Прав Батей — он поступил глупо, велев Кайлани ждать его в Златограде. Девчонка влипла в историю, ей может угрожать большая опасность, и в этом виноват только он...
— Смотрите, смотрите, что я нашла!
Варнак обернулся. Эрин бежала к нему со стороны полосатых скал у края бухты, придерживая руками наполненный чем-то передник. Лицо у нее разрумянилось, тяжелые каштановые с рыжиной волосы разметались по плечам, глаза горели радостным огнем.
— Там, у скал! — выпалила она, подбежав ближе, и показала Варнаку то, что лежало в переднике. — Крупные какие!
Это были устрицы. Дюжины полторы, действительно крупные по сравнению с мелкими черными ракушками, которых девушка насобирала тоже немало.
— У нас в Кардиле такие устрицы на рынке продаются дорого! — продолжала Эрин, улыбаясь. — Серебряк за полдюжины. А тут их полным-полно. Вон у тех скал целая устричная отмель.
— Отличные устрицы, — Варнак взял одну из них, вынул кинжал, раскрыл створки и отправил устрицу в рот. У нее был свежий острый вкус моря. — Жаль, уксуса у нас нет.
— В Кардиле мы едим их с лимоном и мятным соусом, — сказала Эрин, сверкая глазами. — Ой, вкуснятина какая!
'Да, милая, ты сама не представляешь, как тебе к лицу твоя радость! А ведь у меня могла бы уже быть дочка твоих лет...'
— Aeryn, — Браск возник между ними, будто из берега вырос, — neyn leamm a ner Arado asdieth, a`nuin hoch deadchiad!
Девушка вспыхнула, опустила лицо. Варнак отбросил пустые створки, тыльной стороной руки вытер с губ слизистый сок.
— Там, верно, есть еще устрицы? — спросил он.
— Да, — встрепенулась Эрин. — Их очень много. На отмели у скал.
— Так почему бы тебе не собрать еще? Скоро ужин, я бы с удовольствием съел еще штук двадцать этих чудесных слизняков.
Эрин кивнула, бросила беглый взгляд на брата и, вывалив содержимое передника на песок, припустилась обратно к скалам. Морская пена летела из-под ее раскрасневшихся от холодной воды пяток. Варнак дождался, когда она удалится подальше, повернулся к Браску.
— Не стоит так разговаривать с сестрой, — сказал он.
— Ты что, знаешь наш язык? — с вызовом спросил Сид. — Или по тону понял?
— Знаю, и понял.
— И что же я сказал?
— Хочешь, чтобы я повторил тебе твои слова на языке крысы?
— Крысы?
— Вы зовете нас 'арадо' — на вашем языке это означает 'крыса'. Или я неправ?
— А тебе-то что за дело, как мы вас зовем?
— Никакого. Тем более что и мои соплеменники зовут вас остроухими обезьянами, морскими лисами, а иногда находят прозвища обиднее. Но я бы не хотел, чтобы меня называли крысой.
— Ты не понимаешь, — Браск смущенно улыбнулся. — Это прозвище.... В нем нет ничего обидного. Просто у вас форма ушей, как...
— ... у крыс, — закончил Варнак. — И это веская причина для того, чтобы запрещать сестре говорить со мной с глазу на глаз, верно?
— Извини, господин, — Браск опустил глаза. — Я сказал, не подумав.
'Парень спесив, как павлин, и мозги у него пока что куриные, но вроде бы умеет признавать собственные ошибки. Уже хорошо. Или он просто боится меня? Наверное, второе. Ну да ладно, нечего разыгрывать из себя строгого папашу. Папашу...'
— Так-то лучше, — сказал Варнак вслух и протянул парню руку. — Но различия в форме ушей нам на время придется забыть.
— Послушай, господин, я все хочу спросить тебя. Мы пятый день едем на север — это я понял. А что дальше?
— Ничего. Здесь наш путь по суше заканчивается.
— То есть как?
— В этой бухте у меня назначена встреча с контрабандистами, которые перевезут нас через Лигарский залив. На той стороне залива начинаются имперские земли. Если боги нам улыбнутся, через неделю будем в Златограде, это столица Кревелога. А там каждый пойдет своей дорогой.
— Почему ты помог нам с сестрой? Я думал вы, люди, ненавидите сидов.
— Не могу сказать за всех людей, но мне твой народ не сделал ничего плохого. Чего ж мне вас ненавидеть?
— Когда мы плавали с отцом, он часто говорил, что Эрай — это последнее свободное место на земле. И что арадо... прости, люди стремятся захватить нас. Я всегда думал, что...
— Свободное место? — Варнак усмехнулся. — Знаешь, паренек, я не бывал в ваших краях, но думаю, что у вас все устроено так же, как у нас, круглоухих. У вас есть король и знать, и есть нищие и бедняки. Или я ошибаюсь?
— Король у нас действительно есть, и приближенные у него тоже есть, но я не понимаю...
— Вон, видишь птиц? — Варнак показал на стаю чаек над заливом. — Когда я был твоего возраста, я тоже считал, что они свободны. Но потом умные люди объяснили мне, что это не так. Птицы повинуются инстинкту, и не летят, куда захотят. Стая всегда летит определенным маршрутом, не отклоняясь от него, как выпущенная лучником стрела. И в каждой стае есть свой вожак. И у прочих тварей то же самое.
— Но ведь мы не твари, господин.
— Разве? Человек ли, сид ли — такая же тварь божья, как эти птицы. Только у птиц нет разума, а у нас есть. И этот разум противоречив. Мы жаждем свободы и одновременно понимаем, что боимся ее. И поэтому мы всегда будем ограничены в нашей свободе, но только не инстинктами, а правилами, которые придумываем сами. Или видим, когда эти правила кто-то придумывает за нас. Кто-то богатый, могущественный и знатный, называющий себя королем сидов или императором людей.
— Ты настоящий философ, господин, — улыбнулся Браск.
— Это не философия, парень. Всего лишь истина, с которой не поспоришь. У тебя на судне кто всем заправлял? Капитан, верно? Он был волен принять любое решение, даже казнить и миловать, если на то была веская причина. И были матросы, которые часто нехотя выполняли его приказы, хотя понимали, что так надо. Иначе судно потеряет ход, перевернется на волне, сядет на мель, или заплывет черте куда. И тогда всем вам будет каюк — и простому моряку, и капитану. Так и с королевствами и с империями. Я позволяю моему королю принимать за меня решения и соглашаюсь надеть на себя цепи несвободы, но взамен как бы жду, что король будет делать свою работу — думать за меня, защищать меня от врагов и разбойников и поддерживать порядок в стране, — пока я буду делать свою. А король понимает, что если поводок для народа сделать чересчур уж коротким, народ взбесится и скинет его с престола. Так и живем, — Варнак наклонился, подобрал устрицу, стряхнул с нее песок и обнажил кинжал. — Но главное, мы никогда не станем свободными, пока на наших глазах творятся несправедливость и произвол. Ты сам мне сказал, что вы возили в Зараскард рабов. Может ли быть свободным народ, который торгует людьми, словно овцами или свиньями?
— Значит, ты считаешь, что мой отец обманывал меня?
— Нет, он всего лишь хотел передать тебе те иллюзии, которые владели им самим, — Варнак положил устрицу в рот. — Так делают все родители, это их долг.
— Ты говоришь это так, будто у тебя самого дюжина детей.
'Проницательный мальчишка, черт его дери. Нашел самое больное место и надавил на него...'
— У меня нет детей, — ответил Варнак, прожевав устрицу. — Но если бы были, я бы поступил, как твой отец.
Браск кивнул. Ответ охотника ему понравился.
— Увы, мой отец мертв, — сказал он. — Я говорил тебе. Он был сильным и отважным сидом и очень любил нас с сестрой. Пока он был жив, мы могли никого не бояться.
— Как он умер?
— От раны, полученной в бою с диким корсаром.
— Заражение? Я слышал, что сиды вообще ничем не болеют.
— Яд. Проклятые изгои мажут свои клинки гнилым рыбьим жиром и смертоносной желчью кракена. Отец был ранен отравленным оружием и умирал долго и тяжело. Он взял с Эсмона клятву, что тот будет заботиться о нас и... — тут Браск безнадежно махнул рукой. — Зачем я тебе это рассказываю? Ты все равно не сможешь мне помочь.
— Помочь?
— Ты наемник, ведь так? Или наемный убийца. Я видел, как ты убил людей Эсмона. Ты сделал это быстро и легко, будто мух прихлопнул. Я бы нанял тебя, чтобы отомстить Эсмону, но у меня нет денег. Так что бессмысленно говорить об этом.
— Действительно, бессмысленно. И дело не в плате. Я не наемник и не платный убийца, хотя убивать приходится. Буду с тобой честен — я оставлю вас с сестрой в Златограде, и вам придется устраивать свою жизнь самим.
— Жаль. Но я все равно тебе благодарен. И за наше спасение, и за то, что ты терпишь нас. Можно, я буду называть тебя просто Варнак?
— Я с самого начала назвал свое имя, но ты упорно зовешь меня господином.
— Хорошо, не буду. Когда придут твои контрабандисты?
— Если я не ошибся с подсчетом дней, то сегодня в полночь.
— Ты все время говоришь о каких-то тварях, которые опасны для нас, но я их не видел. Что это за твари?
— О них лучше не говорить. Не беспокойся, я знаю, как защищаться от них. Давай соберем трофеи твоей сестрички и пойдем к костру. Да, и сестру позови, если не хочешь, чтобы я сам сделал это. Скоро стемнеет, а ночь в этих краях не прощает беспечности.
* * *
Двухмачтовый ког контрабандистов прибыл вовремя и подошел к самому берегу. Ихрам Пять Шестерок сам сошел на берег со своими людьми. Приветствовал Варнака и скользнул оценивающим взглядом по молодым сидам, которые, обнявшись, встали за спиной охотника.
— Сделал дело и прикупил рабов, старый пес? — хмыкнул он. — Хорошие цыплятки. В Кревелоге таких не купишь, а жаль. Но за груз придется доплатить, Варнак.
— Понимаю. Сколько ты хочешь?
— По стрейссу за голову, идет?
— Договорились. Можем отплывать.
— Погода нынче хорошая, — сказал Ихрам. — Если морские боги не захотят пошутить над нами, через четыре дня будешь тискать шлюх и пить мед в таверне папаши Вассьяна.
— Идите в лодку, — велел Варнак сидам.
Он поднялся по веревочному трапу последним. Едва он это сделал, люди Ихрама немедленно подняли трап и начали талевать шлюпку.
— Размести детей в каюте, — сказал Варнак капитану, — а я буду спать в кубрике с командой.
— Дело твое. Эй, проводите сидов в чертог для гостей! — крикнул контрабандист и засмеялся.
— Что-то не так, Ихрам? — спросил Варнак.
— Все прекрасно, друг мой. Поднять якорь!
— Разве мы не будем ждать до рассвета?
— Я, конечно, понимаю, что у меня на борту знаменитый охотник Варнак, но мне совсем не хочется, чтобы местная нечисть навестила мой корабль. Не люблю этот проклятый берег!
— Понятно.
Варнак успел обменяться взглядом с проходящей мимо него Эрин — в глазах девочки были вопрос и тревога. Охотник не успел ответить ей, ободрить или хотя бы подать знак — Ихрам хлопнул его по плечу.
— Пора расплатиться, старый друг, — сказал он, выразительно потерев большой и указательный пальцы.
— Конечно, — Варнак потянулся к кошелю на поясе, но контрабандист его остановил.
— Не здесь, — предложил он. — У меня в каюте.
Варнак пожал плечами, направился за контрабандистом. У входа в рубку Ихрам остановился, сделал приглашающий жест.
— После тебя, друг мой, — сказал он.
Варнак толкнул дверь, шагнул за порог — и будто весь мир обрушился ему на голову.
— Он живой, милорд заклинатель! Живой, сволочь!
— Он может говорить? — Из обморочной пелены вылыло мрачное смуглое лицо, обрамленное седеющей бородкой. — Ты можешь говорить, колдун?
Варнак вздохнул. Сердце у него дико стучало, воздуха не хватало, как при удушье, все тело наполняла боль. Бородатый схватил его пальцами за щеки, сжал, будто клещами.
— Ммммммм, — промычал Варнак.
— Притворяется? — предположил чей-то голос.
— Не думаю, — ответил бородатый. — Слышишь меня, колдун?
— Слы-шу, — с трудом ответил Варнак.
— Отлично, — железные пальцы, впившиеся в щеки, разжались. — Просто замечательно. Проклятый язычник заговорил. Тогда ты сможешь ответить на мои вопросы, колдун. И отвечай без уверток, иначе я снова накрою тебя кармической ловушкой.
— Мммммммааах...
— Дайте ему воды, — приказал бородатый.
Варнак пил жадно, потом закашлялся — вода попала в дыхательное горло. Губы у него были разбиты, и вода отдавала медью. Сильные руки подняли его, встряхнули, усадили на стул. Он был в каюте Ихрама. Смуглый человек встал перед ним, держа руки в кожаных перчатках перед собой сжатыми в кулаки. По сторонам от него стояли еще двое. Один из них держал в руках меч Варнака.
— Ты понял, кто я такой? — спросил он.
Варнак замотал головой. Говорить не было сил.
— Я Рувим Этардан, заклинатель Братства. А ты Варнак, колдун из Кревелога. Братство давно искало тебя, и вот, наконец, ты у нас в руках.
Филактерия, подумал Варнак. Ихрам завел меня в ловушку. Все пропало. Ааааах!
— Чего мычишь, колдун? — Этардан схватил Варнака за волосы, поднял голову охотника. — Посмотри мне в глаза!
— Чего... ты хочешь? — прохрипел Варнак.
— Больно? Кармическая ловушка причиняет большую боль, но истинные муки ты испытаешь, когда будешь гореть в очистительном пламени костра, колдун!
— Оставь... меня.
— Не раньше, чем ты назовешь мне имена своих сообщников. В Кревелоге тебя видели с женщиной — кто она?
Не дождешься, подумал Варнак. Кайлани я тебе не выдам, даже не мечтай...
— Кто эта женщина?
— У меня... нет женщины.
— Лжешь, колдун. В Златограде ты был с женщиной, а в Патар отправился один. Где ты ее оставил?
— Это... была шлюха, — Варнак поднял глаза на заклинателя и попытался улыбнуться. — Я спал с ней... за деньги. Иди к демонам, Серый.
— А эти сиды — кто они?
— Просто... сироты. Я купил их.
— Ложь. Я чувствую, что ты лжешь.
— Тогда вели перевернуть меня... на живот. Так тебе будет удобнее поцеловать меня в задницу.
— Упорный! — Инквизитор криво усмехнулся. — Но я знаю, как развязать тебе язык. Сейчас я прикажу привести сидов, которых ты притащил с собой, и мы будем их пытать. У меня с собой хороший палач. Ты насладишься их мучениями и, может быть, это зрелище сделает тебя сговорчивее.
Гнида, подумал Варнак. Как сказал, так и сделает. Будет пытать детей, пока не запытает до смерти.
— Не было... женщины, — ответил он.
— Понимаю, — инквизитор усмехнулся еще отвратнее. — Тебе хочется посмотреть, как будут разделывать эту сидку. Она хорошенькая, верно. Ты ведь купил ее ради греховных забав. А может, и мальчика тоже. Сидские юноши нежны и грациозны не меньше сидских женщин. Любой испытает возбуждение, наблюдая за их муками.
— Больной.... Ублюдок.
— Говори, колдун! Говори быстрее, мое терпение на исходе.
— Не было никакой женщины.
— Ладно, попробуем по-другому, — ответил Этардан. — Пытать тебя дальше не имеет смысла, можешь сдохнуть и ничего не сказать. И этих остроухих недочеловеков тебе не жаль, это ясно. У нас впереди четыре дня плавания до Патара. Посидишь пока в трюме. Мы еще побеседуем с тобой, язычник, и я, клянусь богом, заставлю тебя говорить!
Булка лежала на столе — еще теплая, ароматная, с восхитительной румяной корочкой, глазированной яичным желтком. За последние дни он съел столько таких булочек, сколько не ел за всю свою жизнь.
В приюте тощая, желтоглазая и жестокая мать Арайя била по рукам тех, кто ворует с кухни еду. Заставляла вытянуть руки и била костяным стеком по пальцам, пока не выступала кровь. А потом говорила, что бог не любит, когда человек ворует и когда ест, как животное. Человек должен есть только хлеб, честно заработанный в поте своего лица — и за столом, прочитав молитву, а не грызть ворованные сухари по углам, словно крыса. Его она тоже била два раза. Он хотел сказать ей, что не наедается тем, что дают в трапезной, но не сказал — решил, что мать Арайя слишком злая, чтобы понять его.
