Ортанс с готовностью подошла — врачевать она умела — но рана ее изумила. Лазара кто-то укусил! Причем кто-то с длинными клыками, прорезавшими плоть... Отпечаток рта и остальных зубов, которые не впились в тело, остался на коже странным синевато-белым пятном. Для Красного Колпака челюсти были маловаты...
— Что это?
— Я не хочу, чтобы дети и брауни слышали... Мне пришлось дать кровь вампиру. Тому, которому отрубили руку. Кровь фэйри для них — лекарство, даже кровь полукровок. Придает сил и позволяет быстрее заживить ранения.
— А я думала, наша кровь просто вкусная.
— Она вкусная, но главное — целебная. Не осуждай меня за это, Ортанс. Это — нарушение наших законов... Но я бы накормил их всех, чтобы они стали сильнее, отдал бы всю кровь до капли, если бы не боялся, что все-таки без меня ты не справишься.
— Да уж. Я наверняка не справлюсь, — пробормотала Ортанс, прикладывая к ране ладонь.
Она сосредоточилась и почувствовала, как из середины ладони изливается поток тепла. Коридор наполнился аромат цветущих яблонь. Лазар вздохнул с облегчением. Когда Ортанс убрала ладонь, кожа на его запястье была целой.
— Лазар, это больно — когда они кусают?
— Нет, не больно, но... Очень неприятно. Они не могут нас заворожить, как смертных, но они воздействуют на человеческую часть нашей сущности так, что... Нет, я не смогу тебе объяснить. Обещай мне, что не будешь пробовать.
— Нет. Я бы не стала. Разве что ты бы попросил кого-то из них покормить. Ради тебя я сделаю что угодно! — пылко сказала Ортанс.
— Нет, об этом я тебя не попрошу, дитя. Особенно теперь, когда я знаю, что вампиры с нами делают...
Лазар пошатнулся и оперся о стену. Потряс головой.
— Тебе плохо? — прошептала Ортанс.
— Нет. Устал.
— Иди, поспи. Я справлюсь.
— Говорила, что не справишься, — слабо улыбнулся Лазар.
— Если ты умрешь... Тогда я не справлюсь. А пока ты спишь — я что угодно сделаю, чтобы ты отдохнул. Не тревожься, все будет в порядке.
— Главное — чтобы брауни не начали паниковать.
— Не начнут. Иди!
— Спасибо, моя маленькая...
Он ушел, тяжело ступая. Ортанс проводила его обожающим взглядом. Она любила Лазара больше всех в этом мире. Нет, он не был ее любовью: она любила его, как можно любить брата или отца. Лазар был для нее всем. Ее единственной родней. Вряд ли у них был один отец-сидхэ, и уж точно их матери не состояли в родстве, но все же Лазар был похож на нее больше, чем кто бы то ни было. Других сидхэ-полукровок Ортанс не знала. И потом, он спас ее...
Ортанс воспитывалась в Яблоневом Приюте не с младенчества, как большинство. Ей было одиннадцать лет, когда ее сюда привез Лазар. До того она воспитывалась в богатом доме, среди любящих людей, и не подозревала, что с ней что-то не так. Ей лгали, что ее отец умер, когда она была еще малюткой. И только в одиннадцать лет Ортанс узнала, что ее мать, юную аристократку, едва вышедшую из пансиона при монастыре кармелиток, соблазнил какой-то сидхэ. Он пел соловьем в кустах жасмина под ее окном, а когда девушка, зачарованная соловьиными трелями, вышла в ночной сад, из под ароматных ветвей жасмина к ней шагнул ослепительный красавец с золотыми волосами и глазами невероятной голубизны, воплощение девичьих фантазий об идеальном женихе... Только вот женихом он не собирался становиться. И тем более — мужем. Он соблазнил девушку, а когда жасмин отцвел — он оставил ее, просто больше не появился. И девушка, будучи абсолютно неопытной, не сразу поняла, что беременна. Ей повезло только в одном: родители обожали ее, единственное свое дитя, и не покарали ее за грех, и приняли плод этого греха, как родную внучку, и воспитывали, как стали бы воспитывать ребенка, рожденного в законном браке. А когда Ортанс исполнилось десять, эпидемия оспы унесла их всех — дедушку, бабушку, маму. И в доме появились двое — мужчина и женщина. Мужчина был двоюродным братом мамы, племянником дедушки. И наследником... Законным наследником. Ортанс, рожденную вне брака, они передали заботам кюре и приказали отвезти в приют, где и подобает расти таким, как она. И снова ей повезло: кюре был добрым человеком, с ним жила его сестра — бездетная вдова, и они решили оставить у себя красивую, нежную, благовоспитанную девочку. Конечно, Ортанс пришлось учиться домашней работе, которая раньше была ей незнакома, но ее жалели и никогда не обижали. Она прожила у кюре год, пока в их приход не приехал Лазар: он собирался забрать новорожденного мальчика, которого "принесла в подоле" дочка мельника. Девушка умерла от родильной горячки, так и не назвав имени своего соблазнителя, и мельник не хотел оставлять у себя младенца, а местная повитуха, едва взглянув на новорожденного, заявила, что его следовало бы отправить не в простой приют, а в особенный, потому что с ребенком не все в порядке... Она не объяснила, что не так, но кюре ее понял и написал Лазару. Увидев Ортанс, Лазар сказал доброму священнику, что девочке тоже лучше бы поехать с ним. И кюре с сестрой отпустили Ортанс, потому что ее необыкновенная красота все-таки казалась им обоим пугающей.
Лазар объяснил Ортанс, кто она. Лазар научил ее управлять магией, которую до того Ортанс ощущала, как нечто непонятное. Лазар стал ее другом и наставником, и постепенно узы, связывающие их, стали прочнее родственных.
Если бы Лазар попросил ее покормить вампиров своей кровью — Ортанс пошла бы к этим чудовищам и позволила бы им... Хотя ей становилось плохо от мысли, что они просто прикоснутся к ней, не то что прижмутся своими ужасными ртами.
Когда рассвело, Ортанс проследила за тем, как погибших похоронили в той части сада, которая была отведена под кладбище. В Яблоневом Приюте редко кто-то умирал, но иногда бывали несчастные случаи... Могил было совсем мало. Пожалуй, после похорон погибших в ночном бою, число могил увеличилось вдовое.
Глядя, как засыпают землей тела, наскоро зашитые в саваны, сделанные из простыней, Ортанс думала о том, как где-то в саду вампиры спят, погрузившись в землю. И среди них — щеголь шевалье де Лоррен. Запачкала ли земля его светлые волосы? Забилась ли под его полированные ногти? Будет ли он после пробуждения менее красивым и великолепным? Впрочем, вчерашний день он тоже провел в земле, и на нем это совершенно не сказалось.
Навязчивые мысли о шевалье де Лоррене тревожили Ортанс. Уж не околдовал ли ее вампир? Среди них встречаются и настоящие маги... Почему она не может перестать о нем думать? Почему получает такое удовольствие, вспоминая его лицо, руки, сияние его глаз и свечение бледной кожи? Но каков смысл околдовывать ее? Она все равно не даст ему свою кровь, а вампирам больше ничего и не нужно. Хотя... Она же видела, что у них внутри. Некоторые из них способны любить. И шевалье де Лоррен способен любить. А кто способен полюбить однажды, кто в принципе способен на любовь, тот... О том можно хотя бы мечтать. Не так глупо, как мечтать об обыкновенном алчном кровососе.
8.
К вечеру еще на четверых воинов стало меньше. Четверо полукровок, бывших воспитанников приюта, ушли. Они поняли, что не готовы погибнуть и страх их перед Красными Колпаками был слишком велик.
Ортанс вооружилась: теперь на поясе у нее висели ножны с огромным охотничьим ножом. По-настоящему противостоять Красным Колпакам она не сможет, но лезвие ножа может нанести им серьезное ранение, даже если она порежет только слегка: они же чистокровные фэйри. Хоть кого-то из них она поранит прежде, чем ее убьют...
Ночью Красные Колпаки вернулись. И уже через час битвы перевес был на стороне Красных Колпаков, а один из вампиров — тот самый, которому накануне отрубили руку — притащил к двери приюта бесчувственного шевалье де Лоррена.
Ортанс стояла на пороге, оцепенев от ужаса.
— Мы не можем войти, мадемуазель... Умоляю, впустите! Он умирает... Он лучший из нас, самый доблестный воин, и он умирает! Немножко крови, мадемуазель, немножко крови! Как чашку воды умирающему, вы бы не пожалели воды для умирающего! — хрипло умолял раненый вампир, а Ортанс смотрела на Лоррена.
Шевалье де Лоррен был страшно бледен, и прекрасная фарфоровая маска, сотканная из магии вампиров, так плотно прилегала сейчас к костям, что совершенно слилась со вторым лицом — мертвым. Он выглядел совершенно неживым.
И меча при нем не было. Пустые ножны свисали с пояса. Он выронил свое оружие...
Возможно, он и правда умирал. Камзол и рубаха на нем были располосованы, одна рука сломана и из раны торчала кость, другая рана, разойдясь, открывала ребра.
Ортанс знала, что вампир может исцелиться после самых тяжелых ранений, но, кажется, для этого вампиру нужна кровь? А раны шевалье де Лоррена не кровоточили. Возможно, он потерял слишком много крови и не может восстановиться. Возможно, он страшно голоден и опасен.
— Я приглашаю вас войти. Вас обоих, — сказала Ортанс.
Однорукий вампир жутковато оскалился — видимо, это означало улыбку, — и втащил шевалье де Лоррена в дом. Бросил его на пол.
— Кто-нибудь может покормить меня? Я выпью крови и вернусь в битву! Ну же, не будьте трусами! Мадемуазель?
Ортанс молча покачала головой и опустилась на колени рядом с бесчувственным Лорреном. Какой он бледный... Какой он мертвый... Какой он красивый...
— Я дам вам крови, сударь. По собственной воле. Лишь дайте мне слово, что не заберете мою жизнь, — прозвучал позади Ортанс юный ломкий голос.
Ортанс оглянулась. Это был Поль, один из полуниксов, один из старших воспитанников. Он без страха смотрел на искалеченного вампира.
— Клянусь честью, что не возьму твою жизнь. Только подари мне исцеление и силы! — ответил вампир.
Поль распахнул ворот и склонил голову набок приглашающим жестом. Вампир метнулся к нему... Дальше Ортанс смотреть не стала. Не имело значения. Возможно, они все погибнут. И что завтра скажет Лазар — неважно. Не так важно, как то — сможет ли она спасти израненного белокурого вампира?
Если он обескровлен и умирает от голода, то почему он не хватает ее и не кусает? У него нет сил даже на это? Как понять, жив ли он еще? Кожа его бледна и холодна, и губы побелели, и веки не дрожат... И конечно, он не дышит и сердце не бьется, но он же вампир!
Если бы он был мертв, он бы рассыпался прахом. Значит, еще есть надежда оживить его.
Ортанс не могла бы объяснить, почему для нее так важно оживить этого вампира. Впрочем, если бы от нее потребовали ответа, она бы придумала что-то логичное: например — что вампиров осталось так мало, а они лучше других противостоят Красным Колпакам, этот же — один из лучших. Но все эти логичные объяснения были бы ложью. На самом деле ей просто не хотелось отдавать смерти — его. Именно этого вампира. Почему? Она не знала. В нем было что-то... Что-то, что заинтересовало ее, что заставляло ее снова и снова на него смотреть, что-то, что неудержимо влекло ее, причем не только слабую смертную ее половину — едва ли не сильнее тянулась к этому вампиру другая часть ее сущности: та, которую Ортанс всегда ощущала сильной, та, которую она получила от отца-сидхэ.
Ортанс вытащила нож, приложила лезвие к запястью, прикусила губу и порезала кожу. Получилось неглубоко и все равно больно. Ужасно больно. Проклятый металл... Пусть даже это не чистое железо, которое отравляет фэйри, все же какая-то часть железа в лезвии есть, и от нее тонкий разрез ощущался так, будто Ортанс себе руку до кости прорезала. А кровь едва выступила... Ее было мало даже для того, чтобы капнуть ему на губы.
Вздохнув, Ортанс примерилась, чтобы порезать еще раз, поглубже, но тут холодные сильные пальцы обхватили ее запястье. Лоррен очнулся. Он смотрел на нее дикими, горящими глазами, красными, почти как глаза Красных Колпаков, и тянул ее запястье к своему оскаленному рту, а ноздри его жадно трепетали, вдыхая запах ее крови.
Получилось. Она его разбудила. Сейчас он напьется ее крови и снова обретет силу. Ортанс ободряюще улыбнулась вампиру, хотя думала, что вряд ли он видит ее лицо — наверняка кроме голода для него сейчас ничего не существует! Однако Лоррен вдруг остановил движение своей руки. Разжал пальцы — медленно, словно они не повиновались ему. А потом с яростным стоном оттолкнул Ортанс — так, что она ударилась спиной в стену.
— Уходи, — прорычал он. — Уходи, я не контролирую себя...
Он скорчился, подтянув колени к груди и закрыв лицо ладонью.
Ортанс подползла к нему и протянула руку.
— Я позволяю вам. Пейте. Прошу вас. Вам нужны силы, чтобы сражаться. Ну же!
Дважды просить его не пришлось. Он присосался к ране — так, что Ортанс не удержалась, взвизгнула от боли. Но через мгновение боль ушла, а от рта вампира, методично сосущего, по телу Ортанс начали расходиться волны тепла. И вот уже ей казалось, что он не кровь у нее пьет, а это такая ласка... И вот уже ей казалось, что нежнейшие пальцы скользят по ее шее, по спине, ласкают затылок. Она застонала, выгнулась, подалась назад, к этим невидимым, едва ощутимым пальцам. Лоррен открыл глаза и посмотрел на нее. И от одного лишь его взгляда Ортанс вдруг ощутила сильнейшее, томительное желание... чего-то. Она не могла понять, чего хочет, но это было как голод и жажда сразу, и это было совершенно необходимо, как можно быстрее, здесь и сейчас...
Лоррен оторвался от ее раны, лизнул несколькими длинными движениями, и от прикосновения его языка Ортанс застонала — это было невыносимо, это было пыткой, он дразнил ее и не давал того, чего она хочет, что ей жизненно необходимо!
Но что, что? Может, он поселил в ней желание смерти и она сейчас предложит ему всю свою кровь?
Нет, не умереть она хочет...
Она хочет его поцелуя. Почувствовать его губы на своих губах.
Она хочет, чтобы его руки прикасались к ней — не легко, как призрачные пальцы, а по-настоящему, сжимая до боли.
Она хочет, чтобы пульсирующая пустота внутри ее была заполнена, и только он мог ей помочь, только он...
А к нему вернулась жизнь, а он снова обрел свою сияющую фарфоровую красоту, он снова был таким, каким Ортанс увидела его впервые, только глаза горели ярче, только губы стали алыми, как ягоды, а на щеках расцвел нежнейший румянец. Сейчас он выглядел абсолютно живым — не отличишь от человека! — и невозможно красивым.
И когда шевалье де Лоррен грубо сгреб Ортанс в объятия, она прошептала:
-Да. Да. Да.
Она не знала, на что соглашается. Но чувствовала: сейчас он утолит ее жажду.
Шевалье де Лоррен криво ухмыльнулся и взглянул поверх головы Ортанс куда-то... Ах, да, она же забыла про второго вампира и Поля.
— Пошли отсюда. Оба, — скомандовал шевалье.
Ортанс тоже оглянулась.
Вампир выглядел получше, его раны затянулись, а Поль, напротив, побледнел и осунулся, и на воротнике его рубашки алело пятно крови. И оба они смотрели на Лоррена и Ортанс округлившимися от изумления глазами.
— Пойдем-ка, малыш, он и убить нас может, он такой, — сказал вампир и втолкнул Поля в ближайшую дверь.
Как только дверь за ними закрылась, Лоррен с рычанием прижал Ортанс к полу. Впился губами в ее губы, потом в шею, прокусил кожу, принялся жадно пить, и от каждого его глотка по ее телу разливались волны наслаждения, и все острее становилось ее желание, оно сжигало Ортанс, она умирала от этого желания... Умирала на полу возле входной двери, за которой слышались звуки боя — такие далекие сейчас, еле различимые... Оторвавшись от ее шеи и зализав рану, Лоррен резко сел и откинул юбки Ортанс вверх, закрыв ее лицо. Жесткими руками впился в ее бедра и раздвинул их, — и она вскрикнула от радости, понимая, что он делает все правильно, делает то, что нужно! Сейчас, сейчас он утолит ее огонь, уменьшит эту сладостную муку... Его ладонь скользнула по ее лицу, сдвигая закрывающую его ткань. Ортанс поймала губами его пальцы. Лоррен мгновение смотрел на ее лицо со странным выражением изумления, нежности и ярости. Погладил ладонью по щеке. Рука его скользнула вдоль ее тела... Ортанс зажмурилась и почувствовала, что его пальцы сильнее впиваются в ее бедра, чуть приподнимая... И в ее тело внизу вошел клинок, разрезая, разрывая преграды к наслаждению. И клинок стал солнечным лучом, проникшим в цветок, таившийся в ее лоне, и цветок раскрылся навстречу лучу, и они соединились, и запульсировали вместе, и пустота заполнилась, и мучения Ортанс уступили место такому всеобъемлющему восторгу тела и души, которого она и представить себе не могла. Она закричала от счастья, слезы хлынули у нее из глаз... Видимо, она лишилась чувств. Когда она пришла в себя, Лоррен лежал, придавив ее своей тяжестью, положив голову ей на грудь. Ортанс подняла отяжелевшую руку и погладила его по волосам. Слов не было. Сил не было. Она словно растворилась в бесконечном блаженстве, не чувствуя больше границ своего тела.
