— Что? — Сигран вышла из задумчивости, шагнула к сидам. — Простите меня. Я не хотела вас обидеть.
— Мы можем что-нибудь сделать для вас? — спросил Браск. — Я и моя сестра не боимся работы. Мы выросли на корабле, а там тяжелой работы всегда было больше, чем нужно.
— Конечно, можете, — ответила Сигран. — Для начала вы пойдете в баню и вымоетесь, а я приготовлю вам свежую одежду и ужин. Потом вы ляжете спать, а наутро мы поговорим.
Браск развел руками и лишь поклонился. Сигран посмотрела на Эрин, и сердце ее дрогнуло — эта юная эльфийка напомнила ей Марину.
— Мы рады видеть вас в нашем доме, — добавила она. — Вы не слуги и не гости. Если Митара призвала вас, с этого дня вы часть нашей семьи.
* * *
В городе было тихо. Подозрительно тихо.
Роллин въехал в город через Западные ворота в полдень в сопровождении пятидесяти всадников охраны. За два часа да этого он отправил в Златоград префекта Эдерия с двумя батальонами пехоты и поставил перед Эдерием задачу — взять город под контроль. Теперь, проезжая по улицам города в окружении своих телохранителей, Роллин глядел на собравшихся по обочинам улицы горожан, которые вышли поглазеть на императорских солдат, и думал, что слишком уж заботился о безопасности.
Златоград — это не Азуранд. Коннетабль любил свой родной город. Столица империи всегда напоминала Роллину вечно молодую красавицу, в которой каждая линия тела само совершенство. В столице Кревелога только центральная часть в окрестностях Градца и резиденции Серого братства красива и чиста, прочие же кварталы напоминают помойку — особенно сейчас, когда в городе по сведениям, полученным от Серых братьев, почти тридцать тысяч беженцев. В районах, где собралась вся эта нищебродь, настоящий порядок не навести, как не бейся, их надо только изолировать от остальной части города. Выставить усиленные кордоны и непременно взять под контроль все продовольственные склады, рынки и колодцы в городе. Всех торгашей предупредить, что за спекуляцию и утаивание продовольствия и фуража их ждет военный суд и виселица на центральной площади Златограда. Глядя на посты, выставленные Эдерием, Роллин одобрительно качал головой. Префект будто прочел его мысли — вот что значит старый опытный офицер! В центре Златограда уже все важные пункты охраняются его солдатами. Теперь следует сделать то же самое в остальных концах города и в пригородах. Двух тысяч воинов хватит, чтобы контролировать город и не допустить беспорядков и мародерства, остальная армия встанет лагерем за стенами, на Нижинском пустыре, подальше от городских кабаков, притонов, грязи и болезней. Еще три тысячи вместе с герцогскими вояками придется распределить по десяти главным городам герцогства — но сперва следует подобрать толковых комендантов в каждый город. Этим следует заняться в ближайшее время.
Ворота в Градец были открыты. Всадники в пурпурных плащах и с орлами на щитах въехали первым, Роллин — за ними следом. Его уже ждали на крыльце, но не герцог Иган, как ожидалось.
Роллин прежде встречался с Кассиусом Абдарко дважды, они знали друг друга в лицо. Когда коннетабль спешился, глава Капитула тут же двинулся ему навстречу.
— Коннетабль, — сказал инквизитор.
— Монсиньор, — ответил Роллин.
Абдарко протянул правую руку. Высшим клирикам Капитула полагалось целовать руку, встав на одно колено. Но Роллин и Абдарко были примерно одного возраста: кроме того, коннетабль представлял в Кревелоге самого императора Артона, и Роллин не встал на колено — просто наклонился и коснулся губами пастырского перстня.
— Наконец-то вы прибыли, — сказал Абдарко. — Всемилостивый услышал наши молитвы и не оставил нас в беде.
— Мы видели по дороге в Златоград, что у вас происходит.
— Вы не знаете главного, коннетабль, — Абдарко сделал шаг в сторону и жестом пригласил Роллина войти в двери.
— И чего же я не знаю? — осведомился военачальник, когда дверь за ними закрылась.
— Давайте поднимемся в мой кабинет. Там будет удобнее разговаривать.
Роллин, приказав шести воинам сопровождать его, последовал за главой Капитула. У него появились нехорошие предчувствия, но то, что сообщил ему Абдарко в кабинете, буквально ошеломило его.
— Как это исчез? — Роллин был готов к любому сюрпризу — но не к такому. Он даже не попытался скрыть своего изумления.
— Он бежал ночью из дворца, — произнес инквизитор. — При очень странных обстоятельствах. Мы допросили ночную стражу, и стражники рассказали такое, во что не хочется верить.
— Герцог сошел с ума? В такое время бежать из замка — ради чего?
— Этот прискорбный случай лучше всего показывает, коннетабль, как далеко зашло обрушившееся на нас бедствие. — Абадрко пригласил Роллина сесть в кресло, сам опустился на резной стул без спинки. — У меня нет повода не доверять показаниям стражников, видевших бегство молодого герцога, и потому так велика моя тревога. Не безумие поразило молодого герцога, все гораздо страшнее.
— Да говорите же вы, во имя Всевышнего!
— Герцог стал вампиром.
— Вампиром? — Роллин недоверчиво глянул на инквизитора. — Вы уверены в том, что говорите?
— Сын мой, я всю жизнь посвятил борьбе с порождениями Мрака, страшными тварями, для которых мы, дети Божьи — всего лишь пища. Вы не посвящены в наши тайные знания, как и любой мирянин, и потому не доверяете моим словам. Напрасно. Герцог заразился.
— Проклятье, как он мог заразиться?
— Я этого не знаю. — Абдарко провел ладонью по лицу. — Мы подошли к краю бездонной пропасти, коннетабль. Сбывается все, что написано в мистических текстах о судьбах мира. Мне страшно подумать о будущем.
— Если герцог бежал, это означает, что Кревелог остался без правителя, — заметил Роллин, которому очень не понравилось выражение лица инквизитора.
— Истинно так. Династия Маларда проклята. Один из наследников герцогской короны убит, второй стал вампиром. Других законных наследников крови Маларда нет. Теперь за судьбы герцогства отвечаем мы с вами, коннетабль.
— Я должен послать донесение императору.
— Разумеется. Я уже оповестил о случившемся отца Гариана. Думаю, в любом случае он проинформирует его величество о случившемся. В Кревелоге пока не знают, что случилось, но скрывать правду долго не получится.
— И как вы намерены со всем этим разобраться?
— Мы намерены, мой друг. Вы поможете мне. Ваше прибытие позволяет мне собрать совет выборщиков и рассказать им, что случилось. Мы скажем, что герцог Иган пал жертвой своего двоюродного брата Эндре.
— Эндре? Бастарда Маларда? Что за... Он же умер шесть лет назад!
— Вы в этом уверены? — спросил Абдарко таким тоном, что Роллин похолодел.
— Святые и праведники! — воскликнул коннетабль. — Воистину, вовремя мы тут появились.
— Наше положение ужасно, коннетабль. Появление Всадников вызвало к жизни такие силы, что сражаться с ними будет нелегко. Очень нелегко. Будем молиться и надеяться, что его величество император справится с той задачей, которую он на себя мужественно возложил.
— Хорошо, — сказал Роллин после некоторого раздумья. — Данные мне императором полномочия позволяют мне в особых обстоятельствах ввести в Кревелоге военное правление. Думаю, сейчас обстоятельства в высшей степени.... Особые. Мне придется возложить на себя обязанности диктатора.
— А я с радостью дам вам свое благословение, сын мой, — сказал Абдарко. — Вы будете управлять провинцией столько времени, сколько будет необходимо на избрание нового герцога. Конечно, это будет начало новой династии. А Капитул готов помочь вам советом и делом во всех ваших начинаниях. Вместе мы остановим мертвую мглу, наползающую на эти несчастные земли.
— Я немедленно отправлюсь писать донесение императору.
— С вашего позволения, коннетабль, одна просьба.
— Что такое?
— Одна формальность, — Абдарко снял с шеи ключ, висевший на цепочке, и этим ключом отпер железный ларец на столе. Из ларца он извлек свернутые в трубку листы пергамента. — За последнюю неделю Серые братья разоблачили несколько очень опасных врагов церкви и государства. Эти люди подлежат светскому суду, однако сейчас, когда у нас не определен вопрос с высшей властью, некому принять окончательное решение по приговорам. Вы же знаете, великий герцог имеет право помилования.
— Да, конечно. Вы хотите, чтобы я подписал ваши приговоры, — Роллин кивнул. — Давайте их сюда.
— Если будете решать вопрос о помиловании, прошу обратить внимание на преступника по имени Хьюберт Питри. Я бы просил утвердить ему смертный приговор.
— Такой злодей?
— Он отступник. Этот несчастный принадлежал к нашему братству, однако впал в отступничество и ересь. Кроме того, он не раскаялся и упорствовал под пыткой. Он не заслуживает снисхождения.
— Понимаю, — Роллин развернул свитки на столе, взял перо из письменного прибора Абдарко и начал подписывать. На всех четырнадцати листах он написал 'Утвердить' и передал приговоры инквизитору.
— Казнить всех? — Абдарко чуть заметно улыбнулся. — У нас в Кревелоге принято быть милосердными.
— Вы сами говорили о чрезвычайных обстоятельствах, монсиньор, — ответил Роллин. — В чрезвычайных обстоятельствах и суровость должна быть... чрезвычайной.
— Очень разумно и по-военному, — инквизитор поклонился. — Это все, что я хотел. Казнь преступников состоится завтра на площади перед Камнем. Ваше присутствие на казни было бы желательным.
— Мне некогда, монсиньор.
— Конечно, много дел и обязанностей. Вы пришлете своих людей, чтобы они подготовили покои для вас в замке, или же мне об этом позаботиться?
Роллин ответил не сразу. Лицо Абдарко просто дышало благодушием, но коннетабль был слишком искушенным дипломатом и солдатом, чтобы купиться на эту маску.
— Нет, я останусь в лагере, — сказал он наконец. — Этот замок не для меня. Полководец должен быть со своими солдатами.
— Ваша воля, — инквизитора, казалось, ничуть не удивила такая категоричность. — Благословение Всевышнего на вас, коннетабль!
Роллин вновь поцеловал пастырский перстень на руке Абдарко и быстрой размашистой походкой вышел из кабинета. Воины охраны тут же замерли, ожидая команды. Роллин знаком велел следовать за ним и зашагал к лестнице. О том, что сегодня он приговорил к смерти четырнадцать человек, имперский коннетабль даже не вспоминал.
* * *
Гул окружившей его толпы иногда прорывался сквозь наполнявший уши тяжелый звон, но казался далеким, будто его и эту толпу разделяли не сорок футов брусчатки и два кольца оцепления, а целая вечность. Отец Питри поднял лицо, чтобы посмотреть на этих людей. Пока его везли в телеге вместе с еще двумя осужденными на Рыночную площадь, он ни разу не глянул на тех, кто бежал рядом с 'повозкой смертников', стоял по обе стороны улицы, выкрикивая проклятия и швыряя в него разный мусор. Его товарищи по несчастью огрызались, посылали ответные проклятия на головы зевак, а он молчал — просто не было сил кричать, проклинать, оплакивать себя. Но на площади, когда с него сняли заскорузлые от крови и грязи лохмотья, в которые превратилась его мантия, и привязали железной цепью к короткому столбу, торчавшему из кучи политых маслом дров, Питри внезапно ощутил в себе новые силы. Раны и ожоги, истерзавшие его тело, стянуло морозом, его ледяное касание ослабило адскую боль в перебитых конечностях, и разум стал работать яснее, вопринимать действительность — пусть даже и такую страшную.
Он слушал, как одетый в роскошные одежды с вышитыми на них золотом гербами Кревелога и дома Малардов судейский читает с лобного места приговор. В этом приговоре не было ни слова правды, и отец Питри только улыбался. Эти люди лгут, а он... он знает истину. Он не преступник, поэтому умереть будет легко. На его совести нет ничего такого, что могло бы омрачить последние минуты жизни.
— ... Злодей, именуемый Хьюберт Питри, отступил от Всевышнего и нашей святой церкви, впустил в свое сердце зло и, прикрываясь именем Божьим и положением своим, распространял зловредную ложь, чернокнижие и богохульные слухи....
Пятьдесят лет своей жизни отец Питри служил. Служил Богу и церкви, как мог. Изобличал скрытое зло, творил экзорцизмы над бесноватыми, обучал молодых монахов, странствовал по городам и весям Кревелога, проповедуя Слово Божье и помогая страдающим. Так продолжалось много лет. Служение не принесло ему мирских благ — палачам достанутся только оловянный амулет инквизитора, пара грубых башмаков и куча окровавленных тряпок. Все что у него есть — это правда, которой у него не отнять. Которую не выжечь никаким огнем, даже адским.
— ....Именем его величества императора, по приговору справедливого суда, злодей, богохульник, отступник, клеветник еретик и чернокнижник, именуемый Хьюберт Питри, приговаривается к публичному очищению огнем без права помилования!
Опять ложь, подумал Питри и даже попытался улыбнуться разбитыми губами. Он не богохульник, не отступник, не клеветник.... Что там еще? Он не такой. И он это докажет хотя бы своей смертью. Он не будет плакать, молить о пощаде, просить о милосердии. Он умрет так же, как жил — достойно и незаметно...
— Слышишь меня, мерзавец? — Судейский уже был рядом: его костяной жезл уперся Питри в подбородок, заставив старика поднять голову и посмотреть судейскому в лицо. — Такая свинья как ты недостойна милости и снисхождения. Но святая церковь милосердна даже к такой швали, как ты. Моли о милости! Раскайся публично, отрекись от той лжи о Спасителе, которую сеял, и церковь смилуется над тобой. Ты умрешь легко и быстро. Ну что, мы услышим твое раскаянье?
— Да! — прохрипел Питри.
— Преступник желает раскаяться! — проревел судейский на всю площадь, и толпа недовольно загудела. Питри стал для этих людей преступником вдвойне, потому что собирался лишить их захватывающего зрелища. Одно дело наблюдать за тем, как поджаривают злодея заживо, и совсем другое — как сжигают на костре его труп после процедуры удушения, в которой нет ничего интересного и волнительного.
Но тут отец Питри посмотрел на толпу, и даже самые горластые крикуны замолчали. Их поразил взгляд преступника. В нем не было ни страха, ни страдания, ни ненависти — только свет.
— Господь видит все! — крикнул Питри, собирая остатки сил. — Господь не забыл вас! Я видел Спасителя, он уже среди нас! Не сила и власть остановят Тьму, но Спаситель, который с нами. Увидите истинного Спасителя, не царя в силах, и не мага в знании, и не купца в золоте...
Лицо судейского прокисло: он дал знак палачу, а палач — своему помощнику. Помощник тут же взял молоток и полез на костер.
— Спаситель среди нас! — крикнул Питри. — Это...
Удар молотка разбил ему губы, сломал верхнюю челюсть, выбил передние зубы. Помощник палача ударил еще дважды, превращая рот богохульника в зияющую рану. Питри уронил голову на грудь, захрипел, тягучая кровь хлынула на грудь, замерзая на лютом морозе длинными черными нитями. Помощник спрыгнул с костра, и палач, повинуясь знаку руководившего казнью судейского, поджег дрова.
— 'Поторопился, — с досадой подумал Кассиус Абдарко, глядя на разгорающийся костер со своего места, — он собирался назвать имя, а этот дурак поторопился! Досадно. Старый болван ничего не сказал под пытками, а тут сам собирался раскрыть свою тайну. Теперь уже ничего не узнать. Досадно...'
