза, смех, как они играли в кукол на скамейке в парке...

— Ненавижу тебя, смерть! — прошептала девочка, гладя пальцами камень пъедестала.

— Нам надо идти, — мягко сказал отец Питри, коснувшись плеча Янки.

Инквизитор и Ярре зажгли в зале несколько светильников, в которых еще не высохло масло. Теперь можно было хорошо разглядеть двустворчатую широкую дверь, окованную медью. На медных пластинах была искусная чеканка, изображающая сцены Дня Воссоединения — великого воскресения мертвых в конце времен, когда те, кто любил друг друга при жизни, встретятся в царстве Божьем, чтобы не разлучаться никогда. Отец Питри толкнул двери, и створки со скрипом разошлись, открывая вход в усыпальницу. Резко запахло тлением и сыростью. Вельфгрид встал на пороге, настороженно зарычал. Ярре передал факел Янке и взялся за лук.

— Не стоит, — сказала княжна. — Нам никого не придется убивать.

Отец Питри вопросительно посмотрел на девочку. Но Янка уже шла мимо старых каменных саркофагов к красивому, отделанному резьбой и позолотой деревянному гробу в правом дальнем углу склепа. Подошла ближе и опустилась у гроба на колени.

— Это здесь, — вздохнула она.

Отец Питри кивнул и обнажил освященный кинжал, однако Янка велела ему убрать оружие.

— Разве мы не пришли, чтобы покончить с этим, ваше высочество? — спросил инквизитор.

— Я же сказала, отец Питри — мы не станем убивать ее. Отойдите, прошу вас, — тут Янка как-то странно посмотрела на мужчин. — Вы пугаете ее.

Ярре почувствовал, как по спине пробежал холод. Янка положила ладони на крышку нарядного гроба и начала ее гладить. Несколько мгновений было так тихо, что было слышно, как падают с горящих факелов капли смолы. А потом все услышали молодой женский голос, который шел будто из-под земли.

— Кто ты? — спросил голос. — Зачем ты здесь?

— Роза, это я, Янка Трогорская, — сказала княжна и улыбнулась. — Ты помнишь меня?

— Янка? Княжна Трогорская? — Послышался тяжелый вздох, от которого даже у отца Питри зашевелились остатки волос на голове. — Я.. я помню тебя.

— И я тебя помню, Роза.

— Маленькая Янка с двумя косичками и в платье из голубого зараскардского шелка, — сказал голос. — Это было давно. Я помню, что я сама тогда была очень молодой.

— Да, и мы так славно с тобой играли. Было здорово.

— Зачем ты пришла?

— Я хочу помочь тебе, Роза.

— Помочь? — Голос дрогнул. — Ты хочешь остаться со мной?

— Нет. Я пришла дать тебе покой.

— Он мне не нужен. Покой пугает меня. Он похож на сон без сновидений. Мне было очень холодно, а потом я услышала звук. Кто-то протрубил в рог, и я поняла, что пришло мое время вернуться к людям.

— Роза, ты причиняешь им боль.

— Я люблю их. Каждый раз, когда я вижу девушку, я хочу, чтобы она стала моей подругой. А когда вижу ребенка, мне хочется обнять его и поцеловать. Ведь у меня никогда не будет своих детей.

— Ты приносишь им смерть.

— Я приношу им мою любовь, — ответил голос. — Она бесконечна, как мир, в котором я живу. Я искренне, всем сердцем люблю их, хочу, чтобы они были рядом вечно. И тебя я тоже люблю, Янка. Ты ведь останешься со мной навсегда?

— Ты этого хочешь?

— Очень, — голос вновь дрогнул, и опять раздался вздох, заставивший всех живых в склепе испытать темный ужас. — Это одиночество невыносимо. Я боюсь его. Только с приходом ночи я могу спастись от него. Но теперь ты со мной, и мне совсем не страшно.

— Ты не можешь упокоиться?

— Я все время думаю о той, прошлой жизни. Она закончилась так быстро. И Бернард, мой Бернард — он ведь забыл меня, да?

— Он помнит тебя.

— Ты лжешь. Я знаю, что он забудет меня и женится на другой.

— Он не забудет. Он любит только тебя. Однажды вы встретитесь и вечно будете вместе, Роза.

— Я не верю тебе.

— Поверь, я знаю. Только надо набраться терпения и забыть о своем горе. Надо успокоиться.

По склепу пронесся тихий зловещий смех. Вельфгрид припал к полу и зарычал, отец Питри сделал охраняющий знак.

— Успокоиться? — спросил голос. — Ну, уж нет. Пришло мое время, маленькая девочка. Ты знаешь это не хуже меня. Там, за дверями меня ждет живая кровь, и она дает мне жизнь. Ты не заставишь меня вновь вернуться в эту мерзкую пустоту, от которой мое сердце холодеет и перестает биться.

— Это не жизнь, это иллюзия жизни, — твердо сказала Янка. — Ты ведь знаешь, что покой лучше. Тебя не будет сжигать этот страшный голод, ты забудешь про боль и страдания. Ты будешь наслаждаться тишиной и безмятежностью до того дня, когда не черный рог, а голос Божий призовет тебя, и ты пойдешь с Бернардом к алтарю. Ты ведь мечтаешь об этом, Роза?

— Кто со мной говорит? — прошипел голос. — Ты говоришь со мной голосом Янки Трогорской, но ты не она.

— Я говорю. И я говорю правду.

— Может быть... я.... Я хочу верить тебе, но я так боюсь мучений пустоты.

— Я могу спеть тебе песню, и ты успокоишься. Хочешь?

— Песню? Я очень давно не слышала песен. Спой, прошу.

Янка откинула волосы со лба, закрыла глаза, глубоко вздохнула и запела. Сначала тихо, едва слышно, а потом громче и громче. Голосок у нее был полудетский, красивый и очень печальный. Она пела старую песню, которую часто пели дворовые девушки Трогорских за рукоделием:

Ой, маменька, ты пожалей меня,

Ой, маменька, да не ругай меня,

За колечко мое заветное,

За колечко мое девичье.

Пошла нынче да по воду я,

В отраженье свое загляделася,

Загляделася, залюбовалася,

А тут шел бережком парень любый мой,

Подошел ко мне, да улыбнулся мне,

Признавался в любви мне до смертушки,

И колечко мое потеряла я.

Покатилось оно, в воду кануло,

Унесла его реченька быстрая.

Ой, маменька, ты пожалей меня,

Ой, маменька, да не ругай меня

За колечко мое заветное,

За колечко мое девичье....

Вельфгрид поджал хвост и тихонько завыл на одной ноте. Ошеломленный Ярре увидел, что из гроба Розы Веленич начала сочиться кровь. Сначала выступила каплями на дереве, а потом стала собираться в струйки и стекать на пол, собираясь в лужицу у ног княжны. Будто вся кровь, высосанная вампиром из жертв, теперь изливалась из мертвого тела и впитывалась в землю. Отец Питри, подняв руки к своду склепа, читал молитвы, и было видно, что он потрясен до глубины души. Наконец, Янка закончила свою песню. Несколько мгновений она сидела, глядя невидящими глазами в пространство, потом вздохнула и, поднявшись с колен, отошла от гроба подруги.

— Все, — сказал она. — Теперь Роза крепко спит. Она проснется, когда Бог призовет ее, светлой и безгрешной. Ее тело очистилось от скверны.

— Откуда ты знаешь? — запинаясь, пробормотал Ярре.

— Я это скажу, — отец Питри опустился перед девочкой на колени. — Сказано в древних пророчествах: 'Вот слово Мое к вам, устрашенные и раскаивающиеся злочестия своего — молите о Спасителе, который встанет за вас на великую битву, молите денно и нощно. Молите о том, кто явится вам и мертвое вернет во прах, а живое сохранит. Молите о том, кто, подобно мечу, рассечет небо на золотых крыльях и вернет вам надежду.' Время пришло. И я ликую, ибо ты открылся мне! Ты — Спаситель, тот, в ком последняя наша надежда!

— Я? — Янка с ужасом посмотрела на монаха, протягивающего к ней руки. — Что ты говоришь, отец Питри?

— Ты возвращаешь мертвое во прах и сохраняешь жизнь! — воскликнул отец Питри. — Ты Спаситель! Господи, благодарю тебя за твое Откровение!

— Нет, я не... — Янка попятилась от монаха, дико глянула на Ярре и, замахав руками, выскочила из склепа. Волк бросился за ней. Ярре, выйдя из оцепенения, молнией вынесся из склепа на воздух. Охраны не было — только брошенные в снег факелы. Похоже, крестьяне решили, что Янка спасается бегством от восставшего вампира и разбежались кто куда. Ярре слышал их удаляющиеся вопли.

Он растерянно стоял у входа в склеп, пока не появился Вельфгрид. Схватил его зубами за край плаща и потащил. Янка сидела, сжавшись в комочек, на поваленном дереве недалеко от часовни. Она дрожала, и слезы текли у нее по лицу. Обрадованный Ярре подбежал к ней, обнял, начал вытирать с лица слезы, шепча что-то бессвязное, ласковое и успокаивающее.

— Что это со мной? — всхлипывала Янка. — Как во сне все... как во сне!

— Все хорошо, милая, — шептал Ярре. — Все позади. Ты помогла ей... о, Господи, Митара и Хадрив, Теор и Минайя, боги моих предков, благодарение вам!

— Боль, — сказала Янка. — Я чувствовала, как ей больно, одиноко и страшно. Почему я так чувствовала, Ярре?

— Потому что ты... ты добрая. Ты самая добрая и лучшая девушка в мире, Янка. И я умру за тебя.

— Не надо умирать, — сказала Янка. — Все умирают и оставляют меня одну. Я не хочу. Будь всегда со мной, ладно?

— Ладно, — прошептал Ярре и, больше не владея собой, поцеловал княжну в губы. Поцелуй получился долгим, страстным, а когда Ярре, опомнившись, отпрянул назад, княжна сама потянулась к нему.

И Ярре понял, что обрел, наконец-то, истинное, много лет обходившее его стороной счастье.

Что обрел любовь.

* * *

Марта и ребенок заснули крепким здоровым сном. Кровавая лихорадка оставила их. Марта, засыпая, устало и благодарно улыбнулась Янке и что-то прошептала. Что именно — никто не расслышал.

Провожать княжну и ее спутника вышел весь лагерь. Утро было морозное, но даже больные выбрались из своих землянок, чтобы попрощаться с девочкой, спасшей их от вампира. Люди кланялись, когда Янка проезжала мимо них. А у ворот их уже ждал отец Питри.

— Я буду свидетельствовать, — сказал он на прощание. — Клянусь. Весь Кревелог будет знать правду о том, кто вы, и что случилось с вашей семьей.

— Не надо, святой отец, — сказала Янка. — Это неправильно...это богохульство.

— Я буду свидетельствовать, — упрямо повторил Питри и, наклонившись, поцеловал сапожок княжны.

— Прощайте, — сказала княжна и пришпорила коня. Ярре неотступно следовал за ней, и Вельфгрид рядом с ним.

Глава 4

В лагере беженцев в двух поприщах от границы Кревелога и Йора казнили ведьм.

Сотни людей собрались на большом майдане, окруженном шатрами, тентованными фурами и землянками, чтобы посмотреть на казнь. Некоторые пришли только потому, что им велели Серые братья, но большинство искренне хотели увидеть, как будут жечь виновников бедствий, обрушившихся на них. Сотни пар глаз смотрели на телегу в центре майдана, окруженную кольцом солдат герцога, в которой сидели приговоренные, три женщины, — две старухи и совсем еще молодая девушка с коротко остриженными волосами, — и мужчина лет сорока. Все четверо были одеты в дерюжные мешки и связаны веревками. А рядом с телегой стоял Серый брат, тощий, желтолицый, с жидкой бородкой, и охрипшим от простуды и напряжения голосом кричал в толпу:

— Добрые жители Кревелога, смотрите, смотрите на этих нечестивых отступников! Ныне пришло им время понести справедливую кару за совершенные ими страшные злодеяния. Это они своими богомерзкими делами сделали так, что вы остались без домов и имения, это они волшбой и чарованиями напустили на вас эту бесконечную зиму, болезни и ужас великий! Они жили среди вас и творили свои нечестивые дела тайно, но Око Господа видит все! Пришла пора ответить за отступничество, ведовство, поклонение демонам и ересь!

В толпе слушали, шептались. Темные, грязные, измученные вечным голодом, обовшивевшие, испуганные люди напирали на стоявших впереди, чтобы получше рассмотреть тех, кто принес им столько горя. Иные узнавали в приговоренных людей, с которыми когда-то жили по соседству.

— Поланиха! — восклицала какая-то женщина. — Гляньте-ка, слепая старуха Магана тоже поймана! Я всегда знала, что она колдовка! Теперь гореть будет на костре, а потом и в аду!

— Это они напустили мертвецов!

— Поделом! Сжечь проклятых!

— Господь разоблачает тьму всегда и везде! — кричал инквизитор, потрясая кулаками. — Он всевидящ и всезнающ. Нашими руками Он искореняет нежить и волшбу! Несу я вам благую весть — победоносные войска нашего императора уже вошли в Кревелог и скоро уничтожат богомерзких язычников и их порождения всех до единого. Совокупно с нами, Серыми братьями, они покончат с преступниками и колдунами! Да будут прокляты все, кто творит магию! Во славу Божью! Читайте, сержант!

Коренастый воин в капалине и надетом на кольчугу кожаном кафтане с гербом Кревелога на спине подошел к телеге. Встал рядом с Серым, развернул смятый на концах свиток желтоватой бумаги и начал читать:

— Именем Пресвятой церкви и его светлости Игана, великого герцога Кревелога, злоумышленники, злодеи и враги веры, как-то; травник Борхарт из Войтолы, сорока двух лет от роду; Магана Поланич из Нижины, шестидесяти лет от роду; Лиса Брыко из Борнавицы, сорока девяти лет от роду, и Эвина Безродная, шестнадцати лет от роду, приговорены к смерти за волхование, колдовство и причинение оным колдовством вреда Кревелогу и его жителям. Приговор вынесен справедливым судом духовным и светским, согласно законам божеским и человеческим,.

— Не было никакого суда! — громко и отчетливо сказал мужчина в телеге.

— Казнь оных злоумышленников будет произведена в соответствии с законом, здесь и немедленно, — закончил пристав и убрал приговор.

Солдаты, прибывшие накануне в лагерь вместе с двумя святыми отцами, полезли в телегу, начали выталкивать из нее осужденных, потащили их к приготовленным кострам. Старуха Поланиха молчала, только ворочала слезящимися и мутными от катаракты глазами, вторая бранила солдат последними словами и богохульствовала. Стриженная опомнилась, начала кричать — солдат ударил ее кулаком в лицо, и она замолчала. Мужчина плечом оттолкнул вцепившегося в него солдата, сам пошел к костру, на котором его должны были жечь, встал у столба, позволяя привязать себя к нему железной цепью.

— Гордый какой! — заорали в толпе, и в мужчину полетели снежки и комья замерзшего навоза.

— Помилуйте! — снова заголосила девушка, вытирая кровь с губ. — Не убивайте!

— Помиловать?! Тебя-то? — взвыла какая-то старуха, выглядывая из-за стоящего перед ней солдата и грозя стриженой иссхошим кулачком. — Это ты, проклятая, на моего старика порчу напустила такую, что у него петушок отсох! Никто тебя не помилует, курва, чертовка поганая! В огонь ее, пусть сгорит!

— Моего ребенка вши заели! — орала одутловатая женщина с перекошенным параличом лицом. — Это все они виноваты! Они вшей да червей в кишках на нас напустили! Смерть им! Дайте факел, сама костер зажгу!

Толпа начала напирать к кострам — солдаты быстро угомонили самых ретивых древками алебард и копий, но крики стали еще дружнее, громче и яростнее. Людям вторили вороны, во множестве кружившие над майданом. Между тем к столбам привязали обеих старух и стриженную девушку, которая больше не кричала, лишь глядела куда-то вдаль взглядом, полным смертельной тоски и отчаяния. Серый брат взял в горящей жаровне факел.

— Во славу Божью! — провозгласил он и обошел костры, поджигая наваленную под штабелями дров солому.

Облако дыма от разгорающихся костров накрыло его, и он закашлялся. Кашлял он долго и мучительно, потом отхаркнул кровью на снег и замер, приложив ладонь к груди. В глазах инквизитора были мука и торжество.

Костры под сильным ветром разгорелись быстро. Пламя взметнулось в хмарное серое небо, повалил черный дым, дрова затрещали — и страшный, неописуемый смертный вопль четырех горящих заживо людей разнесся по лагерю и дальше, наполняя собой, казалось, весь мир. Толпа затихла, слушая эти нечеловеческие крики. Вопли стихли быстро, и стало так тихо, что лишь гудение пламени, треск поленьев, шипение человеческого жира на углях и крики ворон нарушали эту тишину.

С холма, незаметные за высокими соснами, выстроившимися на склоне, происходящее в лагере видели пять всадников, трое мужчин и две девушки. Наблюдали молча. Лица мужчин были суровыми, у девушек на глазах блестели слезы — может быть, от сильного мороза, а может, и нет. Потом ветер, наполненный страшным запахом смерти, начал дуть со стороны лагеря в их сторону, и Варнак сказал остальным:

— Пора ехать.

— Поучительное зрелище, — произнес Эндре, продолжая смотреть на столбы черного дыма, поднимающиеся в небо. — Клянусь, что когда я стану герцогом, я выгоню этих серых псов из своего герцогства!

— Не давай пустых клятв, Эндре, — тут же отозвался Мгла. — Ты никогда не станешь герцогом, и ты это знаешь.

— Это были невинные души, и мать Митара примет их, — сказал Варнак, глядя на черные столбы дыма.

— Они казнят невиновных? — спросил Эндре.

— Это обычное дело, — Варнак улыбнулся, но улыбка была злой. — Из каждой сотни сожженных Серыми братьями людей девяносто девять никогда не занимались колдовством и не имели никакого отношения к братству Митары. Эти четверо бедняг тоже были простыми людьми.

— Почему же их сожгли?

— Серым братьям нужны враги, которых можно разоблачить и послать на костер. Особенно сейчас.

— Вы, люди, умеете развлекаться, — сказал Браск: было видно, что молодой сид потрясен до глубины души. — У нас в Эрае такого...

— Помолчи, — оборвал Варнак. — Нам надо ехать. До Оплота осталось совсем недалеко.

* * *

Главный герцогский повар задрожал, втянул голову в плечи и опустил глаза. Он не мог заставить себя смотреть в эти раскаленные злобой бесцветные глаза с крошечными черными точками зрачков.

— Что. Это? — раздельно выговорил Иган, показывая на стоявшую перед ним серебряную тарелку с фазаньим жарким. — Говори!

— Это.... Ваша светлость, это... фазанье жаркое с кислой подливой... как вы любите...

— Жаркое? Его невозможно есть. Это яд. Я чувствую в нем яд.

— Ваша светлость, — повар задохнулся, пот заструился у него по лицу. — Я сам... лично...

— Жри, сволочь! — Иган подхватил тарелку и запустил ей прямо в лицо шеф-повара. Кусочки фазана усыпали ковер, жирная подлива запятнала лицо повара и белоснежную куртку бурыми пятнами. — Жри давай!

Повар, глотая слезы, поднял с ковра фазанью ножку, надкусил, начал жевать. Проглотил с трудом — спазмы сдавили горло, как петля.

— Еще жри! — велел герцог. — Собирай с ковра и жри. А я посмотрю, подохнешь ты, или нет.

Повар покорно начал собирать разбросанные по ковру кусочки и есть. Собрал все до единого. Иган подумал — а не заставить ли еще подливу с пола вылизать?

— Вкусно? — спросил он, продолжая сверлить повара взглядом.

— Смею сказать, ваша светлость... как обычно, — прохныкал повар.

— Болак, — герцог повернулся к камердинеру, — попробуй окорок и скажи, как он тебе.

Камердинер с опаской подошел к столу, двумя пальцами взял ломтик ветчины с блюда и положил в рот.

— Ну и как? — спросил герцог.

— Вполне...эээ... съедобно, ваша светлость. Я бы даже ...ээээ... сказал — вкусно.

— Пошел прочь! — крикнул герцог повару, и тот, пятясь и кланяясь, поспешил выскользнуть из трапезной. — И ты уходи, Болак. Все пошли вон отсюда!

Камердинер тут же выскочил следом за поваром, и прислуживающие за обедом слуги вышли за ним. Герцог остался один. Посмотрел на заставленный едой стол, но есть ему не хотелось. Более того, сам вид этой еды внушал ему отвращение. Налив себе красного вина, Иган с жадностью выпил большой кубок, потом налил еще. Бешеная злоба, владевшая им еще минуту назад, начала понемногу стихать. Допив второй кубок, Иган позвонил в колокольчик.

— Болак, — сказал он вошедшему камердинеру, — распорядись, чтобы подали лектику. Хочу навестить нашего святошу.

— Прикажете оповестить охрану, ваша светлость?

— Никакой охраны. Едем вдвоем.

От Нового дворца до Камня, где располагалась прецептория братства, была четверть часа ходьбы пешком. Иган даже не успел замерзнуть в своей лектике. У ворот Камня его встретили два послушника, которые, поклонившись, повели герцога вглубь главной башни. У Игана появилось чувство, что его визита ждали.

Кассиус Абдарко что-то диктовал своему секретарю. Его, казалось, совершенно не удивил визит герцога.

— Ваша светлость, — сказал инквизитор и поклонился. — Это честь для меня.

— Болак, оставь нас, — велел Иган, глядя на инквизитора.

Абдарко понял, жестом велел секретарю последовать за герцогским камердинером. Два самых могущественных человека в Кревелоге остались наедине.

— Где Соня? — спросил Иган.

— Не знаю. И почему ты решил, что я могу ответить на твой вопрос?

— Кассиус, не лги. Я герцог.

— Я не лгу, — инквизитор взял свиток с бюро. — Это все?

— Нет, не все, — Иган шагнул вперед. — Почему имперские войска вошли в Кревелог без моего ведома? И почему я узнал об этом только сегодня?

— Потому что такова воля императора. Собираешься ее оспаривать?

— Это вы надоумили императора ввести войска!

— Иган, ты ведешь себя, как маленький мальчик, у которого отняли игрушку. Я не намерен обсуждать с тобой очевидные вещи, — Абдарко показал на витражное окно. — Выгляни и посмотри, что происходит. Пока ты пьянствуешь и нежишься в постели с Соней, твое герцогство гибнет. Целые поветы обезлюдели, там хозяйничают мертвецы. Народ в панике. Цены на рынках лезут вверх, и очень скоро начнется голод. А ты веселишься и делаешь вид, что все хорошо. Ты не оправдываешь доверия своего народа, князь.

— Вот как? — Иган медленно стянул с рук перчатки, бросил их на стул. — Отлично. А что делаешь ты, монсиньор? Ты решил, что я никчемен, и командуешь за меня?

— Ты знаешь, что Серым братьям запрещено заниматься светскими делами. Мы помогаем мирской власти, но не управляем за нее. Ты пришел с чем-то важным?

— Для меня нет ничего важнее Сони. Где она?

— Почему ты решил, что я могу это знать? Я не слежу за твоими любовницами.

— Кассиус, — герцог подошел еще ближе, сжал руку Абдарко, — мне плохо. Мне очень плохо без нее. Что-то происходит со мной, не могу понять что. У меня совершенно нет аппетита, я не спал всю ночь. Вчера я послал за Соней своих людей в 'Лучистую звезду', но они вернулись без нее. Тогда я сам туда поехал. Хозяин сказал мне, что Соня исчезла, они сами ее не видели уже два дня. Только один человек может знать правду — ты. Где Соня?

— Я не знаю.

— Кассиус, я не как герцог, как человек, прошу — скажи!

— Иган, я очень хочу тебе помочь. Но я и в самом деле ничего не знаю. И если Соня пропала, это означает только одно — твои враги добрались до нее.

— Кто? — выпалил Иган.

— Не кричи. Ты герцог. Будь спокоен.

— Я хочу знать, где Соня. Что вы с ней сделали?

— Еще раз повторяю тебе — я не знаю, где она.

— О! — в ярости воскликнул Иган. — Да есть ли в Кревелоге хоть что-то, чего не знает Кассиус Абдарко?

— Ваша светлость, — инквизитор тяжело глянул на молодого человека и склонил голову, — прошу меня простить, но у меня много работы.

— Хорошо, — Иган проглотил застрявший в горле ком, взял со стула перчатки. — Я должен буду передать власть императорскому легату?

— Ни в коем случае. Ты суверенный и законный владыка Кревелога. Легат будет делать свою работу, а мы присмотрим за ним, — Абдарко заставил себя улыбнуться. — Иди спать, Иган, уже поздно.

— Кассиус, я... — Иган хотел добавить, что будет искать Соню и найдет ее, но понял, что говорить с главой Капитула все равно, что беседовать с мебелью в этой комнате — ответа он не получит. — Доброй ночи!

* * *

Он проснулся в самый темный час ночи с ощущением сильнейшего озноба. Ему что-то снилось — что-то нехорошее, но Иган не запомнил свой сон. И еще ему померещилось, что в момент пробуждения кто-то стоял рядом с его постелью.

— А? — Иган поднял голову и огляделся. Спальня была погружена во мрак. Свечи в шандале на столе погасли, дрова в камине прогорели, осталась лишь багровеющая в темноте кучка углей. Иган ощутил, как непонятный страх приливает к сердцу.

— Болак! — крикнул он охрипшим голосом, потом схватил колокольчик и начал звонить. Он трезвонил, пока не вошел заспанный слуга.

— Ваша светлость?

— Я звал Болака.

— Он спит, милорд. Вы сами отправили его домой.

— Уходи.

Слуга скрылся за дверью. Иган зарылся лицом в подушку, стиснул зубы, закрыл глаза. Внутри него что-то дергалось, будто в утробе поселился какой-то беспокойный зверек, на герцога накатывали то жар, то озноб. Потом вновь пришел страх. Иган сел на постели, стер пот со лба. Он заболел. Наверное, это тиф, который проклятые беженцы с севера принесли в Златоград.

Герцог взял колокольчик, чтобы вновь вызвать слугу и послать его за доктором, но потом взгляд его упал на прикроватный столик — на нем стояли хрустальный графин с реплессадом и серебряный кубок с вплавленными в него кусочками змеиного камня, обезвреживающего яд. Вино в темноте казалось черным, как смола. Иган почувствовал, что волосы на его голове ожили, зашевелились. Панический страх подкатил к горлу.

Шесть лет назад пятнадцатилетие Игана праздновали не в столице, а в родовом замке Боровичей, потому что в Златограде в то время свирепствовал мор. Там был и Эндре. Иган сам налил ему вина, чтобы кузен мог выпить за его здоровье. А потом придворный астролог Рин Модовски заинтересовал принца Эндре маленькими пирожками с олениной и сыром, приготовленными по новому рецепту.

Неужели и его...

— Нет! — прошептал герцог, и губы его задрожали. — Нет, только не это! Он не посмел бы. Он...

А почему нет? Император принял решение. Через несколько дней его легат Роллин прибудет в Златоград с десятитысячной армией. Кревелог совсем недолго будет лишен верховной власти...

— Проклятый пес! — Еще миг назад Иганом владел слепой ужас, теперь он чувствовал только злобу. — Я заставлю тебя говорить. Я...

Новый звук заставил его забыть о яде и Абдарко. Сперва Игану показалось, что это обман слуха, что ему послышалось. Но потом он вновь услышал это, и сердце его, заледеневшее от ужаса, разом погрузилось в жаркую волну счастья.

Он услышал, как за окном его опочивальни далекий и тихий женский голос, пел знакомую песню о любви принца и простой танцовщицы.

— Соня?! — Слезы хлынули у Игана из глаз. — Соня!

Он даже не помнил, как оделся. Набросил плащ, схватил со столика короткий парадный меч, выскочил в коридор, пронесся мимо испуганного слуги, пролетел по коридору к лестнице. Командир ночной стражи бросился ему навстречу — Иган остановил его жестом и побежал дальше. Он выбежал из дворца в ночь, в мороз, но холод больше не мучил его.

Во дворе было пусто. В ночном воздухе летали редкие снежинки, ледяной ветер завывал над зубчатыми стенами. Обметая плиты двора плащом, Иган добежал до конюшни. В свете висевшего на крюке фонаря герцог увидел спавшего на куче сена мальчика-грума и почему-то ощутил желание свернуть ему шею. Но времени наказывать грума за нерадивость не было, песня Сони звала его. Схватив первое попавшее седло, герцог побежал к стойлу Лескора, своего коня. И тут случилось странное.

Лескор, всегда покладистый и добрый, отлично выезженный и любящий Игана, будто не узнал его. Захрапел, заржал, прижал уши, начал пятиться от Игана, испуганно косясь на него черным блестящим глазом. Иган шагнул вперед, но конь яростно заржал, вскинулся на дыбы. Чтобы избежать удара копытами, герцог прянул назад, выпустив из рук седло. Страх Лескора передался остальным лошадям — конюшня наполнилась ржанием, топотом, стуком, храпением. Иган еще несколько мгновений изумленно наблюдал за тем, как беснуется его конь, потом выругался и побежал искать хлыст. И столкнулся с проснувшимся грумом.

— Аааааа! — заорал мальчик, увидев лицо герцога, и бросился вон. Иган выбежал за ним из конюшни и тут заметил, что на боевых галереях вдоль стен заметались огни факелов.

Нельзя, чтобы они видели его. Никак нельзя допустить, чтобы они помешали ему встретиться с Соней.

Иган побежал по заснеженным плитам к воротам цитадели — так быстро, как только мог. Он совсем не удивился, когда его ноги перестали ощущать землю, а полы плаща раскрылись в два больших черных крыла. Он слышал испуганные крики за спиной, но каменные зубцы стен промелькнули под ним, и зимняя ночь обступила со всех сторон.

— 'Я лечу! — подумал Иган, глядя вниз, на удаляющуюся землю, на башни Нового дворца, которые остались позади и выглядели теперь, как игрушечные. — Бог ты мой, я лечу! Теперь все понятно. Это сон! Мне снится все это. Святые пророки, какой чудесный сон!'

Конечно, такого не может быть на самом деле. Поддерживаемый сильным ветром, Иган летел мимо башен Градца, над крышами златоградских домов, как птица. Небывалый восторг овладел им, и герцог захохотал.

— Я лечу! — завопил он во все горло. — Какая прелесть! Соня, я лечу к тебе!

Голос Сони стал разборчивей и ближе — она была где-то совсем недалеко. Она звала его. Иган пролетел мимо огромных мельниц Хлебной слободы, мимо Кутной башни — теперь он был уже за городскими стенами. Под ним расстилалась бескрайняя снежная равнина, перечерченная полосами дорог и запятнанная черными купинами рощ. Снег стал гуще, Иган теперь летел в сплошной пелене снега. Но он не боялся потеряться в этой мгле — он слышал зовущий его нежный родной голос.

Его полет закончился быстрее, чем ему хотелось бы. Он почувствовал, как слабеет несущая его по воздуху неведомая сила, а потом появилось мгновенное и страшное чувство падения. Он упал на ноги, вновь ощутив тяжесть тела. И увидел перед собой то, что когда-то было добротной крестьянской усадьбой, от которой теперь остались только четыре каменные стены и остатки сгоревшей крыши.

Он вошел внутрь и увидел Соню. Девушка сидела на корточках у круглого очага, в котором не было огня — только снег. Она смотрела на этот чистый снег и пела.

— Соня! — сказал Иган: волнение и счастье сжали ему горло.

— Иган! — Ее глаза счастливо заблестели в темноте, она встала, шагнула к нему и прижалась к груди герцога. — Наконец-то! Я так долго тебя ждала, любимый мой.

— Я искал тебя, — прошептал герцог, гладя ее пахнущие зимней свежестью волосы. — Куда ты убежала от меня?

— Домой. Разве ты не знаешь, что всем нам пришло время вернуться в родной дом и жить в нем вечно?

— Это твой дом? — Иган оглядел развалины, груды обгоревших головешек на полу, полузасыпанные снегом, остатки сгоревшей мебели. — Ты здесь жила....живешь?

— Да, Тебе не нравится?

— Ради этой лачуги ты покинула меня?

— Ты не понимаешь, — Соня закрыла глаза и запрокинула голову. — Поцелуй меня.

Ее губы отдавали медью и солью. Но еще никогда Иган не получал такого наслаждения от поцелуя.

— Все эти годы я лишь притворялась, что живу, — сказала Соня. — Я ждала этого мгновения, и вот оно пришло. Я дома, и ты со мной. Однажды мы поселимся здесь навсегда. У нас будет семья, мы будем любить друг друга, и наше счастье будет вечным.

— Соня, я так... люблю тебя! Но это место совсем не подходит ни мне, ни тебе. Герцогу Кревелога и его возлюбленной не пристало жить в этих развалинах.

— Когда-то это был красивый дом, — сказала Соня, не глядя на Игана. — Мой отец был богатым фермером. У нас было восемь коров, овцы, свиньи, кролики. Мама торговала свежим мясом, ветчиной и колбасами на Златоградском рынке. Я была единственной дочкой, и папа с мамой любили и баловали меня. Со скотиной я не возилась — все делали нанятые отцом батраки. Но все изменилось, когда заболела мама. У нее появилась опухоль на шее, и она стала терять силы. Она проболела недолго, всего два месяца. После ее смерти отец забил всю скотину — это была настоящая бойня, весь хлев был залит кровью. Потом отец стал сильно пить и пропадать где-то. Однажды он пришел домой на рассвете, сильно пьяный, и я увидела у него на шее маленькую ранку — такую же, какая была у тебя, помнишь? — Соня провела холодными пальцами по горлу Игана. — Я тогда не знала, что это означает. Прошло несколько недель, и ночью отец пришел ко мне в комнату, скинул одежду и лег рядом со мной. Он велел мне молчать, снял с меня сорочку и начал ласкать. Это было мерзко, но я видела его глаза — в них не было жизни. И мне стало страшно. — Соня помолчала. — Утром он ушел, оставив меня плакать от стыда и боли среди скомканных, запятнанных моей кровью простыней.

— Ты не рассказывала мне этого.

— Просто не хотела, мой принц. Ты так нежно любил меня.

— Ты переспала с собственным отцом?

— Он изнасиловал меня. А еще через несколько дней я поняла, что меняюсь. Мне самой захотелось спать с ним.

— Ты шлюха, — Иган попятился от девушки. — И я после всего...

— Отец открыл мне много тайн, — на губах Сони появилась хищная, недобрая улыбка. — Он не рассказывал, как, при каких обстоятельствах он получил тот укус. Но отец никогда не считал то, что случилось с ним, проклятием. Скорее, благословением. И я убедилась, что он прав. Мы были счастливы, пока не появились охотники Митары. Наверное, мы были неосторожны, охотясь вдвоем. Охотники сожгли дом и убили отца. Мне удалось выжить. Я спряталась в Златограде, а потом меня выследили Серые братья.

— Так ты... вампир?

— Я Соня, — тут она вздохнула и протянула Игану руку. — Коснись меня. Разве ты чувствуешь во мне смерть?

— Не понимаю. Серые братья оставили тебя в живых?

— Да, потому что им нужно было, чтобы мы с тобой встретились, мой принц.

— Ты заразила меня!

— Я хотела, чтобы мы всегда были вместе. Я пела тебе песню про прекрасного принца и танцовщицу потому, что всем сердцем желала быть рядом с тобой. Чтобы ты обладал мной каждую ночь, и мы просыпались в объятиях друг друга. Разве плохо желать счастья себе и любимому?

— Вот теперь мне все ясно, — Иган коснулся своей шеи, того места, где была та самая, так долго незаживающая ранка, которую он принял за порез от бритвы. Страха он больше не испытывал, только ярость и горечь. — Великолепно! Я бы и сам не придумал более коварной интриги. И что теперь, Соня? А я-то, несчастный, думал, что это любовь. Что ты любишь меня. А ты просто исполняла волю этого ублюдка Абдарко. Ты все это время обманывала меня.

— Неправда. Я действительно любила и люблю тебя. Все к лучшему, мой принц. Приходит наше время, — Соня загадочно сверкнула глазами. — Этот мир скоро будет принадлежать тебе и мне, любимый. И тогда ты поймешь, что такое настоящая власть. Я и мир — мы оба будем принадлежать тебе.

— А пока ты принадлежишь нам, Иган! — раздался за спиной герцога глухой голос.

Иган обернулся. Во дворе сгоревшей усадьбы стояли четыре всадника. Один из четырех держал в поводу оседланного коня в полном боевом снаряжении. Иган не сразу понял, кто эти всадники, а потом, догадавшись, опустился на колени.

— 'Второй оседлает коня, силу тех, кто не умер, познав', — сказал всадник, заговоривший с ним первым. — Это про тебя, Иган Свирский. Судьбу не обманешь, и ты будешь пятым из шести. Ты заклятая душа, и ты отныне с нами. Добро пожаловать, брат.

— Добро пожаловать, брат, — повторил ближайший к Игану всадник, тот самый, что держал предназначенного Игану коня, и герцог затрепетал — он узнал голос Рорека.

— Как? — вздохнул он. — И ты тоже?

— Это я, — прогудел Рорик в свой шлем.

— Прости меня, — Иган опустился на колени в снег.

— Встань, собрат, — велел старший из всадников. — Встань и садись на коня. Прошлого больше нет. Время близко.

— Я буду ждать тебя с победой, мой принц, — сказала Соня и улыбнулась Игану. — И сама найду тебя.

Черный рог Эзерхорн протяжно прогудел в ночи, и ветер подул над мертвыми полями с новой силой. И пять всадников пронеслись по этим полям как призраки на полночь, в сторону границу с Йором — искать того, кто никак не хотел принять свою судьбу.

Последнего воина королевской крови, познавшего истинную Тьму.

* * *

Рог Всадников услышали не только мертвые. Далеко в горах на севере Йора донесенный порывами ветра звук Эзерхорна заставил вздрогнуть стоящего перед алтарем Джейр старика в длинной лисьей шубе. Точно очнувшись, старик посмотрел на разложенные на алтаре приношения, на колеблющиеся огоньки светильников, повешенных на цепях вдоль стен, на сияющий в подставке Духов Камень, и вытер со лба обильно выступивший холодный пот.

— Второй сигнал, — сказал женский голос за его спиной.

Наставник Зерре повернулся и посмотрел на жену.

— Да, — вымолвил он. Впервые за много лет Зерре чувствовал себя дряхлым и немощным. — Их пятеро. Остался последний Всадник. Когда он присоединится к ним, они будут здесь.

— И будет Третий Сигнал, — сказала Шаста.

— Нет. Третий Сигнал Эзерхорна будет означать, что кровь Спасителя пролилась на снег вечной зимы. И тогда, пробужденная этим сигналом, сама Смерть придет в наш мир, чтобы окончательно прогнать из него жизнь, — Зерре закашлялся, вытер губы рукой. — Осталось совсем недолго.

— Не говори так, — Шаста подошла к мужу, обняла его. — Очень скоро Кеннег, Алера и Бьеран будут здесь. Все наши братья придут сюда защищать храм. Мы не пустим Зло в святилище.

— Дело не в нас, и не в птице, милая. Спаситель — вот единственный, кто может остановить их. Только ему дана власть оживить птицу. Если Джейр будет оживлена Серыми братьями, зло победит. Будем молить Митару, чтобы она помогла всем нам защитить Спасителя от всадников Тьмы.

— Батей и Сигран справятся, я уверена. Они молодцы.

— Сигран колеблется. Я почувствовал это, когда мы говорили с ними. Она страдает из-за Варнака и Кайлани.

— Я понимаю ее. Что может быть страшнее, чем хоронить детей?

— Эта боль может сделать ее слабой. Мы не вправе ставить под угрозу судьбы мира, поддаваясь чувствам, даже таким святым и понятным.

— Материнская любовь всегда такова, Зерре, а уж в конце времен — особенно.

— Я знаю. Как и женская любовь вообще. И я благодарю Митару, что в эти дни ты со мной. Без тебя я впал бы в отчаяние.

— Знаешь, муж мой, когда я слушаю тебя, то совсем не испытываю страха, — Шаста улыбнулась. — Мы прожили с тобой счастливую жизнь. Я совсем не боюсь смерти. Одного хочу — чтобы и в солнечных долинах Вартхейма я была рядом с тобой и нашими детьми.

— Таким же старым и немощным?

— Нет, ты будешь таким, каким я встретила тебя когда-то. Юным, с золотыми вьющимися кудрями и огненным взглядом. Великим магом и воином.

— Шаста, как я люблю тебя! — Зерре прижал руку жены к своим губам. — Мою девочку с черными косами и сияющими зелеными глазами, нежную и прекрасную, как сон. Я тоже умру счастливым, если так суждено. Но этот мир не должен умереть.

— Он не умрет, — прошептала Шаста. — Птица споет свою песню. Я верю...

Глава 5

Плоские поросшие сосновыми лесами холмы закончились, начался край настоящих гор — высоких, покрытых вечными снегами, подпирающих серое небо. Где-то в этих местах проходила граница с Йором — самой северной провинцией империи.

Дорога, по которой они ехали все последнее время на север, закончилась в Тогфалле — маленькой деревне, расположенной в красивой долине. Варнака здесь знали: хозяин корчмы 'Эль и окорок', в которой они остановились на ночлег, встретил охотника вполне по-дружески.

— Рад видеть тебя живым и невредимым, Варнак, — сказал он, наливая гостю превосходное пиво местной варки. — Особливо потому, что едешь ты с юга. До нас уже дошли вести о том, что творится в Кревелоге. Неужто все это правда?

— Правда, Греда, правда, — Варнак сделал глоток пива. — Совершенная правда.

— Что, всем нам теперь каюк? — Трактирщик почесал кончик носа. — Сказать по правде, хочу еще пожить. Младшую мою замуж выдать, ее детишек понянчить. Пивка с друзьями попить под жареную свининку, в шары на свежем воздухе поиграть.

— Трудный вопрос ты мне задаешь, Греда. Поживем — увидим.

— Компания у тебя интересная. Сиды, гляжу — я их лет двадцать уже не встречал. А тот малый вроде как рыцарь.

— Ты лучше нам две комнаты приготовь, — ушел от ответов Варнак. — На одну ночь.

— Комнаты есть. Нынче у меня никто не останавливается, приезжих в Тогфалле нет. Все сделаю. И ужином вас покормлю. Такого ужина вы, ей-бо, давно не едали.

— Это дело, — Варнак усмехнулся. Греда мог ничего не говорить: второй такой таверны как 'Эль и окорок' на сто лиг окрест не было. Здесь были лучшие постели, самая вкусная печеная свинина, самое душистое пиво и самые приемлемые цены.

— Грейтесь пока, я жене и дочке скажу, чтобы стол накрыли, — сказал трактирщик. — Угости своего товарища пивом, пусть попробует. А для девушек я хорошее вино в погребе подыщу.

Варнак сделал еще глоток пива и посмотрел на своих спутников, расположившихся в трапезной. Молодые сиды и Кайлани сели на длинную лавку поближе к огромному жарко растопленному камину, грея руки — было видно, что за день они сильно замерзли. А рыцарь устроился в углу, под пучками развешенных для сушки трав, оперевшись спиной о бревенчатую стену и вытянув ноги.

— Эй, сударь, иди сюда! — позвал его Варнак.

Эндре был удивлен — за последние дни охотник ни разу не заговаривал с ним первым. И вдвойне удивился, когда Варнак предложил выпить с ним пива.

— С удовольствием, — ответил Эндре, взяв свою кружку. Пиво было свежее, с шапкой душистой пены, пахнущее горными травами и свежим хмелем. Рыцарь с наслаждением отпил из кружки и посмотрел на Варнака.

— Уже завтра будем в Оплоте, — сказал охотник. — Так что готовься — завтра решится твоя судьба.

— Я всегда готов к смерти, — беспечно ответил Эндре, — и к радостям жизни тоже.

— Ты и вправду сын Маларда?

— Думаю, ты сам прекрасно знаешь ответ. И потом, разве это так важно?

— Для меня — нет. Но для Наставников это может быть важно.

— Я Эндре Детцен, сын своих родителей, — рыцарь отпил еще пива. — Да, во мне течет кровь Маларда. И я не вампир, как ты, может быть, думаешь.

— Ты ничего не знаешь о вампирах. Так что позволь мне иметь свое мнение.

— Конечно. Это все, что ты хотел мне сказать?

— Нет, — Варнак говорил вполголоса, чтобы его слова не могли услышать Кайлани и сиды. — Если Наставники все же сочтут, что ты будешь нам полезен, хочу сразу предупредить тебя — держись подальше от Кайлани.

— А, вот почему ты решил угостить меня пивом! — усмехнулся Эндре. — А если я скажу тебе, что Кайлани мне очень нравится?

— Она никогда не ответит тебе взаимностью, запомни.

— С чего бы такая уверенность?

— С того, — глаза Варнака стали злыми. — Ты слышал, что я сказал.

— Ссоры ищешь? Так я готов дать тебе сатисфакцию. Можем прямо тут, можем выйти.

— Я бы с удовольствием. Но на глазах Кайлани не буду с тобой драться. Все-таки она спасла тебя — может, зря. Но если Наставники примут решение, я к твоим услугам.

— Так ты тащишь меня в этот ваш Оплот, чтобы решение о моей казни приняли другие? — Эндре хлебнул пива. — Странно. Если ты так уверен, что я вампир, с чего бы тянуть?

— Мне он не нравится, — отозвался Мгла. — Слишком упертый. Давай прикончим его?

— Я не уверен, что ты вампир. Для вампира ты слишком необычен. Ты спокойно разгуливаешь при свете дня, в твоей внешности нет особенностей, выдающих вампира. Ты чувствуешь тепло, холод и боль: обычно настоящие вампиры на это не способны. Но я знаю, что с тобой что-то не так. Что-то, не позволяющее мне называть тебя обычным человеком. Ты выпил Черный эликсир и остался в живых — это уже невероятно. В тебе живет какой-то дух, который вселился в тебя как раз в то время, когда ты умирал от яда Маро — это еще невероятнее. Я знаю, что такое яд Маро, и что он делает с человеком. — Хочешь сказать, что ты всезнающ, как Творец?

— Нет. И не обо мне разговор — о тебе. Кайлани мне говорила, что ты зарубил бывшего придворного астролога. Я много слышал о Рине Модовски и знаю, что он был темной личностью и якшался с Серым братством. Герцог Малард держал его при себе из благодарности, но в то же время боялся этого человека, и правильно делал — Модовски был из тех, кто продадут за медную монету.

— Ну и что?

— Ничего. Отравить тебя Модовски мог только по приказу Серого братства. Но Серые братья охотились за тобой и хотели убить, значит, ты им мешаешь. Почему?

— Ты меня спрашиваешь? Я бы и сам хотел это знать.

— А еще тебя зовут Всадники. Это значит, есть какая-то тайна, которой я не знаю. Поэтому пусть решают Наставники. Лично я не хочу тебя убивать.

— Варнак, на всякий случай, запомни одну вещь — я тебя не боюсь.

— Это мне безразлично. Если дело дойдет до мечей, знай — я убивал и не таких героев, как ты.

— Слова, слова, — Эндре поставил пустую кружку на стойку. — Может, разомнемся? Время еще не позднее, на улице достаточно светло. До первой крови, а? Если боишься испугать свою детку, скажи ей, что мы просто решили потренироваться. — Эндре похлопал ладонью по эфесу меча.

— Ну, знаешь, — Варнак допил свое пиво, крякнул, — от таких развлечений я никогда не отказывался!

— Отлично. Тогда идем?

— Куда это вы? — немедленно осведомилась Кайлани, увидев, что мужчины пошли к дверям.

— Хотим поучить друг друга приемам боя, — ответил Эндре. Кайлани побледнела.

— Э, нет! — Она тут же встала со скамьи. — Драться решили, что ли?

— Просто потренироваться, — поспешил сказать Варнак. — Не волнуйся, отдыхай дальше, мы скоро вернемся.

— А я хочу посмотреть! — внезапно воскликнула Эрин. — Обожаю смотреть, как дерутся на мечах.

— Эрин! — многозначительно протянул Браск.

— А что, пусть посмотрят, — предложил Эндре. — И дамам развлечение, и нам разминка.

Во дворе таверны было безлюдно, только фыркали привязанные у коновязи лошади. Небо распогодилось, холодное зимнее солнце освещало двор. Кайлани, Эрин, Браск и присоединившийся к ним Греда встали под навесом у крыльца, Эндре и Варнак вышли на середину двора.

— Будь осторожен, — сказал Мгла. — Он не просто так согласился на поединок. И не в ревности тут дело.

— А в чем же?

— Хочет убедиться, вампир ты или нет. У кровососов все рефлексы срабатывают гораздо быстрее, чем у обычного человека. Если он решит, что ты вампир, парой порезов дело не ограничится.

— Плевать, — ответил Эндре.

— Чего ты там бормочешь? — спросил Варнак. Он уже обнажил меч.

— Молюсь, — сказал Эндре и вытащил бастард из ножен. Клевцом он решил не пользоваться — оружие в обеих руках снижает скорость и маневренность, хотя блокировать удары без клевца будет сложнее. У Варнака был имперский полуторник с клинком в сорок восемь дюймов длиной, чуть длиннее, чем меч Эндре. Это и хорошо, и плохо одновременно — длинный клинок контролировать труднее, чем короткий, но зато эта пара дюймов дает дистанционное преимущество. Взяв меч двумя руками, Эндре встал в позицию.

— Начнем! — крикнул он.

Варнак не стал осторожничать — сразу атаковал из пируэта, секущим ударом в шею. Эндре без труда отбил выпад, но контратаковать не стал — решил подождать. Варнак понял. Изменил хват меча с одноручного на двуручный, как у противника. Пару секунд они смотрели друг на друга, потом охотник вновь пошел вперед. Звякнули клинки, Эндре покачнулся, пытаясь удержать равновесие, и Варнак тут же атаковал колющим ударом. Эндре отбил направленный ему в грудь клинок, и сам пошел вперед. Варнак ловко, с кошачьей грацией, ушел от удара, не стал его отбивать.

— Для своих лет он неплохо движется, — заметил Мгла. — Молодец.

Охотник пошел вперед — мягко, быстро, рассекая воздух перекрестными ударами. Потом вдруг атаковал вертикально, в голову. Эндре вывернулся из-под удара, ощутил дуновение воздуха на своих волосах. Успел подумать — не уйди он из-под клинка, меч Варнака располовинил бы ему череп. Увлекся охотник или...?

Ответ на этот вопрос не имел значения, гораздо важнее было атаковать. Бастардный клинок сверкнул на солнце: в последнее мгновение Эндре повернул кисть, и Варнак получил болезненный удар плашмя по левому плечу. Это слегка ошеломило его — не сам удар, а то, что рыцарь пробил его защиту, хотя не должен был. Шухх, шуххх — его меч с шипением рассек воздух в нескольких дюймах от лица Эндре, и рыцарь невольно отпрянул назад. Этого-то и ждал Варнак, обманул противника ловким финтом и атаковал в левый бок в красивом пируэте, а когда Эндре отскочил, избегая удара, достал его прямым ударом рукоятью в лицо. Удар был слишком слабый для того, чтобы покалечить или сбить с ног, но вполне достаточный, чтобы слегка ошеломить. Воспользовавшись растерянностью Эндре, Варнак тут же атаковал в два темпа, прямыми колющими ударами — второй удар едва не попал в пряжку ремня бастарда. Эндре ответил на атаку вольтом, и Варнак, получив новый удар плашмя по левой руке, отскочил назад.

— Отлично, отлично! — в восторге закричала Эрин.

— Он хороший боец, — заметил Мгла. — Прощупал тебя, а теперь старается не соприкасаться клинками, чтобы ты не почувствовал его оружие. Очень хороший боец.

— Продолжим? — предложил Эндре.

— К твоим услугам, — Варнак поднял меч.

Эндре пошел вперед. Обманул ложным замахом в голову, заставив охотника закрыться, и атаковал приемом, который когда-то показал ему приемный отец, барон фон Эшер:

— Дождись, когда противник атакует, проведи парад или лучше, увернись от удара — клинок следует беречь, — объяснял Реберн фон Эшер. — Уворачиваться при любом раскладе лучше всего. Ответную атаку проводишь вертикальным рубящим ударом в голову. Противник поднимает оружие, чтобы блокировать твой рипост, ты делаешь шаг назад и атакуешь секущим ударом по корпусу. Даже самому ловкому противнику будет тяжело отбить твой клинок под таким углом. Если он все же парирует твой удар, но при этом не уходит с опасной для него дистанции, проводи повторную атаку...

Варнак ощутил боль — острый клинок рыцаря прорезал его клепаную куртку на левом боку и рассек кожу. Охотник выругался, отскочил назад. Эндре отошел назад, держа меч острием кнаружи и довольно улыбаясь. Кровь пролилась, он победил.

— Отличный удар, — прокомментировал Мгла.

Эндре захотел ответить, но тут почувствовал слабость. Сначала подумал, что ранен, что Варнак тоже зацепил его. А потом в ушах послышался тяжелый гул.

— Ты что? — Варнак был уже рядом, заглянул в глаза Эндре. — Ранен?

Рыцарь хотел ответить, но не смог — язык будто отнялся. Солнце, облака, горы, деревья завертелись вокруг хороводом. Что-то холодное, ледяное, мертвящее вползло в душу, вцепилось невидимыми когтями во внутренности. Пурпурная пелена заволокла взгляд, и Эндре ясно увидел в этой пелене пять черных теней, с огромной скоростью несущихся прямо на него. И еще — он физически почувствовал, как Мгла вышел из его тела. Впервые за все эти месяцы. Он увидел, как навстречу приближающимся призракам полетел светящийся шар — и сам полетел вслед за ним, проваливаясь в пурпурную пургу, полную воплей, боли и ужаса.

* * *

Мгла с бешеной скоростью несся над заснеженными полями на юг, туда, где в небе полыхало мрачное багровое зарево, и на стенах покинутых домов плясали черные уродливые тени. Ветер свистел в ушах, Сила пульсировала на кончиках его пальцев, никогда она еще так не переполняла все его существо.

Очень скоро он увидел своих врагов. У них не было лиц, облика, формы. Это были просто сгустки мрака, похожие не клочья черного дыма. От них исходила эманация страха, боли, ненависти, их переполняла жажда крови и жизни любой ценой.

Мгла остановился, раскинув белоснежные крылья, и посмотрел вниз, на землю. Снега покрывали ее от горизонта до горизонта, и воющие поземки длинными змеями ползли по ним. Ни живой души, ни дыма от очага — ничего. Мир, мертвый и холодный, как никогда не видевшие солнца адские пропасти. Как тени, с которыми он вот-вот схватится в ночном небе.

Три призрака были рядом — пылающие желтым огнем глаза были устремлены на Мглу. Еще два темных держались позади своих собратьев.

— С дороги! — сказал тот, кто уже однажды говорил с Мглой. — Ты не можешь противостоять нам.

Мгла ничего не сказал. Он знал, что спорить с призраками бесполезно. Есть лишь один способ заставить их отступиться — показать им Силу, которая ему дарована, чтобы защищать Эндре.

Призраки полетели прямо на него, полукольцом, не давая пространства для маневра. Но Мгла понимал — главная опасность прямо перед ним. Самый могущественный из пяти Темных, и с ним будет главный бой.

Он выбросил вперед обе руки. Освобожденная Сила полыхнула змеей ослепительно-белых разрядов, ударила в черный сгусток, несшийся на него. Зимнее небо наполнил вопль боли — Темный отпрянул назад. Поймав восходящий поток воздуха, Мгла взмыл вверх, оставляя врагов внизу. Хохоча от озорной и злой радости, вновь сконцентрировал Силу в кончиках пальцев и, выбрав цель, окутал ее коконом радужного эфирного огня.

— Ты не смеешь! — завопил полный бешенства и боли голос. — Ты не смеешь противостоять тому, что давно решено! Эндре наш! Он наш собрат, на него указывают пророчества. Он кровь Маларда!

Мгла не отвечал. Он просто понимал, что не стоит ничего говорить. Пусть себе Темный пытается посеять в нем сомнение — это ничего не изменит.

Призраки снова пытались охватить его с трех сторон, и вновь он атаковал их струями эфирного пламени. Новый вопль боли и ярости потряс ночь. Но и Мгла почувствовал, что слабеет. Его крылья покрыла изморозь, в глазах темнело. Исходящая от призраков эманация Черного эликсира, проклятого зелья Маро, созданного из боли и смертного ужаса тысяч людей, наполняла его предательским страхом.

Мгла почувствовал, что начинает бояться смерти.

Призраки были рядом. Они больше не были бесплотными и приняли свое истинное обличие. Мгла увидел всадников, скачущих в снежных облаках над мертвой землей. Пять всадников на длинногривых конях в черной броне, покрытой вязью мистических письмен, в доспехах, не отражающих света, в золотых коронах на шлемах. В руках Всадников было оружие, испещренное колдовскими рунами давно забытой письменности, за личинами их шлемов Мгла видел истинный облик смерти: истлевшие лица, оскаленные зубы, пустые глазницы, из которых струился мрак. За несущейся на него кавалькадой мертвецов оставался огненный след, который оседал на землю и распадался на множество зеленоватых блуждающих огней.

Мгла закричал. От ужаса и ярости, от овладевшего им чувства бессилия. Ему было жалко Эндре, ему было жалко себя. Если Эндре погибнет или станет одним из этих чудовищ, то и он, Мгла, погибнет, уйдет в небытие. Их надо остановить, их надо остановить, во что бы то ни стало!

Мгла раскинул руки и закричал. Его отчаянный крик о помощи заполнил весь мир, пронесся по земле, эхом отразился от нее и взмыл в небо — туда, куда Мгле больше не было пути. И его услышали — между Мглой и надвигающимися на него Темными возникла колышущаяся, непроходимая для порождений Тьмы стена полярного сияния, рассекшая небо на две половины. И всадники едва не врезались в эту стену. Мгла слышал ржание испуганных адских коней, проклятия, которые слетали с мертвых уст, и сердце его наполнили счастье и покой.

— Они не смогут пройти, — сказал ему голос, который когда-то поведал ему волю Высших. — Пока не смогут. Возвращайся к нему. Он не может долго ждать.

Мгла бросил последний взгляд на беснующиеся за радужным барьером сияния тени и полетел обратно, к вершинам гор на границе Йора и Кревелога, в место под названием Оплот, где бездыханный Эндре Детцен ждал его возвращения.

* * *

Вначале был вздох, тихий, еле слышный. И Сигран, всплеснув руками, поблагодарила Митару за милость.

— Эй, он жив! — крикнула она. — Он жив!

Батей тут же был рядом. Сигран осторожно поднесла флакон с резко пахнущей солью к ноздрям Эндре. Рыцарь опять вздохнул, по его телу прошла долгая судорога, клацнули зубы. Отставив флакон, Сигран взяла со столика банку с серой мазью, начала втирать пальцами эту мазь Эндре в виски. В комнате запахло полынью, камфарой, морскими водорослями.

Эндре очень медленно приходил в себя. Его глаза открылись, но оставались мутными и безжизненными. Потом в них появился ужас.

Сигран положила рыцарю ладонь на лоб.

— Воин, ты слышишь меня? — тихо спросила она.

Эндре не ответил. Только скосил глаза на красивую белокурую женщину, сидевшую у изголовья. Он не никогда не видел ее прежде. Рядом с женщиной появилось мужское лицо, и этот мужчина, тоже незнакомый, смотрел на него внимательно и изучающе.

Кто они?

— Я Сигран, Наставница, — сказала с улыбкой женщина, точно угадав его мысли. Голос у нее был глубокий, мелодичный — и добрый. Почему-то Эндре вспомнил о матери, у нее был похожий голос. И слезы выступили у него на глазах.

— Ты плачешь? — Сигран перестала улыбаться.

— Радуется, что остался жив, — пояснил Батей. — Думаешь, отойдет?

— Он испытал сильное потрясение, но жизнь его теперь вне опасности. Дух вернулся в него, я почувствовала это.

Эндре вздохнул. Эта женщина все знает о нем и Мгле — откуда? Говорит, что она Наставница. Это значит только одно: пока он был по ту сторону жизни, его все-таки привезли в этот самый таинственный Оплот...

— Х-х-х, — прохрипел он, пытаясь ответить. Женщина тут же накрыла ему рот мягкой ладонью, пахнущей цветами.

— Не надо, — сказала она. — Береги силы. Поговорим потом.

— Дать ему меду? — предложил Батей. — Пинта доброго меду исцелит мужчину лучше любых зелий.

— Отличная мысль, — неожиданно для мужа согласилась Сигран. — Только не слишком крепкого.

Батей кивнул, поднялся и вышел из комнаты. Эндре повел глазами — в комнате было светло, чисто и пахло цветами. Наверное, это комната той самой женщины, которая сейчас сидит рядом с ним.

— Ты у друзей, — сказала Сигран. — Все позади, ты обязательно поправишься. Только не пытайся встать и ничего не говори. Мы знаем, кто ты и почему ты здесь. Тебе ничего не угрожает, поверь.

Эндре опустил веки и вздохнул. Вновь открыл глаза и послал женщине долгий и благодарный взгляд. Она поняла, улыбнулась. Когда она улыбалась, то становилась особенно красивой. И еще Эндре заметил, что у незнакомки разные глаза. Глаза ведьмы — правый светло-карий, левый зеленовато-голубой.

— Сигран, — вздохнул он.

— Да, — женщина кивнула. — Ты поправляешься прямо на глазах.

Эндре попробовал улыбнуться, но губы плохо слушались его. Он попробовал пошевелить пальцами на руках и ногах, и ему это удалось. Хвала Всевышнему, его не поразил паралич!

— Это магия Черного эликсира, — пояснила женщина: и все-таки она умела читать мысли. — Она очень сильна и может причинить страшные страдания. Если бы не твой дух-хранитель, ты бы умер окончательно и присоединился к Темным. И Всадников стало бы шесть. Ты выиграл для нас еще немного времени. Теперь им придется еще раз попытаться овладеть тобой или же найти тебе замену.

Вошел Батей с медом. Эндре сделал несколько глотков и почувствовал, как приятное тепло заструилось по телу, как отступает дрожь в теле и возвращаются силы. А потом ему захотелось спать. Веки его закрылись, и голос женщины убаюкал его, как самая нежная колыбельная.

— Я подмешал немного сонного зелья в мед, — сказал Батей. — Он поспит и восстановит силы.

— Все верно, — Сигран поправила одеяло на спящем рыцаре, встала, одернула платье. — Пусть отдыхает.

Варнак, Кайлани и два юных сида ждали Наставников в трапезной.

— Все хорошо, — сказала Сигран. — Вы правильно сделали, что так быстро привезли его сюда.

— Я думал, он умер, — сказал мрачно Варнак. — Он совсем не дышал, и сердце не билось.

— Я думаю, что живущий в нем дух покинул его, чтобы остановить приближающихся Темных, — заметила Сигран. — Потом этот дух вернулся. Я ощутила прикосновение Силы в тот момент, когда это случилось.

— Тебе виднее, мама, — ответил Варнак. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Мне не нравится твой тон, Варнак, — сказала Сигран. — Ты же знаешь, что никто не оказывается в Оплоте, если на то не будет воля самой Митары.

— Мне не нравится этот воин, — произнес охотник. — Он Темный. Тьма живет в нем.

— Мы не знаем, какая сила живет в нем. Но то, что ему предстоит сыграть свою роль в грядущих событиях, несомненно. Он умер и восстал из мертвых. Только такой воин, как он, может одолеть Всадников.

— А я, значит, не могу? — Варнак повысил голос.

— И ты можешь, — ответила Сигран, голос ее дрогнул. — Но один ты ничего не сделаешь. И вместе с Кайлани вам не справиться. Сейчас каждый союзник на вес золота.

— И долго он собирается валяться в постели?

— День, два, может быть, три, — ответил за жену Батей. — Сколько мы сочтем нужным, столько и будет. У тебя есть еще вопросы?

— Нет, отец, — Варнак поклонился и, глянув на Кайлани, вышел из трапезной в сени. Все услышали, как хлопнула входная дверь. Сигран опустила глаза.

— Я пойду, поговорю с ним, — предложила Кайлани и ушла. Наставники остались наедине с сидами, и Браск решился.

— Госпожа, — сказал он, — мы понимаем, что пришли незваными, но можем ли мы поговорить с вами?

— Что? — Сигран вышла из задумчивости, шагнула к сидам. — Простите меня. Я не хотела вас обидеть.

— Мы можем что-нибудь сделать для вас? — спросил Браск. — Я и моя сестра не боимся работы. Мы выросли на корабле, а там тяжелой работы всегда было больше, чем нужно.

— Конечно, можете, — ответила Сигран. — Для начала вы пойдете в баню и вымоетесь, а я приготовлю вам свежую одежду и ужин. Потом вы ляжете спать, а наутро мы поговорим.

Браск развел руками и лишь поклонился. Сигран посмотрела на Эрин, и сердце ее дрогнуло — эта юная эльфийка напомнила ей Марину.

— Мы рады видеть вас в нашем доме, — добавила она. — Вы не слуги и не гости. Если Митара призвала вас, с этого дня вы часть нашей семьи.

* * *

В городе было тихо. Подозрительно тихо.

Роллин въехал в город через Западные ворота в полдень в сопровождении пятидесяти всадников охраны. За два часа да этого он отправил в Златоград префекта Эдерия с двумя батальонами пехоты и поставил перед Эдерием задачу — взять город под контроль. Теперь, проезжая по улицам города в окружении своих телохранителей, Роллин глядел на собравшихся по обочинам улицы горожан, которые вышли поглазеть на императорских солдат, и думал, что слишком уж заботился о безопасности.

Златоград — это не Азуранд. Коннетабль любил свой родной город. Столица империи всегда напоминала Роллину вечно молодую красавицу, в которой каждая линия тела само совершенство. В столице Кревелога только центральная часть в окрестностях Градца и резиденции Серого братства красива и чиста, прочие же кварталы напоминают помойку — особенно сейчас, когда в городе по сведениям, полученным от Серых братьев, почти тридцать тысяч беженцев. В районах, где собралась вся эта нищебродь, настоящий порядок не навести, как не бейся, их надо только изолировать от остальной части города. Выставить усиленные кордоны и непременно взять под контроль все продовольственные склады, рынки и колодцы в городе. Всех торгашей предупредить, что за спекуляцию и утаивание продовольствия и фуража их ждет военный суд и виселица на центральной площади Златограда. Глядя на посты, выставленные Эдерием, Роллин одобрительно качал головой. Префект будто прочел его мысли — вот что значит старый опытный офицер! В центре Златограда уже все важные пункты охраняются его солдатами. Теперь следует сделать то же самое в остальных концах города и в пригородах. Двух тысяч воинов хватит, чтобы контролировать город и не допустить беспорядков и мародерства, остальная армия встанет лагерем за стенами, на Нижинском пустыре, подальше от городских кабаков, притонов, грязи и болезней. Еще три тысячи вместе с герцогскими вояками придется распределить по десяти главным городам герцогства — но сперва следует подобрать толковых комендантов в каждый город. Этим следует заняться в ближайшее время.

Ворота в Градец были открыты. Всадники в пурпурных плащах и с орлами на щитах въехали первым, Роллин — за ними следом. Его уже ждали на крыльце, но не герцог Иган, как ожидалось.

Роллин прежде встречался с Кассиусом Абдарко дважды, они знали друг друга в лицо. Когда коннетабль спешился, глава Капитула тут же двинулся ему навстречу.

— Коннетабль, — сказал инквизитор.

— Монсиньор, — ответил Роллин.

Абдарко протянул правую руку. Высшим клирикам Капитула полагалось целовать руку, встав на одно колено. Но Роллин и Абдарко были примерно одного возраста: кроме того, коннетабль представлял в Кревелоге самого императора Артона, и Роллин не встал на колено — просто наклонился и коснулся губами пастырского перстня.

— Наконец-то вы прибыли, — сказал Абдарко. — Всемилостивый услышал наши молитвы и не оставил нас в беде.

— Мы видели по дороге в Златоград, что у вас происходит.

— Вы не знаете главного, коннетабль, — Абдарко сделал шаг в сторону и жестом пригласил Роллина войти в двери.

— И чего же я не знаю? — осведомился военачальник, когда дверь за ними закрылась.

— Давайте поднимемся в мой кабинет. Там будет удобнее разговаривать.

Роллин, приказав шести воинам сопровождать его, последовал за главой Капитула. У него появились нехорошие предчувствия, но то, что сообщил ему Абдарко в кабинете, буквально ошеломило его.

— Как это исчез? — Роллин был готов к любому сюрпризу — но не к такому. Он даже не попытался скрыть своего изумления.

— Он бежал ночью из дворца, — произнес инквизитор. — При очень странных обстоятельствах. Мы допросили ночную стражу, и стражники рассказали такое, во что не хочется верить.

— Герцог сошел с ума? В такое время бежать из замка — ради чего?

— Этот прискорбный случай лучше всего показывает, коннетабль, как далеко зашло обрушившееся на нас бедствие. — Абадрко пригласил Роллина сесть в кресло, сам опустился на резной стул без спинки. — У меня нет повода не доверять показаниям стражников, видевших бегство молодого герцога, и потому так велика моя тревога. Не безумие поразило молодого герцога, все гораздо страшнее.

— Да говорите же вы, во имя Всевышнего!

— Герцог стал вампиром.

— Вампиром? — Роллин недоверчиво глянул на инквизитора. — Вы уверены в том, что говорите?

— Сын мой, я всю жизнь посвятил борьбе с порождениями Мрака, страшными тварями, для которых мы, дети Божьи — всего лишь пища. Вы не посвящены в наши тайные знания, как и любой мирянин, и потому не доверяете моим словам. Напрасно. Герцог заразился.

— Проклятье, как он мог заразиться?

— Я этого не знаю. — Абдарко провел ладонью по лицу. — Мы подошли к краю бездонной пропасти, коннетабль. Сбывается все, что написано в мистических текстах о судьбах мира. Мне страшно подумать о будущем.

— Если герцог бежал, это означает, что Кревелог остался без правителя, — заметил Роллин, которому очень не понравилось выражение лица инквизитора.

— Истинно так. Династия Маларда проклята. Один из наследников герцогской короны убит, второй стал вампиром. Других законных наследников крови Маларда нет. Теперь за судьбы герцогства отвечаем мы с вами, коннетабль.

— Я должен послать донесение императору.

— Разумеется. Я уже оповестил о случившемся отца Гариана. Думаю, в любом случае он проинформирует его величество о случившемся. В Кревелоге пока не знают, что случилось, но скрывать правду долго не получится.

— И как вы намерены со всем этим разобраться?

— Мы намерены, мой друг. Вы поможете мне. Ваше прибытие позволяет мне собрать совет выборщиков и рассказать им, что случилось. Мы скажем, что герцог Иган пал жертвой своего двоюродного брата Эндре.

— Эндре? Бастарда Маларда? Что за... Он же умер шесть лет назад!

— Вы в этом уверены? — спросил Абдарко таким тоном, что Роллин похолодел.

— Святые и праведники! — воскликнул коннетабль. — Воистину, вовремя мы тут появились.

— Наше положение ужасно, коннетабль. Появление Всадников вызвало к жизни такие силы, что сражаться с ними будет нелегко. Очень нелегко. Будем молиться и надеяться, что его величество император справится с той задачей, которую он на себя мужественно возложил.

— Хорошо, — сказал Роллин после некоторого раздумья. — Данные мне императором полномочия позволяют мне в особых обстоятельствах ввести в Кревелоге военное правление. Думаю, сейчас обстоятельства в высшей степени.... Особые. Мне придется возложить на себя обязанности диктатора.

— А я с радостью дам вам свое благословение, сын мой, — сказал Абдарко. — Вы будете управлять провинцией столько времени, сколько будет необходимо на избрание нового герцога. Конечно, это будет начало новой династии. А Капитул готов помочь вам советом и делом во всех ваших начинаниях. Вместе мы остановим мертвую мглу, наползающую на эти несчастные земли.

— Я немедленно отправлюсь писать донесение императору.

— С вашего позволения, коннетабль, одна просьба.

— Что такое?

— Одна формальность, — Абдарко снял с шеи ключ, висевший на цепочке, и этим ключом отпер железный ларец на столе. Из ларца он извлек свернутые в трубку листы пергамента. — За последнюю неделю Серые братья разоблачили несколько очень опасных врагов церкви и государства. Эти люди подлежат светскому суду, однако сейчас, когда у нас не определен вопрос с высшей властью, некому принять окончательное решение по приговорам. Вы же знаете, великий герцог имеет право помилования.

— Да, конечно. Вы хотите, чтобы я подписал ваши приговоры, — Роллин кивнул. — Давайте их сюда.

— Если будете решать вопрос о помиловании, прошу обратить внимание на преступника по имени Хьюберт Питри. Я бы просил утвердить ему смертный приговор.

— Такой злодей?

— Он отступник. Этот несчастный принадлежал к нашему братству, однако впал в отступничество и ересь. Кроме того, он не раскаялся и упорствовал под пыткой. Он не заслуживает снисхождения.

— Понимаю, — Роллин развернул свитки на столе, взял перо из письменного прибора Абдарко и начал подписывать. На всех четырнадцати листах он написал 'Утвердить' и передал приговоры инквизитору.

— Казнить всех? — Абдарко чуть заметно улыбнулся. — У нас в Кревелоге принято быть милосердными.

— Вы сами говорили о чрезвычайных обстоятельствах, монсиньор, — ответил Роллин. — В чрезвычайных обстоятельствах и суровость должна быть... чрезвычайной.

— Очень разумно и по-военному, — инквизитор поклонился. — Это все, что я хотел. Казнь преступников состоится завтра на площади перед Камнем. Ваше присутствие на казни было бы желательным.

— Мне некогда, монсиньор.

— Конечно, много дел и обязанностей. Вы пришлете своих людей, чтобы они подготовили покои для вас в замке, или же мне об этом позаботиться?

Роллин ответил не сразу. Лицо Абдарко просто дышало благодушием, но коннетабль был слишком искушенным дипломатом и солдатом, чтобы купиться на эту маску.

— Нет, я останусь в лагере, — сказал он наконец. — Этот замок не для меня. Полководец должен быть со своими солдатами.

— Ваша воля, — инквизитора, казалось, ничуть не удивила такая категоричность. — Благословение Всевышнего на вас, коннетабль!

Роллин вновь поцеловал пастырский перстень на руке Абдарко и быстрой размашистой походкой вышел из кабинета. Воины охраны тут же замерли, ожидая команды. Роллин знаком велел следовать за ним и зашагал к лестнице. О том, что сегодня он приговорил к смерти четырнадцать человек, имперский коннетабль даже не вспоминал.

* * *

Гул окружившей его толпы иногда прорывался сквозь наполнявший уши тяжелый звон, но казался далеким, будто его и эту толпу разделяли не сорок футов брусчатки и два кольца оцепления, а целая вечность. Отец Питри поднял лицо, чтобы посмотреть на этих людей. Пока его везли в телеге вместе с еще двумя осужденными на Рыночную площадь, он ни разу не глянул на тех, кто бежал рядом с 'повозкой смертников', стоял по обе стороны улицы, выкрикивая проклятия и швыряя в него разный мусор. Его товарищи по несчастью огрызались, посылали ответные проклятия на головы зевак, а он молчал — просто не было сил кричать, проклинать, оплакивать себя. Но на площади, когда с него сняли заскорузлые от крови и грязи лохмотья, в которые превратилась его мантия, и привязали железной цепью к короткому столбу, торчавшему из кучи политых маслом дров, Питри внезапно ощутил в себе новые силы. Раны и ожоги, истерзавшие его тело, стянуло морозом, его ледяное касание ослабило адскую боль в перебитых конечностях, и разум стал работать яснее, вопринимать действительность — пусть даже и такую страшную.

Он слушал, как одетый в роскошные одежды с вышитыми на них золотом гербами Кревелога и дома Малардов судейский читает с лобного места приговор. В этом приговоре не было ни слова правды, и отец Питри только улыбался. Эти люди лгут, а он... он знает истину. Он не преступник, поэтому умереть будет легко. На его совести нет ничего такого, что могло бы омрачить последние минуты жизни.

— ... Злодей, именуемый Хьюберт Питри, отступил от Всевышнего и нашей святой церкви, впустил в свое сердце зло и, прикрываясь именем Божьим и положением своим, распространял зловредную ложь, чернокнижие и богохульные слухи....

Пятьдесят лет своей жизни отец Питри служил. Служил Богу и церкви, как мог. Изобличал скрытое зло, творил экзорцизмы над бесноватыми, обучал молодых монахов, странствовал по городам и весям Кревелога, проповедуя Слово Божье и помогая страдающим. Так продолжалось много лет. Служение не принесло ему мирских благ — палачам достанутся только оловянный амулет инквизитора, пара грубых башмаков и куча окровавленных тряпок. Все что у него есть — это правда, которой у него не отнять. Которую не выжечь никаким огнем, даже адским.

— ....Именем его величества императора, по приговору справедливого суда, злодей, богохульник, отступник, клеветник еретик и чернокнижник, именуемый Хьюберт Питри, приговаривается к публичному очищению огнем без права помилования!

Опять ложь, подумал Питри и даже попытался улыбнуться разбитыми губами. Он не богохульник, не отступник, не клеветник.... Что там еще? Он не такой. И он это докажет хотя бы своей смертью. Он не будет плакать, молить о пощаде, просить о милосердии. Он умрет так же, как жил — достойно и незаметно...

— Слышишь меня, мерзавец? — Судейский уже был рядом: его костяной жезл уперся Питри в подбородок, заставив старика поднять голову и посмотреть судейскому в лицо. — Такая свинья как ты недостойна милости и снисхождения. Но святая церковь милосердна даже к такой швали, как ты. Моли о милости! Раскайся публично, отрекись от той лжи о Спасителе, которую сеял, и церковь смилуется над тобой. Ты умрешь легко и быстро. Ну что, мы услышим твое раскаянье?

— Да! — прохрипел Питри.

— Преступник желает раскаяться! — проревел судейский на всю площадь, и толпа недовольно загудела. Питри стал для этих людей преступником вдвойне, потому что собирался лишить их захватывающего зрелища. Одно дело наблюдать за тем, как поджаривают злодея заживо, и совсем другое — как сжигают на костре его труп после процедуры удушения, в которой нет ничего интересного и волнительного.

Но тут отец Питри посмотрел на толпу, и даже самые горластые крикуны замолчали. Их поразил взгляд преступника. В нем не было ни страха, ни страдания, ни ненависти — только свет.

— Господь видит все! — крикнул Питри, собирая остатки сил. — Господь не забыл вас! Я видел Спасителя, он уже среди нас! Не сила и власть остановят Тьму, но Спаситель, который с нами. Увидите истинного Спасителя, не царя в силах, и не мага в знании, и не купца в золоте...

Лицо судейского прокисло: он дал знак палачу, а палач — своему помощнику. Помощник тут же взял молоток и полез на костер.

— Спаситель среди нас! — крикнул Питри. — Это...

Удар молотка разбил ему губы, сломал верхнюю челюсть, выбил передние зубы. Помощник палача ударил еще дважды, превращая рот богохульника в зияющую рану. Питри уронил голову на грудь, захрипел, тягучая кровь хлынула на грудь, замерзая на лютом морозе длинными черными нитями. Помощник спрыгнул с костра, и палач, повинуясь знаку руководившего казнью судейского, поджег дрова.

— 'Поторопился, — с досадой подумал Кассиус Абдарко, глядя на разгорающийся костер со своего места, — он собирался назвать имя, а этот дурак поторопился! Досадно. Старый болван ничего не сказал под пытками, а тут сам собирался раскрыть свою тайну. Теперь уже ничего не узнать. Досадно...'

Костер разгорелся, и раздался вопль, но кричал не отец Питри, охваченный огнем — это выли от ужаса два других преступника, видя, что им вскорости предстоит испытать. Толпа радостно рукоплескала когда пламя охватило черную фигуру на столбе и взметнулось к небу. Инквизиторы из Капитула, стоявшие за спиной Абдарко, хором запели псалом 'И отчистит Господь меня от грехов моих'. Услышав звуки псалома, вся площадь подхватила его. Абдарко не пел вместе с ними. Он смотрел на то, как провисает в цепях охваченная огнем, потерявшая человеческий облик фигура, и чувствовал холод. Замерзал в то время, когда другой человек горел заживо.

Забавно...

Посмотрев еще раз на бушующий костер, Кассиус Абдарко повернулся и вышел с балкона. Впервые за много лет у него появилось чувство, что он поступил неправильно. Поспешил, как этот помощник палача со своим дурацким молотком.

Надо было отправить Питри к отцу Гариану, а не расправляться с ним в Кревелоге. Или пытать его снова и снова. Проклятый старик определенно знал что-то очень важное.

И это важное либо навсегда умерло с ним в огне костра, либо, когда придет время, разрушит все планы Серого Братства.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ: РУННАЯ ПТИЦА ДЖЕЙР

Глава 1

Сегодня рассвет над вершинами Айпаранги был особенно красив. Олдар смотрел на окружающие его горы, на розовеющие в свете восходящего солнца снега, укрывающие величественные пронзающие светлеющее небо вершины, и радовался тому, что в час, предшествующий Событию, может видеть эту красоту. А еще Олдар думал о том, что за свою долгую жизнь не разучился радоваться красоте, в чем бы она ни проявлялась — в полете птицы, в колебании ряби на поверхности воды, в раскачивании ветвей тутового дерева под ветром, в походке женщины, идущей поутру за водой к роднику. Всю жизнь его окружала красота, и в этом таилась милость богов, наделивших его даром видеть эту красоту — милость, которую он не сразу осознал и оценил. Теперь для него наступало время прощаться с этим миром, чтобы уйти в Высшие Чертоги и там узреть иное великолепие и иную красоту, непостижимые человеческому уму, но тем пронзительнее становилось для Олдара чувство великого озарения, посланного ему в последний день его жизни.

А еще с ним в этот день были его приемные дети, Болган и Атея. Они вышли вместе с ним на скалистую площадку перед хижиной, в которой они вместе прожили долгие девятнадцать лет, и стояли, взявшись за руки за спиной старика и наблюдая за ним. Они были удивлены — сегодня Олдар хоть и велел им после легкого раннего завтрака следовать за ним на Место Молитвы, впервые за все годы не потребовал от них молиться вместе с ним и вообще впервые на памяти Болгана и Атеи пренебрег ритуалом утреннего обращения к Вечности. Молодые люди видели, что Олдар стоял на коленях, как всегда делал во время молитвы, но за все это время не вымолвил ни единой мантры. Старик просто смотрел на ясное рассветное небо, на горы, окружающие их дом, и в его глазах был невиданный прежде свет.

Болган первый начал терять терпение. Двадцатилетний юноша, прекрасный охотник и скалолаз, он был нетерпелив и горяч, и странное начало дня озадачило его. Он переминался с ноги на ногу, и желание расспросить старика, что же происходит, все больше овладевало им, но Болган не смел первым заговорить с отцом. Атея, девятнадцатилетняя красавица, унаследовавшая от матери-южанки роскошные темные кудри и смуглую кожу, уже несколько раз взволнованно и непонимающе посмотрела на брата и шепотом спросила, что же происходит.

— Не знаю, — шепнул Болган. — Он сегодня странный.

— Бол, я боюсь!

— Не бойся. Я думаю, отец неспроста так себя ведет. Давай немного подождем.

Солнце между тем показалось из-за вершин Айпаранги, и его теплый свет залил Место Молитвы. Олдар закрыл глаза и обратил к солнцу лицо, наслаждаясь теплом. Хорошо, что он покинет этот мир в такой теплый и солнечный день, в этом, несомненно, присутствует милость Вечности, которой он, возможно, недостоин. Впрочем, ему ли судить богов? Они лучше знают, что даровать смертному в последние часы его жизни.

— Хороший день, — вздохнул старик и открыл глаза. — Благословенный день.

— Отец? — решился Болган, выпустил руку сестры и шагнул к старику. — Что с тобой, отец?

— Ничего, сын. Я просто радуюсь земному теплу и свету. Мне будет их очень не хватать.

— О чем ты? — нахмурился Болган, в его черных глазах вспыхнули сердитые искры. — Я не понимаю.

— Сегодня особый день, Болган. День, которого я ждал много лет, ради которого я сорок лет назад покинул большой мир и поселился здесь, в горах. Мое сердце ликует, потому что я стою в одном шаге от Вечности и истинного постижения высшего мира, к которому стремился всю жизнь. Но в то же время я вынужден расстаться с вами, моими любимыми детьми, и это меня печалит. Поэтому я буду говорить. Готовы ли вы выслушать меня?

— Конечно, — Болган сделал еще шаг к старику. — Ты же знаешь...

— Знаю. Но сначала давайте вернемся в хижину.

Олдар, опершись на руку Болгана, поднялся с колен, и они медленно направились к дому. В хижине старик зажег лучиной масляный светильник на столе, сел на стул и знаком велел детям сесть по обе стороны от него.

— Хороший у нас дом, — сказал он, с улыбкой оглядев хижину. — Когда-то я построил эту хижину своими руками, и это было трудно! Мои детство и юность прошли среди роскоши и праздности, и я никогда в жизни не держал в руках ни молотка, ни пилы, ни лопаты. Я создавал этот дом, а он, в свою очередь, создавал меня, превращая из никчемного бездельника в труженика. Знали бы вы, как я радовался, когда мне удавалось правильно вбить гвоздь или положить стропила! Этот дом всегда напоминал мне о моем перерождении, и я благодарен ему. А потом в нем появились два крошечных пищащих существа, два младенца, мальчик и девочка, которых я назвал Болган и Атея, и эта хижина стала настоящим дворцом для меня. В нем появилось то, чего никогда прежде не было в моей жизни — Любовь и Счастье.

— Отец! — Болган коснулся руки старика. — Ты...

— Погоди, Бол, не перебивай меня. Выслушайте меня, а потом судите, если мои слова огорчат вас. Я никогда не рассказывал вам, кто я, и как случилось, что я ушел из большого мира и поселился в этом диком и прекрасном месте. Вы даже не знаете настоящего имени того, кого зовете своим отцом.

— Так ли это важно? — спросил Болган.

— О, это очень важно, сынок! Мы подошли к концу времени, к моменту, когда колесо мироздания совершит очередной поворот.

— О чем ты говоришь, отец? — Болган положил ладонь на сухую руку Олдара.

— О жизни и смерти, сынок. О вечности и величии Божьего замысла. Я родился в богатой и уважаемой семье в Зараскарде, и пятнадцать лет меня окружали праздность, роскошь и потакание всем моим прихотям. Тогда меня звали Рисай Аннун. Мне говорили, что я очень похож на свою рано умершую мать, и поэтому отец был готов сбить с неба палкой звезды к моим ногам. Я не знал отказа ни в чем, и эта вседозволенность убивала во мне душу. Мерилом счастья для меня были удовольствия, деньги и власть. В компании таких же как я духовно слепых и развращенных юнцов я веселился и развлекался, проматывая на скачках или состязаниях бойцов в цирке суммы, сравнимые с доходом тысячи крестьян или ремесленников за год. Совесть тогда не посещала меня, она спала во мне. Но однажды в нашем доме появился тот, кто изменил мою жизнь. Это был деловой компаньон моего отца, покупавший у него рабов. В Зараскарде все большие состояния делались на рабах, и наша семья не была исключением. Этого господина звали Аштархат. Поначалу он понравился мне своим умом и тем, с каким презрением он всегда отзывался о людях. Он будто видел насквозь все их низости, их темные дела. Мой отец буквально боготворил его. Аштархат умел пользоваться людьми и деньгами. Он был старшиной Круга больших господ и негласным правителем города. Аштархат сделал так, что и мой отец стал Большим господином Зараскарда и вошел в круг, а значит, я бы однажды занял его место. — Олдар рассмеялся сухим невеселым смехом. — Я не знал правды о том, кто такой Аштархат. Не понимал, что в прекрасной чаше может быть не только тонкое вино, но и смертельный яд.

— Отец, мы...

— Терпение, Болган. — Старик помрачнел. — Это было в день моего пятнадцатилетия. Было много гостей, они дарили мне драгоценные подарки, дорогое оружие, благовония, прекрасных коней. В разгар пира появился сам Аштархат. Он поцеловал меня, пожелал счастья и показал свой подарок — это была рабыня с севера. Ее звали Лейфи. Аштархат сорвал с нее покрывало, открыв перед всеми ее наготу, и сказал, что мне пора стать мужчиной, и все присутствующие на пиру одобрительно загудели при этих словах. А я не мог сказать ни слова в ответ и смотрел на Лейфи. Сказать, что она была прекрасна, значит, ничего не сказать. Ее глаза — я до сих пор часто вижу их во сне. Это были глаза Божьего посланца, глаза прекрасной асуры, сотворенной из осеннего дождя и звука флейты! — Олдар покачал головой, и молодые люди заметили, что по его щекам текут слезы. — Так бы я и стоял столбом, глядя на нее, но тут подошел мой отец, веселый и пьяный, и велел испробовать подарок великого правителя. Я взял Лейфи за руку и повел в свою комнату. Она не сопротивлялась мне, и в глазах у нее был странный блеск...

В ту ночь я изменился навсегда. Лейфи рассказала мне правду о том, что происходит в Зараскарде. Сжалилась надо мной. Я узнал, кто такой Аштархат на самом деле, о том, как он отправил на ужасную смерть всю ее семью, а ее изменил, убив в ней Жизнь. Лейфи была вампиром, и сделал ее такой Аштархат. Но представьте себе мой ужас, когда я узнал, что все члены Круга больших господ, Круга вечных, и мой отец в их числе, тоже вампиры! И Лейфи было приказано сделать вампиром и меня.

— Отец, этого не может быть, — нахмурился Болган, — это невозможно! Вампиров не бывает!

— Да, да, все так говорят. Но почему, сынок, великий Аштархат, который правил Зараскардом, когда мне было пятнадцать лет, продолжает править им поныне? В чем секрет такого долголетия? Вы не знаете, а я знаю. Лейфи была первой, кто открыл мне глаза на страшную правду.

— И что ты сделал тогда? — спросила Атея, лицо которой стало белее снегов Айпаранги.

— Лейфи сжалилась надо мной и велела мне бежать. На прощание она отдала мне родовой амулет, который носила на шее. 'Вся моя семья мертва, — сказала она, — а мне досталась участь, которая хуже смерти. Если когда-нибудь попадешь в Йор, прошу, закопай этот амулет в землю. Пусть хоть частичка меня упокоится на родине'.

— Отец! — Болган вскочил со стула, а Атея зажала рот, глядя на старика перепуганными глазами.

— Болган? — Олдар будто вышел из транса. — Да, я бежал. Я мечтал только об одном — спрятаться от Аштархата. Четыре дня я поднимался на Акрамбарский хребет и остановился, лишь, когда совсем обессилел. И вот тут я увидел человека, сидевшего на большом камне — он пришел в эти горы искать ответы на мучившие его вопросы. Этого человека звали Теру-Нин, и он стал моим спасителем.

Я рассказал ему свою историю. Удивительно, но Теру-Нин поверил мне. Он взял меня с собой и научил ценить простую чистую жизнь, лишенную страстей и желаний. Так я стал отшельником. Я пришел сюда, своими руками построил эту хижину, научился многому, чего не умел прежде. Я питался медом диких пчел, травами и кореньями, ловил рыбу в реке и собирал улиток на горных лугах. И я ощущал невероятное, нечеловеческое счастье. Мир забыл обо мне, никто меня больше не искал, и ничто не тревожило меня. Каждое утро и каждый вечер я благодарил Творца за избавление от страшной судьбы, которую мне уготовили Аштархат и мой собственный отец, и за свое просветление. Но человек не может жить без заботы о другом, и Бог показал мне это.

Вы вошли в мою жизнь почти двадцать лет назад, в тот день, когда я в первый и в последний раз за годы моего отшельничества отправился в Акрамбар, чтобы купить лекарство от мучившей меня в ту пору болезни. У меня появился надрывный кашель и боли в груди. Травы не помогали мне, и я начал терять силы. Когда-то, выбрав путь аскета, я дал обет никогда больше не возвращаться в большой мир, но нарушил его, испугавшись овладевшего мной недуга, поддался страху смерти. Теперь я знаю, что эта болезнь и этот страх были посланы мне богами только для того, чтобы наши пути пересеклись... Вышло так, что незадолго до меня по дороге в Акрамбар проходили работорговцы с пленниками. Какая-то моровая болезнь поразила в дороге волов, которые тащили телеги с пленными, и торговцы велели рабам идти пешком, а все, что могло стать бременем в пути, бросили на дороге. Таким бременем оказались пожилые и ослабевшие в дороге рабы, и злодеи убили их. А еще бременем были младенцы, которых отобрали у матерей и бросили на дороге живыми, на съедение гиенам и коршунам. Увы, я не мог прийти на место разбойничьей стоянки раньше. Я мог бы спасти больше детей, но когда я пришел, почти все дети были мертвы — их расклеванные грифами трупики лежали между брошенными телегами, телами убитых рабов и смердящими тушами павших волов. Я брел по дороге, смотрел на мертвые тела детей и удивлялся тому, каких же нелюдей иногда порождают человеческие матери, а потом внезапно услышал плач. Два ребенка каким-то чудом остались живы. Мальчик и девочка, совсем крошечные — но сильные, сумевшие победить неумолимую судьбу. Какая-то сердобольная душа положила малышей рядышком между двух больших камней, которые защитили их от палящего солнца и от стервятников. Я благословляю небо за то, что в тот день все же сумел спасти хотя бы две живые души. Совершил второй настоящий поступок в жизни.

— И это были мы? — тихо спросила Атея.

— Да, дочка. Вы мои приемные дети, но это ничего не значит. Я ваш отец, потому что я всегда любил вас и люблю, как родных. Когда я принес вас в эту хижину, вы все время плакали и отказывались есть, и я думал, что не смогу выходить вас. Но вы выжили и стали самыми родными для меня людьми.

— Почему ты не говорил этого раньше? — спросил Болган.

— Потому что считал, что время для откровений еще не пришло. Сегодня вы должны узнать правду.

— Почему именно сегодня?

— Вечные зовут меня, сынок. Я должен покинуть вас. Пришло мое время, и я не властен упросить богов отсрочить мой уход. Сегодня ночью амулет Лейфи говорил со мной.

— Амулет? — Болган посмотрел на старика, как на сумасшедшего. — Отец, какой амулет? Разве амулеты могут говорить?

— Могут, Бол. В родовом талисмане моей Лейфи осталась сила ее родины, ее земли, далекой и холодной. Неведомая богиня говорила со мной, используя этот амулет. Она сказала, что наступает день, когда прежнего мира больше не станет, и с ним уйдет многое, что еще недавно казалось вечным и незыблемым. Закончится эпоха, в которую я родился и жил, родились и жили мои предки до двенадцатого колена. И финал ее будет отмечен грозными событиями. Но еще сказал мне голос богини: 'Конец эпохи не будет концом мира, Олдар. Ты уйдешь, но жизнь на этом не закончится, и по-прежнему мир будет полон жизни и красоты. Два посаженных тобой деревца приживутся на новой земле, и принесут добрые плоды. Отдай им амулет Лейфи, и он приведет их в новую жизнь, которую они наследуют после поворота мироздания' — Старик помолчал. — Эти слова о вас, любимые мои дети. Сегодня вы уйдете и начнете новую жизнь в новом мире, который вот-вот родится. А я останусь здесь навсегда. Каждому предначертан его путь.

— Но мы не хотим уходить! — выпалила Атея со слезами на глазах. — Так неправильно... нечестно!

— Доченька, молодость не может вечно нянчиться с немощной старостью, — мягко сказал Олдар. — Вас ждет большой мир, вас ждет ваше Предначертание, которое нельзя изменить, и от которого невозможно укрыться нигде. Поэтому не будем спорить. Болган, возьми лопату и иди за мной — мне понадобится твоя помощь.

Молодые люди вышли следом за Олдаром. Отшельник привел их к узкой скале, похожей на шпиль.

— Копай здесь, — велел он Болгану, показав на место под скалой.

Юноша начал копать. Очень скоро он наткнулся на сверток и тяжелый кожаный мешок.

— В тот день, когда я принес вас в мой дом, сами боги подсказали мне, как устроить ваше будущее, — произнес Олдар, показывая на мешок. — Я пошел к реке за водой, чтобы обмыть вас, и увидел что-то блестящее в воде. Это был маленький золотой самородок. Река, возле которой прошло ваше детство, золотоносная, и мне удалось за прошедшие годы намыть это золото. Немного, но оно поможет вам начать ваш путь в большом мире. Развяжи сверток, Болган.

Раскрыв несколько слоев промасленной кожи, Болган увидел великолепный кинжал в чеканных золоченных ножнах и невзрачный костяной амулет в виде овальной пластинки на потемневшем от времени сыромятном ремешке. Амулет покрывали таинственные знаки и непонятные письмена. Старик тут же взял кинжал и амулет в руки.

— С этим кинжалом я бежал в ту ночь из дома, — сказал он. — Он твой, Бол. А это украшение... Это он, амулет Лейфи. Возьми его, Атея. Он не золотой и не серебряный, но для меня этот амулет дороже всех сокровищ мира. Пусть он напоминает тебе об отце.

— Па...папа! — Девушка упала старику на грудь и залилась слезами. Олдар гладил ее волосы, потом мягко отстранил и сказал:

— Солнце уже высоко. Не стоит надрывать сердце долгим прощанием. Вы можете проститься с домом, в котором прошло ваше детство. Только недолго. А я пока помолюсь за вас...

* * *

Красивых женщин в пиршественном зале было много. По случаю визита императора и его свиты во дворец Грейамсвирт ярл Альдрик распорядился приодеть служанок, и подавальщицы, одетые в шелковые и бархатные платья, вызвали у Ателлы смех. Император же с удовольствием смотрел на дочерей Альдрика — Инге и Аллейвр. Статные, белокурые, белокожие, ясноглазые девушки были красивы особой северной красотой, которую не так часто можно увидеть в Азуранде. И обе очень мило смущались, краснели и опускали глазки, когда замечали на себе внимательный взгляд молодого императора.

Вот, пожалуй, то лучшее, что приключилось с ним в этом нелепом бессмысленном походе, подумал Артон, отпив вина. Несколько часов, проведенных здесь, в Грейамсвирте. И пусть обстановка этого дворца, эта странная смесь варварского убожества и крикливой роскоши, золотые светильники на черном от копоти потолке из неструганных балок и дорогие алманские ковры на дощатых стенах смешат и раздражают одновременно, но дочери ярла — они прекрасны. На них хочется смотреть все время. И не только смотреть...

Сам Альдрик, гордый тем, что принимает в своем доме императора, пил и ел за четверых. Его керлы не отставали от своего господина, и Ателла шепнул императору, что неплохо бы усилить охрану — один Творец знает, чего можно ожидать от пьяных варваров. Артон отказался.

— Слава императору! — провозгласил Альдрик, поднимая огромный окованный золотом турий рог, наполненный медом.

Керлы тут же поддержали тост (в который уже раз они сегодня пьют за императора?). Артон милостиво кивнул и поднял кубок.

— А я выпью за красоту женщин Йора, — сказал он, глядя на дочерей ярла. — Йор может гордиться не только доблестью и отвагой мужчин, но и прелестью женщин.

— Государь слишком добр, — ответила Аллейвр, она была посмелее сестры.

— Пора мне найти моим косулям хороших женихов, — сказал ярл, вытирая мокрый от меда рот. — И, клянусь, я сыграю такую свадьбу, что слух о ней пройдет по всей земле.

— Не сомневаюсь, ярл Альдрик, — сказал Артон. — Я привел с собой в Йор десять тысяч женихов. Увы, не все они благородного происхождения и достойны прислать сватов в твой дом. Но рядом со мной сидит мой кузен, и я знаю, что ваши дочери ему очень понравились. Не так ли, Марий?

— А? — Ателла едва не поперхнулся вином. — Прости, государь, я не расслышал.

— Я говорю, что красота и прелесть дочерей ярла не может никого оставить равнодушным, ты не находишь?

— Да, конечно, — Ателла улыбнулся девушкам, и те вновь опустили глаза.

— Когда этот поход закончится, — продолжал император, — я хочу, чтобы ты, ярл Альдрик и твои дочери отправились ко мне в Азуранд погостить. Обещаю, что вам понравится мое гостеприимство. Кроме того, твои дочери смогут занять при моем дворе достойное их положение.

— Дай Бог, чтобы поход не продлился долго! — Ярл Альдрик приложил огромную, как лопата ладонь к груди. — Мои воины и моя казна в твоем распоряжении, государь. Пользуйся ими, как сочтешь нужным.

— Благодарю, ярл, но я предпочитаю воевать, сидя в твоей трапезной, попивая твой превосходный мед и глядя на твоих прекрасных дочерей, — ответил Артон, улыбнувшись Инге и Аллейвр. — Пусть отец Гариан воюет за нас. Он настроен очень воинственно — так дадим ему возможность сражаться за нас с воскресшими мертвецами!

Ярл Альдрик и его керлы захохотали — им понравилась шутка Артона. Слуги между тем внесли в зал огромный вертел с насаженной на него зажаренной бычьей тушей. Аромат горячего мяса немедленно наполнил трапезную. Виночерпии спешно наполняли кубки и рога.

— Нам надо было взять святошу с собой, — шепнул Ателла императору. — Интересно было бы понаблюдать за ним на этом пиру.

— Он бы не пошел. А если бы и соблаговолил прийти, начал читать проповеди, а я этого не люблю, — ответил Артон.

В пиршественный зал привели старика-барда, и тот, поклонившись императору и ярлу, запел песню о подвигах императора Велария Второго, деда Артона. Прежде Артон не слышал этой песни, да и голос у старика был совсем неплохой — звучный, красивый, с таким голосом не грех и в Азуранде выступать. Когда бард закончил песню, император снял с пальца перстень с бирюзой и бросил ему в награду за песню.

— Надеюсь, и о нас когда-нибудь споют что-то подобное, — сказал он, и зал одобрительно загудел. Артон посмотрел на Аллейвр — она на этот раз не отвела взгляда, более того, в ее ясных серых глазах появился вызов. Император протянул свой кубок виночерпию.

— За славу! — провозгласил он. — И пусть смерть застанет нас с мечом в правой руке и с кубком в левой!

* * *

Эдан Гариан выпил чашку горячей воды, которую принес ему послушник и знаком велел юноше выйти. Когда послушник ушел, Гариан выглянул из палатки, проверяя, нет ли кого поблизости. В лагере утихло всякое движение, мороз загнал всех в шатры, и только патрули время от времени проходили по форуму. Убедившись, что снаружи никого нет, Гариан вернулся к столу в центре шатра.

Отогрев пальцы рук над жаровней, он открыл свой ларец ключом, который носил на шее на гайтане и никогда не снимал. Извлек из ларца Свиток Чтения и прочие богослужебные книги и положил их на походную этажерку рядом со столом. Потом нажал тайную пружину, открывающую второе дно ларца. В потайном отделении лежали завернутая в ветхий пергамент филактерия с эликсиром Маро — та самая, что привез из Грея брат Этардан, — и дымчатый прозрачный кристалл, испещренный тонкими черными прожилками.

Выбрав в жаровне остывший уголек, Гариан неспешно и со знанием дела начал чертить на столешнице древние агаладские символы из Книги мертвых. Вычертив Круг фигур, инквизитор положил в его центр кристалл и окутал стол и себя самого кармической ловушкой. Это была обычная мера предосторожности — теперь могущественная демоническая сущность, с которой он собирался говорить, не смогла бы вытянуть из него жизненную силу. Когда призрачные нити ловушки образовали вокруг Гариана плотный кокон, инквизитор полоснул ножом по своей левой руке, пролил несколько капель крови на дымчатый кристалл, начал шепотом читать заклинания на языке Агалады, не спуская глаз с колдовского кристалла.

Кристалл на глазах менял цвет, становясь из бесцветного сначала оранжевым, потом ярко-алым, и, наконец, стал напоминать ком запекшейся крови. Раздалось тихое хлюпанье: из кристалла вытянулось тонкое алое щупальце и обвило руку инквизитора в месте пореза. Гариан ощутил запах смерти. Когда кристалл совершенно почернел, инквизитор услышал бесцветный, мертвый голос.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу знать, долго ли мне еще ждать, — сказал Гариан.

— Шестой воин еще не занял место в строю.

— Почему? Сын Маларда...

— Сын Маларда неподвластен нам. Мы пробовали призвать его, но у него есть могучий защитник.

— Но ведь пророчества...

— Пророчество связывает нашу силу с числом 'Шесть', ибо шесть великих царств было на земле в тот год, когда впервые пришел Спаситель. Если бы все шесть царей приняли его как своего владыку, пришло бы вечное Царствие Того, кто на небесах. Если бы все шесть отвергли его — Спаситель прожил бы свой путь как простой смертный и умер бы безвестным, и колесо судьбы не повернулось бы. Но мир разделился — три на три, трое против троих. Три царя приняли Спасителя, а три нет. Чтобы одолеть Спасителя и его защитников, мне и двум моим собратьям нужны еще три воина царской крови. Шесть царей, отвергших пришельца, символизирующие единство мира, не принявшего Спасителя. В этом наша слабость, но пророчества не называют имен. Сыновьям Маларда было предназначено встать от меня по правую и левую руку, но один из них ушел от Предопределения. Однако на его месте может быть любой, в чьих жилах течет королевская кровь. Дай мне воина королевской крови.

— Постой, от Предопределения нельзя уйти! Это невозможно!

— Возможно, если телу предопределено одно, а духу — другое. Принцу Эндре было предназначено испить Эликсир Тьмы и стать одним из Всадников. Но в момент, когда жизнь оставила его, ангел-хранитель вошел в умирающее тело. Он сделал это по своей воле и воле Того, чьего имени я не могу назвать, — Голос Темного задрожал от ярости. — И теперь этот жалкий дух сопротивляется Предопределению.

— Как такое могло случиться?

— Есть люди, для которых смерть — лишь начало нового пути. Таких рождается лишь несколько десятков в тысячелетие. И они могут сражаться с нами на равных, потому что только Жизнь победившая способна противостоять Неупокоенным. Принц Эндре — один из таких людей.

— Раньше ты не говорил этого.

— В том не было нужды, смертный. Лучше поговорим о деле. Приходит наше время. Мое и моих собратьев. Нам нужен шестой воин, и мы обретем полную силу. Дай нам воина королевской крови и войско, которое сокрушит тех, кто стоит на нашем пути.

— Воина королевской крови?

— В жилах предводителей войска, пришедшего в Йор, течет кровь императоров.

— Это невозможно. Я не...

— У тебя есть эликсир Маро, — напомнил мертвый голос. — Разве ты не знаешь, что делать с ним, маг?

— Мы заключили сделку! — воскликнул Гариан. — Черный нектар нужен мне. У меня осталась только одна филактерия.

— Со смертью не бывает сделок, — прошелестел голос Темного. — Этой ночью ты сделаешь то, что надо. Не мне тебе учить, маг. Используй нектар. Остальное не твоя забота.

Кристалл на глазах утратил черноту, щупальце утратило плотность и рассеялось черным дымом, и Гариан почувствовал, как его отпускает гнетущий страх смерти. Вздохнув, инквизитор прочел заклинание, убирающее кармическую ловушку, и посмотрел на стол. На ларец, в котором лежала филактерия.

Они догадались, подумал Гариан, кусая губы, пытаясь справиться с душившим его ужасом. Темные поняли его игру. Проклятая нежить, оказывается, не глупее его самого. Безупречный план, разработанный много лет назад, оказался под угрозой. Темный требует использовать эликсир, но как тогда оживить птицу? Без зелья Маро это невозможно. Будь у него еще одна филактерия...

Нет, он не станет ничего менять. Надо успокоиться, подумать, найти верное решение. Всегда есть выбор.

Гариан нащупал на шее ключ и вновь отпер крышку ларца. Ужас прошел, наступило спокойное осознание важности момента. Шумно вздохнув, Гариан осторожно взял филактерию. Жидкость в сосуде будто вбирала в себя свет. Истинная Тьма, заключенная в маленькой стеклянной бутылочке. Филактерия скрывала в себе мощь, которую трудно вообразить. Маро, хоть и был язычником, сумел совершить невозможное — поспорил с Творцом, стал мастером жизни и смерти. Неслыханное, невероятное могущество, о котором можно лишь мечтать... Как получилось, что отравленный эликсиром сумел избежать своей участи? Невероятно, необъяснимо, невозможно. Выходит, мощь эликсира преувеличена? Или он, Эдан Гариан, ошибается, и Бог все-таки существует — и Он против него?

Этих филактерий было двадцать четыре, и никому не известно, сколько еще осталось. Их разыскивали все чернокнижники и маги, начиная с учеников самого Маро. Их разыскивали Серые братья, и за долгие годы охоты за филактериями в руки Братства попали лишь четыре сосуда. Два из них уничтожены по приказу Капитула еще в прежние времена — командорам Братства не хватало дальновидности, они не понимали, как можно использовать это дьявольское зелье к славе ордена. Он, Эдан Гариан, понял это. Десять лет назад, в тот день, когда прочитал полуистлевший пергамент, написанный рукой самого Маро. Пройдет еще четыре года, и Абдарко, молодой и честолюбивый маг из Кревелога, расскажет Гариану о филактерии, уже пять веков хранящейся в крипте Градца — и предложит с ее помощью усилить в Кревелоге влияние Братства. Еще одна филактерия случайно нашлась в захудалой обители в Орлигуре совсем недавно — как раз перед тем, как был найден и переведен текст со стелы в агаладском святилище. И Гариан понял, как заставить великое Зло, сотворенное Маро, послужить Братству. Как избежать предопределенный высшими силами поворот Колеса времен. Как сделать так, чтобы власть Братства не канула в небытие после этого поворота. И очень скоро произойдет то, чего он так желал последние годы. Вопреки воле Темных, вопреки всему...

Инквизитор протянул руку и коснулся бутылочки пальцами. Хрусталь был необыкновенно холодным — эликсир внутри филактерии излучал холод и мрак смерти. Гариан решился. Вытащив флакон из углубления в ларце, он осторожно завернул его в охранительный пергамент и положил в свою нагрудную торбу, вместе с оберегами и молитвами. И странно — сразу почувствовал себя спокойнее и увереннее. Холод филактерии даже через толстую замшу торбы обжигал кожу на груди, к нему нельзя было привыкнуть, но Гариана это не смутило. Так надежнее, так будет лучше. В этом хрупком флаконе не только ключ к вечному могуществу ордена и исполнению всех его желаний. В нем ключ к жизни, когда весь мир должен стать добычей смерти.

Вечная жизнь или вечная смерть? Гариан не знал ответа. Ни один из текстов, оставшихся со времен Агалады, не давал ответа на этот вопрос. До сих пор магия была способна лишь наделить умершую плоть подобием жизни — оживленные при помощи магии могли ходить, разговаривать, даже принимать пищу, но не испытывали ни единого из тех чувств, что доступны живым. В этом Возвращенные напоминали безумцев, чей разум погиб, съеденный их душевной болезнью. Оживленные магией напоминали кукол, бездушных и страшных. Им казалось, что они живы, что вырвались из лап смерти, но само их присутствие всегда заставляло живых содрогаться от ужаса и омерзения. Магическое оживление несовершенно, но может быть, Маро сумел преодолеть это несовершенство?

К одной и той же цели можно прийти разными путями. Можно пойти на союз со злом, чтобы послужить добру. Спасти этот мир, раз и навсегда покончить с появлением Всадников, пусть даже ценой крови Спасителя — разве это не достойная цель? Когда-то Маро вмешался в ход событий и спас мир от нашествия нежити — чем он, Эдан Гариан, хуже? Маро пролил кровь тысяч, он же позволит пролиться крови только одного человека, пусть и отмеченного Творцом.

Гариан вспомнил, как еще юношей ему довелось прочитать древний свиток, хранившийся в монастырской библиотеке. На свитке была записана история пророка, посланного Творцом, чтобы спасти мир от скверны. Пророк добровольно пошел на смерть, дабы его пролитая кровь очистила людей от грехов — и мир был спасен. Если Творец допускает смерть одного человека, чтобы спаслись тысячи, более того — предопределяет ему такую страшную участь, то почему Братство не может сделать то же самое? Спаситель умрет, но мир будет жить.

Пришло время действовать. Темный хочет, чтобы Гариан выполнил его волю, убил императора, все его войско и умер сам, отравленный эликсиром — что ж, значит, нужно обмануть презренную нежить. Заставить императора действовать немедленно. А для этого у Серого братства есть все возможности. Немного магии и страх смерти собьют с императора весь гонор. Император захочет мстить. И никакие Всадники не смогут помешать будущему владыке этой земли войти в святилище и окропить птицу Джейр эликсиром Маро...

Инквизитор вновь ощутил, как шевелятся на его голове волосы. Потом посмотрел на узкий и острый нож, которым очинял гусиные перья для письма. Тот самый, которым он порезал себе руку для создания Кровавой пуповины.

— Артон Веларий? — пробормотал инквизитор, глядя на нож. — Или Марий Ателла? В сущности, какая разница...

* * *

Антоний Госсен был ошеломлен. Не столько словами командора, сколько тем выражением лица, с которым Гариан сказал их.

— Отец мой, я..., — тут накатившая слабость подломила колени Госсена, и заклинатель упал к ногам Гариана. — Умоляю, не губите меня!

— Что? — Гариан вопросительно поднял бровь. — Ты испугался, брат мой? Ты отказываешься выполнить мой приказ из страха за свою жизнь?

— Отец мой, я всегда служил братству верой и правдой. Но я не могу!

— Чего же проще, брат Госсен? Убей Ателлу, который насмехается над нами и стоит у нас на пути. Пусть он умрет.

— Отец мой, — губы Госсена затряслись, слезы градом покатились по круглым щекам, — не губите!

— Ты отказываешься выполнить волю Братства? Что это значит, Госсен?

— Эта кровь... она пугает меня, отец мой. Убить... нет, нет, умоляю вас, отец мой! — Тут Госсен разрыдался. — Не могу так, нет!

— Брат мой, — инквизитор опустился рядом с Госсеном на колени, обнял его, — на тебе нет греха! Твой грех на мне, ибо я посылаю тебя свершить суд. Его кровь падет не на тебя, а на меня. Никто не осудит тебя, и в анналах Братства ты будешь почитаем вовеки. Возьми этот нож и ступай!

Госсен закивал, глотая слезы, протянул руку. Пальцы у него тряслись, по тучному телу волнами пробегали нервные судороги. Но Гариан не вложил в его протянутую руку нож.

— Впрочем, ты прав, брат мой, — сказал он, с презрением глядя на Госсена. — Ты не готов пожертвовать собой ради Братства. Слышал ли ты эти слова: 'Есть ли смысл жить, если тебе не за что умереть?' Их сказал один мудрый человек, умерший много веков назад. Я вижу, что ты не способен выполнить волю Божью и войти в историю. Ты слаб и ничтожен, брат мой.

— Да, да! — всхлипывал Госсен, качая головой. — Я слаб! Я ничтожен! Отец мой, я... я боюсь смерти!

— Я мог бы легко избавить тебя от страха смерти, брат, — Гариан подошел к походному сундуку, отпер его и достал бутылку с монастырским вином и две простые оловянные чашки. — Но сначала я покажу тебе пример истинной веры.

Гариан вытащил пробку из бутылки, налил немного вина в одну чашу, всыпал в нее порошку из мешочка, и позвонил в колокольчик. В шатер тут же вошел прислуживающий командору послушник, юноша лет семнадцати. Смиренно поклонился иерархам и замер, ожидая приказа.

— Сарин, ты готов потрудиться во славу Братства? — спросил командор.

— Да, отец мой, — ответил послушник.

— Хорошо, — Гариан взял чистый листок бумаги, свернул его в трубочку и подал юноше. — После полуночи отнесешь это послание его светлости Ателле во дворец Грейамсвирт.

— Слушаюсь, отец мой.

— Это не все, Сарин. Когда он возьмет послание, ты ударишь его ножом. Ударишь так, чтобы он умер. Ты понял меня?

— Да, отец мой.

— Прекрасно. Вот, выпей, — верховный инквизитор протянул юноше чашу с вином. — Пей.

Послушник выпил. Госсен ощутил липкий темный ужас. Этот юноша уже был мертв.

— Во славу Божью! — сказал Гариан и знаком отпустил послушника. — Видишь, Антоний, этот послушник лучше тебя и меня. Он не рассуждает, и в нем нет страха. Такие как он спасают королевства и создают легенды. Встань же и прекрати дрожать!

— Отец мой, но все знают, что Сарин ваш слуга! Император все поймет, он...

— Император! — Гариан презрительно усмехнулся. — Император не подозревает, что произойдет в ближайшие дни. То, что совершит Сарин, не бросит тень на братство, напротив, послужит нашей славе.

— Ваша мудрость безгранична, отец мой, — Госсен понял, что другой пошел за него на верную смерть, и на смену паническому ужасу пришли великое облегчение и радость.

— Помнишь, мы говорили с тобой о словах пророка Аверия, о башне, которую строит каждый из нас? Мне осталось положить в мою башню лишь несколько камней, и очень скоро она засияет над миром. А твоя башня рухнула сегодня на моих глазах, Госсен, и едва не погребла тебя под своими обломками. — Гариан наполнил вином чистую чашу и ту, из которой только что пил послушник. — Но я прошу у тебя прощения за то, что искушал тебя. Давай выпьем вина в знак нашей любви, а потом ты созовешь братьев в мой шатер для молитвы.

Госсен с готовностью схватил чашу, жадно выпил вино. Гариан лишь пригубил вино. Поставив чашу на стол, верховный инквизитор обнял Госсена и поцеловал в обе щеки.

— Ступай, созови братьев, — шепнул он. — Я буду ждать вас...

Когда заклинатель ушел, Гариан вылил остатки вина из бутылки на снег в углу шатра, спрятал чаши и бутылку обратно в сундук, а после вытащил из поясной сумки несколько темных болюсов и проглотил их.

Эти болюсы были противоядием от растворенной в вине некромантской пудры Серого Братства.

* * *

На закате было ветрено и морозно, а к ночи началась настоящая пурга. Сильный ветер трепал полотно армейских шатров в имперском лагере у стен Йорхолма, вбрасывал внутрь клубы снега, раздувал угли в жаровнях, и солдаты бранились, разбуженные его ледяными прикосновениями. В завывания ветра вплеталось громкое заунывное пение псалмов на неведомом языке — бывшие в войске Серые Братья собрались в шатре командора и молились.

У главных ворот лагеря закончилась смена постов. Двенадцать закоченевших на ветру солдат едва дождались смены. Разводящий этой смены сержант Бариус Туро слышал, как они между собой переговариваются:

— Ну и погодка!

— Настоящий ад, клянусь Творцом! И это второй месяц весны.

— В Вестриале уже, наверное, стало теплее, а тут... И еще святые отцы что-то распелись не к добру...

— Тихо! — Бариус поднял руку. — Разговоры в строю. Сейчас отогреетесь в шатрах.

Они отошли от ворот не более, чем на двадцать шагов, когда изматывающий ветер внезапно стих. Бариус был удивлен — только что бушевала пурга, ветер сбивал с ног, и ничего невозможно было разглядеть в пяти саженях от себя, а тут вдруг режущая слух тишина, чистое усыпанное звездами небо над головой и полное безветрие. Он оглянулся и увидел, что ворота лагеря, от которых они отошли несколько мгновений назад, распахнуты настежь.

— Что это? — Бариус достал из ножен меч, но каждое движение давалось ему, как во сне. Между тем в створе ворот показалось что-то бесформенное, темное, жуткое.

Сотник хотел крикнуть 'Тревога!', но его горло будто сдавило петлей. Новый порыв ветра, куда более свирепого, чем минуту назад, хлестнул его по лицу. Лагерь накрыла волна плотного летящего снега.

Один из солдат, которых Бариус сменил и вел отдыхать, остановился за спиной командира, медленно, будто в раздумье, вытянул из ножен меч и молча ударил сотника в шею. Клинок вошел на пядь в тело, рассекая сосуды, и Бариус, захлебываясь кровью, рухнул в снег.

Убийца тут же упал рядом с ним, сраженный ударами своих же товарищей, однако караульные, бросив посты, кинулись на них, и начался бой. Солдаты легиона 'Вестриаль' дрались друг с другом.

В шатрах началась суматоха. Воины хватали оружие, щиты, надевали доспехи, выбегали в ночь, ища глазами напавшего на лагерь противника — и в клубах колдовской метели начинали драться со своими же однополчанами, ослепленные ужасным наваждением. Вьюга становилась все свирепее, и под ее пронзительный вой на снег падали все новые и новые жертвы этой необъяснимой резни. Умирали от ран, от кровотечения — и тут же поднимались с забрызганного кровью снега и нападали на своих товарищей, тех, кто еще был жив. Перевернутые жаровни рассыпали горячие угли, от которых вспыхивал пропитанный варом холст шатров, и ветер перебрасывал пламя дальше, превращая лагерь имперской армии в бушующее пожарище.

Аврий Лулла выбежал на шум из своей палатки: вокруг него тут же начали собираться воины легиона 'Вестриаль', оказавшиеся поблизости. Выстроив их клином, Лулла приказал двигаться к воротам, туда, откуда доносились вопли и где метались огни факелов.

Наместник Аврий Лулла был отважным человеком. Но то, что он увидел в свете пылающих шатров, оледенило его сердце. А еще Лулла заметил среди мечущихся, изуродованных, окровавленных фигур несколько монахов из Серого Братства, которые вместо того, чтобы биться с нежитью, нападали на его солдат вместе с ожившими мертвецами.

— Назад, к обозам! — скомандовал Лулла.

Пехотинцы, сомкнув щиты, окружили своего командира, и клин начал отступать.

* * *

Ателла вздрогнул. Что-то вошло в его забытье, наполнило утомленное любовью и похмельной слабостью тело неприятным ознобом. Ему будто снился дурной сон — но пробуждение наступило, а ощущение кошмара осталось. Кузен императора посмотрел на лежавшую рядом с ним Аллейвр — она крепко спала и чему-то улыбалась во сне. Ателла наклонился к ее лицу, убрал тяжелые пшеничные локоны со лба и коснулся губами ее губ. Ежась от предутреннего холода, Ателла встал с постели, набросил на плечи теплый плащ и подошел к заиндевевшему окну.

Морозные узоры не позволяли разглядеть, что происходит за окном, но Ателла ощущал все большую тревогу. Творится что-то непонятное и нехорошее. Надо позвать начальника охраны.

За спиной императорского кузена раздался скрип открывающейся двери. Командующий гвардией обернулся. Темная фигура вошла в спальню. Ателла узнал Сарина, слугу инквизитора Гариана.

— Чего тебе надо? — сухо спросил вельможа.

— Вам письмо от отца Гариана, господин, — послушник протянул Ателле свиток. Командир гвардии протянул было руку за свитком, и в это мгновение Сарин ударил его ножом под ребра.

— Королевская кровь, — сказал юноша, и это был не его голос. — Я чувствую ее. Ты станешь шестым воином Последней Хоругви.

Ателла еще успел услышать, как страшно закричала Аллейвр, увидеть, как ворвавшиеся в спальню керлы Альрика набросились на его убийцу, кромсая его мечами. В ушах его зазвучали страшные вопли — мужские, женские, детские. А миг спустя он ощутил Прикосновение, и мир погрузился в бесконечную тишину.

Дворец Грейамсвирт исчез. Все исчезло. Он стоял на равнине, покрытой лиловым снегом, под черным небом, рассеченным надвое пылающей кроваво-алой кометой. И пять всадников окружали его. От них шел холод смерти, и Ателла всем телом ощутил этот жуткий холод.

Мгновение спустя он очнулся и застонал от боли.

— Жив! — Капитан охраны ярла легко, будто маленького ребенка, поднял Ателлу, понес к двери. — Скорее, зовите лекаря!

* * *

Конный отряд влетел в ворота разоренного лагеря, промчался к форуму мимо тлеющих остатков шатров и поваленных оград, мимо разбросанных на запятнанном кровью снегу застывших трупов и частей человеческих тел. На форуме всадники осадили коней: несколько воинов, узнав в предводителе отряда императора Артона, тут же бросились к нему, чтобы помочь спешиться, но император сам соскочил с седла и, растолкав воинов, бросился в шатер командующего.

Наместник Лулла лежал на кушетке — он был бледен, редкие седые волосы на лбу слиплись от пота. Два лекаря пытались извлечь стрелу, навылет пробившую руку наместника чуть ниже локтя.

— Государь, — сказал Лулла.

— Можешь ничего не говорить, — Артон шагнул ближе. — Я все видел своими глазами. Рана опасная?

— Кость цела, ваше величество, — ответил один из лекарей, — но возможно заражение. Надо отрезать руку.

— Никогда! — прохрипел Лулла. — Делайте что-нибудь со стрелой, прокляни вас Создатель, но руку оставьте в покое!

— Где Гариан? — крикнул император.

— Государь, я предупреждал, что противостоящее нам зло слишком сильно, — верховный инквизитор вышел в круг света от ламп. — Наши враги вызвали из неназываемого мира Морозные тени, чтобы уничтожить нас.

— Моего кузена, Гариан, ранили не тени, — медленно, со злобой в голосе ответил Артон. — Его пытался убить твой слуга. Это видели охранявшие покои гвардейцы и керлы правителя Йора, и я своими глазами видел его труп с ножом в руке. Твой слуга вошел и ударил Ателлу ножом. Ты можешь это объяснить?

— Могу. Я послал Сарина передать вашему кузену, что в Йорхолме оставаться опасно. Демонские духи вселились этой ночью во многих людей. Наверняка, и мой слуга оказался одержимым. Демоны, насланные язычниками, завладели им, как и телами сотен других несчастных. Нынче ночью я потерял половину собратьев. Великий заклинатель Госсен тоже мертв. Я сам чудом остался в живых, но это не радует меня. Моя вина велика — я должен был предвидеть это.

— Хватит! — крикнул в ярости Артон. — Мне не нужны твои покаяния, Гариан. Мне нужны объяснения.

— Помните, государь, я говорил вам, что как только весть о приходе императорской армии разнесется по всему Йору, язычники силой черного колдовства попытаются остановить нас. То, что случилось этой ночью, ясно говорит — они уже проникли в святилище птицы и пробудили великое зло.

— О какой птице речь, Гариан?

— О птице нового дня, рунной птице Джейр, некогда созданной Творцом. В конце времен птица должна ожить и спеть свою песню, и мир будет спасен, — Гариан вытер ладонью выступивший на лбу пот. — Захватив святилище, язычники приближают конец света, о котором написано в их богомерзких пророчествах. Лишь Спаситель может их остановить. Вы, ваше величество.

— Как я ненавижу эти разговоры о пророчествах! — Артон в ярости хлопнул ладонью по столу. — Сегодня ночью мы потеряли десятки воинов. Мой кузен тяжело ранен и может умереть. Мои солдаты дрались друг с другом, Гариан! Что я должен делать, говори!

— Идти к Ледяному Клыку и занять святилище, — ответил инквизитор. — Отомстить за сегодняшнее унижение и покончить с бесовщиной, терзающей ваши земли.

Артон посмотрел на Луллу. Наместник заснул — подействовал сонный порошок, который добавили ему в питье. Усыпив Луллу, лекари готовили операцию: один уже отмыл куском смоченной в уксусе корпии раненную руку от сгустков крови и теперь перетягивал ее жгутом, второй раскладывал на чистой холстине серебряные и бронзовые инструменты. Император представил себе, как это все будет выглядеть, и почувствовал тошноту.

— Ты сказал, что это будет твоя война, Гариан, — процедил он сквозь зубы, не глядя на инквизитора. — Почему же ты допустил такое?

— Я торопил ваше величество, но вы не слушали меня, и враг опередил нас, — дерзко ответил глава Серых братьев. — Мы должны ответить ударом на удар. Немедленно.

— Значит, это я виноват в том, что случилось? — Артон почувствовал, как им овладевает новая волна гнева. — Не много ли ты на себя берешь, монах?

— Я действую по воле Божьей! — выпалил Гариан. — Нет воли выше Его воли!

— И ты решил, что можешь говорить от Его имени и приказывать мне? — Император сжал кулаки, сделал шаг к Гариану, и тот попятился, увидев, как исказилось лицо Артона. — Я знаю, что ты лжешь. Я не верю тебе, Гариан.

— Не верить мне, значит, не верить Господу! — выкрикнул инквизитор.

— Ложь, — Артон сделал еще шаг и ударил Гариана.

Удар разбил инквизитору нос, и кровь хлынула на серую сутану. Гариан всхлипнул, отшатнулся, уворачиваясь от нового удара, и Артон промахнулся — попал не в лицо, в грудь инквизитора, прямо по торбе, в которой лежала филактерия с эликсиром Маро. Хрупкий хрусталь разбился, Черный нектар немедленно превратился в плотный тяжелый пар, мгновенно наполнивший шатер Луллы, вырвался черными туманными змеями наружу, окутывая собравшихся на форуме воинов, останавливая сердца и прерывая вопли ужаса, накрывая смертоносной пеленой весь имперский лагерь.

* * *

Огромный бурый медведь, встав на краю обрыва, смотрел вниз, на окружающие Ледяной Клык заснеженные горы, на темнеющие внизу, в горных долинах леса, на узкую дорогу, что вилась по склонам пика. Смотрел и слушал ночь, звенящую морозом, время от времени глухо ворча, будто разговаривая с окружающим его ледяным безмолвием.

А потом подул ветер. Несильный, несущий иней, осевший на шкуре медведя. И медведь зарычал. В глазах его вспыхнули зеленые огоньки, и зверь, повернувшись к обрыву спиной, побежал к самой вершине Ледяного Клыка — туда, где из вечных снегов и толщи тысячелетнего ледника торчали полуразрушенные стены неведомо кем и когда построенной крепости, едва различимые в плотном светящемся тумане.

Войдя в туман, медведь обернулся крепким стариком с заплетенными в две косы белоснежными волосами и янтарными глазами. Старик вошел в ворота крепости, пересек двор, превращенный в воинский лагерь. Здесь, в древнем храме птицы, теперь горели костры и стояли шатры из звериных шкур. Тут собрались в эти дни со всей империи все немногие оставшиеся в живых охотники и боевые маги Митары. Молодые и старые, совсем еще неопытные и прошедшие десятки сражений с нежитью. Они приветствовали старика, и он отвечал им. Глядел им в глаза и понимал, как мало у святилища защитников — всего несколько десятков воителей против многотысячной императорской армии, против необоримой мощи Черных всадников. Миновав двор, он спустился в древний ход, ведущий в расположенный под руинами храм. Он уверенно шел по лишенным света переходам, мимо циклопических столбов белого известняка и черного кварца, изъеденных подземными водами и временем, мимо древних стел и рельефов, покрытых полуистертыми письменами — его глаза прекрасно видели в темноте. За последним коридором открылся гигантский вырубленный в камне зал, полный пурпурного сияния. Одну из стен зала занимала испещренная бейанскими письменами стена, к которой вели широкие ступени, окаймленные каменными дугообразными перилами, похожими на раскрытые в объятия руки. Внизу, у начала лестницы, стояли две охотничьих юрты, а между ними на бронзовой подставке сиял звездой Духов Камень. Это его свечение наполняло зал. Стоящие вокруг него люди — две женщины и двое мужчин, — повернулись к старику.

— Их стало шестеро, — сказал старик, подойдя ближе.

— Но как же так, Бьеран? — с недоумением спросила зеленоглазая женщина. — Сестра Сигран сказала нам, что бастард герцога Маларда в Оплоте, и ему ничто не угрожает.

— Они нашли другого воина королевской крови, — ответил старик. — И они получили войско, которое поведут сюда, чтобы уничтожить святилище. Сбылись слова пророчества: 'Возрыдайте, Вестрия и Вендаланд, ибо не будет вам мира!' Этой ночью погиб император или кто-то, в ком течет императорская кровь. Погиб и стал одним из отродий. Последним, шестым Всадником. И вся пришедшая в Йор армия превратилась в Восставших.

— Ты уверен в этом, Бьеран? — спросил один из мужчин.

— Да, Зерре. И эта уверенность не радует меня.

— Надо предупредить Сигран и Батея, — сказала женщина со светлыми как лен волосами.

— А Спаситель? — спросила зеленоглазая. — Кто он? Мы по-прежнему ничего не знаем о Нем!

— Его путь предрешен, потому что ведет к ней, — Бьеран показал на глыбу темного камня у стены, и на маленькую, тускло мерцающую в свете Духова Камня фигурку расправившей крылья птицы, оседлавшую эту глыбу. — А это значит, что очень скоро и Спаситель, и Всадники со своей армией мертвецов будут здесь. У них нет иного пути.

* * *

Прошел день, наступила ночь, и этой ночью в имперских землях мало кто спал.

Несмотря на лютый мороз тысячи людей стояли на улице и смотрели в ясное черное небо, где прямо на глазах прочертившая небосвод белесая комета медленно окрашивалась в алый цвет. Багровое сияние пало на землю и светилось в тысячах глаз, наполненных ужасом.

На площади у Градца городской юродивый Йошка под ледяным ветром рылся в кучах углей, оставшихся от карающих костров Серых Братьев, находил в них недогоревшие кусочки костей, радостно приплясывал, держа их в перепачканных сажей, онемевших от холода пальцах, и приговаривал, будто от имени этих останков:

— Скоро-скоро, очень скоро нарастет на наши кости новое красное мясцо, а вы все умрете! Мы будем живы, вы будете мертвы. Скоро-скоро, очень скоро все закончится и начнется. Скоро-скоро, очень скоро!

Над площадью выл ледяной ветер, и потускневшие от багрового сияния звезды смотрели с неба, как дурачок поет свою темную песню и пляшет на кучах смердящей горелым жиром золы. И некому было остановить его безумный танец.

Глава 2

Оплот был совсем не похож на дом, в котором живут чародеи. Такое добротное, крепко срубленное, простое и вместе с тем ухоженное жилище могло бы скорее принадлежать нескольким поколениям трудолюбивых фермеров, десятилетиями строивших свое благополучие тяжелым трудом. Эндре хорошо помнил кабинет Рина Модовски в Градце — там повсюду были книги, свитки, странные непонятные инструменты, предметы и артефакты, свидетельствующие о занятиях магией. Таким же был кабинет придворного астролога фон Эшеров. В Оплоте ничего такого он не увидел — только маленькая алхимическая лаборатория со столом и полками, уставленными сосудами и туесками, и этот странный светящийся камень в подставке, возле которого он сейчас стоял.

Минуту назад Батей и Сигран привели его к этому камню и оставили наедине с призраком, который пожелал говорить с ним. И Эндре понял, что пришло время правды, которую он так долго пытался узнать.

— Батей, Сигран, оставьте нас, — сказал призрак.

Женщина с разноцветными глазами и ее муж вышли, оставив Эндре и его призрачного собеседника наедине. Эндре показалось, что молчание затягивается, но тут призрак заговорил.

— Я Зерре, один из Наставников, — сказал он. — Я просил Батея и Сигран устроить нам этот разговор, и рад, что ты согласился выслушать меня, Эндре Детцен.

— Тебе сказали мое имя?

— Да. Ты ведь незаконнорожденный сын герцога Маларда, не так ли? И в тебе живет дух, который ты называешь Мглой, и который защищает тебя от Темных.

— Все верно. Это что-то меняет?

— Наверняка ты хочешь знать, что с тобой случилось и куда ведет твой путь.

— Именно так, наставник. Ради этого я и приехал в Златоград.

— Ты ведь хотел отомстить?

— Может и так, — Эндре пожал плечами. — Сначала я просто желал узнать правду. Меня волновало, что со мной, почему Мгла стал частью меня. И если бы я нашел тех, кто виновен в случившемся, я бы отомстил. Я убил Модовски, и с прочими не стал бы церемониться, клянусь.

— Твои чувства понятны, юноша. Но твоя месть ничего бы не изменила.

— Почему?

— Твоя судьба необычна, Эндре. Ты должен был умереть и не умер. И Митара впустила тебя в Оплот. Тебе предстоит сыграть важную роль в битве, которая вот-вот начнется.

— Все говорят со мной загадками и намеками. Я воин и хочу ясных ответов на мои вопросы. Ты можешь их дать?

— Смотря что ты спросишь.

— Кто отравил меня, и как получилось, что я не умер?

— Думаю, ты сам знаешь ответ на свой вопрос. Ведь ты уже собрал по крупицам части разбитого горшка, осталось лишь склеить их. Когда-то герцогу Маларду было предсказано, что его сын прольет кровь братьев. Единственным сыном герцога, причем незаконнорожденным, был ты. Малард испугался пророчества, грядущих потрясений, связанных с престолом Кревелога, и отправил тебя с матерью из Златограда в отдаленное имение, но Серые братья нашли тебя. С тобой были связаны их планы, уже тогда они готовились к пришествию Всадников, собираясь использовать Вечное противостояние в своих интересах. Они убедили Маларда вернуть тебя ко двору, а потом, использовав Черный нектар, превратили тебя в Темного. Твои двоюродные братья Иган и Рорек были в сговоре с магами, потому что считали тебя опасным. Думали, что слова пророчества относятся к ним, видели в тебе своего будущего убийцу. Все решили, что ты умер не от яда, а от моровой язвы, поразившей тогда всю империю, но случилось чудо — высшие силы сочли, что твой жизненный путь не окончен, и что тебе предстоит выполнить свое Предопределение. Твой ангел-хранитель спас тебя от превращения в Темного, став с тобой одним целым.

— Ты говоришь, что Серые братья всему виной. Но почему же они пытались убить меня окончательно?

— Не убить — лишить тебя твоего защитника, поймав его кармической ловушкой и разделив вас. Лишившись Мглы, ты стал бы нежитью, трупом, который Черный эликсир наделил иллюзией жизни, и занял бы свое место рядом с пришедшими в мир Темными. Этого не случилось и уже не случится.

— Почему ты так думаешь?

— Они нашли шестого Всадника и готовы начать охоту за Спасителем.

— И что теперь?

— Митара привела тебя в Оплот, а твой ангел-хранитель защитил от Темных. Тебе предопределено защитить Спасителя от всадников вместе с остальными воителями Митары. Ты дважды рожденный, человек, которому была дана возможность прожить еще одну жизнь. Ты убьешь своих братьев, ставших Темными, и круг замкнется. Ты освободишься от власти Предопределения и станешь свободным.

— Братьев?

— Племянники Маларда, Рорек и Иган, стали Всадниками.

— Ты не можешь утверждать этого наверняка!

— Я видел их в своих видениях. Проклятие пало на род Маларда в тот день, когда его наследники вступили в сговор с Серыми братьями. Твои братья прокляты, стали заклятыми душами. Ты единственный можешь очистить их от скверны.

— Убив их, не так ли?

— Они уже мертвы. Разрушив их мертвые тела, ты освободишь их души из плена Тьмы и подаришь им покой.

— Отблагодарю их за то, что они со мной сделали? Впрочем, ты прав. Сейчас не время для мести.

— Хорошо, что ты так рассуждаешь. Я ответил на вопросы, которые мучали тебя?

— Что мне тебе ответить, наставник Зерре? — Эндре помолчал. — Все двадцать семь лет своей жизни я верил в Творца и никогда не верил в Митару и прочих языческих богов и богинь. И я слишком хорошо помню, как умер в первый раз. Клянусь спасением души, я бы не хотел пережить эти мгновения снова. Но, как я понимаю, я остался в живых только потому, что пророчества должны сбыться. И когда Всадники будут убиты — если их можно убить, — я покину этот мир вместе с ними, так?

— Твой путь — это путь клинка, не знающего жалости. Ты должен защитить Спасителя и спасти этот мир.

— Уходишь от ответа, Зерре? Предлагаешь мне спасти мир? А кто спасет меня, когда все будет кончено?

— Никому не дано знать своего будущего.

— Стало быть, ты оставляешь мне надежду?

— Не я. Бог, в которого ты веришь, мой друг.

— Это жестоко. Если я обречен, скажи мне правду. Я воин, и смогу понять.

— Когда имеешь дело с волей высших сил, ничего нельзя утверждать наверняка, юноша. Наберись терпения и прими свою судьбу.

— Жизнь, — сказал Эндре, глядя в светящееся лицо призрака, — она, оказывается, так коротка. Я мог бы остаться в Глаббенберге и прожить ее до конца. Считать себя Хендриком, сыном Реберна фон Эшера — и просто жить, наслаждаясь каждым днем и каждым мигом. Пить вино, спать с красивыми женщинами, танцевать на праздниках, охотиться и приумножать славу моего рода на полях битвы. Я мог так поступить, потому что не помнил свою прошлую жизнь, ту жизнь, в которой меня звали Эндре. Все, что со мной случилось, было забыто, но кому-то было нужно, чтобы я все вспомнил. Чтобы Мгла открылся мне и заставил искать начало сказки. Я его нашел. И что же, конец этой сказки уже рядом?

— Поверь мне, ты не мог остаться в Глаббенберге. Ты думаешь, что начал искать ответы сам, по своей воле — нет, это была воля судьбы. Ты просто выполняешь то, что предназначено тебе свыше. Однако у каждого человека есть право выбирать. Мы сделали свой выбор, Эндре Детцен, теперь очередь за тобой.

— Как в старинных балладах, — усмехнулся бастард. — Герой сознает, что грядущий бой станет для него последним, но отважно облачается в доспехи, берет свой меч и идет на верную смерть. А если я не хочу умирать еще раз, Зерре?

— Поскольку Всадники нашли шестого собрата, который заменил тебя, ты более неопасен, и Батей с Варнаком отпустят тебя из Оплота. Можешь идти к Серым братьям и просить их избавить тебя от живущего в твоем теле ангела. И ты обретешь судьбу, которую когда-то уготовили для тебя твои отравители. Ты станешь нежитью и никогда не узнаешь, что такое настоящая жизнь и настоящая смерть. Проклятым существом, которому вечно не будет покоя.

— Это все, что ты мне можешь сказать?

— Да. Мне нечего добавить.

— Я благодарю тебя за откровенность, наставник Зерре.

— Тогда — да благословит тебя Митара! И прощай!

Призрак заколыхался, растаял в воздухе, и свечение Духова Камня померкло. Эндре еще некоторое время стоял неподвижно, ожидая, когда пройдет охватившее его страшное непреодолимое чувство обреченности, противная слабость в ногах и жар в груди. А потом повернулся и вышел из горницы на галерею.

Батей, Сигран, Варнак, Кайлани и молодые эрайцы сидели за длинным столом, освещенные свечами в расставленных на столе подсвечниках, и смотрели на него. Эндре подумал, что они наверняка слышали его разговор с Зерре. Может быть, не весь, но кое-что, какие-то обрывки — обязательно, они с Зерре говорили достаточно громко. Оно и к лучшему, что слышали. Эндре обвел их всех взглядом и остановился на сидевших рядышком Варнаке и Кайлани. Охотник выдержал его взгляд, а вот Кайлани почему-то опустила глаза.

Сигран, будто спохватившись, встала со своего места, шагнула ему навстречу. И улыбнулась.

— Вижу, что ты совсем поправился, — сказала она, но Эндре понял, что Сигран хотела сказать совсем другое. — Ты узнал, что хотел?

— Да, и кое-что сверху, — ответил Эндре. — Наверное, стоит с вами поделиться. Но сначала я бы выпил меду.

— Осторожно, — предупредил Мгла, — думай над каждым словом!

Батей поднялся, подошел к бочонку на козлах в углу трапезной и нацедил в большую кружку мед. В доме запахло травами и летом. Эндре принял кружку, благодарно кивнул и выпил мед в два глотка. Краем глаза заметил, что лицо Варнака осталось таким же мрачным и напряженным.

— Хороший мед, — сказал бастард, вытерев рот рукавом и поставив пустую кружку на стол. — А поскольку лучше прожить один день, попивая славный мед, чем веками жрать прах и пепел, я остаюсь с вами. И помоги мне Творец сделать все, чтобы мой клинок разил врагов не хуже ваших!

* * *

Сборы были долгими и тщательными — никогда еще в Оплоте так не готовились к походу.

Батей и Варнак занимались лошадьми, Браск помогал им. Весь день и большую часть ночи они провели в кузнице, где Батей, закопченный и пропахший гарью, как адский демон, без устали колотил по наковальне молотом, делая лишь короткие промежутки для отдыха. Все двенадцать коней, стоявших в конюшне Оплота, были перекованы на новые зимние подковы с шипами, сбруи для них подогнаны наилучшим образом, вальтрапы и попоны заменены на новые, переметные сумы наполнены ячменем и овсом на несколько дней.

Сигран всю ночь варила зелья. Вытирала слезы, ставя на полку для готовых снадобий новый пузырек с лечебным или защитным эликсиром: выплакавшись, продолжала работать. Сердце у нее болело, как никогда в жизни.

Эндре и Кайлани занимались оружием и доспехами. Вычистили, наточили до бритвенной остроты и смазали жиром мечи, кинжалы и метательные ножи, осмотрели кольчуги, перстатые кольчужные перчатки, кожаные поддоспешники и стальные койфы. Кайлани разобрала и смазала свой арбалет и больше часа потратила, выбирая из арсенала Оплота новые болты. Все оружие и доспехи теперь были аккуратно разложены на столе в трапезной, и Эндре готов был поклясться, что еще никогда не видел такого грозного на вид и ухоженного арсенала. У Сигран в лаборатории нашлись среди прочих ингредиентов селитра, громовая соль, сера и колдовской камень — используя их, Эндре за час с небольшим смастерил полдюжины бомб. Неизвестно, будет ли от них толк в грядущей схватке с нежитью, но лишнее оружие никогда не помешает.

— Кто научил тебя этому? — спросила принца Сигран, которую удивило алхимическое искусство бастарда.

— Маг моего отца, — ответил Эндре. — Приемного отца.

— Он хорошо разбирался в горючих зельях, — заметила Наставница.

— И не только в них. — Эндре улыбнулся. — А мне нравилось смотреть, как в больших колбах жидкости на глазах меняют цвет. Вот и научился кое-чему.

Эрин возилась на кухне. Ее стараниями четыре больших мешка были набиты сухарями, сушеными овощами, копченой рыбой и жареным мясом в жире, уложенным в берестяные туески. Этой еды должно было хватить на десять дней. Заглянувший в кухню Батей похвалил юную сидку и добавил в каждый мешок по большой фляге с крепким самогоном, необходимым в такой холод.

Под утро сборы были закончены. Отмывшись от пота и грязи и переодевшись в дорожную одежду, все собрались в трапезной на завтрак, и Батей изложил свой план.

— Бьеран говорил, что направил нам в помощь еще одного воина, но он до сих пор не прибыл в Оплот, — сказал наставник. — Не хочу думать, что он мог погибнуть в пути, но ждать мы его не будем. Всадников стало шесть, и медлить больше нельзя. Поэтому выступим немедленно. Отсюда до Ледяного Клыка четыре дня пути по тракту, однако этот путь опасен: наверняка этим трактом к святилищу двинутся войска императора Артона. Мы поедем через Перевал Семи Ветров — он вполне проходим даже в это время года, — и сэкономим два дня. В любом случае, мы будем у Ледяного Клыка раньше императорской армии и Серых братьев.

— А Всадники? — спросил Варнак.

— Они тоже направятся к святилищу — сейчас именно на Ледяном Клыке будет решена судьба мира, — Батей замолчал, вытер выступивший на лбу пот: глаза его горели лихорадочным блеском. — Наши собратья сейчас внутри святилища и соединенными усилиями выставили магический экран, который не позволит Всадникам проникнуть за пелену волшебного тумана, окружающего храм птицы, и даст нам небольшой выигрыш во времени. Однако Всадники слишком могущественны, их появление на вершине заповедной горы неминуемо вызовет Последнюю бурю. Пелена лишь задержит их, в ней неминуемо появятся бреши, и тогда Всадники смогут проникнуть в святилище.

— Батей, — произнесла Сигран, не поднимая взгляда, — ты не говоришь о цене.

— Сейчас каждый платит свою цену. Ты знаешь, любимая, что задумали наши братья и сестры.

— Все это хорошо, — заметил Эндре, — но я пока не слышу, что должны делать мы все.

— Чтобы попасть в храм, нужно подниматься по горному серпантину до места, которое называется Воротами Птицы — это тесная горловина между двумя скалами, и дорога здесь сильно сужается, — ответил Батей. — Если мы успеем на Ледяной Клык раньше Всадников, лучше места для обороны не найти. Мы сможем намертво запечатать проход к храму на какое-то время, а если до этого появится Спаситель, то возьмем его под охрану, и умертвиям будет не так-то просто...

Батей осекся: его будто накрыло волной. В глазах потемнело, накатила внезапная убийственная слабость. Он попытался проглотить вставший в горле спазм и почувствовал, что не может дышать.

— Батей! — Сигран бросилась к мужу, заглянула в его посеревшее лицо. — Что с тобой?

Батей хотел ответить, но не смог — горло сдавило удушье. Боль ударила под ребра, как остро отточенный кинжал, все закружилось перед взглядом, и Батей еще успел услышать крик Сигран. А потом скрутившая тело боль, будто раскаленная пружина, выбросила душу Батея из телесной оболочки. Она освобожденной птицей взлетела в серое зимнее небо, увидела оттуда Оплот, в котором прошло так много счастливых лет — и полетела с невероятной скоростью над сизыми, обожженными морозом горами, вековыми соснами священного леса Митары, безлюдными, запорошенными снегами равнинами. А потом душа Батея увидела впереди сияние — будто яркая звезда зажглась в ночи и быстро двигалась по ночной зимней дороге в его сторону. Душа рванулась навстречу звезде с небес, но радостное ощущение встречи с чистым светом, чувство полета и свободы, еще недавно переполнявшие Батея, вдруг прошли, и вернулась боль, раздирающая сердце и порождающая страх близкой смерти.

И кроме этой боли для Батея в мире не осталось ничего.

* * *

Все снадобья были использованы, все молитвы прочитаны, оставалось лишь верить, что это поможет.

Сигран вышла к ним, когда тени в углах горницы стали совсем черными, а за окнами появились звезды. Она выглядела измученной и постаревшей.

— Он спит, — сказала Наставница, выпив чашку воды с медом. — Мне удалось прогнать смерть. Но его сердце надорвано. Ему нужен покой.

— То есть, он останется в Оплоте, и ты с ним, мама? — спросил Варнак.

— Да.

— Без вашей магии мы обречены.

— Батей не может сражаться, любое напряжение убьет его, — тихо сказала Сигран.

— Мы не можем ждать, — вновь заговорил Варнак. — Батей сам говорил, что Всадников стало шесть, и промедление недопустимо.

— Твой отец болен, — раздельно выговаривая слова, с металлом в голосе ответила Сигран. — Он не может ехать.

— И ты остаешься с ним?

— Это мой долг. Он мой муж.

— Тогда мы все погибнем, — сказал Варнак, взяв со стола чашу и наполняя ее медом.

— Варнак! — с упреком бросила Кайлани.

— Вместо Наставников мы поедем с вами, — решительно заявил Браск.

Варнак посмотрел на молодого эльфа и хмыкнул.

— Вы? — спросил он, пригубив мед. — А какая нам от вас польза?

— Знаешь, приятель, — заметил из своего угла Эндре, — ты не веришь в людей, а это плохо.

— Мы поедем с вами, — повторил Браск. — Может, от нас и немного толку будет, но с нами вас будет пятеро, а это значит...

— Это значит, что мне плевать! — рыкнул Варнак, шагнул к эльфу. Кайлани остановила его, схватив за локоть. Эндре перестал обкусывать ноготь на мизинце и тоже подошел к столу.

— Нас шестеро, — сказал он. — Вы забыли про Мглу.

— Про демона, живущего в тебе?

— Этот демон, как ты его называешь, дважды спас мне жизнь. Спасет и твою, если понадобится.

— Митара в этот раз получит славных воителей, — ответил Варнак, — старик, вампир, живущий в нем демон, две девушки и мальчишка! Об этой битве сложат песни, не сомневаюсь. Если будет, кому слагать.

— Я уже сказал тебе, что ты не доверяшь людям, — сказал Эндре. — У нас все равно нет выбора, так что засунь свою иронию себе в.... И давайте собираться в путь.

— Решил, что можешь командовать мной? — Варнак яростно ткнул бастарда пальцем в грудь. — Не выйдет! Я не собираюсь тебя слушать.

— Варнак, успокойся! — повысила голос Сигран.

— Успокоиться? Я не позволю этому упырю решать за меня.

— Я не упырь, — ответил Эндре, пересиливая гнев. — Ты выбрал не лучшее время, чтобы показывать свою неприязнь. Если наша компания для тебя слишком плоха, топай один и убивай отродий сам.

— Успокойтесь все! — приказала Сигран. — Может быть, Браск и прав. У тебя есть план лучше, сынок?

— Нет, — Варнак сразу сник, опустил глаза. — Делайте, что хотите, мне все едино.

— Не говори так, — Сигран взяла охотника за руку. — Ты ведь все правильно понимаешь, ты знаешь, какова цена.

— Именно поэтому я злюсь. Я прожил свою жизнь и не боюсь умереть. Но я... — Варнак посмотрел на притихшую Кайлани, потом на Эрин. — Ради чего мы посылаем на смерть детей?

— Лично я не собираюсь умирать, — ответил Браск с вызовом в голосе. — Пусть сдохнут эти отродья, а я и моя сестра будем жить.

— Одного желания мало, — Варнак сжал кулаки. — Ты даже против меня не выстоишь, чего же о Всадниках говорить! Я знаю себя и знаю Батея. Сорок один год мы вместе, и много раз он спасал мне жизнь. Он маг именем Митары, не то, что ты, щенок. И твоя сестра не Сигран, в ней нет силы нашей матери. Всадники разорвут вас в клочья в мгновение ока.

— Мы рискнем, — ответил Браск.

— Но я не хочу рисковать!

— Договаривай до конца, Варнак, — произнес Эндре, — ты ведь не за себя боишься. За Кайлани.

— А вот это не твое дело, вампир!

— Это мое дело, — вступила в разговор Кайлани, — я никому не позволю решать за себя. Даже тебе, Варнак.

— Эх, не вовремя Батей заболел! — усмехнулся Варнак. — Мама, а ты что молчишь? Или тебе ничего сказать?

— Ты неправ, Варнак. Я понимаю тебя, и моя душа болит не меньше твоей. Но сейчас все мы должны делать то, чего от нас требует долг.

— Верно! — раздался голос Батея.

Наставник стоял на галерее, держась обеими руками за перила, и смотрел на них. Сигран вскрикнула встревоженно, взлетела по лестнице вверх, подбежала к мужу, но Батей остановил ее жестом.

— Не волнуйся... мне уже лучше, — сказал он. — Я не могу сейчас болеть.

— Батей, тебе нельзя...

— Если мое время пришло, я хочу умереть в бою, а не в постели, — Батей шумно вздохнул: на лбу у него блестел пот. — Варнак прав. Дети должны жить. Они останутся в Оплоте, а мы с тобой, Сигран, отправимся к святилищу.

— Батей! — Сигран, казалось, вот-вот расплачется от отчаяния. — Ты болен. Путешествие...

— Убьет меня, хочешь ты сказать? Возможно. Но еще быстрее меня убьет чувство бесполезности. Варнак, — обратился Наставник к охотнику, — вы с Эндре немедленно отправитесь на юго-восток по имперскому тракту. К Олойским холмам. Я видел того, кто нам нужен.

— Видел? — не понял Варнак.

— У меня было видение, — Батей ладонью стер с лица пот. — Спаситель — он совсем недалеко от Оплота. Его надо встретить и защитить. Поспешите, а мы будем ждать вас.

* * *

Ярре был зол. На себя, на Вельфгрида, что ведет их непонятно куда уже который день, на мороз, на весь мир. Потому что видел, как тяжело Янке дается каждая верста пути, как мало у нее осталось сил.

С утра они ехали широкой долиной между заросшими лесом холмами, а потом оказались на заметенном снегом тракте. Если в начале их путешествия Ярре обращал внимания на окружающий ландшафт, то с недавних пор впечатления стерлись, и ему все время казалось, что чертов волк водит их кругами по этой вымершей земле.

Где он, этот Оплот?

— Опять снег пошел, — сказала Янка, глядя на кружащиеся в воздухе снежные мухи. — Потеплеет, чаю.

— Второй месяц весны, — буркнул Ярре. — У нас в Ольме в это время уже листва на деревьях появлялась. Будь оно все...

— Ты за меня не волнуйся, — сказала княжна. — Я сдюжу.

— Ох, Янка, моя Янка! Да как же тут...

Яростный лай волка прервал Ярре. Юноша увидел, что волк остановился в нескольких десятках саженях впереди, а там, дальше, в пелене усиливающегося снегопада, маячат черные фигуры — и их очень много.

— Вельфгрид, назад! — крикнул Ярре.

Волк не подчинился. Еще мгновение стоял, широко расставив лапы, потом с рычанием рванулся вперед, скользя по снегу белой тенью, прямо к порожденным зимой призракам. Ударил первого лапами, рванул зубами, разбрызгивая холодную черную сукровицу, сбил еще одного — и взвыл, протяжно, страшно, обреченно.

Ярре выругался, сбросил с плеча лук и, наклонившись в седле, быстро упер Бьоркост в землю и натянул тетиву. Призраки были уже в сотне шагов от них — десятки безмолвных фигур, двигавшихся синхронно, дружно, будто кто-то невидимый задавал им ритм движения. Ярре узнал форму имперских легионеров — когда-то он сам носил похожую. Но эти легионеры были мертвы. На их посиневших застывших лицах искрился иней, в глазницах и проваленных ртах намерз лед, волосы сковали морозные колтуны. Они ковыляли, опираясь на длинные копья и обнаженные мечи, в полном безмолвии, только снег скрипел под их сапогами.

Янка поняла, вскрикнула. Ярре увидел ее полные ужаса глаза, поднял лук, и пущенная из Бьоркоста стрела ударила в ближайшего мертвеца. Умертвие скрылось во вспышке белого пламени, испепелившего плоть: миг спустя обгоревший скелет рухнул на снег. А Ярре уже пустил вторую стрелу, и еще одну, и еще, сбивая приближающихся тварей каждым выстрелом.

— Вот вам! — выкрикивал он. — Сдохните! Подыхайте же!

Мертвецы не слышали его. Они продолжали свое движение. А потом Ярре услышал крик княжны:

— Ярре, они повсюду!

Он повернулся, и сердце его замерло. Твари появились на склонах холмов справа и слева от тракта, замыкая их в клещи. Лошади, чувствуя близость смерти, беспокойно заржали. Янка не справилась со своей кобылой, со слабым криком упала в снег. Ярре соскочил с седла, бросился к ней, помог встать. Освободившаяся от всадницы лошадь рванулась по тракту вперед, сбивая ковыляющие фигуры, но споткнулась, и сразу десятки мертвых рук вцепились в нее и повалили в снег. Ярре услышал страшный, почти человеческий предсмертный крик, и ворчание упырей, руками и зубами раздирающих еще живую лошадь.

— Не смотри, — шепнул Ярре, прижимая княжну к себе, чувствуя, что его все сильнее бьет озноб. — Не надо смотреть.

В колчане оставалось еще шесть стрел. Выпустив плачущую Янку, Ярре начал стрелять — и радостно кричал, когда очередной упырь скрывался в облаке магического пламени. Последней стрелой он испепелил мертвеца в лиловом офицерском плаще, который подошел к Янке шагов на десять. А после этого опустил лук и вцепился зубами в рукав полушубка, чтобы не зарыдать от ярости и бессилия.

Лошадь Янки дала им небольшую передышку — упыри, казалось, забыли о людях на дороге, их заворожил запах пролитой крови. У растерзанных останков кобылы началась свалка. Ярре понял, что они с Янкой получили еще несколько мгновений, и что смогут выиграть немного времени, если...

— Прочь! — завопил Ярре, ударил своего коня, который топтался в снегу, храпя и фыркая. — Пошел!

Жеребец понял, рванул галопом прямо на упырей. Ярре закрыл глаза, чтобы не видеть его гибели, но конь прорвался — и помчался по тракту к лесу, только снег летел из-под копыт. Почему-то это обрадовало и успокоило Ярре. Времени у них будет меньше, но зато конь остался жив.

— Ярре, мы умрем?

— Ты что такое говоришь?! — Юноша заглянул в полные слез глаза княжны. — Я защищу тебя, клянусь!

— Знаю, — Янка попыталась улыбнуться, взяла Ярре за руку. — Ты ведь мой гридень.

— Янка, не плачь. Вот только во имя всех богов, не плачь. Не рви мне сердце.

— Пообещай, что не отдашь меня им живой.

— Мы не достанемся им, — Ярре обнял княжну, зарылся лицом в ее волосы, вдохнул их морозный запах. — Я люблю тебя.

— Любимый мой, родной, я знаю.

— Беги, я их задержу.

— Куда бежать? Некуда. Нет уж, мы будем вместе.

— Беги, я сказал!

— Нет. Я не хочу.

— Янка, — юноша отбросил бесполезный Бьоркост и вытащил из ножен охотничий нож, — я смогу защитить тебя. Во имя Создателя, во имя... во имя нашей любви — уходи!

— Я не брошу тебя, Ярре.

— У-хо-ди!!!

— Нет! — Княжна запрокинула голову, открыв горло. — Ты знаешь, что тебе надо сделать.

Ярре взвыл, оттолкнул княжну; его охватил страх смерти, та обреченность, которую он уже испытал однажды, в ту минуту, когда полковой лекарь вынес ему приговор. Но только в этот раз собственная скорая смерть его не пугала. Он думал только о Янке.

С последней отчаянной надеждой Ярре посмотрел в небо, но оно было серым, далеким и безмолвным, и живущие за облаками боги забыли о них с Янкой. Молчаливые фигуры, перемазанные лошадиной кровью, уже направлялись к ним. Им осталось пройти всего несколько десятков шагов.

Вылетевший из снегопада огненный шар с жужжанием пролетел мимо Ярре и ударил в упырей, разбросав их, как шахматные фигурки. Миг спустя два всадника врубились в толпу умертвий. Стук клинков о промерзшую плоть наполнил вечерний воздух.

Ярре в растерянности оглянулся. Рядом с Янкой уже стояла какая-то, будто с неба свалившаяся девушка в полушубке и меховом колпаке, вытянув перед собой руки, и между ее ладонями мерцала огненная сфера. Потом девушка сделала движение, будто отталкивала эту сферу от себя, и огонь ударил в упырей, добивая тех, кого не настигли мечи ее товарищей.

Вроде еще кто-то промчался мимо верхом — Ярре уже с трудом воспринимал происходящее. Потом пришел миг просветления, и юноша бросился к княжне. Так они и стояли, обнявшись, пока не затих бой на дороге, и всадники, спешившись, не присоединились к мечущей огонь девушке, все время находившейся подле них.

— Не ранены? — спросил старший из всадников, седеющий мужчина с суровым лицом. — Живые?

Ярре хотел ответить, но не смог — онемел от изумления и радости. Не за себя обрадовался, за Янку.

— Вовремя мы успели, — сказал второй всадник: лицо его скрывал намет, Ярре видел только глаза. — Не ошибся Батей.

— Вы... кто? — только и смог сказать ошеломленный Ярре.

— Люди Божьи, — ответил старший, убирая меч в ножны. — Вы что, вдвоем ехали?

— Вдвоем, — тут Ярре запнулся, вспомнил о Вельфгриде. — Еще волк с нами был.

— Волк? Белый волк? Так значит, это тебя Бьеран послал?

— Да.

— А девочка?

— Она княжна Трогорская. Мы с ней... вместе мы.

— Понимаю, — воин посмотрел на княжну, которая плакала навзрыд, а девушка-маг пыталась ее успокоить, и его лицо просветлело. — Хвала Митаре, не опоздали мы. Едем, нас Батей ждет.

— У нас лошадей...одна погибла, а вторую я сам отпустил, чтобы...

— Неважно, ты со мной в одном седле поедешь, а княжну твою Кайлани подвезет. Поторопимся, скоро совсем стемнеет, опять твари набегут, не отобъемся.

— Да, я понимаю... я сейчас.

Лук он нашел сразу — Бьоркост торчал из снега шагах в десяти от места, где они стояли. Найти Вельфгрида было сложнее. Перешагивая через тлеющие останки упырей, юноша, наконец, увидел волка — Вельфгрид лежал на боку, и снег вокруг был забрызган его кровью. Ярре сел на корточки, осторожно коснулся загривка зверя. По телу Вельфгрида прошла волной дрожь, он вздохнул, и юноша почувствовал, что слезы вновь наворачиваются на глаза, и предательская слабость встала в горле.

— Спасибо тебе, — прошептал Ярре, гладя волка. — Ты спас нас.

Вельфгрид вновь вздохнул, совсем по-человечески. Алая кровь запузырилась на его оскаленных зубах, чуть дрогнули лапы. А потом волк задрожал всем телом, замер неподвижно, и Ярре понял, что Вельфгрид уже бежит по сияющей звездной тропе, ведущей к воротам Вартхейма.

По тропе героев.

— Avar, nar mathe Gwayen sudd un fohrar Aguedar, — сказал кто-то за его спиной.

Ярре медленно повернул голову. Парень, стоявший рядом, был моложе него, но в длинной кольчуге, при мече. Один из тех, кто сегодня спас их с Янкой. И еще Ярре заметил, что у парня мелкие, почти девичьи черты лица и необычные остроконечные уши.

— Я говорю: хороший был пес, настоящий боец, — сказал парень. — И умер так, как надлежит умирать воину. Пойдем, надо ехать.

Ярре кивнул, еще раз погладил затихшего волка и пошел к ожидавшим его всадникам.

Глава 3

Внизу, в узкой долине между каменными хребтами, двигались крошечные фигурки — много фигурок. А над двуглавой, вонзающейся в темное небо, словно огромный зуб горой полыхало полярное сияние. Мистическая стена, разделяющая мир живых и мир мертвых.

Темный смотрел на эту колеблющуюся завесу, сложив руки на груди. Сияние было еще одним препятствием на пути к цели, но очень скоро оно исчезнет. Это случится в тот момент, когда собравшаяся в долине мертвая рать Шести поднимется на вершину и атакует. Те, кто создал эту преграду, всего лишь люди, и их волшебная сила не безгранична. Сейчас они удерживают завесу, тратя свои последние жизненные силы. Когда мертвые воины пойдут на приступ, эти силы иссякнут очень быстро. А потом придет черед Шести. Их появление на горе вызовет Последнюю бурю, и она уничтожит эту завесу. Святилище будет открыто.

Двое соратников Темного стояли справа и слева от него — его вечные спутники, древние короли, молчаливые, как наступающая северная ночь. Им не было нужды говорить друг с другом; их вела Судьба, и каждый знал, что делать. Чуть поодаль, встав в ряд, стояли три заклятые души — три Восставших королевской крови, которые этой ночью помогут закончить охоту, начатую не одну тысячу лет назад. Их оруженосцы, их дарованные Тьмой соратники. Теперь облик Восставших в точности повторял обличие их господ: те же не отражающие света доспехи из адской стали, шлемы, изображающие головы демонов, оружие, покрытое вспыхивающими в свете луны рунами. Они были готовы к последней битве, и Темный знал это. Он чувствовал их нетерпение, их жажду живой крови, которая ждет их за мерцающим в нескольких лигах от них занавесом. Последние, кто осмеливается препятствовать им.

Или нет?

Темный повернул голову и посмотрел на юго-восток. Там, в снежной пелене, появились всадники. Шесть всадников, направляющихся прямо к вершине, над которой полыхало сияние. Он не увидел — почувствовал их приближение, потому что один из всадников был тот, кто сумел улизнуть от них.

— Напасть на них сейчас? — прочел Темный мысли одного из своих собратьев и покачал головой.

— Зачем гоняться за ними, если они сами идут сюда? — ответил он. — Пусть все идет, как идет. Пусть наши собратья в долине поторопятся. Время пришло.

* * *

Батей смотрел в огонь, и ему нравился нервный танец языков пламени. Боль в груди почти прошла, осталось небольшое жжение, которое почти не беспокоило его. Но тело — оно будто стало чужим. Неподъемно-тяжелым, непослушным, онемелым.

— Сигран! — позвал он.

— Да, милый, — Наставница заглянула мужу в глаза. — Я здесь.

— Они справились, — сказал Батей.

— Конечно.

— Сигран... я хотел спросить. Ты не сердишься на меня?

— За что, любимый?

— За все. Я ведь был хорошим мужем?

— Ты и сейчас им остаешься, — у Сигран сжало сердце. — Это всего лишь болезнь. Она пройдет.

— Нет, родная моя. Ты сама не веришь в то, что говоришь. Наше время прошло. Мое, Алеры, Кенинга, Шасты, Зерре. Ты же знаешь, что они хотят сделать.

— У каждого свой путь, — Сигран прижалась щекой к плечу мужа, услышала неровный надорванный стук его сердца. — Мы живы, и я люблю тебя. Не хорони себя раньше времени.

— Почему их так долго нет? — спросил Батей. — Они давно должны были вернуться.

— Они вернутся. Не беспокойся.

— Дай мне попить.

Батей сделал несколько жадных глотков из фляги, откашлялся. Сигран вновь почувствовала болезненный укол в сердце: за неполные сутки от прежнего, веселого, громогласного могучего Батея, от ее Батея, осталась дряхлая, за считанные часы состарившаяся тень с заострившимися носом и торчащими ушами. Только глаза еще светились жизнью, и в них были тревога и боль.

Они услышали топот коней одновременно, и Батей попытался встать на ноги. Сигран перехватила его, помешала, и муж глянул на нее с упреком.

— Мне — сидеть перед Спасителем? — прошептал он.

Сигран отвернулась. Она не хотела, чтобы Батей видел эти предательски навернувшиеся на глаза слезы.

На дороге, ведущей из долины, показались всадники. Они ехали быстрой рысью. Сигран с облегчением вздохнула — все. И на двух лошадях по два всадника.

— Хей! — крикнул Варнак, когда их разделяло не больше двадцати шагов.

— Помоги мне, — сказал Батей, опираясь на руку жены, пошел вперед, навстречу всадникам.

Ярре одним из первых соскочил с седла, подбежал к лошади, чтобы помочь спешиться Янке. Подхватил ее за талию, бережно опустил на дорогу — и прижал к груди. Следом спешились остальные. Эрин подбежала к Браску, Варнак к Кайлани. Только Эндре остался в седле.

— Холодно, — прошептала Янка, прижимаясь к Ярре.

Ярре сжал ее ледяные пальцы в своих ладонях, начал дышать на них часто и жарко. А потом столкнулся взглядом с высоким, одетым в баранью шубу стариком, который, едва передвигая ноги, подошел к ним от костра, поддерживаемый женщиной. У женщины были заплаканные натекшие глаза — и разного цвета.

— Господи, это ты, — прошептал едва слышно старик, протянув к ним с Янкой руку, и пальцы его дрожали. — Я видел...я узнал...

Он еще хотел что-то сказать, но вдруг захрипел и начал оседать на снег. Закричала женщина с разноцветными глазами, миг спустя Эрин, Кайлани и Янка подхватили этот крик. В сумеречном небе закружили вороны — густо, плотно, словно поднятая смерчем сажа над пожарищем. Испугались криков, почуяли присутствие непобедимой Жницы.

А Батей улыбался, и эту счастливую улыбку с его лица не смогла стереть даже Смерть.

* * *

Расселина была достаточно глубокой, и Варнак с Эндре уложили в нее тело Батея. Сигран поставила на грудь мужа чашку с ячменем. Потом Батея укрыли шубой и забросали расселину снегом.

— Да примет Митара твой дух, любимый мой, — сказала Сигран. — Да примет она души всех нас, и да встретимся мы с тобой в Вартхейме!

Варнак положил ей руку на плечо. Сигран накрыла его кисть своей ладонью.

— Надо ехать, мама, — сказал Варнак.

— Я знаю. Оставь меня, я хочу побыть с ним. Немного, сынок. Я не задержу вас надолго.

— Браск, Эрин! — крикнул Варнак.

Молодой сид и его сестра тут же подошли к нему.

— Берите лошадей и возвраща йтесь в Оплот, — велел Варнак, не глядя на сидов.

— Что? — Браск не поверил своим ушам. — Как — в Оплот? Почему?

— Потому что я сказал! — крикнул Варнак. — Берите лошадей и скачите в Оплот! Еще раз повторить?

— Мы не понимаем, — Браск поджал губы. — Мы хотели...

— Парень, не зли меня, — Варнак с лязгом выхватил меч и приставил лезвие к горлу сида. — В третий раз я повторять не буду.

— В самом деле, — подал голос Эндре, стоя у костра с флягой меда в руке, — мне тоже непонятно, что все это значит. Нам сейчас нужен каждый человек.

— Непонятно? — Варнак с кривой усмешкой, не убирая меча от горла Браска, показал свободной рукой на Ледяной Клык, вершину которого окружило полярное сияние, полыхающее частыми вспышками сполохов. — Знаешь, что там? Смерть. Не одного человека, не тысячи, не сотни тысяч. Не твоя и моя, чертов вампир. Это — Смерть для всех. А я хочу, чтобы они жили. Вопреки всему.

— Ты не смеешь решать за нас, охотник, — с достоинством ответил Браск.

— Смею. Теперь отец мертв, и я тут старший. Все вы, сопляки, отправитесь в Оплот. Этих двоих, — Варнак показал на Ярре и Янку, — заберете с собой. Кайлани вас проводит.

— А Всадники? — спросил Эндре. — Кто ими займется?

— Я займусь, — ответил Варнак сквозь зубы и убрал меч.

— Нет, сынок! — Сигран подошла к костру. — Ты не можешь распоряжаться. Старшая здесь я.

— Мама!

— Варнак! — Сигран так глянула на охотника, что тот опустил глаза. — Успокойся. Батей не одобрил бы то, что ты делаешь.

— Госпожа, — Браск почувствовал надежду, — мы хотим сражаться! Мы не можем...

— Варнак прав, сын мой, — Сигран впервые назвала сида сыном. — Очаг Оплота не должен погаснуть. Я здесь старшая, и я решаю. Вы едете в Оплот.

— Hock`a`me! — выругался Браск. — Проклятые круглоухие! Почему вы не верите нам?

— Ты получил приказ, парень, — сказал Эндре. — В таких случаях говорят: 'Да, госпожа'. Или тебя этому не учили?

— К Святилищу едут я, Варнак, Кайлани, Эндре и... — Сигран посмотрела на Ярре и Янку, — ты, лучник. Девочка поедет с вами, Браск.

— Я не отпущу Ярре одного! — вскричала Янка. — Я с вами!

— Нет, любовь моя, — Ярре нежно зажал княжне рот ладонью. — Я должен. Ради того я и ехал в Оплот. Мать Сигран все правильно говорит. Тебе нельзя с нами.

— Ты мой гридень! Ты всегда должен быть со мной.

— Девочка, не время для капризов, — заметил Эндре. — Нам нужны воины.

— Нет! — Янка вырвалась из рук Ярре, подскочила к Сигран. — Ты не смеешь разлучать нас, тетенька! Мы с Ярре... он... он мой...я его не отпущу!

Сигран не ответила. Лицо Янки задергалось, слезы полились из глаз.

— Ярре мой! — Она схватила Сигран за рукав. — Я не хочу... не хочу!

— Я тоже, девочка, — ответила Сигран. — Но я только что похоронила мужа и поведу почти на верную смерть последних двух детей. Ради тебя.

— Я не просила об этом! — Янка бросилась к Ярре, обхватила его руками. — Ярре, почему ты молчишь?

— Сигран права. Ты будешь презирать меня, если я останусь с тобой.

— Ты...ты... ненавижу тебя! — Янка с размаху влепила юноше пощечину. — Пошел прочь! Я освобождаю тебя от клятвы! Ты больше не мой гридень! Ненавижу тебя... ненавижу!

— Благодарю, ваша светлость, — Ярре поклонился княжне и подошел к Варнаку.

— Браск, забирайте девочку и поезжайте, — сказала Сигран. — Поспешим, времени почти не осталось.

— Вы прирожденный командир, Сигран, — сказал Эндре, поклонившись Наставнице. — Я и Мгла пойдем за вами в огонь и в воду.

Сигран не ответила. Отвернулась и подошла к куче пожитков, сложенной у костра. Здесь, в большом кожаном мешке лежала кольчуга Батея. Слишком большая и тяжелая для нее, но она принадлежала Батею — и только это имело значение.

— Варнак, помоги мне, — сказала Сигран, вытаскивая кольчугу из мешка.

Ее сердце было тяжелым от переполнявшей его скорби, но страха больше не было. Потому что ее дети будут с ней до последней минуты. И если Митара будет милостива, она уйдет в Вартхейм первой и не увидит, как они погибнут.

* * *

Силы и боевой кураж остались, но того чувства почти полной неуязвимости, что было в самом начале сражения, уже не было.

Световая стена, казалось, теряет свою несокрушимость. Бен Ревак вспомнил первую атаку — тогда сквозь сияющий занавес не прошел ни один из упырей. Может быть, потому, что в начале их было много меньше, и все они, коснувшись колеблющейся завесы Сияния, разлетались в клочья. От них оставались только обугленные кости, усыпавшие дорогу на много десятков локтей вниз. Во время первой атаки им даже не пришлось пускать в ход оружие — Занавес все сделал за них, уничтожив нежить своей магической силой. Ревак, увидев это, даже исполнил на радостях импровизированный танец, который насмешил всех. Но передышка между второй и третьей атакой тварей на вершину горы оказалась короткой: снизу, из долины на них двинулась настоящая армия. Сотни умертвий против пятерых охотников.

Страха Ревак не испытывал. Скорее, чувство досады. Еще никогда ему не приходилось сражаться против целого войска нежити. Ни ему, ни его товарищам — кряжистым йорманам Ингольду и Адамару, вестрийке Лале и любимому ученику Зерре, боевому магу Лоратину. Воинов общины Зерре и Шасты. Впрочем, Зерре говорил им, что враг будет силен. Очень силен. Они были готовы к этой битве и понимали, что их ждет. Но все равно, уж слишком много этих тварей...

С севера и запада вершину защищают другие отряды — каждой группе Бьеран-Медведь поставил свою задачу. Ревак и прочие охотники из группы Зерре встали здесь, на востоке, на самом опасном участке — именно в этом месте обвивающая Ледяной Клык горная дорога выходит к вершине. Прочие бойцы закрывают обходной путь и само святилище. Бьеран велел им не отступать, да только зря он это сказал — дураку понятно, что отступать просто некуда. Или победа, или смерть. Только бы Сияние сохранило свою силу!

Колонна умертвий подходила к колышущейся светящейся стене — Ревак мог видеть их. Сотни легионеров с застывшими лицами: даже мертвые, они вели себя как опытные хорошо обученные воины. Закрывшись большими щитами, мертвецы быстрым шагом поднимались по тропе, шли в ногу, гремя доспехами, и этот грохот приближался с каждой секундой. Ревак поудобнее перехватил тяжелый двуручный топор — этим топором он отправил во Тьму не одну тварь. Ингольд и Адамар стояли справа и слева от него, подняв свое оружие, готовые принять врага. На скале, нависшей над дорогой, заняли позицию Лале и Лоратин. Лица у всех были сосредоточенные, угрюмые — и решительные. Ревак почувствовал, как страх отступает.

Они будут вместе до конца, подумал он. И в Вартхейм отправятся все вместе. Много лет они прожили одной семьей и, если Митаре будет угодно, не покинут друг друга и за порогом смерти.

Из-за плотного строя умертвий выскочили всадники — Ревак сразу узнал дикарей-хаутов. Всадники были мертвы, как и их кони, шли прямо на Завесу молча, только колокольчики на их попонах звенели громко и весело. Вот передние наездники на всем скаку ворвались в стену Света....

... Грохот, слепящая вспышка....ага!!!

Ревак ликующе завопил. Одних мертвецов просто разорвало в клочья вместе с конями: других Завеса отбросила назад, и кони начали падать, спотыкаясь о распростерые на снегу дымящиеся тела, сбрасывая своих наездников в снег. Но у умертвий не было инстинкта самосохранения: все новые и новые всадники неслись прямо на Сияние, гибли, разлетались фонтанами промерзлой плоти и клочьями горелой одежды — и Завеса начала слабнуть. Ее мощное радужное свечение стало не таким ярким, прорезалось слепящими сполохами, и прямо перед Реваком в световой стене появилась дыра.

— Бей! — завопил Лоратин, и с его пальцев сорвались две шаровые молнии. Они с жужжанием пронеслись прямо над Реваком и ударили в возникших из бреши мертвых хаутов, разнося их в куски.

Через покрытые изморозью трупы людей и коней в медленно затягивающуюся брешь полезли пехотинцы. Бен Ревак увидел их глаза — остановившиеся, лишенные жизни. И еще, мертвецы ворчали, как ворчит вцепившаяся в слишком большой кусок мяса собака.

Рослый центурион с длинным мечом возник перед Реваком. Охотник принял его удар на древко топора и попятился назад. На распухшем белом лице мертвого центуриона не были никаких эмоций — просто маска смерти. Ревак завопил, ударил прямо в это лицо. Лезвие топора раскроило череп умертвия, но враг не упал, задергался, будто в конвульсиях, ударил щитом снизу вверх, выбивая топор из своего черепа — и пошел вперед. Вторым ударом Ревак все же сбил тварь на снег и начал рубить, будто мясную тушу на плахе, пока центурион не перестал шевелиться. Новые твари, прорвавшиеся за Завесу, заставили Ревака бросить поверженного врага.

Ингольд погиб, его буквально разорвали десятки мертвых рук, и впервые снег на вершине Ледяного Клыка окрасился живой кровью. Адамир, впавший в исступление, молотил врагов своей огромной дубиной и горланил какую-то древнюю погребальную песню на языке йорманов. Вокруг него уже громоздилась куча изуродованных трупов, но тут мертвый хаут достал его из седла ударом копья. Песня оборвалась: взревев, Адамир отбросил дубину, кинулся на всадника и, стащив его с седла, своими огромными ручищами свернул ему шею, будто пойманной крысе. Его тут же обступила толпа тварей. Адамир отшвырнул труп, вновь запел и кулаками пытался проложить себе дорогу, но поздно — умертвий было слишком много. Песня прервалась булькающим звуком, и мертвецы заурчали, сбившись в кучу над раздираемым телом. Лоратин испепелил кровожадную нежить метко пущенным огненным шаром, однако пережил Адамира всего на несколько мгновений — прилетевшая из темноты стрела пробила ему голову, и маг рухнул со скалы вниз.

Возникший за гаснущим Занавесом всадник, тот, что сразил Лоратина, посмотрел на Лале. Девушка будто в кошмаре услышала мертвый, леденящий сердце голос:

— Лучница? Хорошо. Я тоже неплохой лучник. Покажи свое искусство.

Лале еще успела подумать, что все сделала быстро. Отработанным за годы охоты и тренировок движением выхватила стрелу из колчана за спиной, наложила на гриф лука, подняла оружие, ловя в прицел возвышавшуюся над головами мертвых легионеров фигуру всадника в черных доспехах и высоком шлеме, увенчанном золотой короной. Однако испещренная огненными письменами стрела прилетела за миг до того, как она спустила тетиву. Ударила прямо в грудь, под сердце, ломая ребра, разрывая аорту и легкое.

— Мамочка! — удивленно шепнула Лале и умерла.

Ревак видел все это и закричал. Завопил, чтобы не сойти с ума от ужаса, бешенства и отчаяния. Перехватил скользкий от мертвой застывшей крови топор и побежал вперед — к Завесе, прямо на убийцу Лале и Лоратина.

Всадник не шелохнулся. Его горящие огнем в прорезях шлема глаза были обращены на Ревака, но он продолжал держать лук у бедра. Навстречу Реваку лезли новые умертвия. Охотник сбил на снег одного, разрубил шею другому, раскроил голову третьему. И еще успел увидеть, как заклубилась белесая мгла справа и слева от всадника-убийцы, и проступили в этой мгле очертания еще пяти конных воинов, неотличимых от первого.

Ревак остановился и посмотрел вниз, на свой живот. Копье мертвого легионера пробило его кольчугу и глубоко ушло в тело. Странно, но боли Ревак даже не почувствовал.

Мертвецы набросились на него со всех сторон, и кровавое пиршество началось.

* * *

Над Ледяным Клыком завыла Последняя буря.

Бешеный ветер сбивал с ног, запорашивал глаза снегом, острые ледяные осколки резали кожу, как бритвенные лезвия.

У ворот святилища собралось восемь человек — последние из охотников Митары. Раненные, окровавленные, усталые, с иссщербленным оружием. Все остальные полегли на подступах к храму, отбивая атаки мертвого воинства. Сколько их было? Немного. Но каждый из них сражался за пятерых...

— Что скажешь, Бьеран? — спросил старший из уцелевших. Его товарищи смотрели на Бьерана с равнодушием, которое яснее ясного говорило о том, что они уже знают свою судьбу. С равнодушием, но без страха.

— Удерживайте ворота, — только и мог сказать Бьеран, повернулся и зашагал через двор к храму.

В зале Птицы стало гораздо темнее, лишь огромные сталактиты справа и слева от стелы Арагзана давали бледный синеватый свет — Духов Камень рассыпался пылью, и над бронзовой подставкой, будто искры над гаснущим костром, плавали алые огоньки. На полу лежали четыре тела, застывшие в разных позах — иссхохшие, будто мумии. Наставники Зерре, Шаста, Кеннинг и Алера. Они сделали все, что могли. Их жизни питали силу Духова Камня и защитную стену на вершине — и иссякли, как иссякает колодец, из которого черпают слишком много воды. Не напрасна ли их жертва, придет ли Спаситель?

Кто скажет...

Бьеран вздохнул, закрыл лицо ладонями. Постоял так, ничего не говоря и не издав ни звука. Потом подумал, что просто теряет время. Здесь все кончено, и нет смысла оттягивать неизбежное.

Они придут, думал Бьеран, возвращаясь обратно к воротам храма. Придут и остановят смерть. Может быть, Спаситель уже с ними. Я верю в них. Я верю...

Во дворе бушевали снежные смерчи. Шесть черных всадников, неподвижные, как статуи, встали справа и слева от ворот, над еще не остывшими телами последних защитников птицы Джейр. Теперь в окрестностях храма не осталось ни одной живой души.

— С дороги, ничтожный дух! — услышал Бьеран. — Ты все равно не остановишь нас. С дороги!

Бьеран не ответил. Медленно опустился на колени, уперся ладонями в снег, принимая медвежий облик. Рыкнув, понесся прыжками навстречу Темным. Две стрелы ударили в него, но уже не могли остановить. Громадный медведь подскочил к ближайшему из всадников, взмахнул лапами с когтями прочнее закаленных клинков. Конь Темного шарахнулся, удар лапы Бьерана достал всадника. Из распоротой кирасы Темного ударила черная эманация эликсира смерти, окружив Бьерана смертельным туманом. Еще одна стрела угодила в плечо Лесного духа, но Бьеран, схватив черного всадника зубами, мотал его, как тряпичную куклу, а потом отшвырнул в сугроб и понесся на того, кто стрелял в него — на повелителя призраков, вновь поднимающего лук.

Четвертая стрела, пронзившая сердце, остановила его, наполнила Бьерана смертным холодом. Лесной дух заревел, поднялся на дыбы — и рухнул в снег.

Темный опустил лук.

— Ты не можешь меня убить, — прохрипел Бьеран, пытаясь преодолеть навалившуюся на него смертную сонливость.

— Могу. Я убил этот мир. Он уже мертв. И ты умрешь вместе с ним.

Бьеран не смог ответить. Уронил голову в снег, с трудом разлепил глаза. Воющий ветер наполнил их слезами — или это ему жаль самого себя? А в ушах...

Топот. Конский топот. Всадники. Где-то рядом. Направляются прямо к храму.

Неужели...

— Спаситель, — прошептал Бьеран, проваливаясь во мрак.

* * *

Первой это увидела Эрин.

— Смотрите! — крикнула она, показывая в сторону равнины.

Браск повернулся и поглядел, куда указывала сестра. И похолодел от того, что увидел.

Деревья, что росли на равнине маленькими рощицами справа и слева от заметенного тракта, валились одно за другим. Стволы их трескались вдоль, кора осыпалась, ветви ломались и падали на снег, а потом дерево валилось, точно подрубленное. Когда стихал ветер, со всех сторон становились слышны жалобные протяжные звуки и скрип.

— Что это, Браск? — спросила Эрин.

— Не знаю. Надо ехать. Эй, девочка, — крикнул сид Янке, которая испуганно следила за тем, как на равнине умирают деревья, — не отставай!

Янка даже не повернула головы на его окрик. А потом вдруг развернула своего коня и поскакала обратно, прямо в пелену начавшейся пурги.

— Стой! — закричал Браск, надрывая горло. — Стой!

— Оставь ее, — сказала Эрин, положив брату руку на плечо. — Она знает, что делает.

— Круглоухая дура! Надо догнать ее!

— Не надо. Нам надо ехать.

Браск посмотрел вслед быстро удаляющейся в сторону гор Янке, перевел взгляд на сестру. Эрин увидела в его глазах злобу и усталость.

— Браск, деревья умирают, — сказала она. — Может быть, в Эрае сейчас происходит то же самое. Деревья, Браск. В них душа нашего народа. Погибнут они — погибнем мы. Это знамение. Теперь я понимаю. Мать Сигран хочет, чтобы мы продолжили ее дело.

— Hock`a me! Думаешь, мы вдвоем что-то изменим?

— Просто будем делать то, чего от нас хотят. — Эрин коснулась ледяными губами щеки брата и улыбнулась. — Едем. Буря вот-вот начнется...

Глава 4

* * *

Над вершиной Ледяного Клыка кружили тени. Множество теней.

. Они были повсюду. Будто вороны, они носились в ночном воздухе над площадью перед входом в древнее святилище птицы Джейр, кружили над распростертыми в снегу телами, оседлали давно разрушенные бастионы, башни, зубцы, торчащие из снега колонны, острые заснеженные скалы на вершине горы. Тени собирались, чтобы увидеть окончание истории этого мира. Их взгляды были направлены на огромный квадратный двор перед порталом храма, окруженный развалинами и заметенный снегом, где уже появились всадники последних времен. Тени предвкушали развязку — нетерпеливые зрители, ожидающие начала последнего акта спектакля, третьего сигнала Эзерхорна, рога Темных, который вот-вот вострубит — и придет долгожданное время, когда они, тени, станут вечными и полновластными хозяевами этой земли. Осталось совсем недолго. Нужно всего лишь дождаться конца битвы, которая уже началась.

И исход ее предопределен.

* * *

— Вот оно! — вырвалось у Мглы, когда они ворвались во двор святилища, где уже ждали шесть темных Всадников. — Не осрамись, Эндре!

Бастард не ответил: прямо на него из глубины двора несся темный воин с мечом в руке. Снег летел из-под копыт его коня. Клинки лязгнули, встретившись, Темный пронесся мимо, обдав Эндре холодом смерти.

— Мы сделаем его! — крикнул Мгла с какой-то безумной веселостью. — Давай!

Темный будто окутался дымом. Его черный жеребец, покрытый попоной с горящими на ней колдовскими рунами, пошел боком, храпя и разбрызгивая пену. Рыцарь-мертвец привстал в стременах, занося меч над головой.

Брошенная Эндре граната полыхнула слепящей вспышкой, вороной Темного с испуганным ржанием шарахнулся в сторону. Тщательно рассчитанная атака не получилась, меч нежити разрубил воздух.

— Ха-ха-ха! — радовался Мгла, когда враги разъехались, готовя новую атаку. — Слабак проклятый!

— Брат, — сказал другой голос, хорошо знакомый Эндре, — разве ты не узнал меня?

— Что?!

— Ты желаешь мне зла? — прошелестел мертвый голос.

— Иган?!

Не ответив, Темный ударил дважды — сверху, наискось, целя в шею. Эндре отбил оба удара, хоть и не без труда. Подбросил меч, поймал за лезвие и атаковал ударом мордхау. Удар пришелся в забрало Темного, погнув его и ошеломив врага. Принц-бастард ударил еще два раза, по шлему, не давая Темному опомниться, свободной рукой выхватил из-за пояса клевец. Тот, кто когда-то был Иганом, взревел, окутав Эндре волной темной адской энергии, но уже ничто не могло остановить руку бастарда — клюв чекана пробил шлем и голову вампира, заставив Игана выронить меч, а через миг Эндре ударил уже мечом, снося врагу голову. Обезглавленное тело рассыпалось прахом, который ветер швырнул прямо в лицо Эндре, и горечь этого праха на губах была для принца-бастарда слаще сахара.

Проклятье, успел подумать Эндре, каким образом тут оказался Иган? Но если это действительно был он, значит, так угодно высшим силам. Он исполнил пророчество о пролитой братской крови. И отомстил за себя.

Освободившийся от всадника конь Темного вздыбился, целя копытами в голову бастарда — и рухнул, получив стрелу Ярре в глаз. А Эндре уже мчался по двору цитадели к входу в храм, туда, где темные рыцари встали стеной на пути охотников Митары.

Сигран видела победу Эндре над Темным, и сердце ее дрогнуло от радости. Теперь их пятеро против пяти. Они с Батеем не ошиблись в этом рыцаре. И, может быть, когда бой закончится, Варнак поймет, как же несправедлив был к Эндре Детцену...

Внезапно ее пронзила запульсировавшая в висках нестерпимая боль. Кто-то из ее детей ранен, ему нужна помощь. Забыв обо всем, Сигран бросилась вперед, туда, где Варнак и Кайлани, сражаясь вместе, сдерживали трех Темных, пытавшихся взять их в гибельное кольцо.

Сигран, вытянув руки перед собой, послала волну целительной энергии своим детям. Двор святилища осветился ярким, почти солнечным светом, и наполнивший двор запах холодного камня, зимы и смерти на мгновение перебил явственный аромат лета, цветущего луга и полевых цветов. Мертвецы, наседавшие на Варнака и Кайлани, попятились от этого света, пряча глаза. Боль в висках тут же прошла — заклинание исцелило раненого. Сразу два Проклятых рванулись к ней, справа и слева, размахивая оружием. Сигран протянула руки, чтобы ударить атакующую нежить заклинанием Жизни еще раз. Перед ней во вспышке света возникло лицо ее Батея, и ее незабвенный ей улыбался. А потом видение померкло, ее пронзила новая боль. Короткая, как последний миг жизни.

Стрела Темного пробила Сигран сердце.

* * *

Она сразу узнала это место.

Лесная поляна, старый замшелый каирн и бьющий из земли родник недалеко от него. Тишина, слышно как поют птицы и стрекочут кузнечики в траве. Летнее солнце, пробиваясь сквозь кроны древних грабов и дубов, покрывает золотой сеткой свежую росистую траву, в лучах пляшут золотые пылинки. Да, это то самое место. Именно здесь восемьдесят лет назад она встретилась со старым друидом Митары и узнала о своем предопределении. Отсюда начался ее путь, закончившийся на Ледяном Клыке, в святилище птицы Джейр.

Неужто загробный мир, Вартхейм, так похож на древний лес из ее детства? Или она когда-то уже побывала в Вартхейме — и не знала об этом?

— Мама!

Сигран обернулась, и губы ее задрожали. Там, впереди, вдоль узкой лесной тропы, ведущей к каирну...

Они стояли и улыбались ей. Гиф и Радур, два брата-близнеца. Ленс, темноглазый, рослый красавец, их с Батеем гордость — никто лучше него не владел мечом, даже Варнак. Светловолосый застенчивый Барри, у которого был дар говорить с животными. Трайк, хрупкий с девичьими глазами, но храбрец, каких поискать. И Марина, ее милая Марина — она тоже здесь.

Ее дети, которых она когда-то потеряла и вот обрела снова.

— Мама! — Марина бросается Сигран на шею, и миг спустя и все остальные окружают свою мать. Такие родные, такие живые. Слезы не дают разглядеть их, и надорванное пробитое сердце снова начинает болеть от великого счастья, которое и словами-то не высказать.

— Мама! Мама!

— Деточки мои! — шепчет Сигран, обнимая каждого. — Родные мои!

— Мы ждали тебя, мама, — говорит Гиф. — Пойдем.

Сигран кивает, вытирая слезы. Марина и Гиф берут ее за руки и ведут по лесной тропинке.

— Как же вы жили без меня? — спрашивает Сигран.

— Плохо, — отвечает за всех Гиф. — Мы тосковали по тебе, мама. Но время тоски для нас окончено.

Впереди, за деревьями, открывается огромный цветущий луг, весь в цветах. Ветер колышет травы, отчего луг напоминает зеленое море, покрытое рябью. На границе этого луга Сигран остановилась.

— Что ты, мама? — спрашивает Марина.

— Я подумала... о них. Идите, я догоню вас. Обещаю...

* * *

Когда Варнак и Кайлани бок о бок, на всем скаку, ворвались во двор цитадели Джейр и вдвоем напали на четверых Темных, вставших у входа в святилище, девушка удивила охотника по-настоящему. Не сбавив хода, подтянулась в седле, уперлась в него ногами и перепрыгнула с галопирующей лошади на высокий выступ стены, торчащий из огромного сугроба. Один из Темных тут же поднял большой арбалет, но Варнак не дал ему выстрелить — выхватил из кармашка бандольеры метательный нож. Осадив коня, изловчился и метнул нож во врага. Нож попал в руку Темного, сбив прицел, и предназначенный Кайлани болт ударился в стену на фут ниже цели, расколов кирпич кладки. Второй выстрел Темного предупредил Ярре, всадив точную стрелу в голову черного коня. Конь вздыбился, рухнул в снег, придавив всадника.

Кайлани, стоя над полем боя, развела руки, собирая энергию для заклинания, и пару мгновений спустя огненный шар ударил в ближайшего к ней рыцаря, окутав того облаком черного пара и раскаленных искр. Конь Темного, обожженный и испуганный огнем, заржал, заплясал, вскинулся на дыбы и сбросил своего наездника в снег. Варнак пронесся мимо упавшего врага, прямо на трех остальных навий, на скаку рубанув лишившегося всадника вороного коня.

Предводитель Шести с высокой золотой короной на рогатом шлеме махнул рукой, и два его собрата пошли на Варнака. У одного был шестнадцатифунтовый топор с лезвием полумесяцем, у второго имперский длинный меч. Варнак уклонился от удара адской секиры и бросил коня в сторону, предупреждая атаку Темного мечника. В наступившей горячке боя он забыл про Ярре, а напрасно — стрела из Бьоркоста убила наповал лошадь второго рыцаря-нежити, того, что с секирой. Мгновение спустя две стрелы из Бьоркоста поразили коня рыцаря с мечом, и тот тоже оказался на снегу. А слева от Варнака уже появился Эндре, в быстрой схватке сваливший своего противника.

А он молодец, этот чертов вампир, успел подумать Варнак. Мертвый ли, живой ли, дерется он отменно. Хороший воин, чтоб его. И парень-лучник тоже оказался полезным — уже пятый ублюдок лишился своего коня. Правильно делает малый, эти дьявольские кони едва ли не страшнее самих всадников. Да и драться с пешими сподручнее. Если так пойдет дальше...

Спешенный Кайлани всадник между тем поднялся из снега, доспехи на нем дымились, из щелей забрала валил белый зловонный пар. Решившись, Варнак соскочил с седла. Темный выхватил меч и с глухим ворчанием пошел на охотника, но Варнак не дрогнул. Атаковал быстро, точно, безжалостно, целя в самые уязвимые места латного доспеха. Два удара рыцарь-мертвец парировал, но третий пропустил — клинок Варнака угодил в забрало, разбил шарнир и сорвал забрало со шлема. Варнак увидел истлевший череп вместо лица, горящий в глазнице красным пламенем глаз — второй выбил удар, — выругался и, нырнув под клинок твари, ударил эфесом прямо в эту мертвую маску. Темный попятился, а мигом позже Кайлани атаковала тварь динамическим ударом, отбросив нежить в кучу слежавшегося снега. Варнак не пропустил удобного момента, подскочил и ударил двумя руками, как заправский палач, рискуя сломать клинок меча. Клинок выдержал, перерубил кольчужный подшлемник и ремни шлема, мертвую плоть, сухожилия и шейные позвонки. Отшвырнув носком сапога отрубленную голову Темного, Варнак вздохнул с небывалым облегчением и повернулся к вооруженному секирой рыцарю, который, оправившись от падения, уже шел прямо на него.

Он почти отбил удар твари — почти. Секира задела его плечо, легко, словно отточенная бритва дерюгу, рассекла наплечник из армированной кожи, кольчугу и стеганый дублет, впилась в тело, и от боли у Варнака перехватило дыхание. Он еще никогда не испытывал такой боли. Взревев, охотник попятился от Темного и едва не упал. Он видел, как секира, описав дымную дугу, взметнулась в воздух над его головой. Варнак закрылся мечом, но удара не последовало — Темный, отброшенный от него заклинанием Кайлани, попятился, скрежеща зубами. И тут волна целительной энергии обрушилась на Варнака, боль сразу прошла, кровь остановилась.

Мама. Она почувствовала его боль. Даже сейчас она продолжает думать о каждом из них...

— Ааааааа, сволочь! — заорал Варнак и побежал на секироносца.

Темный не успел увернуться. Варнак на бегу ударил его всем телом, сбил в снег, коленом прижал грудь твари, схватил меч левой рукой за лезвие и ударил, как ножом гильотины. Завопил торжествующе, когда под клинком хрустнули гнилые позвонки нежити.

За спиной Варнака появился Темный с имперским мечом в руке. Охотник почувствовал и обернулся, но слишком поздно, чтобы парировать удар.

* * *

В доме было тихо и тепло. И пахло булками. Теми самыми, с корицей и изюмом, свежими и мягкими, как руки женщины, которая пекла их. Но Варнаку больше не хотелось есть. Ему было одиноко.

Держась за перила, он поднялся на второй этаж дома. Здесь запах выпечки перебивал крепкий аромат трав. Полыни, бадьяна, чабреца, багульника. И этот запах тоже был хорошо знаком Варнаку. Так пахли примочки, которые женщина с разноцветными глазами прикладывала к его болячкам. К разбитым костяным стеком хозяйки приюта для сирот, жестокой матери Арайи, пальцам. К нарывам на его ягодицах, оставленных тем же стеком.

В алхимическом кабинете горела одинокая свеча. И женщина была здесь. Она увидела Варнака, улыбнулась, присела на корточки и протянула к нему руки.

— Иди ко мне, мой сладкий! — сказала она таким голосом, что сердце Варнака екнуло от счастья. — Иди ко мне, моя малышка!

— Мама, — сказал Варнак и дал себя обнять.

— Мы теперь всегда будем вместе, — сказала Сигран, целуя его. — Ты и я.

— Мама, а я знал, что ты все-таки придешь, — прошептал Варнак, зарывшись лицом в ее плечо. — И заберешь меня к себе.

— Любимый мой, да как же иначе! У тебя ничего не болит?

— Больше не болит, — сказал Варнак, и это была правда.

* * *

Меч Темного рассек голову Варнака до нижней челюсти, и охотник умер мгновенно.

Убившая охотника нежить не могла испытывать никаких чувств, и торжество победы было ей недоступно. Темный просто почувствовал, что еще одного врага больше нет, и надо продолжать бой. Тем более что зарывшаяся у его ног в снег стрела напомнила — бой продолжается.

Ярре выругался. Он тщательно рассчитал выстрел, но внезапный порыв ветра не дал ему поквитаться с тварью, убившей охотника. За юношу это сделала Кайлани.

— Эгейн о маре торунне! — яростно закричала девушка и послала один за другим три огненных шара в убийцу Варнака.

Сгустки огня ударились в навию, разлетевшись фейерверком искр, и звуки взрывов гулко разнеслись над двором. Пламя окутало тварь, побежало по расшитому рунами плащу — и погасло. Окутанная маслянистым дымом нежить покачнулась и неуверенно, приволакивая ногу, пошла на Кайлани. Девушка захохотала: стоя на стене, она чувствовала себя недосягаемой и неуязвимой.

— Хочешь меня убить? — крикнула она. — А вот тебе!

Собрав остатки магической силы, Кайлани послала в тварь еще один заряд огня, заставивший рыцаря-мертвеца остановиться. Нежить замотала головой, глухо заревела.

— Ну же, Кайлани, осталось чуть-чуть! — сказала самой себе девушка, глядя на колеблющиеся язычки синеватого пламени на кончиках своих пальцев. — Чуть-чуть!

Пущенный из арбалета болт прилетел мгновение спустя, и девушка вскрикнула. Ошалело посмотрела на черное, покрытое колдовскими письменами оперенное древко, торчащее из ее живота. Тело взорвалось болью, Кайлани упала на колено, ее ладони зашипели, коснувшись снега.

Погибнуть? Сейчас, когда бой еще не кончен, когда три из шести темных тварей еще живы? Нет, нет, ни за что!

Не для того Варнак и Сигран умерли, чтобы она...Боги, как больно!

Кайлани упала лицом в снег, скорчилась, застонала. Схватила ртом снег, выплюнула, попыталась подняться. Двор цитадели плыл перед ее глазами, пришла глухота. Ноги подкосились, и магичка вновь упала на колени.

Тьма сгустилась, и из нее секундой позже прилетел второй болт, пробивший Кайлани горло.

* * *

Этого человека звали Арним. Он был ее отчимом, и Кайлани ненавидела его всей душой.

Сегодня Арним опять ходил в деревню, напился сильнее обычного, и девушка из своего убежища могла слышать, как он бранится, открывая крышки сундуков и переворачивая лари. Он искал ее и не мог найти.

— Ты где, мелкая мерзавка? — слышала она его пьяный голос, полный злобы. — Убью, сучонка! Выходи, дрянь такая! Выходи!

Кайлани молчала, только крепче сжимала рукоятку колуна, который прихватила с собой, убежав со двора. Она уже знала, чем сегодня все закончится. Пока была жива мама...

— Кайлани! — Голос Арнима стал пьяно-слезливым и визгливым. — Девочка моя, золотце мое, ну где ты? Папа... ик... хочет тебя видеть. Ну что ты? — Раздался грохот, звук разбиваемых тарелок и горшков, взрыв самых отвратных ругательств. — Сука, мокроссачка! Ведьма проклятая! Такая же хитрожопая колдовка, как твоя гребаная мать, чтоб ее в аду бесы трахали! Чары на меня напускать? Я ведь найду тебя, тварь! Истинно... найду!

Найдешь, подумала Кайлани, глядя на люк чердака. Сегодня ты найдешь то, что искал все последние пять месяцев, прошедших со дня маминой смерти. Свою собственную смерть.

Такая свинья не имеет права жить.

Осторожно подкравшись к люку, Кайлани глянула вниз. Арним сидел на табурете посреди комнаты, у перевернутого стола, вытянув ноги в измазанных грязью и навозом сабо, среди разбросанных на полу ложек, шматков вареной капусты и черепков разбитой посуды. Сальный, вонючий, пьяный, красномордый ублюдок с поредевшими на макушке волосами и скошенным подбородком, на котором висели нити слюны. Боги, и что только мама могла в нем найти? После папы сойтись с этим...

Заткнув колун за пояс, Кайлани начала спускаться по лестнице в горницу. Арним услышал ее, поднял лицо.

— А-а-а-а? — промычал он, мерзко ухмыльнулся и начал развязывать пояс. — Вот и ты. Папочка...

Она не дала ему говорить. Замахнулась и ударила колуном прямо в лицо. В гнусную ухмыляющуюся похотливую пьяную харю. Вновь занесла топор, забрызгав себя кровью, и вновь ударила. После пятого удара поняла, что дальше бить уже ни к чему. Отбросила окровавленный колун — и тут ее стошнило прямо на труп отчима.

Она подползла на коленях к кадке с водой и начала мыться. Смывать с себя кровь и ужас. Потом как была в мокрой одежде, забилась в угол. Вода стекала с ее волос, собираясь в лужу у ног. А она думала о другом. Что лежавший в луже своей крови и ее блевотины мертвый Арним вот-вот встанет и убьет ее.

Фитиль в лампе прогорел, дрова в очаге тоже, и в доме стало совсем темно. Всхлипывая, Кайлани поднялась на ноги, осторожно подошла к буфету. Открыла дверцу, взяла дрожащими руками кусок сыра, половину ковриги и соль в тряпице, завязала в узелок. Больше взять в дорогу было нечего: денег в доме не было, все ее платья, кроме лохмотьев, что на ней, Арним давно пропил. Поминутно оглядывалась на распростертое тело отчима — не встанет ли?

Мертвец был неподвижен. Заглянувшая в окошко луна светила Арниму прямо в лицо, и Кайлани казалось, что покойник скалит зубы в злобной усмешке.

— Мама, где ты? — прошептала Кайлани. — Где ты? Мама, мне плохо!

Перед уходом ей захотелось сжечь дом вместе с этой падалью. Чтобы наверняка, окончательно покончить с Арнимом и памятью о нем. Но этот дом построил когда-то ее отец — НАСТОЯЩИЙ отец. Для нее с мамой. И Кайлани не смогла.

Она просто ушла. Вышла в темные зловонные сени и толкнула входную дверь.

За дверью был Свет.

* * *

Ярре задохнулся, приняв в лицо порыв ледяного ветра, проморгал ослепленные слезами и ветром глаза, поднял лук. У него в колчане всего несколько стрел. Но и проклятых тварей осталось всего три.

Бьоркост был отличным оружием, но лук имеет свои неудобства. С самого начала сражения во дворе цитадели Ярре вынужден был тщательно выверять каждый выстрел, чтобы не попасть в своих. И латы упырей — стрелы их не пробивали. Поэтому юноша сосредоточился на конях Темных. Бил их, стараясь облегчить своим товарищам работу. Спешивал Темных одного за другим, и это у него хорошо получалось.

Теперь схватка шла уже у самого входа в святилище. И сердце Ярре дрогнуло, потому из всех остался только Эндре — воин, которого бедняга Варнак называл вампиром и к которому относился с таким предубеждением. Покойников не судят, конечно, но Варнак ошибался. Ярре видел, как Эндре носится в клубах снега, не давая врагам окружить себя, как мимоходом свалил воина, убившего Варнака и недобитого Кайлани. Просто махнул мечом на всем скаку, и голова твари покатилась в снег.

Двое. Нежитей осталось двое, и пока ни одного поверженного врага на его собственном счету. Пора это исправить.

Наложив стрелу на лук, Ярре прицелился. Только один из Всадников остался в седле — воин в высокой короне и рогатом шлеме, тот, кто убил из своего волшебного лука мать Сигран. Похоже, он у этих упырей главный.

Выдохнув воздух, Ярре пустил стрелу и со злой радостью увидел, как конь главаря вздыбился и сбросил всадника. Эх, почему у него нет стрел с закаленными наконечниками! Ярре сразу вспомнил, как стрелы Бьоркоста испепеляли мертвых легионеров на дороге. Сейчас бы он перестрелял этих мертвецов, как цыплят.

Хадрив, Минайя, ну почему у него нет бронебойных стрел!

Во дворе полыхнула слепящая огненная вспышка, разогнавшая темноту, потом вторая, мгновением позже. Ярре сначала не понял, в чем дело, а потом сообразил — это Эндре кидает свои огненные гранаты. Скрипнув зубами, юноша вскинул лук, выцеливая новую мишень. Ему очень хотелось подстрелить главаря, но там был Эндре: бастард метался между навиями, раздавая удары и отбивая ответные. Проклятье, ну и нервы у этого молодца!

Справа от Ярре была полуразрушенная каменная лестница, ведущая на уцелевшую от разрушения часть стены, опоясывающей двор. Может, оттуда будет удобнее стрелять. Быстро, скользя подошвами сапог по скользкому обледенелому камню ступеней и помогая себе свободной рукой, Ярре поднялся по лестнице наверх. Так и есть — полуразрушенная башня прямо перед ним защищает от ветра, который так мешал ему внизу.

И как он сразу не догадался занять здесь позицию? Дурак, четырежды дурак!

Ярре наложил стрелу на гриф Бьоркоста, посмотрел вниз — и ощутил противный ком в горле. Прямо под ним, футах в десяти ниже, на уступе стены лежала, раскинув руки Кайлани. Глаза девушки были открыты, изо рта сочилась кровь, а в горле, над воротом бриганты, торчало древко болта.

Рыцарь с самострелом. Сукин сын.

Ярре тут же нашел убийцу девчонки. Вон он, у самого входа — вжался спиной в стену у вимперга и пытается подстрелить Эндре. Стрела с шелестом сорвалась с тетивы Бьоркоста, вспышко й пронеслась через двор.

Арбалетчик покачнулся: выстрел Ярре попал в шлем, Темного окутало яркое пламя. Ярре взвыл от радости, но тут же испытал разочарование. Арбалетчик остался на ногах.

— Ну, давай! — пробормотал Ярре, готовя новый выстрел. — Посмотри на меня, мразь!

Темный будто услышал его. Видимо, захотел разобраться, откуда прилетела ошеломившая его стрела. Заметил Ярре, тут же вскинул самострел. Болт и стрела ушли в полет одновременно.

Может быть, Бьоркост действительно был лучшим луком в мире. А может, это Ярре сделал самый лучший выстрел в своей жизни. Стрела, сияющей кометой прочертив сгустившуюся во дворе тьму, ударила точно в зазор между забралом и золотой короной, венчающей шлем Темного. Единственное уязвимое место в адских доспехах.

Мертвец-арбалетчик разлетелся в клочья, оставив на стене пятно черной копоти. Ярре заорал в восторге, а потом почувствовал резкую боль. Опустив глаза, он увидел древко болта с оперением, глубоко ушедшего в тело над кушаком.

— Н-нет! — выдохнул Ярре, хватаясь рукой за болт. Ойкнул, осел на холодный камень, хватая ртом воздух. Новая волна боли пронизала его до кончиков пальцев.

Так глупо, так некстати. И бой еще не закончен...

Мотнув головой, чтобы отогнать слабость, Ярре повел глазами. Увидел лежавший на камнях Бьоркост. Попытался дотянуться до него. Еще один выстрел, хотя бы еще один...

Снег, ночь, стены, башни, мечущиеся во тьме тени завертелись вокруг Ярре, создав громадную воронку, и юноша с воплем полетел в самый ее центр. В

самое сердце пустоты.

Глава 5

Эндре перевел дыхание и поискал глазами. Двор был пуст. Только мертвые тела людей и лошадей. От пяти Темных остались лишь кучи праха, который порывы ветра развеивали по снегу.

— Он только что был здесь, — пробормотал рыцарь. — Последний из них.

— Точно, был, — отозвался Мгла. — Наверное, убежал в этот туннель.

— Я достану эту гадину, — ответил Эндре и, спешившись, пошел к входу в святилище.

Внутри было темно, но Эндре знал, как поступить. У него остались две бомбы. Достав из сумки одну из них, бастард вытащил из бомбы пробку, удалил запал из громовой соли, положил бомбу на выступ в стене и высек огнивом искру. Смесь в бомбе вспыхнула гудящим пламенем, осветив ход, уходящий вглубь горы.

— Отлично, — сказал Эндре, взял в руки горящую бомбу и пошел вперед.

Храм птицы был спрятан глубоко в чреве горы. Бомба догорела, и Эндре запалил от нее новую. Вскоре впереди показался тусклый синеватый свет. Коридор закончился узкой высеченной в камне лестницей, и Эндре спустился по ней.

Лестницы вывела его в подземный зал. Темный был здесь. Он стоял спиной у длинной каменной стелы, покрытой какими-то письменами.

— Слишком поздно, — сказал Темный, не обрачиваясь. — Ты опоздал, собрат.

— Почему? — Эндре отбросил догоревшую бомбу, вытащил из-за пояса клевец. — Вот, смотри, — Темный показал бастарду маленькую фигурку, изображающую раскрывшую крылья птицу, которую держал в руке. — Вот она, Джейр, птица грядущего дня. Та, что должна быть оживлена Спасителем. Так говорит легенда о Спасителе и птице Джейр. И она у меня. Где же Спаситель, Эндре?

— Он придет.

— Поздно, — Темный издал скрипучий звук: видимо, он смеялся. — Спаситель не пришел, не успел. Потерялся в дороге. И в святилище птицы встречаются два вампира. Ты и я. Забавно, да?

— Я не вампир.

— Знаешь, почему все твои друзья мертвы, а ты жив? Потому что пришло время Смерти. Твое и мое время. Черный эликсир Маро спас тебя от участи, выпавшей в Конце времен всему живому. Смотри, — Темный бросил фигурку птицы на пол, и хрупкая статуэтка разбилась. Повелитель Всадников наступил на обломки своим кованым сабатоном, раздавливая осколки в пыль. — Все, нет птицы. Спаситель теперь не сможет повернуть события вспять, даже если придет сюда, в этот зал. А рог Эзерхорн, — и Всадник показал Эндре витой рог из черной кости в золоте, — со мной. Сейчас я просигналю в него, и Она придет. Этот мир будет принадлежать нам, Эндре. Тебе и мне. И Ей.

— С чего ты взял, что я этого хочу?

— Однажды тебе удалось обмануть судьбу. Ты не стал воином моей свиты, хотя должен был стать. Это удивительно и необъяснимо, но это так. Ты едва не разрушил пророчество, которое записано на этих камнях. Но скоро все изменится. Живущий в тебе Дух покинет тебя, едва сигнал Эзерхорна прозвучит над миром. Ты пойдешь за мной и будешь служить мне, червь.

— Все просто у тебя получается, ублюдок, — сказал Эндре. — А может, сначала попробуем поиграть на Эзерхорне вдвоем?

Сказал, и метнул клевец. Раздался лязг, и Темный отшатнулся. А потом поднял левую руку с зажатым в ней рогом Смерти. Клевец Эндре торчал из середины рога.

— Ты испортил один предмет из пророчеств, я другой, — произнес бастард, крутя мечом мельницу. — Не пора ли нам испортить еще кое-что?

Темный взревел так, что со сводов зала посыпались камни и светящаяся пыль. Отбросил испорченный рог, вознес правую руку, и в ней появился изогнутый рунный меч, окутанный дымом. Эндре закрутил мельницу мечом, пошел вперед.

Клинки столкнулись. Темный дохнул на Эндре смрадом, оглушив бастарда, толкнул свободной рукой в грудь. Эндре отлетел, ударившись спиной об огромную глыбу. Рунный меч свистнул во тьме, выбил искры из камня — Эндре увернулся и обеими руками нанес колющий удар.

Его клинок сломался у самой рукояти. Но Темный только вздохнул, Выронил свой меч, вцепился руками в латных перчатках в обломок лезвия меча Эндре, пронизавший его насквозь, выдернул из своего тела. Завопив от злой радости, Эндре ударил тварь оставшейся у него рукоятью в шлем, раскалывая золотую корону на челе Темного, заставив тварь отшатнуться в сторону. Освободив себе путь, рванулся к темневшему на камнях у стелы Эзерхорну, схватил его, вытащил застрявший в покореженном золоте клевец.

— Ты не можешь... убить меня, — прохрипел упырь, пятясь от Эндре.

— Ой ли? Я дважды Рожденный — или ты забыл? Ты сказал, я едва не разрушил твое засратое пророчество? — Эндре двумя руками занес клевец над головой. — Ты ошибся. Я его разрушил!

Клевец пробил адскую сталь шлема, хрустнула кость, и Темный опрокинулся навзничь. Наступив ему на грудь, Эндре хэкнул и вбил клевец в грудь упыря, в то место, где должно быть сердце. Темный выгнулся, захрипел, из глазниц глухого шлема повалил зловонный дым. Земля под ногами Эндре дрогнула, бастарду показалось, что он услышал далекий многоголосый крик. И все стихло.

Опустившись на колени, Эндре достал кинжал, разрезал ремни шлема и обнажил голову упыря. Вздрогнул — на него глянули пустые глазницы черепа, облепленного жирным прахом. Взявшись за череп обеими руками, Эндре с хряском оторвал его от позвоночника и швырнул подальше, в угол пещеры. А потом вдруг почувствовал, что жизнь покидает и его самого.

— Мгла, что это? — крикнул он, вцепившись в латный воротник и пытаясь сорвать его, чтобы не душил.

Мгла не ответил. И Эндре понял, что умирает.

* * *

Это была комната в замке фон Эшеров, в которой он жил все последние годы. Все шесть лет, прошедшие со дня его первой смерти. Он стоял перед большим зеркалом и видел свое отражение. Все вроде как обычно, но Эндре не мог понять, почему отражение ему улыбается, хотя сам он не улыбался.

— Э-эй! — Отражение помахало рукой. — Ты что, задумался?

— А? — Эндре вздрогнул. — Нет, просто мне показалось, что я...что я умер.

— Было дело, — ответил его зеркальный двойник. — Там, в Златограде. Но сейчас все не так, как ты думаешь.

— Постой, ведь ты Мгла — или я ошибаюсь?

— Дурацкое имя ты мне дал, братец, — двойник засмеялся. — Но я не в обиде. Ведь ты испугался, когда понял, что я стал твоим вечным спутником. Признайся — испугался?

— Да. Мгла, почему это случилось?

— Судьба, брат. Она всегда права. Люди считают, что могут предвидеть волю Высших сил, и всегда ошибаются. Ее нельзя предугадать. Нам с тобой было суждено исправить ход вещей, ведущих к ужасным последствиям, и мы справились. Ведь справились?

— Почему ты так похож на меня?

— Потому что я твой ангел-хранитель. Ты — это я, я — это ты. Я твоя половина из мира, который человек никогда не сможет постичь по-настоящему, хоть и пытается это сделать. Помнишь, что говорила тебе Марина? Что твой путь — это путь клинка, который решит судьбу империи и целого мира. Видишь, все сбылось.

— Что теперь, Мгла?

— Не хотел тебе этого говорить, приятель, но пришла пора расстаться, — Мгла перестал улыбаться. — Теперь, когда Темные повержены, больше нет смысла оставаться сиамскими близнецами. Отныне у каждого из нас свой путь.

— Значит, я буду жить?

— Я же говорю тебе, все сбылось, Эндре. Ты отомстил за себя и проявил милосердие одновременно, освободив души Рорека и Игана, своих братьев в прошлой жизни, от павшего на них проклятия. Ты совершил невозможное и дошел до конца пути. Но конец любого пути — начало нового. Я рад, что все эти годы был с тобой.

— Постой, как же так, ведь если ты уйдешь, я превращусь в вампира, в нежить. Я не хочу!

— Не превратишься, мой друг, — с грустью в голосе ответил Мгла. — Даже без моей помощи. Теперь ты свободен от проклятия Черного эликсира Маро. Ищи себя в новом мире. Надеюсь, ты будешь счастлив.

— Мгла, я больше не увижу тебя?

— Нет, прости. Нельзя прожить одну и ту же жизнь дважды.

Отражение повернулось в зеркале спиной к Эндре и направилось в световой коридор, открывшийся в глубине зазеркальной реальности. И Эндре решился.

— Постой, только два вопроса! — крикнул он. — Как твое настоящее имя?

— Мое имя? — Ангел-хранитель не обернулся. — Эндре Детцен. Ведь у нас с тобой одинаковые имена, брат мой.

— А Спаситель? Он ведь так и не пришел! Птица Джейр разбита, все кончено.

— Спаситель? — Мгла все же повернул голову и посмотрел на Эндре. — Он пришел, Эндре. И дело совсем не в птице, она только символ. Песня Жизни есть песня человеческая. Поверь, она прозвучит над миром и возродит его. Арагзан не ошибся, когда изрек: 'Правда его победит ложь, а любовь его победит смерть. Услышит весь мир в вое смертной бури пение, полное скорби и любви, и узнает, что трижды отступила смерть, посрамленная в зените силы своей, и навеки для вас пришло время жизни'. Очень скоро мир услышит песню любви и надежды, и Тьма уйдет. Так было всегда, мой друг. Так есть и будет всегда.

* * *

Больше всего Янка боялась ни смерти, ни боли, ни ужасов, которые сулила ей начавшаяся беспросветная ночь. Она боялась опоздать.

Добравшись до Ледяного Клыка, она долго — ей показалось, целую вечность! — поднималась на вершину по дороге, утоптанной ногами прошедших здесь до нее упырей. Молилась, чтобы конь не сломал ногу и не сбросил ее в пропасть, вытирая слезы, которые, то ли от морозного ветра, то ли от отчаяния, поминутно наворачивались на глаза. Висевшая над головой багровая комета освещала ей путь.

Потом она увидела останки. Усеявшие снег у вершины мертвые тела и куски тел, обугленные кости, разбросанные повсюду. Сотни тел. Вначале Янка заглядывала в эти застывшие страшные лица, вздрагивая от мысли, что в одном из этих покойников узнает своего Ярре, но потом поняла, что ищет совсем не там, где нужно. Идти, идти вперед, искать... там...там!

Заморенного подъемом коня она оставила у конца дороги и дальше пошла пешком. За гигантскими сугробами показались квадратные каменные башни, несущие на себе печать невообразимой древности. Их зубцы раскрошились, как гнилые зубы, их ворота истлели, их каменную кладку источили время и бури. Они слепыми глазницами бойниц смотрели на терзаемую ледяным ветром фигурку, которая шла к ним, проваливаясь в снег и захлебываясь слезами. Над башнями кружили белесые тени — Янка видела их, они были так же реальны, как и окружавшие ночь, мороз, как эта крепость. И эти тени с воплями шарахались от нее, освобождая ей путь вперед, к воротам.

Дрожа от холода и страха, Янка вошла в провал разрушенных ворот и увидела огромный мощеный двор, где еще пахло смертью. Сердце ее заныло, когда она разглядела распростертую на камнях мостовой и полузасыпанную снегом Сигран. Нашла Варнака, скорчившегося в луже замерзшей крови. Увидела Кайлани, которой уже не помочь. А потом...

— Ярре! — пронзительно закричала девочка, подобрав полы шубы, кинулась по лестнице вверх.

Отчаяние сменилось безумной, невероятной радостью — Ярре был жив. Он дышал. Лицо Янки задергалось, слезы хлынули рекой. Обхватив Ярре, она прижала его голову к своей груди, начала целовать его замерзшее лицо, губы, глаза.

— Ярричка мой! — восклицала она, всхлипывая. — Миленький мой! Нашла я тебя! Нашла!

— Ты... — Юноша с трудом разлепил смерзшиеся веки, издал хриплый стон. — Ян-ка!

— Я это, храбрый мой, сильный мой, родной мой! Нашла я тебя, нашла!

— Поми... раю я, Янка!

— Нет-нет, не помираешь! Только не спи, хорошо? Не спи, родной!

— Холодно...

— Сейчас, я сейчас... — Янка сбросила шубу, запеленала в нее юношу, вновь прижала к себе. — Вот так, хорошо будет, тепло. Сейчас, любимый мой, все пройдет. Сейчас будет тепло!

— Солн... це мое. Откуда... как...

— Не говори, Ярричка. Я тебя вылечу, — Янка снова разрыдалась. — Это я от радости плачу, что нашла тебя. Ты помолчи, береги силы!

— Все... убиты... и я ... умру!

— Не умрешь, любимый мой! Я здесь, с тобой, я тебя спасу, веришь?

— Конечно... ты же... Спаситель.

— Ерунда какая! Девка я обыкновенная, самая заурядная, а ты богохульствуешь! — Янка нащупала древко болта, торчащее из раны. — Чепуховая у тебя рана, Ярричка. Болт этот только мускул тебе пробил и с той стороны вышел. Мороз рану уже прихватил, кровь не идет. Сейчас я тебя вниз потащу, у меня лошадь есть. Доедем до лекаря, в три дня тебя на ноги поставит!

— Янка... оставь меня, — выдавил Ярре, стуча зубами. — Помру я... болт этот... холодом от него все тело наполняет...

— Да в своем ли ты уме! — рассердилась девушка, вытерла слезы. — Вздор говоришь! Помнишь, в чем клялся мне, и что я тебе сказала? Клялась, что не предам тебя. Спасу я тебя, вот увидишь.

— Люблю тебя...люблю.

— И я тебя люблю, родной мой! Все кончилось, все хорошо. Веришь мне?

— Янка... ты меня не тряси... лучше... — Юноша громко вздохнул, переводя сбивающееся дыхание. — Лучше... спой.

— Спеть? — Янка варежкой смахнула изморозь с лица парня. — Конечно, спою. Только сначала давай выберемся отсюда.

— Нет... сейчас спой.

Янка услышала его вздох, и рыдания вновь сдавили ей горло.

— Не могу! — всхлипнула она.

— Спой... а то ведь потом поздно... будет...

Янка беспомощно посмотрела вокруг. Тени сгущались, обступая их с Ярре плотным кольцом. Вновь поднялся ветер, по плитам двора замела поземка. Липкий ужас оледенил девочку, будто сама Смерть встала рядом с ней, ожидая, когда эта сама еле живая от холода девчонка перестанет мешать ей и смирится с неизбежным.

— Ни за что! — прошептала девочка и, наклонившись к уху Ярре, запела:

Как во дальнем граде,

Как в стране далекой,

Ладо мой, ладо,

Спаситель народился!

Как по всем сторонам

Разнеслася новость:

Ладо мой, ладо,

Спаситель народился!

Разнеслася новость,

Людям добрым в радость:

Ладо мой, ладо,

Спаситель народился!

Добры люди пели,

Наполняли чары:

Ладо мой, ладо,

Спаситель народился!

Наполняли чары,

Пели эту песню!

Ладо мой, ладо,

Спаситель народился!

Пели эту песню

Тем, кого любили —

Ладо мой, ладо,

Спаситель народился!

Тех, кого любили

Целовали в губы.

Ладо мой, ладо,

Спаситель народился!

Целовали в губы,

Как тебя целую,

Ладо мой, ладо,

Спаситель народился!

Как во дальнем граде,

Как в стране далекой,

Ладо мой, ладо,

Спаситель народился!

Дрожащий, срывающийся поначалу голосок Янки понемногу окреп: она, сама того не замечая, пела уже не только Ярре, а всему этому миру, озаренному пурпуром зловещей кометы и скованному гиблым холодом. И когда песня была закончена, тишина воцарилась необыкновенная. Стихли всхлипывания ветра, успокоилась поземка, и звезды в ночном небе, расчистившимся от облаков, будто стали ярче.

— Хорошо... поешь, — Ярре закашлялся, улыбнулся Янке глазами. — Рана... болеть начала.

— Встать сможешь?

— Не знаю, — Ярре ойкнул, обнял Янку за шею.

— Какой же ты тяжелый! — вырвалось у Янки. — Не подниму!

— Ты... просто помоги мне. Ой!

Ноги у Ярре дрожали, но он смог устоять. Лицо Янки осияла радость.

— Видишь, а ты помирать собрался! — сказала она. — Нет уж. Ты мне живой нужен.

— Не могу... идти.

— А ты просто ноги переставляй, а я тебя держать буду... Ага, вот так! Конь туточки, недалеко, нам бы только до него добраться!

— Янка... я...

— Потом, любимый, потом. Держись за меня и иди.

Ярре закачался, но удержал равновесие. Медленно и неровно, точно обнявшиеся пьяницы, нагрузившиеся вином, они заковыляли по каменной галерее. Труднее всего было спуститься по ступеням вниз, но Ярре смог. Ойкал, держался за раненый бок, но переставлял ноги. Внизу они передохнули несколько минут, и Ярре сам предложил идти дальше.

— Янка, — прошептал он, когда они шли через заснеженную равнину, — замуж за меня... выйдешь?

— Выйду. Ты иди, иди.

Ярре вздохнул и посмотрел на небо. Ему очень хотелось увидеть среди звезд лик кого-нибудь из древних богов Йора — Хадрив, Митары, Теора или Минайи. Увидеть и поблагодарить за свое счастье. За то, что у него есть Янка. Но боги куда-то отлучились по своим божественным делам, и Ярре решил, что поблагодарит их потом. Если, конечно, останется жить.

И эта надежда на новую счастливую жизнь уже не казалась Ярре Кристерсону несбыточной.

Эпилог

Из огромной кучи поленьев осталось всего одно. Браск поставил его на колоду, занес колун и расколол полено. Теперь дров должно хватить надолго. Погода в последние дни установилась такая теплая, что печи в Оплоте можно не топить.

Хвала богам Эрая, весна наконец-то пришла в эти земли. Бурная, солнечная, ветреная и животворящая. Браск и представить себе не мог еще недавно, что в этих северных краях может быть такое яркое, ослепительно-синее небо...

— Браск, обед готов! — Эрин стояла в дверях дома и махала ему рукой.

— Я сейчас, — молодой сид бросил колун на кучу нарубленных дров, подошел к дереву, снял с ветки полотенце и вытер лицо и облитый потом торс. Надо бы затопить баню и помыться — после обеда, конечно. И одежда совсем испачкалась. Опять работа для Эрин.

— Браск!

— Да иду уже, — бросил эльф, а потом понял, что дело не в обеде. Повернулся, и увидел, что Эрин, закрыв глаза от солнца ладонью, смотрит в сторону ворот.

В воротах стояли два всадника — юноша и девушка, одетые как путешественники. У Эрина дрогнуло сердце: в первое мгновение ему показалось, что это кто-то из тех, кого они с Эрин так ждали последние две недели. Но мигом позже юноша понял, что эти люди ему незнакомы.

— Да? — Браск направился к гостям. Юноша немедленно спешился, помог сойти с седла своей спутнице. Шагнул к Браску и вежливо поклонился.

— Мир и процветание этому дому! — сказал он на общеимперском языке с сильным южным акцентом. Браску уже доводилось слышать такой говор, когда он в детстве бывал с отцом в Зараскарде. — Мы путники: мое имя Болган, а мою сестру зовут Атея. Мы ехали в Азуранд, но сбились с дороги и плутали по лесу целую ночь. Нам бы отдохнуть немного и поесть. Мы можем купить еды, у нас есть деньги.

— Вы гости, а с гостей денег не берут, — ответил Браск и вдруг понял: эти молодые арадо проехали сквозь Священный лес Митары. Они не случайные гости в Оплоте. Они здесь по воле богини, а это значит...

Случилось то, что должно было случиться. Братство Митары продолжает свой путь. И это обрадовало и опечалило Браска. Глядя на улыбающегося Болгана, молодой сид понял, что все, кто жил здесь раньше, кого они с Эрин так ждали минувшие две недели, больше никогда не вернутся в эти стены. Они навсегда остались там, в последней зиме Конца времен...

— Входите! — Браск помахал рукой, видя, что юноша чувствует себя неловко. — Вы как раз к обеду. Эрин, принимай гостей!

— Спасибо тебе, друг, — Болган вновь поклонился.

— Коней пока поставьте под навес. Да, меня зовут Браск, а мою сестру Эрин.

— Удивительно, что сиды оказались здесь, в этой земле, — сказал Болган, наматывая повод коня на руку. — Прости мое любопытство, но как такое могло случиться?

— Однажды я расскажу тебе об этом. Это действительно необычная история.

— Не сомневаюсь, дружище. Эта земля просто дышит легендами. Мы с сестрой наслушались немало удивительных историй в дороге, — заговорил Болган. — Еще в Патаре нам рассказывали ужасные истории о восставших мертвецах и каких-то демонах, которые собирались пожрать мир. Клянусь Светом, мы почти испугались этих россказней!

— Правильно сделали, что не испугались, — одобрил Браск. — В этом доме уважают храбрость.

— Ну, не такие мы и храбрецы, — смутился Болган, опуская глаза. — Впервые мы с сестрой совершаем такое дальнее путешествие. И многое для нас в диковинку. А в ваших краях чего только не услышишь!

— И что привело вас в наши края?

— Воля очень дорогого нам с Атеей человека. Хотели мы поначалу отправиться в Азуранд: там, говорят, новый император Ателла собирает новую армию и очень покровительствует тем иноземцам, что желают послужить империи. Да и города Вестриаля, по слухам, очень красивы.

— Не могу ничего сказать тебе об этом, друг. Но магия этой земли велика. Мы с Эрин сами когда-то оказались в этих землях случайно, и вот, осели здесь.

— Как называется это место?

— Оплот. Что же вы стоите? Милости прошу в дом!

— Болган, ты иди, а мне нужно... — Атея потупила взгляд. — Я недолго.

— Пошли, — усмехнулся Браск, хлопнув молодого зараскардца по плечу. — Эрин сегодня приготовила лососину и раков по старинному моряцкому рецепту. И мед у нас отменный.

Когда мужчины ушли, Атея привязала свою чалую кобылу к коновязи у дома и обошла сруб. За домом она нашла то, что искала — старую березу, священное дерево северной богини Митары. Она не сказала Болгану утром, что этой ночью видела во сне и эту ферму со странным названием Оплот, и двух молодых сидов, и эту березу. Он бы все равно не поверил в ее слова. Он ведь до сих пор не верит, что костяной амулет, который дал им отец — волшебный.

Подойдя к березе, Атея вздохнула. Да, это именно то место. Девушка сняла с шеи амулет и посмотрела на него. Отец не говорил, как надо с ним поступить, но она сама это знает. Сегодня дух Лейфи наконец-то обретет покой.

Присев на корточки, Атея быстро выкопала в мягкой, пропитанной весенними водами земле ямку и положила в нее амулет, перед этим поцеловав его. Потом засыпала его и умяла землю ладошками в крошечный холмик.

— Покойся с миром, — шепнула она и пошла мыть руки.